"Дикое правосудие" - читать интересную книгу автора (Томас Крэйг)

1. Семейный портрет

Лок шел в сгущавшихся осенних сумерках, и опавшие бурые листья тихо шелестели у него под ногами. Его замерзшие щеки обдало мгновенной волной тепла, когда он вошел в вестибюль отеля «Мэйфлауэр», снимая на ходу свой плащ. Прогулка от Госдепартамента была освежающей и приятной, несмотря на то, что ранние осенние сумерки уже смыкались над Вашингтоном. На улицах зажглись фонари. Самолеты, мигавшие навигационными огнями, с гудением проплывали над головой, но он уже мог видеть и слышать их, не испытывая отрицательных эмоций. Все поездки для него отменялись на длительное время. Город начал комфортабельно подстраиваться под ритм его жизни, как это уже произошло с его офисом, а потом и с Госдепартаментом в целом.

Бармен дал понять, что узнал Лока, слегка приподняв тяжелые брови и почти мгновенно выставив на стойку его любимый напиток. Оливка упала в мартини, словно маленькое птичье яйцо в прозрачное масло. Лок пригубил коктейль, улыбнулся и взглянул на часы. Как раз достаточно времени для двух порций, потом домой и переодеться. Он смутно сожалел о том, что у него не останется времени послушать хотя бы один из нескольких новых компакт-дисков, которые он приобрел после ленча. Очередная версия «Женитьбы Фигаро», новая запись Генделя, что-то особенное в стиле Бетховена – все казалось весьма многообещающим. Он снова улыбнулся. День рождения Бет служил достаточным оправданием для любой отсрочки. В любом случае ему больше не придется урывать случайные часы для любимой музыки, чтения или работы над книгой, которую он уже давно пытался написать. Времени будет достаточно. Госдепартамент предоставил ему кабинетную должность в восточноевропейском отделе – минимум поездок и приятное времяпровождение.

Даже ежевечерние ответы на сообщения, оставленные на автоответчике, превратились в неожиданное домашнее развлечение. Фред с билетами на баскетбольный матч; чопорная, строгая леди, работавшая в музыкальном обществе, где он иногда пел партии баритона. В ближайшем будущем Лок собирался редактировать для общества сценическую версию одной малоизвестной оперы XVII века… Уведомление из химчистки о том, что его заказ давно готов, выдержанное в довольно настоятельном тоне. Он был дома, наконец-то дома. Ощущение напоминало старый любимый пиджак, снова натянутый на плечи.

В кармане его плаща, лежавшего у него на коленях, заблеял сотовый телефон, развеяв его мечтательность словно коротким порывом ветерка. Бармен прошел мимо, перестук льда в его шейкере напоминал латиноамериканскую перкуссию. Лок вынул телефон и раскрыл его.

– Джон Лок слушает.

– Джонни-бой! – это был Билли, его зять.

– Привет, Билли. Я не забыл о вечеринке, если это то, о чем ты…

– Твоя сестра не позволила бы тебе забыть, Джонни-бой.

– Так или иначе, я помню и приду.

– Само собой. Слушай, это у тебя второй или третий мартини?

Лок усмехнулся.

– Играешь в отгадки? Ошибся, это первый.

– О'кей. Слушай, мы с Бет хотим, чтобы ты приехал поскорее… Нет, ничего особенного. Просто хотим поболтать с тобой до прибытия остальных гостей. Так что заканчивай побыстрее и мотай сюда. Так распорядилась Бет.

– Хорошо. Спасибо, Билли.

Лок сунул сотовый телефон в карман плаща. В следующее мгновение на его плечо опустилась чья-то рука, но даже этот дружеский жест выражал сомнение, словно человек был не вполне уверен в том, что его узнают.

– Джон Лок! Это по-прежнему твоя любимая забегаловка? – говоривший был выше Лока, даже взгромоздившись на соседний табурет у стойки бара, и более мощного сложения, но вместе с тем он имел какой-то потерянный вид, словно всю свою жизнь занимался делом, нужда в котором недавно отпала. – В последнее время я не видел тебя здесь.

– Боб! Рад видеть тебя, дружище.

Бар отеля начал наполняться работниками различных компаний и правительственными служащими. Боб Кауфман служил в Компании[1] – другой разновидности правительства.

– Как дела на Ферме? – спросил Лок.

– Пока что работаю.

Боб Кауфман был старшим оперативным сотрудником. Рейган, Горбачев и Тэтчер, а впоследствии Ельцин, Клинтон и Мейджор, словно неумолимые заимодавцы, сжимали кольцо оцепления вокруг него и большинства его коллег.

– Боже, как бы мне хотелось, чтобы госдеп забрал меня к себе под крылышко так же, как тебя! Счастливый ты сукин сын, – слова Боба прозвучали искренне, без негодования. – Может быть, тогда я бы смог избавиться от кислых рож наших парней. Все чего-то ждут и надеются, околачиваются без дела… Нынешняя администрация отправит Компанию на свалку, парень. Мы стали политическим анахронизмом, – он щелкнул пальцами, и перед ним волшебным образом возник бокал бурбона со льдом. – Если ты не диск-жокей, не имиджмейкер и не компьютерный гений, если ты не советуешь радоваться нынешнему положению дел в мире… а, забудь об этом!

Он сделал большой глоток.

– Похоже, гайки затягиваются повсюду, – сочувственно пробормотал Лок. – Меня самого приговорили к бумажной работе, хотя я и не жалуюсь. Что они заставляют тебя делать, Боб?

– Когда не мотаюсь, как проклятый, по совещаниям и комиссиям, читаю лекции ораве сорванцов из колледжа. В основном по Среднему Востоку – аятоллы и прочие бандиты. Сам знаешь, что это такое, – Кауфман равнодушно пожал плечами. – Я для них вроде прапрадедушки, настоящий динозавр. А ты?

Лок изучал их отражения в большом зеркале. Кауфман сейчас казался пьяницей, выпавшим из нормального времени и пространства, излагающим печальную историю своей жизни. Темноволосое, более стройное и моложавое отражение Лока улыбалось в ответ, олицетворяя собой будущее, как сам Кауфман олицетворял прошлое, повергнутое в прах. Его обвисшие щеки, покрасневшие глаза и привычно недовольное выражение лица контрастировали с энергичной подтянутостью и загаром Лока, который напоминал удачливого бизнесмена, глядящего на мир сквозь жерла зрачков пронзительно голубых глаз.

– По большей части торговля, инвестиции и тому подобные вещи, – ответил он.

– Но ты по-прежнему просиживаешь задницу вместе со старыми монстрами.

Холодная война представлялась Кауфману чем-то вроде студенческого братства, выглядевшего еще более романтично при рассмотрении через двадцатикратный оптический прицел.

– Ближе всего я подхожу к старым временам, когда мои мальчики из колледжа обнаруживают, что наши старые приятели продают аятоллам партию ракет или танков. Или очередного ученого… – Боб невесело улыбнулся. Перед ним возник новый бокал бурбона, а перед Локом – второй мартини.

– Продают ученого? – переспросил он, чтобы потрафить Кауфману.

До него доходили правдоподобные слухи, ходившие в госдепартаменте во время его поездок в Россию. Утечка мозгов шла на юг и на восток, в меньшей степени на запад. Несчастные плохо оплачиваемые специалисты тонкими ручейками утекали за пределы бывшего Союза, но здесь и не пахло оптовой торговлей. Их не отправляли партиями, как танки или токарные станки.

– Эти студенты! Они считают, что наши старые приятели теперь продают мозги всем, кто готов их купить. Люди! Все эти недовольные ядерщики, разработчики биологического оружия и так далее. Знаешь, почему меня иногда охватывает ностальгия по Афганистану, по Европе, даже по Вьетнаму? – бокал Кауфмана снова опустел. – Я возьму еще по одной, Джон, ладно? Тебе, как обычно, сухой мартини?

Лок помедлил, скосив глаза на циферблат часов и прислушиваясь к рокоту десятков разговоров на вечно притягательную тему власти и денег. Последнее выходное платье Хилари, заявление Клинтона в частной беседе, падающий рейтинг популярности президента, обстановка в разрушенной войной Боснии, эти засранцы европейцы… Политика власти и власть политики. Отказаться от предложения Боба Кауфмана сейчас было бы оскорблением. Старый оперативник напоминал ребенка, прижавшегося носом к витрине с самыми замечательными сладостями.

– Спасибо, Боб, хотя я должен следить за временем.

Кауфман заказал выпивку. Случайный разговор о турпоездке быстро потонул в новой волне политических сплетен. Лок чувствовал себя комфортно за этими стенами из слов, в то время как Кауфман ощущал себя лишним.

– Твои мальчики из колледжа несколько преувеличивают. Было несколько исчезновений – с полдюжины, не больше. Русские заинтересованы в том, чтобы держать своих лучших специалистов дома и обеспечивать их всем, что нужно для счастья, – Лок усмехнулся. – Видишь ли, Боб, моя теперешняя работа в госдепе, можно сказать, продолжает старую линию. Я приставлен к изучению русской экономики.

– А таковая существует?

Оба рассмеялись.

– В кого они тебя превратили – в коммивояжера или в страхового агента?

– И в того, и в другого понемножку.

– Некий прекрасный новый мировой порядок, да? Вроде поставок оружия боснийским мусульманам. Тот древний грек, который командовал двумя тысячами,[2] вряд ли одобрил бы эту тактику. Твое здоровье!

Разговор быстро становился бессвязным, выпадая из окружающей политической болтовни. Время от времени Лок приветственно махал рукой знакомым из госдепартамента и других правительственных служб. Кауфману явно хотелось заручиться его поддержкой, получить какую-нибудь информацию, а возможно, и хорошие рекомендации, однако Лок прекрасно понимал, что госдепартамент вряд ли заинтересуется оперативным сотрудником ЦРУ, находящимся на грани отставки. Тем временем имена великих людей, рассказы об их деяниях и злодеяниях пролетали мимо собеседников, словно бумажные самолетики.

Кауфман начинал впадать в слезливую сентиментальность. Вместо «Янки, убирайтесь домой!» на стенах всего мира запестрели сообщения «Шпионы не требуются». Администрация Клинтона с непоколебимой уверенностью втолковывала своим разведчикам, что мир более не является их площадкой для игр, а вся остальная часть планеты – это не 111-й полицейский участок со штаб-квартирой в Лэнгли. Вместо этого штаб-квартира ЦРУ превратилась в галеру работорговцев, чьи трюмы были набиты желчными, разочарованными, обманутыми людьми – в фабрику, производящую ненужную продукцию в неподходящее время.

Внезапно Лок устал от Кауфмана и от ароматов их профессионального прошлого. Ему захотелось как можно скорее встретиться с Бет. Воспоминания о прошлых днях рождения, встреченных вдалеке друг от друга, были уже не такими мучительными. Благодарение небесам, годы их разлуки подошли к концу. Лок помнил собственные никогда не отмечавшиеся дни рождения: хмурые, всегда почему-то снежные дни. Он видел себя самого, стоявшего в пустынном коридоре и глядевшего в окно на занесенную снегом площадку дорогой частной школы. Неотапливаемые спальни, отчаянное бегство в спорт и музыку от надменного, подозрительного безразличия сверстников, чьи родители были живы и здоровы. Он открыл для себя баскетбол, прелесть пения и занятий музыкой… в отличие от Бет, которая в своем уединении тянулась к печатным страницам. Она открыла для себя книги – все книги, любые книги.

Лок улыбнулся про себя. Он всегда подозревал, что ее душещипательные истории об одиноких днях рождения были выдумкой, предназначенной для того, чтобы добиться его симпатии. Она генерировала мощное магнетическое поле, привлекавшее других людей, втягивавшее их в орбиту дружбы и доверия. Она никогда не оказывалась одинока в свой день рождения, как не оказалась и в этот раз.

Он быстро допил свой мартини, заказал еще один бурбон для Кауфмана и обратился к нему.

– Сегодня у моей сестры день рождения, Боб. Я опаздываю, а мне еще нужно купить подарок. Рад был встретиться с тобой, старина…

Последние слова он произносил, уже вдев руки в рукава плаща и отойдя на несколько ярдов от стойки бара. Кауфман наблюдал за ним недоверчивым, яростно-умоляющим взглядом быка, которого ведут на убой. Лок помахал ему, и Кауфман ответил таким же жестом. Выражение его лица немного смягчилось.

Выйдя из бара, Лок стряхнул с себя заразное беспокойство и вселенскую скорбь собеседника. Он не слишком хорошо знал Кауфмана и никогда не был его другом. Они контактировали в Афганистане, в начале восьмидесятых, и с тех пор встречались лишь несколько раз. Кауфман был ветераном вьетнамской кампании, офицером оперативной разведки, все еще жившим в воображаемом мире борьбы блоков и идеологий.

Когда дверь за Локом захлопнулась и холодный воздух улицы повеял ему в лицо, Лок испытал чудесное чувство освобождения и преображения. Он двинулся в освещенный лампами тоннель сумерек, подняв воротник плаща. Сухие листья кучами ржавой жести лежали вдоль тротуара. В воздухе висел резкий запах бензина. Он ускорил шаг, охваченный восторженным, почти детским предвкушением праздника.

Алексей Воронцов положил телефонную трубку.

– Они послали кого-то в клинику для опознания тела, – сообщил он. – Шоковая реакция кажется неподдельной. Судя по описанию, это действительно Роулс.

Дмитрий кивнул, лизнул кончики пальцев и положил вторую трубку.

– Тебе это понравится, – он кивнул в направлении телефона.

– Что именно?

– Когда судмедэксперты – кстати, во главе с твоим приятелем Ленским – пришли в морг, кто-то уже спер ботинки с трупа. Должно быть, тело оттаяло как раз достаточно для того, чтобы…

– Это было сделано намеренно? – резко спросил Воронцов.

– Что? – Дмитрий жевал огромный кусок чего-то, напоминавшего пиццу. Перспектива завтрака вызвала у Воронцова неприятную резь в желудке. – А, понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, обычное мелкое воровство. Возможно, один из наших балбесов в мундирах воспользовался случаем.

В кабинете резко пахло подгоревшим хлебом с томатной пастой и их сырыми сапогами, одиноко стоявшими у единственной батареи отопления. За окном шел густой снег: утро выдалось пасмурным. На какой-то благословенный момент город исчез под напором зимы вместе со своими наркотиками, проститутками и эпидемией бандитизма. Пятью этажами ниже забуксовал тяжелый грузовик, и к серой пелене за окном добавился надсадный рев двигателя.

– Ладно, давай предположим, что это действительно Роулс. Почему кто-то убрал его?

Дмитрий пожал плечами и вытер рот большим, серым от грязи носовым платком. Теперь он стирал сам, но без особого успеха. Воронцов выглядел гораздо опрятнее. В этих вопросах он всегда был щепетилен до крайности. Его одежда была арктически чистой и асептичной, как и его квартира. В доме Дмитрия царили грязь и беспорядок вкупе с гнетущей атмосферой застарелого горя и пренебрежения. Дмитрий не мог отвезти белье в больницу и попросить свою сумасшедшую жену заняться стиркой. Он приезжал туда только для того, чтобы сидеть рядом с ней. Не вместе – она больше не могла быть вместе ни с кем из живущих.

– Думаешь, его могли втянуть в разборки с местными бизнесменами и мафией? – в голосе Дмитрия Горова слышалась возрожденная лихорадочная надежда. Это было скорее признаком одержимости, а не служебного рвения: для него все должно было иметь отношение к наркотикам и местной мафии.

Воронцов покачал головой и обеими руками потер короткую щетину на щеках, словно выгоняя остатки холода, накопившегося в рощице за автострадой.

– До сих пор не обнаруживалось никаких признаков связи с американцами. Роулс был одним из старших административных работников в «Грейнджер Текнолоджиз», но не имел непосредственного отношения к связке Грейнджер–Тургенев. Я не могу себе его представить торгующим героином или кокаином для получения левого приработка. Серьезно, Дмитрий, – а ты можешь?

Дмитрий неохотно покачал головой, всем своим видом выражая разочарование, и провел тяжелой ладонью по истончившимся темным волосам, затем по круглому мясистому лицу.

– Полагаю, ты прав. Послушай, Алексей, это убийство не помешает нашей операции?

Его голос звучал почти умоляюще. Воронцов покачал головой.

– Не знаю, почему Бакунин сразу же не забрал дело себе. Рано или поздно он все равно это сделает. «Грейнджер–Тургенев» – его епархия, так что когда он позавтракает и помастурбирует, чтобы улучшить настроение…

Дмитрий хрипло рассмеялся.

– Нет, мы сосредоточимся на наркотиках, – продолжал Воронцов. – Планы не изменились.

Дмитрий с довольным видом взял рапорт, лежавший у него на столе, и передал листок Воронцову.

– Рейс из Исламабада прибывает сегодня в восемь вечера, Хусейн числится среди пассажиров, – сообщил тот.

– Наблюдение за домом установлено?

– Все уже на местах. Сейчас там не происходит ничего особенного – впрочем, это естественно.

– Ладно, значит, сегодня вечером. Груз будет на борту?

– Так мне сообщили. Это обычный метод транспортировки, а Хуссейн – курьер с пакистанской стороны. Пакистанец – это все, что у нас есть. Мы знаем, что наркотики приходят из Тегерана и из Кашмира, но нет ни одной нити, которая вела бы туда. Хусейн из Равалпинди – и все! – Воронцов осознал, что его тон звучит обвиняюще, и быстро добавил: – Твой след – лучший из тех, на которые нам удалось напасть. У нас наконец-то есть номер рейса и конкретное имя. Мы знали, что наркотики поступают из Мусульманского Треугольника, и предполагали, что транспортировка происходит вместе с временными рабочими…

Внезапно он грохнул кулаком по столу.

– Бог ты мой, сколько товара уже прошло прямо у нас под носом! Мы не можем упустить этот шанс, Дмитрий!

Лицо Дмитрия потемнело, на нем появилось выражение неутоленного голода.

– Обещаю, на этот раз мы достанем ублюдков. Вытряхнем все из Хусейна, пойдем по следу, который он нам укажет, возьмем распространителей…

К своему замешательству, Воронцов осознал, что поощряет слабость Дмитрия, укрепляет его жажду мести. Но, черт побери, если кто-то и заслуживал отмщения, то это был инспектор Горов!

– Рабочие возвращаются из отпусков, и с ними прилетает новая партия героина. Просто, если знать, как это делается.

Воронцов внимательно изучал лицо Дмитрия. В последнее время их деловые отношения заметно пошли на поправку. Два года назад единственная и любимая дочь Дмитрия умерла от передозировки плохо очищенного героина. Месть не могла возместить ему потерю дочери или послешоковое растительное существование его жены в больнице. Но ненависть подталкивала к действиям. Два года назад многие распространители имели недостаточно опыта в очистке героина для извлечения максимальной выгоды от продления срока жизни клиентов. Теперь такой опыт появился.

Наркотики хлынули следом за немцами, американцами, японцами и пришествием рыночной экономики. Местные гангстеры быстро открыли для себя западные способы обогащения. Возможно, плохое старое время и в самом деле было плохим, но теперь… Воронцов провел ладонью по лицу. То время действительно было плохим. Всегда помни об этом и о том, что от тебя требуется сейчас… несмотря на коррумпированную милицию, на взяточников, сидящих в карманах у бизнесменов и одновременно пляшущих под дудку остатков КГБ и ГРУ, местных политиков и газовых компаний. Просто помни: ты делаешь свое дело.

Сегодняшняя операция должна была закончиться удачей. Они так долго ждали этого прорыва. Они нуждались в успехе – в аресте Хусейна и тех, кто мог появиться в квартире, которую они держали под наблюдением. Неожиданное изъятие партии пакистанского героина хотя бы временно очистит улицы от наркотиков, а затем они начнут нащупывать подходы к организаторам контрабанды и распространения, рыть подкоп под тех, кто заправляет делами.

– Оставайся здесь и руководи наблюдением, – сказал Воронцов. – Я возьму Марфу в «Метрополь» и обыщу номер Роулса. Нам нужно выдержать марку, когда Бакунин начнет подгребать это дело под себя, – Воронцов улыбнулся. – Кто знает, вдруг ответ отыщется на туалетном столике?

Он натянул сапоги, вдел руки в рукава пальто, обмотал шарф вокруг шеи, нахлобучил на голову меховую шапку и пошел к двери кабинета.

Казарменные помещения отдела уголовного розыска, пронизанные флюидами апатии и безразличия, как по мановению волшебной палочки, превратились в арену бурной деятельности – словно школьный учитель вошел в класс после продолжительного отсутствия. Дежурные следователи загнанно косились на Воронцова, словно он собирался потребовать с них свою долю их незаконных доходов или просто поинтересоваться результатами работы, что представляло даже большую угрозу инфаркта, чем их пьянство и обилие жиров в повседневном рационе. Воздух был тяжелым от табачного дыма, но здесь даже пахло уже не по-русски. На смену едкому темному табаку пришли американские сигареты. Единственными настоящими русскими в помещении были двое ребят, нуждавшихся в очередной дозе и не имевшие денег, чтобы заплатить за нее, плачущая старая крестьянка в черном платке, с лицом, похожим на выветренную поверхность песчаника, и бесцветная молодая женщина с подбитым глазом и рассеченной губой, которую допрашивала Марфа.

Другие подозреваемые и жалобщики, сидевшие в гулком прокуренном помещении, были в основном хорошо одеты и держались либо расслабленно, либо требовательно. Один, с бычьим загривком, носил яркий шелковый галстук; Воронцов заметил каракулевый воротник на его темном пальто. От него несло дорогими сигарами.

Воронцов скользнул взглядом по изможденному лицу женщины, чьи пальцы дергались, слепо ощупывая друг друга. Затем его взгляд с привычной приязнью остановился на старшем следователе Марфе Тостевой. Она сидела, подавшись вперед всем своим гибким, узким телом. Ее руки находились в постоянном движении, то и дело порываясь прикоснуться к рукам другой женщины жестом участия и симпатии и отдергиваясь назад. Щеки Марфы были бледными, глаза блестели. Воронцов похлопал ее по плечу, и она как будто пробудилась от глубокого сна.

– Передай ее кому-нибудь еще, – распорядился он. Марфа уже отрицательно качала головой, но он жестко добавил: – Ты мне нужна.

Никто из присутствовавших в комнате не смог бы помочь несчастной жертве бытового насилия, но тут уж ничего нельзя было поделать. Для Воронцова это превратилось почти в обязанность – насильно отвлекать Марфу от ее пристрастия к безнадежным делам – по крайней мере, на короткое время, необходимое для восстановления сил.

Марфа погладила беспокойные руки женщины, что-то тихо прошептала ей на ухо и властным жестом подозвала одного из младших следователей для продолжения беседы. От недавно вымытого линолеума в коридоре, куда она вышла вслед за Воронцовым, шел сильный запах хлорки. По пути к лифту Марфа дважды громко чихнула.

– Простудилась? – спросил Воронцов, не в силах сдержать улыбку.

Мелкие недуги всегда сердили Марфу и заставляли ее разочаровываться в себе. Возможно, в двадцать шесть лет она все еще считала себя бессмертной.

– Острое респираторное заболевание. Надеюсь, вы подхватите его от меня.

– Премного благодарен.

Он задал вопрос, который обязан был задать:

– Эта женщина… муж бьет ее?

– Естественно. Работает монтажником на газопроводе, когда не пьет. Очевидно, считает, что должен начинать свой двухнедельный отпуск с небольшого урока. Мерзавец.

В словах Марфы не было злобы или цинизма. Она еще верила в то, что в жизни есть «можно» и «нельзя». Императивы. Правила поведения. Она была самым сердитым и наиболее пристрастным сотрудником отдела уголовного розыска. Возможно, поэтому Воронцов и доверял ей.

Марфа снова чихнула, и ее бледно-голубые глаза наполнились слезами. Она будет сражаться с простудой и прочими заболеваниями так же яростно и бескомпромиссно, как и с бытовым насилием, кражами, наркотиками и жестоким обращением с животными. Жанна д'Арк. Воронцов спрятал улыбку. Если она в самом деле заболела, то ее будет трудно уговорить взять бюллетень.

– Куда мы идем? – спросила она, оглянувшись перед выходом из лифта, словно обвиняла себя в предательстве беспомощной избитой женщины.

Фойе кишело случайными отбросами человечества, спавшими, сидевшими в тупом оцепенении, стонавшими на скамьях или в углах на кафельном полу под надзором циничных милиционеров.

– Это насчет сегодняшнего убийства. Роулс жил в «Метрополе». Я решил, что нам следует съездить туда и посмотреть, чем он дышал, прежде чем уйти в мир иной. Идет?

Марфа сердито взглянула на него. Преступления богачей не интересовали ее. Отель «Метрополь» был другой планетой, сама атмосфера которой вызывала у нее неприятие.

– Идет, – неохотно отозвалась она.

Автомобиль миновал последние деревья на авеню перед поворотом на гравийную дорожку, и свет фар уперся в георгианский фасад особняка. Несмотря на свое великолепие, усадьба располагалась, пожалуй, слишком близко к мемориальному парку Джорджа Вашингтона в Вирджинии, возвышаясь над стремительно несущимися водами Потомака и каскадом Грейт-Фоллс. Двадцать акров земли упирались в край парка. Безупречный особняк пропах деньгами; им попеременно владели скупщики земель, отставной генерал гражданской войны, стальной барон. Теперь, пусть и временно, владельцем стал Билли Грейнджер. Лок с одобрением относился к особняку, ибо он знаменовал собой победу здравого смысла в жизни его сестры.

Черный «порше» Билли, лимузин его компании и «кадиллак» Бет выстроились возле дома. Подстриженные газоны зеленели в мягком неоновом свете. Несколько последних бурых листьев, не замеченных садовниками, лежали, как пигментные пятна на старческой руке. На площадке стояли еще два лимузина из свиты Грейнджера, припаркованные на почтительном расстоянии от его машин. Должно быть, Билли пригласил коллег по бизнесу.

Лок захлопнул дверцу своего маленького «ниссана» и пошел к портику, поддерживаемому четырьмя белыми колоннами – в точности как у Белого дома. Лок улыбнулся. Особняк Билли немногим уступал в размерах президентской резиденции. Флагшток упирался в звездное небо, но сам флаг обвис в безветренном воздухе. Лампы-шары по обе стороны массивных распахнутых дверей источали желтое сияние. Свет лился и из окон, приветливый и успокаивающий.

Локу больше не нужно было беспокоиться о том, что он обнаружит внутри, как в те дни, когда этот благополучный фасад был пропитан ложью. Лок не испытывал инстинктивного напряжения, часто приходившего в прошлом, когда он не мог избежать приездов сюда, заранее страшась того, что он увидит. Наркотики Бет, ее пьянство, ее нервные срывы – все из-за измен Билли. Теперь он понимал, что они преодолели это, и его сестра снова стала прежней цельной личностью, почти такой же, какой была раньше. Лок предвкушал встречу с ней. Он мог даже понять и простить поведение Билли, поскольку оно не причинило Бет непоправимого вреда. Билли просто сломал брак с женщиной умнее, чище и талантливее его самого. Его любовницы всегда ослепляли шиком, но никогда не блистали умом.

В следующее мгновение Бет выбежала на ступени лестницы, словно это был ее двенадцатый или двадцатый день рождения, а не сорок первый. Она восторженно выглядывала из-за плеча дворецкого-англичанина, одетая в серебристое платье, облегавшее ее, как змеиная кожа, и обнажавшее одно узкое бледное плечо.

– Привет, сес… – но она уже по-детски обнимала его.

Лок убрал пакет с подарками за спину и почувствовал, как она потянулась туда. Она неудержимо смеялась, обдавая его щеку своим теплым дыханием.

– Джонни! – наконец воскликнула она в шутливом негодовании и капризно надула губы. Он протянул ей подарок, и она на мгновение прижала пакет к своей девичьей груди, прежде чем протянуть руку и чуть ли не волоком втащить его в огромный холл.

– Рада? – спросил он.

– Я прожила сорок лет и собираюсь наслаждаться своим сорок первым годом!

Горничная протянула Локу бокал шампанского. Стиллман, дворецкий, покровительственно взирал на свою хозяйку и ее младшего брата, словно на хорошо воспитанных подростков. Бет увлекла Лока в гостиную.

В очаге потрескивали дрова. Приглушенный свет играл на мраморе камина, на позолоченных часах, стоявших на каминной полке, и отражался от мебели, собранной в комнате. Здесь была только американская и английская мебель. Французская казалась хозяйке слишком вычурной и вульгарной, к ужасу многочисленных вашингтонских матрон, стремившихся к близкому знакомству с Бет. Портьеры и ковры, как и мебель, были приобретены по ее выбору, а не под диктовку высокооплачиваемого дизайнера. Возможно, поэтому Локу нравилась гостиная Бет. Единственными картинами были два Сислея и маленький Сезанн. Повсюду лежали и стояли книги.

Книги их отца, в течение уже почти тридцати лет после его смерти считавшегося одним из лучших историков периода гражданской войны. Книги Бет, от ее авторской диссертации до последнего бестселлера, который она называла «скороваркой». Книги по истории, музыке, искусству. Много новых приобретений, восполнявших утрату отцовской библиотеки, и одна пустая полка, оставленная в насмешку или в качестве вызова. Полка, предназначенная для его собственных книг, когда он наконец удосужится написать их.

Бет позволила ему впитать в себя атмосферу комнаты, как она делала всегда, словно экскурсовод или заботливая мать, год за годом хранившая его старую детскую в том же виде, в каком он оставил ее. Бет стиснула его руку, молча разделяя с ним воспоминания, а затем с радостным смехом подтолкнула его к креслу. Ее глаза сияли, но не от выпивки или кокаина и даже не от пустой претензии на счастье. Теперь она и в самом деле была счастлива.

– Как там в России, Джонни? Дела хоть немного улучшились? – она спрашивала таким тоном, словно имела в России близких родственников, которым угрожала опасность. Она всегда говорила так о любом месте или государстве, которое было ей не безразлично, то есть о большинстве мест и стран. Благотворительность, поездки, денежные пожертвования… Она хотела сопровождать Лока в Россию, когда он поедет туда в следующий раз. Как то ни странно, она ни разу не путешествовала вместе с Билли. Он не мог видеть мир ее глазами, а ей требовалось, чтобы кто-то разделял ее ощущения.

– Рассказывай же! – добавила она, словно его молчание искушало ее.

– Не слишком хорошо. Хотя я встретил там одного честного полицейского.

– Тебя арестовали?

– Нет. Он допрашивал меня по поводу драки в баре отеля. Что-то вроде драки, – быстро добавил Лок, когда лицо Бет омрачилось. – На самом деле обычный спор. Поскольку я служу в госдепартаменте, то удостоился чести давать показания самому шефу местных детективов. Трудно представить себе более циничного типа, но все-таки он мне понравился. А в остальном… что ж, инвестициям Билли ничто не угрожает, хотя я не могу понять, какую выгоду от этого получают сами русские и их правительство.

– Пит Тургенев здесь, вместе с Билли. Они только сегодня прилетели из Феникса.

– Ван приехал вместе с ними?

– Нет… он немного устал.

– Ничего страшного?

– Нет, он в полном порядке. Думаю, он переутомился, представляя Пита Тургенева и его команду главным инвесторам. Он ведь отец Билли не только по фамилии… – Бет улыбнулась.

– А как твоя поездка в Нью-Йорк? Я приехал из России, а тебя даже не было в городе, – мягко упрекнул он.

– Сам знаешь. Богатые студенты слушают дебаты о голоде в странах третьего мира. Что это может значить для них? – Бет развела руками с длинными узкими пальцами. Бриллианты сверкали у нее в ушах и на шее. Лок решил воздержаться от иронии. – Может быть, двое или трое понимают позицию Объединенных Наций, остальные хотят, чтобы мы либо послали морских пехотинцев, либо убирались к чертовой матери.

Образы ее радикализма, ее протестов и яростных демаршей мелькали в его памяти. Он осознал, что по-прежнему смотрит на нее с интересом лечащего врача и что это забавляет ее. Слышать страстные, обличительные интонации ее голоса было все равно, что видеть признаки выздоровления.

– Выходит, ты окопалась в официальной должности джорджтаунского профессора, сестрица?

– Мои взгляды считаются политически некорректными…

– …и, следовательно, ты не популярна, – Лок усмехнулся.

Бет цеплялась за свои академические исследования, где проявлялся ее блестящий ум, поэтому Билли учредил должность профессора по геополитическим исследованиям, и она написала трактат по экономике Восточной Европы, попавший в списки бестселлеров научно-популярной литературы. Критика была заглушена магией успеха.

Лок спрашивал себя, будет ли она сегодня подначивать его по поводу его собственной книги, замысел которой сопровождал его уже долгие годы, словно преданная собака, на которую не обращают внимания. В госдепартаменте утверждалось, что каждый хороший мальчик нуждается в хобби, поэтому монографии, статьи, журналистская деятельность (в разумных пределах) и обзоры по искусству всегда поощрялись. Лок сам неоднократно занимался подобными мелочами, но книга была действительно тяжелой работой. В ответ на этот аргумент Бет обычно морщила свой маленький носик с превосходством человека, для которого в царстве разума не было тайн.

– Да, я непопулярна, но это не имеет значения – во всяком случае, теперь, – она вздохнула и потянулась, как маленький зверек в тепле у камина.

Когда-то это имело значение. Его мнение было той последней инстанцией, одобрения которой она искала. Праздный интерес Билли всегда натыкался на глухую стену непонимания.

– С кем ты встречался? – спросила она.

– Да так, с заместителем премьер-министра. Сейчас он в фаворе, но уже к следующему уик-энду может отойти в тень. Ельцин тасует их, как карты, стараясь угодить и тем, и другим.

– Все катится на тачке в преисподнюю?

– Может быть. А может быть, и нет.

– Билли говорит, что их экономика понемногу оживает.

– Билли может так говорить. Он отличный парень, но ему кажется, будто куска хлеба достаточно, чтобы осчастливить крестьянина, – Лок вскинул руки умиротворяющим жестом. Теперь, когда Бет снова чувствует себя любимой, она будет защищать Билли, как медведица – своего медвежонка.

Бет улыбнулась.

– Но деятельность «Грейнджер–Тургенев» должна приносить пользу людям!

– Да, кое-кому. Сейчас в Новом Уренгое есть русские, которые ездят на «порше». Полагаю, это что-нибудь да значит. А как вы с Билли?..

– Отлично, – ни малейшего признака замешательства или неуверенности. – Я забыла о том, что у нас было раньше, и он тоже. Теперь все замечательно.

– Вот и хорошо, – Лок сделал глоток выдохшегося шампанского из забытого бокала и расслабился в свете камина, отбрасывавшем их тени на дальнюю стену.

– Разверни свой подарок.

Бет сняла пакет с ручки своего кресла и разорвала обертку. Ее глаза восторженно расширились. Маленькая икона в позолоченной оправе, образ Богородицы, окруженной сусальными звездами и ярко раскрашенный – словно шлюха, мимолетно подумал Лок.

– Какая красота! – Бет поцеловала его в щеку и присела на ручку его кресла. Они вместе повосхищались иконой.

– Я купил ее на черном рынке в Москве у пожилой женщины. Должно быть, она десятилетиями хранила эту икону под матрасом.

Бет неодобрительно нахмурилась.

– Я заплатил справедливую цену, сестричка, можешь не сомневаться. Она неожиданно разбогатела, причем в американских долларах.

В дверь постучали. На пороге возникла невозмутимая фигура Стиллмана: взрослый пришел позвать детей.

– Гости начинают прибывать, мадам, – замогильным голосом объявил он. Лок, потягивавший шампанское, с трудом удержался от смеха.

– Спасибо, Стиллман, я сейчас выйду к ним.

Дверь за дворецким закрылась. Бет вздохнула и потянулась, а затем выпрямилась, разглаживая свое облегающее платье.

– Приходи завтра к ленчу, ладно? Я хочу поговорить с тобой, – она улыбнулась, прикоснувшись к его руке кончиками пальцев. – Нет, только поговорить. А сейчас я хочу радоваться.

Она легкой походкой направилась к двери. Лок последовал за ней. В огромном холле, залитом ярким светом, словно театральные подмостки, собрались женщины в вечерних платьях, мужчины в смокингах и черных галстуках. Величественная лестница поднималась на галерею. Люстры сияли. Нанятые по случаю торжества горничные проворно принимали пальто и плащи, погонные метры шелковых шарфов и ярких шалей. Драгоценные камни переливались и сверкали, словно женщины с обнаженными плечами намеренно позировали под льстивым электрическим сиянием. Бет напоследок сжала руку брата и уверенной походкой направилась навстречу гостям.

Улыбаясь, Лок взял новый бокал шампанского с пронесенного мимо подноса. Не прошло и нескольких секунд, как к нему подошел влиятельный лоббист, и он закружился в привычном водовороте власти и денег – неотъемлемых элементов атмосферы всех подобных сборищ.

Открытый чемодан лежал на кровати. От него веяло безнадежностью, но, вероятно, лишь потому, что Воронцов знал, какая участь постигла его владельца, лежавшего в холодильнике морга госпиталя Фонда Грейнджера.

Воронцов уже десять минут сидел на стуле с прямой спинкой в гостиной номера Роулса, глядя на чемодан. Лишь иногда слышалось шмыганье Марфы да бурчание труб центрального отопления. Чемодан, упакованный незадолго до того, как Роулса вызвали или забрали на свидание с профессиональным убийцей, подвергся обыску – аккуратному и осторожному, но тем не менее обыску. Не было ни папок, ни служебных документов. В стенном шкафу висел лишь один костюм вместе с парой обуви и сменой нижнего белья. За исключением туалетных принадлежностей в ванной, в номере не осталось практически никаких вещей владельца. Он был совершенно безликим. Где атташе-кейс, бумаги, документы, паспорт, другие вещи? Воронцов поднял трубку телефона. В неосвещенной комнате царил полумрак, за окнами по-прежнему бушевала метель. Он нажал кнопку связи с портье.

– Я хочу знать, не оставлял ли мистер Алан Роулс какие-нибудь вещи в вашем сейфе… да, который умер… да, милиция.

Его звание производило лишь незначительное впечатление на служащих отеля. Произошла революция, и люди больше не страшились КГБ и милиции. Они преклонялись перед другими, импортными богами – золотыми карточками «Америкэн Экспресс», деньгами, дорогими костюмами, быстрыми автомобилями. Он был всего лишь главным следователем и не мог считаться влиятельной персоной здесь, в лучшем отеле Нового Уренгоя, где его месячного оклада не хватило бы на сутки проживания в номере Роулса.

– Мистер Роулс ничего не оставлял в сейфе, – послышался ответ.

Воронцов положил трубку. Марфа вышла из ванной.

– Нашла какие-нибудь таблетки, которые могут пригодиться твоей семье?

Она нахмурилась и кивнула.

– Должно быть, ему здесь плохо спалось, – она погремела таблетками в пластиковой упаковке и положила упаковку в карман. Жена брата Марфы страдала бессонницей. Страховка от газовой компании и пенсия по инвалидности, которую получал брат, потерявший руку на производстве, далеко не покрывала потребностей семьи в условиях экономики, перестроившейся на западный манер. Вскоре им придется подыскать себе другое, более дешевое место для жилья.

– Мне бы здесь тоже плохо спалось, – проворчал Воронцов. – Что-нибудь еще?

Марфа тяжело опустилась на стул, но сразу же поняла, что поза выдает ее усталость, и резко выпрямилась. Ее черный шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи и свисавший почти до кремового ковра, чем-то напоминал ручного питона. Ее маленькое, узкое красивое лицо припухло от приступа простуды.

– Нет, ничего.

– Послушай, возьми пару дней отгула, – Марфа собралась было протестовать, но Воронцов предупреждающе поднял руку. – Я вижу, что ты собираешься заболеть. Мне плевать, как сильно ты хочешь выловить наших приятелей-контрабандистов. Стоит чихнуть в неподходящий момент, и ты сорвешь всю операцию, так что не спорь со мной.

Она искренне, по-детски обиделась. К счастью, такая обида не длится долго.

– Предоставь грубую работу некомпетентным мужикам. Хорошо? – Воронцов улыбнулся.

После недолгой внутренней борьбы на лице Марфы отразилась покорность судьбе.

– Хорошо, – сказала она. – Только не подведите, ребята.

Казалось, она с трудом удерживается от проповеди о жертвах наркомафии, о погибших и об их обездоленных семьях. Воронцов действительно нуждался в ее участии в этом рейде. Положа руку на сердце, скольким из своих людей он мог доверять до такой степени, зная, что они не сорвутся, что случайный выстрел или гудок автомобиля не предупредит об облаве поставщиков или распространителей?

– Как насчет этого дела, инспектор? – спросила Марфа, широким жестом обведя комнату Роулса. Для нее это было пустым времяпрепровождением – расследованием преступления, совершенного среди богатых, где жертвы недостойны сочувствия.

Воронцов провел рукой по седеющим волосам.

– Кто знает? Убийца забрал практически все, что могло бы послужить уликой. Комнату обыскал тот же, кто убил Роулса, согласна?

– Одну минутку, инспектор, – Марфа невольно чихнула и залилась гневным румянцем.

Сняв трубку телефона, стоявшего на столике рядом с кроватью, она вернулась к своему стулу, раскрыла записную книжку и набрала номер. Ее нетерпеливое дыхание отчетливо слышалось в комнате.

– Антипов? – спросила она. – Милиция беспокоит… да, это я. Вы работаете ночным портье в «Метрополе»… да мне плевать, что я вас разбудила! У меня есть к вам несколько вопросов… – она помедлила, слушая. – Хорошо. Мистер Роулс, американец, живший в двести тринадцатом. Среднего роста, темные волосы, хрупкого сложения. Темное пальто… Он вышел из отеля в два часа или в половине третьего сегодня ночью. Он просил вызвать ему такси?

Она раздраженно фыркнула.

– Сколько постояльцев входит и выходит в это время суток? Послушайте, мы знаем, что вам платят сутенеры. Хотите, чтобы мы пришли и расспросили вас об этом? Хорошо. Вы помните? Хорошо. Такси… Фамилия водителя? Как? Носков… Адрес? Номер машины?

Она нацарапала что-то в записной книжке, лежавшей у нее на коленях.

– Что? Да, понимаю. Не уезжайте из города, сегодня вечером кто-нибудь заедет и запишет показания.

Марфа раздраженно бросила трубку на рычаг и с шумом выпустила воздух из легких.

– Я проверю водителя, инспектор. Но сначала приму пару таблеток аспирина и немного вздремну.

– Удалось узнать что-нибудь полезное?

– По словам Антипова, ему показалось, будто Роулс собирался сесть в лимузин – в черный «мерседес». Автомобиль ждал на стоянке отеля в течение часа или больше, но Роулс туда не сел. «Мерседес» просто поехал в том же направлении, следуя за такси.