"Разлучница" - читать интересную книгу автора (Леманн Кристина)

ГЛАВА 7

Жасмин заплатила за ночь в гостинице «Хус Ахтерн Бум» и переехала в Пеерхаген, где Адельтрауд предложила ей прекрасную комнату на втором этаже с великолепным видом на море. Ветер гнал с гор темные тучи, которые к середине дня заволокли все небо. На землю то и дело проливался короткий ливень. Внизу, в гостиной, по телевизору транслировали свадьбу испанского наследника трона Фелипе с тележурналисткой Легацией. В Мадриде дождь лил как из ведра — это было плохим предзнаменованием. Корреспонденты наперебой комментировали дефиле дворянской знати по красной ковровой дорожке. Николь расположилась на диване и красила ногти на руках и ногах.

— Все с точностью до мелочей занесено в протокол, — говорила она, повторяя то, что прочитала в одном из журналов. — Только королева София может надеть длинное платье. Для других женщин это непозволительно.

Жасмин устроилась с Роней за шахматной доской и объясняла девочке правила игры. Она заметила, что ребенок спокойно мог высидеть два часа без еды и при этом много разговаривать. Наверное, страсть к болтовне досталась ей по наследству через отца от бабушки. Жасмин узнала от нее много нового о Лауре и ее романе с каким-то учителем аюрведы[10], о Пеерхагене и его жителях: для дедушки его сигара на ночь была святым делом; Северин собирался после свадьбы стать исполнительным директором холдинга; Адельтрауд мечтала о круизах и искала себе замену в берлинском агентстве. Этого она хотела только наполовину, так как, в принципе, работа ей нравилась. Только о своем отце Роня ничего не рассказала.

Когда Николь на короткое время покинула комнату, девочка придвинулась поближе к Жасмин и прошептала:

— А Николь — эгоистичная дрянь, и ей нужны только деньги дяди Северина. Он никогда не будет с ней счастлив.

Потом вернулась Николь, и Жасмин не успела спросить, от кого Роня услышала это. Ее слова очень напоминали то, что Жасмин уже слышала от фрау Розеншток. Возможно, в агентство Глории они писали вместе.

На экране телевизора появился принц Фелипе, который стоял у алтаря в ожидании своей невесты. Лил сильный дождь, и она не могла идти по красной ковровой дорожке под руку со своим отцом. Ее посадили в машину, с трудом вместив в салон платье и шлейф.

— Бедный Фелипе! — Лицо Николь скривилось в сострадательной гримасе. — Он, наверное, думает, что с его невестой что-то случилось.

— Навряд ли, — возразила Жасмин. — В Испании принято, чтобы невеста заставила жениха немного подождать. Как минимум минут двадцать.

Наконец невеста подъехала в закрытом старом «Роллс-Ройсе», принадлежавшем когда-то Франко.

— Боже, какая она худая! — воскликнула Николь. — Скажи мне, ты считаешь ее красивой? Не слишком ли она худая и высокая? Посмотри, она даже не улыбается, и… — Николь выпрямилась. — Посмотри, как она ругает свое сопровождение!

Длинный шлейф невесты запутался где-то у входа в церковь. Дети, которые шли вслед за ней с букетами цветов, стали спотыкаться, и торжественное шествие было нарушено. Началась небольшая суматоха.

— Это что, ее отец? — с оттенком возмущения спросила Николь. — Вообще-то, он разведен. Наверняка для них это большая проблема. Разведенные родители возле короля в католической церкви? Он случайно не коммунист ко всему прочему? Скорее всего, Фелипе сказал: «Или она, или никто». Короче говоря, или он получит согласие жениться на ней, или отрекается от престола.

— Шах! — внезапно закричала Роня.

Жасмин не уследила за ее ходами и вынуждена была признать поражение:

— И мат. Ты выиграла.

Роня ликовала, не подозревая, что она только что выиграла у женщины, которая как-то обыграла в шахматы на компьютере одного Фрица, набрав больше двух тысяч Эло.

— Посмотри, Жасмин, — не успокаивалась Николь, — как Фелипе влюблен в эту худощавую девицу. Он, наверное, сам попросил, чтобы его с ней познакомили. Представь: ничего не подозревая, ты идешь на вечеринку, а тебя знакомят с наследником престола. А потом он просит у тебя руки. Конечно, кто же откажется? Когда они наконец поцелуются? Но знаешь, я бы не позволила, чтобы мой муж вот так, на балконе, в присутствии людей, обцеловывал меня.

В то время как Николь и Жасмин сидели у телевизора в ожидании поцелуя Легации, который так и не состоялся, Фальк встречался с потенциальным покупателем яхты. Он расплатился с Хайко, который помог ему привести в порядок «Santa Lucia», и теперь показывал судно приехавшему из Гамбурга мужчине лет сорока, одетому в льняные брюки и вылинявший свитер. Тот семь лет провел в море и сейчас поднимался по трапу с дистанционным управлением на запястье.

— Прекрасное оснащение спортивного судна, — похвалил он с видом знатока. — Как хорошо, что вы нашли для меня время. У меня как раз были дела в Ростоке, и я подумал, а не позвонить ли мне вам, чтобы хоть одним глазком взглянуть на ваше судно. Оно довольно-таки старое, да?

— Это «Santa Lucia», год выпуска 1928, — начал Фальк, мгновенно войдя в роль профессионального маклера. — Она была полностью восстановлена восемь лет назад и оснащена современной техникой. Благодаря классическому корпусу и длинной килевидной форме, этот морской ветеран превратился в комфортабельный парусник со всеми соответствующими качествами.

Покупатель работал в СМИ. У него была вполне типичная внешность для парней, которые трудились в офисе, коротко постриженные волосы, а на щеках однодневная щетина — признак успешной изворотливости.

— Судно построено из клепаной стали, — продолжал Фальк, с максимальной четкостью перечисляя параметры своего детища. — Длина палубы — 16,2 метра, общая длина — 19,2 метра. Ширина — 4,2 метра, высота внутренних помещений — 2 метра. Вес — 43 тонны, высота грот-мачты и бизань-мачты — 19 метров, общая площадь — 60 квадратных метров, грот — 40 квадратных метров, шестицилиндровый мотор Перкина с мощностью 136 лошадиных сил. Бак вмещает тысячу литров горючего. Возможность автоматического управления, эхолот со встроенным GPS-навигатором.

Шлепая босыми ногами по палубе, Фальк повел покупателя в кормовой отсек и дальше, внутрь яхты.

— Как видите, тут шесть коек в трех изолированных каютах, два туалета, душ, кухонный уголок с холодильником, плитой и кофеваркой.

В иллюминаторе сквозь капельки дождя виднелись размытые очертания соседнего парусника. Фальк открыл следующую дверь.

— Кроме того, чтобы поговорить и расслабиться, вы можете использовать кают-компанию с телевизором, плеером и всякой всячиной.

— А попугай тоже идет в придачу к яхте? — поинтересовался гость из Гамбурга, явно с претензией на юмор.

Фальк улыбнулся.

— Он просто никак не может со мной расстаться. Пару лет назад попугай залетел сюда случайно и остался. Но если он захочет, то может покинуть яхту.

— Да! — подтвердил серый попугай старушечьим голосом. Переступая с одной лапы на другую, он ходил по настенной жерди около иллюминатора и грыз семечки, повсюду разбрасывая шелуху.

Фальк оставил дверь открытой и продолжил экскурсию по яхте. Лицо покупателя постепенно принимало новое выражение, что так было знакомо Фальку по его наблюдениям за некоторыми владельцами яхт. В любом случае эта яхта никогда не принадлежала ему полностью, как он ни нахваливал ее, потирая подбородок, согласно кивая и показывая каждую мелочь. Когда они снова вернулись на палубу, ливень как раз закончился. Все блестело и сверкало на солнце.

— Очень даже неплохо, — заметил мужчина. — И в хорошем состоянии.

Фальк почесал пальцем ноги косточку другого пальца и оперся о стену, чтобы не упасть. Он привык всегда за что-то хвататься, даже если судно спокойно стояло в гавани. Это объяснялось тем, что он всегда выходил в море один-одинешенек, и если бы оказался за бортом, то никто бы ему не помог.

— И сколько вы хотите получить за нее?

— Триста тысяч.

— Торг уместен?

— Извините, но я не торгуюсь.

Покупатель скривил лицо: «Ну-тогда-и-не-надо».

— Видите ли, — объяснил Фальк, — если человек не хочет продавать судно, но вынужден, то он не торгуется. Если вы ее не покупаете, то, в принципе, меня это устраивает, поскольку я мог бы на ней прокатиться еще раз…

Мужчина прищурил глаза. Казалось, что он все понял.

— Игровые долги — долги чести, да? — Он засмеялся.

— Если бы вы произнесли это в присутствии кого-то еще, — спокойно сказал Фальк, — то я заявил бы на вас в суд за клевету. Вы меня поняли?

— Успокойтесь. Меня это вообще не касается. Когда я могу прийти сюда со своими друзьями и опробовать яхту?

— В любое удобное для вас время.

— Давайте в следующую пятницу. Тогда у нас будут целые выходные.

— К сожалению, меня это не совсем устраивает, — ответил Фальк и пояснил: — Мой брат женится. Но в субботу утром я в вашем распоряжении.

— Хорошо. Я вам позвоню. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что в августе я могу получить ее?

Фальк кивнул.

— Договорились. — Покупатель протянул руку, Фальк ударил по ней в знак согласия. С непоколебимым спокойствием он еще раз посмотрел на мужчину, который спускался по трапу.

Пять долгих лет «Santa Lucia» была его домом, его спасением, убежищем, логовом — всем сразу. Шесть лет он вкалывал с утра до вечера, чтобы позволить себе эту яхту. Шесть долгих лет он провел на острове Кос.

Он спал на пляже, в заброшенных обветшалых домах, затерявшихся в зарослях оливковых деревьев, а под конец — у одной вдовы в комнате возле хлева с ослом. Некоторое время у него ничего не было, кроме пары шорт и часов. В те времена Фальк нередко голодал; иногда туристы, которых он учил кататься на паруснике, угощали его крестьянским салатом и кусочками рыбы.

Фальк почти ничего не видел на острове Кос, разве что бухту Мастихари, куда он случайно приплыл в девятнадцатилетнем возрасте. Когда на море был ветер, ему удавалось заработать несколько драхм, давая инструкции по управлению парусниками. Если ветра не было, то Фальк оставался ни с чем. И так было каждое лето. Зимой он помогал в яхт-клубе, шлифовал и красил чужие яхты. Со временем его, сумасшедшего немца, стали ценить. Когда приходили туристы или самоуверенные любители приключений, чтобы взять напрокат двухмачтовое судно, а не какую-то маленькую лодку, в яхт-клубе не раздумывая готовили катер и звали немца, так как тихие воды в бухте были весьма коварны. Отплывать далеко от острова было опасно: южный ветер подхватывал лодку и нес ее в открытое море, и мало кто сумел бы самостоятельно вернуться назад. Тогда и присылали немца на катере, чтобы он брал парусник на буксир и тянул его против ветра. Каждую заработанную драхму Фальк вложил в «Santa Lucia». Он нашел ее в саду одного разрушенного дома и сразу же влюбился в нее. Она была перевернута набок, опущенная мачта чудом уцелела. Эта яхта принадлежала одному греку, которому выгоднее было продать дом или земельный участок. Но когда он заметил, что немец был готов заложить за нее свою жизнь, запросил намного больше, чем стоил его дом.

Возможно, местные жители до сих пор вспоминают странного немца, который был беднее церковной мыши, потому что влюбился в судно, требующее не меньше внимания и самопожертвования, чем красавица-жена. Никто не смеялся над ним — люди только улыбались, качая головой. Вдова, которая отдала ему комнату возле хлева, не уставала молиться за него.

В последний год некоторые знакомые, которым позволялось угощать его едой, расценивали их отношения как семейные. Фальк не пил, не бездельничал. Он не был одним из тех хиппи, которые бесплатно кормились на этом солнечном острове. Целью его жизни было судно.

Когда Фальк наконец с помощью нескольких жителей Мастихари все-таки спустил «Santa Lucia» на воду и поднялся на борт, у него не было ничего, кроме этого судна, пары обрезанных джинсов, запаса воды и продуктов на один месяц.

Стоял сентябрь, когда он покинул насквозь пропитанный солнцем остров Додеканес и вышел в Атлантический океан, взяв курс на Афины, чтобы потом пройти Сицилию, Сардинию и Майорку. У Гибралтара он вытащил из воды пятерых полумертвых марокканцев, среди которых было трое детей (их мать умерла на «Santa Lucia» от истощения). Когда он вместе с беженцами входил в гавань Тарифы, его арестовали за незаконный перевоз иностранцев и отобрали судно.

Месяц он провел в тюрьме, пока не выяснилось, что он не какой-то там бездомный бродяга, а сын очень богатого фабриканта. В середине октября Фалька выпустили на волю и отдали двухмачтовую яхту. У него снова ничего не было, кроме пары брюк, майки и рубашки, полученных в подарок от сердобольного тюремного надзирателя.

Целый месяц он проработал в грузовом порту, чтобы купить себе пальто, обувь и продовольствие. Воды Атлантического океана оказались буйными. Когда в конце января он вошел в Нордерней, было всего около трех градусов выше нуля.

И только в Германии, не имея ни гроша в кармане, Фальк почувствовал, что его путешествие стало поистине несносным.

Фальк спустился вниз и сделал себе кофе. Отпив глоток, он пошел в каюту, чтобы надеть носки и туфли. Он нежно провел рукой по гладкому благородному дереву, из которого была сделана койка.

Это судно пережило вместе с ним самые ужасные моменты его жизни, его страх, его разочарование, его надежды. Он лежал в этой койке и мечтал, чтобы ему дали еще один шанс. Сюда он вернулся после унизительного разговора со своим отцом. Положив руки на штурвал, Фальк старался успокоиться. Сильный ветер поднимал брызги, и казалось, все его проблемы превращаются в серебряную пыль.

Фальк допил кофе, взял куртку, поднялся на палубу, запер кормовую каюту и, проворно спустившись по трапу, покинул судно. Из-за дождя отдыхающие попрятались в ресторанах и кафе. На пляже резвились ребятишки, одетые в дождевики и резиновые сапоги. Фальк поехал на такси в Пеерхаген. Только сейчас он осознал, что продал свою яхту. Стиснув зубы, он тряхнул головой и пробормотал себе под нос:

— Проклятая гордость. Однажды она погубит тебя.

— Прошу прощения, — вежливо отозвался шофер.

На кухне Зиглинда как раз собиралась выпотрошить, посолить, промариновать и обвалять в муке палтуса. Фальк удивился, заметив, что его дочери на кухне не было. Он нашел ее в кабинете деда. Роня сидела за компьютером, изучая шахматные программы.

— Я выиграла, — сообщила она ему. Ее темные глаза блестели от радости. — Я обыграла в шахматы Жасмин.

— Вот здорово! — Фальк подошел к окну.

Внизу, на лужайке за домом, за садовым столиком сидели Жасмин и Северин и вели оживленную беседу. Жасмин была в джинсах, и ее попка округлой формы казалась просто великолепной. Фальк с трудом оторвал от нее взгляд.

— Это действительно здорово! — возбужденно произнесла Роня. — Потому что Жасмин когда-то выиграла какое-то эпо или евро…

Фальк повернулся к ней.

— Скорее всего, ты имеешь в виду Эло. Рейтинг шахматистов?

— Да, Эло. Я это и хотела сказать. А что такое Эло?

— Это такой метод счета очков, названный в честь господина Эло, если я не ошибаюсь. Может быть, попросишь Жасмин, чтобы она тебе это лучше объяснила? Чем ты вообще сейчас занимаешься?

— Жасмин сказала, что можно играть в шахматы по интернету. Мне нужно еще много тренироваться. Папа, можешь купить мне электронные шахматы?

Фальк пожалел, что затеял разговор о шахматах, но с уверенностью сказал:

— Я думаю, что если ты внесешь это пожелание в список подарков на твой день рождения, то оно непременно исполнится.

— Но мой день рождения только в ноябре.

— А мой день рождения в октябре.

— Но ты ведь можешь купить себе все, что хочешь.

— Но я и работаю для этого.

— И что же ты делаешь? Ты не работаешь, а ходишь на вечеринки и везде суешь свой нос. — Фальк услышал в ее словах упреки Лауры и почувствовал, как кровь прилила к лицу и в висках застучало. — Если вдруг ты снова проиграешь все деньги, то бабушка всегда даст тебе еще. А на меня никогда ничего не остается.

— Роня, только не надо так! — хрипло произнес Фальк. — Ты не должна говорить мне такое. Поняла? А своей матери можешь передать: если она еще хоть раз скажет, что я… — Он замолчал, тяжело дыша.

Роня побелела и уставилась на него огромными глазами Лауры.

— Я тебя ненавижу! — внезапно закричала она. — Ты такой подлый! — Девочка соскользнула со стула и выбежала из комнаты.

Фальк провел обеими руками по волосам. Что же он снова натворил? Сколько он ее знал, Роня впервые проявила интерес к чему-то другому, не считая мороженого и печенья, а он все испортил.

Жасмин была, наверное, права, и он действительно плохой отец. Ему было девятнадцать лет, когда он покинул Германию, а Роне — всего лишь полгода. Фальк узнал ее, когда девочке исполнилось почти семь. Первое время, когда он приходил к Лауре в гостиницу, дочь пряталась от него и не хотела идти с ним. Да и Лаура всячески возражала против их общения, так как ей казалось, будто ребенок становился агрессивным после каждой встречи с отцом. Не Фальк, а старик Розеншток пригрозил Лауре подать жалобу в суд по делам несовершеннолетних, если она и дальше будет препятствовать общению дочери с ее родным отцом. Было очевидно, что Понтера Розенштока не так волновала внучка, как боязнь того, что его сын будет уклоняться от отцовских обязанностей.

Фальк вздохнул и сел за компьютер, чтобы выключить его, но потом зашел на страничку своего почтового сервера.

Пока компьютер гудел, он снова выглянул из окна, чтобы посмотреть на лужайку за домом.

Жасмин и его брат все еще сидели там, весело о чем-то болтая. Она оживленно жестикулировала. На лице Северина была легкая, слегка глуповатая улыбка. Если бы Фальк не был так слеп в том, что касалось моды, то заметил бы, что под джинсы Жасмин надела коричневую приталенную вязаную кофточку, которая как нельзя лучше подчеркивала ее фигуру. В его голове вдруг мелькнула смутная мысль: «Она просто так не отступится». Но уже через минуту, когда он перевел взгляд на монитор, ему было бы трудно вспомнить, какого же цвета одежда у Жасмин.

Потом Фальк вспомнил о «Santa Lucia», и это моментально омрачило его мысли. Он просмотрел свою электронную почту, ответил на пару писем и закрыл все программы. Снова выглянув в окно, он увидел, как Жасмин положила руку на стол, а Северин накрыл ее своей ладонью. На мгновение оба застыли, а потом Северин, бросив быстрый взгляд на дом, убрал свою руку.

— Дурак! — пробормотал Фальк, не отдавая отчета тому, что он хотел сказать. Экран еще не успел погаснуть, как открылась дверь и в комнату вошел отец.

— А, вот ты где…

Фальк сжал губы, чтобы, объясняя, почему он оказался в его кабинете, не ляпнуть ничего лишнего.

— Разумеется, ты можешь пользоваться моим компьютером, — сказал Гюнтер Розеншток, взявшись за дверную ручку. — Но было бы лучше, если бы ты сначала ставил меня в известность.

Фальк медленно поднялся из удобного кресла. Если отец не собирался задерживать его, то должен был убрать руку и пройти в кабинет, но, судя по всему, он не хотел этого делать. Помедлив, Гюнтер посмотрел на Фалька и заявил:

— Если ты нуждаешься в рабочем кабинете, то, наверное, тебе следовало бы подыскать какую-нибудь квартиру.

Фальку нечего было возразить, так как он и сам подумывал о собственном жилье и даже пытался найти что-нибудь подходящее. Он сделал шаг к двери и почувствовал, как его тело невольно напряглось. Отец поспешил убрать руку, чтобы не мешать ему пройти. Фальк усмехнулся: блокада была прорвана, проход к двери освобожден. Но в ту же секунду он устыдился. Неужели он, молодой, крепкий мужчина, угрожал отцу силой своего тела, пусть это и было чисто символически?

— Тебе не кажется, — продолжал Гюнтер Розеншток в своей тихой, но настойчивой манере, — что Роне тоже было бы хорошо, знай она, где ее дом. Конечно, все мы ее здесь любим, но что это за выходные с отцом, если ребенок остается с дедушкой и бабушкой, а отец занимается своими делами? Ты нужен своей дочери. Нравится тебе это или нет, но у тебя есть обязательства.

Фальк молчал, не делая никаких попыток поддержать разговор с отцом.

— Отвечай, пожалуйста, когда с тобой разговаривают, Фальк. Мы же одна семья. Мы должны общаться между собой, если ты этого еще не понял.

— Да, отец, — выдавил из себя Фальк, быстро посмотрел отцу в глаза и тут же отвернулся. Затем он вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Понтер Розеншток уселся за стол, снова включил компьютер и погрузился в свои мысли, стараясь не думать о плохом.

Он никак не мог найти подход к Фальку. Чем взрослее становился его младший сын, тем труднее ему с ним было.

Фальк всегда отличался замкнутостью и упрямством. Но когда он был мальчишкой, на него хоть приятно было смотреть. Гюнтер представил черноволосого подростка с живыми черными глазами на выразительном лице. Сколько он помнил, тот всегда был хулиганом. Фальк не избежал ни одной порки, заработал себе не один шрам, не оставил без своего участия маломальской проделки. Даже Северину иногда попадало из-за него. Тот был слишком порядочным, чтобы выдавать своего младшего брата. Он мог только тихо защищаться от желаний Фалька, который беззастенчиво стремился обладать всем, что было у Северина.

За обеденным столом Фальк с азартом спорил за каждый кусок, вызывая у Гюнтера Розенштока неловкость и досаду.

Он сам вырос в многодетной семье и по себе знал, как нелегко жилось после войны таким семьям. Но стол, который накрывала Адельтрауд, всегда был изобильным.

Фальк создавал проблемы везде, где только мог, и им с женой не было ни минуты покоя. То ли из простого упрямства, то ли из-за глубоко спрятавшегося в нем страха или по какой-то другой причине, которую он сам не мог осознать, Фальк постоянно попадал в неприятности.

Учителя жаловались на него. Его успехи в школе были ужасающими. Понтер до сих пор хорошо помнил, как его тринадцатилетний сын стоял перед ним, сжав кулаки и стиснув зубы, — это было еще на вилле в Люнебургер Хайде.

— Как ты вообще представляешь себе свое будущее? — спрашивал он Фалька, но уже тогда этот отчаянный сорванец предпочитал оставлять его вопросы без ответа. Переезд в Пеерхаген сначала пошел ему на пользу. Он устроился в морскую аварийно-спасательную службу и получил удостоверение на вождение разных судов. Казалось, что наконец-то можно было вздохнуть с облегчением, но Фальк так и не угомонился.

Пассивность в отношении будущего, нелюбовь к делу отца, деньги и слишком много свободного времени плохо сказались на нем. Тем временем Гюнтер Розеншток постарел. Адельтрауд, постоянно находившаяся в ожидании плохих новостей о Фальке, невыносимо устала. Каждый телефонный звонок приносил все новые неприятности: то автомобильная авария, то в состоянии опьянения упал в портовый бассейн, то пропал в шхерах Дании. А однажды в доме появились полицейские по случаю одной вечеринки на пляже, во время которой кто-то из парней перебрал наркотиков. Когда ему только исполнилось восемнадцать, Лаура из гостиницы «Хус Ахтерн Бум» забеременела от него. Но Фальку до этого не было дела: он проводил время в увеселительных заведениях. До сих пор никто не знал, сколько денег он просадил в казино в Баден-Бадене.

Когда Адельтрауд и Фальк только вернулись из поездки в Нью-Йорк, Северин переговорил с матерью и сознался, что ему пришлось из ростокской бухгалтерии украсть чеки клиентов на сумму в несколько сотен тысяч марок. Эти деньги он перевел на свой счет, чтобы таким образом погасить карточные долги Фалька. Больше всего Понтера Розенштока бесила трусость Фалька. Если бы он, обладая наглостью, подделал бы подпись на одном из чеков или сделал бы что-то в этом духе, возможно, это как-то подняло его в глазах отца. Но то, что он подставлял старшего брата, вызывало ярость и возмущение. Со слезами на глазах Северин просил отца не трогать Фалька. Он, Северин, был согласен отдать эту сумму из собственной доли наследства. Один раз ему пришлось помочь брату.

Адельтрауд тоже умоляла Понтера не выгонять сына из дому. Он всегда был ее любимцем. К счастью — если в этом случае вообще уместно говорить о счастье, — Фальк был настолько тактичным (или же просто-напросто ему не хватало мужества), что сам принял решение и внезапно исчез. Как будто сквозь землю провалился. Шесть лет о нем никто ничего не слышал. Конечно, Адельтрауд не умерла после случившегося и даже как-то успокоилась. Уже после всего этого Гюнтер должен был простить Фалька. Спустя несколько лет Адельтрауд призналась мужу, что каждые полгода сын посылал ей открытку с острова Кос. По крайней мере, у него хватило ума хотя бы успокоить мать.

А вот свою дочь Фальк бросил на произвол судьбы. Когда Розенштоки узнали от Лауры, что Фалька разыскивают представители совета по делам молодежи, Гюнтер взял выплату алиментов на себя. Он передавал девочке подарки и отдельно отсылал деньги на поездки и школьные экскурсии.

Как-то зимой — Гюнтер помнил это как сейчас, — в один прекрасный холодный январский день, перед их дверью внезапно появился Фальк. В своей потрепанной одежде он был похож на бродягу, а его взгляд напоминал взгляд голодного хищного зверя. Но он был хозяином сверкающей старой яхты, отремонтированной и пришвартованной в гавани Варнемюнде. В Кюлюнгсборне не было тогда еще порта для яхт, и он пришел за деньгами, чтобы оплатить простой своего судна.

Ни слова о прощении. Никаких объяснений, но и никаких отговорок. После того как Адельтрауд вдоволь наобнималась с сыном, выплакав все свои слезы от счастья, и наконец оставила его в покое, Фальк задал единственный вопрос.

— Ты дашь мне еще один шанс? — спросил он, уставившись на отца своими пронзительными темными глазами.

В этой сцене было что-то такое, отчего при воспоминании о ней у Понтера до сих пор по спине бегают мурашки.

В тот же момент Адельтрауд все простила сыну. Он стоял перед ней, и все было понятно и естественно. Понтер Розеншток тоже это понимал. В Фальке что-то изменилось, и эта перемена как бы призывала к прощению. С тех пор старик больше всего сердился на его необъяснимое, наглое честолюбие, с которым сын тогда вернулся домой. Розеншток так никогда и не узнал, чем именно занимался его младший сын эти шесть лет, но он видел, что Фальк повзрослел, остепенился, стал сдержанным и уверенным в себе. Разумеется, нельзя отказать тому, кто просит дать хотя бы еще один шанс. Но Фальк так просил, как будто имел на это полное право.

Гюнтер до сих пор приходил в ярость, вспоминая упрямое выражение на его лице.

Фальк исправно вернул отцу все деньги, потраченные им на содержание Рони. В течение трех лет он вернул и те шестьсот тысяч марок, которые Северин украл для него. Очевидно, Фальк неплохо зарабатывал, устроившись маклером по продаже яхт для высших кругов общества. Для Адельтрауд он стал образцовым сыном — надо отдать ему должное. Он всегда был готов помочь по дому, проявлял заботу и ласку. Мать была счастлива, что он бросил свои бунтарские замашки и всячески избегал семейных конфликтов. Но в сущности, это его молчание изматывало всех еще больше. На все просьбы Понтера Розенштока дать ему объяснения, на которые он, как отец, имеет полное право, Фальк отвечал молчанием. Казалось, что сын просто пренебрегает мнением отца.