"Мозг" - читать интересную книгу автора (Кук Робин)Глава 10Одно из флуоресцентных осветительных устройств прямо над Кристин Линдквист было неисправно, оно часто мигало и издавало постоянный гудящий звук. Она постаралась не обращать на это внимания, но это было трудно. Она себя плохо чувствовала с самого момента пробуждения сегодня утром — немного побаливала голова, и мигающий свет усиливал это ощущение. Боль была устойчивой и тупой; Кристин заметила, что физические усилия не обостряли эту боль, как это бывало при обычных ее головных болях. Она посмотрела на обнаженного мужчину, позировавшего на возвышении в центре комнаты, потом на свою работу. Ее рисунок был плоским и лишенным жизни. Обычно ей нравилось рисовать с натуры. Но в это утро она была не в своей тарелке, и в работе это отражалось. Если бы только свет перестал мигать! Он сводил ее с ума. Левой рукой она загородила от него глаза. Стало немного лучше. Взяв свежий карандаш, она начала рисовать основание для рисуемой фигуры. Вначале вертикальная линия свежим углем до нижнего края листа. Оторвав уголь от бумаги, она с удивлением обнаружила, что никакой линии не получилось. Она посмотрела на уголь: на нем был виден плоский участок, стертый о бумагу. Решив, что карандаш с дефектом, Кристин слегка повернула голову и черкнула в углу листа. В тот же момент она заметила, что только что проведенная вертикальная линия появилась на краю поля зрения. Она перевела взгляд, и линия исчезла. Небольшой поворот головы приводил к ее появлению. Кристин проделала так несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Глаза не воспринимали вертикальную линию, когда голова была повернута прямо к ней. При повороте головы в любую сторону линия появлялась. Колдовство! Кристин доводилось слышать о мигренях и она решила, что это и есть мигрень. Положив карандаш и убрав свои вещи в ящик, Кристин сказала преподавателю, что ей нехорошо, и пошла домой. Проходя по территории университета, Кристин ощутила такое же головокружение, что и по пути на занятия. Казалось, весь мир внезапно поворачивается на какую-то долю градуса, отчего шаг ее становился неуверенным. Это сопровождалось неприятным, хотя и смутно знакомым запахом и слабым звоном в ушах. Жила Кристин в квартале от университета, на третьем этаже в доме без лифта, вместе с Кэрол Дэнфорт. Поднявшись по лестнице, Кристин ощутила тяжесть в ногах и решила, что у нее, видимо, грипп. Квартира оказалась пустой. Кэрол, конечно, на занятиях. С одной стороны, это хорошо — Кристин хотелось отдохнуть без помех, но, в то же время, сочувствие со стороны Кэрол тоже было бы приятно. Она приняла две таблетки аспирина, разделась и забралась в постель, положив на лоб мокрую салфетку. Почти сразу же полегчало. Это изменение было столь внезапным, что она просто лежала, боясь пошевелиться, чтобы странные симптомы не повторились. Когда зазвонил телефон у постели, она обрадовалась — ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Но это не был кто-то из знакомых. Из клиники гинекологии сообщили, что мазок у нее с отклонением от нормы. Кристин слушала, стараясь сохранять спокойствие. Ей посоветовали не волноваться, потому что мазок с отклонениями не так уж редок, особенно в сочетании с небольшой эрозией шейки матки, но для верности просили прийти в этот день в клинику для взятия повторного мазка. Она пыталась возражать, ссылаясь на свою головную боль. Но они настаивали, говоря, что это лучше сделать поскорее. Сегодня как раз есть окно, так что Кристин пройдет все в два счета. Кристин неохотно согласилась. Возможно, что-то действительно не так, и тогда к этому нужно отнестись серьезно. Ей только страшно не хотелось идти одной. Она попыталась дозвониться до своего приятеля Томаса, но его, конечно, не было. Она понимала, что это глупо, но при мысли о Медицинском центре не могла избавиться от ощущения чего-то зловещего. Мартин глубоко вздохнул, прежде чем войти в Патологию. В студенческие времена это отделение было ему в высшей степени отвратительно. Первое вскрытие явилось испытанием, к которому он не был подготовлен. Он полагал, что это вроде анатомии на первом курсе, когда труп напоминает человеческое существо не больше, чем деревянная статуя. Запах был неприятен, но он-то имел химическое происхождение. Кроме того, в лаборатории анатомии все смягчалось озорством и шутками. В патологии все было иначе. Для вскрытия использовался труп десятилетнего мальчика, умершего от лейкемии. Тело было бледное, но податливое и очень похожее на живое. Когда труп грубо вскрыли и выпотрошили, как рыбу, ноги у Мартина стали резиновыми, а завтрак подступил к горлу. Отвернувшись, он удержался от рвоты, но пищевод жгло от подступившего желудочного сока. Преподаватель продолжал что-то говорить, но Мартин не слышал. Он остался, но ценой страданий и боли за этого умершего мальчика. И вот Филипс вновь открыл дверь в Патологию. Обстановка ничем не напоминала ту, что он видел в студенчестве. Отделение перевели в новое здание медицинского института и оформили в стиле ультрамодерн. Тесные и мрачные помещения с высокими потолками и мраморными полами, шаги по которым вызывали неестественное эхо, сменились просторными и светлыми. Кругом белый пластик и нержавеющая сталь. Вместо отдельных комнат — залы, поделенные невысокими перегородками. На стенах цветные репродукции картин импрессионистов, особенно Моне. Секретарша направила Мартина в анатомический театр, где доктор Джеффри Рейнолдс занимался со стажерами. Мартин рассчитывал застать Рейнолдса в кабинете, но секретарша настойчиво предлагала пойти туда, поскольку доктор Рейнолдс охотно отвлекается. Но Филипс беспокоился не о нем, а о себе. Пришлось все же последовать в направлении указующего перста секретарши. Напрасно он так легко согласился. На секционном столе из нержавеющей стали, как кусок мясной туши, был разложен труп. Вскрытие только началось — сделан Y-образный разрез от груди до лобка. Кожу и подкожные ткани отвернули, обнажив ребра и органы брюшной полости. Когда Филипс вошел, один из стажеров с громким треском перекусывал ребра. Рейнолдс увидел Мартина и подошел. В руке он держал большой, как у мясника, секционный нож. Мартин смотрел в сторону, чтобы не видеть происходящего перед собой. Помещение напоминало операционную. Это был новый, по-современному оформленный кабинет, целиком выложенный плиткой, чтобы легче было поддерживать чистоту. Пять столов из нержавеющей стали. По задней стене ряд квадратных дверей холодильников. — Привет, Мартин, — произнес Рейнолдс, вытирая руки о фартук. Сожалею по поводу Марино. Я с удовольствием помог бы тебе. — Я понимаю. Спасибо за участие. Поскольку вскрытие не состоялось, я пытался провести томографию на трупе. И столкнулся с удивительной вещью. Знаешь, что я обнаружил? Рейнолдс покачал головой. — Мозга не оказалось. Кто-то удалил его и все зашил, так что практически ничего не видно. — Ты что?! — Да, вот так. — Господи! Представляешь, какая поднимется шумиха, если это дойдет до прессы, не говоря уж о семье? Семья же совершенно однозначно была против вскрытия. — Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить. Они помолчали. — Подожди-ка, забеспокоился Рейнолдс. — Ты что, думаешь, к этому имеет отношение Патология? — Я не знаю, — признался Филипс. У Рейнолдса покраснело лицо, на лбу вздулись вены. — В одном могу тебя заверить. Тела здесь не было. Оно было отправлено прямо в морг. — А как насчет Нейрохирургии? — Ну, у Маннергейма парни помешанные, но не настолько же! Мартин пожал плечами, потом сказал Рейнолдсу, что зашел-то узнать про пациентку Эллен Маккарти, которую два месяца назад привезли мертвой в Неотложную. Хорошо бы узнать, проводилось ли вскрытие. Рейнолдс сдернул перчатки и, толкнув дверь, вышел в основное помещение. На основном терминале главного компьютера он набрал имя и номер Элен Маккарти. Сразу же на экране появилось ее имя, потом дата и номер вскрытия, а также причина смерти: травма головы, приведшая к обширному внутримозговому кровоизлиянию и грыже ствола мозга. Рейнолдс быстро отыскал копию отчета по результатам вскрытия и дал Филипсу. — А мозг вы смотрели? — поинтересовался Филипс. — Конечно, смотрели. — Рейнолдс выхватил у него отчет. — Ты что, думаешь мы не станем смотреть мозг при травме головы? — Он стал быстро просматривать отчет. Филипс смотрел на него. Со времени совместных лабораторных занятий в институте Рейнолдс поправился килограмм на двадцать, складка на шее прикрывала край воротника. Толстые щеки, под кожей красная сетка капилляров. — Возможно, перед аварией у нее был припадок, — сказал Рейнолдс, продолжая читать. — А как это можно определить? — У нее язык прокушен во многих местах. Определенно сказать невозможно, это просто предположение. Филипса это впечатлило. Такие тонкие детали улавливают только классные патологи. — Вот здесь по мозгу, — нашел нужное место Рейнолдс. — Обширное кровоизлияние. Правда, есть кое-что интересное. На срезе коры височной доли видны изолированные мертвые нервные клетки. Очень слабая глиальная реакция. Диагноз не установлен. — А затылочная область? На снимке там видны слабые изменения. — Есть один срез, и тот нормальный. — Только один. Черт, почему так мало! — Может быть, тебе повезло. Тут сказано, что мозг законсервирован. Погоди минутку. Рейнолдс прошел к картотечному шкафу и вытащил ящик на букву М. Филипс немного воспрянул духом. — Вот, законсервирован и сохранен, но он не у нас. Его затребовала Нейрохирургия, так что, думаю, он в их лаборатории. Остановившись по пути, чтобы посмотреть на Дениз, которая безошибочно и ловко получала ангиограмму одного сосуда, Филипс направился в Хирургию. Он миновал скопление пациентов в зале ожидания и подошел к столу операционной зоны. — Я ищу Маннергейма, — обратился он к давешней блондинке. — Есть какие-нибудь предположения, когда он выйдет из операционной? — Это мы знаем точно. — И когда же это произойдет? — Двадцать минут назад. — Две другие сестры рассмеялись. Раз они пребывают в таком хорошем настроении, ясно, что в операционных все идет гладко. — Его стажеры заканчивают все. А Маннергейм в комнате отдыха. Маннергейм устроил прием. Два японских визитера стояли по обе стороны от него, улыбаясь и время от времени кланяясь. Там было еще пять хирургов, все пили кофе. В руке с чашкой Маннергейм держал еще и сигарету. Год назад он бросил курить, то есть перестал покупать сигареты и стрелял их у всех окружающих. — И знаете, что я ответил этому умнику адвокату? — сказал Маннергейм, делая свободной рукой драматический жест. — Конечно, я играю роль Бога. А кому, по вашему, мои пациенты доверяют копаться в своих мозгах, мусорщику? Вся группа одобрительно загудела и затем стала расходиться. Мартин подошел к Маннергейму и посмотрел на него сверху вниз. — А, помощник-радиолог! — Мы стараемся быть полезны, — ответил Филипс любезно. — Ну, надо сказать, я не в восторге от вашей вчерашней шуточки по телефону. — Я не собирался шутить. Сожалею, что мое обращение оказалось не к месту. Мне не было известно, что Марино мертва, а я обнаружил очень тонкие изменения на ее снимке. — Обычно снимки смотрят до того, как пациент умрет, — ехидно заметил Маннергейм. — Послушайте, меня интересует только тот факт, что из тела Марино изъяли мозг. Глаза Маннергейма стали вылезать из орбит, полное его лицо стало темно-красным. Взяв Филипса за руку, он повел его подальше от двух японских врачей. — Я вам вот что скажу, — прорычал он, — мне известно, что прошлой ночью вы без разрешения брали тело Марино и делали снимок. И должен вам сказать, мне не нравится, когда суют нос в моих пациентов. Особенно в неудачных. — Послушайте, — прервал его Мартин, вырывая руку из хватки Маннергейма. — Единственное, что меня интересует, это странные изменения на снимке, от которых может зависеть успех исследования. Я абсолютно не интересуюсь вашими неудачами. — Лучше и не надо. Если с телом Лизы Марино произошло что-то необычное, то это на вашей совести. Известно, что только вы брали тело из морга. Имейте это в виду. — Маннергейм угрожающе покачал пальцем перед лицом Филипса. Внезапный страх за свое профессиональное будущее поверг Мартина в нерешительность. Как ни тяжело было это признавать, Маннергейм был прав. Если станет известно, что мозг Марино исчез, то ему самому придется доказывать свою непричастность. Дениз, с которой он находился в связи, была его единственным свидетелем. — Хорошо, забудем Марино, — произнес он. — Я нашел еще одну пациентку с таким же снимком. Некая Элен Маккарти. К сожалению, она погибла в автокатастрофе. Но ее привезли сюда в Медцентр, а ее мозг законсервировали и передали в Нейрохирургию. Мне хотелось бы заполучить этот мозг. — А мне хотелось бы, чтобы вы не путались у меня под ногами. У меня и без того хватает дел. Я занимаюсь живыми пациентами, а не просиживаю весь день штаны, рассматривая картинки. Маннергейм повернулся и зашагал прочь. Филипс ощутил прилив ярости. Его подмывало крикнуть: — Самонадеянный провинциальный ублюдок! — Но он сдержался. Именно этого ждал, возможно даже желал Маннергейм. Мартин просто решил поразить хирурга в известную его ахиллесову пяту. И он спокойно посочувствовал: — Доктор Маннергейм, вам нужен психиатр. Маннергейм резко повернулся, готовый к бою, но Филипс был уже за дверью. Для Маннергейма психиатрия олицетворяла полную противоположность всему, на чем он стоял. В его понимании, это было болото гиперконцептуальной чуши, и сказать, что ему нужен психиатр, значило нанести ему тяжелейшее оскорбление. В слепой ярости хирург ввалился в дверь комнаты для переодевания, сорвал с себя запятнанные кровью операционные туфли и швырнул их через всю комнату. Они врезались в шкаф и, кувыркаясь, завалились под раковины. После этого он схватил трубку висевшего на стене телефона и дважды позвонил. На высоких нотах он поговорил сначала с директором госпиталя Стэнли Дрейком, потом с заведующим Радиологией доктором Гарольдом Голдблаттом; он требовал как-то разобраться с Мартином Филипсом. Оба его собеседника слушали молча: в госпитальном сообществе Маннергейм был могущественным лицом. Филипса не так легко было вывести из себя, но на этот раз, подходя к кабинету, он весь кипел. Хелен подняла на него глаза. — Не забудьте, через пятнадцать минут у вас лекция перед студентами. Проходя мимо нее, он что-то ворчал себе под нос. К его удивлению, Дениз сидела перед проектором, изучая карты Маккарти и Коллинз. Она посмотрела на него. — Как насчет перекусона, старик? — У меня нет на это времени, — отрезал он, плюхаясь на стул. — У тебя чудесное настроение. Облокотившись на стол, он закрыл лицо руками. Оба молчали. Потом Дениз положила карты и встала. — Извини, — произнес Мартин сквозь пальцы. — Трудное утро. В этом госпитале получение информации связано с преодолением невероятных препятствий. Я, может быть, натолкнулся на важное радиологическое явление, но госпиталь полон решимости не дать мне в нем разобраться. — Гегель писал: «Ничто великое не достигается без страсти», — процитировала Дениз, подмигивая. На старших курсах она специализировалась в философии, и, как она установила, Мартину нравилась ее способность цитировать великих мыслителей. Филипс, наконец, отнял руки от лица и улыбнулся. — Мне нужно было чуть побольше страсти прошлой ночью. — Вольно тебе таким образом интерпретировать это слово. Вряд ли Гегель имел в виду это. Так или иначе, я собираюсь перекусить. Ты точно не можешь пойти? — Абсолютно. У меня лекция перед студентами. Дениз направилась к двери. — Между прочим, я просматривала эти карты Коллинз и Маккарти и обратила внимание, что у обеих несколько атипичных мазков. — Дениз приостановилась у двери. — Я считал, что у них гинекологические данные в норме. — У обеих все в норме, кроме мазков. Они атипичны, то есть, патологии в полном смысле слова нет, но они не полностью нормальны. — Это что-то необычное? — Нет, но за этим следят, пока тест не станет нормальным. Я не обнаружила нормальных мазков. Впрочем, это, вероятно, ничего не значит. Просто считала, что нужно сказать. Привет! Филипс помахал рукой, но остался за столом, пытаясь вспомнить карту Лизы Марино. Ему показалось, что он вспомнил об упоминании мазка и там. Высунувшись в дверь, он обратился к Хелен: — Напомните мне, чтобы я днем сходил в клинику гинекологии. Филипс позволил себе обратиться в мыслях к Голдблатту. Поразительно, но он считает себя вправе распоряжаться личной жизнью Филипса или хотя бы его исследованиями. Если бы отделение финансировало исследование Филипса, это еще можно было бы понять, но ведь это не так. Вкладом отделения радиологии было время Мартина. Ассигнования, и довольно значительные, на оборудование и программное обеспечение поступали из источников, связанных с отделением вычислительной техники Майклза. Мартин вдруг уловил, что одна из пациенток подошла к регистратору и спрашивает, что означает атипичный мазок. Она говорила с видимым усилием и беспомощно оперлась на стол. — Об этом, дорогая, — ответила Элен Коэн, — нужно спросить миссис Блэкмен. — Регистратор немедленно уловила внимание Филипса. — Я не доктор, — засмеялась она, главным образом ради него. — Присядьте. Миссис Блэкмен скоро выйдет. Тяготы этого дня были уже выше сил Кристин Линдквист. — Мне сказали, что примут немедленно, — заявила она и стала рассказывать регистратору, что у нее с утра головная боль, тошнота и нарушения зрения, поэтому она действительно не может столько ждать, как накануне. — Пожалуйста, сообщите миссис Блэкмен, что я здесь. Она мне звонила и пообещала, что не будет никаких задержек. Кристин повернулась и направилась к стулу напротив Филипса. Двигалась она медленно, как человек, боящийся потерять равновесие. Перехватив взгляд Филипса, Элен Коэн показала глазами, что девушка излишне требовательна, но все же поднялась и пошла искать сестру. Мартин обернулся и посмотрел на Кристин. Мысленно он исследовал связь между атипичными мазками и неясными неврологическими симптомами. Кристин прикрыла глаза, и Филипс мог на нее смотреть, не опасаясь смутить. На взгляд ей около двадцати. Филипс быстро раскрыл карту Кэтрин Коллинз и полистал, пока не нашел исходной неврологической записи. Там были жалобы на головную боль, тошноту и нарушения зрения. Он вновь посмотрел на Кристин Линдквист. Не выявится ли у этой женщины та же радиологическая картина? Учитывая все те трудности, с которыми были связаны попытки получить снимки других пациенток, возможность обнаружения еще одного случая казалась неимоверно привлекательной. Можно будет с самого начала получить все нужные снимки. Предвкушая это, он подошел к Квистин и похлопал ее по плечу. Она от неожиданности дернулась и отвела с лица прядь светлых волос. Страх, отразившийся на ее лице, придал ей особенно беззащитный вид, и Мартин вдруг осознал, как она красива. Мартин представился, тщательно подбирая слова, — он из отделения радиологии и случайно услышал, как она описывала регистратору свои симптомы. Он видел рентгеновские снимки других девушек с аналогичными жалобами и считает полезным сделать ее снимок. Он особо подчеркнул, что это делается только в порядке предосторожности и не должно ее тревожить. Для Кристин госпиталь был полон неожиданностей. При первом посещении вчера ее заставили ждать много часов. Теперь она столкнулась с доктором, который сам напрашивается помогать пациентам. — Я не очень люблю госпитали, — ответила она. Ей хотелось добавить: «и докторов», но это показалось слишком невежливо. — По правде сказать, я тоже, — признался Филипс. Он улыбнулся. Ему сразу понравилась эта молодая женщина, возникло желание помочь ей. — Но на снимок не потребуется много времени. — Я еще плохо себя чувствую и хотела бы поскорее пойти домой. — Все будет сделано быстро. Это я вам обещаю. Один снимок. Я сам его сделаю. Кристин колебалась. Ей опротивел госпиталь. И самочувствие плохое, и забота Филипса подозрительна. — Так как же? — настаивал он. — Ну хорошо, — согласилась она, наконец. — Чудесно. Сколько еще вы пробудете в клинике? — Не знаю. Сказали, недолго. — Хорошо. Не уходите без меня. Через несколько минут Кристин вызвали. Почти одновременно с этим открылась еще одна дверь и появился доктор Харпер. Филипс узнал в Харпере одного из стажеров, которых он иногда видел в госпитале. Непосредственно он с ним дела не имел, но его полированный череп трудно было забыть. Филипс встал и представился. Последовала неловкая пауза. Харперу как стажеру кабинет не полагается, а поскольку оба смотровых кабинета были заняты, то поговорить негде. В конце концов они вышли в узкий коридор. — Чем могу быть полезен? — произнес Харпер несколько подозрительно. Посещение Гинекологии заместителем заведующего Нейрорадиологии выглядело странным — слишком далеки сферы их интересов и деятельности. Филипс начал издалека, проявил интерес к порядку набора персонала клиники, поинтересовался, давно ли Харпер работает здесь, доволен ли работой. Харпер отвечал кратко, его маленькие глазки глядели на Филипса в упор; он объяснил, что старшие стажеры работают в университетской клинике по два месяца для окончательного выбора специальности, и добавил, что стажировка эта носит символический характер — за ней следует предложение поступить в штат после окончания стажировки. — Послушайте, — после некоторой паузы сказал Харпер, — у меня еще много пациентов. Мартин понял, что его расспросы не создали непринужденной обстановки и Харпер чувствует себя еще более скованно. — Только один вопрос. Что обычно делают, когда мазок Папаниколау признан атипичным? — По разному, — осторожно ответил тот. — Существуют две категории атипичных клеток. Одни атипичны, но не ведут к опухоли, другие атипичны и ведут. — А не нужно ли что-то делать вне зависимости от категории? То есть, если это не нормально, то нужно следить за этим. Разве не так? — Ну, да, — сказал Харпер уклончиво. — А почему вы задаете мне все эти вопросы? — У него было отчетливое чувство, что его загоняют в угол. — Просто из интереса. — Мартин показал карту Коллинз. — Я столкнулся с несколькими пациентками, у которых в этой клинике были атипичные мазки. Но, читая записи Гинекологии, я не нашел упоминания теста Шиллера, биопсии или кольпоскопии...только повторные мазки. Не представляется ли это...необычным? — Филипс наблюдал за Харпером, ощущая его беспокойство. — Слушайте, я же никого не виню. Мне просто интересно. — Я не могу ничего сказать, не видя карты, — выговорил Харпер. Он полагал, что на этом разговор закончится. Филипс подал Харперу карту Коллинз и смотрел, как тот ее раскрывает. Когда Харпер прочел имя Кэтрин Коллинз, лицо его напряглось. Мартин с интересом наблюдал, как тот быстро перелистывает карту — слишком быстро, чтобы что-то можно было прочесть. Дойдя до конца карты, он поднял глаза и вернул ее. — Не знаю, что вам сказать. — Это необычно, не так ли? — Скажем так: я бы действовал иначе. Но мне пора возвращаться на работу. Извините. — Он прошел рядом с Филипсом, которому пришлось прижаться к стене, чтобы его пропустить. Удивленный преждевременным окончанием разговора, Мартин смотрел, как стажер удаляется в одну из смотровых. Он не собирался придавать своим вопросам личный характер и засомневался, не прозвучало ли в них больше обвинения, чем ему представлялось. И все же реакция стажера, когда он открыл карту Кэтрин Коллинз, была странной. В этом нет никаких сомнений. Полагая, что дальнейшие попытки продолжения разговора с Харпером не имеют смысла, Мартин возвратился к регистратору и спросил о Кристин Линдквист. Вначале Элен Коэн как будто не слышала вопроса. Когда Филипс повторил его, она отрезала, что мисс Линдквист у сестры и скоро выйдет. Невзлюбив Кристин с самого начала, регистратор еще больше возненавидела ее теперь, когда Филипс, похоже, ею заинтересовался. Мартина, не подозревавшего о ревности Элен Коэн, университетская клиника гинекологии просто привела в невероятное замешательство. Несколько минут спустя Кристин вышла из смотровой в сопровождении сестры. Мартин раньше видел эту сестру, вероятно, в кафетерии и запомнил ее густые черные волосы, собранные на затылке в тугой узел. Когда женщина приблизилась к столу, он встал и услышал, как она дает регистратору указание записать Кристин на прием через четыре дня. Кристин выглядела очень бледной. — Мисс Линдквист, — окликнул Мартин. — Вы закончили? — Думаю, да. — Как насчет снимка? Вы готовы? — Думаю, да, — повторила она. Внезапно черноволосая сестра бросилась обратно к столу. — Извините за вопрос, о каком снимке вы говорите? — О боковом снимке черепа, — ответил Мартин. — Понятно. Я спросила потому, что у Кристин изменения в мазке, и нам хотелось бы, чтобы она избегала делать снимки брюшной полости и таза до нормализации мазка. — Никаких возражений. Наше отделение интересует только голова. — Ему не доводилось слышать о наличии такой связи между мазком и диагностической рентгеновской съемкой, но это звучало резонно. Сестра кивнула и ушла. Элен Коэн швырнула талон на прием в протянутую руку Кристин и сделала вид, что занята пишущей машинкой. — Калифорнийская сучка! — пробормотала она вполголоса. Мартин повел Кристин прочь от суеты клиники, и через дверь они прошли в собственно госпиталь. Сразу же за пожарным выходом обстановка стала очень приятной — с клиникой не сравнить. Кристин удивилась. — Это личные кабинеты некоторых хирургов, — пояснил Филипс, когда они шли по длинному устланному коврами коридору. На свежеокрашенных стенах даже висели выполненные маслом картины. — А я то считала, что весь госпиталь старый и обветшалый. — Не совсем. — Филипсу вспомнился подземный морг, сразу же ассоциировавшийся в его воображении с только что виденной клиникой гинекологии. — Скажите мне, Кристин, что Вы как пациентка думаете об университетской клинике? — Это трудный вопрос. Я настолько ненавижу посещения Гинекологии, что вряд ли отвечу беспристрастно. — А если сравнить с вашим прежним опытом? — Ну, здесь все ужасно безлико, по крайней мере, так было вчера, когда я была у доктора. Сегодня я встречалась только с сестрой, и было лучше. Но ведь сегодня мне не пришлось ждать, как вчера, и нужно было только взять кровь и проверить зрение. Я не проходила нового обследования. Слава Богу. Они подошли к лифтам, и Филипс нажал нужную кнопку. — У миссис Блэкмен при этом нашлось время рассказать о моем мазке. Он, очевидно, неплохой. Она сказала, что это Тип 2, он широко распространен и почти самопроизвольно приходит к норме. Она говорит, это наверное из-за эрозии шейки, и нужно делать слабый душ и избегать секса. Прямота Кристин немного смутила Мартина. Подобно большинству врачей, он совершенно не учитывал, что его белый халат побуждает людей раскрывать свои секреты. В рентгеновском отделе Филипс разыскал Кеннета Роббинса и поручил Кристин его заботам, попросив сделать единственный нужный ему боковой снимок черепа. Поскольку было уже больше четырех, в отделении было относительно спокойно и был свободен один из основных рентгеновских кабинетов. Роббинс сделал снимок и пошел в темную комнату, чтобы загрузить пленку в автоматическую проявочную машину. Пока Кристин ждала, Мартин расположился в основном зале у щели, откуда должна появиться пленка. — Ты похож на кота у мышиной норы, — сказала Дениз. Она подошла сзади и застала его врасплох. — Я и чувствую себя котом. В Гинекологии я нашел пациентку с такими же симптомами, как у Марино и других, и мне не терпится проверить, совпадает ли радиологическая картина. Как твои дневные ангиограммы? — Очень хорошо, спасибо. Я довольна, что ты дал мне поработать самой. — Меня благодарить не за что. Ты это заслужила. В этот момент из щели показался край снимка Кристин; снимок вышел из валков и упал в ящик. Мартин схватил его и установил в статоскоп. Он стал водить пальцем в зоне, расположенной где-то над ухом Кристин. — Проклятье! Ничего! — Одумайся, — возразила Дениз. — Ты что, действительно жалеешь, что у пациентки нет патологии? — Да, ты права. Я никому этого не желаю. Мне просто нужен случай с патологией, которую можно как следует зафиксировать. Из темной комнаты вышел Роббинс. — Нужны еще снимки, доктор Филипс? Мартин отрицательно покачал головой, взял снимок и пошел в комнату, где ждала Кристин. Дениз последовала за ним. — Хорошие новости, — сказал Филипс, размахивая пленкой. — Снимок у вас нормальный. Потом он объяснил, что, если ее симптомы сохранятся, через неделю нужно бы сделать повторный снимок. Узнав номер ее телефона, он, на всякий случай, дал свой прямой телефон. Кристин поблагодарила его и попыталась встать. Ей сразу же пришлось в поисках опоры ухватиться за стол, потому что у нее вдруг закружилась голова. Комната закружилась по часовой стрелке. — Как вы себя чувствуете? — спросил Мартин, держа ее за руку. — Вроде ничего, — произнесла она, моргая. — Такое же головокружение. Но теперь прошло. — Она не сказала только, что вновь ощутила знакомый отвратительный запах. Слишком странный симптом, чтобы о нем говорить. — Все в порядке. Я, пожалуй, пойду домой. Филипс предложил найти ей такси, но она настаивала, что чувствует себя нормально. Она помахала рукой через закрывающиеся двери лифта и даже смогла улыбнуться. — Очень хороший способ узнать номер телефона привлекательной молодой женщины, — съязвила Дениз по пути в кабинет Филипса. Повернув за угол, Мартин с облегчением увидел, что Хелен ушла. Дениз окинула взглядом кабинет и от изумления открыла рот. — Что за чертовщина? — Ничего не говори, — попросил Филипс, пробираясь через завалы к столу. — Жизнь моя поломана, и остроумные слова тут не помогут. — Он взял оставленные Хелен записки. Как и ожидалось, были звонки Голдблатта и Дрейка с пометкой «важно». С минуту поглядев на них, он разжал руку, и два клочка бумаги плавной спиралью опустились в большую казенную корзину для бумаг. Потом он включил компьютер и ввел снимок черепа Кристин. — Та-ак! Как дела? — произнес Майклз, появившийся в дверях. При виде царящего в кабинете беспорядка он понял, что с утра мало что изменилось. — Смотря что ты имеешь в виду. Если программу, то отлично. Я пропустил через нее всего несколько снимков, но она пока работает с точностью сто десять процентов. — Чудесно, — захлопал в ладоши Майклз. — Более чем чудесно. Фантастично! Это здесь единственная вещь, которая работает хорошо. Мне только жаль, что не хватает времени с ней поработать. Но я собираюсь остаться вечером и проработать столько снимков, сколько смогу. — Филипс увидел, что Дениз повернулась и смотрит на него. Он попытался понять выражение ее лица, но его внимание отвлек треск машинки, стремительно выдававшей сообщение. Майклз увидел это и встал позади Филипса, заглядывая через плечо. В глазах Дениз эти двое выглядели, как гордые родители. — Это анализ снимка черепа одной молодой женщины, Кристин Линдквист. Я думал, у нее такие же изменения, что у других пациенток, о которых я тебе говорил. Но у нее их нет. — А что ты так цепляешься за это одно отклонение? По мне, так ты бы лучше тратил время на саму программу. Потом у тебя будет время для таких исследовательских забав. — Ты не знаешь врачей. Когда мы выпустим этот маленький компьютер на ничего не подозревающую медицинскую общественность, это будет почище столкновения средневековой католической церкви с астрономией Коперника. Если мы будем в состоянии предъявить найденный программой новый радиологический симптом, то добиться признания станет намного легче. Принтер умолк, и Филипс оторвал лист. Он быстро пробежал текст глазами, затем вернулся к центральному абзацу. — Не могу поверить. — Он схватил снимок и вновь вставил в статоскоп. Прикрыв руками большую часть снимка, он оставил открытой небольшую область в задней части черепа. — Вот оно! Господи! Я знал, что у нее те же симптомы. Программа запомнила те снимки и смогла обнаружить этот очень мелкий образчик того же изменения. — И мы считали его слабым на других снимках, — произнесла Дениз, глядя через плечо Филипса. — Оно охватывает только затылок, а не теменную или височную часть. — Возможно, это просто более ранний этап заболевания, — предположил Филипс. — Какого заболевания? — спросил Майклз. — Мы точно не знаем, у нескольких пациенток с таким же изменением плотности предполагается множественный склероз. Это простая догадка. — Я ничего не вижу, — признался Майклз. Он почти уткнулся в снимок лицом, но безрезультатно. — Это отличие в структуре. Чтобы его уловить, нужно знать нормальную структуру. Поверь мне, изменение есть. Программа не придумала его. Завтра я позову эту пациентку и проверю именно эту область. Возможно, если снимок будет лучше, ты сможешь рассмотреть. Майклз признал, что его мнение по поводу изменения критического значения не имеет. Отказавшись от предложения поужинать в госпитальном кафетерии, Майклз извинился и встал. От дверей он еще раз попросил Мартина больше пропускать старых снимков через компьютер, поскольку программа, вполне возможно, будет находить разные новые радиологические признаки; если Филипс будет тратить время на исследование только этого изменения, то программа так и останется неотлаженной. Помахав в заключение рукой, Майклз отбыл. — А он нетерпелив, — заметила Дениз. — И не без оснований. Он мне сегодня сказал, что для работы с этой программой они спроектировали новый процессор с большим объемом памяти. Он, видимо, скоро будет готов. И тогда только я буду их задерживать. — Так ты намерен работать вечером? — Конечно. — Мартин посмотрел в лицо Дениз и впервые заметил, как она устала. Она почти не спала прошлой ночью и сегодня работала весь день. — Я надеялся, что ты зайдешь ко мне поужинать и закончить то, что начали прошлой ночью. Она специально придавала своим словам чувственное звучание, и Мартин легко на это поддавался. Сексуальное проявление чудесно сняло бы все раздражения и огорчения дня. Но он знал, что еще есть работа, а Дениз слишком много для него значит, чтобы просто воспользоваться ею, как он, будучи интерном, использовал сестер для снятия напряжения. — Мне нужно немного нагнать, — ответил он наконец. — А ты могла бы пойти домой пораньше. Я позвоню и, возможно, подойду потом. Но Дениз упорно не желала уходить, пока он не проработает описания всех ангиограмм и дневных томограмм, продиктованные сотрудниками Нейрорадиологии. Даже если его имя не стояло под описаниями, Филипс проверял все, что делалось в отделении. Было уже без четверти семь, когда они отодвинули стулья и встали, чтобы размяться. Мартин повернулся к Дениз, но она спрятала лицо. — Что такое? — Не хочу, чтобы ты меня видел в таком ужасном состоянии. Недоверчиво качая головой, он попытался поднять ей подбородок, но она оттолкнула его руку. Удивительно, как в течение нескольких секунд после выключения статоскопа она из поглощенного делом ученого превратилась в нежную женщину. На взгляд Мартина, она выглядела усталой, но от этого нисколько не менее привлекательной. Он попытался это ей втолковать, но она не поверила. Быстро его поцеловав, Дениз сказала, что идет домой, чтобы принять ванну, и надеется его позже увидеть. И скрылась, как улетела. Мартин некоторое время приходил в себя. Дениз полностью лишала его разума. Он был влюблен и знал это. Он отыскал и набрал номер телефона Кристин, но ответа не было. Тогда он решил заняться проверкой переписки, пока будет ужинать в кафетерии. Когда он покончил с диктовкой и перепиской, было девять пятнадцать. За это время он успел пропустить через идеально работавший компьютер еще двадцать пять старых снимков. При этом Рэнди Джекобс совершал регулярные рейсы в хранилище. Он относил обработанные, но заодно принес еще несколько сотен, и в кабинете Филипса царил еще больший беспорядок, чем раньше. С аппарата на своем столе Филипс вновь набрал номер Кристин. Она ответила со второго гудка. — Мне неловко об этом говорить, — начал он, — но при более внимательном изучении вашего снимка выяснилось, что есть небольшая область, которую нужно проверить получше. Я надеюсь, вы сможете зайти еще раз, скажем, завтра утром? — Только не утром. Я не была на занятиях два дня подряд. Не хотелось бы больше пропускать. Договорились на три тридцать. Мартин заверил ее, что ждать не придется. Ей следует сразу зайти к нему в кабинет. Положив трубку, Филипс откинулся на спинку стула и стал вспоминать события дня. Разговоры с Маннергеймом и Дрейком вызывали раздражение, но они, по крайней мере, соответствовали личностям этих людей. Другое дело — разговор с Голдблаттом. Филипс не ждал такой обиды от человека, которого он считал своим учителем. Мартин был совершенно уверен, что именно благодаря Голдблатту был четыре года назад назначен заместителем заведующего Нейрорадиологией. Одно с другим не вяжется. Если же поведение Голдблатта связано с его отрицательным отношением к компьютеру, то ожидающие их с Майклзом трудности больше, чем они предполагали. При этой мысли Мартин выпрямился на стуле и стал искать список пациенток с потенциально новым радиологическим симптомом. Подтверждение нового диагностического метода становится еще важнее. Он нашел список и внес в него Кристин Линдквист. Даже с учетом неприязни Голдблатта к новому компьютеру, его поведение все равно непонятно. Оно наводит на мысль о сговоре с Маннергеймом и Дрейком, а если Голдблатт сошелся с Маннергеймом, значит, происходит что-то неординарное. Что-то очень странное. Мартин схватил свой список: Марино, Лукас, Коллинз, Маккарти и Линдквист. Против Маккарти написано: «нейрохирургическая лаборатория». Если Маннергейм хитер, нужно и самому проявить хитрость. Филипс вышел из сумрачного кабинета в ярко освещенный коридор. У кабинетов флюороскопии он увидел то, что искал: тележки уборщиков. Часто оставаясь на работе допоздна, Мартин много раз встречался с уборщиками. В нескольких случаях они убирали в его кабинете при нем и шутили, что он тайно здесь живет под столом. Эта интересная группа состояла из двух мужчин в возрасте между двадцатью и тридцатью, белого и чернокожего, и двух женщин постарше, пуэрториканки и ирландки. Филипс хотел поговорить с ирландкой. Она работала в Центре четырнадцать лет и номинально являлась у них старшей. Филипс нашел их в одном из кабинетов флюороскопии; у них был перерыв. — Слушай, Дорогуша, — обратился к женщине Мартин. Это было ее прозвище — так она сама всех называла. — Ты можешь попасть в исследовательскую лабораторию Нейрохирургии? — В этом госпитале я могу попасть куда угодно, кроме шкафов с наркотиками, — гордо ответила Дорогуша. — Чудесно. У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — Дальше он сказал, что хочет на пятнадцать минут позаимствовать у нее ключ, чтобы взять на рентген образец из лаборатории нейрохирургии. А за это обещал ей бесплатно сделать томограмму. Дорогуша смеялась целую минуту. — Мне не полагается этого делать, но для Вас... Только верните до того, как мы уйдем из Радиологии. Так что у Вас двадцать минут. В Уотсоновские исследовательские лаборатории Филипс пошел через тоннель. Кабина лифта ждала на пустынной площадке, он сразу вошел и нажал нужный этаж. Посреди загруженного медицинского центра в многолюдном большом городе Мартин ощутил себя заброшенным и одиноким. Исследовательские лаборатории работали с восьми до пяти, и сейчас в здании было пусто. Слышно было только гудение ветра в шахте лифта. Двери открылись, и он вступил в слабо освещенный вестибюль. Миновав противопожарную дверь, он оказался в длинном коридоре, проходящем через все здание. Для экономии энергии почти все лампы были погашены. Дорогуша дала ему не ключ, а всю связку с медным кольцом, и теперь ключи бренчали в пустынной тишине. Дверь нейрохирургической лаборатории была третья справа, близко к концу коридора; приближаясь к ней, Мартин внутренне напрягся. Дверь металлическая, в центре ее панель матового стекла. Оглянувшись через плечо, он осторожно вставил ключ. Дверь отворилась. Он попробовал посмеяться над своим ощущением тревоги, но без особого успеха. Его нервозность росла несоразмерно тому, что он делал. Он пришел к выводу, что грабитель он никудышный. Выключатель щелкнул несообразно громко. Громадную лабораторию залил свет множества люминесцентных ламп. На половину длины помещения тянулись два лабораторных стола с раковинами, газовыми горелками и полками лабораторного стекла. В дальнем конце располагалась зона операций над животными — современная операционная, только чуть меньших размеров. Здесь были операционные светильники, небольшой операционный стол и даже анестезионный аппарат. Разделительной перегородки не было, границы операционной определялись только по плитке, которой были выложены ее стены. Вся эта обстановка производила внушительное впечатление и служила свидетельством способностей Маннергейма в части добывания средств на исследования. Филипс не имел понятия, где может храниться мозг; решив, что существует, возможно, целая коллекция, он заглядывал только в большие шкафы. Ничего не найдя, он обратил внимание на еще одну дверь вблизи операционной. Прильнув к панели из прозрачного стекла с заложенной внутри проволочной сеткой, он всматривался в простирающуюся за ней темноту. Сразу за дверью Филипсу удалось рассмотреть стеллажи, уставленные стеклянными банками; в некоторых, погруженный в консервант, лежал мозг. Волнение Мартина нарастало с каждой секундой. Только бы найти мозг Маккарти и тут же уйти. Он толчком открыл дверь и стал лихорадочно шарить взглядом по наклейкам. В нос ему ударила тяжелая вонь: слева в темноте можно было различить контуры клеток с животными. Но его волновали только банки с наклейками, в которых указано имя, номер и дата. Поняв, что дата относится к смерти пациента, Филипс быстро пошел вдоль длинного ряда банок. Свет в помещение проникал только через стеклянную панель двери, поэтому ему с каждым шагом приходилось склоняться к банкам все ближе. Наклейку с именем Маккарти он обнаружил в дальнем конце, у противоположной двери. Филипс протянул руку к банке и внезапно окаменел от леденящего кровь вопля, который заполнил всю комнату. За этим последовал звон металла о металл. У Филипса подкосились ноги; пытаясь как-то защитить себя, он обернулся и ударился плечом о стену. Еще один вопль потряс воздух, но нападения не последовало. У самого лица Мартин увидел глаза посаженной в клетку обезьяны. Животное было в полной ярости. Глаза его горели, как угли. Губы злобно раздвинуты, в оскаленной пасти не хватает двух зубов, сломанных в тщетной попытке перекусить стальные прутья клетки. Из головы, как многоцветные спагетти, торчат электроды. Филипс понял, что это одно из животных, превращенных Маннергеймом и его парнями в визжащих монстров. Все в Медицинском центре знали, что последним увлечением Маннергейма была попытка найти в мозгу участок, связанный с реакцией ярости. Тот факт, что, по мнению других исследователей, существует несколько таких центров, Маннергейма не останавливал. Немного приспособившись к скудному освещению, Филипс увидел, что клеток много. В них были заключены обезьяны с самыми разнообразными увечьями головы. У некоторых всю затылочную часть заменяла плексигласовая полусфера, из которой торчали сотни погруженных в мозг электродов. Несколько обезьян вели себя вяло, как после пресечения лобной доли мозга. Оттолкнувшись от стены, Филипс выпрямился. Не спуская глаз с разъяренного животного, которое продолжало вопить и с грохотом потрясать клетку, он поднял банку с частично препарированным мозгом Маккарти. За ней лежало несколько перетянутых резинкой слайдов. Филипс взял и их. Он собрался уходить и в этот момент услышал, как открылась и закрылась наружная дверь лаборатории... потом приглушенные шумы. Мартин растерялся. Держа банку, слайды и связку ключей, он открыл заднюю дверь вивария. Перед ним уходили вниз бесконечные изломы пожарной лестницы. Он остановился, поняв, что бегство бессмысленно. Придержав дверь, чтобы она, закрываясь, не хлопнула, Мартин вернулся в лабораторию. — Доктор Филипс, — испуганно произнес охранник. Это был Питер Хобоньян. Он играл в одной из баскетбольных команд Медцентра и не раз беседовал с Филипсом по вечерам. — Что вы здесь делаете? — Хотел перекусить, — ответил Мартин с серьезным видом и показал банку. — А-а-а. — выдохнул Хобоньян, глядя в сторону. — До работы здесь я думал, что только психиатры чокнутые. — Ну, а если серьезно, — набрался духу Филипс, понемногу двигаясь на ватных ногах, — я собираюсь сделать снимок этого экспоната. Планировал сделать это раньше, но не успел... — Он кивнул другому охраннику, который был ему незнаком. — Нужно нам сообщать, когда сюда идете, — сказал Хобоньян. В этом здании уже нескольким микроскопам поприделывали ноги, и мы стараемся присматривать построже. Филипс попросил одного из работавших вечером лаборантов в промежутке между травмами Неотложной зайти в Нейрорадиологию для совета. Он безуспешно пытался сделать снимок частично препарированного мозга Маккарти, который он уложил на бумажную тарелку. Как он ни старался, хороших снимков не получалось. На всех пленках трудно было рассмотреть внутреннюю структуру. Филипс пытался снизить напряжение, но это не помогало. Лаборант бросил взгляд на мозг и позеленел. После его ухода Мартин, наконец, понял, в чем дело. Хотя мозг хранился в формальдегиде, его внутренняя структура, очевидно, успела настолько разрушиться, что радиологическое разрешение не обеспечивалось. Погрузив мозг обратно в банку, Филипс с банкой и слайдами отправился в Патологию. Лаборатория была не заперта, но никого не было. Если кому-нибудь вздумается красть микроскопы, то пусть идут сюда. Он открыл дверь в секционный зал. Тоже никого. Идя вдоль длинного центрального стола с целой батареей микроскопов и стоящих рядом с ними диктофонов, Филипс вспомнил, как впервые рассматривал свою собственную кровь. Он вновь ощутил боязнь выявления лейкемии. Годы учебы в институте были полны воображаемыми болезнями, которыми Мартин поочередно страдал. В глубине комнаты он нашел бунзеновскую горелку, на которой в химическом стакане кипятилась вода. Расположив на столе банку и слайды, он стал ждать. Ожидание было недолгим. В лабораторию вразвалку вошел неимоверно толстый стажер Бенджамин Барнс. Рассчитывая на отсутствие посторонних, он в дверях продолжал застегивать молнию на ширинке. Филипс назвал себя и попросил Барнса об одолжении. — Какое еще одолжение? Я хочу закончить вскрытие и убраться отсюда. — У меня здесь несколько слайдов. Не могли бы вы взглянуть на них? — Здесь полно микроскопов. Почему вы не смотрите сами? Слишком бесцеремонное обращение со штатным сотрудником, пусть даже из другого отделения, но Мартин заставил себя подавить раздражение. — Столько лет этим не занимался. А потом, это мозг, тут я никогда не был силен. — Лучше бы дождаться утром невропатолога. — Да мне нужна самая первичная оценка. Филипс всегда считал толстяков неприветливыми, и патолог подтверждал это мнение. Барнс неохотно взял слайды и вложил один из них в микроскоп. Просмотрев его, вставил другой. На все слайды потребовалось около десяти минут. — Интересно, — сказал он. — Вот, посмотрите на это. — Он подвинулся, чтобы Филипс мог видеть. — Видите эту светлую область? — Ага. — Здесь раньше была нервная клетка. Филипс поднял взгляд на Барнса. — На всех этих слайдах с красными отметками есть области, в которых нейроны либо отсутствуют, либо находятся в плохом состоянии, — пояснил стажер. — Интересно, что воспаления почти или совсем нет. Не имею понятия, что это. Я бы описал это как многоочаговую дискретную гибель нейронов с неизвестной этиологией. — И никаких догадок по поводу причины? — Совершенно. — А если множественный склероз? Стажер сделал гримасу, наморщив лоб. — Может быть. При множественном склерозе иногда встречаются поражения серого вещества, хотя обычно все поражения локализованы в белом веществе. Но они выглядят не так. Воспаление сильнее. Для уверенности я бы сделал миелиновую пробу. — А кальций? — спросил Филипс. Филипс знал, что на плотность снимка влияет не так много факторов, но кальций относится к их числу. — Я не заметил никаких признаков кальция. Опять же нужна проба. — Еще одна вещь. Хорошо бы сделать слайды с затылочной доли. — Он постучал пальцем по верху стеклянной банки. — Вы по-моему просили меня посмотреть несколько слайдов. — Да, конечно. Я и не прошу смотреть мозг — только сделать срез. — У Мартина был тяжелый день, и он не был готов к общению с ленивым стажером-патологом. Барнсу хватило здравого смысла не продолжать разговор. Он взял банку и побрел в секционный зал. Филипс пошел за ним. Хирургической ложкой Барнс достал мозг из формальдегида и положил рядом с раковиной на стол из нержавеющей стали. Взяв один из больших секционных ножей, он подождал, пока Филипс покажет нужную область. Потом срезал несколько сантиметровых слоев и положил их в парафин. — Срезы будут готовы завтра. Какие нужны пробы? — Все, какие знаете. И последнее. Вы знаете препаратора, который по ночам работает в морге? — Вы имеете в виду Вернера? Филипс кивнул. — Слабо. Он немного странный, но надежный и хороший работник. Он здесь уже много лет. — Как думаете, он берет взятки? — Понятия не имею. А за что ему могут их давать? — За все. Гипофиз для гормона роста, золотые зубы, особые услуги. — Не знаю. Но я бы не удивился. После неприятного происшествия в нейрохирургической лаборатории Филипс чувствовал себя особенно неуверенно, идя по красной линии в подвале к моргу. Громадное темное пещерообразное помещение перед моргом выглядело идеальной сценой для каких-нибудь средневековых ужасов. Кварцевое окошко в двери печи светилось в темноте, как глаз циклопического чудовища. — Господи, Мартин! Что с тобой происходит? — произнес Филипс вслух, стараясь себя подбодрить. Морг выглядел так же, как накануне вечером. Висящая на проводах осветительная арматура без ламп придавала обстановке странный неземной вид. Ощущался слабый запах разложения. Дверь рефрижератора была отворена, и оттуда проникали наружу отблески света и струился холодный туман. — Вернер! — позвал Филипс. Голос его отразился от старых стен, покрытых плиткой. Филипс вошел в комнату, и дверь за ним немедленно закрылась. — Вернер! — Тишину нарушал только капающий кран. Филипс осторожно приблизился к рефрижератору и заглянул внутрь. Вернер мучился с одним из трупов. Тот, очевидно, упал с каталки, и теперь Вернер поднимал обнаженный негнущийся труп и неловко пытался вернуть его на место. Ему не помешала бы помощь, но Филипс стоял на месте и наблюдал. Когда Вернеру удалось положить тело на каталку, Мартин вошел в рефрижератор. — Вернер! — голос Мартина звучал, как деревянный. Препаратор слегка присел и поднял руки, как лесной зверь, готовый к нападению. Филипс его напугал. — Я хочу с вами поговорить. — Филипс решил разговаривать авторитетно, но голос звучал слабо. — Я понимаю ваше положение и не собираюсь создавать неприятностей, но мне нужна некоторая информация. Узнав Филипса, Вернер расслабился, но не пошевелился. Видны были только вырывавшиеся при дыхании облачка пара. — Мне необходимо найти мозг Лизы Марино. Мне безразлично, кто и с какой целью его взял. Я просто хочу получить возможность посмотреть его в связи с проводимым исследованием. Вернер был подобен статуе. Если бы не видимые свидетельства дыхания, его можно было принять за один из трупов. — Послушайте, — сказал Мартин. — Я заплачу. — Ему еще ни разу в жизни не доводилось никого подкупать. — Сколько? — спросил Вернер. — Сто долларов. — Я ничего не знаю о мозге Марино. Филипс смотрел на застывшие черты препаратора. В этих обстоятельствах он чувствовал себя бессильным. — Хорошо, если вспомните, позвоните мне на рентген. — Он повернулся и вышел, но в коридоре поймал себя на том, что бежит, направляясь к лифтам. Войдя в подъезд многоквартирного дома Дениз, Филипс стал просматривать таблички с именами. Он примерно знал, где ее квартира, но квартир было так много, что ему всегда приходилось немного поискать. Он нажал черную кнопку и, держа руку на дверной ручке, ждал, когда откроется электрический замок. В здании стоял такой запах, как будто все жарили на ужин лук. Филипс пошел по лестнице. В доме был лифт, но, если внизу его не было, то ждать приходилось долго. Дениз жила всего на третьем этаже, и Филипс был не прочь подняться пешком. Но на последнем марше он начал понимать, насколько сильно устал. День был долгим и тяжелым. С Дениз вновь произошла метаморфоза. Она больше не выглядела усталой; по ее словам, она немного вздремнула после ванны. Ее блестящие волосы, не стесненные заколкой, ниспадали мягкими волнами. Она была в розовом атласном лифчике и таких же трусиках, оставлявших воображению требуемый простор. Усталость Мартина немного прошла. Он всегда восхищался ее способностью сбрасывать деловитую госпитальную оболочку, хотя и понимал, что для такого следования своим женским фантазиям ей требовалась большая уверенность в своих интеллектуальных способностях. Редкое и восхитительное соответствие. Они обнялись у двери и, не говоря ни слова, рука об руку прошли в спальню. Мартин мягко опустил ее на постель. Вначале она просто повиновалась, наслаждаясь его пылким нетерпением, потом и она загорелась, и ее страсть не уступала его страсти, пока они оба не излились во взаимном самовыражении. Некоторое время они лежали рядом, просто ощущая свою близость и стараясь сохранить в себе доставленное друг другу наслаждение. Потом Мартин приподнялся и, опершись на локоть, стал повторять пальцем очертания ее искусно вылепленного носа и губ. — Мне кажется, наши отношения совершенно выходят из-под контроля, — сказал он, улыбаясь. — Согласна. — Эти симптомы у меня наблюдаются уже пару недель, но только в последние два дня я поставил точный диагноз. Я тебя люблю, Дениз. Никогда еще это слово не значило для Дениз столь много. Мартин раньше не затрагивал любовь, даже когда говорил, как ему нравится Дениз. Они поцеловались, чуть соприкасаясь губами. Слова не требовались, но они раскрывали новые стороны их близости. — Я в какой-то мере боюсь признаваться тебе в любви, — произнес Мартин после недолгого молчания. — Медицина разрушила мой прежний союз, и я опасаюсь повторения. — Я не опасаюсь. — Она держит человека заложником, постоянно повышая свои требования. — Но я эти требования понимаю. — Я не уверен, что понимаешь. Пока нет, — ответил Мартин. Он чувствовал, насколько свысока это звучит, но знал также и то, что на данном этапе медицинской карьеры Дениз невозможно будет убедить в том, что руководство отделением делает повседневные занятия медициной таким же беличьим колесом, как любой другой бизнес. Кроме того, Филипс не забывал об отношении Голдблатта к их связи, так что беспокоился он не без оснований. — Думаю, я понимаю больше, чем тебе кажется. Я полагаю, ты после развода изменился. В то время ты, видимо, полагал, что сможешь в основном реализовать себя в медицине. Теперь, мне кажется, все изменилось и ты понимаешь, что основное удовлетворение будешь получать в межличностных отношениях. Они помолчали. Мартин был поражен тем, насколько хорошо она его понимает. Молчание нарушила Дениз. — Мне только одно непонятно: если уж тебе так интересна жизнь вне стен госпиталя, то почему бы не сбавить немного темп исследований? — Потому что это ключ к моей свободе, — сказал Мартин, прижимая ее к себе. — Ты стала залогом моей самореализации, а исследования дадут мне возможность добиться всего в медицине и одновременно больше иметь времени для тебя. Они поцеловались с ощущением прочности своих чувств друг к другу. Так они лежали, обнявшись, пока не ощутили, что дневная усталость все же сказывается и пришло время уснуть. Пока Дениз ходила чистить зубы, мысли Мартина вновь вернулись к таинственному исчезновению Линн Энн. Взглянув на закрытую дверь ванной, он решил быстренько позвонить в госпиталь и напомнить сестре, что Линн Энн поступила через Неотложную и сразу же была переведена. Сестра вспомнила этот случай, потому что сведения о переводе поступили сразу же после того, как она закончила оформление приемных документов. На вопрос о том, куда переведена пациентка, сестра ответила, что не помнит. Филипс поблагодарил и положил трубку. В постели он свернулся калачиком и прижался к спине Дениз, но заснуть не мог. Он начал ей рассказывать о неприятном моменте с обезьянами с торчащими из головы электродами, спросил, считает ли она, что получаемая Маннергеймом информация стоит таких жертв. Уже засыпавшая Дениз пробормотала что-то нечленораздельное, а в перевозбужденном сознании Мартина вновь всплыло посещение университетской клиники гинекологии. — Эй, ты когда-нибудь была в госпитальной клинике гинекологии? — Он приподнялся и, опираясь на локоть, повернул Дениз на спину. Она проснулась. — Нет, не была. — Я там был сегодня, и у меня возникло странное ощущение. — Что ты имеешь в виду? — Не знаю. Это трудно выразить, правда, я мало бывал в гинекологических клиниках. — Очень интересные заведения, — произнесла Дениз саркастически и опять легла на бок, отвернувшись от Мартина. — А ты не могла бы проверить это? — Ты имеешь в виду, как пациентка? — Все равно как. Мне бы хотелось знать твое мнение о персонале. — Ну, я чуть запоздала с ежегодным осмотром. Думаю, можно его пройти там. Может быть, прямо завтра. — Спасибо. — Мартин, наконец, стал устраиваться спать. |
|
|