"Когда он был порочным" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)

Глава 4

Последовавший месяц оказался для Майкла сущим адом. С каждой новой церемонией, с каждым новым документом, который он подписывал именем «Килмартин», с каждым обращением «милорд», которое приходилось терпеть, дух Джона, казалось, изгонялся все дальше и дальше.

Скоро, думал Майкл бесстрастно, вообще будет казаться, будто Джона никогда и не было. Даже ребенок, который должен был стать последней частицей Джона на земле, и тот умер.

И все, что некогда принадлежало Джону, принадлежало теперь Майклу.

За исключением Франчески.

И Майкл был твердо намерен сохранить такое положение вещей. Он не станет, нет, он просто не сможет нанести покойному двоюродному брату и это - последнее - оскорбление.

Ему пришлось навестить ее, разумеется, и он говорил подобающие слова соболезнования, но что бы он ни говорил, все это оказывалось не то, и она только отворачивалась и смотрела в стену.

Он не знал, что сказать. Откровенно говоря, он чувствовал такое облегчение оттого, что она сама осталась жива, что не слишком огорчался из-за смерти ребенка. Матери - его собственная, мать Джона и мать Франчески - сочли нужным сообщить ему весь этот ужас в деталях, и одна из горничных даже выбежала и принесла окровавленную простыню, которую кто-то сохранил как доказательство, что Франческа действительно выкинула.

Лорд Уинстон, прослышав об этом, кивнул одобрительно, но добавил, что все же станет приглядывать за графиней, дабы убедиться, что простыня действительно была ее и ее сиятельство не округляется в талии. Это будет не первая попытка обойти священные законы первородства, объяснил он.

Майклу очень хотелось выкинуть этого противного болтливого человечка в окно, но он всего лишь указал ему на дверь. Похоже, у него просто не осталось энергии для подлинного гнева. Он все еще не перебрался в Килмартин-Хаус. Он просто не был готов к этому. Одна мысль о том, что ему придется жить в этом доме, со всеми этими женщинами, вызывала у него приступ удушья. Он знал, что все равно скоро придется перебираться: от графа ожидают, что он станет жить в собственной резиденции. Но пока он был рад довольствоваться своими скромными апартаментами.

Там- то он и сидел, пренебрегая своими обязанностями, когда Франческа наконец сама пришла к нему.

– Майкл! - заговорила она, едва камердинер вышел, оставив их вдвоем в маленькой гостиной.

– Франческа, - только и ответил он, шокированный ее появлением. Никогда прежде не приходила она к нему домой. Ни при жизни Джона, ни тем более после его смерти. - Что ты здесь делаешь?

– Я хотела увидеть тебя, - сказала она. Но имела в виду: «Ты избегаешь меня».

Это было правдой, разумеется, но он ответил только:

– Присаживайся. - И торопливо добавил: - Пожалуйста.

Было ли это неприличным? Ее присутствие здесь, в его квартире? Он был не совсем уверен. Их положение, обстоятельства были столь необычны, настолько отличались от принятого порядка вещей, что он никак не мог сообразить, каким именно набором правил этикета надлежит сейчас руководствоваться.

Она села и только нервно теребила ткань своего платья целую долгую минуту, а потом подняла глаза, посмотрела ему в лицо с душераздирающей искренностью и промолвила:

– Я соскучилась по тебе.

Ему показалось, что стены рушатся на него.

– Франческа, я…

– Ты был моим другом, - сказала она укоризненно. - Если не считать Джона, ты был моим самым близким другом, а теперь я не знаю, кто ты мне.

– Я… - Он чувствовал себя полным идиотом, совершенно бессильным и поверженным во прах взглядом этих синих глаз и неподъемным грузом вины.

Вины - за что? Он и сам уже не совсем точно знал. Он чувствовал, что виноват, виноват во многих отношениях, и что многочисленные «вины» наваливаются на него со всех сторон и давят так, что он уже и уследить не может, где какая.

– Что с тобой такое? - спросила она. - Почему ты избегаешь меня?

– Я не знаю, - ответил он, так как не в силах был солгать ей и сказать, что вовсе ее не избегает. Она была слишком умна, чтобы поверить в подобную ложь. Но не мог он сказать ей и правды.

Губы ее задрожали, и вот нижнюю прикусили ровные зубки. Он смотрел на ее рот, не в силах оторваться, и ненавидел себя за вожделение, которое при этом испытывал.

– Предполагалось, что ты и мой друг тоже, - прошептала она.

– Франческа, не надо.

– Ты был так нужен мне, - тихо проговорила она. - Ты и сейчас мне нужен.

– Вовсе я не нужен, - ответил он. - У тебя есть матери и сестры.

– Я не хочу говорить с сестрами. - Голос ее стал почти бесстрастным. - Они не понимают.

– Ну я-то точно ничего не пойму, - парировал он. От безнадежности голос его прозвучал резко и неприятно.

Она только посмотрела на него, и в глазах ее было осуждение.

– Франческа, ты… - Ему очень хотелось воздеть руки к небу, но вместо того он скрестил их на груди. - У тебя же был выкидыш.

– Да, - только и сказала она.

– Ну что я могу знать о подобных вещах? Тебе следует поговорить с женщиной.

– А ты не можешь сказать, что тебе очень жалко меня?

– Я уже говорил, что мне очень жалко тебя!

– А искренне сказать то же не можешь? Ну чего, чего она хотела от него?

– Франческа, я говорил искренне.

– Просто у меня в душе такой гнев, - заговорила она голосом, который с каждым словом набирал силу, - и такая печаль, и такое горе, и когда я смотрю на тебя, я не понимаю, почему ты не чувствуешь того же.

Мгновение он оставался недвижим.

– Никогда больше не говори так, - прошептал он. Глаза ее вспыхнули гневом.

– Ну, ты довольно странно выказываешь свое огорчение. Ты совсем не заходишь и не разговариваешь со мной, и ты не понимаешь…

– Что ты хочешь, чтобы я понял?! - не выдержал он. - Что я могу понять? Ради всего… - Он оборвал себя прежде, чем богохульство сорвалось с его губ, и, отвернувшись, тяжело оперся о подоконник.

За его спиной Франческа сидела очень тихо, неподвижная, как сама смерть. Наконец она заговорила:

– Сама не понимаю, зачем я пришла. Я пойду.

– Не уходи, - отозвался он хрипло. Но не обернулся к ней.

Она ничего не ответила, она не совсем поняла, что именно он хотел сказать.

– Ведь ты только что пришла, - продолжал он неловко, срывающимся голосом. - Ты должна выпить чашку чаю по крайней мере.

Франческа кивнула, хотя он по-прежнему не смотрел на нее.

В таком положении они и оставались на протяжении нескольких минут, слишком долго, так что под конец молчание стало казаться ей невыносимым. Часы тихо тикали в углу, и перед ней была спина Майкла, и все, что она могла, - это думать и самой себе удивляться: зачем она пришла сюда?

Чего она хотела от него?

Интересно, было бы ей легче, если бы она знала это?

– Майкл! - Имя его сорвалось с ее губ прежде, чем она поняла, что собирается заговорить.

Он обернулся к ней. Он ничего не сказал, но посмотрел на нее.

– Я… - И зачем она окликнула его? Чего она хотела? - Я…

А он все не говорил ни слова. Просто стоял и ждал, пока она соберется с мыслями, что только все усложняло. А затем, к ее ужасу, все выплеснулось наружу.

– Я не знаю, что мне теперь делать, - говорила она, слыша, как дрожит ее голос. - И в моей душе такой гнев, и… - Она смолкла, нервно вздохнула, боясь заплакать.

Майкл, стоявший напротив нее, приоткрыл рот и все равно не вымолвил ни звука.

– Я не знаю, почему все так происходит, - простонала она. - Что я сделала? Что я такого сделала?

– Ничего, - уверил он ее.

– Его нет и никогда больше не будет, и мне так… так… - Она подняла глаза на Майкла, чувствуя, как гнев и горе искажают ее черты. - Это несправедливо. Несправедливо, что такое случилось со мной, а не с кем-нибудь другим, и несправедливо, что такое вообще должно случиться с кем-то, и несправедливо, что я потеряла… - Тут она задохнулась, и вздох превратился в рыдание, и она могла только плакать и плакать.

– Франческа, - сказал Майкл, опускаясь на колени у ее ног. - Мне так жалко тебя. Так жалко.

– Я знаю, - прорыдала она, - но от этого мне ни капельки не легче.

– Нет, конечно, - пробормотал он.

– И от этого все еще несправедливее.

– Верно, - согласился он.

– И от этого… от этого…

Он не стал пытаться закончить фразу за нее. А лучше бы закончил, часто думала она потом. Долгие годы она жалела, что он не сказал тогда что-нибудь, потому что, может, он сказал бы что-то не к месту, и она, может, и не приникла бы к нему и не позволила бы ему заключить себя в объятия.

Но, Боже всемогущий, как же ей не хватало объятий!

– Почему ты ушел? - плакала она. - Почему ты не смог помочь мне?

– Я хотел… ты не… - И в конце концов он просто сказал: - Я не знаю, что сказать.

Она требовала от него слишком многого. Она и сама это понимала, но ей было все равно. Очень уж ей было плохо в одиночестве.

Но как раз сейчас, пусть это и длилось лишь мгновение, она была не одна. Рядом был Майкл, и он обнимал ее, и первый раз за много недель она почувствовала, что ей тепло и не страшно. И просто плакала. Она плакала за все эти недели. Она плакала по Джону и по ребенку, который так и не родился.

Но в основном она плакала по себе.

– Майкл, - сказала она, когда оправилась настолько, что смогла заговорить. Голос ее все еще дрожал, но она сумела выговорить его имя, а значит, сумеет выговорить и остальное.

– Да?

– Нельзя, чтобы все шло так же и дальше.

Она почувствовала, как что-то изменилось в нем. Объятия его стали крепче, а может, слабее, - одним словом, не такими, как раньше.

– Что именно? - спросил он неуверенно. Голос его прозвучал хрипло.

Она чуть отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и с облегчением почувствовала, что руки его выпустили ее, так что ей не пришлось высвобождаться.

– Вот это, - ответила она, хотя отлично знала, что он не понял. А если и понял, то будет и дальше притворяться, что не понимает. То, что ты упорно игнорируешь меня.

– Франческа, я…

– Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим, - вырвалось у нее.

Он побледнел, смертельно побледнел. Так сильно, что она испугалась.

– Что ты хочешь этим сказать? - прошептал он.

– Ребенку был бы нужен отец, - пролепетала она, беспомощно пожимая плечами. - Я… ты… кто же еще, кроме тебя?

– У тебя есть братья, - с трудом выдавил он.

– Они не знали Джона. Не знали его так, как ты.

Он отодвинулся от нее, встал, а затем, как если бы этого было недостаточно, принялся пятиться от нее, и пятился сколько мог, пока не оказался у самого окна. Глаза его странно блестели, и на одно мгновение ей показалось, что выглядит он как затравленное животное, загнанное в угол и перепуганное, ожидающее, что вот сейчас ему нанесут смертельный удар.

– Почему ты говоришь мне это? - спросил он тихо и без всякого выражения.

– Не знаю, - ответила она и нервно сглотнула. Но на самом деле она знала. Она хотела, чтобы он горевал так же, как она. Чтобы ему было так же больно, как и ей. Желать этого было нечестно и не слишком-то хорошо, но она не в силах была подавить это желание.

– Франческа, - сказал он каким-то странным, глухим и резким голосом, какого она никогда прежде не слышала.

Она подняла голову, но поднимала ее медленно, в страхе перед тем, что, возможно, увидит на его лице.

– Я не Джон, - сказал он.

– Я знаю.

– Я не Джон, - повторил он громче, и она даже т. подумала, что он не слышал ее ответа.

– Я знаю.

Глаза его сузились, и взгляд их устремился на нее с пугающей силой.

– Это был не мой ребенок, и я не могу стать тем, кто тебе нужен.

И тут что-то внутри ее стало умирать.

– Майкл, я…

– Я не займу его место. - И хотя он не кричал, но прозвучало это так, словно он хотел крикнуть.

– Нет, да ты и не можешь. Ты…

В мгновение ока он оказался рядом с ней, схватил ее за плечи и поставил на ноги.

– Я не стану делать это! - вопил он и тряс, и тряс ее, затем переставал, затем снова тряс и тряс. - Я не могу стать им! Я не стану им!

Она не могла говорить, не могла вымолвить ни слова и не знала, что делать.

Не знала, кто этот человек рядом с ней.

Он перестал трясти ее, но пальцы его по-прежнему впивались в ее плечи, и он не сводил с нее глаз, блестевших, как ртуть, и таивших в себе какой-то ужасающий и печальный огонь.

– Ты не можешь требовать от меня этого, - выдохнул он. - Я не могу это сделать.

– Майкл? - прошептала она. Ей послышалось что-то чудовищное в его голосе. Страх, вот что. - Майкл, пожалуйста, отпусти меня.

Он не отпустил ее - видимо, он ее просто не слышал. Вид у него был потерянный, - казалось, он где-то далеко-далеко от нее, недосягаемый для ее слов.

– Майкл! - повторила она. Голос ее стал громче, в нем зазвенела паника.

И тут внезапно он, как она и просила, выпустил ее и сделал нетвердый шаг назад, и на лице его отразилось отвращение к самому себе.

– Извини, - прошептал он, не сводя глаз со своих рук, словно это было нечто чужеродное. - Извини.

– Я лучше пойду, - сказала она. Он кивнул:

– Да.

Франческа потихоньку направилась к двери.

– Я думаю… - Она смолкла на полуслове и вцепилась в дверную ручку так, будто в этой ручке и заключалось ее спасение. - Я думаю, что нам не следует встречаться какое-то время.

Он кивнул.

– Быть может… - Но больше она ничего не сказала. Она не знала, что сказать. Если бы она понимала, что сейчас произошло между ними, то, может, у нее и нашлись бы какие-нибудь слова. А так она была слишком сбита с толку и напугана, чтобы сообразить, что к чему.

Напугана, но почему? Уж, верно, не Майкла она испугалась. Майкл бы никогда в жизни не причинил ей вреда. Он бы жизнь отдал за нее, потребуй этого обстоятельства, она была совершенно уверена в этом.

Может быть, она просто боялась завтрашнего дня. И послезавтрашнего тоже. Она потеряла все, а теперь выясняется, что она потеряла и Майкла тоже, и она просто не знала, как все это сможет вынести.

– Я ухожу, - сказала она, предоставляя ему последнюю возможность остановить ее, сказать что-нибудь, сказать что угодно, что позволило бы забыть все это как страшный сон.

Но он ничего не сказал. Он даже не кивнул. Он только смотрел на нее, и в глазах его было молчаливое согласие.

И Франческа ушла. Закрыла за собой дверь, вышла из его дома. Села в свою карету и поехала домой.

И дома она не сказала никому ни слова. Поднялась наверх и забралась в свою постель.

Но она не плакала. Хотя ей казалось, что следовало бы ей поплакать, что ей от этого стало бы легче.

Но она только молча смотрела в потолок. Потолок по крайней мере не возражал против такого к себе внимания.

А в холостяцкой квартире в Олбани Майкл схватил бутылку с виски и налил себе полный стакан, хотя довольно было одного взгляда на часы, чтобы убедиться, что далеко еще даже до полудня.

Он опустился до новой низости, это было ясно.

Но он и представить себе не мог, как можно было поступить по-другому. Ведь не намеренно же он обидел ее! Не то чтобы он время от времени останавливался, призадумывался и принимал решение: «Ах да, мне следует вести себя именно так, по-свински», - но, даже не делая скидку на стремительность и необдуманность его реакций, было непонятно, как бы он смог вести себя по-другому - пускай и обдуманно.

Он знал себя. Он не всегда - особенно же в последнее время - нравился самому себе, но он знал себя. Когда Франческа повернулась к нему, посмотрела на него своими синими бездонными глазами и сказала: «Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим», - она потрясла его до глубины души.

Она не знала.

Она представления не имела.

И пока она пребывает в неведении относительно его подлинных чувств к ней, пока она не может понять, отчего он так ненавидит себя за каждый шаг, который совершает в качестве преемника Джона, ему нельзя быть рядом с ней. Потому что она и дальше будет высказываться в том же духе.

А он не знал, сколько еще он в силах будет вынести.

И когда он стоял так в своем кабинете, сломленный невзгодами и чувством вины, он осознал две вещи.

Первая была очень проста. Виски нисколько не смягчало его душевную боль, а если виски двадцатипятилетней выдержки не помогает, то не поможет ничто другое на Британских островах. Что вело ко второй вещи, которая простой отнюдь не была. Но он должен был сделать это. Редко перед ним стоял столь ясный выбор. Болезненный, но ясный.

Так что он поставил стакан, в котором оставалось на два пальца янтарной жидкости, и пошел через прихожую в свою спальню.

– Риверс, - обратился он к своему камердинеру, который, стоя перед открытым гардеробом, аккуратно складывал его галстук. - Что ты думаешь насчет Индии?