"Одиночка" - читать интересную книгу автора (Мориарти Крис)

РАЗРУШЕНИЕ ВОЛНОВОЙ ФУНКЦИИ

ШЭНТИТАУН: 3.11.48

Она проснулась в темной воде, убаюканная соленой жидкостью медицинского резервуара.

Ей казалось, что она дышит, хотя она знала, что подсоединена к пуповине, ее легкие были наполнены солевым раствором, перенасыщенным кислородом. Она представляла, что чувствует, как умные «жучки» пробираются к ее органам и мембранам, хотя и понимала, что она не могла чувствовать этого.

Ее рука, слава Богу, онемела впервые со времени Метца, но боль в руке сменилась другой болью. Эта новая боль исходила из ее затылка и сильно отдавала в глаза и виски.

Интрафейс.

Ли расплывчато помнила, как Коэн объяснял ей сам процесс и риск, связанный с ним. В то время она не придала этому большого значения. Она рассматривала это просто как модернизацию оборудования. Обычная процедура обслуживания системы. Ты веришь, что механики не испортят дорогую технику, и надеешься, что они продержат тебя в бессознательном состоянии дольше, чем будет продолжаться боль. Только начни думать об этом иначе, и ты заработаешь фобию к невропродуктам, а это путь к концу карьеры.

Ли приходила в сознание и теряла его еще несколько раз, прежде чем очнулась по-настоящему. Сразу же, как зажгли лампы. Человек в хирургическом костюме посмотрел на нее и обратился к кому-то вне поля ее зрения. Она попыталась спросить, где она, но ее легкие, полные солевого раствора, не работали. Потом что-то застучало, заплескалось, и она ощутила кожей укус холодного воздуха. Затем ее поворачивали под яркими лампами, укрывали теплыми одеялами. И наступила благодать тишины.

– Кэтрин, ты – здесь? – спросила Белла, взяв ее влажную руку.

Только за этими темно-лиловыми глазами не было Беллы. Она никогда не смотрела на нее так. Это был Коэн. «Где они? Что произошло на Альбе? Помнит ли она вообще хоть что-нибудь?»

– Шэнтитаун, – сказал Коэн, отвечая на незаданный ею вопрос. – Убежище Дааля. Нам с Аркадием удалось поймать тебя. То, что случилось, было практически невозможно. И очень впечатляюще.

– Как долго… как долго я была в…

– Пять дней. – Он коснулся рукой ее брови. – Ты видела сны. Ты помнишь их?

Она покачала головой. В черепе так гудело и жужжало, что его слов было почти не слышно.

– Помнишь мужчину? Смуглого. Худого. У него на лице синий шрам.

Коэн провел пальцем по гладкой щеке Беллы.

– Мой отец, – сказала Ли.

– Ты убила своего отца?

– Что? – спросила Ли, и у нее в груди сильно забилось сердце. – Ты с ума сошел?

Он прищурился.

– Я видел это.

– Ты… это был сон. Кошмарный сон. Этого не было.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю… и все. Боже милостивый!

Ли закрыла глаза и попыталась сделать так, чтобы комната перестала вращаться вокруг нее.

– Ты любишь его, – сказал Коэн спустя одну или две минуты.

– Я его даже и не помню.

– Даже так?

Она снова покачала головой. В ушах по-прежнему шумело так, как шумит дождевая вода в водосточной трубе. Словно она стояла посреди толпы людей, говоривших на незнакомом ей языке.

– Ну, – медленно произнес Коэн, будто он размышлял над сложным уравнением. – Как ты можешь определить: что есть сон, а что – нет?

– А тебе снятся сны? Мне казалось, что всем чувствующим снятся сны.

Казалось, он пришел в ужас от этого вопроса.

– Не совсем так. Если я думаю об этом, даже когда сплю, то, значит, это происходило. Но твой мозг просто… лгал тебе.

– Коэн, – спросила Ли, чувствуя, как нарастает шум в голове и усиливается тревога, – как ты видел этот сон?

Темно-лиловые глаза вспыхнули.

– Угадай с трех раз.

Она начала отвечать, но шум в ее черепе вспыхнул и стер все мысли, оставив лишь боль. Она схватилась руками за голову и свернулась в позу зародыша на узкой койке. Перед глазами поплыли красные точки, образуя кровавую пелену, сквозь которую было невозможно что-либо разглядеть. Шум в голове превратился в высокий протяжный вой. Глаза различали лишь слабую полоску света, а потом она погрузилась в полную тьму.

– Тише, – сказал он, наклоняясь над ней. Постепенно пелена спала, она тихо застонала, к ней вернулось зрение.

– Что это было, черт возьми? – тяжело дыша, спросила она.

– Трафик.

Она слышала, как он встал и прошел по комнате, как потекла вода, и ощутила прохладу воды, когда он вытер ей лоб влажным платком.

– Трафик?

– Да, связной трафик. Мой. Ты слышишь меня.

– Нет, – прошептала она. – Что-то не так, Коэн.

– Все в порядке. Корчов заставил меня проводить тесты все утро. Подключаться к твоим внутренним устройствам, производить различные проверки, включать подпрограммы, загружать данные. Кстати, твоя система связи – просто динозавр. Стыд какой-то. Я все-таки проверил твоего «оракула» по тесту Шора. Как положено. Эти идиоты на Альбе никогда такого не делали. Это немного исправит ситуацию.

Она открыла глаза и увидела, как он улыбается.

– Ну, уже лучше?

Ей потребовалось немного подумать. – Да.

– Хм-м.

– Что это значит? Я прихожу в себя?

– Нет. Я просто переключил интрафейс в режим «офф-лайн».

Они переглянулись. Поднимаясь, Коэн дотронулся до ее руки.

– Не беспокойся. Ты еще еле жива. Мы все подробно обсудим завтра.

Но завтра им не удалось ничего обсудить подробно. И послезавтра не удалось. Корчов установил лабораторию и все необходимое медицинское оборудование в своем убежище, и в течение трех последующих дней мир Ли сузился до двух стерильных комнат с оборудованием для мониторинга, ее собственной узкой койки и пустого помещения под гулким куполом, служившего гостиной в этом убежище.

Первая попытка запустить интрафейс в режиме «он-лайн» закончилась тем, что она упала и скорчилась на полу, закрыв уши руками, и кричала, умоляя, чтобы это выключили. Коэн вышел из связи так быстро, что ему потребовалось полчаса, чтобы привести себя в порядок.

– Я свихнусь, – сказала Ли, когда пришла в себя и смогла говорить. – Это все равно, если бы сто человек дрались у меня в голове.

– Сорок семь, – мимоходом вставил Коэн. – Ну, только на этой неделе.

– В чем проблема? – спросил Корчов у Коэна.

Он даже не взглянул на Ли, просто говорил сквозь нее так, будто она была предметом оборудования.

– Ни в чем, – ответил Коэн, постукивая ногтем по консоли перед ним. – Здесь дело в программировании органического компонента.

Коэн шунтировался через Рамиреса, и Ли вновь заметила холодный огонь в темных глазах Лео. Это было проявлением решимости, которая уже и так чувствовалась в уверенных движениях. «Хотелось бы мне, чтобы эти двое были на моей стороне в драке», – подумала Ли, неожиданно почувствовав острый приступ тоски от потери Колодной.

– У Шарифи не было подобных проблем, – сказал Корчов со скрытой угрозой.

Коэн пожал плечами.

– А почему она должна была их иметь? Она соединялась с простым полевым AI. Да и к тому же она была оборудована только для связи. Кэтрин – зверь совсем другой породы. Любая попытка установки новых программ в боевую систему приводит к непредсказуемым последствиям. И вы знали об этом с самого начала.

– Ну, и что мы будем делать?

Коэн прошел по комнате более стремительно, чем, по мнению Ли, мог двигаться Рамирес. Он наклонился и положил прохладную руку ей на лоб.

– Тебе ничего делать не надо. Постарайся снизить пульс и ложись в кровать. Я решу, куда мы двинемся дальше.

Но следующий сеанс оказался еще хуже предыдущего. После трех часов попыток Ли свалилась в кресло, закрыв воспаленные глаза ладонями.

– Я не могу. Я больше не могу.

– Нет, можешь, – сказал Корчов, пока еще сохраняя спокойствие.

– Почему не работает компрессия пульса? – спросил он у Коэна поверх ее головы.

– Если бы я знал, то уже наладил бы.

– Ей нужно новое устройство обработки сигналов? Ли представила, как Коэн пожал плечами, что означало отрицание.

– Ну, а что тогда? Коэн покачал головой.

– Мне нужно подумать.

– Давайте проверим установочные параметры и попытаемся снова.

Ли хотела отказаться. Хотела сказать, что ее вырвет, если они сделают еще одну попытку, что все съеденное за последние два дня уже и так стоит у нее в горле, что она больше не вытерпит. Но ей было так плохо, что она промолчала.

В конце концов Коэну пришла идея использовать дворец памяти. Когда он объяснял ей это, он шунтировался через Аркадия, и возбуждение горело в темных глазах клона, как тлеющие угольки.

– Это проблема органики, – объяснял он. – Мы стараемся интегрировать сети параллельной обработки данных уровня AI и органическую систему, которая устарела очень давно, еще когда человек впервые поднес перо к бумаге. Поэтому, если мы не можем преодолеть это противоречие, мы должны работать с ним. Мы попробуем один из самых старых приемов – прием Маттео Риччи. Мы построим тебе дворец памяти. – Губы Аркадия сложились в хитрую улыбку. – Или, еще лучше, мы дадим тебе ключи от моего дворца.

Коэну потребовалось двадцать часов, чтобы подобрать ключи. Все это время Ли проспала в отчаянной попытке накопить энергию, необходимую для последнего броска. Было позднее утро третьего дня после ее пробуждения. Она легла на койку, которую Аркадий притащил в лабораторию для нее, закрыла глаза, подключилась и оказалась одна в пустой белой комнате.

– Тебе придется потратить немного времени, чтобы поискать дверь, – сказал Коэн за ее плечом. – Я сам еще не понял, где она.

Ли подумала, что, по ее ощущениям, он стал меньше. Оглянувшись, она увидела рядом с собой Гиацинта, который был чуть ниже ее ростом. Он стоял рядом с ней в одних носках, закинув ботинки за плечо.

– Дверь, – повторил он настойчиво.

Она повернулась и увидела блестящую, покрытую тонкой резьбой дверь из красного дерева, которая больше походила на окно. Ее порог находился где-то на уровне колена, и даже Ли пришлось нагнуть голову, чтобы не стукнуться о притолоку.

– Вперед, – сказал Коэн.

За дверью был такой яркий свет, что глазам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к нему. Она оказалась в пятиугольном дворе. Вокруг шла галерея, украшенная мозаикой.

За стеной она разглядела острые пики пустынных гор.

Она услышала шум падающей воды и почувствовала холодные брызги на лице прежде, чем увидела фонтан. Вода лилась с плоского камня, как из родника, и струилась по длинным наклонным ступеням, которые вели в другой конец большого двора. Ли прошла вдоль ступеней к тенистой галерее, облицованной блестящей мозаикой. Ручей впадал в узкий пруд, вода из которого уходила непонятно куда. Ли перешла пруд и направилась вдоль галереи, стуча каблуками по плиткам. Подойдя к двери, она открыла ее.

Пространство за дверью встретило ее буйством запахов и красок. Это оказался длинный высокий зал, пол которого был выложен мраморной мозаикой, образующей спиральный узор. В вазах, украшенных вздыбившимися львами и веселыми смеющимися драконами, росли цветы. По стенам стояли шкафы, за их дверями из полированного стекла видны были ряды книг, коллекции окаменелостей, фотографии, игральные карты. Пройдя несколько шагов, она периферийным зрением заметила какое-то движение. Она прыжком обернулась и увидела, что один из нарисованных драконов стучал своей чешуйчатой лапой и подмигивал ей. Она покачала головой и фыркнула. Гиацинт рассмеялся.

Одной стороной зал выходил на высокую террасу, и когда Ли выглянула наружу, то увидела каменные крепостные валы замка крестоносцев, которые упирались в горную гряду, протянувшуюся к простору открытой ветру зеленой долины. Она вышла к балюстраде и наклонилась. Камень у нее под рукой был очень горячим, как будто нагрелся под полуденным солнцем. Но когда она взглянула на небо, то оказалось, что было утро – свежее прохладное осеннее утро.

Жар был в самом камне, поняла она. Он был частью жизни, бурлившей в этом месте. Была ли эта жизнь проявлением самого Коэна? Замка? Горы? Целого мира, где бы и каким бы он ни был? Она высунулась еще дальше, вглядываясь в головокружительную пропасть между основанием крепости и горой и стараясь рассмотреть грань между активным кодом и фоном.

Интуитивно Ли вышла из ВР и погрузилась в цифры.

У нее закружилась голова. Мир вращался и колыхался вокруг нее. Цифры наплывали на Ли с такой скоростью, что было невозможно осознать их ничем, кроме ослепляющей, парализующей, вызывающей тошноту боли. Эта система не проектировалась для сопряжения с человеческим интерфейсом и вообще не создавалась прежде, за исключением самых ранних и несовершенных образцов. Она не являлась такой же живой, как человек, о чем постоянно твердили сторонники гражданских прав AI, а была более живой, более сложной, изменчивой и противоречивой. Просто более. Коэн, очевидно, свихнулся, если думал, что она способна существовать и функционировать в этом бурном водовороте.

Ли зашаталась и тяжело ударилась о перила. Ему пришлось подставить руку, чтобы удержать ее от падения. В тот же самый момент ее мозг снова переключился на интерфейс ВР, словно кто-то включил предохранитель.

– Давай не будем забегать вперед себя, – сказал Коэн и оттащил ее от края.

Она посмотрела на него, чувствуя себя ребенком, который сунул руку в костер и чудом не обжегся, потому что заботливый родитель подоспел вовремя и вытащил руку из огня.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она кивнула и последовала за ним обратно.

Во внутренней стене зала был проем, который казался началом бесконечной анфилады комнат. Коэн стоял у Ли за спиной, одной рукой поддерживая ее. Его рот находился рядом с ее ухом.

– Закрой глаза, – сказал он. Она послушно закрыла глаза.

– Что ты слышишь?

– Воду.

– Хорошо. Это – фонтан. Ты его видишь?

Она обернулась и посмотрела в мерцающую тень галереи.

– Да.

Если ты заблудишься, то просто иди на звук воды и вернешься сюда. Ну, а теперь, сколько ты видишь дверей?

– Я не могу… – Она посмотрела в зал и увидела иллюзию бесконечности. – Сорок… сорок восемь?

– Хорошо. Каждая дверь – это отдельная сеть со своим собственным дворцом памяти. Каждая комната в каждом дворце – это директория. Любой объект в комнате – это отдельный файл. Поняла?

Она кивнула.

– Когда тебе нужен доступ к определенной сети, ты находишь соответствующую дверь. Когда нужен определенный файл, то ты открываешь ящик шкафа, коробку, шкатулку, что угодно, в чем он находится. Очень похоже на стандартный графический пользовательский интерфейс, которым ты пользовалась при работе в архиве штаба Космической пехоты… хотя я должен все-таки похвалить себя – мои эстетические вкусы ставят меня на пару ступеней выше военных дизайнеров. Но помни, что, открывая любую из этих дверей, ты каждый раз будешь иметь дело с полностью чувствующим AI. И что некоторые из них менее… доступны… чем сети, с которыми ты была знакома. Если ты занервничаешь… по какому-либо поводу, то в любой момент сможешь выйти. В любой момент. Просто возвращайся сюда, закрой за собой дверь, и снова будешь одна.

– Если не считать тебя.

– Ты – в утробе зверя, дорогая. Я – всегда здесь. Я – здесь, – рассмеялся он.

Ли посмотрела вокруг.

– Какую дверь мне открыть?

– Любую, какую пожелаешь.

Мальчик Гиацинт был маленького роста, и ему пришлось смотреть вверх, чтобы заглянуть ей в глаза. На его лице мелькнула едва заметная улыбка.

– Попробуй последнюю.

Она прошла по залу, ведя рукой по прохладному мрамору стен, резному дереву дверных рам. На каждой двери висела табличка с названием сети, номерами Тоффоли, параметрами директории. На табличке последней двери, спрятанной в самом дальнем углу зала, было только одно слово: «Гиацинт». Она положила руку на дверную ручку, и дверь открылась, словно ждала ее.

Большая светлая комната была окрашена лучами утреннего солнца в цвет сливочного масла. На каждой стене рядами, один над другим, висели деревянные ящички, на каждом из которых была ручка в виде набалдашника из полированной меди. По размеру эти ящички были не больше, чем кубик с данными. На ящичках не было ни табличек, ни графических изображений, но, когда Ли прикасалась к ним, образы, указывавшие на их содержание, моментально вспыхивали перед ней.

– Что это за место? – прошептала она.

– Я, – сказал Коэн, ковыряя большим пальцем ноги восточный ковер. – Конечно, это очень краткий ответ. Если подробнее, то я думал, что это хорошее место для начала, поскольку Гиацинт – это та базовая сеть, с которой ты хорошо знакома.

– А ты сам пользуешься этим местом?

– Конечно. Я, так же как и ты, когда вхожу в поток, переключаюсь с ВР на цифры. Я обычно не пользуюсь ВР при нехватке времени или работе с большим потоком данных. Но когда у меня достаточно времени и рабочего пространства…

Ли понимала, как работает эта конструкция ВР. В ящичках помещались файлы с данными, базирующиеся на нечувствующей программе доступа. За стенами, там, где она ничего не видела без погружения в код, был «скелет» системы: получувствующие операционные программы и чувствующая сеть, которой принадлежат эти воспоминания и файлы с данными. Она посмотрела на то, что было дальше за комнатой, и поняла, что комнат было много и все они выходили в огороженный садик. И у всего, что она видела – у каждой стены, каждой галереи, каждого булыжника, – была память.

– Боже, – прошептала она, – как все огромно…

– Фактически бесконечно, – отозвался Коэн из сада, где он подвязывал к колышку упавший от ветра георгин. – Это упакованная база.

Ли смотрела во все глаза, затаив дыхание. Как мог кто-то или даже десять человек вместе иметь столько памяти? Какой же нужно нести на себе груз прошлого?

Она прошлась по комнатам, осматриваясь по сторонам. Она прикасалась руками к деревянным поверхностям, не осмеливаясь ничего открывать. Память была систематизирована по группам, и, двигаясь дальше, Ли начала замечать скрытые связи и делать для себя пометки. В галерее по краю сада целая длинная стена была отдана пестрому собранию книг, фильмов, картин, которые были сжаты в крошечные, эмоционально окрашенные цветные точки. В соседней комнате хранились воспоминания о Земле, большинство из которых было собрано за несколько лет перед Исходом. За этой комнатой находилась другая – белая, тихая и абсолютно пустая. Переходя из комнаты в комнату, она заметила, что большинство воспоминаний в других комнатах принадлежало разным людям. Собственные воспоминания Коэна были собраны в солнечной тихой галерее в южной части сада. А в самом саду были люди – все люди, которые когда-либо встречались Коэну на его долгом жизненном пути.

– Иди сюда, посмотри, – сказал Коэн. Ли подошла.

– Все это и есть Гиацинт. – Он показал рукой на узкий ряд ящичков прямо за дверью. – Личность, а не сеть. Тебе будет легко пользоваться ими. Вперед, иди, взгляни.

Она открыла ящичек, на который он указал. Он был пуст.

– Что?..

Он улыбнулся.

– Какое из чувств человека ближе всего к памяти?

Ли прищурилась.

– Запах.

– Ну и?

Она наклонилась к ящичку и понюхала. Пахло кедром и старомодным воском для полировки мебели. Запахом этого воска был пропитан каждый кусок дерева в реальном доме Коэна. На миг она представила себе смешную картинку, как одна из его горничных-француженок, идеально одетая, стоит на своих безупречных коленках и скребет полы и плинтусы в этом нематериальном дворце памяти. Затем среди всех остальных запахов она почувствовала еще один: запах самой памяти.

Комната, в которой она была, исчезла. Ли стояла на крутом каменистом склоне, ее лицо согревало золотистое солнце Земли периода до Исхода. Под ней, словно река, извивался ледник. За ней угрожающе возвышалась почти вертикальная стена из камней и льда. Она повернулась и вытянула шею, чтобы рассмотреть грандиозный гранитный столп над ней. Ее «оракул» подсказал, что это была «Шпора Валкера» на горе Гранд Жорасс – самом живописном горном маршруте Земли. Судя по состоянию ледника, расстилающегося у нее под ногами, по времени это было не позднее начала двадцать первого века. К югу отсюда, за этим колоссом, лежала Италия. К западу под ослепительно голубым небом сверкал Монблан, приглашая подняться даже самого осторожного альпиниста.

– Не хочешь ли помочь? – спросил кто-то за ее спиной.

Ли обернулась и увидела женщину, сидевшую на корточках ниже ее по склону. Она сворачивала яркий трос. Руки ее работали профессионально, без лишних движений. Тренированные мускулы альпинистки сжимались и разжимались под загорелой кожей. «Люсинда, – подумала Ли. – Ее зовут Люсинда».

Люсинда посмотрела на нее снизу вверх, ее глаза прятались за зеркальными очками. Ли почему-то помнила, что глаза у нее были голубые. Ли вгляделась в свое двойное отражение в стеклах очков. Но оттуда на нее смотрело узкое загорелое лицо, напоминающее грейхаунда, которое могло принадлежать только самому Гиацинту Коэну.

– Я тебя люблю, – услышала Ли.

Гиацинт произнес эти слова таким родным знакомым голосом, от которого она задрожала, поскольку ей была знакома эта любовь. Она ощущала ее жар, помнила, как жила ею. Вспомнила не только этот момент, но все в целом. Всю жизнь человека, который умер два века назад.

Люсинда тепло улыбнулась ей, как от шутки, понятной обоим:

– Я понимаю.

– Интересно, – сказал Коэн, когда дворец памяти вновь вернул себе свои очертания. – Я и не ожидал, что ты встретишься с Люсиндой.

– Ты всегда видишь по-разному?

– С течением времени я все больше склоняюсь к тому, чтобы жертвовать способностью к поиску информации ради… других ценностей. То, что всплывает на поверхность, всегда сюрприз. Словно то, что я привношу с собой, задает направление. Большинство AI, включая и некоторых моих помощников, находят это смешным и неэффективным. Но тут, – при этом он самодовольно улыбнулся, – нужно заметить, что я – не большинство AI.

Ли оглянулась вокруг. «Как велико все это вокруг? И что или кто прячется в других дворцах памяти?»

– Что тебя беспокоит?

Она задумалась:

– Все это кажется таким… человечным.

– Ну, во многих отношениях Гиацинт человечен.

– Ты говоришь о нем так, будто он – не ты.

– Он – это не весь я. Но он первостепенен. – То есть он управляет… другими?

Лицо Коэна вырисовалось четко, во всех деталях.

– Управлять – это слишком сильно сказано. Я бы сказал, что он… служит связующим звеном. Я знаю, что ты считаешь меня очень дотошным, но на самом деле я никогда об этом не задумывался. Разве ты размышляешь о том, как ты идешь по улице? Или как работает твой желудок?

– Только о том, что не смогу управлять этим с помощью…

– С помощью того, от чего ты раньше чуть не упала со ступенек?

Ей показалось, что он ждал ее улыбки в ответ на его остроту по поводу ступенек, но не смогла улыбнуться.

– Тебе нужно с этим мириться? Ей нечего было ответить.

– Если тебя это утешит, у большинства чувствующих в моей совместной сети такая же реакция. Они не видят в системе никакого будущего без моего посредничества. Это вовсе не означает, что я управляю ими. У них – свои идеи и мнения. Но они здесь гости. И поскольку это мой дом, то они подчиняются моим правилам. В большинстве случаев.

Ли неуверенно смотрела на него, теряясь между множеством вопросов, бродивших у нее в голове, и невозможностью выбрать хотя бы один, чтобы задать сейчас. Она прошлась мимо полок с ящичками, заглядывая в некоторые из них. Коэн шел сзади, не отставая от нее и комментируя. Медленно, даже сама не осознавая, куда она направляется, она прошла в сад.

Это был странный сад, заросший, сильно пахнущий землей и розами. Ближайшая часть сада была хорошо ухожена, с аккуратными французскими клумбами, засаженными травами и цветами. Все выглядело формально в сравнении с теми джунглями, которые развел у себя в реальном пространстве Коэн. А дальний конец и даже какие-то части дворца полностью захватили буйные кусты шиповника.

Ли внимательно посмотрела на колючие заросли за опрятными клумбами с георгинами. Казалось, в этом углу сада затаился кто-то дикий и недружелюбный и выжидал, когда колючие побеги выбьются наверх и разбегутся по всей ограде.

– Тебе нужно все вырубить, – сказала она. – Иначе они вытеснят остальное.

– Я знаю, это сорные кусты. Да и шипы у них ужасные. Но дело в том, что мне они нравятся.

Ли пожала плечами.

– Это твой сад.

– Так оно и есть, – сказал Коэн и направился в одичавшую часть сада, где уселся на низкой скамейке, почти наполовину увитой колючей мускусной розой.

Ли кружила по саду, заглядывала в ящички и шкафы, расположенные вдоль изгороди. Она нашла воспоминания нескольких человек, которых знала: Нгуен, Колодной, двух-трех AI, с которыми встречалась на заданиях в Космической пехоте. Даже Шарифи. Но здесь не было того, кого она искала.

– Не можешь найти? – спросил Коэн.

Она посмотрела на него и увидела, что он над ней смеется.

– А кто тебе сказал, что я что-то ищу?

– Возьми розу, – ответил он.

Коэн сорвал бутон мускусной розы, которая росла у него за спиной, и протянул ей. Ли взяла цветок, но укололась, коснувшись стебля.

– О Боже!

Она увидела, как кровь начала сочиться из нескольких маленьких ранок на пальцах.

– Это настоящая роза, – сказал Коэн. – Он наклонился и снова протянул ей эту розу, осторожно держа ее в руке: – У настоящих роз есть шипы. Именно поэтому их аромат так сладок.

Ли поднесла цветок к носу и понюхала его. И сразу же поняла, что роза была воспоминанием. Воспоминанием о ней самой…

Это она шесть лет назад. Моложе, стройнее, но это – она. И это была не та Ли, какой она знала себя, а та, которую помнил Коэн. Молодая женщина-офицер, с которой он встретился во время первого напряженного совместного задания. Она была сильной, энергичной и несгибаемой, похожей на темную бурю. Вряд ли такая персона могла бы понравиться самой Ли. И вряд ли – она внезапно поняла это сейчас – она могла понравиться Коэну.

– Я что, действительно была такой ужасной? – спросила она.

– Просто немного колючей.

– Очень смешно.

– И вовсе нет. Как я вспоминаю, мое эго вовсе не страдало от твоих уколов. Забыла выступление на тему, что кому-то не хватало терпения работать с дилетантами? – ухмыльнулся он.

– Не напоминай мне, пожалуйста.

– Моя дорогая, было просто забавно наблюдать, как двадцатипятилетняя девушка, не закончившая даже среднюю школу, поглядывала на меня свысока.

– Наверное, я была не первой.

– Нет, до тебя чаще всего так проявляли нетерпимость. Ты же испытывала ко мне личную неприязнь. Это вызывало во мне уважение.

Что-то в его улыбке заставило ее опустить глаза и отвернуться. Она провела пальцем по белому бархату лепестка, потом наклонила голову и снова поднесла цветок к носу.

Еще одно воспоминание. Опять о ней. Она стоит у двери офицерского общежития на Альбе с хитрой ухмылкой на лице. Это происходило вечером накануне первой и единственной ночи, которую они провели вместе. Она помнила, как стояла там. Помнила, как смотрела в золотые глаза Роланда, который сидел в другом конце комнаты; как старалась сохранять невозмутимость; как удивлялась тому, что Коэн мог вообще найти в ней; как была почти уверена, что это просто розыгрыш с его стороны.

Но сейчас ее память была памятью Коэна. Ли чувствовала, как дрожат колени Роланда, как учащенно он дышит. И она ощущала что-то еще за внешней оболочкой органического интерфейса, что-то более чистое, тонкое и истинное. Как будто налаживался бесконечно сложный механизм. Винты завинчивались, тумблеры щелкали и поворачивались, заводя этот механизм, заставляя ее вспоминать прошлое, желать его, представлять его существующим в реальности. При этом она знала с точной уверенностью, от которой кружилась голова и мутилось сознание, что стоит только ей коснуться его, и все будет по-другому.

«Боже, – думала она. – Что я наделала? Почему он не говорил мне о своих чувствах?»

Но ведь она знала, что он чувствует, не так ли? Почему же она могла позволить себе быть невыносимо, непростительно жестокой к нему?

Она резко вернулась к действительности. Коэн сидел на скамейке и смотрел на нее, затаив дыхание, словно ребенок, который верил, что увиденное во сне станет явью, если этого очень сильно захотеть. Она помнила этот его взгляд еще с той ночи. И, Господи прости, все-таки ей захотелось заехать ему по щеке.

Он прищурился, и ее охватил стыд, когда она догадалась, что он уловил обрывок ее мысли.

– В тебе все так запутано, – сказал он.

– Тебе потребовалось шесть лет и целое состояние, потраченное на невропродукт, чтобы понять это?

– Нет, мне хватило пяти минут, – улыбнулся он. – Просто до сих пор невежливо было говорить об этом.

В глубине своего сознания она ощущала биение, словно кто-то постукивал мягкими пальцами. Она поняла, что уже какое-то время ощущает эти пальцы. В течение всего времени, пока она разгуливала по залитому солнцем саду дворца памяти Гиацинта, какой-то воришка на мягких кошачьих лапках проник в темные закоулки ее подсознания и заглядывал в ее воспоминания, оценивал ее ответы, измерял глубину ее чувств. Она подумала, что, скорее всего, этот воришка – мальчик в гетрах и футбольных трусах.

– Перестань залезать мне в голову, – сказала она ему. – Терпеть не могу, когда ты суешься в мои дела.

– Я суюсь в твои дела? А как ты думаешь, чем ты занимаешься здесь сама?

– Это совсем другое дело. Мне нужно быть здесь. В этом нет ничего личного.

– Разве? – Он посмотрел на нее из-под длинных ресниц Гиацинта и прикусил губу. – Здесь столько личного, сколько есть, Кэтрин. И это не односторонняя связь. Связь не устанавливается, если ты не хочешь.

– Думаю, она не установится, – сказала она.

Ли повернулась, собираясь уйти, и обнаружила, что зацепилась за один из длинных побегов шиповника.

– Черт возьми! – выругалась она, пытаясь оторвать от себя колючее растение.

Но острые шипы только глубже вонзались в ее руку через тонкий рукав ее рубашки.

И тут она почувствовала запах Гилеада.

Что говорил Коэн о том, что во дворце памяти можно найти только то, что ты принес туда? Это воспоминание, безусловно, она принесла сама. Оно с копии ее собственного файла КПОН.

Это был Гилеад. Четкий и реальный, словно происходил вновь. Грязь, мерзость, выворачивающий нутро и убивающий душу страх. Лица погибших друзей, по которым она давно перестала скорбеть. Вокруг были тела солдат, да и не только солдат. Бог пощадил ее, до этого момента она не помнила, как убивала.

А этот Гилеад возник не из отредактированной спин-записи ее файлов, а из страхов, ночных кошмаров и скачковых снов. Это был подлинный Гилеад: оригинальная запись в масштабе реального времени, сделанная много лет назад. Коэну удалось получить доступ к файлу, на просмотр которого у самой Ли не было допуска. Этот файл должен был храниться в защищенных архивах штаба КПОН. Он отличался от официальной памяти. Отличался тем, о чем она даже и думать не хотела.

Когда Ли увидела вблизи окровавленное молодое лицо Корчова, когда услышала, как произнесла слова, о которых он напомнил ей в полумраке своей антикварной лавки, она не выдержала и побежала.

ШЭНТИТАУН: 5.11.48

– А тебе не приходило в голову, что это может не получиться? – спросил Коэн у Корчова, когда вспотевшая от ужаса Ли рухнула в кресло, не глядя на него.

– Пытайтесь снова.

– Господи, посмотри на нее, Корчов. С нее уже достаточно.

– Еще раз.

– Перегнешь палку – она сломается.

– Она достаточно крепкая.

– А ведь ты, оказывается, дурак, правда?

Корчов промолчал. Ли услышала, как зашуршала одежда и заскрипело кресло Коэна, когда он вставал.

– Пойду прогуляюсь, – сказал он и вышел.

– Почему, по-твоему, он защищает тебя? – спросил Корчов.

– Из чувства вины, – ответила Ли, не поднимая головы. – Или ему просто кажется. Откуда, черт возьми, мне знать?

– И ты думаешь, что у машины может быть чувство вины? – спросил Корчов. – По-моему, такого быть не может.

Ли ничего не сказала.

– Я начинаю подозревать, что вы оба что-то затеваете против меня, – тихо сказал Корчов. – И когда я задаю себе вопрос, почему так, то выявляется очень много причин.

– Я ничего против тебя не затеваю, и ты прекрасно знаешь об этом.

– Тогда почему же ты не можешь выполнить эту сравнительно простую задачу?

– Я не знаю, – прошептала Ли, все еще поддерживая голову руками. – Может быть, ее невозможно выполнить.

– Шарифи сумела.

– Я не Шарифи.

Корчов просмотрел экран на пульте перед собой. Ли уже подумала, что разговор между ними закончен, когда он заговорил снова:

– Сегодня утром я разговаривал с Картрайтом. ООН послала солдат в качестве штрейкбрехеров. Мы опаздываем.

Ли недоуменно посмотрела на него.

– Надеюсь, ты понимаешь, что будет означать наша неудача, и прежде всего для тебя?

– Я больше ничего не понимаю, – сказала она, выталкивая себя из кресла. Последнее, что она увидела, когда выходила, был пристальный взгляд Корчова.

Ли подошла к выходу на улицу, открыла дверь и выглянула в проход между домами. Опять шел сильный дождь, и дребезжала плохо уложенная на крышах черепица.

После Альбы Корчов фактически не запирал ее, но между ними был негласный договор, что никто не будет рисковать своей безопасностью. И к тому же куда здесь идти? Определенно некуда, особенно под ядовитым химическим дождем. Она закрыла дверь и пошла назад по коридору к геодезическому куполу. Там было единственное место в убежище, где она не чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Сегодня купол напоминал аквариум. Дождь барабанил по панелям, заполненным конденсированной влагой. Свет вечерних сумерек, фильтруясь через мокрый вируфлекс, приобретал мягкий бархатный оттенок подводной глубины. Ли потерла глаза, потянулась и вздохнула.

– Взойди, любовь всей моей жизни, на сцену слева, – произнес голос откуда-то сверху.

Она подняла голову и увидела длинные ноги Рамиреса, свисавшие с узкой площадки наверху купола.

– Залезай, посиди со мной, – сказал Коэн.

Оказалось, что к боковым панелям купола была привинчена лестница. Она начиналась вертикально, затем переходила в винтовую лестницу и заканчивалась метрах в десяти над головой Коэна.

На лестнице когда-то имелись поручни, но их давным-давно отломали и растащили жители Шэнтитауна. Ей даже и думать не хотелось о том, как Коэн забрался туда. Возможно, он имел только теоретические представления о том, что случается с людьми, когда они падают с такой высоты.

– Я не знаю, смогу ли забраться туда, – прокричала она.

– Конечно сможешь. Небольшая физическая нагрузка только поднимет настроение.

Она фыркнула.

– Ты прямо как Корчов.

– Боже сохрани!

И все же, конечно, он был прав. После подъема Ли почувствовала себя лучше. Она просунула ноги между прутьями перил и уселась рядом с ним, ощущая себя девчонкой в шалаше на дереве.

– Как ты думаешь, долго они будут искать нас, если мы просто останемся сидеть здесь? – спросила она.

– Если ты согласна, давай проверим, – сказал Коэн и вынул обернутую в целлофан пачку импортных сигарет. – Хочешь закурить?

– Я думала, Лео не курит.

– А он и не курит. Но это не значит, что я не могу посидеть рядом с тобой, пока ты куришь.

– Ты хочешь, чтобы я выдыхала тебе дым в лицо?

– Не дразни.

Она выпустила колечко в его сторону.

– Спасибо, что не сказал Корчову о…

– О, я просто подумал, что тебе это вряд ли понравилось бы.

– Он думает, что мы что-то затеваем против него.

Коэн слегка втянул в себя воздух и посмотрел на нее.

– Он тебе об этом сказал?

– После того, как ты ушел.

Он хотел что-то сказать, но остановился. Ли увидела, как замкнулось его лицо, пытаясь спрятать мысли, которыми он не хотел с ней поделиться.

– Ты думал, что интрафейс сразу заработает? – спросила она, гадая про себя, что он ответит. – На самом деле что, по-твоему, должно было произойти?

– Я предполагал, что это будет похоже на совместную работу с другим AI. Сначала устанавливаются протоколы обмена информацией, открываются файлы, и каждый отдельно справляется со своей настройкой. Правду говоря, я не продумал всего до конца.

Она посмотрела на него и увидела лишь красивый профиль Рамиреса с блестящей прядью волос над бровью.

– Не продумывать все заранее – это не похоже на тебя, – сказала она.

– Но так оно и произошло. Ты удивишься, каким глупым я становлюсь иногда, когда нужно решать важные вопросы.

Он облокотился на перила, положил голову на согнутые руки и посмотрел на нее.

– Когда ты проводишь восемь миллиардов операций в пикосекунду, удивительно, насколько быстро, как снежный ком, растут последствия неправильной оценки. Не говоря уже об идиотизме.

– О чем ты думаешь?

– В каком смысле?

– Прекрати, Коэн. У меня сейчас нет энергии на твои игры.

– Я не играю с тобой. И никогда этого не делал. Ли повернулась и обнаружила, что он смотрел на нее внимательными и неподвижными глазами Рамиреса. Почему она никогда не замечала необыкновенной белизны белков его глаз, не видела четкой и тонкой границы светлого и темного, между белками и радужными оболочками?

Вокруг стояла тишина, слышно было только шипение воздуха, проходившего через фильтры древней системы жизнеобеспечения, и едва уловимое потрескивание пепла, сгорающего на кончике сигареты Ли.

Она болтала ногами и задела ногу Рамиреса.

– Извини, – сказала она.

– Ничего, – ответил Коэн. Она немного отодвинула ногу.

– Я думал об Альбе, – сказал он чуть погодя. – Ты потеряла сознание до того, как мы затащили тебя внутрь. Ну, до того, как я затащил тебя внутрь. Я был в таком ужасе, что мы могли опоздать. Я отодвинул Аркадия и делал все сам. Бедный ребенок. Он очень заботливый. Но ситуация какое-то время оставалась очень сложной. Действительно сложной. Нам всем досталось, я думаю.

Он зажег сигарету и поднес ее ко рту, но сразу же скорчил гримасу и выбросил ее за перила.

– Такие моменты заставляют тебя сожалеть, – сказал он. – Заставляют думать о зря потраченном времени.

– Нельзя позволять себе так думать, – ответила ему Ли. – Так можно свести себя с ума.

– О, могу сказать тебе, я задумывался над этим уже много лет назад.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Ли, когда до нее дошли странные слова Коэна об Альбе. – Что ты имел в виду, когда говорил о том, что вы опоздали? Ты не можешь… у тебя ведь есть дублеры, не так ли?

– В теории.

– Но я думала…

– Конечно, у меня есть дублеры. До сих пор только у четырех чувствующих фактически наблюдался отказ их жизненно важных систем. И у них не было никаких дублеров.

– Почему ты не сказал мне об этом раньше? – Ли поежилась, ощутив осуждающую нотку в своем голосе. – Почему я об этом не знала? Я никогда не слышала, чтобы хоть один AI умер.

– Это не смерть в точном смысле слова. Они просто… перестают быть сами собой. В них больше нет этого… Не знаю, можешь ли ты понять?

– Если бы я об этом знала, то никогда не попросила бы тебя о помощи.

– Значит, и хорошо, что ты этого не знала, так?

– Ничего хорошего в этом нет, Коэн.

Он нетерпеливо пошевелился.

– Не теряй времени, посыпая себе голову пеплом, поскольку я всегда делаю только то, что хочу. И от тебя это не зависит.

Он оставил пачку сигарет на решетке между ними, и Ли достала еще сигарету, зажгла ее и нервно затянулась.

– А что с шахтой? – спросила она, заранее зная, каким будет ответ. – А что случится, когда ты окажешься с нами в сияющей воронке?

– То же самое. Я загружу самое важное, а все остальное мы сможем оставить «офф-лайн». Этим занимается Рамирес.

– Пресвятая Дева, – сказала Ли. – Я знаю, что ты сказал Корчову, но… ты ведь не собираешься и в самом деле сгружать все на какую-то доморощенную систему во Фритауне, правда?

– Именно это я и собираюсь сделать.

– А для чего, скажи мне на милость? Как ты можешь им доверять? Как ты сможешь убедиться, что они не… Она не смогла закончить фразу.

– Я не знаю, – ответил он, продолжая смотреть на нее. – Но я – единственный, кто может дать им то, что они ищут. И до тех пор, пока будет сохраняться эта ситуация, я не вижу никаких препятствий не доверять им. И кроме того… – он улыбнулся, – мне нравятся их планы. Они амбициозны и идеалистичны.

– Они – сумасшедшие!

– Это совсем не очевидно, – сказал Коэн.

Его голос звучал так спокойно, словно он говорил не о людях, от которых через несколько дней будет зависеть его жизнь.

– Бесспорен тот факт, что управление полевым AI захвачено. И Картрайт уверил меня, что если он даже не владеет полным контролем, то, по крайней мере, может оказывать серьезное влияние на того, кто сделал это.

– Коэн, а что, если контроль полевым AI у Консорциума? Насколько я поняла из того, что ты говорил мне, они ничего тебе не уступят.

– Это не они, – сказал Коэн мечтательно и удивленно. – Я почувствовал это тогда, когда Картрайт показывал мне то, что он сделал. Это… я не понимаю, что это такое. Но я хочу понять. – Он стряхнул с себя наваждение. – А кроме того, группа Лео делает успехи. Они заканчивают создание своей сети. И работу внутри моей системы также. Я никогда не видел, чтобы в одной системе создавалось столько оболочек.

– Дело не в том, сколько они создают оболочек…

– Да, это так. Суть в том, что я пытался сказать тебе перед твоим небольшим душевным кризисом. Когда ты находилась там и я не был уверен, что мы доберемся до тебя вовремя, я понял, что через несколько дней могу проснуться и не помнить ни о чем, что случилось, кроме того, что мы вместе отправились на Альбу… а ты больше не вернулась. И вот что я скажу тебе, Кэтрин, хотя, видит Бог, сейчас мне лучше и не говорить тебе об этом. Даже сама мысль о том, в чем я хочу признаться тебе, рождает во мне желание не просыпаться. Ли ничего не ответила.

– Я не отступлю до тех пор, пока ты не пожелаешь, – продолжал он. – Я не смог бы, даже если захотел бы. Но я также не в состоянии стоять на пороге и ждать, когда ты примешь решение. По крайней мере, не до бесконечности. Я понимаю, что это не те слова, которых ты ждешь от меня, но это – правда. Ты разбиваешь мне сердце. Или назови это как хочешь.

Он отвернулся, а когда заговорил снова, то выглядел почти смущенно.

– И я думаю, что ты отказываешься от того, от чего не следует.

Ли почувствовала, как похолодело ее лицо. Руки и ноги стали неметь, как будто ее тело осталось без крови. Дождь усилился, на краях геодезических панелей собирались лужи, вода скатывалась с купола, как слезы с лица. Она следила за тем, как падала вода, и искала слова для ответа.

– Я не желаю смотреть, как ты губишь себя, – наконец сказала она.

– Я мог бы сказать тебе то же самое.

Ли положила голову на руки и посмотрела вниз, стараясь угадать высоту. Она чувствовала себя не в своей тарелке, словно ее разум и эмоции на полшага отставали от реальности.

– Ты просишь меня о чем-то, что я не могу дать тебе.

– Я ни на минуту не поверю в это.

Она обернулась и пристально посмотрела на него.

– Ты считаешь, что я обманываю тебя?

– Если бы я так думал, то меня бы здесь не было. Нет, я думаю, что ты любишь меня. Фактически я уверен в этом.

– Ты высокого мнения о себе.

– Нет. Я просто знаю тебя.

Она фыркнула.

– Потому что ты половину своего времени тратишь на то, чтобы шпионить за мной.

Губы Рамиреса растянулись в ироническую улыбку Коэна.

– Ты абсолютно точно знаешь, что я бы не поступил так, если бы ты на самом деле возражала. А если бы ты не любила меня, хотя бы немного, то ты бы, без сомнения, возражала. Q. E. D.[11]

– Q. Е… что?

– Это латынь. Неуч ты незрелая.

– А… – Она положила себе в губы сигарету. – Римляне писали по-латыни на крышках канализационных люков. От этого их дерьмо не стало пахнуть лучше.

– Ты лучше бросишься в пропасть, чем позволишь мне переспорить тебя, не так ли? – сказал Коэн и рассмеялся.

Они оба рассмеялись. А Ли почувствовала в нем такое же желание, какое ощущала в себе: выйти с этого минного поля в безопасное пространство дружбы без взаимных вопросов, где они давно уже научились умело играть. Мгновение она думала, что именно это они и собираются сделать. Пока Коэн не заговорил:

– Ты спрашивала, зачем мне нужен интрафейс. По двум причинам. Первая: он нужен ALEF…

– Ты говорил мне, что он им не нужен!

Он прищурился.

– Ты понимаешь, существует такая вещь, как наивное непонимание. Конечно, ALEF нужен интрафейс. По той причине, о которой ты догадалась бы уже давно, если бы не была так занята тем, что разбиралась в моих мотивах. Будь уверена, Хелен догадалась.

Ли посмотрела на него вопросительно.

– Контуры обратной связи. Если связать мыслительный процесс человека и AI, то при активизации контура обратной связи человек погибнет. Таким образом, интрафейс аннулирует предписанный законом контур обратной связи. Мы не были уверены в этом, пока к нам не попала психологическая программа оценки и управления высшей нервной деятельностью. Теперь мы уверены в этом. – В глазах Рамиреса вспыхнул темный огонь. – Теперь никто, даже Генеральная Ассамблея, не сможет меня выключить.

– Боже милостивый, – прошептала Ли. – Дать волю AI. Даже ALEF не осмеливался публично выступать за это. Неудивительно, что Нгуен старалась сделать так, чтобы информация о работах над интрафейсом была вне сети ООН.

Коэн смотрел на нее, раздумывая.

– Мы собираемся послать схему интрафейса на «ФриНет», – наконец произнес он.

Ли ошеломленно смотрела на него, от неожиданности и изумления потеряв дар речи.

– Ты понимаешь, какой хаос наступит в результате этого? – сказала она, когда к ней вернулась способность говорить.

– Хаос, – с чувством ответил Коэн. – Боже мой, хаос для демократии, затыкающей рты деньгами? Хаос в том, чтобы дать небольшому цивилизованному меньшинству право жить, не беспокоясь о том, что кто-то из людей в панике может в любой момент выключить системы, питающие нашу жизнь? Если это – причина хаоса, то мы здесь при чем? А даже если и при чем… Впервые за столетие я не чувствую пистолета, приставленного к моему виску. Это – свобода, Кэтрин. Разве можно отказаться от этого? Что бы ты сделала на моем месте?

«Я не могла бы оказаться на твоем месте, – подумала Ли. – Туда нельзя попасть, просто выполняя приказы и не задавая вопросов. Как так получилось, что даже у Коэна оказалось больше смелости, чем у меня?»

– А вторая причина? – спросила она.

Сначала ей показалось, что он не собирается отвечать. Затем она почувствовала прикосновение, словно он протянул руку и провел пальцами по ее коже. Но то, чего он коснулся, не было кожей. Это было ее сознание. Она сама.

– Ты понимаешь, что это такое, – прошептал он. Его шепот эхом отозвался в ее голове, словно это была ее собственная мысль и ее собственные слова. Она поежилась.

– Что ты хочешь от меня, Коэн?

– Все. Абсолютно.

– Коэн…

– Ты ведь знаешь, почему на самом деле интрафейс не работает? Это не зависит от твоих генов, или внутренних устройств, или от действий Корчова. Это только потому, что ты не хочешь, чтобы он работал.

– Это смешно.

– Неужели? Что произошло днем? Ты брыкалась, как испуганная лошадь. Не хочешь ли сказать мне почему?

– Ты знаешь почему, – прошептала она.

– Конечно, я знаю. Я знаю вещи, которых ты даже не помнишь. Вещи, которые ты боишься помнить. Когда ты наконец поймешь, что я единственный, от кого не надо прятаться?

Но на этот вопрос она не ответила.

– Послушай, – устало сказал Коэн. – Я тебя ни в чем не осуждаю. О каких претензиях может идти речь, если мое участие во всем этом крошечное. И у меня есть изумительная способность выдумывать объективные причины для всего, что мне просто хочется сделать. Но на этот раз я превзошел самого себя. Я помогал тебе, я помогал ALEF. Я помогал всем, кроме себя. Это так логично и абсолютно лишено корысти. И к чему привела вся эта помощь? Корчов шантажировал тебя, чтобы дать мне шанс забраться тебе в душу и вытащить оттуда все твои глубокие тайны.

Ли начала говорить, но он перебил ее:

– Манипулировал ли я тобой? Может быть. И, конечно, мне хотелось загнать тебя в угол. Или не вмешиваться, пока Корчов делал это. Но когда ты обвиняешь меня в том, что я играл с тобою… ты знаешь, что это не так. У тебя были ключи ко всем дверям. И для того, чтобы открыть их, не нужно было никакого интрафейса. Если бы ты хотела, то открыла бы их давно. Все принадлежало тебе. Абсолютно все. И принадлежит до сих пор.

Ли отвернулась и посмотрела в серое небо. Последние лучи солнца тонули за горизонтом, затянутым облаками. Она протянула руку, глядя в сторону, и Коэн взял ее. Она сильно сжимала его руку, пока не почувствовала напряжение в суставах. Он рассмеялся.

– Скажи что-нибудь. Не то я начну умолять тебя, и нам обоим станет неловко. – Она повернулась к нему.

– О Боже, Кэтрин, не плачь. Я не вынесу твоих слез.

Но было слишком поздно.

– Ты знаешь, как я заплатила за это? – Она показала на свое лицо. – За генетическую операцию?

Он отрицательно покачал головой.

– Деньгами, полученными по страховке за смерть моего отца.

– Ах, этот сон.

– Да. Сон. Он спустился в шахту вместе с Картрайтом и покончил с собой. Они подстроили так, чтобы все выглядело, будто он умер от пневмокониоза. И все ради того, чтобы я смогла заплатить подпольному генетику. Ты знал об этом? Удалось ли тебе вынюхать этот мой маленький секрет?

– Нет, – сказал он тихо.

– Ну, так видишь, этот сон был правдой. Я убила его. То, что я сделала, было равносильно выстрелу из пистолета ему в голову.

– Он все равно был смертельно болен. Я видел медицинское свидетельство.

– Он не был при смерти. Он мог прожить еще несколько лет, но убил себя, чтобы у меня были деньги. Я взяла их и ушла, даже не оглянувшись. И ты знаешь, что в этом самое плохое? Я даже не спустилась с ним туда. Моя мать пошла с ними. А я – нет. Я забыла все о своем детстве. Ты можешь подумать, что я забыла и это.

– Ты была так молода. Детям не всегда хватает сил. Да и кому их хватает?

– Не в этом дело.

– А в чем же?

– А в том, что я больше не переживаю об этом. Не чувствую своей вины. Не грущу. Не чувствую ничего. Я так плохо помню все это, что у меня нет никаких чувств. Я забыла свой дом, семью, все, что делает человека настоящей личностью. И мне нечем заменить потерянное. Разве что воспоминаниями о пятнадцати годах, в течение которых я лгала и скрывала правду.

– У тебя есть я.

Она закрыла глаза.

– Я не могу дать тебе того, что ты хочешь, Коэн. Я давно потеряла это.

– А я ведь и не влюбился в того ребенка, которого ты так боишься вспоминать, – сказал Коэн после длинной паузы. – Я полюбил тебя.

– Этого человека больше нет, – сказала Ли и вырвала руку.

Наступила ночь. В открытом пространстве под куполом стало темно. Свет шел откуда-то сверху, и его отблески напоминали падающие звезды. Ли не сразу догадалась, что источник света находился рядом с ней. Коэн достал зажигалку, зажег ее и рассеянно водил по голубому пламени пальцами Рамиреса.

– Я прекращу это, – сказал он. – Я скажу Корчову, что ты не сможешь это сделать. Я придумаю, как заставить его поверить в это.

Ли горько рассмеялась.

– Ты думаешь, это все равно что играть в бридж? Ты сделаешь это, и он убьет меня.

– Нет. Нет. Я позабочусь об этом.

– Есть некоторые вещи, Коэн, которые ты не в силах решить.

– И что тогда? – спросил он.

Его слова заглушил хлынувший опять дождь.

– Мы пойдем вперед. Мы заставим интрафейс работать и доведем все до конца. А когда все завершится по-настоящему, мы сделаем все, чтобы выйти из этого живыми. Ты готов?

– А ты?

– Я буду стараться.

– Тогда вперед.

Большая капля дождя протекла сквозь нарушенную изоляцию панели и звонко упала рядом с Ли. Она наклонилась, затушила сигарету в воде и растерла ее в темную грязную массу.

– Кэтрин? – Коэн тронул ее за плечо, словно желая привлечь ее внимание к себе.

Ли оглянулась. Он был рядом, совсем близко, и сидел так тихо, что трудно было поверить, что у Рамиреса билось сердце.

Он коснулся ее щеки, и она почувствовала, как его пальцы вытерли катившиеся слезы. Он обнял ее шею рукой, прижав ее голову к своему плечу.

Ли обмякла в его руках, тесно прижавшись к нему всем телом. Ее дыхание успокоилось. Она почувствовала себя окруженной уютным безопасным теплом и поняла, что устала все время скрывать что-то. Устала бороться. Просто устала.

Постепенно, настолько медленно, что она сначала и не заметила, уютное тепло сменилось другим ощущением. И она начала различать особый запах Коэна (или запах Рамиреса?) и одновременно воспринимать себя через ощущения Коэна. Прикосновение его пальцев к шее Ли изменилось и стало настойчивее. В ее сознании появился образ: она поднимает голову, приоткрывает рот и тянется к нему. Это родилось в голове у нее или у него? Чувствовала ли она свое желание или его? Была ли в этом какая-либо разница?

– Коэн, – позвала она.

Голос ее звучал так неясно и глухо, что ей показалось, что это произнес кто-то посторонний.

Он приподнял ее лицо, стер последнюю слезу, провел мягкой подушечкой пальца по верхней губе и заглянул ей в глаза. Взгляд его был мягок и беззащитен. В нем был вопрос, требовавший ответа.

Одеяло, закрывавшее вход в воздушный шлюз, откинулось, и кто-то быстрыми шагами вошел в комнату. Коэн отстранился. У Ли в ушах шумело от пульсирующей крови. Внизу стояла Белла и смотрела на них. Ли заметила, что ее взгляд метался от нее к Коэну и обратно.

– Вас зовет Корчов, – сказала Белла. – Он хочет попробовать еще раз.

ШЭНТИТАУН: 7.11.48

Ли знала, куда направлялась, когда выходила из убежища этим вечером, хотя и не хотела себе признаться. Ее смущало осознание того, как мало изменила ее жизнь. Она все так же пряталась и лгала самой себе, все еще продолжала игры, в которые играла на этих улицах, будучи десятилетней девчонкой со сбитыми коленками.

«Не забегай вперед черной кошки или белой собаки. Наступи на шерсти клок, отобьешь мамаше бок. Брось щепотку соли за спину, и не загудит гудок на шахте». И конечно, главное правило, железное: «Не признавайся в том, что хочешь, даже самой себе или никогда этого не получишь».

Ли не могла поверить, что нашла дом. То, что ноги сами несли ее туда, словно весь маршрут: улица, поворот, кривой переулок между домами был вшит в ее тело более прочно, нежели память, выводило ее из себя. Она шла туда так естественно, и дорога казалась такой знакомой, что даже темнота не смущала. Она не была уверена, что нашла бы путь при дневном свете. Почему-то у нее было такое чувство, что она ходила по этой улице только после наступления темноты. Сколько раз ей приходилось почти бежать мимо этих дверей, глядя под ноги, потому что казалось, что стоит взглянуть вперед – и увидишь что-то страшное, от чего сердце остановится и не даст ей добежать до домашнего тепла и ужина? И сколько раз ей проходилось ходить здесь, когда она начала уже работать под землей и была достаточно взрослой, чтобы не бояться темноты? Или не признаваться самой себе в своем страхе.

Переулок сделал последний поворот, и Ли оказалась в узком дворе прачечной. Если бы она остановилась и оглянулась, то, возможно, потеряла бы ту нить памяти, по которой следовала. Но она не оглянулась. Она наклонила голову, прошла через двор и безошибочно, как почтовый голубь, свернула в третий подъезд. На стене был выключатель, но гораздо ниже, чем она помнила. Она нажала на него. Свет не зажегся.

Ли поднялась по лестнице в темноте, узнавая знакомый скрип ступеней под ногами, и остановилась на третьем этаже, прямо под откосом крыши. Последняя часть пролета заканчивалась у чердачной двери. Дверная панель из вируфлекса пропускала немного света на площадку. Этого света было достаточно, чтобы Ли могла разглядеть ящик с пустыми бутылками из-под молока и пива, всегда стоявший у дверей квартиры. А у дальней стены стоял прислоненный к ней велосипед. Ли могла поклясться, что помнила, как каталась на нем.

«Где ты?» – спросил Коэн, неожиданно резко появившийся у нее в голове.

Она скривилась в гримасе. Ей вовсе не хотелось, чтобы Коэн знал об этом.

«Не твое дело», – ответила она.

«Корчов ищет тебя».

«Я – занята».

«А что ты делаешь? »

«Если бы я хотела, чтоб ты знал, то уже сказала бы. А сейчас оставь меня в покое. И на этот раз я вовсе не шучу».

Наступила подозрительно долгая пауза. Затем он сказал: «Хорошо. Только не натвори глупостей».

Сверху послышались чьи-то тяжелые шаги, и Ли повернулась к чердачной двери. Дверь открылась, впустив внутрь волну влажного плотного воздуха. Мужчина в уличной одежде и домашних тапках прошлепал мимо Ли вниз по лестнице, подозрительно косясь на нее. Под мышкой он держал зарезанного каплуна, и его рукав слегка запачкался кровью: то ли он порезался сам, то ли эта была кровь птицы. Ли подождала, пока дверь ниже этажом не закрылась. Затем она повернулась, постояла минуту и постучала в дверь.

Замок открылся, и с обратной стороны двери брякнула цепочка. На площадку проникла полоса света шириной в палец. Худое ирландское личико смотрело в щель.

Сердце Ли застучало сильнее от удовлетворения и разочарования. Это была не она. Слишком молодая.

– Я ищу Мирс Перкинс, – сказала она.

Девочка отпрянула, и Ли увидела ребенка, схватившегося за девочку.

– А что вы продаете? Хотя какая разница, нам ничего не нужно.

– А я ничего и не продаю.

Девочка открыла дверь еще на несколько сантиметров.

– Ой, – воскликнула она, и ее голос прозвучал резко. – Полиция!

– Она здесь?

– Нет.

– А где она?

Девочка замешкалась. Ли видела, как она взвешивает шансы заработать личные неприятности против уверенности, что Ли все равно найдет Мирс, даже без посторонней помощи.

– Попробуйте в «Молли».

Ли нервно рассмеялась. «Молли Магвайр». Конечно. Где еще находиться половине католико-ирландского населения Шэнтитауна перёд полуночной мессой в дождливый субботний вечер?

Ее ноги нашли дорогу к бару «У Молли» почти так же быстро, как и дорогу домой. Через пять минут она уже зашла в ржавый ангар и стала пробиваться сквозь веселящуюся толпу, которая, казалось, всегда бурлила у порога «Молли».

Свободных столиков не было. Даже за стойкой бара оставалось всего несколько незанятых мест. Ли подошла к стойке и села.

– Тройное, – сказала она бармену.

Он слегка удивился, но это было любопытством при виде незнакомого лица: половина завсегдатаев «Молли» были, по крайней мере, наполовину конструкциями, и даже те, кто считался самыми ирландскими из ирландцев, несли признаки браков с конструкциями периода Исхода. Тройной стаут был очень хорош: густой, бурый и настолько сытный, что мог бы сойти и за ужин. Что бы ни происходило в баре или в темных переулках за ним, пиво здесь оставалось отличным.

Ли с удовольствием выпила свой стакан и оглядела длинное и узкое пространство под изогнутым потолком. Здесь ничего не изменилось, кроме нее. Все те же шахтеры с крепкими мышцами и твердыми лицами, порой посещавшие ее в снах. Над стойкой бара висели фотографии местных знаменитостей и пылились кубки и почетные ленты с футбольных чемпионатов последних двадцати лет. На стенах висели все те же дешевые голограммы, словно окна, выходившие на каменные изгороди и зеленые поля Ирландии. Ли прислушивалась к звукам вокруг себя, к речи с вялыми гласными, к вечерним субботним спорам, которые своей скукой доводили ее когда-то до слез. Женщины заставляли своих мужей танцевать. А мужей было не оторвать от разговоров о политике и футболе. Обычная и неизменная ситуация для кельтских говорунов, говоривших нарочито громко и отчетливо, словно то, о чем они говорили, они брали из книг. Одиночки в баре старались заглушить несправедливости жизни отчаянным пьянством. Но в «Молли» было мало одиночек. Каждый оказывался чьим-то двоюродным братом, и каждая – чьей-то двоюродной сестрой. Даже у самого отъявленного пьяницы было двое, трое, а то и пятеро дружков, готовых вступиться за него в драке или притащить его домой, если потребуется.

Ли видела дверь в заднюю комнату и легко представила, что творится за этой дверью в оживленный субботний вечер. Она помнила, что Картрайт был завсегдатаем задней комнаты, как и троюродный брат, который был на пять лет старше ее. Это он когда-то научил ее стрелять. С ним она впервые в жизни украдкой целовалась на холме за атмосферными процессорами. «Что с ним стало? Убит…», – подумала она, но не могла вспомнить, где это произошло: на шахте или там, на Земле? Как могла она забыть его имя? Ну, а в задней комнате сегодня опять, наверно, сидят за большим столом. Вспоминают о прошлом. Планируют новые бессмысленные шаги. Обсуждают каждое слово какого-нибудь молодого фанатичного республиканца, только что прибывшего из Белфаста или Лондондерри. Ли никогда не знала, были ли эти мальчишки реальностью или нет. Она и сейчас этого не понимала.

Ее взгляд привлекло какое-то движение. Она оглянулась и встретилась глазами с широкоплечим рыжеволосым мужчиной, который сидел, откинувшись спиной к задней стене, и смотрел на нее. Он оттолкнулся от стены, встал и пошел к ней, расталкивая всех плечами на своем пути.

– Slainte[12], – сказал он, приблизившись.

– Slainte и вам, – ответила Ли.

– Нужна помощь, красавица?

– Никакой, если только не поможешь мне пить в одиночку.

Он прищурил глаза.

– А я думал, что ты просто потерялась и забрела сюда случайно.

– Так оно и есть.

– Тогда не хочешь ли ты сделать пожертвование? – спросил он тоном, не подразумевавшим возражений.

– На какие цели?

– На помощь ирландским сиротам.

– Ах, так. – Ли почти рассмеялась, словно ожидала чего-то более серьезного. – Сколько новых пушек нужно сиротам на эту зиму? – спросила она, доставая деньги, сложенные в пачку.

– Очень смешно. Но мы не берем наличными.

Он достал из кармана портативный сканер и протянул Ли. Его дружок обогнул высокий табурет, на котором она сидела, отрезая ей любую возможность ретироваться.

Ли посмотрела через плечо того, кто был поменьше ростом, на выцветшую голограмму с айсбергами размером со скачковый корабль, отколовшимися от ледника Арма, пожала плечами и провела ладонью по. сканеру.

Рыжеволосый взглянул на сканер и снова обратился к ней:

– Что вам здесь нужно?

– Я ищу Мирс Перкинс. Мне сказали, что она может быть здесь.

– Она здесь. Это точно.

Он подозвал бармена, который подошел быстро, как будто ждал этого.

– Она из полиции и ищет Мирс.

Эффект медленной волной прокатился после его слов по бару. Люди начали ерзать на своих стульях и перебираться на другие места, подальше от Ли. Несколько посетителей быстро направились к выходу. Ли смотрела на это с удивлением и с некоторой долей беспокойства. Между этим баром и убежищем было много темных переулков, и она глупо поступила, что позволила посторонним узнать, что она – из Космической пехоты, потому что ее внутреннее оборудование стоило больше, чем главы семей здесь зарабатывали за всю свою жизнь. Затем из задней комнаты вышла Мирс Перкинс, и Ли забыла об обратной дороге в убежище, предосторожностях и обо всем остальном. Она думала только о женщине, которая направлялась к ней.

Ли узнала это лицо. И не только по детским воспоминаниям. Это была та женщина, которую она видела вместе с Даалем. Женщина, которая подошла к ним в надшахтном здании. Тогда Дааль так и не представил эту женщину Ли.

Ли внимательно смотрела на лицо с мощными скулами, на мускулистое шахтерское тело, пытаясь отыскать общие черты, какое-то свидетельство, что именно эта женщина помогла ей выбраться с Мира Компсона, но ничего не нашла. Это была просто незнакомка с серьезным взглядом.

– Миссис Перкинс?

Женщина прикурила сигарету, прикрывая огонь ладонями так, чтобы Ли могла заметить недостающий сустав на большом пальце и новое кольцо – на среднем.

– Я уже не Перкинс, – сказала женщина. – Я вновь вышла замуж.

Сердце Ли предательски подпрыгнуло, словно она поскользнулась на черной замерзшей луже и чуть не упала. Она никогда не думала, что ее мать могла выйти замуж еще раз. И конечно, даже не могла представить себе, что у нее есть еще дети. В какой-то части сознания Ли все остановилось после того, как она ушла из дома. Ее настоящее продолжало развиваться, а прошлое замерло, застыло, как кусок янтаря, и возникало только в момент, когда оно ей действительно требовалось. Все это она могла предположить и ранее.

– Вы представитесь? – спокойно спросила Мирс.

– Майор Кэтрин Ли, КПОН.

– Есть ли у вас какое-нибудь удостоверение личности?

Ли порылась в карманах и достала микрофишу. Мирс взяла карточку и внимательно посмотрела на нее, перенося взгляд с лица Ли на голограмму и обратно несколько раз.

– Не могли бы мы пройти куда-нибудь и…

Мирс очень незаметно покачала головой и взглядом своих светлых глаз показала в сторону бармена, протиравшего стаканы. Ли даже сначала решила, что это ей показалось.

Ли задумалась, пытаясь понять смысл этого странного разговора, который и разговором нельзя было назвать. «Она сказала, что вышла замуж вновь. Это означает, что у нее – новый муж. А есть ли у них дети? Может быть, та девочка, что открыла ей дверь, одна из них? И знают ли они что-нибудь о Ли? Не это ли хотела сказать ей Мирс? Что она со своей стороны тоже предприняла кое-что, чтобы похоронить и забыть то, что было пятнадцать лет назад?» Ли проглотила комок в горле.

– Я… хм. Я пришла, потому что у меня есть для вас сообщение.

– От кого?

– От друга. – Она собралась с духом и произнесла: – От Кэйтлин.

– Ох. – Уголки рта Мире чуть приподнялись. – Понимаю.

– Хм… она не могла заехать сюда в этот раз, и, возможно, еще пройдет какое-то время… Но она просила передать, что с ней все в порядке. Она еще что-то хотела сказать, но я… забыла. Во время скачков многое забывается. И не только мелочи.

Мирс снова повела глазами в сторону бармена, но его позвал кто-то из посетителей.

– Врачи говорят, что такое случается.

– Так и случилось.

Мирс слегка пожала плечами, как бы говоря: «Ну, что здесь поделаешь?» Это был жест практичной женщины, которой ничего в жизни не доставалось легко. И неожиданно Ли без всяких сомнений поняла, что помнит ее.

– Извините, – сказала Ли.

– Извините? – Это слово прозвучало у Мирс неуклюже и неестественно, а взгляд потеплел. – За что извините? Мы этого хотели, ради этого мы работали. А ты иди домой или где ты там ночуешь. Только будь осторожна. Таким, как ты, здесь небезопасно.

Когда Мирс ушла, Ли продолжала сидеть на табурете, ухватившись за него онемевшими пальцами. Ей нужно было прийти в чувство, согреться и подождать, пока неясный шум вокруг нее снова обретет какой-то смысл. Она вновь повторила в памяти весь разговор, слово за словом, ища какие-то подсказки, хватаясь за короткие ненадежные соломинки памяти. Она представила лицо Мирс в конце их разговора. Оно стало красным, напряженным, почти сердитым. Такое выражение лица она помнила. Это было выражение триумфа.

Когда Ли вышла на улицу, дождь усилился, принося с собой серу с отвалов шахт. Ли просканировала тени по обеим сторонам улицы. Она помнила истории о солдатах, услышанные в казарме, и боялась, что кто-нибудь нападет на нее из-за внутренних устройств. Бывали случаи, что солдаты выходили из колониального бара под руку с подружкой и просыпались в разделывательных резервуарах подпольной клиники. Тени выглядели безопасными. Ли подняла воротник и пошла в сторону убежища.

Проходя мимо яркой витрины бара, она заглянула туда, но не увидела никаких следов Мирс.

Корчов был вне себя от ярости.

– И ради чего ты туда ходила? – спросил он ледяным голосом.

– Тебя не касается, – сказала Ли, быстро проходя мимо него.

– Я думаю, что касается. – Он проследовал за ней в задний коридор. – Меня касается, что ты ставишь под удар выполнение задачи. Меня касается, когда ты исчезаешь, черт знает куда, и даже Коэну тебя не найти. И совершенно точно, меня касается, когда ты идешь в бар, где ведутся политические дискуссии, и встречаешься там с известным деятелем ИРА и представителем шахтерского профсоюза.

Ли вспыхнула.

– Ты следил за мной?

– Естественно. И теперь, когда тебе все понятно, расскажи мне подробно о том, что ты говорила Перкинс. Что? Нет желания разговаривать? А там, в баре, когда ты была с ней, тебе было о чем разговаривать?

– Отстань, Корчов.

– Я все равно узнаю, не важно, скажешь ты мне или нет, – сказал он, и она увидела, как его глаза впились в мигающий огонек ее индикатора состояния.

– Я так не думаю, – сказала она и прошла дальше, оттолкнув его плечом.

Он схватил ее за руку, Ли вывернулась, схватила его за горло левой рукой и швырнула на стену так сильно, что задрожали винты на панели. Она прижала его к стене и держала, пока он не начал задыхаться.

– Я работаю на тебя, – сказала она в его побелевшее лицо. – Но я тебе не принадлежу. И даже думать не смей!

Отпустив его, Ли пошла по коридору к открытой двери своей комнаты.

– Мы передвинули дату старта, – крикнул Корчов ей вслед. – Мы начинаем завтра.

Но Ли больше не слушала. Она подходила к своей комнате с усиливающимся чувством дежа вю. Войдя внутрь, она увидела Беллу, сидевшую на кровати в ожидании.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала Белла, протягивая кубик, в котором Ли узнала записывающее устройство воздушного движения КПОН. – Мне необходимо прочесть это.

– Где ты это взяла?

– Мне дал Рамирес.

– Что, он дал тебе это по доброте душевной?

Белла отвернулась.

– О Боже, и с ним тоже?

– А тебе какая разница?

Ли нахмурилась, но взяла у Беллы кубик с данными и поместила в свое портативное читающее устройство.

Ли потребовалось мгновение, чтобы понять, что там были автоматизированные полетные журналы челноков, летавших со станции на поверхность планеты. На первый взгляд они показались теми же, которые они с Маккуином просмотрели уже раз по пятьдесят. Но когда она сверила их с копиями, хранившимися у нее в жесткой памяти, то обнаружила, что цифровая подпись файла была другой. Кто-то на станции аккуратно вносил исправления в журналы, но не позаботился поменять записи внесетевых устройств, контролировавших планетарный транспорт, посчитав, что никому в голову не придет проверить.

Но как раз Белле и пришло в голову посмотреть журналы, потому что ее это сильно беспокоило. Ли сразу нашла то, что нужно, в графах, относившихся к ранним предрассветным часам двадцать третьего числа. Один-единственный полет челнока. Этот челнок возвратился назад пустой, чтобы забрать двадцать четыре человека и доставить их к обычному времени начала первой смены. Этот челнок оставил Ханну Шарифи на поверхности в самый разгар ночной смены, когда переходные площадки и офисы пустовали. Ли открыла информацию о пассажирах и увидела, что только Ян Войт и Белла сопровождали Шарифи в ее последнюю поездку на шахту.

Войт, Белла и Шарифи спустились на планету вместе. А возвратилась только одна Белла.

– Файл, должно быть, подделан, – сказала Белла, когда Ли все показала ей.

– Я не думаю. Посмотри на счет Фурмана.

– Он исправлен. Любой компьютер можно обмануть.

– Посмотри на файл сама, если хочешь. Мне кажется, что с ним все в порядке.

Белла открыла рот, словно собиралась что-то сказать, и тяжело опустилась на кровать. Ли закрыла кубик и тщательно убрала следы, которые оставила, открывая и читая его. Корчову вовсе не нужно знать об этом. Как, впрочем, и остальным.

– С тобой все в порядке? – спросила она, когда закончила.

Но Белла как будто оглохла. Ли дотронулась до ее плеча, и Белла вздрогнула, как от ожога.

– Если мы узнаем, кто это сделал, изменит ли это что-нибудь? – спросила Ли.

Блестящие глаза смотрели на нее, и в них Ли снова заметила темную бездонную пустоту. В ее сознании вдруг возник образ Беллы, лежащей поперек стола Хааса. Ли представила себе пустой холодный бессознательный взгляд глаз Беллы во время петлевого шунтирования.

– Если мы узнаем, кто это сделал, все изменится, – сказала наконец Белла.

Она встала и расправила платье на бедрах. Что-то блеснуло у нее на шее. Кулон. Кулон, сделанный из кусочка квантового конденсата.

Ли уставилась на него, забыв обо всем.

– Где ты его взяла? – спросила она.

Белла попыталась закрыть кулон рукой, сделав стыдливо-робкий жест, как и девчонка-уборщица в аэропорте в Хелене. А потом произнесла то, в чем Ли сейчас не сомневалась:

– Мне его дала Ханна.

– Когда? – спросила Ли. – Когда Ханна дала его тебе?

– В ночь накануне своей смерти, – ответила Белла почти шепотом.

– До или после того, как она послала сообщение из квартиры Хааса?

– Она не посылала… – Белла замолчала, задержала свой взгляд на Ли и вздохнула. – После того, как она его послала.

– Почему ты не сказала мне об этом раньше, Белла?

– Потому что она просила меня не говорить. Потому что это был секрет. Секрет Ханны.

– Этот секрет, возможно, и привел к ее смерти. Белла запрокинула голову, будто Ли ударила ее.

– Нет, – ответила она. – Нет!

– А кому предназначалось это сообщение, Белла? С кем она разговаривала во Фритауне? Что она им сказала?

– Я не знаю. Я даже и не слышала. Я не хотела знать.

– Если бы ты знала, то об этом узнал бы и Хаас?

– Хаас, Корчов. Какая разница кто? Я бы рисковала, зная это.

Ли тихо рассмеялась, поглаживая ноющее плечо.

– Ты не понимаешь, – сказала Белла, и ее голос стал напряженным и настойчивым. – Контракт, и все такое… – это было вторично. Ханна попросила меня помочь ей. Она пришла ко мне. Она говорила, что нуждается во мне, что я – единственная, кому она могла доверять самое важное, что она когда-либо делала, самое важное, что мы обе когда-либо делали. Но это должно быть нашим секретом. Я сделала это для нее.

Порыв ветра ударил по зданию, и большой лист вируфлекса, закрывавший окно, оторвался и бился, как парус на мачте. Белла вскочила, вся дрожа.

– Почему ты мне не веришь? – прошептала она.

– Я верю тебе, – сказала Ли. – Я действительно тебе верю… Я просто… не могу понять, что все это значит.

Разговаривая, Ли положила руку на плечо Белле, и теперь Белла повернулась и спряталась в ее объятиях, уткнувшись лицом в шею. Ли попыталась освободиться и поняла, что Белла плачет. Ли нехотя продолжала обнимать Беллу и гладить ее изящное плечо.

– Извини меня, – сказала Белла, – просто я…

– Нет, это ты извини меня, – сказала Ли. – Какое мое дело, чем ты занимаешься. Ты ведь мне ничем не обязана.

– Нет, я все-таки тебе обязана. Все, что я сказала о… тебе и Ханне… Я просто разозлилась.

Белла посмотрела на нее, подняв голову вверх. Ее темно-лиловые глаза прояснились, хотя слезы все еще висели на ресницах. Белла вытянула руку и коснулась своим бледным пальцем губ Ли так же, как это делал Коэн.

«О Боже, – подумала Ли. – Пора уходить. Прямо сейчас. Но почему мои ноги словно к полу прикручены?»

Кто-то кашлянул. Ли отскочила от Беллы, как собака, которую хозяин застал на месте преступления.

– Аркадий? – спросила она.

– Нет, – сказал Коэн, стоящий у двери. – Это я.

– Я…

– Мне нужно идти, – сказала Белла. – А то Корчов будет меня искать.

Коэн повернулся и провожал Беллу взглядом, пока она шла по коридору. Потом оба услышали, как хлопнуло одеяло, закрывавшее воздушный шлюз, и звуки ее шагов заглохли в зале под куполом.

Ли начала говорить, но он поднял руку.

– Тебе совершенно не нужно ничего объяснять мне.

Он оперся о дверь в позе, которая показалась Ли наигранной, а когда он заговорил, то его голос был нейтральным и ровным, что по ее многократному опыту означало скорую бурю.

– Будь осторожна, Кэтрин.

– Будь осторожна в чем? – спросила Ли.

Ответ был очевиден – аромат духов Беллы все еще витал в воздухе между ними.

– У нее в голове – месть. А месть – коварная штука. Она заставляет людей обманывать будущее. Она заставляет их рисковать так, что они могут втянуть в неприятности всех вокруг.

– Ну, теперь ты эксперт по мотивации человеческих поступков.

Коэн пожал плечами.

– Хорошо, – сказал он так спокойно, будто они обсуждали погоду. – Делай все, что хочешь. Но мне кажется, тебе понятно, что она использует тебя.

– В таком случае, у нее масса коллег, не так ли?

Коэн вздохнул и принялся старательно изучать ногти Аркадия. Как он научился заставлять ее чувствовать угрызения совести, когда просто молча стоял рядом?

– Я поняла, что собиралась делать Шарифи. Хотя сейчас уже поздно что-нибудь исправить. Это она послала сообщение из квартиры Хааса. Белла сообщила ей его пароль. Поврежденный файл, о котором говорила Нгуен, на самом деле зашифрован. Причем зашифрован так, что только Гоулд могла его расшифровать. Они использовали набор этих дурацких смешных украшений в качестве источника запутанности. Надо же было умудриться. Обычная бижутерия!

Ли ощущала странную щекотку, по которой поняла, что Коэн входит в ее файлы, смотрит на дешевое ожерелье Гоулд, на уборщицу в туалете аэропорта, на подарок Шарифи Белле.

– Хорошо, – сказал он, обдумывая то, что увидел. – Итак, она нашла готовый источник запутанности. Может быть, они с Гоулд давно придумали этот фокус с ожерельями, как шутку, и не думали, что он сможет пригодиться в деле. Они использовали эти ожерелья как одноразовый блокнот, как секретный шифр, который Шарифи получила, не прибегая к услугам Техкома или других корпоративных попечителей. Теперь никто не может прочесть сообщение Шарифи, пока не получит ожерелья Гоулд. которое застряло в медленном времени вместе с ней до того, как…

– До завтра, – прервала его рассуждения Ли. Они переглянулись.

– Это похоже на Ханну, – сказал Коэн, – так пошутить. Она фактически спрятала в дешевой безделушке то – и она это знала, – что мы все будем искать. Но почему?

– Эта информация была для Ханны страховым полисом, с одной стороны. Вместе с посылкой, отправленной на «Медузе».

– Ну, и этот полис не сработал, ведь так? – спросил Коэн и сразу же добавил, пытаясь смягчить сказанное: – Бедная Ханна. Какой ужас.

– Но я не понимаю, – продолжил он через секунду. – Шарифи получает результаты. Затем она шифрует их и посылает нечитаемый вариант Нгуен, Корчову, во Фритаун. Затем она стирает все следы своей работы из системы АМК. Затем она – по крайней мере, мы можем предположить, что это была она, – отправляет Гоулд во Фритаун. И дарит Белле свой использованный кристалл после того, как берет с нее слово никому не говорить, что послала шифрованное сообщение. Почему? Зачем принимать столько абсурдных мер, чтобы защитить информацию, а затем рассылать ее? А если она хотела распространить свои данные по всему пространству ООН и Синдикатов, то для чего использовать кристаллы? Зачем шифровать их таким образом, что только кристалл Гоулд позволит прочесть их?

– Это объясняет «Медузу», – сказала Ли. – Почтовый ящик. Она хочет, чтобы информация распространялась. Она стремится к избыточности, если пользоваться твоей терминологией. Но она не хочет, чтобы это читали все. Не сейчас по крайней мере.

– Так чего же она ждала?

– Хотела бы я знать, – сказала Ли.

Она тяжело опустилась на свою койку и протерла глаза пальцами, которые все еще пахли пивом.

– А что насчет завтра? – спросила она.

– Информатор Дааля сообщил, что в течение следующих двух суток должно что-то произойти. Дааль беспокоится о том, что новые обстоятельства помешают нам выполнить работу. Откровенно говоря, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним. Что хорошего будет, если мы возбудим живое поле и не получим никаких данных. Или останемся там сами. И чем скорее мне удастся связать шахтеров с «ФриНетом», тем лучше. Это будет не в первый раз, когда Техком закроет прессу и поставит всю планетарную милицию на голову.

«Поставить на голову – это самая подходящая фраза», – подумала Ли. Ей стало интересно, как поступит Нгуен со срочными планами и вообще что она предпримет. Было ли это неосознанным побуждением завершить свою работу прежде, чем корабль Гоулд достигнет Фритауна?

– А что думает Рамирес? – спросила она, пытаясь скрыть эту мысль и надеясь на то, что Коэн не успел поймать ее. – Сеть готова?

– Настолько, насколько возможно. – Он отошел от двери и зашел в комнату. – Корчов пришел в ярость, разыскивая тебя. Есть такое понятие «удача, уплывающая из рук», ты его знаешь. Даже у тебя такое бывало. Где ты была?

– Я навещала мать.

До этого Коэн не смотрел на Ли, но после ее ответа устремил к ней свой взгляд.

– Расскажи.

– Хорошо, – согласилась она, понимая, что втайне хотела этого. – Но не сейчас. Сейчас мне нужно сконцентрироваться на завтра. Да и тебе тоже.

«Все будет хорошо». Эта мысль плавала в ее сознании так легко и естественно, как будто принадлежала ей самой, и только со следующим изумленным вздохом она поняла, что это Коэн думает внутри нее: «Ты сможешь заставить соединение работать. Ты всегда об этом знала. А с остальным мы справимся».

В ответ она мысленно произнесла осторожное «да» и почувствовала, как он услышал его.

– Ты спрашивала техов об этом? – громко спросил Коэн. – Это дьявольски больно.

Ли догадалась, что он говорит о ее руке, ощущая боль через интрафейс вместе с ней. Она осторожно согнула руку. Рука сгибалась плохо.

«Определенно не блестяще. Но до конца дела, будем надеяться, хватит».

– Все нормально.

– Да это просто мучение. Я не знаю, как ты это выносишь.

Ли на миг удалось взглянуть на себя его глазами с короткого расстояния, разделявшего их: непредсказуемая, загадочная, яростная, сильная и великолепно совместимая с хрупким человеческим телом личность, ускользавшая от него в зеркальную анфиладу статистических волновых функций.

– Уже поздно, – сказала она. – Мне, в отличие от тебя, нужно выспаться. Давай не будем беспокоиться ни о чем, кроме завтрашнего дня, хорошо? Сделаем работу, и по домам.

Что-то вспыхнуло в глазах Аркадия.

– Вместе?

– Это не проблема завтрашнего дня.

– Будь осторожна, Кэтрин.

– И ты тоже.