"Плутовка" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)Глава 8Ужинали они в тишине. Данфорд сделал ей комплимент по поводу нового желтого платья, но дальше этого разговор не пошел. Закончив десерт, он собрался было удалиться в свою комнату, прихватив бутылку виски, но передумал. Генри была необычайно грустна в тот вечер, и он решил, что должен сломать стену отчуждения, возникшую между ними. Отложив салфетку в сторону, он прокашлялся и сказал: — Сейчас я не отказался бы от бокала портвейна. Поскольку здесь нет дам, с которыми тебе следовало бы удалиться, я буду очень рад, если ты согласишься составить мне компанию. Генри внимательно посмотрела на него. Не имеет же он в виду, что относится к ней как к мужчине? — Я никогда не пила портвейн. Не уверена, что он у нас есть. — Наверняка есть. Он есть в каждом доме. Она не отрывала от него глаз, когда он подошел к ней и помог выйти из-за стола. До чего же он красив! На какую-то долю секунды она действительно поверила, что нравится ему. По крайней мере тогда он вел себя так, что трудно было не поверить. Теперь же… Теперь она не знала, что и думать. Поднявшись из-за стола и увидев его ожидающий взгляд, Генри спохватилась. — Я никогда не видела его здесь, — сказала она, думая, что Данфорд ждет ее ответа относительно портвейна. — Карлайл совсем не пил? — Довольно редко. А что? Он с любопытством посмотрел на нее: — После ужина дамы обычно удаляются в гостиную, а мужчины пьют портвейн. — Ах так. — Признайся, ты знала об этом. Генри залилась румянцем, ей было стыдно признаться, как слабо она разбирается в вопросах светского этикета. — Я не знала об этом. Наверное, я казалась тебе очень невоспитанной, когда всякий раз после ужина оставалась с тобой. Я уже ухожу. — Она направилась к двери, но Данфорд взял ее за руку. — Генри, — сказал он, — Если бы мне не нравилась твоя компания, я бы дал тебе это понять. Заговорив о портвейне, я имел в виду только то, что хорошо бы нам выпить его вместе. — А что же пьют дамы? — Как тебе сказать? — он был сбит с толку ее вопросом. — Ну, когда они удаляются в гостиную? — объяснила Генри. — Что они пьют? Он беспомощно пожал плечами. — Не имею ни малейшего понятия. Вряд ли они вообще что-либо пьют. — Тогда это ужасно несправедливо. Он улыбнулся. Она все больше становилась похожа на ту Генри, которая так нравилась ему. — Ты, возможно, изменишь свое мнение, когда попробуешь портвейн. — Если он такой ужасный, зачем тогда мужчины пьют его? — Он вовсе не ужасный. Просто к нему надо привыкнуть. Генри задумалась на минуту. — И все равно я думаю, что это несправедливо, даже если у портвейна вкус пойла. — Генри! — Он удивился собственному голосу. В нем послышались интонации его матери. Она пожала плечами. — Пожалуйста, прости меня за грубость. Меня учили быть воспитанной только с чужими, а ты к ним больше не относишься. Теперь Данфорд еле сдерживал смех. — Но что касается портвейна, — продолжала она, — вы, мужчины, хорошо устроились. Выпроводив дам, вы обсуждаете их, вино и другие интересные вещи. — Более интересные, чем вино и женщины? — поддразнил он ее. — На мой взгляд, существует много вещей, которые более интересны, чем вино и женщины… — Он с удивлением отметил про себя, что для него нет сейчас ничего более интересного, чем эта женщина. — Возьмем, к примеру, политику. Я стараюсь быть в курсе происходящего, но я не настолько глупа, чтобы не понимать, что в газете пишут не обо всем. — Генри? Она подняла голову: — Какое это имеет отношение к портвейну? — Ах, да. Я всего лишь удивилась тому, что, пока вы, мужчины, великолепно проводите время, дамы вынуждены сидеть в запертой, душной комнате и беседовать о вышивках. — Я не знаю, о чем беседуют дамы в гостиной, — чуть улыбаясь, произнес Данфорд, но мне почему-то кажется, что они не беседуют о вышивках. Она недоверчиво посмотрела на него. Он вздохнул и поднял руки вверх, показывая, что сдается. — Вот я и пытаюсь исправить эту несправедливость, приглашая тебя составить мне компанию и выпить со мной немного портвейна. — Он посмотрел по сторонам. — Если, конечно, нам удастся найти его. — В столовой его точно нет, — сказала Генри, — в этом я уверена. Быть может, он в гостиной вместе с другими напитками. — Пойдем посмотрим. Он пропустил ее вперед, с удовольствием отметив, как хорошо сидит на ней платье. Слишком хорошо. Он нахмурился. У Генри была красивая фигура, и ему как-то не хотелось, чтобы и другие знали об этом. Они вошли в гостиную, и Генри склонилась над буфетом. — Его здесь нет, — сказала она, — хотя я не знаю, что ищу. Я никогда не видела, как выглядит портвейн. — Тогда позволь, я посмотрю. — Она встала, чтобы пропустить его, при этом случайно ее грудь коснулась его руки. Данфорд с трудом сдержал стон. Это было похоже на злую шутку. Генри сама того не ведая искушала его. В эту минуту он больше всего на свете хотел взять ее на руки и отнести в свою комнату. Он негромко прокашлялся, чтобы скрыть свое смущение, и склонился над буфетом. Портвейна не было. — Что ж, полагаю, бренди тоже подойдет. — Надеюсь, ты не очень расстроился. Он сурово посмотрел на нее. — Я не настолько увлечен спиртными напитками, чтобы расстраиваться из-за бокала портвейна. — Конечно, нет, — поспешила сказать Генри, — я вовсе не это имела в виду. Хотя… — Хотя что? — потребовал Данфорд. Состояние постоянного возбуждения делало его очень вспыльчивым. — Хотя именно тем, кто увлекается спиртными напитками, все равно, что пить, — сказала она задумчиво. Он лишь вздохнул в ответ. Генри подошла к дивану и присела на него. Теперь она чувствовала себя лучше, чем за ужином. Тишина была невыносимой. Стоило ему снова заговорить, ей сразу стало легче. Теперь они были на своей территории — смеялись и безжалостно подшучивали друг над другом. Она почувствовала, как вновь обретает уверенность в себе. Данфорд разлил бренди и протянул ей бокал. — Генри… — Он прокашлялся и продолжил: — Что касается сегодняшнего утра… Она так сильно сжала в руке бокал, что он чуть не треснул. С большим трудом ей наконец удалось произнести: — Да? Данфорд прокашлялся. — Мне не следовало так поступать. Я… я поступил дурно и прошу прощения. — Не думай об этом, — сказала она как можно беззаботнее, — я уже забыла. Он нахмурился. Конечно, он виноват и чувствует себя подлецом, однако ему было очень обидно, что она так легко решила забыть обо всем. — Ну и хорошо. — Он снова прокашлялся. — И покончим с этим. — У тебя болит горло? У Симпи есть чудесное домашнее средство. Думаю, она… — С моим горлом все нормально. Просто мне несколько… — он не мог найти подходящего слова, — несколько не по себе. Она улыбнулась. Насколько приятнее было бы поговорить с ним просто так, чем выслушивать рассуждения о том, как он разочарован их поцелуем. А может быть, он был разочарован тем, что она не пошла у него на поводу? Генри нахмурилась. Не думает же он, что… Она даже не смогла закончить мысль и взволнованно посмотрела на него. — Да, ты прав. Лучше все забыть. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы ты думал, что я… что я отношусь к тем женщинам, которые… — Я не думаю ничего подобного, — отрезал он. Из ее груди вырвался вздох облегчения: — Вот и хорошо. Не знаю, что это нашло на меня. Данфорд отлично понимал, что вина за происшедшее целиком лежала на нем. — Генри, не беспокойся… — Нет, я беспокоюсь. Понимаешь, я не хочу, чтобы наша дружба разрушилась. Мы ведь друзья, не так ли? — Конечно. — Он даже немного обиделся. — Я понимаю, это может показаться нескромным, но я не хочу тебя терять. Дело в том, что… — она вымученно улыбнулась, — дело в том, что ты, пожалуй, единственный мой друг, кроме Симпи. А это, согласись, не совсем одно и то же, и… — Достаточно! — Он больше не мог слышать ее измученного голоса, тоску, сквозившую в каждом слове. Генри привыкла думать, что живет полноценной жизнью в Стэннедж-Парке, она много раз говорила об этом. Ей как-то не приходило в голову, что за границами поместья существует другой мир, мир, в котором есть светские рауты, танцы и… дружеские отношения. Данфорд поставил бокал на стол и подошел к ней, желая успокоить. — Не говори так, — сказал он, сам удивляясь твердости своего голоса. Он нежно обнял ее. — Я всегда буду твоим другом, Генри. Что бы ни произошло. — Честно? — Честно. Почему нет? — Не знаю. — Она подняла голову, чтобы видеть его лицо. — У многих находятся причины. — Генри, ты такая смешная, но именно такой ты мне и нравишься. Она скорчила гримасу: — Хорошо сказано. Он громко рассмеялся, отпуская ее: — Я старался. Данфорд уже собирался лечь спать, когда в его дверь постучался Йейтс. Слугам было разрешено не стучаться, но Данфорда это всегда коробило, особенно если дело касалось спальни. Поэтому он изменил этот порядок. — Войдите, — отозвался Данфорд, и появился Йейтс с увесистым пакетом в руках. — Это пришло из Лондона сегодня утром, мой господин. Я оставил его на столе в вашем кабинете. — Но я не был сегодня в кабинете, — закончил за него Данфорд. — Спасибо, что занесли. Полагаю, это завещание лорда Стэннеджа. Я очень ждал его. Йейтс поклонился и вышел. Лень вставать и искать нож. Данфорд просунул палец под край конверта и сломал печать. Да, как он и ожидал, это было завещание Карлайла. Он пробежал глазами по документу. Сейчас его интересовало, как Карлайл позаботился о своей подопечной. Остальное он прочтет завтра. «Мисс Генриетта Баррет» попалась ему лишь на третьей странице. Затем, к своему изумлению, он увидел свое имя. От удивления Данфорд открыл рот. Он становился опекуном Генри. Генри была под его опекой. Это означало, что он… Боже правый, это означало, что он — один из тех, кто воспользовался своим положением опекуна. В свете ходили сплетни о развратных опекунах, которые либо совращали своих подопечных, либо продавали тем, кто заплатит больше. Он стыдился своего поведения сегодня утром, но сейчас оно казалось ему просто ужасным. — О Боже, — прошептал он. — О Боже! Но почему она не сказала ему? — Генри! — вскричал Данфорд вне себя от гнева. Он вскочил и схватил свой халат. — Генри! Почему она ему не сказала? Когда он выбежал в коридор, Генри уже стояла у своих дверей в выцветшей ночной рубашке. — Данфорд! — встревожено спросила она, — что случилось? Вот это, — он чуть было не ткнул бумаги ей в лицо, — вот это! — Что? Что это? Данфорд, я не могу понять, что это за бумага. — Это завещание Карлайла, мисс Баррет, — выпалил он. — Завещание, в котором я назначаюсь твоим опекуном. Генри недоумевала: — Ну и что? — Это означает, что ты находишься под моей опекой. Генри уставилась на него. — Я знаю, — спокойно сказала она, — обычное дело. — Почему же ты не сказала мне? — О чем не сказала? — Генри огляделась по сторонам. — Послушай, Данфорд, может, не стоит продолжать этот разговор посреди холла? Он ворвался в ее комнату. Она поторопилась за ним, хотя и не была вполне уверена, что ей прилично оставаться наедине с мужчиной в спальне. Но иначе он поднял бы крик в холле, а этого она допустить не могла. Он решительно закрыл дверь и повернулся к ней. — Почему, — начал он, едва сдерживая свой гнев, — ты не сказала мне, что я — твой опекун? — Я думала, ты знаешь. — Ты думала, я знаю? — Неужели ты не знал? Он в недоумении смотрел на нее. Она была права. Почему он не знал? — Ты должна была сказать мне, — прошептал он. — Я не предполагала, что тебе это неизвестно. — О Генри, — простонал он. — Генри, это катастрофа. — Не вижу ничего страшного. Он раздраженно посмотрел на нее: — Генри, ведь я целовал тебя сегодня утром. Целовал тебя. Ты понимаешь, что это значит? Она в недоумении уставилась на него: — Это значит, что ты целовал меня. Он схватил ее за плечи и потряс. — Это значит, что… о Господи, это все равно, что кровосмешение. Она принялась наматывать прядь волос на палец, пытаясь сосредоточиться, но рука похолодела и стала словно ватная. — Не думаю, что это можно назвать кровосмешением. Не так уж это грешно, на мой взгляд. И мы ведь договорились, что это больше не повторится… — Проклятие, Генри! Прошу тебя, помолчи. Я пытаюсь думать. — Он взъерошил рукой волосы. Она замолчала, обидевшись, и сделала шаг назад. — Неужели ты не понимаешь, Генри? Теперь я несу за тебя ответственность. — Он с неприязнью произнес это слово. — Ты слишком добр, — проворчала она, — мне ничего не нужно, если уж ты заговорил о своей ответственности. — Да не в этом же дело. Это означает… Черт, это означает… — Он горько рассмеялся. Всего несколько часов назад он мечтал о том, как хорошо было бы взять ее в Лондон, познакомить со своими друзьями и показать ей, что за пределами Стэннедж-Парка существует другая жизнь. Теперь он просто вынужден будет сделать это. Он должен ввести ее в свет и найти для нее мужа. Ему необходимо подыскать кого-нибудь, кто сможет научить ее светским манерам. Он взглянул на девушку. Похоже, она все еще сердится. Данфорд очень надеялся, что светское воспитание не затронет присущую ей непосредственность. Но сейчас следовало подумать о том, чтобы держаться от нее подальше. Ее репутация будет погублена, если в обществе узнают, что они жили в Стэннедж-Парке под одной крышей. Данфорд глубоко вздохнул: — Черт возьми, что же нам делать? Этот вопрос был риторическим, но Генри все-таки решила ответить на него. — Не знаю, что будешь делать ты, — сказала она, сложив руки на груди, — но лично я ничего не собираюсь менять и буду делать то, что делала раньше. Ты сам сказал, что я — вполне квалифицированный управляющий. Она ничего не поняла! — Генри, вдвоем мы больше не можем оставаться в поместье. — Это еще почему? — Это считается неприличным. — Он невольно поморщился от своих слов. С каких это пор он стал таким ярым сторонником приличий? — Наплевать мне на приличия. Я не придаю им значения, если ты еще не успел заметить. — Я заметил. — Послушай, что я тебе скажу. Ты — владелец поместья и поэтому не должен уезжать, а я — управляющий и поэтому тоже не могу уехать. — Генри, твоя репутация… Это слово, похоже, вызвало у нее приступ буйного веселья. — Данфорд, — задыхаясь от смеха и вытирая глаза от выступивших слез, сказала Генри, — какая репутация? — Что-то не так с твоей репутацией? — Данфорд, у меня ее просто-напросто нет. Ни плохой, ни хорошей. Я, по мнению людей, настолько странная, что им и этого вполне достаточно для обсуждения, мои взаимоотношения с мужчинами их не волнуют, да их и не существует. — Что бы ты ни говорила, я обязан подумать о соблюдении приличий, и я завтра же сниму комнату в местной гостинице. — Глупости! Тебе было наплевать на приличия всю эту неделю. Что же теперь произошло с тобой? — Сейчас, — он начинал терять терпение, — я отвечаю за тебя. — У тебя просто ослиное упрямство, по моему мнению… — Тебе не кажется, что пора уже забыть о своем мнении. От возмущения Генри открыла рот: — Ну, знаешь ли! Данфорд начал шагать по комнате. — Это не может больше продолжаться. Пора перестать быть мальчишкой-сорванцом. Кто-то должен научить тебя манерам. — Какой же ты лицемерный! — вырвалось у нее. — Я вполне устраивала тебя как знакомая, будучи деревенской дурнушкой, но теперь, когда у тебя появились обязательства передо мной… Она не успела закончить предложения, поскольку Данфорд схватил ее за плечи и припер к стене. — Если еще хотя бы раз ты назовешь себя дурнушкой, — его голос звучал угрожающе, — я не отвечаю за свои действия. В бликах свечей она увидела, что он едва сдерживает ярость, и не на шутку испугалась, но, будучи по своей природе упрямой, продолжала уже более спокойным голосом: — То, что моя репутация до этого момента совсем не волновала тебя, не говорит о твоей порядочности. Или твоя забота распространяется только на твоих подопечных, а на просто знакомых тебе наплевать? — Генри, — сдержанно произнес он, вена на его шее вздулась, — лучше бы тебе помолчать. — Это приказ, мой дорогой опекун? Перед тем как ответить, он глубоко вздохнул: — Конечно, существует разница между опекуном и другом, но я постараюсь быть для тебя и тем и другим. — Ты нравился мне гораздо больше, когда был просто другом, — продолжала она упрямо. — Надеюсь остаться им. — Надеюсь остаться им, — передразнила она его, совсем не пытаясь скрыть своего раздражения. Данфорд окинул взглядом комнату, желая найти что-нибудь вроде кляпа. Его взгляд остановился на ее кровати. Он даже поморщился. Как глупо должны были звучать все его рассуждения о приличиях не где-нибудь, а в ее спальне! Посмотрев, на Генри, он только теперь увидел, что на ней была ночная рубашка, заношенная местами до дыр и обнажавшая большую часть ноги. Сдержав стон, Данфорд перевел глаза на ее лицо. Он увидел враждебно сжатый рот и в этот момент понял, что хочет припасть к нему губами и слиться с ней в поцелуе — страстном и долгом. Его сердце билось в бешеном темпе, впервые в жизни он ощутил, насколько тонка может быть грань между яростью и желанием. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Ненавидя самого себя, он повернулся на каблуках, подошел к двери и повернул ручку. Надо как можно скорее выбраться из этого дома. Широко открыв дверь, он повернулся к Генри: — Мы обсудим это утром. — Непременно. Уже поздно ночью ей пришло в голову, что он вовремя ушел из комнаты, не выслушав ее до конца. Вряд ли ему понравилось бы услышанное. |
||
|