"Сердце Дьявола" - читать интересную книгу автора (Белов Руслан)5. Рожать спасителя? – Окучивание по-нашему. – Эрекция возможна? – Житник получает свое.Мы поднималась в горы после недельного отгула. Вахтовка ревела и тряслась на сплошных ухабах. Проходчики уже были в кондиции и не стеснялись в выражениях. Старший по машине Чернов не обратил бы на них внимания, если бы в салоне не было нового маркшейдера Лидии Сидневой. Она ему понравилась – где-то под двадцать пять – двадцать семь, короткая стрижка под мальчика, ковбойка, джинсы, чистенькая, спокойная, на правильном умном лице снисходительная усмешка. И он наехал на матершинников весьма свирепо. И те, потупив недобро засверкавшие глаза, успокоились – никто не хотел связываться со старшим геологом Кумархской геологоразведочной партии, который запросто может двинуть в зубы, а в конце месяца при закрытии нарядов не приписать пару-тройку, а то и больше метров проходки. Потом над ним смеялась вся партия. Оказалось, что Лидка в области табуированных выражений русского языка может дать сто очков вперед и Чернову, и даже самому Мишке Мясогутову, тишайшему дизелисту и радисту базового лагеря, который в течение двадцати двух лет изучал эти самые выражения на нарах одиннадцати зон (не всегда природных) в самых различных уголках многонационального Советского Союза. Еще оказалось, что Лидка Сиднева, если не алкоголичка, то запойная пьяница и умнейший человек – не было ни одной логической задачи, загадки или преферансного расклада, которые бы она не раскусила в течение нескольких секунд. И еще она спала только с серьезными людьми за пятьдесят и не потому, что у них, преимущественно начальников и уважаемых шоферов, водились денежки, а так, из-за душевного своего устремления. Все эти свои достоинства и устремления Лида Сиднева приобрела в одном из показательных советских детских домов. Иногда она довольно равнодушно рассказывала о своих "университетах". За малейшую провинность старший седовласый воспитатель Венцепилов заставлял девочек и Лиду, естественно, раздеваться донага и ставил их на полчаса перед строем хихикающих мальчиков и юношей. А когда Лиде исполнилось одиннадцать лет, предложил ей сожительство. Лида с благодарностью согласилась – еще в десять лет ее изнасиловали трое из этих самых хихикающих мальчишек и продолжали насиловать при каждом удобном и неудобном случае. А воспитатель был джентльменом – он защищал, подкармливал, не обижал и старался не искалечить. И, может быть, с тех пор Лида предпочитала спать со степенными мужчинами. Один из них, директор золотодобывающей артели, человек с понятием, прилетал к ней раз в месяц-два с полными чемоданами денег. И тогда Лида поила марочным коньяком своего непосредственного начальника Чернова, и он отпускал ее в недельный загул. Другой любовник был начальником Кумархской геологоразведочной партии, но скоро умер, и Сиднева безошибочно заменила его шофером ЗИЛа-131-го Евгением Ивановичем Мирным. Последний был весьма представительным и серьезным человеком. Отсидев десяток лет за дезертирство (семнадцатилетним пареньком напоролся на Манштейна, повернувшего к Сталинграду, и побежал домой), он стал зажиточным шофером Южно-Таджикской ГРЭ (на рудостойку, горбыль и доски в горных кишлаках всегда находился покупатель). Таким зажиточным, что после нескольких недель беспорядочных связей с Лидкой подарил ей большой плановый дом на недальней окраине города Душанбе. Сиднева сдружилась с Черновым. Нет, они не спали – Чернов в это время всецело принадлежал своей первой жене и коллеге Ксении. Чернову нравились ум и исполнительность Лидии, ей – его довольно быстрая отходчивость и не бюрократичность. Вот так вот повезло Ольгиной душеньке... Она восполнила Лидину душу поздним осенним вечером, когда последняя шла пьяная домой после банкета-междусобойчика в городской камералке. Это был первый банкет после завершения полевых работ и закрытия основных этапов и посвящен он был получению премии. Получили неожиданно много – по 500-800 рублей, плюс зарплата и, естественно, решили отметить. Послали гонца на Зеленый базар; он принес зелени, корейских закусок и фруктов. Другой гонец сгонял в ближайший магазин за иваси, колбасным сыром и рыбными консервами в масле, третий – в спецмагазин за водкой, десертными и сухими винами и шампанским (чего-чего, а этого добра, причем качественного, тогда было достаточно), четвертый – в кондитерскую за тортами (до них, впрочем, дело доходило редко). На банкете было хорошо, и после танцев Лидка наелась. Юрка Житник хотел было ее проводить с намеком на вознаграждение определенным способом, но она послала его подальше и, стараясь придать шагу твердость, пошла на Красных партизан ловить такси. До самого ее дома такси проехать не смогло – улицу перерыли – и Лиде пришлось пробираться через строительную площадку, где она и упала в котлован. Строительные рабочие нашли ее только утром. Они отвезли сладко спящую Лиду в ближайшую больницу. Ей повезло – у нее были обнаружены лишь незначительное сотрясение мозга и перелом носа. И достаточно времени, чтобы обдумать новое свое состояние. А подумать было о чем. "Во-первых, ясно, что жизнь в этом теле заканчивается – до рождения Ольги остается что-то около шести лет... – думала Сиднева, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло... – Во-вторых, надо послать кого-то за портвешком..." – Надо рожать... – рассердилась Ольга вслух. – Ты что, девушка? С ума сошла? – ответила Лида. – Мне рожать??? Да я опять в какую-нибудь яму попаду или менты в вытрезвителе беременную затрахают... – Последствия сотрясения... – сочувственно качая головой вздохнула возившаяся с тряпкой уборщица. – Бедняжка... Надо же, сама с собой разговаривает... И вышла в коридор посплетничать о необычной пациентке с дежурной медсестрой. – Нет! Будем рожать, – безапелляционно продолжила разговор Ольга. – А пить ты бросишь! – Я брошу!!? – хохотнула Лида. – Мы с тобой. И рожать не бойся, это просто... Мне приходилось, я знаю... – А я и не боюсь... – А от кого? От Черного? – Исключено, дохлый номер, – вздохнула Сиднева, внимательно посмотрев на свой скособоченный нос в зеркальце. – Он Ксюху свою ненаглядную любит. И, мне очень здорово кажется, что кроме нее у него баб не было. Мальчик, короче... – Жаль... А есть кто-нибудь на примете? – Как тебе сказать... Мои кавалеры из долгожителей вряд ли подойдут... У них вместо спермы либо этиловый спирт, либо моча жиденькая... А молодых Житник ко мне не подпускает... – А что так? – заинтересовалась Ольга. – Трахнуть меня хочет... – А ты на рога встала... – Да. Первый раз, когда мы с ним одни остались, полез в наглую, и я сдуру сказала, что скорее сдохну, чем с ним лягу. – А теперь блюдешь свое слово? – Это нетрудно, – усмехнулась Лида Сиднева. – А какой он из себя? Не противный? – Да нет, не противный. Среднего роста, плотный с жирком, по натуре – жлоб, даром ничего не сделает... – Черный мне как-то рассказывал о нем. Умрет он через двадцать два года. Интересно умрет... – Как это? – Таджикская рулетка... Они с одним парнем одновременно сунут руки в рюкзак с гюрзой... – Житник сунет руку в рюкзак с гюрзой? – удивилась Лида. – Никогда не поверю... – Заставят его... Да ты чего спрашиваешь? Моя память – это твоя память. Ты просто попытайся вспомнить... – Да ты сама спрашиваешь! – перебила ее Лида. – Мы же – бабы, поговорить любим... Тем более сотрясение мозга у нас. Вошел доктор и, внимательно посмотрев Сидневой в глаза, сказал: – Мне говорили, разговариваешь ты сама с собой? – Ага, разговариваю... – невозмутимо ответила Лида. – Роль, понимаете ли, разучиваю В драмкружке я травести. – Ну разучивай, разучивай... Хотя пошли, посмотрим, что с носиком твоим сделать можно... После правки носа резиновым молотком (заговорил, гад, зубы и вдарил со всего маха) Лида несколько часов приходила в себя. Вечером пришел Чернов с шоколадкой и сказал, что надо срочно выздоравливать – послезавтра будет вертолет и надо лететь на Кумарх с начальником маркшейдерского отдела Савватеичем. – Он поднял шум на всю экспедицию, что на кумархских штольнях резко завышен уклон, а потом поехал в Управление геологии и там кричал в кабинете главного инженера, что удивляется, как до сих пор ни один состав в отвал не улетел. И после этого начальник экспедиции посылает на Кумарх комиссию с двумя ящиками водки и приказом уломать Савватеича. "Обратного рейса, – сказал, – не будет, пока он не подпишет бумагу, что существующие уклоны не опасны[24]". – Ну-ну... Савватеич опять в непреклонного строителя коммунизма играет... – Ничего он не играет. Надо, говорит, уклоны сделать нормальными и все тут... – То есть проходить все штольни заново... А это нам не надо, да? – Сечешь масть, маркшейдер. Это и не надо и просто невозможно. Так что даю тебе тридцать шесть часов на выздоровление и вперед и прямо, как говорят проходчики. Да поговори с этим дуриком, уговори как-нибудь. Он ведь может в Госгортехнадзор позвонить. Начнутся разборки – отчет в срок не сдадим, премию не получим... – И я в яму не упаду... – печально улыбнулась Сиднева. Узнав, что Лида летит на законсервированный на зиму Кумарх, Житник пошел к Чернову. – Слушай, начальник! Полечу-ка я с ними. По седьмой рассечке пятой штольни анализы хорошие пришли, но пробы из руды не вышли – надо добрать, – сказал он, прищурив глаза и самодовольно улыбаясь (как же, такое славное объяснение придумал!). – Да ладно тебе придумывать... Пробы тебе по фигу, это и козе понятно. С Лидкой, что ли, полететь хочешь? – Нет, начальник, неправда твоя... Подсчета запасов ради Кумарха алчу, клянусь всеми сурками Тагобикуль-Кумархского рудного поля! – Ну, ладно, лети. Только на пятую штольню не ходи – лавина сдует, потом мотайся из-за тебя по прокурорам. И привези из камералки тубус со старыми планами опробования горизонта 3300. – Пузырь шампанского с меня не заржавеет! – обрадовался Житник, но Черный уже его не слушал: он грыз карандаш и, растворясь без остатка в разрезах и погоризонтных планах, думал, что делать с этой дурацкой 3-ей штольней – проб богатых накоцали много, но в рудное тело объединяться они никак не хотят... Четыре часа Сиднева ходила с рейкой по первой штольне. Савватеич не доверил ей нивелира и правильно сделал – у Лиды получилось бы ровно полградуса. Остальные члены комиссии с ними в штольню не полезли – все и без того знали, что местами уклон завышен раза в три. Вместо этого они сели пить и думать, что делать с этим Савватеичем. – Это Черствов, начальник Отдела кадров виноват... – вздохнул главный инженер по технике безопасности Владимир Аржаков, доставая из видавшего виды портфеля свертки и банки с домашними закусками. – Не понял? – выкатив свои белесо-голубые глаза навстречу собеседнику, икнул начальник разведочного участка Владимир Поле-Куликовский, сто пятидесяти килограммовый и очень индифферентный по натуре человек. – Надо было ему в милицию позвонить, в которой Савватеич до нас работал... Узнал бы тогда, что его оттуда за излишнюю принципиальность выдавили... – от возмущения Аржаков чуть было не пролил водку мимо стакана (технари водку пили из обычных 250-ти граммовых граненых стаканов, в отличие от геологов, которые предпочитали 430-граммовые эмалированные кружки). – Маркшейдер, а в милиции работал... – хохотнул Владимир Абрамчук, горный мастер. Его взяли обобрать заколы в штольне и вообще, проследить, чтобы маркшейдеров не завалило[25]. Но Абрамчук любил начальство и не смог его оставить. – Партия направила... – поморщился Аржаков. – Сидневу надо ему подпустить, за ночь она его обработает. – Так он же ее непосредственный начальник? – удивленно выпучил глаза Поле-Куликовский. – Неужели он ее своим "теодолитом" еще не промерил? – Ты чего? Невменяемый? Я же сказал, что принципиальный он. Коммунист! – Это – диагноз, – икнул Поле-Куликовский. – А Сиднева согласится? – Нальем – согласится. Только вот этот хрен моржовый Житник... Он, по-моему, на нее неровно дышит... – А на хер ты его взял? – удивился Аржаков. – Сказал, что Чернов его посылает за тубусом каким-то... С очень нужными картами, – сказал Поле-Куликовский, доставая следующую бутылку из лежащего под столом рюкзака. – Послал бы их на ... подальше. Ну, эти геологи! Вечно под ногами путаются... Савватеич с Сидневой, замученные, залепленные рудничной грязью, явились в Белый дом в восьмом часу вечера. Войдя в комнату, Лида забегала глазами по столу и, увидев одну лишь основательно початую бутылку, расстроилась. Но Поле-Куликовский, показав ладонью "Счас будет!" немедленно погрузился под стол и тут же вынырнул с двумя бутылками "Пшеничной". Ольга, решив, что после такого тяжелого дня сто граммов никому не повредят, возражать не стала. И напрасно – Сиднева выела сразу двести. Этой дозы, вкупе, конечно, с последующими тремя, хватило, чтобы не толерантная к алкоголю Ольгина компонента отключилась и не вякала до самого утра. Житника за стол не пригласили – техническое начальство всегда пило с геологами врозь (менталитет не тот, болтают много и не о том, да и просто не уважают). Он явился сам и встал в дверях, но никто на него и не посмотрел. Савватеич сконфузился, порыскал глазами по комнате и, приметив свободный стул, предложил Житнику взять его и присесть рядом с собой. Житник подошел к стулу, переместил с него на кровать офицерскую полевую сумку Аржакова и ватник Сидневой и ледоколом втиснулся в щель между Поле-Куликовским и Савватеичем. – Ты расскажи лучше как баня у тебя сгорела, – по-прежнему не обращая внимания на Житника, попросил Поле-Куликовского Аржаков. – Все по-разному рассказывают... – Он до утра рассказывать будет, давайте лучше я! – загорелась уже горящая изнутри Сиднева. И, жестикулируя и играя лицом, начала рассказывать: – Идет как-то Поле-Куликовский по базовому лагерю поздним вечером и видит, что баня загорается. Пошел он в нижнюю землянку к проходчикам и говорит тихим голосом: "Ребята... баня горит..." А проходчики, естественно, в тысячу режутся в состоянии сильного душевного волнения и на такой малохольный призыв – ноль внимания. Постоял, постоял Поле-Куликовсий рядом с ними, выглянул, увидел, что баня уже вовсю полыхает, и опять говорит проходчикам: "Ребята... баня горит..." А те отвечают: "Ты что, начальник, стоишь? Садись, давай! Наливай, вон, чаю". И опять за тысячу. Поле-Куликовкий сел на предложенное место и говорит: "Ребята, баня горит..." А проходчики торгуются: 80, 100, 140, 160... И тут дверь землянки срывает с петель – это главный механик Генка Кабалин заорал на улице: "... ... вашу ... бога ... душу ... мать ... ... горит!!!" Проходчики тут же побросали карты, выскочили и быстро потушили, то, что к тому времени еще не сгорело... – Да, командного голоса тебе не хватает... – отсмеявшись, сказал с укоризной Аржаков Поле-Куликовскому. – Имей в виду, Мазитов об этом знает... – На участке 351,5 – 472,8м уклон штольни достигает одного градуса сорока пяти минут... – встрял Савватеич, покашляв. Он был несколько придавлен показным равнодушием членов комиссии к результатам его сегодняшней деятельности. – В самом деле? – просиял, дурачась, Аржаков. – Что ж, придется снимать рельсы и задирать почву выработки... И зашептал что-то на ухо сидевшей рядом Сидневой. Та, кусая розовощекое яблоко, покивала. Житник, что-то заподозрив, всем своим сознанием устремился в их сторону, потерял бдительность и механически выпил появившийся откуда-то справа брызжущий полнотой жизни стакан водки. – В восточном штреке уклоны тоже завышены, – продолжил Савватеич. – Да ладно тебе, заладил – уклоны, уклоны. – На, лучше поешь курочки жареной... Савватеич начал есть. Житника завалило – стакан водки всегда валил его на бок, а он выпил уже два. Сиднева курила, внимательно разглядывая Савватеича. Володя Абрамчук, чуть склонив голову на бок, смотрел в ночное окошко и думал о жене и двух своих мальчиках, дожидающихся его в четырехметровой барачной комнате. Поле-Куликовский, откинувшись на спинку стула и раскинув в стороны вытянутые ноги в туристических ботинках 47-го размера, флегматично подозревал, что вряд ли ему удастся удержаться в начальниках разведочного участка до своего первого трупа[26] и придется соглашаться на горного мастера или опять устраиваться в своем домоуправлении на должность второго заместителя главного инженера. А Аржаков смотрел на часы – он договорился с дизелистом, что ровно в 10-30 тот вырубит свет по техническим причинам... Когда свет погас, Аржаков зажег керосиновую лампу и налил по стакану на посошок. Выпив, члены комиссии подхватили Житника и, пожелав спокойной ночи Савватеичу и Сидневой, ушли спать в комнату заведующей складом Нины Суслановны (завскладом в силу своего высокого положения проводила полевой сезон в сухом и хорошо отделанном Белом доме, а не как геологи и работяги в землянках разной, в зависимости от положения, степени сырости и гнилости). Оставшись наедине с миловидной женщиной, Савватеич не знал, что делать. Лида же, не обращая на него внимания, расстелила на одной из кроватей спальный мешок, вложила в него вкладыш, не спеша переоделась в беленькую ночную рубашку с маленькими голубенькими цветочками и пошла в "предбанник" чистить зубы. Когда Сиднева вернулась, Савватеич уже лежал в своей постели. Лида села к оставшемуся неубранным столу, порылась в отощавшем рюкзаке Поле-Куликовского, нашла там бутылку "Жигулевского", обрадовалась и, открыв ее о край стола, принялась попивать прямо из горлышка. Вообще-то Сиднева давно была на автопилоте и все, что она хотела, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с мужчинами, которые не могут или боятся, что не кончат, что член опадет в самый неподходящий момент. Хотя Венцепилов и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не покрывала этого удовольствия, наоборот, она, контрастируя, увеличивала его... ...В общем, Сиднева была на автопилоте, а автопилот предписывал ей говорить о деле. – Слушай, ты, верный ле... лелинец, – начала она откровенничать, оставив на потом немного пива на донышке бутылки. – Знаешь чего в экспедиции о тебе говорят?.. – Пусть говорят, – пробурчал Савватеич из-под одеяла. – Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции... Савватеич дернулся, но продолжал молчать. – И, похоже, ты на правильном пути... Но люди сомневаются: может ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое? Савватеич продолжал молчать и после того, как Лида, допив пиво, легла к нему под одеяло. И даже не отодвинулся. Это неприятно удивило Сидневу: Неужели не будет десерта? Она приподнялась на локте и внимательно посмотрела главному маркшейдеру в глаза. "Нет, мой!" – удовлетворилась она страхом, вовсю распиравшем глазные яблоки пятидесяти пятилетнего мужчины. И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью... Когда Савватеич, наконец, поверил, что эрекция вполне возможна, и, может быть, даже неизбежна, в дверь мощно забарабанили. А когда Савватеич увидел все происходящее глазами начальника экспедиции и (о боже!) Управления, щеколда оторвалась, и в комнату ворвался свирепый на вид Житник. По его глазам Лида поняла, что Аржаков шептал на ухо и ему, и что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. И, взяв с тумбочки голубенькую пачку "Ту-134", перевалилась к стене через оцепеневшего от страха Савватеича и, не обращая более ни на кого внимания, закурила. "Житник – самец... – думала она, выпуская колечки дыма к заплесневевшему фанерному потолку. – Воткнет сразу и раз пять. Утром вся в синяках буду". И, проводив глазами уходившего из комнаты Савватеича, вспомнила одноклассников, насиловавших ее на холодном деревянном полу физкультурного зала. "Маты ведь мягкие были... А они – на полу... Мальчишки..." Житник молотил всю ночь. Иногда Лида, отвернувшись, курила, иногда просто смотрела в потолок. Между третьим и четвертым разом она вырвалась к столу, выпила один за другим два неполных стакана водки и, кое-как добравшись до кровати, рухнула замертво. Утром, основательно похмелившись, Аржаков радировал начальнику экспедиции Мазитову о полной и безоговорочной капитуляции Савватеича и просил кинуть в вертолет немного водки. Лида валялась в постели, Житник, что-то точил на токарном станке, Абрамчук чистил снег, за ночь нападавший на вертолетную площадку, Поле-Куликовский говорил поднявшимся из кишлака таджикам, что если они будут красть солярку такими темпами, то весной он их на работу не возьмет... Через месяц Сиднева узнала, что беременна, и уволилась – не хотела, чтобы Житник знал, что ребенок от него. Работать никуда не пошла – тех денег, которые давал Мирный, на жизнь хватало. Пить она бросила, вернее, начала пить, как Ольга. Мальчик, названный Кириллом, родился в начале осени, слабенький, но его выходили. Когда ему исполнилось шесть лет, Лида скоропостижно умерла от печеночной болезни. Через месяц после ее смерти Кирилла определили в детский дом. |
||
|