"Федька-Зуек — Пират Ее Величества" - читать интересную книгу автора (Креве оф Барнстейпл Т. Дж.)

Глава 17 ПОХОД

Во время завершающего дня переговоров Педро Первый спросил у Федора напрямую:

— А скажи, огненноволосый посланник огненноволосого капитана Дрейка: что бы вы, англичане, хотели получить от нас за свое к нам хорошее отношение, помощь в борьбе с общими врагами-испанцами и вообще в знак уважения?

Верный полученным инструкциям, Федор ответил одним коротким словом:

— Золото!

Король Педро ответил:

— Вот чего я никогда не мог взять в толк — это почему вы, белые люди, так смертельно враждуете друг с другом. Хотите все, в общем-то, одного и того же — золото, серебро… И ведь то, чего вы более всего жаждете, из всех известных металлов приносит пользу наименьшую! Вот то ли дело железо! Из него лучшее оружие, и лучшие инструменты, и гвозди, и скобы, и иглы, и я не знаю что еще. А то, что железо, в отличие от любимого вашего золота, поддается намагничиванию, по-моему, доказывает неопровержимо, что железо и есть самый благородный металл…

— Но золото ведь не ржавеет! — возразил Федор.

— Оно еще много чего «не». Я ж и говорю: самый никчемный металл из мне известных.

— Вообще-то я отчасти с вами согласен, — дипломатично признал Федор, который на самом-то деле согласен был с симаррунским королем целиком и полностью. И тут же ему в голову пришел довод неопровергаемый:

— А был бы согласен даже полностью, если б на земле остались люди, страсти к золоту не ведающие: черные, красные и другие, какие еще там бывают. А из белых — только одно племя (неважно даже, какое). Потому что почти все золото в мире расходуется белыми людьми на борьбу одних народов с другими: на покупку оружия и наем солдат, на подкуп врагов и задабривание малонадежных союзников, на оплату перевозки войск и тому подобные штуки: война у белых — дело такое дорогое, что и король не каждый может начать войну, даже если очень хочется и вроде есть за что…

— По-моему, вы, белые, — великие мастера придумывать оправдания своим действиям. Вы всегда найдете, за что воевать и стоит, и оправданно, и благородно…

— Верно! Потому я и сказал, если вы заметили: «вроде есть за что». Понимаете, «вроде», а не просто «есть».

— Я заметил. Ты не глуп. Оставайся с нами. Найдем тебе жену: молодую, красивую, смелую, ласковую, добрую. И почти белую, если нравится. Как Сабель.

— Спасибо за предложение. Только я за две недели уже по своим соскучился. А если не две, а сколько в году? Пятьдесят две, кажется? Да лет сорок — я ж еще молодой. Две тысячи недель? Нет, не выдержу. Отсюда же дороги обратно, в мир белых нет?

— Вообще-то да. Мы не запрещаем, но кто нашей жизнью пожил, уже тамошней жизнью жить не сможет. Я знаю: мои люди пробовали — не получается.

Ну ладно, вернемся к делам. Итак, золото. В моих владениях оно попадается. Но не кусками, а мелким песком. В реках и ручьях. А иногда мы отбираем его у испанцев. Специально за ним не гоняемся, но если вдруг попадется испанец с золотом, отбираем непременно.

— Чтобы побольше огорчений ему доставить?

— Да нет. Жить-то он после встречи с нами уже не будет, так что ему и огорчаться не придется. Мы отбираем золото потому, что оно опасно, оно может превращаться в средства войны. И притом подлой. Что такое война без помощи золота? Я и ты — враги. Мы схватились и боремся. Чей бог сильнее, чья кровь горячее — тот и побеждает. А война при помощи золота? Я — трус, но богатый. Я покупаю пушку и, не подходя ближе, чем на полмили, стреляю по твоему дому и убиваю твоих детей, твоих родителей и твою жену. Что это, как не подлость? А?

— Вы правы. Но раз уж так у нас принято, а главное, если ты откажешься воевать подло — тебя одолеют враги. Они-то не отказывались…

— Да. Честное слово, есть два вида зла. Один вид — зло природное: волк не виноват в том, что ему бог приказал овец душить. Он создан таким. И есть — ты уж прости, но я скажу прямо: есть зло от белых людей. Золото, пушки, пытки… Но я опять вместо дела говорю праздные слова.

— Не праздные, а правильные.

— Праздные. Потому что от них ничего в мире не изменяется. Так вот, наше золото скрыто в реках на дне, и мы бы вам охотно показали золотоносные места в них — но только не сейчас. Потому что сейчас все затоплено. Через разливы к тем местам даже и не подобраться.

— А скоро ли спадут эти разливы?

— Э, они только-только начались. Месяцев пять надо ждать.

— Ну, время-то у нас имеется…

Когда Федор вернулся к своим, Дрейк одобрил его самостоятельно принятые решения:

— Правильно решил, малыш! Без добычи мы отсюда не уйдем, хотя бы пришлось ждать ее год.

Время у них было в избытке. Но… «Бездельник дьявола тешит», как справедливо говорит пуританская пословица. Дрейк всерьез начинал опасаться, что команда от скуки взбунтуется, либо, что еще того хуже, сорвет операцию, ввязавшись в дело без команды, не вовремя, и все погубит. Поэтому он перевел «Пашу» и захваченные испанские суда в Форт-Диего (так, по имени симарруна, назвали гавань, открытую Джоном Дрейком). Главным преимуществом гавани было то, что расположена она была значительно ближе к Номбре-де-Дьосу, чем Порт Изобилия. Там он распорядился вытащить на берег всю судовую артиллерию. А каждое орудие весило более полутора тонн — и до трех! Для шести десятков людей, оставшихся у Дрейка, это было тяжелой работой не на один день.

Оставивши Джона командовать фортом и охранять корабли, сам Фрэнсис на двух пинассах: «Лев» и «Единорог» — отплыл к Картахене. На борту одной было восемнадцать человек, на борту другой — двадцать четыре, и двадцать остались в Форт-Диего. Пройти на восток, против ветров, которые в этих местах почти весь год дули с одного и того же направления, предстояло двести миль.

Полдня, почти не продвигаясь вперед, пинассы боролись с ветром. И вдруг он затих, а через полчаса штиля задул с запада! За пять суток, то с попутным ветром, то вновь со встречным, то берясь за весла в штиль, моряки Дрейка прошли этот путь и бросили якоря у знакомого (чтобы не сказать — «привычного») острова Сан-Бернардо.

В гавань Картахены англичане не входили, хотя испанцы всячески старались подтолкнуть их к этому. И уж вовсе бесило испанцев то, что Дрейк подвергал все входившие в порт Картахены суда тщательному досмотру, но не захватывал их. Вел себя как хозяин города.

Наконец 3 декабря пинассы Дрейка двинулись далее на восток. Миновав устье реки Маддалены, проследовали к городу Санта-Марта, лежащему точно на полпути между Картахеной и Рио-де-ла-Ачей. И здесь чуть не попали в ловушку!

Предупрежденные уже о появлении Дрейка, городские власти вывезли половину всей, какою располагали, артиллерии и громадное количество боеприпасов в лес на западном, высоком берегу залива, рядом с местом, наиболее удобным для стоянки судов. Их укрыли ветками — и история Дрейка могла бы тут и закончиться, но у темпераментных испанцев чуть-чуть не хватило терпения. Сам Фрэнсис Дрейк позднее пошучивал: «Боюсь, что, окажись на месте испанцев немцы или шведы — и все, пошли бы мои люди со мною вместе на корм крабам!» Испанцы открыли огонь, едва англичане подошли на расстояние выстрела, еще до того, как была дана команда бросать якоря. Ядра стали падать в воду, пока еще рядом с пинассами. Дрейк поспешил отдать приказ об отходе в открытое море. А припасы у англичан были уж на исходе. Дело в том, что за время перехода Дрейку, как нарочно, не попалось ни одного испанского корабля с грузом продовольствия в количестве, стоящем усилий по перегрузке. Команды пинасе стали роптать.

Тогда Дрейк решил поступить так, как он поступал обычно в критических ситуациях: собрать офицеров, а если потребуется — то и представителей матросов, выслушать все мнения, поблагодарить — и сделать так, как считал нужным и как решил еще до совета, совершенно независимо от того, совпадают ли с его решением мнения совета, или расходятся.

На совете мнения разделились: офицеры и матросы со «Льва» считали, что надо срочно возвращаться в Санта-Марту, высаживаться на восточном берегу залива, за пределами досягаемости огня батарей западного берега, и попытаться отобрать, а если не получится — то хотя бы купить продовольствие у местных жителей: испанцев, индейцев или негров — без разницы. А офицеры «Единорога» требовали немедленно пристать к берегу и искать продовольствие там, где окажемся после высадки: есть же там хоть какие-нибудь дороги, поместья, фермы, табуны, наконец! Не возвращаться к городу, а прямо там, где мы сейчас находимся!

— Мы готовы следовать за тобой куда угодно, хоть в самое пекло — но для этого ведь надобно быть живыми, верно? А мы можем попросту не дотянуть до светлых дней: у нас на восемнадцать ртов осталось всего ничего: один окорок да тридцать фунтов печенья. Сладкие бисквиты, будь они прокляты! И это придется растягивать еще неизвестно на сколько дней! Мы уже слабеем от недоедания!

— Ребята, ваши люди в куда лучшем положении, чем мои: на «Льве» ровно столько же продовольствия, только делить его предстоит не на восемнадцать, а на две дюжины едоков. Фунт в фунт столько же итого же, — миролюбиво сказал Дрейк.

— Вот видишь, Фрэнсис!

— Что я вижу? Надеюсь, что не вижу благочестивых христиан англиканского происхождения. Не так ли?

— Так, так. Но что из того? — раздались недоумевающие и раздраженные голоса.

— Как то есть что? Как что? Вы что, забыли о том, что Божественное провидение никогда не оставит в беде тех, кто истинно верует? Вам не стыдно, что вы усомнились открыто в милосердии Господа вашего? Итак решено: мы поплывем в Кюрасао!

— Фрэнсис, это же еще четыре сотни миль к востоку!

— Не четыре, а пять сотен, — невозмутимо отвечал Дрейк. — Ну все, ребята, совет окончен, спасибо всем, по местам!

Люди ворчали, но до бунта дело не успело дойти, потому что ровно через полсуток, в семи милях от того места, где происходил этот совет, с пинасе увидели испанский корабль. Паписты еще издали открыли артиллерийский огонь. Но толку от него было крайне мало. Трехбалльное волнение не позволяло канонирам стрелять прицельно. А с маленьких, низкобортных пинасе при волнении вообще стрелять можно было исключительно из мушкетов: отдача от первого же артиллерийского выстрела заставила бы пинассу черпануть бортом воду. Но на испанце могло оказаться продовольствие, поэтому англичане и не думали отступаться. Они шли параллельным курсом на расстоянии, чуть большем дистанции действительного огня. Между тем к полудню волнение улеглось — и англичане могли отвечать испанцам. Но они не стали ввязываться в артиллерийскую дуэль, а подошли к испанцу вплотную, не подставляя борт под его огонь (но по той же причине и лишаясь возможности самим вести огонь), и по абордажным мосткам стали резво карабкаться на палубу. И оказалось, что на испанском корабле продовольствия запасено как для плавания через океан! Тут были свиньи и куры в клетках, и семь бочонков солонины, и дюжина окороков, и колбасы, и десяток больших, двух футов в поперечнике, кругов белого козьего сыра, и вино в бочонках и бурдюках, и вяленого инжира большой мешок, и изюм ветками… На радостях испанцев отпустили с миром и только что не с почестями.

— После обеда — два… Нет, четыре часа на пищеварение и — совет! — известил Дрейк.

Совет был еще короче, чем обычно у Дрейка:

— Голодной смертью мы не подохнем. Но и плыть к Кюрасао теперь никакого расчета нет. Испанцы будут подстерегать нас именно на этом пути. Скорее всего у побережья Новой Андалусии. Поэтому мы поворачиваем обратно. Настало время идти к нашим кораблям. Пришла пора объединить все наши силы для осуществления нашей главной цели!

Пробыв в плавании две с половиной недели, обе пинассы благополучно достигли Форт-Диего. А здесь их ожидали плохие новости. Джон Дрейк, плывя на третьей пинассе вдоль берега, встретил испанский галион и попытался его захватить. Тщетно Том Муни, оставленный заместителем Джона с очень широкими полномочиями, удерживал его. Юноша рвался в бой, ему не терпелось открыть свой счет побед. Не «побед брата Фрэнсиса, в которых и его доля есть», а всецело своих. Он устал быть в тени старшего брата. И он ввязался в бой, хотя оружия на пинассе было крайне мало. На палубу вражеского корабля он взобрался, имея в одной руке обломанную рапиру в качестве меча, а в другой — подушку в качестве щита! И получил пулю в живот, после чего промучался менее одного часа и отдал Богу душу…

— Ах, как жаль. Не ради слова, а поистине. Юноша явно подавал большие надежды. Честно говоря, от него я ожидал большего, чем от остальных десяти своих братьев, вместе взятых, и вот такой глупый конец. Конец раньше настоящего начала, — скорбно сказал Дрейк, тряся головой. — Где его похоронили, Том?

— В море, капитан. Я счел, что для моряка достойнее упокоиться в пучине, нежели в чужой земле. — И старый моряк напряженно уставился вдаль, явно приготовясь услышать свирепый разнос. Но Дрейк покивал и сказал глухо:

— Согласен. Координаты записаны?

— Конечно. В судовой журнал.

— Молодец, Томми. Да не убивайся ты так. Джон был настоящий Дрейк — и потому ни ты, и никто другой, не смог бы удержать его, если он рвался в бой. Том, я знаю тебя и потому ни на миг не усомнился: ты сделал все, что в человеческих силах, — но тут уж ничего не поделать. А где второй Дрейк? Я о Джозефе.

— И он не в порядке. Нет-нет, живой. Но приболел, лежит в своей каютке.

— Я к нему! Я ненадолго. Кому понадоблюсь — пусть ждут здесь.

Дрейк вернулся тут же и мрачно сказал:

— Спит парень. Пусть, я не стал тревожить. Ничего конкретного мне сейчас от него и не нужно, так, повидаться. Но вид больного мне не понравился.

— Да, вид плохой.

К вечеру этого дня слегли еще трое, а утром не смогли подняться уже пятеро. Симптомы у всех были одни и те же: адски болел затылок, вспухли суставы пальцев и началась лихорадка, слабеющая к середине дня и усиливающаяся к ночи. Лекарь только руками разводил:

— Каждый симптом в отдельности хорошо известен, но вот такая их совокупность… Не понимаю!

Через четыре дня один из заболевших (которых всего оказалось десять человек) умер. На следующий день без особых жалоб умер еще один. На следующий — еще… Затем умер Джозеф — паренек одних с Федором лет, но ни на Фрэнсиса, ни на Джона совершенно непохожий: заносчивый, высокомерный и непомерно, для моряка, брезгливый. С ним еще один. Лекарь по-прежнему недоумевал.

Тут уж Фрэнсис Дрейк не на шутку рассердился и, видимо, перепугался: ведь если мор заберет еще полтора десятка жизней, надежды на добычу растают. Оставшегося числа людей едва хватит на то, чтобы оборониться в случае нападения, а уж о захватах, нападениях и думать не стоит! Но мор ограничился десятью заболевшими. Из них выжили только двое. Тогда Фрэнсис приказал лекарю (который чрезвычайно гордился тем, что он не пират-самоучка какой-нибудь там, а выпускник университета, дипломированный хирург!) вскрыть труп брата Джозефа и выяснить причину болезни и, главное, пути ее лечения. Лекарь вскрыл тело, ковырялся в нем битых три часа — и наконец отступился, признав, что это никак не приблизило к решению поставленной задачи: все внутренние органы нормального цвета и размера… Наутро сам хирург заболел тою же неведомою болезнью и через три дня умер. Он оказался последней жертвой, девятой. После похорон Фрэнсис прилюдно заявил:

— Ну, все! Я по горло сыт анатомией. Больше экспериментов по этой части у меня на борту не будет. Ни-ко-гда!

Мор отступил и не возвращался, но одежду и посуду умерших Дрейк приказал сжечь, как если бы на команду напала чума или оспа…

Наступил новый, 1573, год. Встречали его невесело — не с чего было веселиться-то, — но и не особо печально. Ибо впереди светила надежда! А в первый вторник января симарруны, служившие Дрейку разведчиками, сообщили, что в Номбре-де-Дьос прибыл из Севильи «Золотой флот» под командованием высокородного дона Диего Флореса де Вальдеса. Дрейк, который следил за всеми перемещениями и назначениями в высшем командном составе Испанского королевства, знал, что дон Диего — большой знаток кораблестроения и навигации, но человек крайне завистливый, сварливый и тщеславный. (Через пятнадцать лет им суждено вновь встретиться на поле боя — и эти черты натуры высокородного дона сыграют плохую услугу его родине. Назначенный королем Филиппом Вторым начальником штаба «Непобедимой Армады», дон Диего будет вести себя так, что капитаны откажутся исполнять его приказы.)

«Золотой флот» пришел! А это означает, что в Панаме уже началась подготовка к перевозке драгоценностей Перу через перешеек, на Атлантическое побережье. А значит, пора и англичанам готовиться к главному делу…

Дрейк послал пинассу «Лев» под командой Джона Оксенхэма в сторону Номбре-де-Дьоса с задачей: проверить сообщение симаррунов. Сделать это было нетрудно. Ведь если галионы дона Диего Флореса де Вальдеса действительно прибыли — испанцы должны немедленно начать свозить в Номбре-де-Дьос продовольствие из разных пунктов побережья. А сотни тонн припасов — это не мешок с золотом, их транспортировка вызовет такое оживление каботажного плавания в ближних водах, что издали заметно будет.

И, действительно, вскоре «Лев» встретил испанское торговое судно, идущее в Номбре-де-Дьос из Толы, захолустного порта на южном берегу залива Гондурас, с грузом кур, маиса и тыквы. Оксенхэм задержал судно и весь его экипаж, насчитывающий тринадцать человек. Захваченное судно привели в Форт-Диего — и Дрейку пришлось потратить полный день и сорвать голос переубеждая симаррунов: они вознамерились во что бы то ни стало перебить всех пленников немедля!

Оставя часть своей поредевшей команды охранять корабли и пленных, Дрейк с восемнадцатью англичанами и двадцатью пятью симаррунами выступил в поход через перешеек.

Симарруны были более чем полезны в походе: они и разбивали лагерь на ночь — обычно поблизости от берега реки и от зарослей фруктовых деревьев и съедобных трав; они и охотились на зверей и птиц, не снижая темпа передвижения всего отряда; они несли поклажу в мешках с ремнем, по индейскому обычаю охватывающим лоб. И разведку вели они же.

Вооружены они были луками и стрелами. Стрелы симаррунов были длиннее европейских: оперение точь-в-точь как у шотландцев. Наконечники — из железа, острых рыбьих косточек или иногда из твёрдого дерева. Для крупного зверя у них были железные наконечники весом в полтора фунта. Для небольших животных применялись наконечники вдвое легче, а для птиц — легкие, в одну унцию. Железо наконечников было очень хорошо закалено и не тупилось при многократном использовании.

Отряд Дрейка поднимался еще затемно — с тем, чтобы с первыми же лучами солнца уже выйти в путь. Первый переход — до десяти часов утра. Затем отдых — двухчасовой, скорый, но плотный ланч из продуктов, которые не нужно готовить — таких, как сыр или изюм, и из остатков ужина. С полудня до четырех часов — второй переход. В четыре дня останавливались, разбивали лагерь, жарили мясо, ужинали и располагались на ночлег.

На третий день дошли до известного уже Федору и нам селения симаррунов — столицы Дарьенского королевства. Педро Первый устроил большой праздник, его подданные разоделись в лучшие свои одежды — очень похожие по фасону на испанские аристократические, но из самых простых материалов: вместо кружев — полоски меха, вместо бархата — парусина, а вместо тонких цветных сукон — крашеная мешковина. Зато уж веселье было неподдельным!

Федор волновался, боясь встречи с Сабель и непрестанно о ней думая. Но Сабель — не к счастью, но к облегчению его — была на охоте и на праздник не пришла, только прислала «Мистеру Франсиско Дракесу, мистеру Теодору Зуйоффу и другим предводителям наших славных английским союзников» двух вкуснейших оленей. Дрейк и остальные вволю потешались: «Надо же, мы все теперь у Тэда под началом! А мы и не знали! Тэд, ты теперь кто, открой тайну: негритянский граф или герцог?» Федор смущенно отбрехивался.

Англичане с любопытством присматривались к быту симаррунов, так не похожему ни на что виденное ими прежде. В селении было ровно полсотни домов — причем все, выходящие на главную улицу, одной высоты (исключения: королевский дворец, церковь да главный магазин королевских запасов) и с одинаковыми окнами. Зато в длину дома были — один, как русская изба, в три окна, а иной — в пятнадцать и более, до сорока в одном самом долгом. Как объяснил король, в длинных домах жили не семьи, а целые роды. «Понятно, кланы, как у скоттов», — сказали Оксенхэм и старший канонир Мэтьюз, бывавшие в шотландских горах.

Педро Первый настаивал на том, чтобы гости дорогие пробыли в его владениях подольше, — но Дрейк рвался к цели, его было не удержать. Переночевали в столице симаррунов одну только ночь. Утренним переходом на следующий день пожертвовал, дав людям под крышей понежиться с утра. В полдень отряд снова вышел в путь.

Четыре симарруна шли в боевом охранении, на пару кабельтовых впереди. Шли бесшумно и не сминая травы (люди Дрейка, как ни старались, — а они действительно старались изо всех сил! — так и не смогли выучиться этому искусству). Девятеро дюжих негров шли в середине с вьюками за спиной: бочонок с порохом у одного, мешочки с пулями и три мушкета у второго, палатки у третьего, инструмент — от топора до сверла — у четвертого и так далее. Личное оружие, еду на двое суток и боеприпасы на полторы дюжины выстрелов каждый нес себе сам. Еще у каждого было одеяло с клеенкой, нашитой с наружной стороны — чтоб его можно было подстелить где угодно, с хитро прикрепленными ремнями и нашитыми карманами — чтобы все пожитки вместило в свернутом виде и руки притом были обе свободны. И наконец, у каждого был тонкий, легкий, но очень прочный и вместительный заплечный мешок из неистрепанной штормами парусины — это для будущей добычи!

В арьергарде отряда шли двенадцать симаррунов. Они часто отходили в сторону от проторенной тропы, для охоты. Заблудиться в чаще они, знающие здешние леса наизусть, не могли, но порой так увлекались погоней за добычей, что присоединялись к отряду лишь на следующий день, обычно на привале.

Идти было не особенно жарко: вся дорога в тени ветвистых деревьев. Дожди вот донимали. Отряд идет — а над ним пар поднимается, и просушиться если и удается, то ночью у костра, если ночь сухая. А то так и шли мокрыми.

К концу утреннего перехода на четвертый день пути (это если не считать дня, в который утреннего перехода не было вообще из-за отдыха в «столице» симаррунов) отряд достиг удивительного места, каких очень немного на всем земном шаре. Стояло в этом месте громадное дерево с кожистыми пятипалыми листьями — нет, не как у клена, а с более глубокими вырезами между отростками. Высокое, стройное, как мачтовый вяз. И на дереве этом, довольно высоко, футах в пятидесяти-шестидесяти над землей, симарруны устроили свой наблюдательный пост — деревянную площадку с корявыми перилами. И с этой площадки в ясную погоду можно было увидеть и Атлантический, и Тихий океаны! Дрейк как услышал об этом, так и загорелся:

— Я должен это видеть! Если даже будет ливень и сплошной туман — я все равно туда заберусь! Кто со мной?

Хотя был конец января — то есть «сухой сезон» уже начался, с утра в лесу стоял туман. Но когда солнце поднялось повыше, он стал таять и бесследно исчезать. «Как майский снег в Англии», — подумал Федор. И к привалу ярко светило солнце.

Забравшись на площадку, англичане увидели ярко-голубые воды Атлантики на востоке и сумрачно-желтые воды Тихого океана на Западе. После нескольких дней приглушенного покровом тропического леса освещения глядеть на яркую, открытую солнцу поверхность вод было больно глазам.

Рядом с Фрэнсисом Дрейком на площадке уместились, прижавшись друг к другу потеснее, еще четверо, и в их числе — Оксенхэм и Федька. Сердце у каждого билось учащенно и неровно — и это вовсе не оттого, что лезть высоко пришлось. Оттого, что они были первыми англичанами (и даже более того: первыми некатоликами из европейцев), кто своими глазами видел Великий — или Тихий, или Южный — океан! «Испанское озеро», как изволили называть его Католические Величества в официальных документах…

Дрейк простоял минут пять молча, положив руки на плечи товарищей и вдыхая свежий ветер, от которого они в лесу отвыкли, — дерево раскачивалось и было похоже, что ты взобрался на грота-марс родного корабля. Потом глубоко вздохнул и хриплым от волнения голосом поклялся:

— Если Господь всемогущий продлит мои дни — настанет и такой час, когда я на корабле под британским флагом пройду по этому великому морю!

Первым откликнулся Джон Оксенхэм:

— Если ты, капитан Дрейк, не прогонишь меня — я последую за тобой, во славу Божию!

Остальные хором присоединились к нему. И надобно сказать, что эта четверка действительно первыми из англичан прошла по Великому, или Тихому, или Южному, океану. Почему я сказал «четверка», если на площадке, потряхиваемой ленивым норд-остом, стояли пятеро? Не обсчитался ли? Увы, нет. Но случилось так, что Джон Оксенхэм, плававший в водах Великого океана раньше всех остальных, ко дню, когда они вошли в этот океан, уже сидел в тюрьме инквизиции в «Великом городе королей».

…После привала отряд продолжил путь. В лесу было безлюдно и… шумно! Громогласно квакали лягушки, трещали цикады, пели птицы… То и дело чертыхались матросы: то лиана больно хлестанула плетью по глазам, то темнолистый куст обжег пуще крапивы, то шипики — те самые, что симарруны используют вместо гвоздей, а то нежные на вид, дрожащие колючки, обламывающиеся, едва кончик в кожу воткнется… А то сплошным ковром по земле рассыпаны остроугольные орешки, навроде российских чилимов. То есть все время опасности, и на миг безнаказанно расслабиться невозможно. Ведь еще пиявки, пауки, москиты, скорпионы всяческие. И еще змеи, крокодилы, ягуары…

Вокруг и красиво, и диковинно, и плодов вкуснейших полно — побольше, чем кислых ягодок в российском бору. Но брести, думая о чем-то таком, о чем только в тихом лесу и подумаешь, здесь нельзя. Здесь земля — и та, кажется, живая!

Ну вот, вышли, кажется, на поляну… Нет, на опушку… И тоже нет! Пройдя часа полтора по очень красивой открытой местности, англичане догадались, наконец, что лес остался позади, и они уже идут по саванне!

Густая трава местами в рост человека, а местами и намного выше. Тут и там какие-то странно коренастые для диких копытных рогатые животные… Господи, да это же… Ну да, коровы! Низкорослые, черные, кривоногие. Пастухов при них видно не было.

Англичане без команды остановились. Матросы (больше половины их — крестьянские дети) соскучились по скоту, по травке, по простой сельской жизни… «Глянь, Джейк, какая сочная! Прямо как у нас, в Торки!» — «Уж у вас в Торки трава известно какая: верещатники одни, где пустошь, а где просто голые камни. Это скорее смахивает на Эксмурские торфяные болота в начале июня». — «Да ну вас, парни! Нигде в Англии и близко нет ничего похожего на эту роскошь. Нет и никогда не было. Вы приглядитесь получше, ребятки! Приглядитесь: трава отрастает быстрее, чем скот ее поедает! Такое разве что в стране Кокейн бывало!» — «У-у-у! Лопни мои глаза — ведь Фрэд верно заметил! Про такое я если б от кого услыхал — нипочем бы не поверил!»

И тут зоркий глаз Джона Оксенхэма узрел нечто…

— Эй, все тихо! Что там на зюйд-осте белеет? Э-э, вот то-то! Тихо, я сказал!

Все англичане поворотились в одну сторону и затихали один за одним, разглядевши то, что первым увидел мистер Оксенхэм: из-за поросшего травой бугра торчал белый шпиль католической церкви.

— Ох ты, до Панамы дошли! — шепотом вскрикнул кто-то.

— Ну, положим, это навряд ли Панама, а всего-навсего Вента-Крус. Но подтянитесь, джентльмены: враг может оказаться слишком близко!

14 февраля 1573 года один из симаррунов, тезка дарьенского короля, Педро Баланте, вызвался сходить в город на разведку. Дрейк воспротивился было:

— Это опасно. Тебя схватят. Погибнешь.

— Не так уж опасно, капитан. В городе полно цветных. Испанцы нас плохо различают, особенно в сумерках. А нарываться я не стану. Лучше стану за сто шагов перед каждым белым шляпу снимать, чем дожидаться, пока меня за гордость не подведут к фонарю и не начнут разглядывать в упор: чей негр и почему так плохо себя ведет.

— Какую еще шляпу? Ты же всю дорогу с непокрытой башкою шел! — не понял Дрейк.

— Так это потому, что среди своих. А в городе цветной человек должен всегда быть в шляпе — чтоб было что снять перед белым. А уж я сумею снять ее так, чтобы даже пристальным взглядом лица моего не разглядеть.

— Каким это образом?

— Да вот таким! — и, хитро ухмыльнувшись, Педро схватил с чьей-то ближайшей головы шляпу, нахлобучил ее на голову, сдвинув так, что пол-лица было в тени, тут же сорвал ее с головы торопливо и как бы даже всполошенно и низко поклонился, шляпой подметая землю у ног. И действительно: пока Педро Баланте был в шляпе, видно было едва пол-лица его, но как он шляпу снял (или, точнее, сорвал) с головы, никто не видел его лица…

— Пожалуй, ты справишься с задачей и вернешься целым, — сказал Дрейк. — Иди. И возвращайся!

И Педро Баланте крупными шагами ушел на юго-восток, к городу и к Тихому океану… Это произошло за час до наступления темноты. Назавтра через час после наступления темноты разведчик вернулся довольный. Ему повезло: он почти сразу натолкнулся на людей одного с ним племени, и они помогли не только разузнать все, что ему нужно было, но еще и съездить в Панаму и обратно в качестве младшего погонщика мулов.

Обыкновенно караваны с сокровищами выходили из Панамы в сторону Номбре-де-Дьоса в вечерних сумерках. Делалось это для того, чтобы путь до укрепленного поселения Вента-Крус, проходящий по открытой местности, миновать за ночь. Дальнейший путь от Вента-Крус до Атлантического побережья совершался днем либо под покровом густого леса, либо по реке.

Так вот, караван выйдет из Панамы сегодня ночью — и возглавит его лично его превосходительство казначей столицы вице-королевства Перу — Лимы. С ним будут следовать его жена и дочь, отъезжающие домой, в Испанию. Состав каравана — четырнадцать мулов. Восемь из них будут нагружены золотом и драгоценными каменьями, а остальные шесть — личным багажом его высокопревосходительства.

За этим караваном последуют с интервалом в час или менее еще два, в общей сложности из пятидесяти мулов. Один будет везти провиант и серебро, а другой — основную часть сокровищ.

— И сокровища повезет, разумеется, средний караван?

— Нет, капитан. Порядок меняется: главный караван идет в один год первым, в другой — третьим, в третий — вторым. Но хитрость в том, что порядок следования меняют вовсе не ежегодно! Иногда три года подряд главный идет первым, иногда два. Кто не знает заранее — нипочем не угадает!

— Ладно, увидим, когда вскроем вьюки.

Дрейк приказал всем переодеться в белые рубашки — это для того, чтобы во тьме нечаянно не перестрелять своих. Отряд был разбит на две группы. Одной, во главе с Оксенхэмом и тем симарруном, что ходил в город на разведку, приказано было залечь в канаве по одну сторону дороги и пропустить караван, не обнаруживая себя до тех пор, пока последний мул не поравняется с англичанами. Другая группа во главе с ним самим заляжет по другую сторону дороги и чуть далее от Панамы — на то примерно расстояние, какое займет караван…

То есть Дрейк намеревался атаковать одновременно голову и хвост каравана: мулы ведь, как известно, имеют обыкновение ложиться, почуяв опасность. Сначала ложится вожак, за ним и все остальные. Движение прекращается…

Минуло уже тридцать пять недель после отплытия из Плимута — и нельзя сказать, чтобы удача в эти месяцы была приветлива к нему. Хотя…

— Добычи пока нет, братья мои погибли… Хотя можно на дело глянуть и с такой точки зрения: мор меня не затронул, кораблей у меня ныне больше, по тоннажу считая, чем было в начале экспедиции. Налажен союз с симаррунами. Неплохо! Но я предпочитаю иную точку зрения, третью: да, мне не везло на этот раз. Не везло сплошь. Другой на моем месте уже сдался бы и повернул назад. Но я говорю: да, была полоса невезения. Не бесконечна же она, в конце-то концов? Возможно, она уже кончается. А значит, впереди — счастливая полоса: сплошные удачи, везение и богатства. Верно, Тэд? — вполголоса говорил Дрейк моему главному герою, лежа на обочине. — Уж теперь-то нам ничего иного, кроме успеха, кажется, и не остается. Сокровища перуанских рудников — наши! Собственно говоря, теперь у меня одна забота остается: не допустить, чтобы мои люди перессорились и разодрались при дележе добычи…

Голос у капитана был веселым, но не сказать, чтобы очень уж уверенным…

Минул час. Пала тяжелая роса. Стало прохладно.

— Тэд, не заснул? Ну молодец, не спи. Мне сейчас пришла в голову одна забавная идея: иногда по Золотому тракту ходят караваны и из Номбре-де-Дьоса в Панаму: с продовольствием, почтой, модными безделушками из Испании и тому подобной ерундой. Так вот, если полоса моего невезения до сих пор не кончилась — это тотчас станет видно по караванам. Тогда к месту нашей засады подойдут одновременно два каравана с разных сторон. Понимаешь, Тэд: одновременно. А у нас не хватит людей, чтобы напасть на два каравана враз.

…И тут, точно горькое подтверждение его слов, со стороны Вента-Крус раздалось позвякиванье колокольчиков. То шел в Панаму караван с продовольствием!

«Эх, только бы! Только бы караван с сокровищами не сейчас подошел сюда! Ну хоть бы на четверть часа припозднился! А еще лучше бы — на полчаса!» — подумал Федор. О том же, надо полагать, думал (возможно даже и — молился!) Дрейк, и симарруны, и те из матросов, кто сознавал, в чем дело.

Но нет, Караван из Номбре-де-Дьоса только-только миновал засаду, последний мул его только-только протрусил мимо Оксенхэма, когда раздались звуки точно таких же колокольчиков со стороны Панамы. Приближались наконец сокровища Перу, которые уже тридцать девять лет дразнили воображение джентльменов удачи!

Караван с сокровищами приближался. Осталось триста ярдов… Двести… Полтораста… И тут случилось то, что не нарушило — нет, происшедшее до основания разрушило весь ход операции! Из придорожных кустов поднялся, шатаясь, очень высокий человек в белой рубашке. Заплетающимся языком он изрыгал чудовищные богохульства в адрес Испанской империи, католической религии и климата перешейка.

Он бросился к… к последнему мулу каравана с продовольствием, идущего из Вента-Крус в Панаму. В следующее мгновение на него кинулся симаррун, таившийся в засаде рядом, сбил с ног и зажал рот. Но было уже поздно: всадники, едущие в авангарде каравана с сокровищами, заметили белое пятно рубашки англичанина. Один из них поворотил своего коня, подхлестнул его и поскакал в сторону Панамы, то есть к основной части каравана.

Дрейк не понял, что именно произошло. Ему лишь показалось, что караван с сокровищами остановился: колокольцы затихли. Капитан заподозрил что-то неладное, но все еще надеялся на скорую встречу с казначеем города Лимы…

Но казначей был не просто осторожен и подозрителен (без этих качеств он не продвинулся бы по службе в своем ведомстве), он был еще по природе своей трус. Поэтому он принял меры — и, конечно же, это были меры предосторожности, умелые и надежные. Услышав от подскакавшего из головы каравана всадника о подозрительном белом пятне, мелькнувшем в кустах у дороги (бессвязных проклятий Роберта Пайка не услышали именно те, кому они были адресованы. Только кое-кто из своих. Впрочем, дела это не меняло), казначей приказал всему каравану остановиться. Мулов свели на обочину и пропустили вперед второй караван — гот, что вез продовольствие и серебро.

Когда караван поравнялся с местом засады, Дрейк дал сигнал к нападению.

Захватили-то караван легко. Но вот когда дело дошло до вскрытия вьюков — ни золота, ни драгоценных камней ни в одном не оказалось. И только тут Дрейку толком, в подробностях рассказали о выходке матроса Пайка. Как и о том, что в сторону Панамы ускакал испанец из авангарда так и не появившегося у места засады каравана сокровищ.

Опять ему срывали блестяще задуманную операцию! Опять от внезапности действий к самому их началу не оставалось ни-че-го. Полоса невезения явно еще не пройдена им до конца. Впору было завыть! Любой другой на его месте признал поражение и отступился

от намерения разбогатеть за один рейс. Любой другой… Но это был Фрэнсис Дрейк!

И он отдал приказ: готовиться к бою. А симаррунам — выслать в сторону тихоокеанского побережья разведку. Лазутчики вернулись скорее, чем их ждали, с известием, что от Панамы по «Золотому тракту» движутся вооруженные испанцы. Человек до полусотни.

Через час испанцы поравнялись с засадой. Завидя в сумраке смутные фигуры, испанский офицер крикнул:

— Эй, именем короля, кто вы такие?

— Англичане, — кратко ответил Дрейк.

— Откуда принесло этих еретиков на верную погибель? — менее громко, но в ночной тишине хорошо слышно, спросил офицер и снова закричал:

— Сдавайтесь во имя короля Филиппа Второго! Даю слово офицера и дворянина, что я встречу вас со всем почтением!

— Спасибо, не нужно, — с издевательской вежливостью отвечал ему Дрейк. — Во имя Ее Величества королевы Англии я найду свой путь.

И началась перестрелка во тьме. Пули с обеих сторон летели наугад. Но симарруны, подобно кошкам видящие во тьме, стреляли из своих луков куда точнее — и притом бесшумно, поэтому испанцы сосредоточили огонь на англичанах — тут по крайней мере вспышки видны при выстрелах! Дрейк был легко ранен, а один из матросов — убит. Тогда Дрейк свистком собрал своих людей и бросился во главе них вперед с криком: «Святой Георгий и Англия!»

Испанцы начали отступать в направлении небольшого форта, расположенного близ дороги, в сторону Вента-Крус. Но тут симарруны выскочили из засады со своим, наводящим на испанцев остолбенение от ужаса, боевым кличем: «Йо-пе-хоу!» Тут испанцы прекратили бой и кинулись наутек!

Преследуя испанцев, люди Дрейка ворвались в Вента-Крус. «Город» этот по количеству жителей не превосходил «столицу» Дарьенского королевства симаррунов.

— Что ж, Диего, если этот поселочек у них считается городом, то и ваша «столица» город, еще и получше этого! — сказал Дрейк симарруну Диего, с которым подружился за эти недели.

— О, да, у нас ведь куда больше укреплений! — важно отвечал симаррун.

Заняв город, англичане обыскали дома — из иных обыватели уже разбежались, а в иных сладко спали — но не обнаружили ничего стоящего. Так, сувенирчики.

— Уходим! — скомандовал Дрейк. В свете занимающегося утра он выглядел ужасно. К тому же открылась так и не зажившая толком рана на ноге, оставшаяся от первой атаки на Номбре-де-Дьос. Поэтому он приказал симаррунам подыскать место для дневки, такое, чтобы испанцы не сразу обнаружили. А главное — такое, чтобы и обнаружив, не имели возможности скрытно подобраться на выстрел.

И послал одного из симаррунов в Форт-Диего: сообщить, что вернется скоро, но не немедленно. Зная характер оставленного за старшего боцмана Эллиса Хиксона, — а Эллис вообще никому никогда не верил на слово: давая родному брату Родерику полшиллинга в долг, требовал расписку! — капитан написал тому «письмо». Достав из специального узенького кармашка на груди одну из своих золотых зубочисток, мистер Дрейк нацарапал на ней острием кинжала: «От меня. Фрэнсис Др.». И точно, Хиксон поверил посланцу, только прочтя надпись и узнав руку, ее нацарапавшую.

Отдыхали два дня. Потом двинулись к заливу. Шли медленнее, чем сюда. И вечером 22 февраля увидели, наконец, свои пинассы и оставленных при них матросов. Думаю, можно подробно не объяснять, что ждали их с нетерпением, встречали с трепетом, а, узнав все, прониклись разочарованием, большим даже, чем разочарование тех, кто ходил с Дрейком в поход. Так ведь всегда бывает: кто ждет — переживает острее, нежели тот, кто действует…

Жестокая неудача не изменила и даже не поколебала намерений Дрейка. Внезапность со всеми ее преимуществами утеряна безвозвратно? Да. Все возможности упущены? О нет!

— «Золотой флот» стоит в Номбре-де-Дьосе, не так ли? А это означает одно: что они все равно повезут сокровища Перу через перешеек — надо же доставить их в Испанию! И уж тут мы своего не упустим! А теперь подавайте сюда этого придурка или злодея, разберусь, то или это, ибо ничем третьим он быть не может!

Привели долговязого Боба Пайка. Тот растерянно улыбался. Явно не мог сообразить, что сказать и вообще как себя вести. «Ротастый какой! — подумал Федор. — Вот уж доподлинно Пайк, то есть Щукин по-русски».

— Ага. Хорош обалдуй. Чего щеришься-то, болван? Ты хоть сознаешь, что наказал своих товарищей на несколько десятков тысяч фунтов стерлингов? — зло спросил Дрейк.

— Я… Я это… Я ж не со зла… Я не хотел…

— А какого ж дьявола ты хотел? Молчишь? Эх, вздернуть бы тебя на грота-pee. В наказание тебе и в назидание другим. Ну, рассказывай по порядку. Чего высунулся-то?

— Я это, ну… В общем, напился.

— Мне уже докладывали, но я не поверил. Думал, у моих парней у всех есть мозги в голове. Очевидно, я ошибался. Зачем напился-то?

— Это… Для сугреву… Роса упала, а мы ведь в траве лежали. Ну, я и зазяб…

— Вокруг цветы цветут, а он озяб. Какое нежное дитя тропиков! Откуда ты родом, мерзляк?

— Из Вест-Тейвистока.

— Тьфу! Земляки, значит?

— Ага! Папаня арендует участок у лорда Рассела, неподалеку от вашего Кроундейла! — со вспыхнувшей надеждой торопливо подтвердил Боб Пайк.

— Позорище! Что ж теперь люди о нас скажут? — как-то неожиданно по-деревенски, озабоченно спросил Дрейк. — Опять нечего сказать? Ну, а выпивку где взял-то?

— Под курткой фляжку держу, всегда со мною. — Не без гордости своею предусмотрительностью сказал Пайк.

— Глядите, люди добрые: он еще гордится собой! Не награды ли за свои подвиги ждешь, парень? Ну так вот тебе аванс, а окончательный расчет получишь после того, как завладеем сокровищами! — и с этими словами Дрейк вскочил, подошел к Пайку, бывшему на полторы головы выше капитана, и врезал обеими руками враз — да так, что тот сложился вдвое, как перочинный ножичек, и рухнул к ногам Дрейка. Стоя над ним, Дрейк брезгливо сказал:

— Ты остаешься в живых исключительно потому, что людей у меня мало. Но после окончания кампании подведем итоги. Потому что, если б не твоя пьяная выходка — дело было б уже закончено. Сокровища были б в наших руках и все — слышишь ты меня, образина? Сейчас я назову твой главный грех — грех, который не отмолить никак и никогда! Все люди, которым суждено погибнуть при захвате сокровищ Перу, — слышишь ты, все до одного — на твоей совести, Боб Пайк! Живи пока, тля!

Дрейк смачно плюнул на землю у самого уха матроса, лепечущего какую-то жалкую чепуху вроде: «Я отслужу, сэр! Вы еще увидите!» — и отвернулся.

Дрейк торжественно переименовал пинассы, чьи гордые имена не принесли удачи. «Единорог» стал «Медведем», а «Лев» — «Миньоном». Джон Оксенхэм на «Медведе» был отправлен на поиски продовольствия, а Дрейк на «Миньоне» отправился подстерегать и задерживать испанские корабли на подходах к Номбре-де-Дьосу.

Оксенхэму повезло сразу: первое же встреченное им испанское судно оказалось загруженным именно продовольствием. Фрегат с командой всего в десять человек вез большое количество маисового зерна в мешках, две сотни живых кур в клетках и двадцать восемь откормленных свиней. Но главное — сам фрегат. Только что спущенный на воду казенной верфью в Гаване, он был построен из отборного, выдержанного леса. Предназначался он для несения охранной службы в Вест-Индских водах и имел специально усиленные конструкции набора корпуса для того, чтобы выдерживать ураганы, случающиеся в этих краях…

Дрейк же захватил испанский корабль с грузом, небольшим по весу, зато ценным: золото! Корабль из Верагуа следовал к Номбре-де-Дьосу. Шкипер судна — генуэзец, сказал Дрейку, что вышел в плаванье неделю тому назад. В городе Верагуа, по словам шкипера, царила паника. До него дошли слухи о появлении в этих водах пирата Дрейка и его возможном нападении уже в ближайшие дни — а город практически не защищен и может запросто стать легкой добычей!

Гм! Город с золотыми россыпями — и не защищен? Причем сообщает это не испанец — тут бы Дрейк сразу не поверил — а итальянец…

Но надобно спешить! Незащищен ведь город Верагуа был неделю назад, а пока дойдем туда — пройдет еще почти неделя… Дрейк забрал золото, прихватил с собою шкипера и отправился в Верагуа. По пути шкипер, питаясь с Дрейком, рассказывал, что Верагуа отдан в наследственное владение потомкам великого первооткрывателя Нового Света, земляка шкипера, Кристобаля Колона (это если по-испански. А на самом-то деле, по-итальянски, Христофоро Коломбо). Вот по этой причине там и доныне много итальянцев. А потомки Колумба носят титул герцогов Верагуа.

Но счастье опять было не на стороне Дрейка, невзирая на переименование пинассы. «Миньон» еще и в гавань-то Верагуа войти не успел (к счастью!), а уж начат был обстрел его из тяжелых орудий!

— Так. Невезуха продолжается. Стоит ли рисковать пинассой? Не лучше ли будет отойти и начать сначала? — хмуро проворчал Дрейк, обращаясь, скорее всего, не к кому-либо из слышащих его, а к себе самому. И тут — точно Господь давал знамение — ветер переменился очень быстро на вест и стал отгонять пинассу от города.

— Коли так — отворачиваем назад! — твердо сказал Дрейк во всеуслышание и, подозвав шкипера-обманщика, хмуро сказал: — Только не надо объяснять мне, что обстрел — сюрприз и для вас, милейший. Что, дескать, Верагуа укрепили за те две недели, что вас тут не было. Мы люди взрослые и все понимаем, не правда ли? Во-он мысок, я прикажу пройти мимо него на минимально возможном с точки зрения безопасности моего судна расстоянии. Как поравняемся — прыгайте за борт и плывите к нему. Море спокойное, если повезет — доплывете до берега. А не повезет — уж извините. Божий суд. Лодку дарить вам совершенно не за что, а отвозить вас на берег и возвращаться — пустая трата времени, коего у меня нет. А лишнего — так и вовсе. Ну, пошел за борт! Я ж не ради шутки!

— Спасибо, капитан Дрейк. Тоже не шутя. Я ж понимаю, что у вас имелись все основания вздернуть меня на рее, как предателя…

— Почему «имелись»? Они и сейчас имеются. Но продолжайте.

— Я не буду долго болтать. Я б так и сделал. Скорее всего. Так что — спасибо, я сейчас. Помолюсь только.

И, помолясь, генуэзец, человек уже пожилой, снял сапоги и сказал:

— Берите, если кому подойдут. Сапожки добрые, настоящей кордовской работы. Им сносу не будет. Третий год ношу — и как новые. А мне они только мешать выплыть будут. Ну, я пошел. Еще раз: спасибо, капитан Дракон! — И, перекрестясь, генуэзец залихватски ухнул и спрыгнул с фальшборта…

Когда Дрейк вернулся в Форт-Диего, ему чрезвычайно понравилась добыча Оксенхэма. Он приказал вооружить фрегат, могущий нести до восемнадцати орудий разного калибра. Да и места в трюмах вдосталь и для припасов, и для добычи. И люди в кубриках не будут ютиться в такой тесноте, что от отдыха в них устаешь, как от штормовой ночной вахты в зимней Атлантике, как поневоле пришлось по дороге в Новый Свет…

На этом-то корабле в сопровождении пинассы «Медведь» (еще не успевшей, в отличие от «Миньона», дискредитировать свое новое имя невезучестью!) Дрейк и направился снова к Номбре-де-Дьосу…

На третий день пути встретился французский корабль. А в этих водах если уж встретился француз — стало быть, бессомненно, свой брат — корсар и, вероятнее всего, единоверец-протестант.

Так и оказалось: «джентльмены (или, скорее уж, шевалье) удачи» из Гавра, что на правом берегу бухты Сены, напротив Брайтона, на другом берегу Пролива. Командовал кораблем капитан Гийом Франсуа Тестю — гугенот, представительный средних лет мрачноватый немногословный мужчина, необычно седой: клоком слева, прямо-таки кричащим среди смоляной шевелюры. Правый уголок рта капитана был постоянно приопущен, отчего никому никогда непонятно было: всерьез ли он говорит, или иронично, или просто шутит?

Капитан Тестю изъявил, узнав о планах англичан, горячее желание принять участие в захвате сокровищ Перу, будут ли сокровища отняты во время штурма Номбре-де-Дьоса, или путем захвата каравана на «Золотом тракте», или хоть нападением на склады испанского государственного казначейства в Панаме!

— Вы тут дольше моего, вам и виднее, капитан! — добродушно сказал он Дрейку. И тут же — в знак дружеского расположения и союзнических отношений — преподнес предводителю англичан драгоценную саблю с золотым, усыпанным каменьями, эфесом и вызолоченными ножнами. В свое время это оружие было якобы изготовлено прославленными миланскими оружейниками для самого французского короля, Генриха Второго, старшего брата нынешнего монарха, Карла Девятого. Разумеется, не стоило, дабы не омрачать дружбы в самом ее начале, задавать бестактные вопросы о путях, какими попало монаршее оружие к пиратскому капитану. Дрейк и не поднимал вопроса об этом. Без того уже в первый день этой дружбы возник и первый конфликт.

Предстояло прежде уточнить долю каждого в добыче и в риске. Ведь тоннаж двухсотпятидесятитонного барка французов был почти вдвое выше, чем у испанского фрегата, на коем ныне держал флаг Дрейк. И людей у них было семьдесят человек, что вдвое превосходило численность англичан, бывших сейчас с Дрейком. Симаррунов французы вознамерились было считать за невольников, личных слуг Дрейка и его офицеров, никакого права на особую долю не имеющих. Пришлось им втолковать, что только один из симаррунов — Диего — является слугой Дрейка, но вклад, вносимый им во все дела экспедиции, давно обеспечил ему долю в добыче…

После трудных, трижды заходивших в тупик, переговоров Дрейк согласился на партнерство на таких условиях:

а) в операции будут участвовать по двадцать человек с каждой стороны;

б) симарруны не исключаются из подсчета числа участников, равно как и из числа дольщиков в добыче, полноправных и на общих основаниях;

в) вся добыча, какая будет захвачена сообща, делится пополам — после чего капитаны распределяют ее между своими людьми по установленным ими или принятым в их командах правилам;

г) в случае, если возникнет ситуация, таковыми правилами не предусмотренная, капитаны вольны решать по своему усмотрению, лично или в совете;

д) вопрос о решении не лично, а советом офицеров обеих сторон либо по договоренности меж капитанами, считается решенным в пользу второго или третьего подпунктов настоящего пункта в случае разногласий меж капитанами, каковые любой из капитанов захотел бы решить на совете либо путем договоренности…

Дрейк аж вспотел, пока досочиняли условия. Зато теперь уж можно было быть уверенным, что все могущие возникнуть при дележке добычи конфликты будут решены миром…

Корабли стали на якорь в месте, указанном Дрейком. И началась подготовка к операции: точили клинки, собирали дорожные заплечные мешки, что-то штопали, чинили и заменяли, готовили емкости под добычу, распределяли поклажу меж людьми. Капитаны лично обыскали своих людей: Тестю — французов, а Дрейк — англичан, чтобы никто тайком не нес с собою в поход спиртного и не повторилась, Боже упаси, история с Пайком.

Пайк, кстати, просился в поход, клялся и божился, что он бросил пить вообще, что он здоровенный и ломить за двоих будет, и вообще это несправедливо: не дать ему возможности доказать… Что именно доказать — у этого неграмотного детины слов не хватало, чтобы выразить, но ведь и без слов было ясно! И Дрейк его взял. Но при этом счел необходимым разъяснить команде:

— Я его не простил и никогда не прощу. Но знаете поговорку: «Конь — и тот два раза на одном и том же месте не спотыкается»? Пайк же теперь землю носом рыть будет, чтобы доказать мне и всем, что он только раз, случайно, оступился — а вообще-то на него положиться можно… А мужик он здоровый и на походе вправду двух человек заменит. Вполне.

Наконец, захваченный испанский фрегат, переименованный Дрейком в «Виктэри» («Победа»), пинасса «Медведь» и десятивесельный баркас с французского корабля, экипажи которых включали, в общей сложности, пятнадцать англичан, пять симаррунов и двадцать французов, направились к устью реки Святого Франциска, что в двадцати милях от Номбре-де-Дьоса. Там бросили якоря, высадились — и первым делом Дрейк послал симаррунов в разведку. Воротясь, пятеро следопытов доложили, что три каравана уже движутся по «Золотому тракту» к Атлантическому побережью — и везут столько сокровищ, сколько сорока пиратам и не унести на горбах! Одного серебра там двадцать пять тонн! Караваны куда больше обычных: в одном пятьдесят груженых мулов и в двух — по семьдесят.

…Дрейк не стал изощряться и сочинять новый план. Ведь только лишь пьяная выходка Пайка помешала удаче старого плана в прошлый раз! Что ж, попробуем еще разок.

И получилось все совершенно как и задумано было. Джентльмены удачи залегли на обочине, напали на первого и последнего мулов каравана — и остальные тут же легли на дорогу. Сорок пять солдат испанской охраны сопротивлялись недолго. Правда, среди потерь пиратов был капитан Тестю. Его ранили в живот мушкетной пулей. Ранение и в двадцатом веке очень серьезное, в шестнадцатом же, учитывая и уровень медицины, и калибр тогдашнего оружия, — безусловно смертельное…

Пираты взяли в заранее приготовленные мешки по стольку сокровищ, сколько каждый мог нести. Пришлось повыбрасывать и продовольственные запасы, кроме самого малого количества сухарей и копченого сала, и боеприпасы, кроме как по два выстрела на ствол, и куртки… Все спрятали на приметных деревьях, а сокровища, которые не могли унести на горбу, зарыли.

При этом не в одной большой яме, а в двух поменьше. Малые ямы легче замаскировать — объяснили симарруны, и Дрейк их поддержал: дескать, хозяин с головой ни за что не станет класть все яйца в одну корзину! Симарруны искусно заровняли землю, которой засыпали ямы, тщательно смешав старые листья и пыль, траву и красную здешнюю землю. Теперь надо было запомнить точно место захоронки, чтобы отыскать его. На запрятывание сокровищ ушло два часа.

И только закончили — как чуткие уши симаррунов услышали отдаленный топот копыт. Ясно было, что приближается испанский отряд. Люди Дрейка спрятались в чаще леса. Тут капитану Тестю стало хуже — и французы решили нести его бережно. Три матроса добровольно вызвались донести беднягу до берега. На всякий случай они обговорили со своими старшими чинами, кому в случае, если им не удастся вернуться живыми, — надлежит передать их доли добычи. Старшие чины поклялись на Библии, что исполнят в точности и целиком наказ товарищей. Затем троих освободили от их драгоценной ноши, распределив ее по мешкам товарищей, они, по французскому обычаю, перецеловались со всеми — и тронулись.

Капитан Дрейк воспользовался тем, что французы отвлеклись прощанием, и оставил у хранилища сокровищ засадный пост из троих добровольцев: Федора, еще одного матроса и одного симарруна. Не для охраны спрятанного, а для того, чтобы проследить путь сокровищ, если испанцы их как-то отыщут.

Вслух о том и полслова не было сказано, но Федор уже достаточно знал своего капитана, чтобы уразуметь: Фрэнсис Дрейк опасается: вдруг самая длинная полоса невезения в его жизни все еще не кончилась? Тогда существует большая вероятность того, что испанцы каким-то образом разыщут сокровища… А каким образом они смогут отыскать столь хорошо спрятанное? Ясно как: предаст кто-нибудь из своих…

Так и оказалось. Причем поразительно похоже на злосчастную выходку Боба Пайка. Один из французов, вызвавшихся тащить носилки с Тестю, — судя по этому, парень не из худших, — напился и отстал от своих. Потерялся в дебрях. Шансы увидеть снова свою прекрасную Францию для двоих, что тащили носилки с умирающим Тестю, благодаря этому резко, почти до нуля, сократились: одно дело тащить носилки с тяжеленьким Тестю вдвоем, иное дело — втроем. Если втроем — один постоянно отдыхает, подменяя уставшего. Если нападут — один неуставший защищает всех, сражаясь в полную силу.

И куда хуже тащить вдвоем, отдыхая лишь на привалах. Скоро оба носильщика выдохнутся и пойдут все медленнее. Привалы станут длиннее, а переходы укоротятся. А дадут ли испанцы кораблям экспедиции ждать столько времени? Ведь имея сокровища на борту, ввязываться в бой не стоит — это ж каждому понятно. К тому ж испанцы за сокровища станут драться ожесточеннее… Нет, джентльмены удачи должны будут уходить побыстрее…

Еще одно: усталые носильщики ведь и оборониться не смогут: руки трясутся от ноши, так что ни точного удара нанести ни прицелиться толком не сможешь…

Так и этого всего мало! Пьянчуга умудрился попасться в руки испанцев. А уж они-то — мастера языки развязывать! И этот мерзавец — Роже его звали — продал им все, что смог: и беднягу Тестю продал, и количество пиратов, и показал яму с сокровищами. К счастью, он запомнил только одну из двух. Второй просто не знал, видимо.

Раскопавши яму, испанцы наскоро, приблизительно пересчитали драгоценности и взвыли. Мол, где же остальное? Это же менее половины! Менее трети даже. Ну ладно, сколько-то пираты на горбу унесли. Но не ослы же они. Сорок человек или утащили не более одной тонны — или тащатся неподалеку под непомерной тяжестью вьюков. Но пошарив вокруг, не нашли ни пиратов, ни обломанных веток вдоль тропы… Не сходится! Где еще сокровища?!

И тут кто-то из испанцев сообразил: вот все, что мы отыскали. Остальное найти не удалось. Но часть какая не найдена — знаем в целом мире только мы! А значит, можно от найденного отщипнуть еще сколько-то. Между собой разделить и пиратам приплюсовать… У них даже поножовщина началась: одни хотели от возвращаемых казне сокровищ отщипнуть себе помаленьку, а другие хотели догнать пиратов и отщипывать для себя побольше, но уж от той доли, что пираты утащили…

А Федька с товарищами сидел в своей засаде и наблюдал все это.

Вокруг цвели большими, яркими цветами разные деревья — и симаррун, бывший с ними в засаде, называл их: «Царица-дерево» — с длинными гирляндами ало-пурпурных соцветий; «Золотая чаша» с цветами в мужской кулак и даже того более; «Райская птица» — цветы и вправду более похожие на пучки ярких, блестящих птичьих перьев; и это еще «зима» здешняя. Не все деревья вокруг в цвету. Что ж здесь летом-то творится?

Меж деревьями порхали громаднейшие, в блюдце, бабочки — бархатисто-синие, желто-багровые, черные; зависали в воздухе над цветками, трепеща крыльями с такой частотой, что и не понять было, какого ж те крылья цвета, малюсенькие длинноклювые колибри. Казалось, крылья этих птах прозрачные и радужные, как мыльные пузыри на солнце…

Между тем отряд Дрейка 4 апреля 1573 года вышел к побережью у устья реки Святого Франциска и… И не увидел своих кораблей — ни фрегата, ни пинассы, ни французского судна — и ничего похожего видно не было. Зато выход из устья надежно сторожили: семь испанских пинасе цепью равномерно перекрывали всю акваторию. Они распустили по ветру громадные испанские флаги — чтобы никто и на миг не усомнился в том, что перед ним хозяева континента…

Но что это может означать? Да уж ясно, что: нет, не кончилась самая длинная в твоей жизни полоса невезения, капитан Фрэнсис Дрейк!

В подобных случаях вольные пираты, признающие два закона над собою: Божий и обычай, — отправляли невезучего капитана попить забортной водички. Еще и связав для надежности. Но люди Дрейка были не пиратами, а приватирами, и свято блюли законы Английского королевства. А эти законы никакой демократии не предусматривали. По этим законам — коли есть у вашего капитана патент, слушайтесь его, хотя бы всем от его командования выть пришлось! Хотя бы он всех на верную смерть посылал! Хотя бы вовсе бессомненно спятил!

И люди Дрейка не просто слушались и подчинялись, соблюдая закон. Они верили ему!

…Корабли, вероятнее всего, захвачены испанцами — так что все пути возвращения на родину отрезаны. Что делать в такой ситуации? Любой обыкновенный человек тут отчаялся бы. А то и решил бы: все, мне с юных лет столько везло в жизни, что исчерпал я весь запас везения, отпущенный Господом на всю жизнь до старости, — и теперь впереди одни неудачи! И полез бы в петлю. Но Дрейк не дрогнул.

Все ж таки в созвездии великих моряков своего времени — «морских псов Елизаветы» — он был первым среди равных. А в этой команде были такие великолепные моряки, несгибаемые и хитроумные, как Мартин Фробишер и сэр Уолтер Рэли, Джон Дэйвис и Томас Кавендиш, Уилл Барроу и Эдвард Фентон… Типы подлинно шекспировского размаха! У того, кто изучил пяток биографий англичан — знаменитых современников Шекспира, исчезает вопрос: откуда великий бард черпал характеры для своих трагедий и драм, хроник и комедий?

Дрейк распорядился: строить плот! На что он надеялся теперь? А на пустяк. На маленький шансик. На то, что (маловероятно, но возможно: все же ребята из Девоншира, не кто попало там) испанцам не удалось захватить корабли англичан, и те, не принимая боя, ушли в открытое море, где и крейсируют параллельно берегу, но вне видимости с берега. Конечно, проскочить мимо испанского заслона непросто. Но на низкосидящем плоту можно рискнуть: во-первых, его за малой волной не видно, а во-вторых, он плоскодонный и в прилив сможет пройти и там, где явно вода кипит над рифами.

Когда Дрейк изложил свои соображения, кликнул добровольцев — их нашлось немного. Да и понятно: у моряка в крови отвращение к местам, где вода кипит. У кого не было такого отвращения — все мертвы… Федор пошел бы — но его в тот час не было с Дрейком.

Убедившись, что сокровища из одной схоронной ямы вернулись к испанцам и следуют в казначейство под столь усиленной охраной, что их не отбить ни троим засадным сидельцам, ни всем вместе людям Дрейка, Федор выполнил все. Он закопал как следует беднягу Тестю, умершего не от смертельной своей раны, а под пытками, но ничего не выдавшего и перед смертью проклявшего пьянчугу Роже, продавшего врагам за ром и своего капитана и сокровища… Потом он с двумя товарищами убедился в надежности второй схоронки, и стал продираться сквозь дебри тропического леса к устью реки Святого Франциска. А с Дрейком на поиски кораблей — или, по мнению большинства, на смерть — отправились два английских матроса, один французский и все пятеро симаррунов (из коих, кстати, четверо и плавать-то не умели!)…

Шесть долгих часов они мотались по морю, ловя струи морских течений, идущих вдоль берега (Дрейк спускал парус при любой возможности, чтобы плот не терял преимущества «невидимости» с борта испанских кораблей), — и наконец завидели свои родные посудины. Команды на них встревожились и огорчились: что ж это: из тридцати пяти белых, ушедших в поход с Дрейком, воротились живыми лишь четверо? Но Дрейк успокоил людей, крикнув:

— Выше носы, ребята! Здесь не все. И главное — дело сделано. Вот! — и он достал из-за пазухи золотой слиток.

Ночью пинасса англичан подошла к берегу в двух милях от устья реки Святого Франциска и высадила десант из пятерых белых и стольких же симаррунов. Забрав сокровища, оставленные в лесу, «десантники» должны были снять засадный пост Тэда Зуйоффа, отыскать Тестю… Но отряду удалось только первое: судьбу Тестю мы уже знаем, с Федором мы разминулись на день, но сокровища забрали — причем если б не симарруны, нипочем было бы не найти самими же выкопанную яму: столь искусно ее замаскировали темнокожие дети лесов!

Пришла, наконец, пора возвращения на родину. Дело было сделано! Разделивши добычу строго поровну (для чего иные дамские безделушки вроде той золотой кованой диадемы с изумрудами и жемчугом, пришлось разрубить пополам, к ужасу французов, полагавших, что половина диадемы будет стоить не вдвое, а втрое дешевле целой!), так что доля одного француза была примерно вдвое меньше, чем одного англичанина, союзники распрощались.

Разоруженного «Пашу» подарили пленным испанцам, чтобы им было на чем добираться до мест, населенных соплеменниками (хоть до Номбре-де-Дьоса и было недалеко, симарруны мигом бы истребили всех, пустись они по суше), а сами на захваченном Оксенхэмом фрегате, сопровождаемом пинассой «Медведь», отправились на восток-северо-восток, имея целью устье реки Маддалены. Зачем? Да затем, что для уверенного возвращения на родину без риска утраты сокровищ, Дрейку необходимо было второе судно, притом вооруженное! С двумя можно маневрировать: в случае столкновения с противником одно судно принимает бой и сковывает силы противника, а второе под всеми парусами уходит — и не в сторону Англии, а туда, куда ветер нынче попутный. Разумеется, в таком случае надобно каждый день назначать место воссоединения кораблей, смотря по направлению господствующего ветра, — а то и несколько вариантов на случай возможной перемены ветра! Нудновато делать такое ежедневно, зато надежно.

Проходя вновь, в который уж раз за последний год, мимо порта Картахены, англичане увидели там огромную армаду, заполнившую всю гавань этого города, потому так и названного, что гавань его сходна была с гаванью мурсийской Картахены в Испании, а та способна вместить, к примеру, военные флоты всех стран НАТО одновременно! Без сомнения, то был «Золотой флот» дона Диего Флореса де Вальдеса. Нападать на него и сопровождающие его провиантские суда было самоубийственно. Но как не подразнить?

И Дрейк приказал поднять на мачтах все флаги святого Георга, сколько их есть у боцманов, спустить с обоих бортов в воду шелковые ленты национальных цветов, зарифить марселя и спустить гроты (то есть сбавить ход до малого) — и пройти мимо испанцев. Те, конечно, еще издали, по силуэту, опознали фрегат гаванской постройки, а как увидели английские флаги на бессомненно испанском, краденом врагами, судне, разъярились. Но о Дрейке ходила уже в испанских морях такая слава, что в погоню за наглецом никто не бросился!

У устья Маддалены увидели испанского «торгаша» и после короткой стычки захватили его. Груза — маис, сыр, оливковое масло, чеснок, куры и свиньи — было достаточно для сорока людей, оставшихся у Дрейка, на всю обратную дорогу.

Теперь Дрейк вернулся к дарьенским берегам: пора была прощаться с симаррунами. К тому же бессмысленными с виду изменениями курса Дрейк сбивал с толку испанцев на случай, если они решатся-таки взять реванш и отбить сокровища.

Высадив испанцев в безлюдном месте поблизости от гор Сан-Блас, в том месте, где за ними, всего в десяти милях к югу от берега, находятся истоки Рио-Чагрес, по которой в это время года несложно достичь «Золотого тракта», Дрейк направился к Порту Изобилия.

У входа в порт стоял столб дыма: костер, пламя которого скрыто зарослями. Вдруг столб дыма зашатался и стал прерывистым.

Симарруны, вышедшие на палубу в предчувствии родины, взволновались и объявили, что это — сигналы! И стали читать не ведомый никому, кроме них, язык дыма:

— Наш король пожаловал вас проводить! Причаливать можно, испанцев поблизости нет…

Причалили, устроили торжественный ужин… Дрейк сказал, что урон испанцам нанесен немалый, в чем наполовину заслуга симаррунов и уж точно три четверти всего успеха — результат сложившегося к обоюдной пользе боевого братства! Симарруны были польщены такой оценкой. Дрейк спросил короля Дарьена: что тот желал бы лично для себя иметь на память от Дрейка? Оказалось, Педро Первому более всего другого хотелось заполучить на память золотую саблю Генриха Второго Французского.

— Однако у короля губа не дура! — вмиг заскучнев, буркнул негромко Дрейк. — Сабля мне и самому понравилась. Кабы не были его ребята такими отличными союзниками…

Он отдал саблю и сказал при этом:

— Прости, друг, что я невесел сейчас. Сабля эта и мне очень по сердцу. Ну что ж, дружба дороже. Еще добудем оружие не хуже, Бог даст. Зато уж знаю, что в достойных руках этот клинок!

Среди ужина вдруг появилась Сабель. К ужасу Федьки — беременная! Животик небольшой, но уже заметный… Он представил себе, что вот она потребует — и корабли англичан уйдут — а его оставят здесь, среди симаррунов. На-сов-сем.

Но случилось иное, после чего он сам себя долго стыдился, восхищаясь при этом достоинством и стойкостью духа своей темнокожей любовницы. Сабель улучила минуту, отозвала его в сторону и сказала спокойно и гордо:

— Вот видишь? Это будет твой сын. И может быть даже, такой же огненноволосый, как ты. Вообще-то у нас дети рождаются всегда черноволосыми — но я постараюсь родить… Как это ты называл на своем языке? Ри-жье-го. Я похоже сказала? Нет, я знаю, что не совсем так, но я спрашиваю: похоже?

— Очень.

— Вот видишь, я выучила все русские слова, какие ты говорил мне. Не получилась у нас любовь, как я хотела. Не судьба. Но ты приедешь хоть когда-нибудь? Поглядеть на своего сына?

— Приеду. Я не могу сказать, когда — но приеду.

— Приезжай. А кем ты хочешь, чтобы он стал? Кем мне его воспитать? Воином? Священником? Жрецом? Кем?

— Сабель, пусть станет кем сам захочет. Лишь бы вырос смелым…

(Федор замолчал. Думал. А в самом деле, каким он хочет видеть своего сына? К тому же — это ясно — тут нельзя много перечислять.)

— Твердым… Честным… А почему ты так уверена, что у нас будет сын? А если родится дочь?

— Не «у нас», а «у меня». От тебя, но не у нас. Ты же меня оставил. А что сын — я не думаю, а точно знаю. Я бабушку знающую заранее попросила — так она мне приготовила трав нужных. Так что я знаю точно, можешь не сомневаться. А сейчас я на тебя посмотрю немного (это чтобы сын на тебя похожим родился, сегодня Луна как раз для этого подходящая) — и уйду. Ну, вот и все. Прощай, любовь моя!

Когда Сабель ушла, не оборачиваясь, старый Том Муни крякнул, поцокал языком и спросил:

— Тэд, бэби этой даме ты сделал?

— Ну, я. А что? — смущенно и оттого забиячливо спросил Федор.

— Завидно, вот что. Уж больно хороша дама. Гордая. Настоящая леди. И почти белая. Ей-богу, я б на твоем месте плюнул на пиратское ремесло, взял свою долю добычи и списался на берег. А? Король англичан уважает, взял бы тебя в советники…

— Том, ты у них не жил, а я пожил, хоть и не так долго. Там трудно белому человеку ужиться, — сам удивляясь наставительности, зазвучавшей вдруг в его словах, отвечал Федор…

Подготовив корабли к дальнему переходу и распрощавшись с симаррунами, Дрейк вышел в обратный путь. У кубинских берегов, на траверсе мыса Святого Антония, встретился небольшой, тонн на сто двадцать, трехмачтовый испанский барк. Захватив его, обыскали и забрали новенькую помпу для откачки воды из трюма. И отпустили с миром перепуганных и уже прощающихся с жизнью, не говоря уж об имуществе, испанцев…

Без особых приключений пересекши Атлантику, экспедиция вернулась в Плимут 9 августа 1573 года. Было воскресенье, и город был пустынен, все в церквях на службе. И в церкви святого Эндрью, как и везде, пели псалмы. Но в церковь вбежал кто-то из портовой рвани, какая и благочестием пренебрегает, и завопил:

— Дрейк вернулся!

И молящиеся выбежали из церкви, оставив пастора в одиночестве! Плимутцы спешили увидеть своих героев. Сколько вернулось? Сорок из семидесяти трех? Ну, хвала Господу, потери не выше обычных в такого рода предприятиях! Что привезли? Ого, игра стоила свеч!

Год и два с половиной месяца были в плавании люди Дрейка. Сколько ж они добыли? Точно не было известно ни тогда, ни поныне.

Но в результате этой экспедиции Дрейк стал богатым человеком. Он смог, наконец, самолично решать, куда и когда, с какой целью и на какое время двинется. Сам планировать свои экспедиции, сам их снаряжать… Обивать пороги богатых людей больше не надо. А предложить войти в прибыльное дело, которое, вообще-то говоря, осуществится и без участия того, к кому обращаешься с таким предложением, — это ж совсем иное дело. Верно?

Никто не знает точно дня, в какой он впервые задумался о главном плавании своей жизни — плавании, до которого еще оставалось четыре долгих года и… И два с лишним месяца…

Но первый замысел сложился на пути из Вест-Индии в Плимут летом семьдесят третьего…