"Мария Ульянова" - читать интересную книгу автора (Кунецкая Людмила Ивановна, Маштакова Клара...)

Знамя поднято

Они возвращаются в Москву, но задерживаются здесь ненадолго. Условия подпольной работы сложились так, что Мария Ильинична должна уехать. Решено всем вместе поселиться в Саратове. Мать торопится, она чувствует, что над дочерью нависла опасность, шпики, не скрываясь, дежурят у их дома. Но Мария Ильинична не спешит, ей надо выполнить целый ряд поручений Ленина, оставить, как всегда, надежную связь, наладить переписку, уговориться о явочных адресах.

3 ноября Мария Александровна пишет старшей дочери, что их отъезд из Москвы задерживается, уедут не раньше 15-го числа: «Маня и слышать не хочет уехать раньше... что касается меня, я бы собралась и уехала с большим удовольствием раньше... Правда, что главные хлопоты лежат на Мане: эти 2 — 3 последних дня она хлопотала с книгами, которые оставлялись в складе. Привезла 3 ящика и корзину сюда, разбирали здесь, что с собой, что куда... на другой день опять ездила в склад и отправила один ящик в Михнево...»52

Семья уже давно не имеет постоянного пристанища. При каждом переезде особенно много забот доставляют книги. Их приходится устраивать у знакомых, сдавать на специальные склады. Мария Ильинична в эти дни, под предлогом переезда и распродажи имущества, сумела со многими товарищами повидаться и распространить не один комплект нелегальной литературы.

В Саратове их ждали... Анна Ильинична и Марк Тимофеевич все приготовили к их приезду — квартира снята и обставлена, даже пианино взяли напрокат.

Среди встречающих были и те, кто стремился остаться незаметным. Через несколько дней в Саратовское жандармское управление поступило донесение: «В Саратов прибыла большевичка Мария Ильинина Ульянова, сестpa В.И.Ульянова, и вошла в связь с революционными деятелями». Начальник Саратовского охранного отделения полковник Семигановский немедленно запрашивает начальников С.-Петербургского и Московского охранных отделений в письме под грифом «совершенно секретно»: «По встретившейся надобности прошу Ваше Высокоблагородие сообщить мне имеющиеся в делах вверенного Вам отделения сведения о прибывшей в Саратов дочери действительного Статского Советника Марии Ильиничны Ульяновой, проживавшей ранее, по-видимому, в С.-Петербурге или в Москве».

Ульяновы недолго прожили на Панкратьевской улице, затем Марк Тимофеевич нашел удобную квартиру по Угодниковской улице (ныне ул. Ульяновская). В ней привлекали наличие черного хода и то, что она находилась в рабочем районе, где полиция действовала не так открыто.

Крупной промышленности тогда в Саратове не было, но сравнительно небольшие предприятия имелись, как раз в районе Угодниковской улицы располагались механический завод Берлинга, чугунолитейный завод Колесникова и Терентьева и еще несколько предприятий. Среди рабочих насчитывалось известное число членов большевистской партии, и некоторые из них, как И.В.Нефедов и А.А.Гоголкин с завода Берлинга, А.А.Ларионов, А.В.Симонов с завода Гнашке, уцелели после разгрома организации в послереволюционные годы. Воспользовавшись тем, что многие большевики были арестованы, меньшевики сумели захватить больничную кассу, горное общество потребителей и «Приволжскую газету».

Мария Ильинична связалась с Ольгой Владимировной Пилацкой — членом Русского бюро ЦК РСДРП. Та искренне обрадовалась приезду Ульяновой, так как это означало не только появление нового опытного и надежного партийного работника, но и установление бесперебойной связи с ленинским заграничным центром. Один из членов Саратовской большевистской группы, Александр Константинович Воронский, писал: «Она являлась для нас прежде всего представительницей зарубежного центра. Положение наше тогда было очень трудное. Наблюдался большой разброд, местные организации не были связаны ни с заграницей, ни друг с другом. Нас окружали трусы, предатели, осевшие мещане, отхлынувшие от революции. Наши кружки казались жалкими, литература часто отсутствовала, деятельные работники числились единицами. Нам противостоял уклад, «освященный» веками, его поддерживали щетины штыков, казна, сотни тысяч чиновников, добровольных и платных охранителей. Но недаром же где-то в швейцарском городке человек со щурким и веселым взглядом, вместе с небольшим кругом своих сподвижников, никогда не усомняется в нашей победе. «Там» наш ум, наша воля, наша власть. Сидя в комнате с Марьей Ильиничной Ульяновой, я соприкасался с этой, с нашей властью. Не признанная, не установленная никакими учреждениями, она была для нас непреложна».

Как всегда, Мария Ильинична ищет легальную работу. Товарищи помогли ей устроиться в городскую управу, где в библиотеке уже работал член местной социал-демократической организации Станислав Станиславович Кржижановский, он был связным между рабочими кружками и саратовской интеллигенцией. Их знакомство с Марией Ильиничной состоялось официально на службе, хотя оба уже многое знали друг о друге.

Кржижановский был невысок ростом и изящен. На щеках его проступали алые яркие пятна — свидетельство туберкулеза. Марии Ильиничне импонировали его недюжинные знания, пунктуальность и точность, так выгодно отличавшие его от многих «политиканствующих» интеллигентов. Они сдружились, может быть, еще и потому, что были «максималистами» — полностью отдавали себя трудной и опасной партийной работе. Товарищи любили и побаивались его. Станислав Станиславович мог беспощадно отчитать и за вечеринку с горячительными напитками, и за неразборчивость в знакомстве. Становилось стыдно за легкомысленное поведение, когда, блестя глазами, Кржижановский отчеканивал: «Вы можете жить, как вам вздумается, но тогда при чем здесь партия?» Он часто болел, неделями вынужден был лежать в постели, зато, когда приступ проходил, работал, не зная устали, как бы стремясь наверстать упущенное. Его партийной кличкой было имя «Владимир».

«Вот так я и буду называть вас, это напоминает мне любимого брата», — сказала Мария Ильинична. Они стояли среди стеллажей с книгами и делали вид, что подбирают необходимую литературу. В ответ на ее предложение Станислав Станиславович улыбнулся: «А как я буду вас называть?» — «Да, моя кличка «Медвежонок» мало подходит для общения, в семье меня чаще всего называют «Мимозой», — ответила она. Так началась их долголетняя совместная работа и большая дружба, занявшая особое место в жизни Марии Ильиничны.

Пока полиция выясняла политическое лицо Ульяновой, обменивалась информацией, Мария Ильинична сумела восстановить подпольную большевистскую организацию, центр которой был строго законспирирован. Эта организация руководила работой фабрично-заводских, железнодорожных ячеек города и возглавляла партийную работу таких крупных уездных центров, как Царицын, Вольск, Камышин, Балаково, Аткарск и др. В газете «Социал-демократ», издававшейся за границей, в № 23 за 1911 год констатировалось: «Организационная работа в Саратове началась весной. В настоящее время имеются связи во всех более крупных металлических производствах. Наиболее сознательные рабочие организуются в кружки. Репрессии, однако, оставили глубокий след на настроении рабочих».

Организации нужен свой печатный орган. Создать его, разумеется, непросто. Саратовская губерния была одной из самых отсталых в Поволжье, большинство населения неграмотно, процветают различные монархические, черносотенные союзы, которые поддерживаются полицией.

Первые месяцы 1911 года ушли на сбор средств и подыскание подставных редакторов. Такими официальными редакторами стали Яков Семенович Зейченков и Константин Александров. Они в основном занимались литературными материалами и добыванием реклам, чтобы привлечь средства к газете. Подлинным редактором был Топуридзе, с которым Марии Ильиничне пришлось вести постоянную борьбу, так как он был меньшевиком. С появлением «Приволжской газеты» социал-демократическая работа оживилась. Полиция писала об этом событии уже после разгрома газеты, отмечая, что «Мария Ульянова, проживая в г.Саратове у своей сестры Анны... и принимая активное участие в «Приволжской газете» со дня ее издания, являлась центральной фигурой группы»53. Мария Ильинична поместила на страницах «Приволжской газеты» ряд своих переводов, и это обстоятельство служило ей предлогом для частого посещения редакции.

В основном она переводила рассказы, рисующие положение трудящихся на Западе: «Отец и сын» Эрнста Прецинга, «Картина» Оскара Винера, «Листок из жизни отверженного» Роберта Швейхеля и др.

Мария Ильинична чаще всего сама ходила на встречи с членами организации. Ее посещать могли очень немногие, те, кто и так был под постоянным наблюдением. Воронский вспоминал: «В комнате Марьи Ильиничны, тщательно прибранной всегда и без лишних вещей, я рассказывал, как идет работа в кружках, какие есть новые связи с фабриками и заводами, где, в каком количестве распространяется наша литература. Марья Ильинична говорила чистым грудным, негромким голосом, взвешивая и выбирая слова. Выпуклые и твердые ее глаза задумчиво, подолгу часто останавливались на каком-нибудь предмете, иногда она щурила глаза так же хитро, как и Ленин».

Каждая такая беседа была живительным глотком воды для ее участников, все они умели дорожить минутами взаимного общения, которое могли себе позволить очень редко. Каждый старался прийти на свидание «чистым», «без хвоста», и для этого иногда приходилось тратить час-два, меняя транспорт, переходя с улицы на улицу, заходя в магазины, в подъезды домов, где никто из знакомых не жил. Уйти от преследования было делом чести, оно требовало большой изобретательности, хладнокровия, уносило много физических сил.

Весной 1911 года Мария Ильинична собралась в Финляндию к Савельевым. Предлог был очень веским — заработок, обязательство перед нанимателем. Ехать было необходимо, поскольку связь с Петербургским комитетом никак не удавалось наладить, нужен был личный контакт и конкретная договоренность. Мария Ильинична никому не могла передоверить этого поручения, участились случаи провалов курьеров, да и явка у нее была к лицу, которое изо всех саратовцев знало только ее.

Она покинула Саратов в середине мая, когда обычно пыльный серый город оживляла лишь цветущая акация. Зелень легким облаком плыла к Волге.

Бесконечные переезды сделали железнодорожные вагоны чем-то привычным. Под перестук колес она перебирала в уме адреса, пароли, фамилии, намечала план действий.

Устроившись у родственников, Мария Ильинична заявила, что прежде всего хотела бы посетить зубного врача — ей необходимо экстренное лечение. Внимательно выслушала советы, записала адреса опытных и знающих врачей, а выйдя на улицу, вздохнула облегченно и деловито направилась по проторенному пути к Юлии Ивановне Лаврентьевой. Давно известный дом, табличка на месте. В приемной никого знакомых. Мария Ильинична попросила горничную доложить о ней и сказать, что она не спешит. Переждав всех посетителей, вошла во врачебный кабинет. Попросила назначить на прием нескольких человек на определенное время. В письме к матери она сообщила, что запломбировала пять зубов, то есть в приемной Юлии Ивановны она пять раз встретилась с членами Петербургского комитета РСДРП. В эти же дни Михаил Степанович Ольминский собрал у себя дома под видом семейной вечеринки всех, кого можно было собрать легально.

Мария Ильинична упорно восстанавливает оборванные нити связей, информирует Петербургский комитет о развертывании работы в Саратове, вникает во все перипетии работы петербургских товарищей. Такой обмен информацией полезен и для петербуржцев и для саратовцев.

Была у Марии Ильиничны и личная причина, по которой она стремилась в Петербург, — ей хотелось похлопотать о месте учительницы французского языка. Набравшись храбрости, пошла к попечителю Петербургского учебного округа. Перед ней сидел типичный чиновник, холодный и равнодушный. Выслушав просьбу и познакомившись с заявлением, он перешел на прекрасный французский язык: «Exposez votre demande en francais. (Выразите вашу просьбу по-французски)». И Мария Ильинична вдруг растерялась — с трудом произнесла несколько коротких фраз, правда, с великолепным парижским выговором. Попечитель кисло улыбнулся: «Если что-нибудь представится, мы вам сообщим, оставьте адрес». Растерянная, она пошла к знакомой учительнице французского языка. Выслушав рассказ Марии Ильиничны, та покачала головой: «Ну, что же вы так! С попечителем надо было разговаривать бойко и напористо. Не просить, а требовать, потрясая сорбоннским дипломом». — «Этого я не умею, — возразила Мария Ильинична. — Бог с ним, попытаюсь получить место другим путем, давайте лучше поговорим о методике преподавания, а то у меня далеко не гладко получается».

Много было в Петербурге и издательских дел. В одной редакции нужно было получить гонорар за книгу Анны Ильиничны, в другой узнать, не смогут ли они напечатать статью Владимира Ильича.

Мария Ильинична выполнила просьбу матери — поехала на могилу сестры Ольги. Волково кладбище произвело на нее гнетущее впечатление, показалось заброшенным. На могиле Ольги Ильиничны зеленела елочка, посаженная родными, а топольки замерзли. Мария Ильинична постояла у могилы. Сколько лет уже прошло, она так ясно помнит Олю, ее улыбку, ее настойчивость, с которой она проводила занятия с ней, младшей сестрой. Наклонившись, Мария Ильинична сорвала с могилы несколько травинок на память.

И опять знакомая станция. Василий Александрович встречает ее как друга, не просто как учительницу своих детей. За беседой доехали до Ино-Неми незаметно. Дети отвыкли за зиму от нее и дичились первые дни, но постепенно все вошло в свою колею — занятия, совместные прогулки, беседы по вечерам, музыка.

Размеренный распорядок жизни был нарушен появлением ленсмана (начальник местного Полицейского отделения). Он явился в сопровождении финского военного за паспортами. Мария Ильинична слышала, как прислуга объясняла, что хозяина нет дома, тогда «гости» пожелали говорить с учительницей. Мария Ильинична вышла к ним, пригласила на террасу. Ленсман заявил, что из петербургского учебного округа ввиду прошения М.И.Ульяновой о месте учительницы пришел запрос. Ленсман пытался выяснить политические взгляды мадемуазель. Мария Ильинична, стараясь сохранить серьезность, уверяла его в своей полной благонадежности. Тот степенно кивал головой, слушая ее ответы, и, прощаясь, обещал дать о ней самый благожелательный отзыв. Когда незваные гости ушли, Мария Ильинична перевела дух. Ее окружили дети. На личиках девочек были тревога и недоумение, пришлось их успокоить, сказав, что такой порядок и полиция обходит все дачи. Вернувшийся вечером из города Савельев возмутился этим визитом, ходил на другой день «выяснять отношения», заявил, что он ручается за благонадежность живущих под его крышей. Мария Ильинична усмехнулась: «Не боитесь, Василий Александрович, что я обману ваше доверие?» — «Нет, ведь я не брал с вас слова, что вы будете только учительницей, и хорошо знаю, чем занимается ваша семья!» Через много лет, уже после Октября, Мария Ильинична рекомендовала В.А.Савельева в партию. Сейчас она не пыталась его пропагандировать, она была уверена, что он придет к большевизму, но этот путь каждый человек должен проделать сам.

Мария Ильинична ведет оживленную переписку с Владимиром Ильичем, Анной Ильиничной, с друзьями. Она и здесь получает большое количество периодики, в том числе и «Приволжскую газету». Ее занятия с детьми приходят к концу. Пора опять в дорогу, но у нее много дел в разных городах. Чтобы мать не беспокоилась, она пишет: «Возможно, что удастся уехать дня на 2 — 3 раньше. Надо будет иметь еще немного времени, чтобы похлопотать в Питере. Раньше я собиралась из Питера прямо двинуться к вам, но теперь этот номер не пройдет. Мне очень хочется повидать одного знакомого в Нижнем, поэтому я решила сначала заехать туда. Имело бы, конечно, смысл заехать и в Казань к попечителю, но, во-первых, это уже будет запозданно, а во-вторых, я нисколько не надеюсь на утверждении в провинции».

Эти разъезды, прикрываемые личными или семейными обстоятельствами, связаны с непрерывной подпольной деятельностью всех членов семьи Ульяновых.

Вернувшись в Саратов, Мария Ильинична активно включилась в работу. Ее полицейское досье увеличивается с каждым днем. За ней неотступно следуют шпики. Донесения этих шпиков рисуют внешние проявления жизни Марии Ильиничны. Мы еще будем обращаться к этим каракулям, часто безграмотным, написанным на разных листках и подшитым в дело кем-то из служащих жандармского управления. Пока приведем два, наиболее характерных, за декабрь 1911 года:

«19/XII-11 г. ...Мария Ильина Ульянова, 31 год, кличка Боевая, проживает в доме № 26 Бузик по Угодниковской ул., занимается частными уроками. (Эту кличку — «Боевая» — она получила от жандармов Саратова. Они верно подметили и ее упорный, энергичный характер, и ее место в социал-демократических кругах города. — Авт.) В 10 часов утра Боевая-Ульянова вышла из дома, пошла в гор. публичную библиотеку, пробыла 1 ч. 50 м., вышла с книгой, прошла в контору редакции «Саратовского листка», где пробыла 10 м., вышла и отправилась домой».

«20/XII-1911 года. Ульянова-Боевая в 10 ч. 30 м. утра вышла из дома, отправилась в почтовое отделение Биржи, где подала телеграмму, квитанция № 487, после чего прошла в гор. публичную библиотеку, где пробыла 30 м., вышла, пошла в дом 24 Смирнова по Провиантской ул., зашла в парадную с Константиновской улицы, где карточка «Уроки музыки», откуда спустя 10 минут вышла и отправилась домой».

Полиция работает не за страх, а за совесть. В редакцию «Приволжской газеты» был внедрен провокатор под видом собирателя рекламных объявлений. И все-таки дело двигалось семимильными шагами. Участились стачки и забастовки, регулярно собирались кружки, распространялась партийная литература.

В конце 1911 года Владимир Ильич начинает подготовку к созыву общероссийской партийной конференции. Создана Российская организационная комиссия, которую поддерживают такие крупнейшие организации, как Петербургская, Киевская, Бакинская и т.д. ...За созыв конференции высказались 26 организаций, в том числе и Саратовская. Было решено послать от Саратовской организации своего делегата.

Возглавлял Российскую организационную комиссию Серго Орджоникидзе. Особенно большая работа была проделана в сентябре — октябре 1911 года. Владимир Ильич писал, что наконец после четырех лет развала и разброда собрался русский социал-демократический центр. Ленин в своей статье «Развязка партийного кризиса» подчеркивает важность этого шага и предупреждает, что надо вместе с тем учитывать и предстоящие трудности: «...было бы непростительной наивностью предаваться легковерному оптимизму; трудности предстоят еще гигантские; полицейская травля удесятерилась после опубликования первого русского листка от с.-д. центра; возможно предвидеть долгие и трудные месяцы, новые провалы, новые перерывы в работе. Но главное сделано. Знамя поднято: рабочие кружки по всей России потянулись к нему, и не свалить его теперь никакой контрреволюционной атакой!»54

Трудности не пугали членов Саратовской группы. Используя и легальные и нелегальные возможности, удалось собраться и избрать делегата для поездки на Пражскую конференцию. Им стал Воронский, партийная кличка «Валентин». Воронский в это время находился в Николаеве и оттуда имел возможность выехать в Прагу легально. Мария Ильинична посылает в Николаев шифрованное письмо и деньги, а в письме Ленину сообщает о том, кто избран делегатом от Саратовской партийной группы.

Характерно, что позднее в одном из полицейских документов будет определено, что в числе выборщиков были и меньшевики, в том числе Деомид Топуридзе, а делегат на конференцию послан большевистской группой во главе с М.И.Ульяновой.

Полиция прибегает и к открытым репрессиям — арестам, обыскам, разгону кружков и собраний — и стремится использовать провокаторов, как можно больше конспирируя их. В архиве хранятся многочисленные донесения агента, подписывавшего их фамилией «Сергеев». Поражает, как много он знал, он присутствовал при конфиденциальных переговорах, знал клички партийцев, адреса явок. Он нанес Саратовской организации огромный урон и ушел от возмездия в период революции, так как в документах саратовской охранки не было зафиксировано никаких его данных, которые бы помогли определить его подлинное лицо. Прошло почти два десятилетия, участников героической борьбы продолжал волновать вопрос, кто же их предал. Наконец при подробнейшем перекрестном опросе все чаще стало мелькать одно и то же лицо — держатель явочной квартиры. Только в 1934 году он понес наказание.

В воздухе повеяло весной. Все теплее южный ветер, неугомоннее птицы. Мария Ильинична вышла из управы, постояла на крыльце, полной грудью вдыхая весенний воздух, не обращая внимания на входящих и выходящих из присутствия людей. «Пойдемте на Волгу! — раздался за ее спиной голос Кржижановского. — У меня есть полчаса свободных». Они вышли на набережную и удивились — толпы народа на берегу, все неотрывно смотрели на реку. Ледоход.

Мария Ильинична всегда любила Волгу. Ее детство, юность связаны были с великой русской рекой. И сейчас, стоя на набережной, она живо вспоминала, как в Симбирске вместе с братьями и сестрами бегали смотреть великое таинство пробуждающейся природы — ледоход. Река жила и двигалась. Она, вздыхая, ломала ледяной покров. Огромные льдины вдруг вставали на ребро, нестерпимо блестя в лучах солнца, опускались в глубину, а затем, подхваченные течением, устремлялись вперед, к морю. Это бурное клокотание, постоянное изменение поверхности реки и неудержимое движение завораживали. Мозаика льдин менялась, они крошились, разбиваясь на мелкие кусочки, группировались вокруг огромных монолитов и плыли, плыли, не в силах сопротивляться могучему водному потоку. Река, как бы проснувшись после зимней спячки, освободившись от оков, мерно и величаво несла свои воды, упорно отрывая от берега все новые, цеплявшиеся за него льдины.

Мария Ильинична и Станислав Станиславович молча наблюдали эту всегда новую и всегда волнующую картину. «Вот так и революция зреет в глубине народных масс, — думала Ульянова. — А потом прорвется мощным потоком и все сметет на своем пути!» Как бы отвечая ее мыслям, Кржижановский медленно проговорил, не отрывая взгляда от реки: «Да... такое движение не остановишь...» Они понимающе улыбнулись друг другу и, не обращая внимания на соглядатая, который за ними последовал, пошли в центр города. Они нарочно шли по самым людным улицам, а на перекрестке внезапно разошлись в прямо противоположные стороны. Шпик заколебался, затем решительно последовал за Марией Ильиничной и был разочарован, когда она, никуда не зайдя и ни с кем не встретившись, вошла в подъезд своего дома.

Казалось бы, каждый их шаг под контролем, но работа не просто продолжается, она идет все более активно, приобретает новые формы. Полиция сумела выяснить имена и приметы участников Пражской конференции, которая во всех жандармских документах неизменно именуется «ленинской». Были даны строжайшие указания — арестовать всех при возвращении прямо на границе, однако почти всем делегатам удалось вернуться в города, их пославшие. 30 апреля приехал в Саратов и Александр Константинович Воронский, объехавший с отчетным докладом несколько южных городов. Он должен был затем из Саратова отправиться в Петербург. Уже в Николаеве за ним началась слежка. Она не прекращалась ни в Одессе, ни в Саратове. Чтобы избавиться от нее, приходилось проявлять верх изобретательности. Через два дня на конспиративной квартире Воронский для узкого круга товарищей сделал подробный доклад о том, как проходила конференция, и прочел принятые на ней резолюции. В Праге был избран большевистский Центральный Комитет во главе с Владимиром Ильичем Лениным. Конференция закрепила идейный разгром меньшевизма и ликвидаторства и завершила восстановление нелегальной марксистской партии в России.

В стране начинается новый революционный подъем. Огромный резонанс получили Ленские события — расстрел безоружных рабочих на золотых приисках, вызвавший резкие протесты всей общественности и волну стачек и забастовок. В забастовке, организованной рабочими чугунолитейных и механических заводов в Саратове, участвовало 15 тысяч человек. Под руководством большевистской группы рабочие завода Берлинга выработали и послали в Думу специальную резолюцию, где выражали протест против действий правительства на Лене.

В полицейских донесениях отмечается, что главным организатором рабочих забастовок в Саратове был Станислав Станиславович Кржижановский. Несомненно, он осуществлял указания Ленина, переданные через Марию Ильиничну.

За год, прошедший с переезда Ульяновых в Саратов, Кржижановский очень сблизился с семьей. Они с Марией Ильиничной иногда вместе ходили в театр, это не было нарушением конспирации — об их знакомстве полиция давно знала. Станислав Станиславович шутил: «Пусть думают, что у нас не партийные отношения». Мария Ильинична кивала головой, стараясь скрыть, что шутка ранит ее. Ведь Станислав давно занял в ее жизни особое место, и, выслушивая его донесения о проделанной работе, она содрогалась от страха за его жизнь. А он был неутомим и бесстрашен. У него большой круг рабочих-помощников. Они ходят по цехам, собирают средства для печатания листовок, агитируют за забастовку и сами идут в первых рядах забастовщиков. Александр Ларионов, Александр Симонов, Илья Скворцов, Иван Нечаев и другие — это тот новый тип рабочего-революционера, который закалился и вырос после русской революции. Глядя на них, слушая их грамотную, политически заостренную речь, Мария Ильинична часто вспоминает Ивана Васильевича Бабушкина. В начале века Бабушкины были единицами, теперь на каждом заводе есть профессиональные революционеры-рабочие, они-то и служат опорой ленинской партии. Поэтому так внимательно слушает Мария Ильинична рассказы Станислава о его помощниках, просит брата присылать как можно больше большевистской литературы. Эта литература идет нарасхват.

Сама Мария Ильинична встречается лишь с ограниченным кругом лиц, чутье подсказывает ей, что в их рядах есть предатель, да и законы конспирации требуют, чтобы те, кто составляет ядро организации, были известны лишь избранным. И все-таки есть работа, которую может выполнить лишь она, — встретиться с теми, на чье имя приходят посылки и письма, доставить их на конспиративные квартиры, провести совещания товарищей.

Марию Ильиничну видят в разных концах города. Она, как правило, умеет уходить от слежки. Вот донесение от 4 мая 1912 года: «В 9 ч. 30 мин. утра «Боевая» вышла с квартиры на углу Константиновской и Ильинской, взяла извозчика, поехала в Городскую Управу, по Московск. ул. (где занимается «городовой»). Пробыла 1 ч. 50 мин., вышла, села в трамвай, доехала до угла Московской и Ильинской, пересела в Ильинский трамвай, поехала домой. В 12 ч. 40 мин. дня вышла вторично, пошла на Вольскую ул. д. 51 во дворе, пробыла 1 ч. 30 мин. Вышла, пошла в писчебумажный магазин «Труд» по Ильинской ул., оттуда через 15 мин. пошла домой. В 3 ч. дня «Боевая» вышла в третий раз, на углу Ильинской и Панкратьевской села в трамвай, доехала до угла Московской и Полицейской, слезла, пошла на Воловую д. № 100 во двор, пробыла 15 мин., вышла на углу Московской и Полицейской, села в трамвай, доехала до угла Московской и Александровской, слезла, тут же была утеряна. Прихода домой не видели, а в 6 ч. 40 мин. вышла, села в трамвай, доехала до Большой Кострижной и Никольской, слезла, пошла на Мало-Сергиевскую д. 66 в парадную дверь, где проживает «Акцизный», скоро вышла, пошла на Александровскую ул. д. 14 — 16 во двор (кв. Авербах), тоже скоро вышла, пошла домой, больше не видели»55.

Документ этот ярче любых художественных описаний рисует опасности и трудности работы подпольщиков.

Сколько адресов Мария Ильинична посетила, со сколькими людьми переговорила, сколько раз поменяла транспорт, а может быть, самыми важными как раз и были те часы, когда она сумела уйти от слежки.

Пройдя школу подпольной тактики под руководством Владимира Ильича, она делится своим опытом с товарищами, учит их суровым законам конспирации. Провокатор «Сергеев» фиксирует, что, когда Марию Ильиничну познакомили с человеком, пожелавшим войти в организацию, она приняла его холодно и попросила, чтобы он представил кого-нибудь из тех, кто может его рекомендовать, и отказалась до этого обсуждать с ним партийные вопросы. Она решительно выговаривает Евгении Николаевне Благодаровой: «Любезнейшая Е.Н. Покорнейшая просьба: НИКОМУ не давать моего адреса, неосторожно сообщенного Вами из Сар., и НЕМЕДЛЕННО уничтожить у себя ВСЕ следы записи этого адреса. Пользуюсь случаем преподать Вам совет на будущее время: никогда не сообщайте адресов подобных типов, не имея на то специального полномочия от адресата... Вы имеете счастье жить в России и на службе полиции не обретаетесь...»56 Вот так откровенно и сурово. Слишком многим рисковали люди, чтобы проваливаться по чьей-то оплошности, небрежности или легкомыслию.

Недаром Саратовское жандармское управление отмечало: «Конспиративность Ульяновой, несомненно узкий круг лиц, посвященных в ее деятельность и отсутствие явных проявлений этой деятельности за время веденного до сих пор наблюдения значительно затруднило установку местной группы «большевистского» направления, и уяснение настоящего числа ее участников, и их значение как партийных деятелей».

Приближалось 1 мая. Было решено отметить праздник маевкой и выпуском специальных листовок. Станислав Кржижановский и Александр Ананьин взялись за подготовку майской забастовки. Несколько раз организовали собрания с рабочими на Увеке — железнодорожном переезде через Волгу в 12 верстах от города. Полиция с ног сбилась, стараясь узнать место и время собраний. Мария Ильинична договорилась через знакомого наборщика о печатании прокламаций, составленных руководителями группы. Тот, кто скрывался под фамилией «Сергеев», доносит: «Вчера в кварт. Нины Петр. Фомичевой, где находилась Ан.Сем.Кочар., была М.И.У-ва, которая сообщила, что первомайская забастовка рабочих будет непременно; относительно же дальнейших выступлений — массовки и демонстрации говор., что к это[му] будут направлены все усилия. По ее словам, прокламация на 1 мая уже передана для напечатания. Куда именно, не сказала...»57

Забастовка была проведена на большинстве заводов и в железнодорожных мастерских. На Увеке провели маевку, но листовок выпустить не удалось: полиция прочесала буквально все типографии. Еще в апреле была разгромлена и закрыта «Приволжская газета», ее редакторы высланы из Саратова. А в ночь с 8 на 9 мая были проведены во всем городе массовые обыски и аресты. Схватили 16 человек, в том числе и сестер Ульяновых. Марка Тимофеевича от ареста спасла командировка. Когда в квартиру ночью вломились жандармы, там были одни женщины. Обыск длился несколько часов. Под утро Мария Александровна осталась в квартире одна. Дочерей увезли в тюрьму. Обе они ласково простились с матерью, уверяя, что их скоро отпустят, что это недоразумение. Понятые качали головами — такая интеллигентная семья, дворяне. Конечно, произошла ошибка.

Тюрьма, опять тюрьма, одиночка. Мария Ильинична осмотрела свою камеру — довольно большая, окно, к счастью, не забрано намордником, но оно высоко, и, даже встав на стол, она может увидеть лишь крыши да купола церквей. Привычное лязганье ключей и топот надзирателей по каменным плитам коридора. Тяжелое раздумье первых дней, попытка осмыслить и понять причину ареста. Если бы знать, кто остался на свободе!

Она сидит у стены, на плечи легла невыносимая усталость, а в голове рождаются картины последних дней, возникают лица товарищей. Нет, она не в силах заподозрить кого-либо из них, и все-таки... Едва слышный стук в стену: «Отзовитесь, отзовитесь, здесь арестованный 8 мая». Мария Ильинична начинает выстукивать ответ. Через час она знает все — провал большой, арестованы почти все основные участники группы и Станислав тоже. Теперь все зависит от того, как будут держаться товарищи.

Ее вызывают на первый допрос лишь через две недели, но он не дает ничего нового следствию. Она отрицает все. Здесь она узнала, что за полным отсутствием улик выпустили Анну Ильиничну. Она спокойна за мать.

Плохо, что свиданий не разрешают. Она пишет матери письма, ответа нет. Жандармы не спешат с просмотром. По четвергам разрешают передачи. Ее письма матери проникнуты одним стремлением — успокоить мать, показать, что тюремный режим не сломит ее ни физически, ни духовно:

Когда сейчас, через столько лет, держишь в руках тюремные письма Ульяновых, они вызывают чувство уважения и вместе с тем чувство горечи — каждое письмо крест-накрест перечеркнуто специальным химическим составом, проявляющим тайнопись. Страницы все в коричневых полосах и потеках. Многие строчки, слова, абзацы густо замазаны чернилами — ничего нельзя прочесть. На каждом конверте надпись: «Проверено. Выдать».

Трудно писать письмо, заранее зная, что его будет читать, помимо родного и близкого человека, враждебный, бездушный чиновник, старающийся уловить любой намек на имя, адрес, событие. Необходимо думать над каждым словом, каждой фразой и абстрагироваться от этого постороннего читателя при выражении своих чувств к матери, которая с нетерпением ждет весточки.

Как она благодарна матери за то, что та научила ее рукоделию. Автоматическое, монотонное вязание вносит успокоение и вместе с тем не мешает думать, сосредоточиться, приготовиться к очередному допросу.

В Саратов пришла жара. На прогулках Мария Ильинична старается держаться в тени здания. Огромный двор окружен зданием тюрьмы. Из окна камеры нельзя видеть, что здесь происходит. Она упорно смотрит во время прогулок в эти безликие окна, стараясь угадать, в каких камерах сидят товарищи. Пока она еще никого не видела — до перекрестных допросов дело не дошло. В письмах Мария ни одним словом не выдает, как плохо чувствует себя, как гнетет ее одиночка, как трудно соблюдать избранный режим, бороться с апатией, которая так часто наваливается на заключенных и приводит к различным нервным заболеваниям. Она знает, что мать беспокоит ее самочувствие, поэтому столько оптимизма в ее письмах. Но при личном свидании нельзя скрыть ни бледности, ни худобы, ни отечности.

Мать и старшая сестра настаивают, чтобы она обратилась к тюремному врачу, потребовала дополнительной прогулки. Она соглашается, однако ничего не предпринимает, не хочет просить снисхождения. Только еще упорнее делает утреннюю гимнастику, холодные обтирания и старается чаще менять свои занятия. Ее письма полны просьбами прислать как можно больше литературы, самой различной — художественной и научной, на немецком, английском, французском языках. «Если возможно, я попросила бы уложить мои книги (они лежат на последней полке шкафа) в отдельный ящик, причем часть из них направить мне. Не знаю, какого содержания книги разрешаются для чтения арестованным... Мне хотелось бы иметь первый и второй тома «Капитала», Лансона по-французски, Шиллера по-немецки, что-нибудь по истории русской и иностранной литературы, вроде Шахова, Когана, Венгерова, может быть, по истории Англии, России что-нибудь, английский словарь и какой-нибудь английский роман. Что касается англ. — Туссена, то можно и его, хотя пока еще не знаю, хватит ли у меня пороху на него, может быть, и хватит. Кроме того, что-нибудь из беллетристики — Ибаньеса, напр... У меня сейчас какая-то жажда книг и чтения, кажется, буду читать запоем! Если бы удалось поумнеть — то-то бы хорошо!»

В жандармском управлении, куда Анна Ильинична повезла указанную сестрой литературу, возмущались: ведь этого хватит на всю тюрьму! «Мы что, специально перевозчиков держать должны!» — ворчал чиновник. «Я могу вам перевезти», — спокойно парировала Анна Ильинична. «Нет уж, мы предпочитаем свой перевоз, так оно надежнее», — ответил жандарм.

Первые дни заключения без книг казались особенно ужасными, хотя Мария Ильинична кое-что и взяла в тюремной библиотеке. Но вот наконец надзиратель внес целую стопку книг, почти все, что она просила.

В жандармском управлении был составлен список книг, пропущенных для чтения: «1) Л.Н.Толстой — биография, 2) Курс политической экономии. Богданов и Степанов. 3) Очерки литературного движения А.Шахова. 4) Когда проснется спящий Г.Уэллс. 5) Письма с моей мельницы А.Доде. 6) Немецко-русский словарь А.Ф.Циглера. 7) Малая энциклопедия на французском языке. 8) Немецкая грамматика. Гейзе. 9) На воде. Гюго. 10) Сочинения Мопассана на французском языке. 11) 6-й том сочинений Ницше. 12) Эрнани В.Гюго на французском языке. 13) Пятьдесят перипетий В.Гюго на французском языке. 14) Письма моего мулена Доде на французском языке. 15) Основы стилистики Боли на французском языке. 16) Полное собрание сочинений Шиллера. 17) Самоучитель Туссена. 18) Английский роман Беллами. 19) 6-й и 9-й тома собрания сочинений И.С.Тургенева. 20) Роман Ибаньеса».

Полицейские старательно переписывают названия и, конечно делают ошибки. «Письма моего мулена» — так перевели «Письма с мельницы». Они пропускают или справочники, или художественную литературу на иностранных языках.

Мария Ильинична набросилась на чтение, тем более что следствие затягивалось и конца ему не было видно... «У меня все идет по старому, раз заведенному образцу, — пишет она матери через два месяца после ареста. — На этой неделе читала Шахова «Историю французской литературы». Эта книга меня очень заинтересовала. Во-первых, хорошо было бы для некоторого разнообразия почитать научную книгу, тем более что погода этому благоприятствовала, а потом тема интересная, по которой мне приходилось заниматься в Сорбонне. Я сдавала экзамен как раз по тому периоду, который рассматривается в этой книге. Составлена книга интересно и написана живо, но в отличие от других историков литературы мне показалось, что автор ее вносит слишком много субъективного в оценку событий и деятелей разбираемой им эпохи. Может быть, это придает большую живость его книге и делает ее более завлекательной, но иногда кажется, что он слишком пристрастен. Так, очень резок он в своих нападках на Гейне...»

И так день за днем, неделя за неделей. Молодая, полная сил женщина заперта в четырех стенах. Но ни в одном письме не прорывается ни жалоб, ни стонов, ни слез. И уж, конечно, нет сожалений о выбранном пути. Ее радует каждое сообщение с воли. Мария Александровна не пытается посылать Маняше писем Владимира Ильича или Надежды Константиновны. Знает, что они останутся в руках жандармов. Во время субботних свиданий они с Анной Ильиничной ухитряются в присутствии надзирателя сообщать ей все новости.

Лежа на койке без сна, Мария Ильинична вспоминала волю и чаще всего именно Волгу, прогулки на лодках, покой и красоту заволжских далей.

Уходили силы. Не помогали ни гимнастика, ни мамины посылки. Она бледнела, лицо стало прозрачным. Внешняя хрупкость и беззащитность еще больше бесили следователя и начальство — материалы дела показывали, что именно эта слабая на вид женщина была руководителем группы, доставившей им столько неприятностей. В своем донесении в высшие инстанции полковник Семигановский докладывал: «Центральной фигурой саратовской группы являлась М.И.Ульянова, сестра известного Владимира Ульянова, ее сестра Анна Ильинична Елизарова, муж последней М.Т.Елизаров, являвшиеся ближайшими помощниками М.Ульяновой в стремлении воссоздать в Саратове прочную нелегальную организацию РСДРП».

Следствие наконец закончено. Все привлекавшиеся к делу получили по три года ссылки в северные губернии. Марии Ильиничне назначили Астраханскую губернию. Она просит мать походатайствовать об отправке на Север. Туда сослали товарищей, да и северные районы к Петербургу ближе, а ведь борьба разгорается. Предлог для просьбы — ее плохое физическое состояние и тяжелые климатические условия Астрахани. Милостивое согласие получено — Вологда.

Последние дни в тюрьме самые невыносимые, кажется, что никогда не покинешь опостылевшей камеры. Но вот и ее очередь «на выход, с вещами». Она с трудом идет по двору к воротам. Надзиратель даже помогает нести узелок. У проходной Аня и Марк. Садятся на извозчика, и здесь, за поднятым от дождя верхом (Марию Ильиничну освободили 19 октября), она, уткнувшись лицом в плечо Марка Тимофеевича, всплакнула. «От счастья, от воли». — говорила она сестре, улыбаясь сквозь слезы. На самом деле она была больна, ослаблена. Ехать в Вологду сейчас же, тем более идти этапом, она не могла. Пришлось писать очередное прошение — об отсрочке. Вместо ответа через два дня на квартиру пришел полицейский врач. Но и он констатировал истощение, малокровие. Отсрочка была получена, а также разрешение ехать на свой счет.

Первое время она не выходит из дома, постепенно силы возвращаются. Как всегда, она не может уехать, не наладив связи, не оставив надежных заместителей. Все тот же «Сергеев» доносил полицейскому управлению: «...Выяснилось, что с арестом Ульяновой и К° связи с Центральным Комитетом потеряны, но имеется возможность их восстановления...»58 Провокатор написал об этом еще в августе. По этому можно судить, что, сидя в тюрьме, Мария Ильинична не порывала с волей, конспирация была налажена так, что на свободе остались люди, могущие наладить связь с Лениным. Думается, что полиция не зря выпустила Анну Ильиничну, надеясь проследить за теми, с кем она будет общаться, но просчиталась. Никого поймать не удалось, а связь с ЦК была налажена, хотя, конечно, арест и высылка из города 16 активнейших большевиков на время затормозили революционную работу.

Наступала зима... Пора было трогаться в путь. Марии Ильиничне не удалось увидеться с товарищами, угнанными по этапу. Полная тревоги за их судьбу, она покинула Саратов. Ее сопровождал Марк Тимофеевич. Места рядом с ними занимали конвоиры. Пассажиры с недоумением и опаской посматривали на «арестантов», а те, но обращая на них внимания, читали или разговаривали.

В Москве лишь пересели с поезда на поезд да отметили в полицейском управлении проходное свидетельство. Послали успокоительную открытку в Саратов. И опять мерное покачивание вагона. Все пустыннее и заснеженнее просторы за окнами. Они ехали на Север, где зима давно вступила в свои права.

Вологда в снежном наряде выглядела чистой и уютной. Снова привычная процедура — отметка в полицейском управлении, и конвоиры поехали в обратную дорогу. Марк Тимофеевич наблюдал за доставкой багажа, помог устроиться в номере гостиницы. Мария Ильинична не распаковывала вещей, она еще должна была найти себе постоянное пристанище и, самое главное, выяснить, оставят ли ее в городе или пошлют в какой-нибудь медвежий угол. Пришлось идти на прием к начальнику жандармского управления, к губернатору они с Марком Тимофеевичем попасть не смогли.

Вопреки ожиданиям жандарм оказался очень любезен, оставил Марию Ильиничну в городе, предупредив, что здесь 60 человек политических и надо соблюдать осторожность, иначе ее могут отправить очень далеко. Начальник жандармерии улыбался, но в его глазах не было улыбки, а в голосе звучала явная угроза. Конечно, Мария Ильинична заверила его, что не собирается заниматься здесь политикой и что гораздо больше ее заботит — удастся ли найти уроки, поскольку она стеснена в средствах. Он сказал, что не будет возражать, если она станет давать уроки французского языка. Конечно, он уже знал, что Ульянову встречали друзья, со многими из которых ее связывала очень давняя совместная работа.

В Вологде существовала целая колония ссыльных — О.А.Варенцова, В.П.Милютин, И.А.Саммер, А.Д.Цюрупа, В.В.Боровский и многие другие. Марк Тимофеевич был спокоен — он оставлял Марию Ильиничну не одну, правда, из саратовцев в Вологду не попал никто. Станислав Кржижановский получил местом ссылки Великий Устюг. Недалеко — всего 600 километров, да не доедешь, не долетишь. Из письма матери и позднее из рассказов друзей узнала Мария Ильинична, как их вели через Волгу по ноябрьскому льду. Волга только-только стала. Лед был еще тонок. Ссыльные были закованы в кандалы попарно. Сначала они не поняли, почему конвоиры держатся на некотором расстоянии, и, только услыхав предательское потрескивание льда, почувствовав, как он пружинит под их тяжелыми шагами, поняли все. Берег, казалось, не приближается, а удаляется. Старались громко шутить и разговаривать, не смотреть под ноги. Если бы лед не выдержал, все они пошли бы ко дну с кандалами на руках. И была бы эта история отмечена как несчастный случай. Ступив наконец на берег, все чувствовали себя родившимися заново. И теперь Волга не казалась такой уж широкой и опасной. Читая письмо матери, слушая рассказы товарищей, Мария Ильинична переживала весь ужас этого пути. Природа оставила их в живых, она оказалась добрее жандармов.

Мария Ильинична поселилась в центре города, на Казанской площади. Большая комната с венецианским окном нравилась ей, быт начинал налаживаться.

Как всегда, в письмах Мария Ильинична очень осторожна, она не называет никаких новых имен и фамилий, во всем полагаясь на Марка Тимофеевича, который должен рассказать Анне Ильиничне об обстановке и местных обитателях. «Жаль, — пишет она, — что никто из привлекавшихся со мной по одному делу не попал сюда (я ведь все же познакомилась с ними, когда ходила в охранное отделение), за исключением, впрочем, Скворцова, которого видела сегодня. Ст. — назначен в Великий Устюг, Лар. в Грязовец, Сим. в Тотьму. Все уж разъехались».

Она явно подчеркивает, что лишь при допросах познакомилась с теми, кого судили вместе с ней, и ничего не пишет о тех, кого встретила в Вологде.

Город, живописно раскинувшийся по берегам реки, понравился ей своими прямыми улицами, добротной застройкой, обилием деревьев. Она представила себе, как красиво здесь будет весной, и стала звать сюда Марию Александровну. Та привычно собиралась в путь, но, конечно, не в зимние морозы, а поближе к весне. Мать писала, что надеется на амнистию, ожидавшуюся в связи с празднованием 300-летия дома Романовых. Мария Ильинична не хотела разочаровывать ее, но она не верила ни в какие милости и оказалась права.

В очень короткий срок Мария Ильинична вросла в большевистскую колонию. Прежде всего она вошла в легальное общество «Просвещение», его членами были и служащие, и интеллигенты, и рабочие. Общество широко организовывало платные публичные лекции, в которых участвовали и ссыльные большевики — В.И.Потемкин, В.М.Фриче и другие. Это было хорошей возможностью собирать средства на партийные нужды и на помощь товарищам, когда они не могли найти работы, многосемейным, тем, кто не имел средств к существованию. Мария Ильинична немедленно вступает и в нелегальную кассу взаимопомощи ссыльных.

Через некоторое время она познакомилась со многими учительницами, записалась в публичную библиотеку. Ее огорчало лишь одно — ничего не получалось с работой. Мест не было. Чтобы практиковаться во французском языке, она давала бесплатные уроки дочери хозяйки квартиры.

С самого начала года она стала регулярно получать нелегальную литературу — газету «Правда», журнал «Просвещение» и т.д. Конечно, как всегда, на вполне «лояльные» адреса.

Один из вологодских ссыльных, С.В.Борисов, вспоминал: «С приездом Марии Ильиничны, помню, ссылка как-то сразу оживилась, воспрянула... Она информировала о текущих событиях, знакомила с перепиской Владимира Ильича. Как-то само собой установилось, что Мария Ильинична стала центром в жизни нашей ссылки, и не только среди большевиков, но и других ссыльных»59.

Борисов работал в железнодорожных мастерских и помог связаться с рабочими, организовать там кружок, который стала вести Мария Ильинична. Очень удачно получилось, что медицинский пункт при этих мастерских обслуживал большевик С.Н.Прибытков, служивший там фельдшером. Он оповещал рабочих о месте и времени сбора. Мария Ильинична свободно встречалась с его женой в библиотеке, заходила «поболтать» домой. Дружба двух молодых, интеллигентных женщин не вызывала недоумения у властей.

В ссыльной колонии были и большевики и меньшевики. На вечеринках шли жаркие споры о путях и методах борьбы. Часть меньшевиков яростно выступала против философских концепций Ленина. Спор иногда приводил к разрыву.

Мария Ильинична считала, что каждый должен занять наконец твердую позицию. Она не терпела людей примиренческого типа, пытавшихся сидеть между двух стульев. Перед ее глазами всегда стояло огорченное лицо Владимира Ильича, который рассказывал, как Глеб Кржижановский метался после второго съезда и все не мог понять, что раскол имеет глубоко принципиальное значение и его нельзя объяснить личными качествами того или иного из членов двух групп.

Готовя партию к новой революции, Ленин требовал от каждого ее члена теоретической подготовленности и полной самоотдачи. И Мария Ильинична работает не жалея сил. В Вологде появились новые газеты и журналы, в кружках — ленинская литература, да и самих кружков стало больше, они возникли почти на всех предприятиях.

Мария Ильинична ждет мать, старшую сестру и мальчика Гору, воспитанника Анны Ильиничны Георгия Лозгачева. Она прекрасно знает, что они приедут не ранее начала июня, тем не менее уже в феврале занята «выбором» квартиры. Это дает ей возможность посещать разные районы города, заходить в различные дома, да и со знакомыми можно встречаться почаще — ведь наем новой квартиры вещь очень серьезная.

В этот период Мария Ильинична много читает, занимается языками, переводами. Теперь Владимир Ильич шлет ей из-за границы проспекты издательств, хлопочет о заказанных ею книгах, делится своими впечатлениями: «О новой немецкой литературе? Только что закончил чтением четыре тома переписки Маркса с Энгельсом. Хочу писать о ней в «Просвещении». Много интересного. Жаль, что дорого издали черти — немчура: 40 марок! Не читал еще новой книги Вера «История социализма в Англии», но скоро прочту.

Вышла недавно [книга] Кунова о происхождении религии. Прислал бы тебе ее (я ее куплю), но боюсь, не дойдет. Если ты получаешь или достаешь «Neue Zeit», то там есть перечень всего интересного. Буржуазной новой литературы не вижу. Если хочешь, пришлю тебе перечень всех вообще новых книг по-немецки (маленькое издание книгопродавца Hinrichs'a в Лейпциге — ежемесячно получаю)»60. Можно не сомневаться, что Ленин слал сестре не только письма с литературными и семейными новостями, были и партийные указания, только она не имела права такие письма хранить.

Наконец прошли месяцы жизни у посторонних людей; семья Ульяновых, если и не в полном составе, все-таки собирается вместе — мать, две дочери, Гора.

Мария Ильинична счастлива, хлопоты по устройству не кажутся ей обременительными. С особыми удобствами ей хочется устроить Марию Александровну. Мать вызывает у нее искреннее восхищение — в свои 78 лет она очень подвижна, полна энергии, ум ее ясен и остер. Недаром Владимир Ильич как-то сказал: «Мама для меня идеал, идеал женщины и человека». Всегда опрятно и со вкусом одетая, с кружевной наколкой на белоснежных волосах, она полна достоинства и какой-то особой красоты. На лице ее печать огромного интеллекта и следы пережитых страданий. Ни на минуту Мария Александровна не выключается из активной жизни, у нее хватает сил помогать детям. Ее стойкость и мужество служат постоянным примером для дочерей.

Мария Ильинична с искренним удовольствием показывает матери и сестре город и его окрестности. «Ты стала настоящей вологжанкой, — смеется Анна Ильинична, — так расписываешь город, как будто это твоя вотчина». — «Ничего, обжилась, друзей много, работаем хорошо, вот и привыкла. А городок действительно прелесть», — отвечает Мария. Лучше всего общее настроение после встречи выражено в письме Марии Александровны к Марку Тимофеевичу: «Мы живем уже здесь с 1-го июня, и я огляделась и познакомилась несколько с Вологдой. Конечно, природа и окрестности здесь не те, что в Феодосии (Мария Александровна гостила весну у Дмитрия Ильича, служившего в Феодосии земским врачом. — Авт.) — нет моря, нет тех чудных видов, как там, но все же Вологда понравилась мне более, чем я того ожидала. Здесь масса зелени, что мне очень правится, и пыли не так много, как бывало в Саратове и в Феодосии. Недалеко от нас поле, луга с полевыми цветами — воздух там прекрасный, а дальше рожь, где мы собираем васильки. Гора чувствует себя очень хорошо там, порхает, как бабочка, и возвращается домой с огромными букетами. Мы были там уже несколько раз. Бываем и на набережной реки Вологды, пристают довольно большие пароходы, вид с набережной красивый, а дальше по ней березовая роща, а за ней прелестный садик с красивыми цветами на клумбах, и в нем домик Петра Великого, который мы осматривали. Гуляем и по бульвару, собираемся подальше за город, и говорят, и там есть красивые места для прогулок».

Далее Мария Александровна передает содержание полученного от Владимира Ильича письма и шлет Марку Тимофеевичу самые теплые пожелания. Опять перед нами картины тихой семейной жизни. Как будто бы ничего более. Но большинство ленинских статей, появившихся в те годы в большевистском общественно-политическом журнале «Просвещение» и других журналах, идут через сестер. Идет и подготовка к созданию женского журнала «Работница», в редакцию которого должна была войти Анна и где затем деятельно сотрудничала Мария. Изыскиваются средства на издательские дела, и большевики, живущие в Вологде, проводят сборы среди рабочих, делают отчисления с лекций и рефератов, обращаются к интеллигенции, сочувствующей борьбе за революционные преобразования в России. О том, что Мария Ильинична имела теснейшие связи с Петербургским комитетом и Заграничным бюро большевиков, свидетельствует огромное количество нелегальной литературы, отобранной у нее впоследствии при обыске: журналы «Работница», «Просвещение», «Наша заря»; газеты «Рабочая правда», «Живая жизнь», «За правду», «Новая рабочая газета», «Путь Правды», «Северная рабочая газета», «Верная мысль», «Стойкая мысль». Все это доставлялось нелегально, с риском и трудностями. Мария Ильинична получала всю эту литературу в нескольких экземплярах, конечно, не для того, чтобы хранить ее в тайниках.

Благодаря сестре Ленина вологодские большевики принимали наиактивнейшее участие в работе ленинской партии. Само собой разумеется, что Мария Ульянова не только получала и рассылала нелегальную литературу, она активно сотрудничала в большевистских изданиях, организуя корреспонденции с мест на острые, животрепещущие темы. В одном из писем Анны Ильиничны читаем: «Дорогая моя Манечка, обнимаю тебя крепко и посылаю любимую твою сирень и пожелание здоровья и хорошей, веселой весны. Как чувствуешь ты себя теперь, голубочка моя? Книги французские постараюсь выслать нынче. Получила ли № 2-й «Работницы» и что скажешь о нем? Нужен бы пасхальный материал к следующему №. Не имеется ли у кого-нибудь что-нибудь переводное подходящее? Почему не отзываетесь на это?..

Посылаю сейчас № Станиславу: Петру (Залуцкий П.Л. — знакомый М.И. по вологодской ссылке. — Авт.) не хочу, зачем с тобой ссориться...» Конечно же, речь идет не о пасхальном, а о первомайском материале; и не о переводном, а о местном, так необходимом журналу. Из письма Анны Ильиничны также видно, что Мария Ильинична имела в Вологде постоянную связь со всеми товарищами по Саратову, сосланными в разные города Вологодской губернии. Переписывается она и со Станиславом Кржижановским, ведь он по-прежнему друг и соратник по борьбе.

Куда бы царское правительство ни засылало большевиков, вокруг них сейчас же образуются коллективы, разделяющие ленинские идеи и тесно связанные с партийными центрами.

Эти связи были так хорошо законспирированы, известны такому ограниченному количеству лиц, что некоторые письма и сейчас мы не можем расшифровать, то есть объяснить, какое событие в партийной работе за ними скрывается. Одно из таких писем Марии Ильиничны из Вологды в Поронин на имя Надежды Константиновны хотелось бы привести:

О чем здесь идет речь, можно только гадать. Но самое главное для нас ясно — Мария Ульянова как бы представитель большевистского, ленинского ЦК в огромной области, центр, вокруг которого группируются партийцы.

Постепенно деятельность Марии Ильиничны приобретает такой размах, что привлекает внимание полиции. Жандармы находят нужным установить за ней тайное наблюдение. И опять в ее дело подшиваются небольшие листки из полицейского журнала наблюдений. Шпики описывают даже одежду, в которой Мария Ильинична вышла из дома, фиксируют, идет она с зонтиком или без него, несет ли в руках что-нибудь и что именно. Скрупулезно перечисляются совместные с матерью прогулки, магазины, в которые они заходили, сделанные ими покупки. Каждый из наблюдателей стремится показать свое рвение. Так, один из них пишет, что М.И.Ульянова вышла из дома с пакетом, похожим на прошение, пошла в губернскую управу, вышла без пакета. По минутам засекается время, которое они с матерью просидели на скамейке в городском саду, перечисляются все, с кем Мария Ильинична говорила на улице хоть несколько минут. А те, кто побывал у нее дома, как правило, уходят в сопровождении филера. 18 марта 1914 года соглядатай доносит: «...Наблюдение начато в 9 часов утра. В 10 час. 35 мин. утра наблюдаемая вышла из своей квартиры и пошла на Пятницкую улицу в редакцию Вологодского листка, 11 час. 15 м. утра из редакции пошла на свою квартиру, в 11 ч. 50 м. утра наблюдаемая вышла из дому вместе со своей матерью, пошли на Александровскую ул. в дом № Дворянского собрания на 5-ю выставку картин, в 1 час. 10 м. д. вышли, пошли в свою квартиру и больше выхода не видели...»61

Из полицейских записей мы узнаем, что у Марии Ильиничны на квартире был «Ухват» — такую кличку дали жандармы Юрию Эдуардовичу Клиндзиню, которого они считают главным организатором кассы взаимопомощи ссыльных и распространителем литературы.

События в партии и в международном социал-демократическом движении нарастали. В России рабочий класс вновь перешел в наступление на царизм. Поднималось на борьбу крестьянство. Революционный подъем протекал в условиях быстрого развития капитализма, резкого размежевания классов, в условиях усиления рабочего движения в Европе и пробуждения Азии. Партия Ленина готовила новый съезд, готовился и конгресс II Интернационала. И съезд и конгресс намечалось провести летом 1914 года в Вене. Осенью 1913 года Ленин проводит в Поронине совещание большевиков, которое позднее по важности принятых на нем решений приравнивается к партийной конференции. По докладу ЦК, сделанному Владимиром Ильичем, совещание приняло ленинские резолюции: «О задачах агитации в настоящий момент», «По организационному вопросу и о партийном съезде». Партия разрабатывает новые положения по национальному вопросу. Ленин в извещении о совещании писал: «Путь намечен. Партия нашла основные формы работы в нынешнюю переходную эпоху. Верность старому революционному знамени испытана и доказана в новой обстановке и при новых условиях работы. Самое трудное время позади, товарищи. Наступают новые времена. Надвигаются величайшей важности события, которые решат судьбу нашей родины.

За работу же!»62

Этот оптимистический призыв дошел до самых отдаленных партийных ячеек. Большевики пользовались колоссальным авторитетом у рабочих. Газету «Правда», которую большевики начали выпускать весной 1912 года, рабочие считали своей газетой.

ЦК большевиков поручает М.И.Ульяновой («Медведю») возглавить организационную комиссию Севера по подготовке к съезду РСДРП. Первоочередной задачей был сбор необходимых средств. Один из помощников Марии Ульяновой, тоже ссыльный большевик — И.Е.Любимов, рассказывал: «Вместе с Марией Ильиничной мы занялись рядом довольно успешных для партии финансовых предприятий... Нам удалось в течение длительного времени собирать каждый месяц от 100 до 200 рублей и посылать их в распоряжение Ильича. Эти средства получали мы путем устройства лекций наших марксистских лекторов...»

В конце 1913 — начале 1914 года в Вологде была создана сплоченная, сильная группа большевиков, руководителем которой фактически была Мария Ильинична Ульянова.

Начавшееся оживление революционного движения вызывает ответные действия царских властей. Полиция проводит в Петербурге, Москве и других крупных промышленных центрах повальные обыски и аресты. В Петербурге при участии провокатора был разгромлен склад газеты «Правда». Полиции удалось захватить список адресов, по которым рассылали газету. Начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка в С.-Петербурге направил в Вологодскую охранку строго секретное предписание:

«Ввиду предстоящего партийного съезда большевиков Российской социал-демократической рабочей партии и международного социалистического конгресса, требующих предварительного подъема настроения на местах для избрания соответствующих делегатов, и считаясь вообще с недостатком на местах партийных работников для изустной пропаганды, вожаки указанной партии занялись усиленной рассылкой из С.-Петербурга в провинцию специальной литературы, в виде книг и брошюр, изданных явочным порядком в 1905 — 1907 г. преступного и тенденциозного содержания...» Далее в предписании предлагается: «4. Адрес. Вологда. Московская ул., д.Самарина. Ее превосходительству М.А.Ульяновой. Предписывается провести обыск... При производстве обысков надлежит иметь в виду, что рассылалось много литературы, хотя и не поименованной в каталогах, но преступного характера, поэтому в случае обнаружения изданий необходимо осматривать их по существу содержания, не ограничиваясь проверкой по каталогу запрещенных изданий...»63

Когда пришло это предписание, Мария Ильинична с матерью, получив соответствующее разрешение, жила на даче в деревне Раскопино. Вместе с ними жила Катюша Макарова — девушка-подросток, которую они вызволили из швейной мастерской, находившейся в подвале дома, где они снимали квартиру. Не было сил смотреть на тычки и зуботычины, которые сыпались на ясноглазую трудолюбивую девчушку. От плохого питания личико ее стало совсем прозрачным. Мария Александровна уговорила хозяйку отпустить с ними Катюшу в деревню. И она помогала по хозяйству, стараясь как-то отблагодарить Марию Ильиничну и ее старушку мать за заботу.

Жандармы, как всегда, нагрянули ночью, до смерти испугав Катю. Прижавшись к спокойно севшей у окна Марии Александровне, она с ужасом смотрела, как все в доме переворачивали вверх дном, и не понимала, почему молчат Мария Ильинична и ее мать. Постепенно расхрабрившись, она вдруг бросилась к жандарму: «Это зачем же вы чистое белье бросаете? Вам его, что ли, стирать!» Тот грубо замахнулся на нее: «Замолчи, малолетка, не лезь не в свое дело». — «Как это не в свое, самое это мое дело!» — «Тогда пойдем!» И ее повели вместе с понятыми на чердак. Простукивали стены, пол, смотрели за застрехами. Ничего. Но вот кто-то толкнул гору бочонков для огурцов и капусты, стоявших в углу. Кадушки рассыпались, из одной выпал сверток с газетами. Жандармы еще более рьяно принялись за дело. Найденные книги, газеты, журналы несли вниз, к ротмистру, носившему звучную фамилию Минин-Минарский, который внимательно просматривал каждую книгу. Так он страницу за страницей прочел сборник стихотворений «Наши песни» и в своем донесении не только отметил тенденциозность и яркую антиправительственную направленность большинства помещенных здесь произведений, но и особо остановился на стихотворении «К ушедшим», так излагая его содержание: «Товарищи-братья, насильно гонимые, не падайте духом: по вашим стопам несем мы заветы, народом хранимые, идем мы навстречу народным мечтам. К вам мы придем и отворим темницы.

Если при обыске были отобраны стихи, если одно слово «свобода» относило книгу в разряд недозволенных (отобрали книги А.И.Одоевского, К.Ф.Рылеева, Джека Лондона), то, конечно, отобрали такие работы, как «Еще одно уничтожение социализма», «Исторический материализм», «Две правды», «Больничные кассы», «Капитал и труд», «Из истории культуры», «Бюрократия и абсолютизм», «Материализм и эмпириокритицизм», «Нищета философии» и т.д.

Обыск завершился к утру. Ясное небо, солнце, щебетанье птиц так не вязались с разгромом, царившим в доме, со злыми лицами жандармов, с бледностью, залившей лица матери и дочери. Ротмистр решил отвезти Марию Ильиничну в город, чтобы оформить протоколы обыска. Мария Александровна твердо заявила, что проводит дочь до станции. «Мама, ты не дойдешь, это трудно для тебя». — «Ничего, мы с Катей не спеша, прогуляемся». Туда добрались по утренней прохладе хорошо. Скоро подошел поезд. Марию Ильиничну увезли. Жандармы и теперь не увидели слез ни матери, ни дочери. Простились спокойно. «Не волнуйся за меня», — только и сказала Мария Александровна, обняв дочь. Та нежно поцеловала ее и вошла в вагон.

На другой день Мария Ильинична вернулась. И лишь через много лет узнала, как мать добиралась до дачи. Путь до деревни показался ей бесконечным. Позднее Екатерина Кузьминична вспоминала: «...обратно шли часа три-четыре, — Мария Александровна расстроилась, идти не может. На какой-нибудь пенек присядет отдохнуть, я ей цветов наберу...»64

У Марии Ильиничны день тоже оказался тяжелым, ее увезли, чтобы сделать обыск на городской квартире. Все повторилось еще раз; разгром, бесконечные вопросы жандармов, стопки отобранной литературы. Уходя, ротмистр сказал: «Пока можете быть свободной. — И еще раз прибавил: — Пока...»

19 июля началась первая мировая война, в которую Россия вступила через три дня, еще через несколько дней в газетах появилось сообщение об аресте Ленина в Польше. Мария Ильинична и Анна Ильинична стараются не показывать матери газет и пытаются выяснить истинное положение вещей. Но война затруднила связи между странами, осложнила формы политической борьбы. Ленин 23 августа наконец прибыл в Швейцарию, освобожденный благодаря поддержке польских и австрийских социал-демократов. На другой день он прочел товарищам свои тезисы: «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне».

Только Ленин и большевики выдвинули лозунг — превратить империалистическую войну в гражданскую. Владимир Ильич клеймит измену вождей европейской социал-демократии, голосовавших за военные кредиты. Он выступает на собраниях, работает, а родные в России ничего не знают о его судьбе. Первое известие о нем дошло до Вологды лишь 18 сентября. К этому времени следствие по делу Марии Ильиничны, начатое Вологодским жандармским управлением, было закончено. Все материалы следствия: протоколы, конфискованная литература, характеристики и заключение офицера, ведущего следствие, — пошли по инстанциям, то есть были направлены жандармскому полковнику Иванову, который, старательно «вникнув в дело», написал обстоятельное заключение. В частности, он писал: «...дочь действительного Статского советника Мария Ильина Ульянова хранила у себя произведения печати, на кои наложен арест судебными установлениями, причем журнал «Работница» был в нескольких экземплярах, из коих один экземпляр был у нее на даче, что указывает на распространение Ульяновой запрещенной литературы... почему постановил: все производство по отношению означенной Ульяновой выделить и препроводить Вологодскому Губернатору с ходатайством о наложении на Ульянову взыскания в административном порядке...»65

Собственно, никаких оснований для возбуждения дела нет, но ведь у жандармов уже давно сложилось мнение, что Мария Ульянова «...является в гор. Вологде центральным лицом среди политических ссыльных»66. Вот почему губернатор приговорил Марию Ильиничну к тюремному заключению на оставшийся срок ссылки, то есть на месяц.

Предписание застало Марию Ильиничну на даче в Расконине. Хорошо, что в это время вместе с матерью и сестрой жила Анна Ильинична, приехавшая из Петербурга. Когда Марию Ильиничну увезли, мать, державшаяся, казалось, с большим самообладанием, неожиданно потеряла сознание. Доктор, приехавший из города, констатировал нервное переутомление. Пришлось срочно переезжать в город. Мария Александровна была слаба и волновалась — не прибавили бы дочери срока ссылки, которая заканчивалась 22 сентября. Она пишет ей ласковые, заботливые письма, подготавливает посылки и объясняет свою неявку на свидание легкой простудой. Сама она от волнения не находит себе места — война, нет вестей от Владимира, Дмитрий мобилизован в армию, Мария арестована. В городе распоясались черносотенцы, царят ура-патриотические настроения, мещанство озлобилось против политических ссыльных, выступавших за поражение России.

Мария Ильинична в своих воспоминаниях так описывает свое сидение в вологодской тюрьме. Ее посадили в участок, находившийся при пожарной части: «...отсидка была вольготная. Я могла часами гулять по пожарному дворику, ко мне ходили ссыльные, жена брандмейстера приносила мне пирогов и яблок и приглашала к себе на квартиру, которая находилась тут же при участке...»67

Городовой, смущенно переминаясь с ноги на ногу и кашляя в усы, попросил позаниматься с его девятилетней дочерью: «Вам все равно сидеть, а так и время пройдет быстрее, и я против ваших прогулок возражать не буду». Школьная премудрость давалась его дочери туго. Мария Ильинична занималась с ней по утрам, девочка привязалась к ней и рассказывала ей все городские новости, а новости были тревожные — аресты, погромы, демонстрации.

Разгул шовинизма приносил свои плоды. Обыватели видели во всем немецком и в каждом немце врага. «Раз поздно вечером, — пишет Мария Ильинична, — я собиралась уже укладываться спать на свои необъятные нары, как в соседней комнате раздался невероятный шум, брань и звуки побоев. Я бросилась к дверной форточке и увидела следующую картину: городовой тащил за шиворот в «пьянку» немецкого матроса, ругая его на чем свет стоит и награждая обильными тумаками. Я подняла шум и стала требовать объяснений этим побоям...»68 Городовой стал объяснять, что немец хотел зарезать двух русских детей и его мало посадить в кутузку, его, конечно, повесят, когда разберутся. Мария Ильинична решительно прервала брань городового и обратилась к матросу по-немецки: «Что случилось, друг?» Тот, обрадованный, что наконец может объясниться, рассказал — в городе пристало их торговое судно. Он шел по бульвару, а мальчишки что-то кричали ему вслед и бросали камнями и комьями грязи. «Я не обращал внимания, тогда они подошли ближе, камень попал мне в голову, я пригрозил, что поколочу их, а они позвали городового, он притащил меня сюда». Мария Ильинична перевела ему слова городового, что он якобы хотел зарезать мальчиков. Матрос как-то по-детски улыбнулся и стал выворачивать карманы. «Чем я мог их зарезать, у меня нет оружия». Городовой прервал их разговор и хотел посадить моряка в карцер, но Мария Ильинична решительно потребовала, чтобы вызвали пристава, сказав, что будет переводчиком. Пока посыльный бегал за приставом, они с моряком поговорили. Он оказался социалистом, парнем с рабочих окраин Ростока. Гневно осуждал он войну, говорил, что совсем не хочет воевать с русскими рабочими. Явился пристав и, выслушав рассказ, был вынужден отпустить матроса. Тот долго, горячо благодарил Марию Ильиничну.

Последние дни сидения под арестом тянулись особенно томительно. 19 сентября на свидание пришла Анна Ильинична. Мария сразу заметила, что лицо сестры сияет, она едва сдерживает волнение. После первых приветствий сестры, не сговариваясь, перешли на немецкий язык. Городовой хотел сделать замечание, потом махнул рукой и ушел в другой конец тюремного двора. Обнимая сестру, Анна Ильинична тихо сообщила ей, что Марк прислал письмо, где говорит, что Владимир Ильич жив, вырвался из польской тюрьмы и уже в Швейцарии. Прислал свой новый адрес. Сестры ликовали. Тревога за жизнь любимого брата улеглась.

Вечером Анна Ильинична писала в Швейцарию: «Дорогой Володя. Наконец-то мы получили весть от тебя (через Марка) и узнали твой адрес; очень уж тревожно было до тех пор... У нас с начала августа тоже было неблагополучно: мама захворала на другой же день после переезда из деревни и пролежала три недели. Теперь хоть поправилась, но все еще слаба... Было у нее что-то нервное — от переутомления, объяснял доктор: головные боли и большая слабость.

Очень она беспокоилась о тебе. Мы, конечно, не сказали ей о случае в газетах, она считала, что ты в Стокгольме, но все же тревожилась отсутствием вестей. Не пиши уж лучше ей, если пришлось в большой переделке побывать в Австрии, — будет потом все представляться возможность повторения. Очень она стала нервной. А мне и Марку в Петербург напиши подробнее... У нас еще была неприятность: Маня была административно посажена под арест на месяц за хранение конфискованных изданий. Послезавтра это наконец кончается. Она здорова и вынесла заключение хорошо, кажется. Тяжелее было для мамы...»