"Аттила: Бич Божий" - читать интересную книгу автора (Бувье-Ажан М.)

VI СЛАДОСТЬ МЕСТИ

О, какое дельце провернули!..

На поле возле Маргуса ежегодно проводилась одна из самых крупных международных ярмарок. В те трудные времена она стала для купцов обеих империй, а особенно для византийцев, одним из важнейших источников обогащения. Здесь торговали тканями, предметами искусства, изделиями ремесленников, дорогой посудой и вином. Негоцианты привозили, помимо дорогих украшений, и полный набор побрякушек и стеклянных бус, которые так любили варвары. Целые стада скота, мешки зерна и пряностей переходили из рук в руки. В заключаемых договорах зачастую предусматривались охрана груза в пути и страховые гарантии, которые, в силу жизненной необходимости международной торговли, по большей части признавались везде.

Известность ярмарки была такова, что на нее порой приезжали даже персы, индусы и китайцы, а фессалийцы, лидийцы, македонцы и далматы были здесь постоянными гостями. Римляне привозили товары из Африки и Сицилии. Варвары торговали мехами, кожами, глиняной посудой, коврами, тканями, слоновой костью, резными деревянными украшениями и конечно же отменными кожаными ремнями, которые высоко ценились римлянами и союзными с ними народами. Но самые большие барыши доставались римским купцам, которые продавали втридорога свои товары при минимальных издержках. Охрану обеспечивал византийский император, который собирал многочисленные налоги, получая обратно большую часть золота, выплаченного варварам в качестве жалования или дани.

В 441 году на ярмарку явилась внушительная толпа покупателей-гуннов. Какой приятный сюрприз для купцов! Увы, сюрпризы на этом не закончились. Из-под шуб и плащей гуннов появились кинжалы и мечи. Стражи порядка бежали, толпа не смела оказать сопротивление. Гунны грабили, но больше громили лавки, поджигали все, что могло гореть, захватили лошадей и волов, забрали воз металлической посуды и украшений и, упившись напоследок знаменитым римским вином, убрались восвояси, издавая устрашающие вопли.

О случившемся не замедлили сообщить Феодосию II. Тот послал к Аттиле гонца, чтобы узнать, было ли это нападение совершено разбойниками, которых император гуннов сурово накажет, или же имеет место намеренное нарушение Маргусского договора.

О, сладость мести! Аттила изобразил возмущение, достойное цезаря. Если в Римской империи водятся разбойники, способные на подобную дерзость, то в Империи гуннов таких нет. Все его подданные законопослушны. Разгром ярмарки в Маргусе явился наказанием, безупречно исполненным по его приказу. Это во-первых, а во-вторых, если бы император Восточной Римской империи сам не нарушил Маргусский договор, этой вылазки не было бы, поскольку она — возмездие. И наконец, — последний аргумент был бы лишним, если бы не имел своей целью «оправдать» последующие действия — император гуннов хотел покарать епископа Маргуса (город был резиденцией епископа), поскольку тот осквернил могилы гуннских вождей на берегах Дуная и завладел погребенными вместе с ними дорогим оружием и драгоценностями. Аттиле сообщили, что епископ будет на ярмарке, и он надеялся захватить его там, чтобы заставить вернуть похищенные сокровища, пусть даже под пыткой.

Бедный Феодосий! Снова осложнения, и как раз тогда, когда он не в состоянии собрать необходимое количество войск для борьбы с гуннами, и нет денег, чтобы заплатить наемникам. Византийский император хотел сохранить лицо. Он отреагировал, как подобает юристу, а юристом он был неплохим, возможно, это был его единственный талант. По его распоряжению константинопольская канцелярия направила Аттиле уведомление, что ему надлежит подать жалобу на епископа и потребовать возмещения ущерба в судебном порядке. В конце было сделано добавление, абсолютно верное с юридической точки зрения и полностью соответствующее Кодексу Феодосия, но явно непродуманное в политическом отношении, а именно, что никто не имеет права вершить самосуд, во всяком случае, в цивилизованных странах.

Аттила был в восторге. Ему особенно понравилось оскорбление в конце послания. Он поспешил ответить, что… «законодательство» (!) в империи гуннов значительно отличается от римских законов, поскольку в ней осквернителей могил и воров казнят, как только удостоверятся в их вине, и других процедур не требуется. Он сожалеет, что Кодекс Феодосия составлен столь ущербно, что позволяет хоть на миг подумать, будто чужеземный император станет бить челом римскому суду! Со своей стороны, он требует исполнения… международного права! Это означает экстрадицию епископа Андохия, его передачу в руки «гуннского правосудия», которое не замедлит отправить его на виселицу. В заключение Аттила великодушно заявил, что не будет возражать, если Феодосий призовет к себе епископа и допросит его, прежде чем выдать.

Епископ Маргуса предстал перед императором Востока. Он клялся, что никогда не вскрывал никаких могил и даже не знает, где захоронены вожди гуннов. Если могилы и были вскрыты, то это наверняка дело рук разбойников. В канцелярии ему сообщили, что займутся его делом, и отправили обратно в Маргус. Аттиле был направлен запрос, в котором требовалось сообщить обстоятельства совершения противоправных действий, дать перечень и описание похищенных из могил предметов. Аттила заявил, что больше не станет отвечать на подобные послания, что он требовал выдачи епископа, а не судебного разбирательства, поскольку же епископа ему не выдали, он сам возьмет его.

На этот раз царственный автор Кодекса Феодосия утратил самообладание, ибо Аттила, несомненно, намеревался захватить Маргус. И действительно, все время, пока велась переписка, орды гуннских всадников, разорив по пути римские поселения по берегам Дуная и обратив в бегство малочисленную пограничную стражу, соединились у Маргуса с гуннами, явившимися на ярмарку под видом покупателей, и расположились в своих устроенных на скорую руку лагерях. Началась осада города.

Андохий еще в Константинополе заметил слабость Феодосия и понял, что тот не сумеет очистить от гуннов моравскую равнину. Хотя город был укреплен, а гунны тогда еще не были сильны в осадах, епископ предпочел начать переговоры. Он предложил Аттиле открыть ворота при условии, что город по-прежнему будет резиденцией епископа — естественно, уже в составе империи гуннов, — а сам он останется епископом.

Сделка состоялась. Андохий и его священники вышли в своих лучших одеяниях приветствовать Аттилу в его ближайшем к городу лагере. Вернулись они уже вместе с императором гуннов, его должностными лицами и охраной. Епископ и император обнялись.

Фарс был разыгран. Феодосий в отчаянии молил императора Западной Римской империи Валентиниана III двинуть свои легионы против захватчика. Валентиниан решил посоветоваться со своим главнокомандующим Аэцием. Аэций ответил отказом.

Напрашивается вопрос, на который, возможно, нет ответа: в чьих интересах действовал Аэций, Валентиниана или Аттилы?

В интересах Валентиниана? Император Западной Римской империи едва справлялся с навалившимися проблемами: предстояло отвоевывать Сицилию, эту «житницу» империи, которую захватил вандал Гейзерих, и освобождать римскую Африку от вандалов под предводительством предателя Себастьяна; было совершенно необходимо обновить флот, чтобы изгнать пиратов из Средиземного моря и обеспечить переброску войск в Карфаген; требовалось то и дело подавлять мятежи багаудов, отбрасывать за пределы империи аланов и вестготов. Не время было идти войной на гуннов, возможно, самых сильных среди варваров. В данный момент между гуннами и Западной империей не было разногласий, хотя захват кочевниками равнины вокруг Маргуса облегчал им, как никогда, совершение набегов на западные римские земли. Итак, в интересах Валентиниана III было отказать Феодосию.

В интересах Аттилы? Аттила чувствовал себя уверенно уже по обоим берегам Дуная и ни на секунду не скрывал своего намерения пойти еще дальше в своей мести византийскому императору, но ему была нужна полная свобода действий. Константинополь один не смог бы ему ничего противопоставить, но нападение Западной Римской империи остановило бы его продвижение, принудив к обороне, и положило бы конец его экспансии или на долгое время сделало ее невозможной. Так что отказ Феодосию отвечал и интересам Аттилы.

А может быть… может быть, в глазах Аэция все выглядело гораздо сложнее. Быть может, он хотел услужить обеим сторонам сразу, не считая их интересы несовместимыми и полагая, что не останется внакладе и Феодосий, как нельзя более заинтересованный в том, чтобы море было очищено от пиратов, а на Сицилии и в Африке водворен порядок.

А может быть… может быть, в глазах Аэция все выглядело и гораздо проще. Быть может, он с тайной симпатией наблюдал за победным шествием Аттилы по Восточной империи и полагал, что дела Феодосия плохи, и если он, Аэций, наведет порядок в Средиземноморье, не встретив сопротивления со стороны Аттилы (так зачем же его раздражать?!), то он сможет восстановить единство Римской империи с согласия и при помощи Аттилы, который также сумеет приумножить свои владения.

А может быть… может быть, дело, в конце концов, было и не вполне чисто. Предположение о тайном сговоре «двух друзей» Аэция и Аттилы нельзя сбрасывать со счетов. Впервые оно возникло вскоре после отказа Западной империи прийти на помощь византийцам. Враги Аэция были склонны видеть в нем предателя интересов своего суверена. Они предполагали, что Аэций и Аттила сговорились не идти друг против друга и тем самым подготовить раздел власти или совместное властвование. Заговорщики тайно сносились друг с другом, непрерывно сообщая, что следует предпринять, чему помешать и что задержать.

Но в любом случае Феодосий был бессилен что-либо предпринять, и Аттила с радостью воспользовался этим.

Он начал с Мезии на Балканском полуострове (Босния, Сербия и Болгария), а точнее, с Верхней или Первой Мезии (столица Сардикум, Сердика, ныне — София), перешел через Драву, впадающую в Дунай, и захватил Виминаций, отбросив отряды постоянной стражи. Затем перед ним пала Ратиара, город менее значимый, но с римским гарнизоном, который был перебит. Аттила подошел к воротам Сингидунума (Белграда), гарнизон которого предпочел сдаться и сохранить себе жизнь. И какое везение! Часть солдат — гарнизон состоял сплошь из наемников — перешли на службу к Аттиле и вместе с ним поднялись вверх по Саве, чтобы завладеть югом Второй Паннонии — области, принадлежавшей Восточной Римской империи, на которую Аэций не мог распространить для Роаса «закон гостеприимства». И поскольку панноно-римский гарнизон Сирмия решил сражаться, большой удачей для всех стало то, что осаждающим гуннским войском командовал паннониец Орест! Для осажденных это стало удачей, так как запасы продовольствия были ограничены и они не смогли бы продержаться долго, а за сопротивление гунны не преминули бы расправиться с ними. Осаждавшие же избегали изнурительного стояния под городскими стенами и рискованных штурмов укреплений, в которых не были сильны. Орест, министр и полководец Аттилы, хотя и не слыл мягкосердечным человеком, на сей раз пошел на переговоры и сумел убедить жителей сложить оружие, доказав, что война будет братоубийственной и что Паннония не должна более быть разделена на две части. Несмотря на то что окрестности города были опустошены, сам Сирмий не разграбили. Капитулировавший гарнизон, открывший ворота, чуть ли не был удостоен «воинских почестей». Солдатам предложили на выбор: уйти в Первую Паннонию (находившуюся под властью Западной Римской империи) или вступить в гуннские легионы Второй Паннонии, и к большой радости Ореста и Аттилы практически все предпочли второе. Воины утратили доверие к Восточной Римской империи, которая обрекала их на прозябание в городах, вечно находившихся под угрозой нападения, а перспектива участвовать в походах, достойных их храбрости, была для них особенно привлекательной.

Захват Сирмия стал одним из самых счастливых моментов в жизни Аттилы. Когда-то этот город был столицей всей Паннонии и жемчужиной византийской короны. Благодаря удачному географическому положению, Сирмий являлся важным стратегическим пунктом, значение которого явно недооценили в Восточной Римской империи. Отсюда можно было совершать набеги на Иллирию, Далмацию, Мезию, Македонию и Фракию и угрожать самому Константинополю. Но для Аттилы, опьяненного успехом, это было, прежде всего, свершившейся великой местью, настоящей местью: Дунай, наконец, перейден! Сделано то, что раньше мог позволить себе только Октар, водивший римлянам гуннских наемников, но тот переходил Дунай много выше. А он, Аттила, сумел это здесь и при столь непохожих обстоятельствах! Он пришел не союзником, не федератом! Он явился завоевателем, победителем. Силой и собственной репутацией он добился того, чего не могла сделать дружеская дипломатия Роаса.

Прибыл Эдекон, белый гунн, типичный монголоид. Онегез препоручил ему, своему первому заместителю, войско. И потом четверо приятелей — Аттила, Орест, Онегез и Эдекон устроили в каменном доме в центре Сирмия, принадлежавшем до недавнего времени начальнику гарнизона, одну из самых веселых пирушек в своей жизни. Затем все вернулись к войскам и продолжили поход.

Эдекон должен был завершить завоевание Мезии. Он разрушил Сердику и, пройдя по долине Марицы, обрушился на Фракию и захватил Филиппополь — болгарский Пловдив, — после чего остановился в Аркадиополисе — Текирдаз в современной европейской части Турции, — совсем рядом с Константинополем! Он получил от Аттилы приказ не двигаться с места. Эдекон посчитал, что император гуннов хочет сам первым войти в византийскую столицу, и был полностью с ним согласен.

Находясь на грани отчаяния, Феодосий II поспешил заключить постыдный мир с иранскими Сасанидами, ослабить оборону против вандалов и отозвать с Сицилии направленный туда флот. Императору удалось собрать довольно внушительную армию, значительную часть которой составляли наемники-готы. Во главе войска были поставлены Аспар и главные германские полководцы Ареобинд и Арнегиздон.

В это время Онегез готовил вторжение в Македонию. Римское войско было атаковано сразу и войсками Онегеза с запада, и войсками Эдекона с востока. Эдекон попутно разорил Аркадиополис и его окрестности. Римляне отступали вглубь Фракии в направлении Константинополя. Стыдясь своего бегства, Аспар постарался внушить Феодосию, что отход войск — то самое добро, без которого нет худа, поскольку он позволит усилить оборону столицы.

Оставив Эдекона на занятых позициях, Онегез продолжил движение и вышел к Эгейскому морю у Каллиполиса (Галлиполи) и Сестоса (турецкий Богали), и захватил крепость Афирас, расположенную в непосредственной близости от Константинополя. Он также получил от Аттилы приказ не двигаться с места и также посчитал, что император гуннов хочет сам первым войти в византийскую столицу, и был полностью с ним согласен.

Орест выполнял менее заметное, но не менее важное дело, удерживая власть гуннов на всех завоеванных землях. Аттила старался появляться на всех фронтах своего наступления и, если верить древним авторам, возглавлял одновременно три экспедиции! Он выбрал себе самый впечатляющий и самый короткий путь к славе и почету.

Из Сирмия он выступил во главе самого блестящего, но далеко не самого многочисленного из своих войск. Аттила направился в Мезию, но уклонялся от участия в сражениях, предоставив сделать всю черную работу Эдекону. Затем он двинулся к Сердике, которая только что была разрушена Эдеконом, прошел по долине Маргуса — опять этот Маргус! — и появился у стен Наисса.

Наисс — сегодня сербский Ниш — не был столь важным стратегическим пунктом, как Сирмий, но исторически по своему значению он стоял после Рима, Равенны и Константинополя, а может, и сразу за Римом: это был родной город Константина Великого! Того самого, кто превратил греческий Византий в Константинополь, а Константинополь — в столицу Римской империи!

Аттила взял город и приказал его разрушить. Еще сильнее, чем у Сирмия, он ощутил всю сладость самой настоящей мести!

Казалось, полный триумф обеспечен. Эдекон и Онегез ждали только Аттилу, чтобы по его команде броситься на Константинополь. Аспар со своими римлянами и готами готовился отражать штурм, не питая особых иллюзий. Феодосий со дня на день ждал ультиматума… Но ультиматума все не поступало. И это было всего подозрительней.

Аттила соединился с Эдеконом в Аркадиополисе. Он созвал на совет Ореста, Онегеза, Скотту и Берика. Несметные войска должны были оставаться в виду Константинополя, в полной готовности броситься на штурм по первому приказу, но штурмовать столицу запрещалось. Надо подождать. Но чего ждать? Строились самые разные предположения.

Вот первое: Аэций высказался против. Снова этот «пакт двух друзей»! Аэций попросил Аттилу остановиться, ибо Феодосий выдохся и пойдет на все уступки — Аэций знает это от Аспара, с которым поддерживает связь. За помощью обратятся к нему, Аэцию, и Валентиниан III не станет возражать; ему, Аэцию, поручат переговоры, и тогда появится возможность реализовать заключенный договор о разделе власти…

Второе предположение: Аттила без чьего-либо совета посчитал бесполезным продолжать войну. Призвав Аспара, Феодосий истратил последний заряд энергии. Это ни к чему не привело, и теперь он пойдет на переговоры. Аттила будет суров, поскольку месть должна свершиться в полной мере. Он заставит Феодосия подчиниться и оставит тому его жалкую корону, увеличив свою империю за счет его земель и содрав огромную дань. Нужно его раздавить, заставить мучиться, отречься, не подвергая риску жизни гуннских воинов, которыми можно будет распорядиться лучшим образом.

Третье предположение: Аттила, с позиции сильного, захотел дать себе небольшой отдых. Его войска занимали хорошо укрепленные пункты, контролируя богатые районы, у него был доступ к морю, снабжение войск обеспечено, почему бы не позволить воинам отдохнуть, они это заслужили.

Четвертое предположение: требовалась небольшая передышка, чтобы «переварить» завоевания. Похоже, эту линию проводил Орест. Не следовало повторять ошибки Рима. Ненасытный завоеватель рискует испытать тяжелое похмелье. Продолжение войны не позволило бы гуннам удержать завоеванные земли. Выиграв в одном, можно было проиграть в другом и в конце концов оказаться зажатыми между защитниками столицы и восставшими в тылу, а узнав о борьбе гуннов на два фронта, Аспар осмелеет.

Пятое объяснение не исключает других, но стоит ближе к истине: Аттила был вынужден остановиться, так как столкнулся с большими трудностями на востоке своей империи. Белые гунны восстали против наместников Аттилы в бывшем королевстве Эбарка. Эллак с трудом сдерживал экспансионистские устремления своих акациров. Наконец, и это важнее всего, гуннские и другие племена, лишь номинально признававшие власть империи гуннов, двинулись с востока на запад, чиня по дороге разбой и грабежи. Пресловутые укрепленные пункты не имели достаточно сил, чтобы остановить это передвижение или хотя бы защитить окрестности от разорения.

Невозможно с уверенностью утверждать, какой из этих доводов оказался решающим. По-видимому, все они, или по крайней мере некоторые из них, соединились в уме Аттилы. Достоверно известно лишь то, что Онегез оставил у Константинополя заместителей и вернулся к исполнению своих обязанностей правителя и защитника первого королевства гуннов (созданного Роасом), Орест продолжил заниматься освоением новых территорий и их управлением, пока Эдекон стоял на страже у ворот византийской столицы, а Аттила с Бериком отправились в большую поездку по центральным и восточным районам империи гуннов.

Этот вояж был и замечателен, и ужасен. Предстояло ни больше ни меньше, как обеспечить единство и сплоченность империи от Урала до Каспия и от Волги до Дуная! Вечная проблема гигантских империй…Требовалось воплотить теорию в политическую и экономическую реальность. Основы были заложены самим Аттилой. Но он сознавал хрупкость, если не сказать утопизм, системы. Было совершенно необходимо сплотить все регионы, погасить межплеменные конфликты, установить единую администрацию, по возможности не нарушая местных традиций, ликвидировать очаги сопротивления, но прежде всего — улучшить коммуникации.

Одни народы еще и не подозревали, что удостоились чести войти в состав империи гуннов, другие приняли это известие без всякой радости и не признавали над собой ничьей власти, третьи сделали вид, что смирились, и лишь ждали случая, чтобы восстать. В результате только на немногочисленных больших дорогах движение было безопасно. Даже сообщение между Аттилой и Эллаком вызывало серьезные затруднения.

Приходилось сталкиваться то с незнанием, то с безразличием, то с притворным подчинением, то с яростным сопротивлением и кровавыми восстаниями.

Постоянные проблемы создавали кочевники, не знавшие и не желавшие знать, к какой этнической группе принадлежат и какой власти, соответственно, должны подчиняться. Никто из них не понимал, почему им запрещают грабить оседлых поселенцев под тем предлогом, что они принадлежат к одной с ними империи. Многие не могли также уразуметь, почему их лишили радости сражаться между собой.

И наконец, имелись еще так называемые традиционалисты. Они восставали против унификаторских намерений Аттилы и считали, что никто не смеет им навязывать общие правила. Каждое племя лелеяло свои традиции и особенности, которые были предметом гордости и даже смыслом жизни. Они не желали умерять свои аппетиты и мириться с исконными, унаследованными от предков врагами, подчиняясь навязанным им чужым законам. «Модернизм» Аттилы не пришелся по вкусу многим старым вождям, наиболее осведомленные из которых видели в нем последователя римлян, другие — идеалиста и недоумка.

Аттиле и Берику приходилось выбирать ту или иную политику в зависимости от случая. Здесь им удавалось объяснить свои намерения и уговорить добром, там навязать свою волю по праву сильного. Аттила старался опираться на верных людей, которым поручал поддержание порядка на местах. Лестью и уговорами старых врагов заставляли заключать договоры о дружбе. Но наряду с увещеваниями совершалось настоящее избиение непокорных. Маленькие группы и племена грабителей-кочевников, разбойники, бежавшие из общин, — все эти ненадежные элементы беспощадно вырезались. Империя существует, и у нее есть свои законы, которым надлежит подчиняться.

Там, где сопротивление было особенно сильным, применялась иная тактика. Прежде всего выявлялись идеологи оппозиции, затем подбирались нужные люди, которые в силу убеждений, а чаще амбиций были готовы взять на себя управление краем и осуществлять его в соответствии с решениями императора и правительства. Следовало подготовить местные кадры к выполнению административных функций, оценить их силу и популярность и как можно быстрее увеличить их численность. Враги были представлены двумя типами: тайными сепаратистами-двурушниками, которые из страха приняли новые законы, но брались за старое, как только уезжали инспекторы Аттилы, и старыми вождями, закоснелыми в своем традиционализме и не желавшими ничего понимать.

Если лидеры сепаратистов были еще молоды, то их можно было либо уговорить, либо устранить руками их соперников. Присутствия императорской когорты вполне хватало для того, чтобы обеспечить успех переворота и оказать поддержку ставленникам императора. Регулярные войска вмешивались только тогда, когда без них нельзя было обойтись. Обычно же они, не пачкая рук, присутствовали при повешении побежденных и приветствовали победителей, которым Аттила или его представитель вручал бразды правления краем.

Если же речь шла о старых упрямых вождях, то уговаривать их было бессмысленно, проще было убить, а способов для этого существовало множество. Довольно эффективным методом была расправа со стариками руками молодых амбициозных вождей, обязанных Аттиле своим восхождением. Недурным рецептом считалось и дружеское приглашение на охоту, на которой с гостем приключался несчастный случай, после чего, воздав последние почести усопшему, можно было выбрать или назначить преемником верного человека. Отравление за пиршественным столом также имело свои плюсы, но внезапная смерть вызывала тревогу у присутствующих.

Отдача под суд носила, прежде всего, показательный характер, но этой мерой не следовало злоупотреблять, иначе создалось бы впечатление, что повсюду одни лишь изменники и бестолочи. Но чаще всего вынесение смертного приговора и немедленное приведение его в исполнение лучше всего показывали, что ответственность есть ответственность, а дисциплина есть дисциплина. На упрямых стариков-традиционалистов эта мера всегда оказывала самое благотворное воздействие. Суд и расправа были средством воспитания. Плохо лишь то, что они отнимали время, а Аттила часто спешил. Иногда, когда осужденных было слишком много, он не выдерживал и присоединялся к палачам, чтобы ускорить процесс.

За время объезда центральных и восточных земель в боях или массовых расправах войсками Аттилы и Берика было убито около 40 000 человек, еще 10 000 погибло в междоусобных стычках, спровоцированных Аггилой, умерщвлено 250 вождей и казнено до 3000 простых людей, сохранивших верность мятежным вождям. Большинство казненных вождей были старики, место которых тотчас заняли молодые. Отличный метод омоложения кадров!..

Так было надо, хотя здесь цель не оправдывала средств. Аттиле требовалась поддержка смелых и решительных людей, разделявших его взгляды и безгранично преданных императору, от которого зависела их карьера и благополучие. Они стали инициативными орудиями осуществления всех его проектов.

После этой экспедиции империя гуннов уже не была прежней. Все было подчинено воле императора, центральная власть признавалась во всех провинциях. Империя стала действительно империей.

Аттила и Берик возвращались в сопровождении целого кортежа супруг и невест. Этого требовала дипломатия того времени: по полсотни «браков» с дочерьми или вдовами наиболее важных царьков на каждого и еще столько же «невест». Невесты и часть супруг были затем раздарены отличившимся командирам, весьма польщенным таким знаком внимания. Себе Аттила и Берик оставили только самых красивых и, что важнее, наиболее полезных в политическом отношении.

Передышка! Несмотря на то что войска Эдекона по-прежнему стояли под стенами Константинополя, Феодосий начал надеяться на это…

Какое разочарование! Едва возвратившись, Аттила, которому умиротворение центральных и восточных областей своей империи придало уверенности, продолжил прежнюю политику преследования: месть, месть и еще раз месть!

Онегез наконец получил долгожданный приказ войти в Македонию. Вместе с Эдеконом он внимательно изучил предстоящий театр военных действий. Гуннам противостояли дисциплинированные греческие войска и разношерстные отряды наемников. С учетом этого определялись возможные места столкновения с противником и распределялись силы: тут дикая конница наведет страх на византийский гарнизон, там легион, обученный по римскому образцу, раздавит наемников, здесь греко-римским войскам будет дано сражение по всем правилам римской военной науки, там в бой сразу будут брошены разнородные формирования.

Эдекон уже давно жаловался на низкое качество гуннских баллист и таранов, неспособных разрушать прочные укрепления. В спешном порядке начали строиться катапульты и стенобитные машины. Эдекон потребовал, чтобы его незамедлительно известили о результатах их первого боевого применения.

На все это ушли последние месяцы 445 года. К Феодосию постепенно возвращались его прежние страхи: ему перекрыли северный выход из осажденной столицы. Бедный Феодосий!

Онегез был рад совершить то, о чем думал многие годы. Он молниеносно продвигался по Македонии, легко преодолевая слабое сопротивление византийцев. Двойной натиск дикой конницы и легионов обратил в бегство гарнизонные войска и отряды по поддержанию порядка. Только в нескольких мелких крепостях и укрепленных лагерях отмечались попытки организовать оборону. Онегез не пожелал оставлять их у себя в тылу и методично брал одну крепость за другой, испытывая на деле новые катапульты. Он сжигал крепости и истреблял гарнизоны, убивая греко-римских солдат и принимая в свое войско наемников, которые предпочитали смену хозяев ударам кинжала.

Затем он вторгся в Фессалию, где одну за другой разбил две римские армии. Натолкнувшись с фронта на «современные» легионы гуннов и попав с флангов в клещи дикой конницы, они были разгромлены и почти полностью истреблены. Остатки войск бежали: одни в направлении… Афин(!), другие прошли по западному, а затем по северному побережью Эгейского моря… до Константинополя, где встретились с легионами Аспара! Последние беглецы прошли чуть ли не перед носом Эдекона, что немало позабавило его. Аспару же и Феодосию было не до смеха.

Осенью 447 года Онегез был уже в Фермопилах! К этому времени, по приблизительным данным, его войсками было уничтожено 19 крепостей, лагерей и местечек в Македонии, 9 на юго-западе Фракии и 57 городов и крупных поселений в Фессалии.

Сильный, как Геракл, Аттила торжественно вошел в Аркадиополис, а Онегез проводил парады и показательные учения войск возле крепости Афирас, выставляя напоказ свои великолепные новые катапульты. Призванный в Аркадиополис, Орест занялся установлением контактов с Аспаром, с которым когда-то поддерживал личные связи. Византийскому главнокомандующему передали, что ему следует готовиться к смерти: сколько бы ни потребовалось войск, гунны снимут их с других направлений, сколь бы высока ни оказалась плата, Аттила соберет столько наемников — готов, аланов, вандалов и даже франков, — сколько понадобится, чтобы взять Константинополь. Вся армия гуннов будет драться до конца и не подумает отступить. Министр Аттилы, конечно, знает, сколь велики преданность и отвага знаменитого Аспара, но сознает ли Аспар всю глубину грядущей катастрофы? Даже если великий Аспар одержит победу и выйдет из Константинополя по трупам поверженных гуннов, с ним останется только горстка израненных воинов. Оправдает ли эта слава принесенные жертвы? И стоит ли быть героем при императоре, пусть и уважаемом, но ни во что не ставящем героизм?

А ведь этой драмы можно избежать, и он, Орест, знает, как именно, и может рассказать Аспару. Аттила стремится не столько к расширению своих владений, сколько к утолению жажды мести. Если император Восточной Римской империи сам попросит мира, эта жажда будет утолена. Конечно, придется удовлетворить большинство территориальных притязаний гуцнов и заплатить им немало золота, но как иначе: если византийский император небогат, то и Аттила разорен войнами. Итак?..

Итак, Аспара убедили эти доводы. Он, главнокомандующий, склонялся к отступлению. Он знал, что две мощные греко-римские армии были практически уничтожены в Фессалии. Он знал, что его император ни на что не способен, здорово перетрусил и готовится к самому худшему, не надеясь на спасение.

Аспар направился в императорский дворец и посоветовал Феодосию предложить Аттиле мир. Ответ Феодосия выдал состояние его духа: «Вы полагаете, он согласится?»

И переговоры начались. Начались переговоры? Это громко сказано. Аттила послал Скотту — такого грубияна! — сообщить свои условия мира. Римский император не желал принимать этого коротышку монгола, каким бы высоким ни было его положение при гуннском дворе. Переговоры — разве это переговоры? — велись его спатарием (меченосцем), который одновременно являлся и первым министром — великим евнухом Хрисафием.

Условие первое: первый министр, открывая «переговоры», подтверждает, что «переговоры» проходят по просьбе императора Восточной Римской империи, который молит императора гуннов о мире. Принято.

Второе условие: военная кампания, предпринятая Аттилой, обошлась ему дорого, и он требует компенсации расходов. Контрибуция?! Тут Хрисафий не смог сдержать возмущенного удивления: ведь разорению подверглись земли Восточной империи, а не империи гуннов! Если и был ущерб, то уж никак не у гуннов.

Скотта объяснил, что война повлекла за собой большие расходы и расстроила экономику гуннов. Поскольку же эта «досадная» кампания была вызвана недостойным поведением Феодосия II, который нарушал заключенные договоры и данные обещания, справедливо будет взыскать с него возмещение расходов, понесенных гуннами. Хрисафий вынужден уступить.

Итак, сколько? Шесть тысяч фунтов золота. Многовато! Конечно, а что делать? Ладно, не станем спорить.

Условие третье: не все сбежавшие заложники были выкуплены по цене, оговоренной в Маргусе, — восемь золотых за человека. Теперь придется заплатить уже двенадцать, если только император не предпочтет их выдать. Это хуже всего.

Четвертое условие: ежегодная дань увеличивается до 2100 золотых монет. Много! Да, много, но нужно проявить добрую волю, и если дань будет выплачиваться аккуратно, а обещания выполняться, позднее можно будет этот вопрос полюбовно пересмотреть.

Это всё?

— Да, это всё.

А территориальный вопрос? Об этом после. Императоры, конечно же, захотят встретиться и обсудить эту тему. Пока что ограничимся тем, о чем договорились, ибо не дано знать, что будет завтра. Воистину так.

Феодосий безропотно поставил свою подпись под договором, составленным Хрисафием. И неотесанный коротышка Скотта доставил его Аттиле.

Хрисафий в глубине души отнюдь не был недоволен «переговорами». Он немедленно занялся введением и сбором новых налогов, которые должны были пойти на «возмещение ущерба». Спатарий рассчитывал, что значительная часть собранных средств перекочует в его сундуки. Увы! Спустя два месяца Скотта вернулся уже в ранге официального посла. В этом качестве он был принят императором. Скотта объявил, что Аттила поручил ему следить за сбором налогов, чтобы обеспечить выплату оговоренной суммы. Слабовольный Феодосий согласился, и Скотта с командой своих счетоводов обеспечил строгий учет. Этого вопиющего решения, столь очевидным образом ущемившего его личные интересы, Хрисафий никогда не простит Аттиле — и конечно же Скотте.

Месть Аттилы свершилась. Феодосий был в его власти, а выплата дани обеспечена. Территориальные притязания Аттилы будут удовлетворены в самом скором времени. Надо пользоваться достигнутым и подумать, чего еще можно достичь.