"Зеркало тетушки Маргарет" - читать интересную книгу автора (Скотт Вальтер)

ГЛАВА I

Ты любишь (начала тетушка) зарисовки общества былых времен. Хотелось бы мне набросать тебе портрет сэра Филиппа Форрестера, баловня и любимца аристократических кругов Шотландии конца прошлого века.

Сама я никогда его не видела, однако ж рассказы моей матери в красках расписывали его ум, доблесть и беспутство.

Веселый рыцарь сей процветал примерно в конце семнадцатого — начале восемнадцатого века.

Он слыл сэром Чарльзом Изи и Ловеласом своего времени и края, прославленным числом сыгранных дуэлей и ловко проведенных интрижек.

В свете он пользовался безоговорочным восхищением, и ежели мы сопоставим это с одним-двумя дошедшими до нас эпизодами из его жизни, за которые, «когда бы писан был один закон для всех сословий», его следовало бы, по меньшей мере, повесить, то популярность подобной особы воистину доказывает, что наше время стало во много крат пристойнее времен минувших, если и не добродетельнее их — или же, что в ту пору вынести приговор лицу благородного происхождения было куда как труднее, чем теперь, и, соответственно, что титул тогда даровал своему обладателю множество привилегий и полное отпущение грехов.

Ни одному нынешнему повесе не сошла бы с рук история столь гнусная, сколь история Красотки Пегти Гриндстоун, дочери мельника из Силлермилса — дело едва не дошло до генерального прокурора Шотландии. Но сэру Фнллипу она принесла не больше урона, чем приносит град каменному очагу. Его все так же радушно принимали в свете, и он обедал с герцогом А. в день похорон несчастной девушки. Она умерла от разбитого сердца.

Впрочем, к моей истории это не имеет ровным счетом никакого отношения.

Сперва упомяну о родне, друзьях и знакомых веселого рыцаря, и обещаю, что не буду излишне многословна.

Но для достоверности моей истории тебе необходимо знать, что сэр Филипп Форрестер — неотразимый щеголь, элегантный баловень высшего общества — женился на младшей мисс Фальконер из рода Кингс-Коплендов.

Старшая сестра помянутой леди ранее стала женой моего деда, сэра Джеффри Ботвелла, и, надо сказать, принесла нашей семье немалое приданное.

Да и за мисс Джемаймой, или, как ее чаще называли, мисс Джемми Фальконер, также давали около десяти тысяч футов стерлингов — весьма лакомый кусочек по тем временам.

Две сестры были до крайности несхожи меж собою, хотя пооди-Ночке каждой из них находились свои поклонники.

В леди Ботвелл отчасти сказалась древняя кровь Кингс-Коплендов: она была храбра, хотя и не до безрассудства, честолюбива и страстно желала возвысить свой дом и свою семью.

Сказывают также, она изрядно понукала и пришпоривала моего деда, человека от природы вялого, но которого, если, конечно, молва его не оклеветала, влияние супруги вовлекло в некие политические неурядицы, от которых, по чести говоря, разумнее было бы держаться в стороне.

Впрочем, леди Ботвелл была женщиной высоких принципов и, как свидетельствуют некоторые ее письма, все еще хранящиеся в моем резном дубовом ларце, обладала чисто мужским здравым смыслом.

Джемми Фальконер во всем являла полнейшую противоположность своей сестре.

Разумом она не блистала, интересы ее ограничивались лишь кругом самых обыденных вещей. А красота, покуда не поблекла, по большей части, заключалась в правильных и утонченных чертах лица, лишенных особенной живости и выразительности.

Но даже и эти скромные чары увяли в неудачном браке.

Бедняжка испытывала нежнейшую привязанность к своему супругу, встречая в ответ лишь черствое, хотя и учтивое равнодушие, кое ранило ту, чье сердце было столь же нежно, сколь разум слаб, больнее, нежели могло бы ранить самое грубое обращение.

Сэр Филипп был сластолюбцем, то есть полнейшим эгоистом, чей нрав и характер более всего напоминали его рапиру, острую, отточенную и сверкающую, но несгибаемую и беспощадную. И поскольку он безупречно соблюдал все общепринятые ритуалы вежливости по отношению к своей госпоже, то сумел лишить ее даже людского сострадания — вещи ненужной и бесполезной, когда страдающая сторона обладает ею, однако ж для леди Форрестер больнее всего было знать, что она обделена даже и этим.

Светские сплетни не преминули предпочесть грешника-мужа страдалице-жене.

Иные называли ее малодушной бедняжкой и заявляли, что обладай она хоть толикой отваги своей сестры, то сумела бы так или иначе образумить мужа, будь он хоть самим забиякой Фальконбриджем. Большая же часть их знакомых изображала беспристрастие и почитала виновными обе стороны, хотя, собственно-то говоря, из этих двух сторон одна была угнетателем, а другая — угнетаемой. Эти знакомые выступали в таком тоне:

— Разумеется, никому и в голову не придет оправдывать сэра Филиппа Форестера, но ведь все мы хорошо его знали, и Джемми Фальконер следовало бы с самого начала понимать, на что она идет.

— И вообще, с чего это она польстилась на сэра Филиппа?

— Да он бы на нее и не взглянул, если бы она сама не бросилась ему на шею со своими разнесчастными десятью тысячами фунтов впридачу. Ручаюсь, коли он охотился за деньгами, так она отравила ему все удовольствие от сделки. Уж я-то знаю, где сэр Филипп мог бы выгадать значительно больше.

— А если ей нужен был муж, тогда почему бы ей не постараться устроить так, чтобы дома ему было уютно, чтобы там все было опрятно и в самом лучшем стиле? Почему бы не приглашать почаще его друзей вместо того, чтобы надоедать своими плаксивыми ребятишками? Говорю во всеуслышание, по моему мнению, умная жена, которая знала бы, как с ним управляться, мигом превратила бы сэра Филиппа в примерного семьянина.

Впрочем сии прелестные критикессы, стройным хором восславляющие услады домашнего очага, начисто забывали о том, что краеугольным камнем во всей этой ситуации является стесненность в средствах, и что для того, чтобы радушно принять у себя светское общество, оплатить все расходы на угощение должен был бы сам сэр Филипп, чьи доходы (весьма оскудевшие) отнюдь не позволяли сочетать затраты на широкое гостеприимство с теми menus plaisirs (маленькие удовольствия), в коих достойный рыцарь никогда себе не отказывал. Засим, вопреки всем мудрым суждениям его светских приятельниц, сэр Филипп предпочитал расточать свои чары где угодно вне дома, покидая постылое жилище и немилую супругу.

Наконец, всерьез озаботившись своими денежными делами и уставши даже от того краткого времени, что он проводил в своем безрадостном доме, сэр Филипп Форрестер вознамерился предпринять поездку в Европу в качестве волонтера.

В высшем обществе в те годы это было весьма распространено, и наш рыцарь, вероятно, пришел к мнению возвысить его образ beau garson (славный малый), но не впасть в излишний педантизм — просто необходим для поддержания того исключительного положения, что занимал он в глазах света.

Решение сэра Филиппа ввергло его жену в пучину агонии и мук ужаса, проявление коих столь раздражало достославного баронета, что он, вопреки своему обыкновению, не счел за труд попытаться смягчить ее тревогу, и тем снова и снова заставлял ее проливать слезы, в которых скорбь была уже смешана с удовольствием.

Леди Ботвелл как милости просила разрешения сэра Филиппа приютить в своем доме сестру и ее детей на время его пребывания в Европе.

Сэр Филипп охотно принял предложение, которое разом избавляло его от лишних расходов, заставляло умолкнуть досужих сплетников, кои иначе, чего доброго, могли бы пустить слух о том, что он, мол, бросил жену и детей, и вдобавок еще и доставляло удовольствие леди Ботвелл — к даме этой он испытывал немалое уважение, ибо она всегда говорила с ним свободно и начистоту, а иной раз и резко, не страшась ни его едкого остроумия, ни репутации в свете.

За день-два до отъезда сэра Филиппа леди Ботвелл взяла на себя омелость в присутствии своей сестры прямо задать ему вопрос, который часто мечтала, но не отваживалась высказать его робкая жена:

— Скажите, сэр Филипп, куда направите вы путь, попавши в Европу?

— Отправлюсь пакетботом из Лита в Хелвет.

— Это я и сама понимаю, — сухо отозвалась леди Ботвелл. — Но думается мне, вы же не задержитесь в Лите надолго, а посему мне бы хотелось узнать, куда вы поедете дальше.

— Милая моя леди, вы задаете мне вопрос, — ответствовал сэр Филипп, — который я еще не осмеливался задать сам себе. Ответ зависит от хода войны. Я, разумеется, первым делом посещу ставку главнокомандующего, где бы она к тому времени ни находилас, вручу верительные письма, узнаю о благородном искусстве войны все, что надобно знать жалкому дилетанту, и, наконец, своими глазами полюбуюсь на все то, о чем мы так много читаем в официальных сообщениях.

— Также я от души надеюсь, сэр Филипп, — продолжила леди Ботвелл, — что вы не забудете о том, что являетесь мужем и отцом, и хотя вы и считаете возможным потакать вашим воинственным причудам, но не позволите им завести себя в опасность, с которой вовсе ни к чему сталкиваться никому за исключением лишь профессиональных военных.

— Леди Ботвелл оказывает мне слишком большую честь, — молвил сей доблестный искатель приключений, — проявляя хоть малейший интерес к этим подробностям. Но чтобы успокоить вашу лестную для меня тревогу, скажу: не забывайте, ваша светлость, что я не могу подвергнуть риску сего весьма достойного отца семейства, которого вы столь любезно вверили моему покровительству, без того, чтобы тем самым в опасности не оказался и один честнейший малый, некий Филипп Форрестер, с которым я вожу дружбу вот уже около тридцати лет и с которым, хотя кое-кто и считает его фатом, у меня нет ни малейшего желания расставаться.

— Что ж, сэр Филипп, вы сами — лучший судья в ваших делах. У меня же нет прав вмешиваться — вы мне не муж.

— Упаси Господь! — вырвалось невольно у сэра Филиппа. Bпрочем, он тут же прибавил: — Упаси Господь меня лишать моего друга сэра Джеффри столь бесценного сокровища.

— Но вы — муж моей сестры, — продолжила леди, — и, полагаете сознаете ее нынешнее смятение духа…

— Если можно заставить меня осознать ее состояние духа, только о том и твердя с утра до вечера, — сказал сэр Филипп, — то уж верно, я худо-бедно об этом наслышан.

— Не берусь тягаться с вами остроумием, сэр Филипп, — отрезала леди Ботвелл, — но вам следовало бы понимать, что это смятение вызвано исключительно тревогой о вашей же безопасности.

— В таком случае я изумлен, что такая безделица столь волнует саму леди Ботвелл.

— Интересы моей сестры могут заставить и меня озаботиться передвижениями сэра Филиппа Форестера, хоть мне отлично известно что при иных обстоятельствах он не пожелал бы знакомить меня с ними. Кроме того, я пекусь еще и о безопасности моего брата.

— Вы подразумеваете майора Фальконера, вашего брата по матери? До он-то какое отношение имеет к нашей нынешней приятной беседе?

— То отношение, что вы и с ним имели некую беседу, сэр Филип, — ответила леди Ботвелл.

— Разумеется, мы же свойственники, — пожал плечами сэр Филипп, — и как таковые общались друг с другом.

— Вы уклоняетесь от темы, — возразила леди Ботвелл. — Под «беседой» я подразумеваю беседу недружественную, касательно вашего обхождения с вашею женой.

— Если вы, леди Ботвелл, считаете, что майор Фальконер настолько неразумен, чтобы навязывать мне советы по поводу моих домашних дел, то смело можете поверить и в то, что подобное вмешательство могло раздосадовать меня столь сильно, чтобы я порекомендовал ему приберечь свои советы до той поры, когда его о них попросят.

— И, находясь с моим братом Фальконером в таких отношениях, вы собираетесь вступить в ту самую армию, где он сейчас служит?

— Никто не знает пути чести лучше майора Фальконера, — усмехнулся сэр Филипп. — Искатель славы вроде меня не может выбрать себе лучшей дороги, чем следовать по его стопам.

Леди Ботвелл поднялась и подошла к окну, из глаз ее хлынули слезы.

— И подобная-то бессердечная болтовня, — горько промолвила она, — является единственным ответом, какой вы можете дать нам на наши тревоги из-за ссоры, могущей иметь самые ужасные последствия? Милостивый Боже! Да из чего сделаны сердца мужчин, способных так насмехаться над чужими страданиями?

Сэр Филипп был растроган и отбросил тот шутовской тон, каким разговаривал до сей минуты.

— Дражайшая леди Ботвелл, — произнес он, беря ее за руку, хотя она и неохотно позволила ему это, — мы оба неправы: вы столь серьезны, а я, должно быть, слишком легкомысленен. Спор, что был у нас с майором Фальконером, не имел ни малейших последствий. Право, если бы между нами произошло бы нечто такое, что требовало бы разрешения путем par voie du fait (насильственные действия), как мы выражаемся во Франции, то не такие мы с ним люди, чтобы столь надолго отложить встречу подобного рода. С позволения сказать, леди Ботвелл, будь широко известно, что вы или же миледи Форрестер боитесь подобной катастрофы, то сей слух вполне мог бы как раз вызвать то самое событие, какое иначе вряд ли произошло бы. Мне известен ваш здравый смысл, леди Ботвелл, и вы, несомненно, поймете меня, ежели я скажу, что дела мои и в самом деле требуют моего отсутствия в течение нескольких месяцев; этого-то и не может уразуметь Джемайма: вечно-то она возвращается к одним и тем же вопросам, почему вы, мол, не можете сделать того, другого, третьего; а когда вы наконец объяснили ей, что ее предложения совершенно ни с чем не сообразны, то приходится начинать все сызнова. Прошу вас, скажите же ей теперь, что вы удовлетворены. Она, как сами вы должны признать, относится к разряду тех людей, на которых авторитет действует лучше, нежели доводы разума. Лишь даруйте мне чуточку доверия, и собственными глазами увидите, как щедро я отплачу за него.

Леди Ботвелл покачала головой, словно слова его лишь наполовину убедили ее.

— Воистину трудно построить здание доверия, когда ему надлежит покоиться на столь шатком основании! Однако ж я сделаю все, что в моих силах, чтобы успокоить Джемайму, а касательно остального, скажу только, что почитаю вас ответственным перед Богом и людьми за исполнение нынешних ваших намерений.

— Не бойтесь, я вас не обману, — заверил сэр Филипп, — легче всего будет снестись со мной через почтовую контору Хелвет-Слойса, где уж я не премину позаботиться о пересылке моих писем, Что же до Фальконера, то наша встреча с ним завершится единственно бутылкой бургундского и никак иначе! Так что на этот счет можете быть совершенно спокойны.

Леди Ботвелл не могла быть совершенно спокойна, но точно так же она не могла и не понимать, что сестра ее сама усугубила бедственное свое положение тем, что, выражаясь на языке горничных, «слишком уж разошлась» и всем своим поведением, а иной раз и словами столь явно выражала перед посторонними недовольство предстоящей поездкой мужа, что это неминуемо должно было дойти до его ушей и тем самым еще больше рассердить его.

Но с этим семейным разладом ничего нельзя было поделать, и кончился он лишь в день прощания.

К сожалению, не могу доподлинно указать, когда именно сэр Филипп Форрестер отбыл во Фландрию, но случилось это в один из тех годов, когда военная кампания открылась с необычной яростью и много произошло кровопролитных, хотя и не решающих боев и мелких стычек между французами с одной стороны и союзниками с другой.

Из всех современных наших достижений величайшее, должно быть, состоит в той точности и скорости, с какой вести доставляются с поля событий в ту часть страны, где их ждут.

Во времена же походов Марльборо страдания несчастных, чьи родные находились в армии, многократно увеличивались той пыткой ожидания, какой подвергались они на протяжении долгих недель, прослышав о новой жестокой битве, в коей, по всей вероятности, могли принимать личное участие те, при мысли о которых их сердце сжималось от тревоги.

В число особ, наиболее страдающих от мучительной неопределенности, входила и жена — я чуть не сказала, покинутая жена — веселого сэра Филиппа Форрестера.

Одно-единственное письмо оповестило ее о его прибытии в Европу — новых не воспоследовало.

Еще одна весточка о нем долетела до нее из газет, упоминавших сэра Филиппа Форрестера, как волонтера, получившего задание провести весьма рискованную рекогносцировку, каковое задание он исполнил с величайшею отвагою, ловкостью и смекалкою, за что и удостоился благодарности командующего. Мысль о том, что он добился отличия, на мгновение заставила вспыхнуть поблекшие щеки его супруги, но краска тут же сменилась пепельной бледностью, лишь стоило ей осознать, какой он подвергался опасности.

После того сестры более не получали никаких известий ни от сэра Филиппа, ни даже от их брата Фальконера.

На самом-то деле положение леди Форрестер ничем не отличалось от положения сотен жен, чьи мужья ушли на войну, но безвольные натуры всегда склонны к мнительности и посему неопределенность, которую иные выносят с природным безразличием или же с философским смирением, а иные с верою и надеждой на лучшее, была совершенно нестерпима для леди Форрестер, одинокой, чувствительной и начисто лишенной какой бы то ни было силы духа.