"Мой дед, мой отец и я сам" - читать интересную книгу автора (Кунин Владимир)

И я сам

Это был небольшой и очень симпатичный городок юга России. Жители таких городов глубоко убеждены, что они живут в центре вселенной, а Минск, Одесса, Лондон и Харьков — это не что иное, как предместья их собственного города.

В общем, это был хороший город, и в нем стоял хороший цирк.

Цирк имел брезентовый купол цвета хаки и был виден из любого конца города. Даже из дачной местности.

Фасад цирка был украшен рекламами — творениями местного живописца, который имел весьма смутное представление о пропорциях. А еще на фасаде были густо наклеены бумажные плакаты с названиями номеров.

Рядом с цирком дремали несколько «запорожцев», «москвичей» и «газиков-козлов». «Газики» были явно колхозного происхождения.

Двери цирка были еще открыты, и опаздывающие зрители торопливо прошмыгивали в освещенное фойе. А сквозь брезентовый купол город слышал, как цирковой оркестр настраивал инструменты.

«Последний день сезона!» — предупреждала афишная тумба.

«Последний день сезона!» — возвещал рекламный щит.

«Последний день сезона!» — гласило объявление над кассами.

Через пять минут начиналось последнее представление летнего сезона.

Рядом со входом в цирк стояли двое: двенадцатилетний мальчишка с хитрой продувной рожей и очень элегантный молодой человек двадцати двух лет с цирковым значком на лацкане синего модного пиджака.

Следует заметить, что элегантный молодой человек был поразительно похож на сержанта Васю, с которым мы познакомились на фронтовой дороге весной сорок пятого года. Буквально одно лицо!

Под мышкой мальчишка держал скрипичный футляр, а в руках небольшую картонку величиной в половину тетрадного листа, всю усеянную значками.

Такая же картонка, только с другими значками, была в руках у молодого человека. Молодой человек нервничал, горячился, а мальчишка холодно улыбался и вел себя с опытностью ростовщика-монополиста.

— Слушай, мне это начинает не нравиться, — нервно сказал молодой че-ловек. — Ты просто кошмарный тип! Ты же меня постоянно обжуливаешь!

— О чем ты говоришь?! — презрительно усмехнулся мальчишка. — Я тебе дал два «Камовских» из вертолетной серии за твой паршивый польский харцеровский значок, и ты еще недоволен! Кстати, там у тебя кусочек эмали отбит, так что я, кажется, вообще совершаю непростительную глупость.

— Ну, хорошо, хорошо... — торопливо сказал молодой человек. — Согласен. Бери, кровопивец, бери... Гангстер!

«Кровопивец» изобразил отчаянную решительность, которая называется «Эх, где наша не пропадала!» и обмен состоялся.

Мальчишка с удовольствием воткнул редкий польский значок в свою картонку и отдал два общедоступных значка молодому человеку.

Слышно было, как прозвенел звонок в цирке. Молодой человек нервно посмотрел на часы.

— Не торопись, — сказал мальчишка. — Помнишь, ты мне еще в прошлый приезд обещал цирковой значок?

— Два года назад я приезжал сюда юным, доверчивым, начинающим собирателем, а ты уже тогда был вампир со стажем, и тебе ничего не стоило выманить у меня такое обещание. Но теперь...

— А что изменилось? — насмешливо спросил мальчишка. — У тебя и сейчас для коллекционера очень низкий уровень. Тебя выручает только то, что ты теперь часто бываешь за границей.

— Почему это? — обиделся молодой человек.

— Потому что ты собираешь все. А в нашем деле нужна узкая специализация. Нельзя разбрасываться так, как это делаешь ты. Собирай «спорт», или «искусство», или «авиацию». А ты за все хватаешься. Ни учета, ни системы.

В цирке раздались два звонка.

— Все, — нервно сказал молодой человек. — Во-первых, меня тошнит от твоего покровительственного тона, а во-вторых, мне пора на работу.

— Так как же насчет циркового значка?

— Никак.

Молодой человек уже сделал два шага к двери цирка, как вдруг услышал спокойный голос мальчика:

— Тебе же хуже.

— Почему? — испуганно остановился молодой человек.

— Потому что у меня появился значок прессы мексиканской олимпиады, а я знаю, что ты умираешь от желания его иметь.

— Покажи!

— Иди, иди, на работу опаздаешь, — заметил опытный соблазнитель.

— Я тебя в цирк проведу, — унизился молодой человек.

— Значок, — жестко сказал мальчишка.

Прозвенело три звонка.

— Ну хорошо, — сказал молодой человек. — Поговорим после... Ты идешь со мной?

— А куда я это дену? — мальчишка с ненавистью посмотрел на футляр со скрипкой.

— Полежит у меня в гардеробной. Давай! — быстро сказал молодой человек, взял у мальчишки скрипку и они побежали к закрывающимся дверям цирка.

В гардеробной цирка заканчивали гримироваться Витя и Нина — брат и сестра — партнеры знакомого нам молодого человека. Им тоже было по двадцать два, и они были очень похожи.

Влетел наш знакомый со скрипкой в руках.

— Братцы... — виновато сказал он и стал молниеносно раздеваться.

— Совесть есть? — спросил Витя.

— Нет у него совести. Не задавай идиотских вопросов, — сказала Нина.

Она встала из-за стола, открыла футляр, посмотрела на скрипку, на молодого человека, который уже натягивал блестящую рубашку и задумчиво сказала:

— Что-то новенькое...

— Ты собираешься еще прирабатывать в оркестре? — спросил Витя.

Молодой человек запрыгнул на реквизитный ящик и стал надевать белоснежные брюки.

— Ребята, это глупо, — жалобно сказал молодой человек, стараясь попась в штанину. — Нинка, закрой футляр! Чужая вешь!

Он наконец надел штаны, сел на ящик и стал натягивать на ноги мягкие белые ботинки «акробатки».

Витя бинтовал кисти рук.

Молодой человек вместе со стулом повернулся к Нине и подставил ей спину.

— Дорогие братья и сестры! Помогите несчастненькому...

Сверкающая рубашка застегивалась сзади на крючки.

И пока он шнуровал свои ботинки, Нина привычно застегивала ему сзади рубашку. На последнем крючке молодой человек перехватил ее руку и очень нежно поцеловал в ладонь.

Нина щелкнула его по носу.

— С каким бы наслаждением я тебя сейчас треснула!

Молодой человек счастливо рассмеялся.

— Кончайте курлыкать! — сказал Витя. — Я пошел разминаться. Догоняй-те... Васька, не тяни резину!

Он вышел из гардеробной. Васька тут же обнял Нину, прижал ее к себе и зарылся лицом в ее волосы.

— Я люблю тебя. Дружочек мой, солнышко мое...

— Милый мой! Хороший, глупый, родной! Пусти меня...

Она с силой высвободилась из васькиных обьятий.

— Давай, Васюська, крась рожицу. А то Витька раскричится и будет абсолютно прав.

Она тоже выскочила из гардеробной и захлопнула за собой дверь.

Васька сел перед зеркалом и стал быстро накладывать тон на лицо.

Я другом ей не был,

Я мужем ей не был —

Я только ходил по следам.

Сегодня я отдал ей целое небо,

А завтра всю землю отдам... —

бормотал он, глядя на себя в зеркало.

Нина разминалась во внутреннем дворике цирка у вагончиков. Рядом с ней стоял красивый парень — воздушный гимнаст Сатаров-младший и что-то говорил ей. Нина смеялась, кокетливо поглядывая на Сатарова.

Все это очень не нравилось нининому брату Вите. Он недобро покрутил головой и, наконец, не выдержал:

— Нинка! Работай!

— А я что делаю? — удивилась Нина.

— Работай, кому сказано!

— Витек, зачем так с Ниночкой? — с явным чувством собственного превосходства улыбнулся Сатаров...

... Васька уже закончил гримироваться и теперь бинтовал эластичным бинтом кисти рук.

Открылась дверь гардеробной и вошел Витя.

— Старик, — сказал он, внимательно разглядывая старую афишу на стене. — Мне, конечно, это все до лампочки... Я, как ты знаешь, за сестрой особенно не присматриваю. Девчонка взрослая.

Васька напряженно смотрел на него через зеркало. Затем резко повернулся к нему лицом и жестко произнес:

— Короче.

— Просто мне показалось, что тебе имеет смысл знать об этом, — спокойно поправляя бинты на правой руке, сказал Витя. — Уже несколько раз я видел, как Сатаров-младший очень симпатично клеит Нинку. Если бы он вел себя как-нибудь иначе — я бы и сам отреагировал. Как брат...

— Спасибо, Витек, — улыбнулся Васька.

— Просто я подумал, что тебе следует об этом знать.

— Все в порядке, партнерчик! Держи хвост морковкой!

— Да, кстати... Я давно хотел тебя спросить: откуда у тебя эта дурацкая пословица?

Васька глянул на него, попытался что-то вспомнить, пожал в недоумении плечами и растерянно ответил:

— Понятия не имею.

Разгоряченные, вымотанные, со следами грубого «циркового» грима на мокрых лицах.

— Ты плотнее можешь брать группировку на заднем сальто-мортале? — раздраженно крикнул мужчина женщине.

Женщина молча махнула рукой.

— Что ты машешь? Что ты машешь? С таким сальто-морталем тебя ни один нижний не поймает!

Не отвечая, женщина устало накинула халат.

— Ну, погоди! — угрожающе сказал мужчина. — В Казани ты у меня по четыре раза репетировать будешь!

Мимо них двое униформистов тащили какой-то реквизит.

— С окончанием! — крикнул один из них.

Она подошла вплотную к своему партнеру.

— С окончанием... — ласково сказала она ему. — Не злись.

— С окончанием... — проворчал он и поцеловал ее в щеку.

Последний день сезона.

Актеры, отработавшие свои номера, наспех снимали грим, натягивали рабочие комбинезоны на голое тело. Они вытаскивали ящики, разбирали реквизит, укладывали костюмы.

То и дело слышалось:

— С окончанием!

А рядом разминались артисты и лошади.

Старик-конюх водил сразу двух лошадей.

На полу сидел ассистент аппаратурного номера и гаечным ключом развинчивал металлическую конструкцию.

На низко повешенной трапеции разминался Сатаров-старший.

Рядом занимался на кольцах Сатаров-младший. Не прекращая выжиматься, он что-то говорил Нине.

Нина, опираясь о стенку руками, пританцовывала, разминала голеностопные суставы.

Радушно улыбаясь, к ним подошел Васька и сказал Нине:

— Мадам, ваш братец изволит просить вас...

И Васька показал на разминавшегося неподалеку Витю.

Нина отошла.

— Старик, — Васька весело и нежно посмотрел на Сатарова. — Как тебе известно, я Пажеский корпус не кончал, и все, что я сейчас скажу, может быть, покажется тебе несколько грубоватым. Так вот, если ты еще хоть раз подойдешь к Нине... Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю? Ноги переломаю. Понял?

Сатаров спрыгнул с колец и оказался на полголовы выше Васьки.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что если ты еще раз подойдешь к Нине, я тебе ноги переломаю. И лучше не торопи меня это делать. У нас еще впереди работа, упаковка... Успеется.

Сатаров-младший сгреб Ваську за сверкающую рубашку, притянул его к себе и тихо спросил:

— Мальчик, на кого ты хвостик задираешь?

И в то же мгновение получил два коротких и резких удара в лицо и солнечное сплетение.

Ошеломленный Сатаров отлетел к вагончику, но тут же бросился на Ваську. Он был вдвое сильнее Васьки и не менее тренирован.

Васька спокойно встретил его прямым ударом в челюсть, но и сам не успел увернуться от руки Сатарова. Удар был настолько силен, что Васька перелетел через чей-то реквизитный ящик. Но тут же вскочил и бросился к Сатарову.

Испуганно закричали женщины, заплакал чей-то ребенок.

Сатарова-младшего уже держали за руки его старший брат, конюх и кто-то из артистов. Сатаров-младший сплевывал кровью, рвался к Ваське и кричал:

— Я сейчас из него такую мартышку сделаю!

С манежа за кулисы влетел инспектор манежа во фраке.

— Вы что, с ума сошли?! — в ужасе закричал он сдавленным голосом. — Там же все слышно! Товарищи! Что же вы делаете?!

— Все. Все в порядке, — умоляюще проговорил Сатаров-старший. — Разминочка. Обычная разминочка. Тихо, тихо...

— Ну, все. Хватит, — сказал Васька Нине и Вите. — Отпустите, ну вас к черту.

Глаз у него заплывал опухолью. Нина и Витя выпустили его. Он осторожно потрогал глаз рукой и ухмыльнулся, глядя на младшего Сатарова.

— Крепенький паренек...

— Работать сможешь? — деловито спросил его Витя.

— А как же? Размялся, разогрелся — хоть сейчас на манеж.

Неподалеку от них, зажатый старшим братом в углу, Сатаров-младший щупал вздувшуюся верхнюю губу и с яростью говорил:

— Ноги он мне переломает!

— Ну и правильно, — сказал старший. — У них там с Нинкой серьезно, а ты лезешь между ними и треплешься.

— Да я его как котенка удавлю!

— То-то у тебя губа наперекосяк стала, давитель, — улыбнулся старший брат.

— Я его еще разрисую, как бог черепаху!

— Жаль, — вздохнул Сатаров-старший. — Тогда мне самому придется набить тебе морду.

Он заботливо пощупал верхнюю губу младшего брата и стал спокойно считать, загибая пальцы:

— После этого ты три дня не сможешь работать. У тебя три раза по восемь — это двадцать четыре рубля вылетают из зарплаты. И у меня — трижды десять — тридцать... Итого: мы с тобой теряем пятьдесят четыре рубля. Нерентабельно.

— Ты что, в своем уме?

— Нет, серьезно, браток. Нерентабельно.

... Рядом с центральным проходом на ступеньках сидел наш знакомый мальчишка. В то время, как весь цирк хохотал над проделками коверного клоуна, он сидел, скептически смотрел на манеж и время от времени досадливо вздыхал. Клоун ему не нравился.

Около него шумно веселился пожилой полный человек. Он даже ногами топал от удовольствия.

Мальчишка посмотрел на него, отвел глаза в сторону и сказал:

— Мура собачья...

— Ну уж и «мура», — вытирая слезы, сказал пожилой человек. — Какой строгий ценитель! Шекспира ему подавай!

Мальчишка хотел было огрызнуться, но вдруг увидел в петлице пиджака пожилого человека очень красивый значок. Он мгновенно переменил тактику и сказал сладким фальшивым голосом пай-мальчика:

— Пожалуй, вы правы... — и, не отрывая глаз от значка, льстиво улыбаясь, стал аплодировать клоуну.

— Лауреаты международного фестиваля артистов цирка, акробаты-вольтижеры... — прокричал инспектор манежа.

Мальчишка оторвался от значка и уже совершенно искренне зааплодировал.

— Вот сейчас действительно будет номер!

Но тут же мальчишка снова увидел прекрасный желанный значок на пиджаке пожилого человека и притворно-вежливо добавил:

— Впрочем, и клоун тоже был ничего...

А на арену уже выбегали Нина, Васька и Витя.

Трюк следовал за трюком, сальто-мортале за сальто-мортале, «пассаж» за «пассажем», фордершпрунги за полуфляками, полуфляки за «пируэтами»...

Шел, действительно, прекрасный номер акробатов-вольтижеров — сложный, красивый, с элегантным юмором.

Мальчишка и полный пожилой человек объединились и после каждой комбинации акробатов вместе начинали аплодировать.

Каким-то образом красивый значок пожилого человека с лацкана его пиджака уже перекочевал на старенькую мальчишескую курточку.

Когда номер закончился, и Нина, Васька и Витя стали раскланиваться — мальчишка подмигнул Ваське и украдкой показал на большую фанерную копию циркового значка, висевшего над артистическим выходом.

Кланяясь, Васька скосил глаза на макет значка и тихонько показал мальчишке фигу.

Пожилой человек с удивлением наблюдал за их безмолвным диалогом.

— Родственник? — спросил пожилой.

— Коллега... — ответил мальчишка.

И пожилой с уважением на него посмотрел.

За кулисами мокрых и взъерошенных акробатов встретил униформист с секундомером в руках.

— Четыре минуты сорок семь секунд! — восторженно сказал униформист и протянул Ваське секундомер.

— А вчера? — тяжело дыша, спросил Витя.

— Четыре пятьдесят пять.

— Так вот, — сказала Нина. — Вчера мы ползали по манежу, как сонные мухи!

— Какой кретин назвал нас вольтижерами, хотел бы я знать? — трагически воскликнул Васька. — Четыре сорок семь! Это борьба с удавом! Пластический этюд! Все, что угодно. А нам нужен темп! Номер должен идти не четыре сорок семь, а четыре сорок! Ясно?

— Ясно, — засмеялся Витя. — И все равно, с окончанием!

— Рады стараться! — ответили Нина и Васька. И судя по их физиономиям, они действительно были очень рады.

— С окончанием вас! — сказал униформист.

— Спасибо. И вас также, — ответила за всех Нина.

— Старик! — сказал Васька униформисту. — Ты видел, куда я сажал этого пацана?

— Видел.

— Притащи его в антракте в нашу гардеробную.

— Хорошо.

... Нина в наброшенном на плечи халатике сидела перед зеркалом и снимала грим. Витя — в комбинезоне с лямками на голое тело уже укладывал костюмы.

Васька стоял в одних трусиках на реквизитном ящике и, подвывая, читал:

Ты как отзвук забытого гимна

В моей странной и дикой судьбе...

О, Кармен! Как мне страшно и дивно,

Что приснился мне сон о тебе...

Нина посмотрела на Ваську увлажненными глазами, а Витя сплюнул и сказал:

— Черт знает, что нагородил! Какое-то больное творчество!

— Это Блок, осел! — яростно крикнул Васька.

— Хорошо, хорошо... Пусть Блок. Я был убежден, что это написал ты. Прости, пожалуйста.

— Боже мой! Кто меня окружает, с кем я работаю!

Васька в отчаянии схватился за голову и сделал пируэт на ящике. Он закончил оборот, продолжая так же держаться руками за голову, но уже совершенно с другим выражением лица.

— Братцы! Как бы нам репетиционную лонжу снять до конца представления? А то ведь запакуемся позже всех.

— Что если попытаться снять ее в антракте? — спросила Нина.

— Правильно, — сказал Витя, — Васька, внимание. Ты надеваешь униформу и в антракте выходишь на манеж. Я со строны двора лезу на купол, снимаю лонжу и на... Хотя бы вот на этом изумительном капроновом тросе сквозь клапан шапито спускаю лонжу тебе в манеж. Ясно?

Витя снял со стены бухту капроновой веревки толщиной в палец и ловко набросил ее на голову Ваське.

— Гениально! Только униформу надеваешь ты, а на купол лезу я, — сказал Васька и попытался покрутить на шее бухту троса, натягивая на себя комбинезон и старую вытянутую рваную тельняшку.

Нина встала со стула, увидела Ваську в длинной тельняшке, подошла к нему, обняла нежно и поцеловала его в синяк под глазом.

Васька стоял закрыв глаза и боясь пошевелиться.

Нина отодвинула его от себя и, оглядывая с ног до головы, сказала со вздохом:

— Ты мой Бонифаций на каникулах...

Насвистывая «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер», Васька шел по закулисной части цирка, лавируя между лошадей, собачек, артистов и реквизитных ящиков.

На голове у него был какой-то немыслимый берет, на плече бухта капронового троса.

— Ты куда, Вась? — спросил кто-то.

— На купол, — ответил Васька, — лонжу снять.

Сатаровы уже стояли у занавеса, готовясь к выходу на манеж.

Моросил мелкий противный дождь.

Брезентовый купол шапито лежал на двух стальных балках, укрепленных на верхушках форменных мачт.

Цепляясь и подтягиваясь руками за канат, свисающий с мачты по мокрому и скользкому шапито, Васька лез наверх.

Он встал ногами на балки и, держась за выступающий конец мачты, немного постоял, переводя дыхание.

Расстояние между балками было не более полуметра.

Потом он сел на балки верхом, свесил ноги по обе стороны купола и сидя стал продвигаться к середине гребня шапито.

Снизу неслась музыка, хохотали зрители, истошно вопил коверный клоун.

Справа курган,

Да слева курган;

Справа — нога,

Да слева нога;

Справа наган,

Да слева шашка,

Цейсс посередке,

Сверху — фуражка... —

бормотал Васька.

Он верхом доехал да клапана и огляделся.

Сквозь темноту позднего вечера и мелкую сетку дождя город искрился дрожащими огоньками и казался очень большим.

— Рано вы влезли на купол, Василь Василич... — сказал Васька сам себе, и сам же себе ответил. — Что есть, то есть...

— Воздушные гимнасты! Братья Сатаровы! — донеслось снизу.

Васька улегся на брезент между балок, отстегнул клапан и заглянул вниз, в манеж.

Братья Сатаровы — двое высоких здоровых парней — сверху казались короткими и толстыми. Васька видел только их головы, плечи и ступни.

Васька рассмеялся и сделал вид, что хочет плюнуть. Но вот Сатаровы дошли до середины манежа, и Васька потерял их из виду.

Стальные тросы всех лонж, растяжки и блоки — почти вся цирковая «паутина» крепилась в том месте, где находился клапан.

Тросы скрещивались, перехлестывались и расходились от клапана вниз, в разные стороны, слегка провисая под собственной тяжестью.

Васька протянул руку и потрогал серые теплые витки, намотанные на балку. Он сразу же нашел тросик своей лонжи и рядом увидел «восьмерки» и узлы какого-то толстого троса.

Один конец троса заканчивался петлей, которая висела под самой балкой. Петля соединялась с подвесным кольцом блока — «чекелем» — такой стальной подковой, через концы которой проходил толстый винт. Винт замыкал подкову «чекеля».

Блок, висящий на этом «чекеле», принадлежит Сатаровым. Через блок проходил трос от трапеции Сатаровых до лебедки. Лебедка установлена за кулисами и трос от блока спускался прямо в складки занавеса.

Этот блок висел перед васькиным носом и очень мешал смотреть ему на манеж.

За кулисами тот же униформист, которого Васька просил привести мальчишку, сейчас включал рубильник лебедки. Трос начал наматываться на барабан, и Сатаровы стали медленно всплывать наверх, к куполу...

... Васька увидел, как блок, тоненько и непрерывно визжа, стал протаскивать себя сквозь трос, поднимая в воздух сидящих на трапеции Сатаровых.

Левая балка стала медленно покачиваться.

Чем выше лебедка затягивала трапецию с гимнастами, тем визгливее скрипел блок, сильнее подрагивала балка.

Моросило. Васька поежился и продвинулся вперед, закрывая собой отверстие в куполе.

Блок замолчал, движение троса остановилось, но балка продолжала раскачиваться. Сатаровы были где-то рядом, метрах в пяти от Васьки.

Васька опять немного покрутился, чтобы видеть Сатаровых. Ему очень мешал блок. Мало того, что он занудливо скрипел над ухом, он еще закрывал половину васькиного обзора.

Сатаровы раскачивались на трапеции.

Внимательно следил за ними инспектор манежа.

Почти целиком высунулся из-за занавеса униформист.

Пожилой полный зритель и притихший мальчишка смотрели наверх.

Васька проверил, не потерял ли он пассатижи и поправил бухту капронового троса на плече.

Внизу под балкой что-то протяжно хрустнуло, и блок сбился со своего ритмичного поскрипывания.

Васька посмотрел на блок и вдруг совершенно ясно и отчетливо увидел тонкую серебристую полоску трещины на сгибе подковы «чекеля»...

... Старший Сатаров висел вниз головой, держа в руках брата.

Резкий размах, рывок, и Сатаров-младший сделал переднее сальто в руках у старшего...

... Балка качнулась, хруст повторился и серебряная трещина сверкнула кристаллами разрывающегося металла.

Васька оцепенело смотрел на маленькую страшную трещину. Еще два-три трюка, чекель лопнет, и Сатаровы с пятнадцатиметровой высоты полетят вместе с блоком, с трапецией, со всеми своими растяжками прямо в ряды зрителей!

Васька заметался, задергался, скривился, словно от зубной боли. Но уже через секунду лицо его окаменело, а движения стали быстрыми, точными.

В этот момент у него было то выражение лица, какое было у его деда в тысяча девятьсот тринацатом году, когда, стоя под куполом цирка, первый раз сказал:

— Господа!

У Васьки было то выражение лица, какое было у его отца в сорок пятом, когда он, стоя на крыше мчащегося фургона, бросал гранату в горящий прицеп с боеприпасами.

Не отрывая глаз от трещины, Васька приподнялся и снял с плеча бухту капронового троса. Держа один конец в руках, он кинул в темноту всю бухту.

Веревка мягко закользила по моркому шапито.

Трясущимися руками Васька продел конец веревки в подвесное кольцо блока.

Уровняв концы веревок, он попытался просунуть их между брезентом и балками. Однако, брезент так тяжко и плотно был прикрыт, что от этого пришлось отказаться.

Тогда Васька намотал капроновый трос на руку, но тут же с отчаяньем сказал вслух:

— Не удержаться мне... За мачту бы зацепиться... За мачту!

Балку качнуло еще раз, и Васька увидел, как чекель стал изменять свою форму, вытягиваться и разевать серебряную пасть трещины.

И тогда Васька сбросил веревку и лежа обмотал ее несколько раз вокруг своей груди.

Свободные концы он пропустил еще раз через блочное кольцо, завязал их двумя узлами и намотал на левую руку.

Затем он повернулся и лег поперек балок, закрыв собою отверстие клапана.

Плечами и грудью он лежал на одной балке, а животом на другой.

Балка качнулась, и Васька почувствовал, как стал натягиваться капроновый трос.

Васька закрыл глаза и прижался щекой к мокрому брезенту. Он лежал поперек гребня, и ноги его свешивались по одну сторону шапито, а голова лежала по другую.

Сатаровы качнулись, исполнили еще одно переднее сальто и захрустел разрывающийся чекель.

— А-а-ах!

Со страшной силой Ваську рвануло и прижало к балкам.

Под Сатаровыми вдруг сильно просела трапеция.

Сатаров-старший едва удержал брата. Они тревожно перглянулись и оба испуганно посмотрели наверх. Вроде бы все было в порядке.

Для проверки Сатаровы качнулись сильнее обычного и, убедившись, что рывок не повторяется, стали продолжать свой номер.

— Хорош... — выдавил из себя Васька.

В горле у него что-то булькнуло, и он стал задыхаться. Он лизнул мокрый брезент и прислушался: спокойно играла музыка, осторожно аплодировали зрители.

Издалека прозвучал голос Сатарова-старшего:

— Ап!

На мгновение Ваську еще сильнее прижало к балкам, и он совсем задохнулся.

Сатаровы исполняли головокружительную «вертушку».

Цирк гремел аплодисментами.

Васька закашлялся. Из уголка рта потекла кровь. Он сплюнул и торопливо глотнул воздух.

Огоньки города лежали под ним и сливались в дрожащие желтые нити.

Ваську стало подташнивать и он снова лизнул мокрый, холодный брезент.

Сатаровы, трапеции, блок и стальные тросы растяжек весили очень много, но Васька уже почти не чувствовал этой тяжести, а ждал исполнения трюка, от которого вес увеличивался вдвое, дыхание прекращалось, а рот наполнялся горячей и соленой кровью.

Раскачивался блок на капроновом тросе, рядом, чудом зацепившись, висел разорванный чекель.

А Сатаровы уже исполняли свой финальный трюк.

Новый рывок, новая боль и долгие аплодисменты вернули Ваську откуда-то издалека на купол черного и мокрого шапито.

Цирковой оркестр играл вальс.

И Васька услышал, как завизжал блок, опуская Сатаровых на манеж.

Нарастающие аплодисменты сняли с Васьки огромный вес. Он вздохнул, сплюнул кровью и, уютно прижавшись щекой к куполу, сказал:

— С окончанием...

Это ему показалось забавным и он улыбнулся.

И потерял сознание...

В больнице, у входа в хирургическое отделение, сидела старуха в белом халате и недобро поглядывала на Нину, Витю и Сатаровых.

— Вы понимаете, — сказал Сатаров-старший, — мы из цирка...

— Это нам все едино, — ответила старуха. — Хоть из цирка, хоть из церкви. Не положено.

Дверь отделения открылась, и вышел врач в белом халате с закатанными рукавами.

Старуха сидела как изваяние.

Врач закурил сигарету, затянулся и спросил:

— Вы из цирка?

— Да, — ответила Нина.

— Родственники?

— Почти, — сказал Сатаров-младший и потрогал свою верхнюю губу.

Доктор оглядел всех четверых и улыбнулся.

— Что с ним? — спросила Нина.

Доктор стряхнул пепел и ответил:

— Температура нормальная. Состояние так себе... Сломаны три ребра, ключица... Сильно помята грудная клетка. Я уже не говорю о рваных ссадинах на спине и частичном разрыве связок левого лучезапястного сустава. Вот такие-то дела, товарищи почти родственники.

— Простите, доктор, он скоро поправится? — спросил Витя.

— Скоро, — ответил доктор, глядя на Нину. — Месяца через полтора я его выпишу. Недель шесть-семь минимум. Дня через три его можно будет навестить.

— Я остаюсь, — сказала Нина Вите. — А ты лети в Москву и пока оформляй нам отпуск.

— Хорошо. Спасибо, доктор. До свидания.

— Всего хорошего, — сказал доктор. — Не волнуйтесь, ничего страшного.

— Теперь мы уже не волнуемся, — сказала Нина.

Она взяла Витю под руку и повела его к выходу. Сатаровы молча пошли за ними.

Когда доктор вошел в палату, он увидел, что Васька лежит неподвижно на спине и держит губами белый целлулоидный мячик от пинг-понга.

Васька надул щеки и резко выдул воздух: мячик взлетел вверх почти на метр, и, когда он падал вниз, Васька поймал его ртом.

Так он сделал несколько раз, и доктор не выдержал:

— Слушайте, чем это вы занимаетесь?

Васька что-то промычал, затем выплюнул мячик и ответил:

— Вот черт! Чуть не подавился! Знаете, доктор, мне говорили, что во Франции есть человек, который ртом жонглирует тремя такими мячиками. Я думал врут. А теперь мне совершенно ясно, что это возможно. Противно, но возможно...

Васька взглянул на потрясенного доктора и добавил:

— Уж больно жанр негигиеничный!

— Так... — растерянно сказал доктор. — Очень, очень интересно...

Он посмотрел на Ваську как на седьмое чудо света и неверными шагами вышел из палаты.

Тут же в окне появился сначала скрипичный футляр, а затем и сам мальчишка.

— Ушел? — спросил мальчишка.

— Ушел, — ответил Васька.

Мальчишка нахально уселся на подоконник и, продолжая прерванный разговор, деловито сказал:

— Ну хорошо. К значку мексиканской олимпиады я могу добавить юбилейный артековский. Устраивает?

Васька улыбнулся. Мальчишка впервые заметил у него синяк под глазом.

— Что это у тебя? — спросил мальчишка и показал пальцем на синяк.

— А, это? — Васька тихонько потрогал синяк. — Здорово видно?

— А то! Чем это?

— Рубил лес — отлетела щепка. Травма на производстве.

— Не заливай, — строго сказал мальчишка.

Васька посмотрел на мальчишку и улыбнулся.

— Послушай, старик... Только ответь мне честно. Тебе никогда не хотелось работать в цирке?

Впервые мальчишка смутился, пожал плечами.

— Нет... То есть я никогда об этом не думал. А что?

— Да нет... Ничего. Я просто так спросил.

— Но знаешь, — сказал мальчишка и рассмеялся. — Мой дедушка рассказывал, что когда-то, очень-очень давно, когда он еще был пацаном, он чуть не уехал навсегда из этого города с одними французскими циркачами на лошади.

— Замечательно, — вежливо сказал Васька.

— А почему ты меня спросил о цирке? — сказал мальчишка.

— Не знаю, — мягко сказал Васька и уставился в потолок. — Просто мой дед, мой отец и я сам, наверное, не смогли бы и дня прожить без цирка. Вот я и подумал, что если когда-нибудь у меня будет сын...