"Федька-Зуек — Пират Ее Величества" - читать интересную книгу автора (Креве оф Барнстейпл Т. Дж.)

Глава 15 К «СОЛНЕЧНОМУ СПЛЕТЕНИЮ» ИСПАНСКОЙ ИМПЕРИИ

Едва вернувшись, Дрейк начал собираться в новую экспедицию. На сей раз с «Лебедем» шел семидесятитонный «Паша». Вышли из Плимута 24 мая 1572 года. «Лебедем» командовал брат Фрэнсиса, Джон Дрейк.

Более всего Дрейка при подготовке заботило то, что не удалось сохранить прежний экипаж «Лебедя»: одни хотели подольше отдохнуть на берегу, прежде чем выйти в. новый заокеанский рейс. Другие, наоборот, оказались на мели и потому, не пробывши в Англии и месяца (а кто так и десяти дней!), спешно нанялись к другим капитанам. А если не удержал людей — не удержишь и секреты, верно?

Тем ближе Дрейк сошелся с теми одиннадцатью из прежней команды «Лебедя», что пошли с ним в этот рейс Помощниками капитана на «Паше» пошли Том Муни и зять Фрэнсиса, Гарри Ньютон. На «Лебеде» помощником Джона Дрейка пошел старый приятель Фрэнсиса, Джон Оксенхэм, светловолосый гигант с обветренным лицом. Всего в команды обоих судов вошли семьдесят три человека. Всем, кроме Тома Муни, было не более тридцати лет. Тех, с кем прежде не случалось плавать, Дрейк отбирал лично, сидя в конторе братьев Хоукинзов. На каждого кандидата он тратил немалое время, стараясь выяснить его характер и опыт, физическую силу и теоретические познания, — но главное, что он выпытывал, было — мотивы ухода в плавание.

— Готов рисковать? — спрашивал он. — Не боишься преждевременной смерти, которая может настичь в плавании как меня, так и тебя? Придется подчиняться самой суровой дисциплине. У меня такое правило на борту: «Делай, что прикажут, — или повиснешь на рее!» И если очень любишь девиц — очень хорошо подумай. Потому что ни на корабле, ни там, куда мы поплывем, девиц не найдешь. Я никому не позволяю путаться с продажными девками во время рейса…

Тех, кто казался подходящими, Дрейк проверял на пьянство, насылая на них своего брата и Оксенхэма. Кого этим двоим удалось уложить в кабаке — с теми разочарованно прощались, советуя поискать работу где-либо в другом месте… Если первыми сдавались два Джона или моряк вообще отказывался от выпивки (что было, впрочем, только единожды, по правде говоря) — его снова приглашали к Фрэнсису. Тот расспрашивал о том, сколько плавал, где, с кем. Он предпочитал моряков, еще не пересекавших Атлантику, хотя и достаточно опытных, не усвоивших методы иных капитанов, обычно отличные от его методов.

Далее требовалось иметь сильные плечи — для гребли на пинассах и шлюпках (в замышляемом Дрейком деле гребные суда занимали важное место) — и вообще любить море пуще жены. Том Муни оставался единственным исключением. Фрэнсис уже убедился, что прав был Джон Хоукинз, сказавший при знакомстве Фрэнсиса с Томом: «Том дважды плавал со мною в Гвинею за невольниками. Можешь в любом деле полагаться на него, а уж физическая сила его такова, точно это два здоровенных мужика в одном теле!» С того дня много лет Муни был всегда и всюду рядом с Фрэнсисом Дрейком, к которому питал буквально отцовскую привязанность.

Каждый моряк подписывал договор, в котором была определена его доля в будущей добыче. Никто, кто верно служил Дрейку, никогда не имел нареканий по этому поводу, обычно порождающем склоки и многолетние незатухающие обиды. Но утаивать захваченное, надеясь удержать, не стоило. Все шло в общий котел, подсчитывалось и уж затем справедливо распределялось.

Снаряжая экспедицию, Дрейк распорядился помимо мушкетов захватить изрядное количество луков и стрел. Тем более, что девонширские ребята были признанными мастерами стрельбы из лука. В деле, где расчет на соблюдение внезапности и секретности дольше, насколько окажется возможно, имел важнейшее значение, бесшумное оружие это должно было стать неоценимым.

Экспедиции предшествовал трудный разговор ее главы с Джоном Хоукинзом.

— Твои кораблики слишком малы для прибыльной торговли. Смешно сказать — они оба вместе менее ста тонн водоизмещением! Ни невольников туда не впихнешь достаточно, чтобы рейс окупился, ни иного товара…

— Но я и не собираюсь торговать. Я намерен отбирать у испанцев сокровища Нового Света. А для золота, каменьев и жемчуга место всегда найдется.

Хоукинз предпочел не понять услышанное и сказал в ответ:

— Можно найти немало иных способов добыть золото.

— Зачем же иные искать? Господь наделил человека свободой именно для того, чтобы он свободно брал свою долю. Во всей Библии ни слова не сказано о специальных привилегиях для испанцев. Они поработили индейцев. Я буду порабощать их.

— Планируешь заведомое пиратство, без прикрытия законной торговли?

— А, называй это, как угодно. Лишь бы больше вреда испанцам было. Торговля, и особенно торговля невольниками, приносит испанцам пользу, а не вред. Усиливает колониальные власти. Я же хочу нанести прямой урон. Нет уж, я поищу удачи и для себя, и для каждого, кто вложит хоть сколько-нибудь в мое дело. Так же — и для каждого, кто поплывет со мной и будет рисковать жизнью.

Надобно сказать, что размолвка с Хоукинзом, начавшись с возвращения после катастрофы в Сан-Хуан-де-Ульоа, длилась два года. Собственно, соперничали два подхода к ситуации, которая складывалась в Новом Свете.

Дрейк приближался к тридцатилетию. Ниже среднего роста, но с задиристо вздернутым лицом, энергичным очерком профиля, мускулистый, он даже на вид казался упорным, азартным и хитроумным, как Улисс. Производя впечатление порывистого, он на деле планировал каждый свой шаг с дальновидной расчетливостью бывалого старца. Верный своим простым и неизменным целям, Фрэнсис Дрейк учитывал обстоятельства, уточняя свои планы сообразно обстановке, и не видел в том урона своему самолюбию.

…Когда Дрейк нашел кредиторов и купил «Пашу», Джон Хоукинз попробовал остеречь его в последний раз:

— Авантюрист! Ты напакостишь не только себе, не только Филиппу Второму, но и Ее Величеству и мистеру Сесилу! Ее Величество и наш первый министр закрывали глаза на противозаконную торговлю, но не на пиратство. Ну, чем ты оправдаешь разбой, Фрэнсис?

— Я полагаю, что Ее Величество не стала бы возражать, если бы мне удалось вырвать пару перьев из пышного хвоста короля Филиппа Второго! — отпарировал Дрейк. — Тут если и есть проблема, так это — финансирование экспедиции. А уж когда ворочусь, да с той добычей, на которую рассчитываю, — полагаю, что блеск золота и жемчуга столь же приятен Ее Величеству, сколь и нам. Как бы то ни было, рискнуть стоит. Не думаю, что мое предприятие уж так значительно повлияет на отношения нашей страны с Испанией.

В конце концов братья Хоукинзы, которым также было не занимать ни отваги, ни предприимчивости, видя, что Фрэнсиса не переубедишь, выложили суммы, потребные для выплаты авансов морякам, для закупки оружия и провианта…

Немаловажной помощью Дрейку было также и то, что Джон Хоукинз «оттянул на себя» значительное количество испанских шпионов: его ж подозревали в стремлении отомстить за катастрофу в Сан-Хуан-де-Ульоа. Но они трудились зря: Ее Величество прислала своему лучшему моряку письмо, запрещающее ему покидать родину. А деятельность молодого, мало кому известного моряка из Плимута интересовала испанцев куда меньше, чем прославленного арматора Джона Хоукинза!

На сей раз прямо из Плимута суда Дрейка взяли курс на юго-запад, не маскируя намерений. За двадцать пять дней дошли до Гваделупы, открытой еще Колумбом в 1493 году, замысловатой формы, напоминающей бабочку, разрубленную вдоль туловища. Восточное «крыло бабочки» — невысокое известняковое плато, лишенное рек и озер. А вот «западное крыло» было изрезано долинами бурных рек, ниспадающих в море водопадами.

Долины темными шрамами прорубали сплошной лес, пятнистый оттого, что листва деревьев была — одних темно-зеленой, других — серебристой, третьих — так и вовсе темно-красной. К тому же многие деревья цвели…

И расчистки под поля на склонах огнедышащей горы, что в южной части «западного крыла», тоже были разных, в Старом Свете, очевидно, не совместимых, цветов: от яркой, сырой зелени всходов до покойной спелой желтизны созревших растений. И все в одно время, и все рядом одно с другим, ну разве что через межу…

Стоянка в укромном месте на пустынной Гваделупе, хотя и обладающей белым населением (не в пример карибами населенной Доминике с юга и вовсе необитаемым Антигуа и Монтсеррату с севера), но таким, которому в Испании давно уготовано теплое местечко на перекрестке дорог, где их развесят просыхать на солнышке от тропической сырости, едва лишь они появятся в метрополии… Если переход через океан занял три с половиной недели, то на этом острове они провели четыре с половиной недели: чинили разболтавшиеся за время перехода снасти и кренговались, а это работа ой какая тяжелая! И слава Богу еще, суденышки у них небольшие. Но все равно вытягивать их из воды тяжко.

А ведь надобно было, вытянув, укрепить судно на суше, для чего пришлось строить особые леса, накренить… И только затем начинать само оскабливание подводной части корпуса. И Боже ж ты мой, сколько живности они везли на себе, не ведая о том!

Позеленевшие, осклизлые доски обшивки подводной части были сплошь покрыты колючим ковром из ракушек. Еще и не в один слой! В один слой они так тесно сидели, что мешали друг другу расти и как бы прорастали одна в одну, искривляя стенки одна другой. А уж на них сидели вторым, а то и третьим, и четвертым слоем другие ракушки — самое большее до шести слоев! Ракушки плоские и круглые, бороздчатые и мелко рифленые, перевитые как канат и гладкие, с отслоями и без, крапчатые и однотонные всех цветов, полосатые и переливчатые, с розовым перламутром внутри и с белым, и с желтым…

На ракушках присосались мягкие паразиты: актинии, морские анемоны и прочие, от свекольно-красных до рассветно-розовых, и уж по ним, как по лугу, ползали зелено-алые раки-отшельники с одетыми набекрень чужими раковинками, какие попались. И мягкие задние концы кольчатых туловов этих рачков в палец длины разрастались и заполняли раковинки. Так что снять их с рачков можно было, лишь разбив. И тогда становилось видно, что одинаковые спереди отшельники сзади ну совершенно не схожи один с другим…

И все эти подводные сады и огороды предстояло соскрести дюйм за дюймом. Гарри выделил каждому скребки, а тем, кто покрепче, — молотки и зубила, и пошла нудная мелкая работа. Вроде вязанья кружев: Федору всегда казалось, что засадить мужика за этакое кропотливое дело — с ума сойдет за полтора дня самое большее, или бросит через час… Тюк-тюк, тюк-тюк…

Гарри объяснил тем, кто этим делом занялся впервые, что эта живность снова нарастет, и быстро. По-доброму-то, чтобы не терять ни узла скорости, надо кренговаться еженедельно. Но это — теперь-то все распробовали, кто раньше и не нюхал, правильно? — это ж такое дело, что ежели им заниматься чаще, чем раз в два месяца, то и самая кроткая команда взбунтуется и, пошвыряв офицеров за борт, уйдет в пираты, правильно?

Семьдесят глоток взревели нестройным хором: «Пра-виль-но, мистер Гарри!»

— Хо-хо, правильно распробовали, ребятки! — ответил командам старший корабельный мастер экспедиции — он же второй помощник капитана «Паши». — Та еще работенка. Хуже нее в нашем морском деле только одно — конопатить борта. А ну, кто у нас самый смелый — ко мне!

И мистер Гарри многообещающе помахал тускло поблескивающей отполированными узенькими бочками конопаткой.

Федор вызвался — не потому, что рвался прослыть самым смелым, а потому, что уж обрыдло шкрябать борта. Впрочем, конопатить уже обшкрябанный борт было ненамного веселее. Только и разницы, что тут после работы отходов меньше: там — хрустящий под сапогами слой мертвых раковин, а тут — немножко прогнившей пакли: ее поддевали конопаткой и тянули сколько хватит силы. Все, что вытянется — держится плохо и потому нуждается в замене. Потом заталкивали в щель обшивки паклю, скрученную в жгут и просмоленную и начинали ударами молотка по конопатке вгонять этот жгут в щель обшивки.

При этом пели кому что нравится. Так шли день за днем. Федор успел перепробовать все, один раз его даже, из-за того, что боцман отравился незнакомыми желто-зелеными фруктами с запахом банана, но со слегка вяжущим вкусом, допустили к костру — варить смоляной состав.

Наконец опасный период закончился. Почему? Что может быть опасного на малообитаемом острове? Так ведь корабль, вытащенный на берег, беспомощен. И к тому же высящийся над землею весь, от киля до клотика, он куда заметнее, чем на воде, когда подводная часть не выступает над водой!

Предстояло затащить корабли, сияющие обновленными корпусами, в их родную стихию. Тут Федор задумался: дома, на Севере, лодья и кочи обрастали так слабо, что хода это не снижало, и их никогда не кренговали. А тут… Вытягивать барк из воды было очень тяжело: во-первых, снизу вверх; во-вторых, семьдесят тонн на семьдесят три человека (даже сам мистер Фрэнсис в общую бурлацкую лямку впрягся!), это само по себе тяжко, а в-третьих, это ж не лодья плоскодонная, это килеватое судно, неустойчивое… Но из воды тащить было тяжело и опасно. А вот как обратно в воду загнать — этого Федор попросту не понимал.

Допустим, вся команда зайдет в воду по грудь или даже по шейку. Это слишком мало, это только к кромке воды подтащить — дальше не пойдешь по дну, глубины начнутся, как говорится, «с ручками». Если в отлив начать дело — глубины пойдут дальше, так и кромка воды отступит далее, так на так и выйдет. Сесть в шлюпки и тащить — так получится, точно когда буксируешься на кабестане: судно тяжелое, оно как стояло, так стоять недвижно и будет, а вы в шлюпке по канатам подтянетесь к берегу вплотную, выбирая их…

Оказалось, все не так сложно, хотя и многодельно. В прилив начали, к отливу уже закончили. Для начала перед приливом вколотили у отливной кромки воды два мощных бревна вертикально. На каждое насадили ворот якорного шпиля. На ворот набросили две якорных цепи «Паши», с левого и с правого якорей. Потом выкопали «заливчик» на ярд шире, чем корпус «Паши» на уровне третьего стрингера. Начался прилив — и «заливчик» заполнился водой. Тогда моряки взялись за якорные цепи, запели — и, обе команды плечом к плечу, пошли не к воде, а от воды. Жилы взбухли и, кажется, порваться готовы были. Моряки пели, сквернословили и от натуги громогласно портили воздух. Цепи тащили не непрестанно, как когда якорь выбирают, а рывочками. Казалось, это все без толку и никогда не кончится. Но вот «Паша» стал дрожать в такт рывкам, пошевеливаться и вдруг, накренясь на левый борт, скользнул в «заливчик». Уфф! Сразу стало легче. После «Паши» отдыхали полдня, до следующего отлива. С «Лебедем» было втрое почти легче — тянули полсотни человек. Остальные поднимали на «Паше» снятый на время береговой стоянки рангоут, подтягивали стоячий такелаж («набивали», как говорится на флоте) и ставили помаленьку паруса. Но все равно: пятьдесят человек на двадцатипятитонное судно — это куда легче, чем семьдесят три на семидесятитонное. Теперь набрать воды — вообще плевое дело, прикатили, устраивая пари, кто первый доберется до ключа, пустые бочонки, наполнили родниковой водою, откатили к судам да вкатили на палубу по сходням…

С припасами тоже было не сложнее. Накупили у беглых каторжников, ведущих здесь благопристойный почти образ жизни, овощей, мяса, фруктов и рома. Платили железом — и полосовым, кузнечным, из запасов мистера Гарри, и готовыми инструментами.

Без приключений перешли через Караибское море, стараясь отклониться от торных путей испанцев к югу, затем к северу. Марсовым было объявлено, что каждый парус в этих водах, скорее всего, окажется вражьим, а сейчас задача экспедиции — не ввязываться в бой, а, напротив, не обнаруживая себя, войти в Фазаний порт и изготовиться к атаке. Поэтому справедливо будет установить такой порядок: за каждый вымпел, замеченный марсовым на расстоянии, достаточном, чтобы успеть изменить курс и уйти незамеченным, — марсовому премия в один фунт стерлингов либо кварта рома. А за каждый вымпел, который не марсовые первыми заметят, — с них по фунту штрафа, с вычетом из их доли будущей добычи!

Это подействовало: ни один марсовой ни разу не упустил ни единого вымпела! Зато по паре-другой фунтов заработал из них каждый. Причем все знали, что никакого передела раскладки на доли не будет: все премии вычитались из доли мистера Фрэнсиса. Он сам установил такой порядок и оставался верен ему во всю жизнь. И надобно отметить, что такой порядок хотя и не был в ту пору общераспространенным, но не был и изобретением одного лишь Дрейка: в «Сикрет Интеллидженс Сервис» вообще все премии выплачивались не из государственной казны, а из личных доходов главы спецслужбы, мистера Уолсингема (в конце концов славный сэр Фрэнсис Уолсингем на этом истратил все свое состояние до последнего пенни и похоронен был за казенный счет).

12 июля «Паша» и «Лебедь» после одиннадцатидневного перехода через Караибское море оказались у входа в Фазаний порт. Берег так зарос, будто год назад Том Муни не расчищал его. Это казалось странным. Дрейк приказал судам встать на якоря по сторонам входа в залив, спустить шлюпку — и сам в нее сел, отправившись к берегу. Не успели сделать три гребка, как ветер поднялся, — и тут над зарослями поднялся дымок!

Это было уж вовсе странно и подозрительно! Дрейк скомандовал спустить с «Паши» вторую шлюпку да вооружить ее экипаж. Подождал, пока снарядили вторую, и уж тогда подошел к берегу и высадился.

В Фазаньем порту не было ни души. Слышно было лишь пенье птиц. Увидели, что дымится медленно горящее — сырое чересчур — дерево. Подойдя ближе, англичане увидели блеснувшую в лучах солнца металлическую дощечку, прибитую к соседнему дереву. На дощечке было нацарапано: «Капитан Дрейк! Если судьба приведет Вас в этот порт — уходите немедленно! Испанцы обнаружили это место и забрали все, что Вы оставили. Я ухожу отсюда сегодня, 7 июля 1572 года. Любящий Вас друг Джон Гаррет. Засад — сегодня, во всяком случае, — тут нет».

— Та-ак. Значит, Гаррет был здесь пять дней назад. Умница: догадался сделать так, чтобы я не смог не заметить его послание. Поджег на корню молоденькую сейбу, зная, что она и не погаснет под дождем, и не сгорит дотла даже и за месяц. Молодчина Джон, настоящий девонширец. Но вот одного я не могу понять, — медленно, задумчиво думал вслух Фрэнсис. — Испанцы наткнулись на этот порт — это понятно, обычный обход своих владений, наткнулись случайно. Это ясно. Но каким образом мог узнать об этом укромном местечке, которое сложновато обнаружить, не зная заранее о нем, капитан Гаррет из Плимута? А, понял! Матросы, участвовавшие в моем прошлом плаваньи и перешедшие на службу к мистеру Гаррету, показали эту бухточку своему новому капитану, похвастались. А тот, обнаруживши следы испанцев, счел долгом предупредить Дрейка. Ах, молодчина Джон! Я твой должник!

Высадившиеся стояли полукольцом, в два круга. Поближе к капитану стояли те, кт9 был здесь в прошлом году и в общих чертах знал, какое место в планах нынешней экспедиции занимала секретная база в Фазаньем порту. Внешний полукруг составили те, кто не понимал сути происходящего. Им казалось, что теперь надо придумывать новый план, что самое умное — вообще уходить отсюда поскорее, покуда испанцы не вернулись…

Но Дрейк, разумеется, решил иначе. Он решил закрепиться здесь, невзирая на то, что испанцам это место уже известно. Другой столь же удобной гавани вокруг ведь не было, а поскольку между Фазаньим портом и Номбре-де-Дьосом, кроме селений симаррунов, иных постоянных населенных пунктов не имелось, внезапного нападения можно было не ожидать — разве что с моря.

И он приказал ввести «Пашу» и «Лебедь» в гавань, поставить на якоря и начать строительство нового форта. Том Муни подбадривал матросов:

— Ребята, вы видите, насколько нам теперь легче? Эти спесивые лодыри раскатали нашу постройку по бревнышку и выкопали палисад. Им лень было сжечь бревна или закопать их в землю и посадить поверх какие-нибудь кустики. А нам теперь, благодаря этому, надо просто собрать прежнее. Врубки готовые и пригнанные по месту, все притесано, только собирай. Как детская игрушка. Не надобно корячиться и срубать бревна, тащить их сюда и прочее…

— Но времени теперь куда меньше, Том! — довольный тем, что этот несокрушимый работник раззадоривает матросов, напомнил Дрейк.

— Подумаешь! Зато ты погляди, Фрэнсис, какие собрались ребята! Прежние против них послабее и духом и телом! Вперед, орлы, за мной! — и, поплевав на ладони, седовласый крепыш первым ухватился за топор…

Наново форт построили ближе к берегу, прорубив от него к самому берегу широкую просеку, — чтобы при нужде быстро отступить на пинассы. На двадцать пять ярдов вокруг восстанавливаемого форта растительность вырубили полностью, чтобы никакой лазутчик не мог подобраться незамеченным…

Форт еще строился, когда в гавань вошло судно, да еще и знакомое половине экипажей Дрейка. Это был «Сент-Огастин» арматора Эдварда Хореи из Плимута, чьи суда стояли у Мотыжной набережной Плимута, что левее Хоукинзовской. Командовал судном Джеймс Ренс. Из тридцати человек экипажа четверо прежде плавали с Дрейком, в том числе канонир Грэйщес — в прошлый рейс на «Лебеде». Он-то и рассказал о Фазаньем порте, а теперь вот и показал его.

— Не больно-то приятный тип — этот Ренс, — сказал Дрейк, узнав о том, кто командует «Сент-Огастином». Ну да ладно. И его люди нам пригодятся…

— А если он не захочет нападать на город? Если он просто мирный торговец? — сказал Джон Дрейк.

Но старший брат отмахнулся:

— Не смеши меня, Джон. Ежели он — мирный торговец, за каким дьяволом ему понадобилась укромная гавань? Чтобы предоставить испанцам дополнительные доводы в пользу запрещения его торговли: мол, якшается с пиратами, подозрительный тип?

Так и оказалось. «Мирный торговец» волок за собою два захваченных испанских судна, и Фазаний порт ему требовался как тихое местечко, где можно будет спокойно и не торопясь освободить испанцев от груза, досконально обыскать оба судна, и встреча ни с соотечественниками, ни с кем бы то ни было вовсе не входила в его планы. Но раз уж судьба свела с Дрейком тут — он не долго колебался и присоединился к землякам.

Неделю шли тщательные приготовления. Том Муни с ребятами, восстановив форт, занялся сборкой пинасе. Наконец, 20 июля эскадра вышла в море. Плыли вдоль побережья в сторону Номбре-де-Дьоса. На третий день наткнулись на группу из трех островов, поросших не лиственным лесом, а соснами. Дрейк так и назвал их: «Пинос» — Сосновые. Там стояли два каботажных судна из Номбре-де-Дьоса, оба с командами, целиком состоящими из чернокожих невольников. Их команды заготавливали дрова для города.

Они сообщили Дрейку очень важную новость: население и власти Номбре-де-Дьоса чрезвычайно встревожены. Алькальд города дон Диего Кальдерон послал к губернатору Панамы просьбу о подкреплении.

— Не потому ли, что он узнал о моем появлении? — весело спросил Дрейк.

— Ну что вы, сударь. Дело много, много хуже, — дружелюбно ответили негры, польщенные тем, что белый капитан разговаривает с ними уважительно и серьезно, не как с детьми.

— Гм! Что ж может быть хуже, и даже много хуже, чем мое появление? — спросил Дрейк.

— Мароны напали на город! — ответили негры.

— Мароны? Так…

Конечно, это было крайне (для испанцев) опасно. Сколько людей в подчинении у их «короля», никто не знал точно. Но за два года до появления Дрейка на перешейке его преосвященство епископ Панамы писал королю Филиппу Второму, что из тысячи захваченных в Гвинее чернокожих живыми сюда доставляют в лучшем случае пятьсот, в худшем — двести пятьдесят. И в любом случае триста из тысячи живых убегают тут же к симаррунам. За десятки лет работорговли число симаррунов возросло настолько, что они начали всерьез угрожать городам и даже гарнизонам.

Негры рассказали Дрейку, что шесть недель тому назад симарруны внезапно напали на Номбре-де-Дьос, отбить эту атаку удалось, но с большой кровью с обеих сторон. А накануне захватили на окраине города тринадцать негритянок, стиравших белье в речке. Можно сказать, прямо в городе!

Дрейку этот рассказ доставил немалое удовольствие. Он не стал задерживать негров, предоставив им дальше пилить дрова. Ибо не сомневался, что окажется в Номбре-де-Дьосе раньше их. Корабли Дрейк оставил на попечении Ренса, а сам с семьюдесятью матросами (пятьдесят пять своих и пятнадцать людей Ренса) на четырех пинассах (три собранных Муни и одна — Ренсова) поплыл к Номбре-де-Дьосу. 28 июля добрались до острова в семидесяти милях от Сосновых. Рано утром он причалил, высадил людей, раздал оружие и произнес краткую энергичную речь. Он сказал:

— Мы обречены на бессомненный успех. Город почти не защищен, нас никто не ожидает. Наши люди — вы это получше меня знаете — отчаянные храбрецы. Сокровища будут нашими!

Дав людям, по своему обычаю, отдохнуть день, ввечеру он двинулся к городу. Когда до порта осталось шесть миль, пинассы спрятались в тени утеса и дождались полной темноты. Дальше пошли как можно ближе к берегу, чтобы не наткнуться на дозорных городской стражи, стараясь производить как можно меньше шума. Вошли в гавань, встали на якорь — и… И Дрейк дал команду всем отдыхать. Но уж какой тут отдых? Спутники Дрейка были очень молодые люди. Наш Федька-зуек среди них почитался почти что ветераном… Нервы у всех были напряжены. К тому же полная тьма южной ночи во вражьем порту…

Почувствовав, что напряженное бездействие угнетает и выматывает его людей настолько, что к утру они будут уже совершенно обессилены, Дрейк воспользовался тем, что над горизонтом всплыла большая оранжевая луна. Дрейк воскликнул:

— Солнце восходит! Время пришло. Вперед!

Но надо же! Именно в этот час в гавань Номбре-де-Дьос вошло испанское торговое судно. Увидя четыре пинассы, скользящие к берегу, его капитан что-то заподозрил — и, на всякий случай, спустил ялик с гонцом, чтобы или предупредил городскую стражу, или разузнал у нее, что происходит, если это не нападение? Дрейк, заметив это, перехватил лодку, отрезав ей двумя пинассами как путь к берегу, так и путь назад, к своему кораблю. Четвертая пинасса в это время уже подходила к берегу, а матросы с третьей уже успели захватить шестипушечную батарею, которую охранял всего один солдат. К несчастью, он успел убежать. Вскоре в городе ударили в набат и загрохотали барабаны, поднимая гарнизон. Преимущество внезапности было наполовину утрачено.

Оставив дюжину людей у пинасе, Дрейк повел остальных на вершину холма, господствующего над восточной частью города. Там, по словам симаррунов, составлявших план города, должна была быть батарея двадцатичетырехфунтовых полупушек. Достигли вершины и увидели, что пушек нет. Площадка для орудий есть, лафеты стоят, а самих орудий нет. А ведь они в две тонны каждое!

— Как-то странно они тут готовились к обороне, а, малец? — озабоченно сказал Дрейк. Было понятно, чем озабочен капитан: если стволы есть, где-то ж они установлены, на что-то нацелены. И неожиданно попасть под их залп было бы очень нежелательно и опасно. Но вот где эти стволы?

— Труднее всего умному догадаться, о чем мыслит дурак и каков ход его мыслей. Ждут нападения симаррунов — и убирают орудия с господствующей над целой половиною города высоты. Куда? Зачем? Идиотизм! Таких «защитников» у нас в Англии запирают в Желтый дом! — раздраженно бубнил Дрейк, не ожидая ни от кого ответа. Федор уже знал: когда капитан крайне зол, он иногда думает вслух таким вот образом, ставя неведомо кому вопросы, не имеющие осмысленного ответа…

— Ладно, раз так… Джоны! Дрейк и Оксенхэм! Берите с собой четверть людей — и марш атаковать казначейство! Помните, где оно находится?

— Помним! — кратко сказал брат капитана. Дрейк всем показывал этот чудной симаррунский план дважды, каждый из офицеров имел возможность держать план в своих руках сутки (не считая времени вахт), делать при желании выкопировки и тому подобное.

— Вот и хорошо! — стараясь выглядеть уверенным в себе и своем нынешнем деле, сказал Фрэнсис. Он принял решение, с точки зрения военной науки, попросту безумное. Раз уж внезапность утеряна — штурмовать город в лоб.

Федор поглядел на своего любимого капитана, прикинул: это ж он останется с сорока людьми! На что можно рассчитывать во вражеском городе с сорока людьми, а? Вот-вот, о том Федор и подумал, о чем и вы, читатель: любой английский капитан или адмирал при таком раскладе приказал бы трубить отбой. Но Фрэнсис Дрейк тем и был велик, что в безвыходных ситуациях в его хитроумном мозгу включался дремлющий в обычных ситуациях — у него — и напрочь отсутствующий у обыкновенных добропорядочных англичан механизм. И он вдруг начинал, слушаясь этого непостижимого для англичан и неожиданного аж до полного остолбенения для противника, незримого механизма, совершать поступки, загадочные, пожалуй даже, и для него самого позднее, в обычном состоянии. Так он не раз приходил к удаче. Так и сейчас. Дрейк не стал трубить отбой. Он попер на «Авось!»

С сорока людьми он пошел к… К рынку, находившемуся, естественно, в самом центре города. А чтобы произвести побольше впечатления и по возможности запутать жителей, приказал развернуть знамя, бить в барабаны и трубить в трубы.

Но уже рассвело, и испанцы увидели, сколь мала эта шумливая кучка отчаянных парней из Девоншира. Они оправились от испуга и начали стрелять. Дрейка ранило в ногу, неопасно, но болезненно. Он остался в строю — не понять, еще атакующих, или уже отстреливающихся в окружении, — англичан. Испанцы дождались прихода подкрепления — это были альгвазилы — городские стражники, побросавшие свои посты и без команды сбежавшиеся на звуки перестрелки к рыночной площади. Теперь можно было и атаковать: численный перевес был на стороне испанцев. Но тут неожиданно и для них, и для людей Дрейка в тылу атакующих раздался боевой клич англичан: «За Святого Джорджа!» Это подошел Джон Дрейк с Оксенхэмом. Испанцы дрогнули и стали разбегаться. Не успев даже разглядеть, что всего подкрепления полторы дюжины парней без тяжелого оружия. Англичане захватили даже четырех пленных.

Пленные, в ответ на вопросы предводителя англичан, охотно рассказали, что казначейство охраняется, но не усиленно. А дом губернатора — вот он, рядом. Там хранится серебро, его очень много. Но золото — в казначействе…

Дрейк бросился к губернаторскому дому. Дверь была открыта, а у порога стоял прекрасный пони, оседланный дамским седлом.

— Хотели удрать, да не успели? — сказал Дрейк. Федор понял, что имел в виду капитан. Захватить в заложники алькальда, губернатора, или как его там, было, безусловно, многообещающе. Но… увы, дом был уже пуст. Непотушенные свечи на лестничной площадке создавали впечатление уюта и обжитости дома. А подвал был забит слитками. Не то что «там было серебро». Серебра были многие тонны! Но Дрейк запретил трогать его.

— Мы не можем взять с собою достаточно много. Город наполнен вооруженными людьми. Не исключено, что нам придется удирать от преследования. Серебро будет мешать нам двигаться — и что тогда? Побросаем слитки? Да и не за серебром мы сюда пришли, в конце концов! Нам нужны золото, каменья, жемчуга. Все это хранится в казначействе, на берегу залива. Надо идти туда, да поскорее, — а там мы заберем столько драгоценностей, сколько все наши четыре пинассы не поднимут! Но надобно спешить!

Матросы послушались (хотя и не весьма охотно) и ушли за Дрейком. Но тут, запыхавшись, подбежал матрос с «Паши»: испанцы большими силами атаковали дюжину моряков во главе с Томом Муни, оставленных при пинассах, и без подкрепления тем долго не продержаться. Возникла серьезная опасность, что испанцы захватят пинассы и тем отрежут англичан от моря, от дома, от жизни… Дрейк распорядился:

— Оба Джона: братец и ты, Оксенхэм! Мы сейчас пойдем на штурм казначейства, и каждый человек у нас будет на счету. Но вы скажете ребятам, что мы постараемся справиться с нашим делом сколь возможно скорее и сразу же пойдем к ним. Пусть продержатся часа — самое большее — три. Да, три, более не требуется…

Остальные двинулись к казначейству — тоже веря в скорую победу. Собственно, все англичане передвинулись к побережью, только главные силы шли двумя кварталами восточнее гонцов.

Едва подошли к казначейству — прибежал от пинасе Джон Дрейк сообщить малоприятную новость: симаррун Диего явился и сообщил, что губернатор Панамы выделил неделю назад сто пятьдесят солдат для защиты Номбре-де-Дьос от симаррунов и вот-вот они должны здесь появиться!

Положение становилось с каждой минутой хуже и хуже. Действовать надлежало очень быстро и очень точно. Иначе не то что сокровищ — жизни можно не увидеть более.

И тут счастье окончательно отвернулось от Дрейка! В две минуты, как это только в тропиках и бывает, жидкие белесые облачка сгустились в низкие, провисающие темные тучи — и грянул ливень! Порох отсырел, запалы мушкетов погасли, и даже тетивы луков, промокнув, ослабли. Отряд погрузился в уныние, и вот-вот англичан могла обуять паника.

Федор уже с тоской ждал неизбежного, когда капитан яростно заорал:

— Я! Привел! Вас! В «Сокровищницу мира»! Если! Вы! Уйдете! Отсюда! Без! Сокровищ! — Вините! В этом! Только! Себя!

Англичане устыдились и замялись. А тут внезапно, как и начался; кончился ливень. Дрейк снова решил, что для захвата казначейства хватит четверти людей, а сам направился вновь к центру города. Но, не сделавши и десятка шагов, покачнулся и упал. Из раны на ноге хлынула кровь. Он преуменьшал тяжесть раны, чтобы не пугать своих людей. Англичане кинулись к нему, перевязали как следует и стали настойчиво требовать, чтобы он отдал приказ об отступлении к пинассам. Дрейк отказывался наотрез, но силы покидали его: он потерял слишком много крови.

Матросы отнесли Дрейка к берегу, уже не думая о сокровищах: они ж понимали, что будет мистер Фрэнсис жив — будут у них и сокровища, а потеряв капитана, навряд ли вообще до дому доберутся целыми…

Перейдя на пинассы, англичане покинули Номбре-де-Дьос, потеряв убитым одного человека (испанцы же — восемнадцать). Но прежде чем покинуть гавань, «мимоходом» захватили испанское торговое судно — то самое, которое на рассвете помешало им осуществить задуманную операцию, подняв в городе тревогу. Англичане вновь были все вместе — и им казалось, что уж так-то, всеми силами, они запросто одолеют торгаша. К счастью, нагружен он оказался «Тенерифе» — сладким красным вином с Канарских островов. Это уменьшило горечь поражения.

Пройдя четыре с половиною мили, пинассы Дрейка подошли к небольшому низменному острову. Это был Бастиментос — место летнего отдыха жителей Номбре-де-Дьоса. С моря казалось, что весь остров обнесен забором. Высадившись же, англичане увидели, что большая часть, но все же не весь. Множество садов, в некоторых легкие постройки — «дачки». В садах росло множество плодовых деревьев, в том числе такие, которые Федор не то что на вкус плодов еще не знал, но даже по имени! Почти в каждом владении были птичники с курами, индейками и иными не известными, но вкусными птицами. Два дня люди отъедались, залечивали раны, крепли. Никто не мешал расслабленно наслаждаться жизнью. Испанцы точно забыли о них…

Но на третий день на остров явилось посыльное судно испанцев, с которого сошел изящный молодой человек. Бледный от волнения — как же, явился в самое логово кровожадного врага, риск, — молодой человек назвался доном Хайме Риконнато-и-Сеспедесом де Норонья, офицером для особых поручений канцелярии господина Диего де Кальдерона, алькальда Номбре-де-Дьоса и губернатора окружающих земель.

Дрейк решил, поглядев минуту на говорливого и именитого дворянчика, что перед ним — губернаторский шпион. Тем не менее он очень вежливо принял дона Хайме. Любезно осведомившись о причинах сего визита, мистер Фрэнсис услышал, что губернатор желал бы знать, не тот ли он Дрейк, о котором в Новом Свете уже знают и который прославился гуманным обращением с захваченными им в плен испанцами?

— Да, я тот самый Дрейк, что уже бывал здесь дважды, — ответил Дрейк.

Тогда дон Хайме осторожно спросил: не были ли отравлены стрелы, которыми ранены многие (не сказал, сколько именно) испанцы в городе за время… м-м-м… столкновения? И если да, то не скажет ли уважаемый дон Франсиско, можно ли лечить эти раны? И если можно — то чем? Каково противоядие? Ну, а к тому вдобавок — губернатор поручил ему узнать, не нуждается ли сеньор Дрейк в продовольствии? Губернатор готов снабдить в достатке всем необходимым!

— Отравленными стрелами мои люди не имеют обыкновения пользоваться. Так что лечить эти ранения вполне сможет любой заурядный хирург, — сухо, но вежливо отвечал Дрейк. — Что же касается продовольствия, то на этом благословенном островке его более чем достаточно. Нам хватит с запасом, если говорить о количестве, и разнообразие его тут таково, что имеется все, что нам может понадобиться. Кстати, пусть господин алькальд от моего имени поблагодарит обывателей Номбре-де-Дьоса за отличные успехи в развитии сельского хозяйства…

Тут запасы сдержанности и хладнокровия исчерпались, и Дрейк зло сказал:

— Я советую господину губернатору не терять бдительности и смотреть во все глаза. Потому что до своего ухода, если Господь сохранит мою жизнь, я намерен собрать часть вашего урожая, который вы снимаете с этих земель и отсылаете в Испанию, чтобы ваш король мог причинять беспокойство всему миру!

Молодой человек всполошился. Он стал выворачивать голову (что мешал сделать щегольский накрахмаленный воротник шириною не менее десяти дюймов): углядеть, не заходят ли с тыла коварные убийцы. Наконец, собравши все силы, порученец губернатора деликатно спросил:

— Э-э… Могу ли я узна… позволить себе спросить о том, почему вы в таком случае не взяли себе триста шестьдесят тонн серебра, хранящегося в губернаторском доме, и еще большего количества золота, находящегося в железных ящиках в казначействе?

— Можете, — равнодушно ответил мистер Фрэнсис. — Все дело в том, что я был ранен и не успел дать команду, меня унесли. Ну, а без команды моей или других офицеров мои люди не приучены что-либо делать.

— О, в таком случае я должен сказать, что ваши люди не менее благоразумны, чем храбры! — почти восхищенно воскликнул дон Хайме. — Номбре-де-Дьос не ищет повода к войне, но хорошо подготовился к обороне.

— Это ваши дела, — уклонился от ответа по существу капитан Дрейк. — Угодно ли отобедать со мною?

— О, это такая честь, что я не знаю, смею ли я…

Однако он смел. За столом, как сказали Федору кок Питчер и матрос, служивший господам, мистер Дрейк был чрезвычайно любезен, а прощаясь с доном Хайме, подарил ему серебряную вазу для фруктов — сказать по совести, ее приперли из чьего-то дачного домика матросы ради фруктов — не в чем было тащить. Но дон Хайме, вряд ли сомневавшийся в неправедном происхождении подарка, взял его без колебаний.

Возвратясь в Номбре-де-Дьос, дон Хайме позднее много лет вздыхал, вспоминая вновь этот день, и всегда повторял при этом: «Никогда за всю мою жизнь мне не оказывалось такой чести!»

Симаррун Диего, старый знакомец англичан, после обеда в тот день рассказал Фрэнсису Дрейку, что в восемнадцати лигах (то есть в шестидесяти шести милях, если считать по-английски, или в ста пяти верстах, если по-русски) от Номбре-де-Дьоса в Караибское море впадает большая, по здешним меркам, река Чагрес. Она широка, но для морских судов мелковата. Но на плоскодонных, мелкосидящих судах по ней можно подняться до укрепленного селения (здесь его величают «городом», но, пожалуй, это слишком сильно сказано) Вела-Крус, в восемнадцати милях от устья. Там Чагрес, к сожалению, круто сворачивает к северо-востоку. А до Панамы от Вела-Крус каких-то пять лиг. Менее дня пути. Из Панамы перуанские сокровища на мулах перевозят в Вела-Крус, где перегружают на поднявшиеся по Чагресу каботажные суда. На тех же, полпути по реке и полпути по морю, груз доставляют в Номбре-де-Дьос, а уж там — с этих судов на океанские. Причем эту операцию можно производить только зимой, когда Чагрес достаточно полноводен. Летом же грузы караванами везут через весь перешеек, либо (что случается чаще) грузы накапливают на складах в Панаме…

Дрейк послал своего брата Джона на одной пинассе проверить рассказ Диего. Остальные три пинассы вернулись к кораблям, оставленным у Сосновых островов. Дрейк заперся в каюте с капитаном Ренсом и рассказал о неудаче в таких выражениях, что тот напугался и предпочел расторгнуть договор и уйти. А Дрейку только того и надобно было! Он не хотел делить на три команды то, что можно ведь будет делить на две! Речь шла, как-никак, о золоте!

Джон Дрейк вернулся довольный. Каждое слово Диего — правда. На пинассах до Вела-Крус можно подняться, как он выяснил, за три дня. Дорога, по которой идет золотой караван из Панамы, хорошо просматривается с реки и легкодоступна. Но главное — Джон успел отыскать тамошних симаррунов и подружиться с их предводителями!