"Сердце Дьявола" - читать интересную книгу автора (Белов Руслан)8. 1552 год. Мишель де Нотрдам – врач и мошенник. – Никаких растяжек в помине!Лишь только мы проснулись и пришли в себя, Ольга обняла меня за плечи, заулыбалась, и тут же, отстранясь, расхохоталась во весь голос. – Ты чего? – растерялся я. – Жить нам осталось, может быть, пару дней, а ты... – Это, наверное, от паров ртути... – шутя, предположил Баламут. – Я где-то слышал, что некоторые виды отравлений приводят к внезапному, но очень устойчивому помешательству. А Ольга охрипла, но смеяться не переставала еще минуты три. Наконец, отерла выступившие слезы и спросила Баламута: – Ну, как, Македонский, твой простатит поживает? – и вновь залилась неудержимым смехом. И только после этих ее слов мы с Баламутом вспомнили наши согдийские приключения двух с лишним тысячелетней давности. Посмеявшись от души, я спросил Ольгу: – Насколько я понял, ты врубилась в жизнь Роксаны, как только вкусила этого шарика? – Да... Как бы вспомнила. – И со мной так же было... – закивал Баламут. – Съел пилюлю – и сразу все вспомнил... Всю ту жизнь... Да, Баламут вспомнил все – И Роксану, и Клита, и о том, что спрятал награбленное в пещерах Кырк-Шайтана. Но решил до поры до времени не рассказывать друзьям о сокровищах. "Может быть, все это галлюцинации, засмеют, гады, да и не актуально сейчас, – подумал он. – Сначала надо вырваться отсюда". Ощущение того, что где-то, возможно, всего в нескольких десятках метров под ногами или в стороне лежит золота и драгоценностей на миллионы долларов, согрело его душу и он решил пошутить. Вдруг сделавшись серьезным, он сказал металлическим голосом: – Надеюсь, мне не придется напоминать вам о моем происхождении? – Конечно, конечно, гражданин Македонский! – заулыбалась Ольга. – Смерды мы, смерды по сравнению с Вашим превосходительством! Кстати, могу посоветовать вам хорошего врача по части мужских болезней. Посмеявшись над Колей, мы принесли из штольни рюкзаки с едой и принялись сооружать ужин. – Ну, а ты, Бельмондо, чего вспомнил? Кем был, короче? – спросил я, отчаявшись разломить окаменевшую буханку. – Мне, вот, меньше повезло, – горестно вздохнул Борис и рассказал свою историю. Бельмондо, оказывается, одну из своих жизней провел во Франции. Врубился он в нее, аккурат в 1554 году. И жизнь эта принадлежала не развеселому мушкетеру и даже не захудалому писцу Парижского суда, а простому, хотя и вполне грамотному профессиональному слуге Роже Котару. Отфутболившись в свое средневековое тело, душа Бельмондо быстренько восполнила таковую образца XVI столетия и, естественно, пожелала себе лучшей участи. Через неделю Котар рассчитался с хозяином деревенского трактира[18], мучившим его своей скупостью в течение многих лет, и потопал в ближайший город Салон. Там, на зеленом рынке, он узнал, что де Нотрдаму, известному врачу и астрологу, нужен личный слуга. Борис счел, что такой человек вполне его устроит в качестве хозяина, и отправился к нему. Де Нотрдам устроил ему тщательный экзамен, который Бельмондо выдержал с честью. Но лишь через несколько дней он понял, к кому попал – оказалось, что по-латыни его нового работодателя зовут Нострадамус... – Вы только представьте, – вздохнул Борис, – что вы слуга известного астролога и врача, внука лейб-медика самого Рене Доброго, герцога Анжуйского и Лотарингского, графа Прованского и Пьемонтского, короля Неаполитанского, Сицилийского и Иерусалимского... Представили? А если я вам скажу, что этот человек в 1544 году получил от парламента славного города Экс пожизненную пенсию за изобретение, – не падайте, умоляю, – пилюль от бубонной чумы, да, да, пилюль от чумы, то вы поймете, что я попал к отъявленному мошеннику... Мошеннику-врачу, который со временем станет лейб-медиком Карла IX и быстренько спровадит его в могилу. Короче, стал я ему помогать по врачебному делу. И несколько раз не удержался от колких замечаний по поводу его методов лечения сушеными под матрасом лопухами и хорошо протертыми ушками сентябрьских мышей. Он, конечно, заподозрил во мне колдуна, но виду не подал. Пока я, на свой страх и риск, не помог одному бедняге, страдавшему параличом и анурией... – Как это? – спросила Ольга. – А пока этот паралитик в прихожей у Мишки Нотрдама кряхтел, выноса своего тела дожидаясь, я его загипнотизировал по системе Кашпировского. Короче, выйдя из гипноза, он слугам своим навстречу выскочил... И Нострадамус, гад, приказал меня высечь за превышение полномочий и подрыв авторитета. Но после пары ударов передумал и посадил меня в чулан. Там я сидел без еды и питья три дня. Вечером третьего, он самолично принес мне кружку теплого козьего молока и сказал: – Я знаю – ты колдун! Но я не выдам тебя костру... – Мерси, благодетель, – ответил я. – Хочешь отпить из чаши дьявольских знаний? Короче, через полчаса мы сидели в столовой. Наевшись и напившись вволю, я рассказал Мишелю, как и откуда в душу Роже Котара подселилась душа Бориса Бочкаренко. Затем в порядке частной инициативы передал ему свой медицинский опыт. Это отняло у меня минут пятнадцать – мы быстро поняли, что медицинские достижения XX века в XVI-том могут использоваться весьма ограниченно и преимущественно в области санитарии и гигиены... Потом Нострадамус признался, что задумал написать стихотворную книгу предсказаний "Столетия", и хотел бы услышать мой рассказ об исторических событиях, которые произойдут в цивилизованном мире до конца четвертого тысячелетия. И тут выяснилось, что я могу назвать дату, к примеру, Варфоломеевской ночи лишь с точностью плюс-минус пятьдесят лет, гибель Непобедимой Армады – с точностью плюс-минус сто лет и так далее, вплоть до XIX века. Но Нострадамус сказал, что его такая точность вполне устраивает... Я обрадовался и предсказал открытие Америки Колумбом через восемьдесят лет, но, вот свинство, облажался – оказывается, она уже пятьдесят два года как была открыта... Но Мишка на это лишь улыбнулся и тут же взял быка, то есть меня, за рога. Вот что он мне сказал: – Все это, дорогой Барух (так он стал меня называть), чепуха... Это конечно, прославит мое имя на веки вечные, но на этом бизнеса не сделаешь. Нам с тобой надо предсказать хотя бы одно событие в ближайшем будущем. И если мы это сделаем, то до конца нашей жизни сможем врать всему свету в глаза и зашибать за это большие денежки... Ты должен, обязан, вспомнить хоть что-нибудь из французской истории... – Не получится... – вздохнул я. – На всю французскую историю в советской школе будет отпущено несколько часов, и все эти часы я проведу, играя в очко в школьном туалете... – Будешь хоть выигрывать? – А как же! – Почему "а как же"? – спросил мошенник мошенника заинтересованно. – Понимаешь, надо просто знать нижнюю карту в колоде... Ну, к примеру, незаметно подогнуть ее уголок. А сдавать надо... – Понятно... Это и у нас знают... А как же насчет французской истории, ну, скажем, за 1555-1560 годы? – Дохлое дело... – Ты правильно сказал "дохлое дело", очень правильно. Я тебя, двоечника, посажу на хлеб и воду, пока ты не вспомнишь хоть что-нибудь или не сдохнешь... – Верю... Но ничем помочь не могу... Мы, россияне, знаем только королеву Марго и Генриха IV и то по свободной прозе Генриха Манна и отечественным сериалам... "Кто укусил тебе зад!!?" – вскричал Генрих Наваррский, увидев отчетливые следы зубов на шелковой ягодице распутной своей жены... Хотя... Хотя... Эврика! – вскричал я радостнее Архимеда. – Ты знаешь, Мишунь, мне Черный, – это мой кореш – как-то рассказывал про то, как глупо погиб какой то французский гаврик, Генрих, кажется... Гугенотов который огнем жег... Послушай, точно, это ведь наш Генрих II с его Огненной палатой[19]! Тащи вина побольше, да мяса и колбас, я тебе сейчас такое расскажу! И не прошло и пяти минут, как стол ломился от еды и питья, а Мишель сидел напротив меня, как отпетый отличник на уроке классной руководительницы. – Так вот... – начал я после того, как стол свободно вздохнул от существенного облегчения. – Был, то есть будет какой то большой рыцарский турнир и фраер этот, то бишь Генрих, схватится с шотландским рыцарем. И, когда они сломают копья во втором по счету наскоке и захотят разъехаться, то кони их встрепенутся и то, что останется от копья шотландца – длинный тонкий отщеп – попадет аккурат в прорезь шлема Генриха и пробьет ему и глаз, и череп... Дикий, фатальный случай... Все дамы в округе попадают в обморок... Последние мои слова Нострадамус уже не слушал – он сочинял. Через три минуты он прочитал мне то, что получилось: – Короче, после того, как все это и в самом деле случилось, этот жулик был нарасхват, – продолжал рассказывать Борис. – Сам Карл IX к нему в 64 году приезжал... Наврал ему Нострадамус с три короба, денег кучу огреб... Пока в 66 году от подагры не умер... Да, неплохой был мужик Мишка... – задумчиво продолжил Бельмондо, помолчав. – Если бы все, что я ему рассказал, в "Столетия" вошло, мир сейчас был бы другим... Совсем другим... А он это понимал... Цитировал мне часто из Библии: "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями"... Особенно славно мы с ним поработали над Седьмой книгой, там первая половина ХХ века описывалась, а он потом в ней из 100 стихов только 42 оставил... Да бабник был что надо. Хоть и не стоял у него, но любил он за моими подвигами в дверную щель наблюдать... Молочниц приводил... Бельмондо, унесшись мыслями в XVI век, снова замолчал. Помолчав с минуту, улыбнулся: – Хотя и скотиной был порядочной... После того, как все из меня выжал, заставил канал строить – знал, гад, что я дипломированный инженерный геолог... До 59 года я его строил... 18 деревень он водой снабжал... Ну а после канала Нострадамус заставил меня свинец и всякую другую хреномуть в золото превращать, чем я и занимался вплоть до своей смерти в 1567 году... – Вот такие вот дела... Теперь я хорошо подумаю, прежде чем опять начну эти пилюли жевать... Окончив свой рассказ Бельмондо, упал навзничь в траву и уставился в голубое небо. Я незамедлительно последовал его примеру. "А ты, Черный, дернул бы куда-нибудь немедленно, ой дернул бы, хоть в Бухенвальд сорок второго, – думал я, вслед за Борисом растворяясь в небесной голубизне. – Сожгли бы тебя в печи, и смолистым дымком умчался бы ты в следующую жизнь... Как здорово все устроено... Непреходящий, неповторимый кайф, абсолютная справедливость. Ты смертен, но вечен, ты квант времени... Интересно... Выберусь отсюда, непременно создам субгениальную квантово-волновую теорию жизни... Каждая Жизнь – это и волна, особая пространственно-временная волна, распространяющаяся в вечность, и квант, частица, существо одновременно... Перерождение кванта – это и сбрасывание кожи, и смена панциря, и смена тела, это полное обновление, это отказ от надоевшего конкретного "Я"... Уставшего "Я"... О, господи, как приятно лететь в вечность, зная, что этот полет никогда не прервется, никогда не надоест, никогда не будет в тягость... И сморенный солнцем и приятными мыслями о вечной жизни, я задремал и увидел сон, который снился мне и прежде, снился, но никогда не запоминался. ...Сначала мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней, выжженной солнцем степи, среди покосившихся облупленных кибиток, каменных загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, постепенно перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе... ...И я влился в стаю таких же. Навсегда взлетев в седло, оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумно-бесконечного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед? ...Стая движется неостановимо. Вперед! Вперед! Вперед! Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Вперед! Вперед! Вперед! Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения... ...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер, пропитает вместе с ним все сущее... Вокруг удивительный мир и он движется... Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет достать и перекрыть ветвями соседние. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый жадными корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места. И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед! ...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, растерзанные соперники, изнасилованные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел... Но что это? Что-то бессмертное покидает мое уставшее от жизни тело и мчится ребенком в степь, мчится к следующей битве! Вперед! Вперед!! Вперед!!! – Послушайте, мальчики... – закончил мое путешествие в прошлое тихий голос Ольги. – Я вот о чем думаю... О продолжительности этих полетов в прошлое... До каких пор они продолжаются? Моя душа как-то неожиданно от Роксаниной отделилась. Раз – и отчалила... А ваши? – Я до смерти Котара с ним был, – ответил Бельмондо. – Я тоже... – зевнул я. – Как только душенька Клита с его телом распрощалась, так я домой и вернулся. То есть сюда, в этот загон. А ты Македонский? – Не помню, клянусь... – почему-то смутился Баламут. – Колись, давай! – вперился в его глаза Бельмондо. – Вижу, что помнишь... – Ну ладно, смейтесь! В общем, как Македонский окочурился, наша с ним душа в дочку перса-скотовода вселилась... Ну и пахла она! – А когда ты самоопределился? – спросил я. – Когда она половой зрелости достигла и вышла замуж за погонщика верблюдов... Не смог я к нему привыкнуть и отделился... Посмеявшись, Ольга продолжила осмыслять действительность: – А как вы думаете, знает Худосоков о наших полетах в прошлое? – Ты хочешь сказать: хватился ли он своих пилюль, которые Баламут из бушлата его вытащил? – уточнил Бельмондо. – Да... – Я ду-у-у-маю, нет, – зевнул Баламут. – Они под подкладкой... – Слушайте, орлы и орлицы, а помните Худосоков, тогда Сильвер, пел нам об омолаживании посредством употребления внутрь этих шариков? – перебил его Бельмондо, уже минут пять с разных ракурсов разглядывавший свое загорелое лицо в маленькое карманное зеркальце. – Чевой-то я не чувствую в себе... – Мужских гормонов!!! – прыснул я, подымаясь на ноги, чтобы немного размяться. – Дурак ты, – посочувствовал Николай. – Ты что, кошку забыл? Как он ее в забегаловке об стенку трахнул, а она только сильнее и красивше от этого стала? – Я бы сказала, что вы все выглядите куда лучше, чем в городе, – оглядев нас, улыбнулась Ольга. – Хотя, как вы знаете, молодость мужчины определяется не только внешним видом... – Курсант Чернов готов приступить к испытаниям немедленно! – отрапортовал я, выгнув грудь колесом и отдав под козырек. – Тем более, что ты после этих шариков тянешь на шестнадцать с половиной... Наверное, и растяжек не осталось, Да? Посмотри, ведь все свои... Ольга, ничтоже сумняшеся, сунула руку за пазуху и начала внимательно рассматривать свои груди. Рассмотрев, радостно воскликнула: – Ой! Нет растяжек! Совсем как до тебя, Черный! Пошли, покажу – упадешь от удивления! И, схватив меня за руку, подняла с места и, недвусмысленно улыбаясь, потащила в штольню. Через час мы стояли с Ольгой на устье штольни и жмурились на солнце. – Либо у него ничего не получается, либо по третьему разу пошел... – завистливо сказал Бельмондо, сидевший, как и Баламут, спиной к нам. Услышав эти слова, Ольга прыснула, друзья обернулись и по нашим лицам безошибочно выбрали правильный вариант ответа. Поужинав килькой в томатном соусе и размоченными в воде буханками, мы разлеглись на траве и задремали. Страха не было совсем – нам казалось, что арба нашей жизни просто зависла над пропастью, на дне которой – следующая жизнь... |
||
|