"Холодное солнце" - читать интересную книгу автора (Крестовский Евгений)

Книга третья ВЛАСТЬ ЗВЕРЯ

Бармину казалось, что теперь его счастье будет длиться вечно. Состав сутками простаивал в тупиках, неизвестно чего дожидаясь. Иногда к нему цепляли дополнительные вагоны и цистерны, чтобы через день-два на какой-то товарной станции отцепить.

Сколько они уже ехали? Неделю? Две? Три? Бармин не думал об этом. Долгими днями он лежал на промасленном лежаке в густом тепле, жевал что-то предложенное машинистами, спал, еще и еще раз переживая во сне последнюю охоту: в него стреляли, вонзали нож, а он жил и жил…

Чем дальше он удалялся от Объекта, тем острее чувствовал, как в нем, словно в древесной почке, шевелится былое, давно забытое, в любую секунду готовое выстрелить сочной зеленью жизни. Детство, школа, годы работы… Один за другим они всплывали со дна памяти, настойчиво заявляя о себе ощущением солнца, стоящего в зените. И еще – запахами, какими-то очень знакомыми.

Прошлое постепенно пробуждало Бармина от летаргии, которой ему казалось теперь пребывание в Поселке. Цепко схватив за шкирку, оно тащило его из черного омута настоящего, тащило к жизни, той самой, из которой он выпал более десятка лет назад. Его везли на Материк, и он желал вычеркнуть последние десять лет из автобиографии, замарать их чернильными пятнами…

Жизнь была прекрасна: она играла перед глазами, как бриллиант. Бармин спешил в прошлое. Поезд вез его к прежней, казалось, навсегда почившей жизни, теперь неожиданно задышавшей в нем. Глядя на летящие мимо верхушки деревьев и стоящие в окне облака, Бармин блаженно улыбался. Жизнь в его сознании теряла свои реальные очертания, стыдливо пряча за спину окровавленную заточку и представляя веселую оперетту с жизнерадостными кутилами с перьями на шляпах. Бармин потерял ощущение реальности… И это его подвело.

На первой же крупной станции он выбрался из своего логова: нужно было размять кости, посмотреть на живых людей и заглянуть в привокзальный буфет – помощник машиниста выделил ему сумму на бублики и бутылку. Поглощенный созерцанием цивилизации Бармин впал в безвременье… и отстал от поезда с бубликами и бутылкой водки в кармане.

Он и представить себе не мог, что машинисты не дождутся его возвращения. Минут десять он с удивлением смотрел вслед ползущему составу и на полном серьезе ждал, когда машинисты, хватившись Бармина, остановят поезд.

Но поезд, вильнув последним вагоном, исчез с горизонта.

Реальность вернулась к Бармину, когда он, не обращая внимания на растущую в душе тревогу, отправился в здание вокзала искать ночлег.

Самые укромные места были заняты бомжами, и Бармин, съев бублики, устроился на крайней скамейке в зале ожидания.

Если бы только он был прилично одет и побрит! Но на нем были попахивающие кочегаркой лохмотья, а всклокоченные, спутанные волосы придавали ему вид закоренелого бродяги.

В третьем часу ночи к Бармину подошел милиционер. Выяснив, что перед ним человек без паспорта – паспорт остался в Поселке, в сейфе у Березы, – сержант повел Бармина в комнату милиции.

Стражи порядка не верили ни одному слову Бармина и только покатывались со смеху, особенно когда он рассказывал о царской охоте. Обыскав его и сняв с груди мешочек со слитком, Бармина отвели в «холодильник» – камеру, где, привалившись друг к другу, уже сидели двое привокзальных синяков.

Синяки накануне выпили чего-то непотребного и едва не умерли, до смерти перепугав вокзальную публику стонами и предсмертным хрипом. Теперь они возвращались к жизни, и их выкручивало, как перчатку, наизнанку. Сидя на нарах и ежась от холода, Бармин слушал стоны синяков и не мог заснуть.

– Мы где? – сипло, как фановая труба, спросил один из них.

– Дома, в ментуре, – ответил Бармин.

– А-а! – страдальчески простонал синяк. – Уже день или еще ночь?

– Ближе к утру.

– А-а! – еще жалостливее застонал несчастный. – Значит, еще будет!

– Что будет?

– Паша Шкуродёр! Шкуру спускать будет. Ты что, в первый раз здесь?

– Я тут проездом, – ответил Бармин.

– Это все равно… Он со всех спускает, чтобы взбодриться под утро. Потом сложит всех штабелем в УАЗик и отвезет на пустырь или на городскую свалку. Там каждому добавит. Профилактика!

– А как ментовское начальство на это смотрит?

– Ты наивняк! Откуда ты такой? – болезненно морщась, усмехнулся синяк.

– Из тундры. Больше десяти лет цивилизации не нюхал!

– Э, парень, тебе в другую сторону! Тут не цивилизация, а скотобойня. Охо-хо! – застонал он. – Волки овец режут…

– Волки? – усмехнулся Бармин.

– Да, те, кто с бабками. От барыг до прокуроров… Готовь бока. Зубов у тебя не наблюдается. Значит, обойдешься малой кровью!

Синяк сипло засмеялся: заквохтал, забулькал и вдруг зашелся мучительным кашлем.

За дверью раздались торопливые шаги, в замочной скважине заскрипел ключ. Дверь открылась, и под низким сырым потолком нарисовалась мрачная физиономия того самого сержанта, который привел Бармина в комнату милиции.

– Доброе утро, Пашенька! – проблеял синяк, сладко улыбаясь.

– Заткни пасть, плесень! – крикнул Пашенька и ткнул пальцем в сторону Бармина. – На выход!

Напротив Бармина за столом сидел лейтенант милиции и крутил в руках Эталон. Позади стоял Паша Шкуродер и по-бараньи смотрел выпуклыми бесцветными глазами на странный металл, который так взволновал его начальника. Дежурный офицер, поднеся слиток к лампе, прищелкивал языком.

– Откуда это у тебя? – спросил он Бармина.

– Не помню. Друг подарил. Амулет от порчи.

– Понятно, – хитро улыбнулся лейтенант. – А вот тут значки нацарапаны. Это что такое?

– Магические символы. Я же говорю: амулет.

– Так, – офицер встал и посмотрел на Шкуродера, – выйди пока. Я тебя позову.

Шкуродер подозрительно посмотрел на слиток, потом перевел взгляд на Бармина.

– Не, я лучше останусь. А то как бы этот бычара не того!

– Я сказал выйди, значит выйди! – голос офицера зазвучал угрожающе. Однако, чувствуя тупое сопротивление Паши, офицер сменил тон на примирительный. – Иди, дорогой, если что, я тебя кликну. Не бойся, твое от тебя не уйдет! – для убедительности крикнул лейтенант вдогонку Шкуродеру. – Это ведь платина, верно? – почти шепотом обратился он к Бармину, когда они остались вдвоем.

– Да ну! – воскликнул Бармин.

– Как же «да ну»? Вот тут и химический символ платины нацарапан. Я ведь, милый мой, химию изучал, и не только в школе! Так что не темни, колись!

– Что вы хотите услышать?

– Хочу узнать, где ты это спер! Может, там еще есть, а? Подумай хорошенько, а то у моего Паши руки чешутся. Особенно на новичков! И не старайся парить мне мозги! Выбирай: или правда, и тогда можешь валить отсюда на все четыре стороны, конечно, оставив слиток мне на память. Или вранье, и тогда я отдаю тебя сержанту: он сначала колонет тебя, а потом вытащит все, что у тебя есть вот тут, – офицер постучал Бармина пальцем по лбу и улыбнулся. – Извини, такая уж у нас работа. Нравится тебе мое предложение?

– Значит, если я вам скажу, где взял, вы меня отпустите?

– Конечно! Только сначала съездим туда, проверим. А вдруг ты врешь? Где это?

– В Заполярье!

– Значит, не договорились… – Лейтенант устало покачал головой. – Ну, готовь задницу, милый!

В этот момент в комнату ворвался Паша. Глаза его горели, губы дрожали.

– Без меня – не выйдет! Я этого бычару с лавки сдернул, значит, слиток мой! – сказал он дрожащим голосом лейтенанту.

– Не шуми, Паша! – досадливо поморщился лейтенант. – Кто ж против? Я и не собирался без тебя! – Он вышел из-за стола и что-то прошептал подчиненному на ухо.

Паша угрюмо выслушал офицера и, зыркнув на Бармина, в свою очередь что-то зашипел начальнику. Видимо, у него был свой план действий.

Бармин вздрогнул, на лбу и щеках выступила испарина: он понял, что эти волки непременно задерут его, чтобы он никому уже не рассказал о слитке…

Милиционеры затихли. По всему было видно, что они договорились и распределили роли. Бармин, до этого момента смотревший в пол, рывком вскочил и, схватив стул за спинку, швырнул его в застывших от удивления милиционеров. Воспользовавшись их замешательством, он зажал в ладони слиток и, перекатившись через стол, выскочил в коридор. Там он с разгона налетел на дверь и выбежал в зал ожидания.

Здесь было довольно оживленно: публика двигалась к перрону, слушая информацию о прибывающем поезде. Юркнув между чемоданами, Бармин вылетел на перрон. С десятисекундной задержкой в зале ожидания появились оба стража порядка, размахивая пистолетами и грубо расталкивая пассажиров. Увидев спину убегающего, милиционеры кинулись следом.

Нет, Бармину было от них не уйти. Это понимали и милиционеры, и он сам. Шкуродер пылал яростью: стул угодил ему ножкой в лицо. Теперь у него были все основания разобраться с синяком.

Тихонько посвистывая, локомотив катил вдоль перрона. Бармин, шныряя между пассажирами и тележками, петлял как заяц. Паша уже дважды хватал беглеца за шиворот, но всякий раз под ноги подвертывались чьи-то узлы или дети, и он упускал добычу.

Тепловоз пронзительно загудел, призывая к порядку толпящуюся на перроне публику, и Бармин, чувствуя на затылке горячее дыхание Шкуродера, неожиданно шарахнулся прямо под чугунные колеса локомотива.

Пассажиры дружно вскрикнули и замерли, а Бармин перелетел на другую сторону полотна, чувствуя на спине мурашки от легкого прикосновения горячей стали.

Оставленный с носом Паша разразился отборным матом.

Отставший от Паши офицер имел время, чтобы повторить маневр Бармина, но не решился. Он понимал, что беглый рано или поздно упадет к его ногам, моля о снисхождении…

Навалившись на холодное железо грудью и упираясь ногами в дробленую породу, Богданов толкал перед собой вагонетку. По стенам туннеля обильно сочилась влага, с низких сводов текло прямо за шиворот: ледяная вода струйками скатывалась по разгоряченной спине, постепенно согреваясь.

Богданов уже научился терпеть усталость и не обращать внимания на сырость… Тот, кто, обессиленно привалившись к нему плечом, сейчас едва переставлял ноги, был плохим помощником. Этот кореец скорее держался за вагонетку, чем толкал ее вперед. Время от времени он заходился надсадным кашлем, словно выталкивал из груди колючего ежа, причинявшего ему боль и никак не дававшего отдышаться.

Изо дня в день Богданов только и делал, что толкал вагонетки, тупо глядя себе под ноги. Толкал, не обращая внимания на скрючившихся у стены рабов, не могущих больше самостоятельно двигаться и ждущих, когда их поволокут в дальний конец шахты, чтобы избавить от неподъемного груза жизни.

Майор потерял счет суткам. Здесь, под землей, где жила и трудилась бригада штрафников, не было дневного света. Утром после провального, как пропасть, сна, напоминавшего похмельное забытье, им раздавали скудную еду и меняли аккумуляторные лампы. Встать сразу было невозможно. Тело разламывалось от боли, а суставы ныли так, словно их накануне выламывали. Но Богданов вскакивал первым.

Штрафники неукоснительно следовали распорядку дня и беспрекословно подчинялись приказам надсмотрщиков – охранников Промзоны, угодивших в забой за какие-то собственные провинности. Эти ребята были обозлены на судьбу и потому по-звериному жестоки.

При малейшем нарушении режима надсмотрщики стремились отыграться на несчастных: они долго с сопением и уханьем избивали провинившегося – спускали пар. Потом его лишали пайки. При этом наказанный должен был работать наравне с остальными и выполнять норму. В противном случае его волокли в одну из рассечек и минут через двадцать возвращались обратно, неся с собой его одежду.

Первый раз Богданову досталось от охранников, когда один из них – какой-то мокрушник, скрывавшийся на Объекте от всероссийского розыска, – узнал, что Богданов майор милиции.

Без всякого повода он принялся избивать мента прикладом своего автомата. Охранник ждал, что мент, защищаясь, хотя бы оттолкнет его. Оттолкнет и тут же получит пулю. Но Богданов упал навзничь и, ударившись головой о камень, потерял сознание. Подбежавшие охранники едва оттащили от него мокрушника – не дали кончить легавого. С бригады требовали выполнения плана проходки, а Богданов был здесь лучшим работником: заменить его у вагонеток было некем.

Второй раз майору досталось после того, как он не смог подняться утром с нар. Накануне он трудился за двоих: его напарник – бледный подросток – умер в самом начале смены, и стремящийся во что бы то ни стало выполнить норму майор, кажется, надорвался…

Уже не раз майор закрывал глаза соседям по нарам и потом делил с остальными, еще живыми, пайку мертвеца. Здесь, среди холода, смерти и постоянного мускульного напряжения, не было ни друзей, ни врагов. Каторжный труд раздавил в людях все человеческое, выжав из них сострадание, жажду справедливости, таланты и пристрастия. В них не осталось даже ненависти. Только животное желание – пожить, похрипеть хотя бы еще -смену и потом провалиться в черную пропасть небытия.

Почти все они были уже законченными доходягами. Некогда прямые спины их теперь не разгибались, а если б и разогнулись под воздействием какой-то внешней силы, то непременно треснули бы в позвоночнике…

Богданов чувствовал, что долго не протянет. Эта рабская жизнь во тьме постепенно убивала его. Но все же она была лучше ямы на Пионерском, на край которой его однажды поставили.

Тогда их с Донским спас вертолет. Сам Илья Борисович просил за них, правда, только за Донского. Когда же окончательно выяснилось, что о Богданове речь не шла и его можно бросить в шахту к остальным потерпевшим, с Объекта прибыла комиссия, расследовавшая похождения Березы, и о Богданове на время забыли.

Когда о результатах охоты, которую Береза устроил в тундре, сообщили Блюму, тот пришел в ярость. Он, конечно, кое-что слышал об этих охотах, но относился к ним как к досужим выдумкам. Теперь «досужая выдумка» оказалась реальностью, которая поставила под удар дело Блюма.

Перепуганные дружинники всю вину за бойню в тундре хором валили на своего мертвого начальника. И все же всем им пришлось попотеть и раскошелиться. Наказывать Илья Борисович предпочитал денежными штрафами и потому слыл гуманистом.

Богданова под шумок купил у Витька один из членов комиссии, курировавший добычу сырья в шахтах Объекта. Оценив физическую силу майора, он заверил, что засунет мента с глаз долой поглубже под землю. Так засунет, что никто об этом и не узнает. А если о Богданове спросят, можно указать на общую яму.

– Не бойся, Витя, этот опер через недельку сам загнется! – говорил довольный «куратор», хлопая начальника дружины по плечу и рассматривая майора, как лошадь на ярмарке.

– Да все сразу увидят, что это не косой! – воскликнул Витек.

– А он у меня из-под земли носа не высунет! В моем хозяйстве организуется бригада штрафников, которая живет и трудится, не выходя на поверхность! – подмигнув, сообщил «куратор». – Что нам важно, Витя?

– Не знаю,

– Кубометры, родной! Зачем же таких орлов отпускать на небо? Из них надо эти самые кубометры выжимать! Понял? Привезешь мне его на днях…

– А по мне решение комиссии уже есть?

– Не бойся, в обиду тебя не дадим. Ты нам еще понадобишься…

Кореец снова закашлялся. Прижав руки к груди, он упал на колени и уперся лбом в вагонетку.

– Юра, положи руки в вагонетку и попробуй повиснуть, – сказал Богданов. – Я буду сам толкать. Ты только перебирай ногами. Нельзя останавливаться! Охранник близко!

– Нет, не могу. Я останусь, – отрывисто говорил кореец, отхаркиваясь кровью. – Здесь нет воздуха! – в отчаянии закричал он и вновь разразился кашлем.

Богданов поднял корейца за плечи и погрузил его в вагонетку. Кореец захрипел, уткнувшись лицом в куски руды. Смена заканчивалась, и кореец, мог потерпеть…

Держа на коленях котелок с кашей, Богданов кормил лежащего на нарах корейца, отталкивая руки тех, кто норовил стянуть с груди корейца четвертину хлеба. Замотанные до запястий обрывками тряпок руки доходяг с раздутыми фиолетовыми пальцами плетеобразно свешивались к коленям, а плоские лица, обтянутые пергаментом желтоватой кожи, выражали тупое безразличие ко всему происходящему. Казалось, еще немного – и они должны обратиться в двуногих животных, равнодушно поедающих друг друга.

Среди этих полулюдей-полуживотных выделялись майор и азиат высокого роста, широкий в кости, с огромной круглой головой. Богданов не знал его имени.

Доходяги сторонились высокого, пряча от него хлеб и стараясь побыстрей выпить похлебку из миски. К нему никогда ни за чем не обращались. Он был вдвое больше любого и беззастенчиво пользовался этим своим преимуществом.

Когда Богданов появился в штрафной бригаде, ушкуйник попытался завладеть его хлебом. Он подкрался к майору сзади и ткнул его кулаком в затылок. Богданов упал, разливая суп и выпуская из рук пайку. Открыв глаза, майор увидел, что его хлеб держит во рту узкоглазый с низким лбом питекантропа. При этом питекантроп выгребал ладонью из миски майора вермишель с перловкой.

Никто из штрафников, у раскаленных печек пивших через край миски суп и вминавших в рот сырую пайку, не обращал на это внимания.

Майор подсечкой сбил ушкуйника на землю. Потом поднялся и ударом в челюсть оставил его в лежачем положении до конца обеда… После этого азиат, с тупым упорством несколько раз пытался отнять у майора еду, однако натыкался на стальные кулаки Богданова.

Скоро майор понял, что ушкуйник – обыкновенный идиот. Информация не держалась в его огромной голове, и никакие условные рефлексы у него, похоже, не вырабатывались. Увы, гигант был безнадежней собаки Павлова…

Бармин терся на городском рынке, опасливо озираясь по сторонам и ища укромное место. Он спиной чувствовал, что волки уже вышли на охоту и кольцо вокруг него сжимается. По дороге сюда он стал свидетелем того, как выскочившие из машины милиционеры схватили какого-то оборванца и, отходив дубинками, затолкали в машину.

Бармина поразило количество нищих и бомжей в городе. И при этом на каждом углу – на каждом фонарном столбе! – были приклеены фотографии аккуратно причесанных кандидатов в депутаты. Особенно выделялся какой-то молодой и зубастый. Его цветные портреты были огромны, как портреты вождей на пролетарских демонстрациях.

«Немного смахивает на Березу! – подумал Бармин. – Что-то березовское в нем есть. Пожалуй, взгляд… »

Остатки денег машинистов и бутылку водки из его карманов выгребли в комнате милиции, и теперь он жадно, как дворняга, поглядывал на колбасы и копченую рыбу, шагая вдоль рыночных рядов. Какая-то сердобольная старуха протянула ему яблоко.

– Спасибо, бабуля, – поблагодарил Бармин, – но мне кусать нечем…

В этот момент на рыночную площадь въехала милицейская машина. Завизжала сирена. Бармин заметался вдоль рядов. К воротам он не успевал: в открытых дверях уже мелькали фуражки.

Сирена испугала не только Бармина. Какие-то кавказцы бросились в подсобное помещение рынка, что-то гортанно крича. Бармин кинулся следом за ними.

Кавказцы бежали узким коридором, заваленном мешками с овощами. Они знали, куда бегут. Наконец остановились в полутемном помещении. Один из кавказцев подошел к двери и щелкнул задвижкой, потом осторожно открыл дверь на улицу и выглянул. И тут же кто-то ударил его кулаком в лицо. Кавказец повалился на своих товарищей.

Дверь распахнулась, и в помещение вошли Паша Шкуродер с милиционерами.

– Попался бычара! – торжествующе зарычал он, заметив позади кавказцев Бармина. – Стоять!

Кавказцы прижались к стене и смотрели то на милиционеров, то на Бармина, неизвестно откуда здесь взявшегося.

– Ну что, чернота, обделались? – спросил Шкуродер кавказцев. – Считайте, что вам сегодня повезло. Мне вот этот бычара нужен! – Шкуродер кивнул на Бармина. – Слиток у тебя? Щас посмотрим! – Шкуродер вразвалочку подошел к Бармину и приставил дубинку к его щеке. – Ну, где? Давай сюда!

– Что за слиток? – обнажая золото зубов, спросил стоявший рядом с Барминым кавказец.

Бармин покосился на кавказца и небрежно бросил:

– Платина.

– Чистая? – удивился золотозубый.

– Чище не бывает!

– Молчать! А ну, вон отсюда!

Толкая друг друга в спину, кавказцы поспешили удалиться. Только золотозубый на мгновение задержался, зачарованно глядя на роющегося в карманах Бармина, но Паша зыркнул на золотозубого, и тот исчез.

– Ребята, – обратился Паша к милиционерам, – подождите на выходе. Нам с синяком потолковать треба… – Шкуродер прикрыл за ними дверь. – Вот ты и приплыл, бычара! Ну, давай слиток! Облегчайся!

Бармин молча оценивал грузноватого Шкуродера: сто восемьдесят пять на сто двадцать. Да там, за дверью, еще двое с дубинками. Нет, ничего не выйдет…

Паша протянул руку, и Бармин вытащил из кармана слиток. Не беря слиток в руки, Шкуродер вдруг ударил Бармина дубинкой поперек лица. Тот взвыл и прижал кулаки к ушибленному носу, потом согнулся пополам. В этот момент за спиной у него раздался глухой бутылочный звук, и Паша Шкуродер, перевалившись через Бармина мешковатым телом, ударился головой о бетонный пол.

Чьи-то сильные руки крепко схватили Бармина.

Отняв кулаки от измазанного кровью лица, он увидел перед собой золотозубого.

– Покажи слиток! – прошептал золотозубый. Бармин разжал кулак. – Еще есть?

Бармин посмотрел на распластанного у ног Пашу, потом на золотозубого и прошептал:

– А сколько надо?

Кавказцы везли Бармина на заднем сиденье автомобиля куда-то на окраину. Даже в теплом салоне его знобило. Он сидел между кавказцами, которые без умолку переговаривались между собой.

В квартире, куда его привели, было три комнаты. В двух на полу были свалены нераспакованные товары: видеотехника, куртки, консервы.

Золотозубый выгнал двух молодых женщин, вышедших навстречу мужчинам в длинных халатах и тапках на босу ногу. Те попробовали было возмутиться, но золотозубый так гаркнул, что те, молча собравшись, покинули квартиру.

Бармина посадили за стол. Двое молодых кавказцев, одного из которых звали Мансуром, а имя второго парня с хищным тонким лицом и бешеными глазами не произносилось, открывали консервные банки. Золотозубый, грузный мужчина лет сорока пяти, – без сомнения, главный здесь – взялся за бутылки. Прежде чем расспрашивать «бычару», его решили прилично угостить.

– Не стесняйся, джигит! Наш дом – твой дом! Пей, кушай на здоровье!

Бармина откровенно хотели напоить, а он налегал на лососину и колбасу.

– Слушай, дорогой, почему слиток такой маленький? Почему не килограмм?

– Какой есть, – отвечал Бармин, как бы невзначай поглядывая по сторонам и оценивая обстановку.

– Слушай, брат, где ты его взял? – обняв Бармина за плечи, спросил золотозубый.

– Есть место!

– А много там таких? – Золотозубый подбросил на ладони слиток. – Три, пять, сто?

– А-а! – Бармин пьяно погрозил золотозубому. – Все хочешь знать!

– Нет, брат, кроме шуток?

– Мне хватит!

– Можно я возьму посмотреть? – Золотозубый сжал слиток в ладони и вопросительно уставился на Бармина. Бармин, налив себе еще стопку, пожал плечами. – Вот и хорошо, пей, кушай, будь моим гостем! – золотозубый похлопал по плечу пьяно качающего головой Бармина…

Кавказцы посреди комнаты о чем-то спорили, отчаянно жестикулируя. Золотозубый зло выговаривал одному, чье имя не произносилось. Тот бросал в сторону Бармина хищные взгляды и пытался оттолкнуть золотозубого. При этом Мансур хватал их за руки, стараясь примирить.

Хищник вышел из комнаты и вернулся с ремнями в руках. Голова Бармина уже лежала на столе, глаза были закрыты. Парень бросил ремни на стол и, раздувая ноздри тонкого носа, уставился на сопящего гостя.

– Эй, друг, – обратился к Бармину золотозубый. – Эй, проснись, дорогой, хватит спать!

Он легонько ударил Бармина ладонью по щеке. Бармин замычал.

К столу подошел хищник. Схватив Бармина за волосы и приподняв его голову над столом, он наотмашь ударил его по скуле. Бармин боднул головой воздух, открыл мутные глаза и тут же засопел, причмокивая. Парень принялся хлестать Бармина по лицу, но тот только мычал и пьяно мотал головой.

– Нажрался! – злобно изрек безымянный и, сверкнув глазами, замахнулся.

– Но! – крикнул золотозубый и схватил его за руку.

Хищник отошел, а золотозубый, взяв Бармина под мышки, пересадил его, бесчувственного, в кресло. Мансур ловко прикрутил руки Бармина ремнями к подлокотникам. Потом посмотрел на ноги гостя. Золотозубый махнул рукой: мол, не надо. Бармин не проснулся и после этого: свесив голову на грудь, он еще громче засопел, периодически всхрапывая.

Кавказцы сели ужинать. После бесконечных споров и ругани они наконец поднялись из-за стола и, удостоверившись, что гость спит, вышли из комнаты, погасив свет.

Золотозубый направился в комнату, где штабелями были сложены коробки с телевизорами и магнитофонами. Не раздеваясь, он повалился на кровать и перед тем, как заснуть, сунул руку в. карман. Нащупав слиток, блаженно улыбнулся и закрыл глаза.

Мансур отправился на кухню и включил телевизор. Безымянный, хлопая себе по ладони лезвием выкидного ножа, долго ходил вокруг Бармина, мерно свистящего и вздымающего грудь вместе с покоящейся на ней головой.

Допрос был назначен золотозубым на завтра, но хищнику хотелось взяться за дело прямо сейчас. Кровь закипала в его жилах при одной мысли о том, что знает этот синяк…

До трех часов в квартире кавказцев горел свет. Наконец он погас везде, кроме коридора и кухни, откуда раздавалось шипение невыключенного телевизора.

Бармин давно открыл глаза. Он не шевелился, привыкая к темноте и прислушиваясь. Наконец шум невыключенного телевизора убедил его, что хозяева заснули.

Стараясь не скрипеть, Бармин, качнувшись вперед всем телом, встал. Кресло оказалось у него на спине. Согнувшись, он мелкими шажками приблизился к столу. Там среди грязной посуды и открытых банок должен был лежать перочинный нож, оставленный одним из кавказцев. Бармин помнил это и теперь пытался отыскать его среди посуды.

Нож лежал в салатнице. Бармин взял его зубами и, тяжело дыша, вместе с креслом вернулся на прежнее место.

Ремни, которыми были накрепко прихвачены руки Бармина, оказались собачьими ошейниками, утыканными металлическими заклепками. Несколько минут он пытался надрезать их, но лезвие натыкалось на сталь. Изо рта Бармина потекла кровь. Он распрямился, чтобы передохнуть и отдышаться. Под ножками кресла скрипели половицы, и он боялся, что разбудит хозяев.

Ему все же удалось надрезать верхний слой одного ремня. Бармин напряг стянутую руку, и тот лопнул.

Бармин мял и покусывал затекшую руку, а когда наконец мурашки побежали от запястья к пальцам, с болью обретавшим чувствительность, разрезал второй ремень.

Кавказцы недооценили Бармина. Ему удалось сыграть роль пьяного. Теперь нужно было бежать.

На цыпочках подойдя к двери, Бармин выглянул в коридор. На кресле перед входной дверью раздувал ноздри хищник.

Кавказец спал, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Было заметно, как на его мускулистой шее бьется синяя жилка. Бармин до боли сжал рукоятку ножа…

Нет, даже под страхом смерти он не мог этого сделать. После последней охоты в Бармине что-то надломилось; ушло что-то звериное, прежде двигавшее им в критических ситуациях. Теперь он скорей подставил бы себя под нож, чем вогнал его меж ребер противнику.

В кухне за столом перед включенным телевизором спал Мансур. Но Бармину нужен был золотозубый. Перешагнув через ноги безымянного, Бармин крадучись пробрался в комнату, откуда слышался храп, перекрывавший шум телевизора. Колыхаясь жирным брюхом, золотозубый улыбался во сне.

Бармин пошарил на тумбочке и покрывале рядом с золотозубым, потом перевел взгляд на храпящего. Он понял, что слиток в кармане – там, под ладонью золотозубого.

Нет, завладеть слитком, не разбудив хозяина квартиры, не получалось. Значит, надо было уходить. Без слитка. Этот кусок металла был причиной всех бед, свалившихся на Бармина в последнее время, Однако он же теперь и выручил его…

«Со слитком меня в порошок сотрут! Но и без него тоже, – подумал Бармин. – Думаю, вся местная милиция теперь мной занимается! Да и кавказцы устроят охоту. Эти ребята за презренный металл башку любому отрежут! А что, если рвануть прямо… Это все же шанс для меня, дело-то государственной важности! Но там без слитка мне не поверят! Значит, надо его брать!»

Он вернулся в комнату, приоткрыл балконную дверь и вышел на холодный воздух. Нет, прыгать с девятого этажа он не собирался. Но вот влезть на крышу!

Встав на перила и стараясь не смотреть вниз, Бармин дотянулся до балкона десятого этажа. Он должен был еще подтянуться на руках и, раскачавшись, каким-то образом зацепиться ногами за перила… Это был единственный путь из «кавказской» квартиры. Но хватит ли сил? Там, наверху, можно разбить оконное стекло и, пользуясь паникой, прорваться на лестничную площадку. Хорошо, если в той квартире не окажется мужчин…

Он вновь стоял перед золотозубым. Тот повернулся набок, но руки из кармана не вытащил. Бармин вспомнил, что оставил балконное окно открытым, и теперь холодный воздух мог разбудить хищника. Нужно было брать слиток и уходить через балкон. Золотозубый тем временем сладко причмокивал.

«Интересно, что ему сейчас снится?» – думал Бармин, заворачивая в полотенце хрустальную вазу.

Странно, он не испытывал к кавказцам, наверняка решившим поступить с ним так же, как привокзальная милиция, никаких злобных чувств. Вот и золотозубому, с веселой улыбкой снявшему бы с него голову при первом удобном случае, Бармин не хотел причинять вреда.

Склонившись над золотозубым, Бармин потрепал его по щеке и прошептал:

– Вставай, брат!

Тот открыл глаза. Увидев улыбающуюся физиономию гостя, он резко оторвал голову от подушки и хотел уже закричать, но Бармин тут же успокоил его ударом по затылку. Золотозубый нырнул носом в подушку. Смахнув со лба выступившую испарину, Бармин склонился над кавказцем. Тот не шевелился и едва слышно дышал. Бармин вытащил у него из кармана слиток и выглянул в коридор.

Безымянный ежился и беспокойно водил головой, чувствуя идущий от балконной двери холод. Казалось, сейчас он проснется. Словно поймав эту мысль, парень открыл глаза, глядя перед собой во мрак комнаты: там сейчас должен был находиться «синяк»…

Кореец задыхался и не мог есть даже с помощью майора. Каша из котелка корейца пролилась: ее остатки текли у него по подбородку и шее. К собственной каше Богданов пока не притрагивался: он выпьет ее в последний момент, когда начнут собирать посуду. Выпьет как все доходяги – через край.

Майор понял, что кореец не доживет и до утра. Значит, завтра ему толкать вагонетку в одиночку.

– Хлеб мой себе возьми, Сережа, – прошептал кореец, не глядя на Богданова. – Ни с кем не делись. Завтра у тебя трудный день.

– Ну-ну, – Богданов похлопал корейца по руке. – Сам съешь пайку, когда отлежишься. Этот кашель от сырости!

– Пусть от сырости, – слабо улыбнулся кореец. – Жаль, не дожил до конца. Ведь скоро конец! Все, нет больше руды!

– Как нет? А что ж мы возим?

– Пустую породу. Я знаю.

– А почему до сих пор не прекратили добычу? Зачем пустоту долбить? – Богданов вопросительно посмотрел на корейца.

– Так сразу не разберешь, где руда, а где шлам. Они там, наверху, сырье не анализируют. Дробят и сразу – в печь. Потом по выходу металла судят о том, есть руда здесь или нет. Вот увидишь, этот участок скоро закроют.

Богданов снял с себя суконную рабочую куртку с номером и накрыл корейца поверх одеяла. Его куртка была сухой, а куртку корейца следовало просушить. Майор встал и сунул ее себе под мышку.

– Ты пока поспи, а я твой хлеб у себя подержу. У меня никто не отнимет. Через час я тебя разбужу, и поешь, – сказал Богданов.

Кореец утвердительно хмыкнул и закрыл глаза.

Их разбудили среди ночи. Не поднимая с тюфяка головы, Богданов видел, как какие-то люди, светя шахтерскими лампами, шли в забой.

Охранники засуетились, принялись пинками поднимать рабов. Майор не шевелился, сохраняя остатки сна и экономя силы. Охранники были еще далеко от него.

Вскоре группа вернулась из забоя.

– Двух мнений быть не может, – громко говорил кто-то, – рудное тело выклинивается метрах в двадцати перед забоем. Да и геофизика подтверждает…

Внезапно группа остановилась.

– А это… что такое? – спросил все тот же голос, освещая лампой нары.

– Передовой отряд, Илья Борисович! – ответил кто-то из группы с готовностью.

Голос показался майору знакомым. Кажется, это был тот самый куратор, который выкупил его у Витька.

– Что они, здесь и спят?! В этом холодильнике?! – заорал Илья Борисович. – Сколько они уже здесь?

– Э-э… – неуверенно заблеял «куратор».

– Кто такие?

– Штрафники!

– Что?! – взревел Илья Борисович. – Опять старая песня?! Тебе что, начальник, работать надоело?! Березовщину тут разводишь!

– Эти еще до вашего приказа сюда попали! Из штрафников! Я их, можно сказать, из ямы вытащил! – попробовал защищаться куратор.

– Я тебе покажу штрафников! Ты сам у меня в забой отправишься вагонетки тягать! – Илья Борисович был вне себя от ярости. Он бросался к нарам, светя в лица испуганно моргающим доходягам. – Концлагерь тут развел! Бухенвальд с Освенцимом! Всех на поверхность! Сейчас же! А с тобой, деятель, я завтра разберусь! Ну, что ждете? – крикнул Илья Борисович охранникам. – Выполняйте!

Началась страшная суета. Никто ничего не понимал. Доходяги вставали на негнущиеся ноги и, качаясь, одевались в свои лохмотья. Охранники принялись было пинками подгонять рабов, но Илья Борисович так рявкнул на них, что те вытянулись в струнку по стойке смирно.

– К подъемнику! Всех к подъемнику! – орал Илья Борисович. – А этот что лежит?

– Спит, – неуверенно ответил куратор.

Илья Борисович подскочил к лежащему.

– Да это уже покойник! – крикнул он, заглядывая в стеклянные глаза корейца. – Ах, разбойник! Вот, значит, как ты с людьми обращаешься?! Ну, ты у меня попляшешь!

Безымянный, потянувшись, направился в кухню – выключать телевизор.

Едва он вошел в кухню, Бармин проскочил в комнату и сел в кресло, опустив голову. Уже в следующее мгновение он почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Почувствовал и засопел. Кавказец не вошел в комнату. Он стоял на пороге и пристально смотрел на гостя. Потом, тяжело ступая, подошел к балконной двери и плотно прикрыл ее.

«Теперь конец!» – подумал Бармин и сжал губы, чтобы не вскрикнуть.

На обратном пути кавказец задержался на пороге. Он не стал включать свет, чтобы раньше времени не будить гостя. Ему и самому еще хотелось поспать. Потянувшись, хищник исчез из дверного проема. И тут же где-то рядом скрипнула дверь.

«Он прошел в комнату золотозубого!» – в панике подумал Бармин и вскочил кресла.

Теперь ему следовало позаботиться об обороне. Что у него было? Перочинный нож… и все. Правда, на столе стояли бутылки.

«А что, если напасть первым? Тот, который спит в кухне, мне не противник. Главное, нейтрализовать безымянного!» – думал он, становясь у входа в комнату с бутылкой в руке.

Дверь вновь скрипнула: хищник возвращался. Наверняка он уже вытащил свой нож и сейчас ворвется в комнату.

«Только бы не промахнуться!» – думал Бармин, дрожащей рукой сжимая бутылку.

Но безымянный не ворвался в комнату, где его поджидал Бармин. Он открыл какую-то дверь, и Бармин услышал дробный звук бьющей в унитаз струи. Из кухни доносился ровный храп Мансура.

У Бармина еще оставалось время, чтобы подготовиться к схватке.

Осторожно выдохнув, он смахнул со лба капли пота… и тут его осенило: «Да ведь входную дверь никто не сторожит. Вот она, напротив!»

Бармин на цыпочках вышел в коридор и, сунув бутылку за пояс, положил дрожащие руки на замок. Лязгнула задвижка, и дверь открылась. Сорвав с вешалки свою изношенную куртку, Бармин вышел на лестничную площадку и под аккомпанемент сливаемой в туалете воды затворил дверь. Замок предательски громко щелкнул, и Бармин, скользя по ступеням, покатился вниз.

Уже выскочив на улицу, он понял, что бежит в одних носках. Его стоптанные кирзачи остались у гостеприимных жителей Кавказа.

Было еще темно, и он отправился на поиски бесплатной обуви. Обходя помойки и мусорные кучи, он сторонился широких проспектов и освещенных улиц, предпочитая им небольшие переулки и проходные дворы.

Когда рассвело, Бармин уже имел вполне приличные ботинки, правда, без шнурков, серый плащ с жирным пятном на животе и пахнущую нафталином фетровую шляпу. Хотелось есть, но можно было и потерпеть…

Ни на рынке, ни на вокзале Бармину теперь не было места. Уже несколько часов он искал учреждение, где собирался предъявить слиток и надеялся найти защиту от Паши Шкуродера и золотозубого.

Не раз Бармин подходил к солидным зданиям, перед которыми дежурили постовые. Страж порядка бросал на него внимательный взгляд, и Бармин спешил удалиться.

Возможно, стоило спросить нужный адрес у прохожего, но тот наверняка покрутил бы пальцем у виска… В конце концов можно было подойти к постовому, но где гарантия, что милиционер уже не в доле со Шкуродером? Молва о слитке наверняка уже разошлась по личному составу правоохранительных органов…

Бармин выдохся и бросил поиски.

Этот город становился для него смертельно опасным. Нужно было немедленно убираться отсюда. Но как? Вокзал отпадал. По шоссе? Но кто возьмет его, грязного и беззубого, в кабину? Тем более у него нет ни рубля. Пешком? В сторону Москвы до следующей станции! Но Бармин устал от пеших путешествий. При мысли, что придется идти десятки километров, ему становилось худо.

На щите объявлений внимание Бармина привлекли две фотографии. Улыбающийся молодой кудрявый мужчина с живыми глазами обещал скорое процветание жителям города, если они отдадут за него свои голоса на выборах в государственную думу. «В новый век с Мелехом!» – гласил призыв. Мелех обещал восстановить в городе законность и порядок, а каждому жителю гарантировалась набитая до отказа потребительская корзина, свобода любви и поклонения любым идолам…

Бармин усмехнулся.

– Ловкий паренек!

Рядом с кандидатом в депутаты висела фотография опасного преступника, совершившего несколько убийств: жесткая складка у губ, волевой подбородок, скорбный взгляд из-под полуприкрытых век. «Вот бы они встретились в темном переулке. То-то веселье было бы для горожан!» – злорадно подумал Бармин.

Выйдя к железнодорожному полотну, минуя здание вокзала, Бармин пошел по путям. И все же через десять минут остановился. До ближайшей станции могло быть пятьдесят, а то и все сто пятьдесят километров. К такому переходу следовало подготовиться. Хотя бы запастись продуктами! Но как?

У какого-то подвального магазинчика Бармин разгрузил микроавтобус с коробками и получил в качестве оплаты пачку печенья, которое тут же и съел. Скитаясь в поисках работы, он присматривался к старым вещам на помойках и к вечеру был уже в черной суконной куртке и вязаной шапочке с кисточкой.

Ощущение опасности улетучилось, будто и не существовало на свете Паши Шкуродера и золотозубого. Не оглядываясь, ходил Бармин по освещенным улицам, приклеиваясь носом к витринам с диковинным заграничным товаром и удивляясь жителям города, которые почему-то не хватали японские телевизоры, американские джинсы и разнокалиберные бутыли со спиртным, которые еще десять лет назад нужно было с боем вырывать из рук ближнего.

И тут он нарвался…

Майор Богданов смотрел в узенькое окошко под самым потолком барака, сквозь которое пробивался сумрачный свет. Подумать только, он не прикасался к вагонетке уже вторые сутки!

Руководство шахты было так напугано визитом Ильи Борисовича в забой, что не трогало штрафников и даже пыталось привести их в божеский вид четырехразовым питанием.

Майор до сих пор не осознал, что с ним произошло.

А произошло с Богдановым следующее: он перестал быть Сергеем Богдановым, а стал Юрием Ченом, тем самым, умершим в ночь визита высокой комиссии в забой.

То, что умер именно Богданов, руководство определило по куртке, которую майор оставил своему умирающему напарнику. Умершего не стали выносить из шахты, а отволокли в дальнюю рассечку, где под широким брезентом покоились штрафники, не дожившие до визита Ильи Борисовича.

Когда несчастных подняли на поверхность, их было трудно различить: скуластые и грязно-серые, все они были на одно лицо. Когда началась перекличка и представитель администрации шахты произнес фамилию напарника Богданова, майор неожиданно для себя сделал шаг вперед. Представитель администрации бросил на майора подозрительный взгляд, потом вгляделся в номер на его куртке – Богданову пришлось облачиться в куртку напарника, поскольку его собственная осталась под землей, – и продолжил чтение списка. Штрафники были так измучены подземной каторгой, что не обратили на это внимания.

После переклички штрафников повели в душ, где впервые за столько недель на скрюченные спины рабов лилась горячая вода. Потом дали немного поесть и поместили в бараке, где на дощатом полу лежали тюфяки…

Штрафников не трогали вторые сутки, и силы постепенно возвращались к майору. Он вспомнил, что еще совсем недавно жил в Москве, работал в Управлении внутренних дел, имел семью.

– Поди ж ты, – пробурчал он себе под нос и улыбнулся, разлепляя растрескавшиеся губы. – Или это был не я?

За окнами барака, где отлеживались штрафники, целый день ходили толпы возбужденных косых. Слышался громкий говор, крики и смех.

«Неужели конец?» – царило в их умах. Им все еще не верилось, что контракт закончился.

Но их контракт действительно закончился! Сам главный начальник утром объявил на площади перед комбинатом, что завтра-послезавтра первая партия строителей и шахтеров отбывает на Материк!

Их построят в колонны и поведут через тундру к океану. Максимум двое суток – и они у причала…

Попасть в число первых желали все. Но судно не могло вместить всех, поэтому счастливчиков отбирали в отделе кадров Объекта. Они стояли в длинных очередях за авансом и чеком, подписанным лично Блюмом. По чеку косые должны были получить расчет в представительстве компании «JJ» в порту прибытия.

Режим в Промзоне был ослаблен. Охранники тут попадались редко.

Поток косых в отделе кадров не прекращался до глубокой ночи. Администрация работала быстро и четко. Ни у кого из строителей или шахтеров, ведущих собственный подсчет заработанного, не возникло разногласий с начальством. Все были довольны авансом.

Администрация устроила счастливчикам прощальный ужин: тушенка с макаронами, килька в томате… Конечно, это не так вкусно, как собака, но все же…

Богданов не спал. Штрафники всю ночь шептались, поглядывая на него. В их взглядах он видел и любопытство, и холодный отчаянный блеск. Никто до сих пор не заговорил с майором.

Косые что-то задумали.

Тревога майора росла. Шароголовый ушкуйник подходил к нему вплотную и скалил зубы. Нет, спать Богданову было нельзя ни в коем случае.

«Задушат, – думал он. – Но что я им сделал? Пусть я чужой, пусть я ненавистный мент, но разве я не горбатился рядом с ними? Неужели они все забыли?! Ну, майор, держись! Эта кодла тебе сегодня устроит!»

– Что смотрите, братва? – не выдержав, крикнул Богданов штрафникам. – Не нравлюсь?

– Ты русский? – спросил кто-то из косых и выжидательно посмотрел на него.

– Какая разница? Я такой же, как вы. Вместе с вами вагонетки толкал.

– Они, – кореец показал рукой на дверь, за которой находилась дежурка с охранниками, – узнают, что ты не Чен. Тебя убьют и нас бить будут: почему не сказали. Нарушение режима! Нельзя, чтобы нарушение! Надо сказать им, что ты русский. Иди!

– Если скажу, меня убьют.

– Теперь же убьют. Теперь конец работе. Первые люди домой завтра едут. Зачем убивать? Иди, скажи им! – тон косого стал повелительным.

– Ты, брат, преувеличиваешь. Я Юрий Чен. Они меня так в списке отметили. Вы же сами промолчали, когда я на перекличке на Чена отозвался. Значит, вы тоже нарушили режим.

Косой замолчал, обдумывая сказанное Богдановым.

– Забудем об этом, – миролюбиво начал Богданов. – Я Чен, и что будет дальше со мной – моя забота.

– Нет, – твердо сказал косой.

Слух Бармина выделил из разноголосицы улицы короткую гортанную фразу. Обернувшись, он увидел у ресторана черноволосых парней в кожаных куртках. Это были кавказцы. Возможно, среди них был кто-то из компании золотозубого.

Он тут же отвернулся и поймал отражение кавказцев в стекле витрины. Те перебегали улицу, лавируя в потоке транспорта.

Бармин кинулся прочь. Завернув за угол, он выскочил на ярко освещенный проспект и побежал по проезжей части. Нужно было немедленно затеряться в толпе. Но толпы не было: так, отдельные пары и пешеходы. Бармин был отлично виден бежавшим за ним кавказцам. Где-то поблизости включилась милицейская сирена: «жигуленок» с мигалкой на крыше развернулся и погнался за Барминым. Милиционеры опознали в Бармине разыскиваемого Шкуродером «синяка».

Вереница домов оборвалась. Бармин бежал вдоль какого-то парка. Милицейский автомобиль догнал его: мегафон, надрываясь, требовал немедленно остановиться. Кавказцы тоже заметно приблизились. Резко свернув вправо, Бармин помчался по дорожке к черневшим на фоне погасшего неба мрачным фасадам, напоминавшим фабричные корпуса.

Перед корпусами высился забор. Сирена надрывалась уже в каких-то десяти метрах. Автомобиль ехал по пешеходной дорожке. А за деревьями мелькали тени кавказцев, бегущих наперерез. Они вот-вот должны были схватить Бармина, однако кавказцам мешала милицейская машина. Встреча с милицией не входила в их планы…

С разбегу вцепившись в верхушку бетонного забора, Бармин подтянулся на руках. Выскочивший из автомобиля милиционер схватил Бармина за ногу, но тот лягнул стража порядка в плечо и, закинув тело на забор, перевалился через него. Смотреть вниз было некогда: Бармин больно ударился грудью и локтями о строительный мусор и битое бутылочное стекло.

Руки обожгло, теплая кровь пропитала рукава. Не останавливаясь, Бармин заковылял к фабричным корпусам. Прожектора освещали площадь перед цехами, и нигде не светилось ни одного окна. Ожидая, что вот-вот сзади покажется погоня, он заскочил в приоткрытые ворота цеха и побежал по железнодорожным путям в глубь огромного помещения. Здесь было темно, и Бармин двигался на ощупь. На цементном полу валялись куски труб и металлических конструкций, горами была навалена щебенка вперемешку с разбитыми ящиками.

С улицы все еще доносилась пронзительная милицейская сирена. В помещении гулял холодный ветер. Запах испражнений, кажется, пропитал здесь даже металл.

Бармин искал место, где бы затаиться. Но тут позади металлически заскрипели ворота, и проникший в помещение свет разорвал густой мрак. Послышались чьи-то торопливые, дробно отдающие в потолок шаги.

Бармин кинулся в сторону и, споткнувшись, упал. Не успел он поднять головы, как в лицо ударил ослепительный луч. Бармин вздрогнул и заслонился рукой от света и предполагаемого удара в голову. Но удара не последовало.

Богданов стоял у окна, привалившись спиной к стене. Он не сводил глаз со штрафников, которые все это время тихо переговаривались между собой.

Тело затекло, и он сделал несколько приседаний, чтобы разогнать кровь. Хотелось сесть на пол. Но садиться было нельзя: Богданов знал, что как только сядет, тут же заснет.

«Только бы дождаться утра!» – думал он, слыша за окнами отрывистые голоса косых.

Он и сам не заметил, как присел у стены. Ему казалось, что глаза его открыты и ничего в комнате не изменилось, когда он вдруг почувствовал на лице чье-то горячее дыхание. Мозг обожгла догадка: майор понял, что заснул. Очнувшись, он увидел перед собой круглое лицо идиота. Тот уже держал его за плечи. Богданов хотел отбросить в сторону ушкуйника, но тот вдруг ударил майора в переносицу головой. Во рту у Богданова стало кисло, стены искривились, потолок повалился куда-то вбок, а те, что стояли за спиной идиота, вдруг надвинулись на него. Кто-то сильно сдавил ему горло. Перед тем как потерять сознание, майор увидел, что у обступивших его людей вместо лиц оскаленные звериные морды…

Богданова били по щекам, пытаясь привести в чувство. Майор открыл глаза. Штрафники были построены в две шеренги. Какой-то человек в новенькой фуфайке проводил перекличку. У входа стояли трое охранников. Богданов с помощью корейцев поднялся на ноги. Его мутило, сильно болела голова, лицо и майка были залиты кровью.

– Юрий Чен! – услышал майор, мучительно вспоминая, что должен сделать. – Где Чен?

Майор нетвердо шагнул вперед, едва не упав.

– Ну что с вами делать, морды уголовные?! – усмехнулся проводящий перекличку. – Уже успели кровь друг другу пустить! Становись в строй!

– Это не Чен! – сказал кто-то из шеренги штрафников. – Чен умер. Это русский! Богданов! Он обманул! Нарушение режима!

Богданов замер: штрафникам не удалось убить его, и тогда они решили его сдать.

– А по мне хоть негр! – хохотнул человек в фуфайке и продолжил перекличку…

– По твою душу перезвон? – спросил Бармина державший фонарик человек.

– Гонят, как волка между флажков! – Бармин оценил обстановку: человек с фонариком мог сейчас делать с ним что угодно. – Сдашь меня?

– Украл что-нибудь или беглый?

– Отстал от поезда, – прошептал Бармин, вслушиваясь в приближающиеся шаги. – Дай мне уйти! Там люди в фуражках и еще черные. Они мне голову отрежут!

– Пошли со мной, – сказал вполголоса человек и подал Бармину руку.

Бармин встал и направился вслед за угадываемой в темноте высокой сутулой фигурой. Человек открыл какую-то дверь и, втянув Бармина за собой, звякнул задвижкой.

– Тебе туда! – сказал он Бармину, указывая лучом. – Выйдешь на двор, иди прямо, там дыра в заборе. Дальше через лес к шоссе…

Развернувшись, он пошел по коридору в противоположную сторону.

– Спасибо. Выручил! – крикнул ему вслед Бармин. – Теперь рвану из вашего сраного города без оглядки! Жаль, нет со мной моего «Фердинанда»! А какая кобылка была! На пятьсот лошадок!

Сутулый замедлил шаг и остановился.

– Ты водитель? – спросил он.

– Основная специальность! – ответил Бармин и осекся.

– Пойдем со мной…

Бармин опустил голову. Кто его тянул за язык?!

Не говоря ни слова, они шли темными захламленными коридорами. Сутулый освещал путь фонариком. Перед деревянной дверью в конце узкого тупичка сутулый наклонился и, с трудом отодвинув чугунный радиатор, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в нее можно было просунуться. За дверью оказалась лестница. Переступая через строительный мусор, они спустились в просторное помещение.

Сутулый принялся разгребать ногами куски штукатурки. Наконец он отыскал на полу кольцо и потянул за него. С тяжелым металлическим скрипом от пола отделилась крышка люка. Посветив на Бармина, сутулый сухо сказал:

– Прыгай.

Бармин опасливо посмотрел на сутулого, лица которого нельзя было разглядеть в полумраке.

– Кто бы знал, как я ненавижу эту подземную беготню! – воскликнул он.

Сутулый молчал. Похоже, он не слышал Бармина.

Бармин спрыгнул вниз, вслед за ним глухо ударил ногами о цементный пол сутулый и тут же стал устанавливать крышку на место. Согнувшись в три погибели, они протиснулись в довольно просторную, тускло освещенную комнату без окон.

Посредине стоял убогий стол с керосиновой лампой. За столом на ящике сидел молодой человек и протирал тряпочкой части разобранного пистолета. Увидев Бармина, молодой человек удивленно открыл рот и встал.

– Вот. Спасался от закона, – сказал сутулый, появляясь в комнате из-за спины Бармина.

– Что умеешь? – молодой человек улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

– Он водитель! – опередил Бармина сутулый.

– Ого! А ведь это судьба! – молодой весело посмотрел на сутулого, который склонился над матрасом, где под грудой тряпья кто-то лежал, свернувшись калачиком.

Сутулый подошел к столу и уставился на Бармина.

– Куда путь держишь? – спросил он устало.

– Ехал в столицу, отстал от поезда. Ни денег, ни документов… Мне бы поскорей убраться отсюда, – заговорил Бармин, – здешняя земля у меня под ногами уже второй день горит. От чего ушел, к тому и пришел…

– Обычная история! – усмехнулся молодой.

Бармин смотрел на сутулого: он его уже где-то видел. Определенно, сутулый был знаком Бармину: эти складки у губ и… страдальческие глаза.

«Да ведь это он!» – вдруг осенило Бармина: он узнал «опасного преступника» с доски объявлений.

– Как тебя зовут, друг? – спросил молодой.

– А это важно? Называйте меня… Алексеем Ивановичем…

– Пора! – произнес сутулый, глядя на часы. – Собирай пушку, – кинул он молодому и обернулся к Бармину. – Пойдешь с нами. Нам водитель нужен. Кстати, заработаешь. Сделаешь дело – поможем тебе отсюда убраться.

Бармин угрюмо посмотрел на сутулого, сунувшего пистолет за пояс, и тяжело вздохнул.

– Это судьба, – нараспев произнес он и сел на ящик.

– Не вздыхай, Иваныч! – молодой хлопнул Бармина по плечу. – У тебя выхода нет: или с нами, или… – Он развел руками и улыбнулся.

Бармин снова вздохнул.

Сутулый подошел к лежащему на матрасе человеку, склонился над ним и чуть слышно произнес:

– Не скучай, мы скоро вернемся.

После этого сутулый поцеловал лежащего в лоб и поправил на нем тряпичную гору.

Их вывели на двор. Солнце низко стояло над тундрой. Недвижный холодный воздух с каждым вздохом, как живая вода, вливался в легкие, возвращая майора к жизни. Смерть была уже не реальна. Жизнь, жизнь властно стучала ему в виски.

Он растерянно слушал человека в фуфайке и не верил своим ушам: их сейчас погонят к океану вслед за колонной, вышедшей с Объекта рано утром.

Но почему? Ведь они – штрафники, те, кого еще неделю назад запросто могли забить до смерти или расстрелять и которым, казалось, не суждено подняться из ада…

Блюм приказал отправить на Материк всех желающих. Во-первых, разведанные рудные тела были выбраны подчистую и металлургический комбинат третьи сутки не выдавал ни грамма «продукта». А во-вторых, ночью к Илье Борисовичу ходили представители строителей и шахтеров, остававшихся здесь до прибытия следующего судна. Они требовали, чтобы и их отправили вместе с первой партией счастливчиков. Они были согласны не получать здесь аванса и терпеть тесноту целых восемь суток плавания… Они уговорили Блюма. Уже утром вспомнили о штрафниках, которые отлеживались в бараке. Блюм приказал отправлять и их тоже, если, конечно, они пожелают тащиться пешком до побережья…

Через полчаса колонна штрафников миновала последний контрольно-пропускной пункт Промзоны и вышла за пределы Объекта. С горизонта исчезли остроугольные крыши наблюдательных вышек, гигантские черные трубы, окутанные дымами. Справа и слева потянулись сопки, покрытые разноцветным ковром мха и карликовых кустарников.

Колонна пересекала русла ручьев и рек, взбираясь на склоны и спускаясь в распадки. Порой над сопками пролетали утки. Чайки, вися над колонной против солнца, протяжно и тревожно кричали опьяневшим от счастья людям.

В колонне шли все, даже те, кто еще вчера не вставал. Свобода вновь делала из этого бесчувственного зверья людей, слой за слоем снимая с их душ грубую коросту. Свобода удваивала их силы, но одновременно и притупляла чувство реальности.

Позади колонны лениво полз вездеход, неся на броне троих вооруженных охранников. Нет, провожатые рабам были не нужны. Они и без этого конвоя гораздо раньше срока должны были дойти до океана. У каждого из них был с собой рудный мешок с сухим пайком. Но есть не хотелось. Хотелось бежать, лететь к океану.

Майор шел последним, положив на плечо руку корейца, исходящего мелким потом. Кореец, похоже, был серьезно болен. Возможно, и он тоже участвовал в заговоре против Богданова, но майор не помнил зла…

Они шли уже пятнадцать часов.

Штрафники отказывались от привала, боясь, что не догонят основную колонну и судно уйдет к Материку без них. Богданов отстал от колонны и шел вровень с вездеходом, неся на плечах бредящего корейца. Майор выбивался из сил, но не желал бросать человека.

Сопровождающие, посмеиваясь, поглядывали на майора, гадая, сколько еще протянет этот упрямец с «пассажиром» на шее. Богданов ни о чем не просил охранников, и это их и веселило, и раздражало.

– Эй, парень! – крикнул охранник Богданову. – Что героя из себя корчишь? Брось ты эту падаль!

Охранники засмеялись. Не реагируя на насмешки, Богданов упорно шел вперед. Он давно выбросил свой мешок с сухим пайком. Этот кореец на его плечах становился все тяжелее. Теперь он был словно налит свинцом.

Особенно тяжело Богданову давались подъемы, когда сердце трепетало где-то под горлом, а на лбу и шее вздувались синие жилы. Он уже и сам был не рад, что взвалил на себя этого парня. Но все произошло как-то само собой, по привычке, а майор не привык идти на попятный.

Кто-то сдернул с его плеча корейца. Тяжело дыша, Богданов обернулся. Охранники легко, как старое пальто, бросили доходягу на броню.

– Ну, что стоишь? Залезай к нам. Немного прокатишься!

– Нет, – мотнул головой майор. – Сам пойду.

– Садись, милый, не ломайся! А то ведь нам придется тащить тебя на веревке! Или пристрелить…

– А какая вам разница, дойду я или нет? Блюм дал вольную, и теперь я, может, в тундре остаться желаю?

– Мы мясо по списку должны на берег доставить, а там хоть в тундру, хоть на Луну. Наша служба только до причала!

Бармин поднялся по железной лесенке и вылез из колодца бомбоубежища на заросший кустарником склон. Следом вылез сутулый. Молодой уже ждал их.

Сутулый в черном пальто, с шелковым шарфом на горле выглядел важным господином. На голове у него была шляпа. Молодой прятал руки в карманах замшевой куртки. Зато Бармин смахивал на бродягу.

– Иди поймай мотор! – сказал сутулый Бармину. – Дима, дай ему свою куртку. Только не надо от нас бегать, ладно? – он выразительно посмотрел на Бармина и опустил глаза себе на живот: где-то там, за поясом, покоился пистолет. – Вот деньги. Сразу все зарядишь шефу, чтоб не ломался. Он не откажется. Скажешь, в центр!

Поменявшись с Димой куртками, Бармин пошел к освещенному проспекту, чувствуя на спине взгляд сутулого.

Он догадывался, с кем имеет дело. Но что именно задумали эти люди? Ограбление? Возможно. Но возможно и…

Бармин подумал о том, что ничто в его жизни так и не изменилось. За тысячи километров от Объекта он снова попал в зверинец, где людская жизнь ничего не стоила. Казалось, раковая опухоль злобы разрослась на всю шестую часть Земли, сделав мир невыносимым -для живой души. Бармин разучился убивать, и, значит, даже малого места ему в этом мире не осталось…

Автомобиль притормозил около Бармина. Таксист недоверчиво посмотрел на дешевого клиента и сморщился. Он включил передачу, чтобы уехать, но Бармин вытащил из кармана деньги и, разложив купюры веером, приклеил их к боковому стеклу. Глаза таксиста пробежали по купюрам и слегка округлились. Таксист поспешно открыл дверь.

– В центр. И осторожней, пожалуйста! – сказал Бармин, садясь рядом с водителем. Сутулый с Димой молча сели сзади.

– Куда именно? – таксист занервничал, пытаясь в зеркало поймать глаза сидевших сзади клиентов.

– Прямо! – сказал Дима.

– Как прямо? – удивился шофер. – Центр в другой стороне!

– Ну так поменяйся с соседом местами и веди себя тихо! – сутулый для убедительности приставил пистолет к уху таксиста.

– Так и знал! – по-бабьи воскликнул таксист и испуганно посмотрел на Бармина. – Ребята, я ничего не видел и не слышал. Хотите, выйду?

– Выйдешь, но позже. Гони, Иваныч! У нас времени в обрез!..

Минут через двадцать они остановились среди леса.

– Выходи! – коротко сказал водителю сутулый.

– Ребята, а может, не надо? Я правда ничего не видел! – взмолился водитель.

– Выходи, выходи. Не бойся. Разомнешься на свежем воздухе. Только не ходи в ментовку, не надо! – сказал Дима и, пересев на освободившееся впереди место, закрыл дверь.

Оставив таксиста на обочине проселочной дороги, «Волга» помчалась в город. Сидевший за рулем Бармин был рад, что таксиста не тронули.

– Иваныч, будешь слушать мои команды, – миролюбиво улыбаясь, начал Дима. – Поедем шхерами, так надежней…

Они крутились где-то в центре города.

– Куда дальше-то? – спросил Бармин.

– Приехали. Видишь лампочки? Ресторан «Континент».

Около ресторана были припаркованы дорогие иномарки.

– Давай к этим, – Дима весело посмотрел на Бармина и подмигнул. – Только ползком!

– Которые?

– «Мерседес» и джип. Еще тише… Вот так! Сможешь проехать в полуметре от них?

Бармин направил «Волгу» по касательной к иномаркам. «Мерседес» был пуст, а в джипе, откинувшись на сиденье, спал водитель.

Когда «Волга» поравнялась с джипом, сутулый прохрипел:

– Тормози!

Дима проворно сполз на коврик, открыл дверь и высунулся из автомобиля. Сутулый привстал, следя за его манипуляциями. «Волга» по инерции проползла мимо «мерседеса».

– Готово! – сказал Дима сутулому. – Даже если сработает только на пятьдесят процентов, им хватит. Ну, Алексей Иванович, половину суммы ты уже отработал! Теперь как-нибудь развернись и зайди этому «мерсу» в тыл. Только без суеты, а то быки что-нибудь заподозрят!

– Завалить кого-то хотите? – прервал молчание Бармин.

– Ну, Иваныч, до тебя доходит, как до динозавра! Ты что же думал, мы пушкой орехи колоть будем? – нервно засмеялся Дима, и Бармин отметил про себя, что этот парень вызывает у него невольную симпатию.

– Кончайте базар! – прохрипел сутулый.

В этот момент дверь с мигающими по периметру разноцветными лампочками отворилась, и на улицу вывалилась теплая компания расхристанных господ и молодых длинноногих женщин.

Сутулый горячо задышал в затылок Бармину и привстал, вглядываясь в лица вышедших на улицу. Бармин съежился.

– Ложная тревога, Владимирыч. Успокойся! Ну, хочешь, я это сделаю? – Дима ласково посмотрел на сутулого, зябко кутавшегося в просторное пальто. – Я смогу!

– Это не твое дело, сынок, – ответил сутулый и вдруг мучительно закашлялся.

Дверь с лампочками вновь открылась, и на пороге показался усатый мужчина в смокинге и с бабочкой. Полусогнув массивный корпус, он придержал дверь, и на крыльцо вышел высокий парень в кожаной куртке, с сотовым телефоном в руке. Озираясь и при этом деревянно поворачиваясь всем корпусом, он направлялся к «мерседесу». За ним следовал молодой мужчина лет тридцати, гордо несущий на тонкой подростковой шее большую голову с черными блестящими волосами, зачесанными назад. Большеголовый был в черном пальто, распахнутом на груди, матово отливающем костюме и белой рубашке с галстуком. Он шел немного враскачку, как ходят слишком грузные люди или спортсмены. Надменно искривив рот и сверкая маслинами глаз, он что-то громко говорил молоденькой спутнице – почти девочке – в нелепо коротком платье и туфлях на чудовищных каблуках, с обожанием смотревшей на него сбоку.

Позади них, расслабленно выбрасывая впереди себя ноги, шагали четверо мордатых парней.

– Трогай, родной! – прошептал Дима и сжал плечо Бармина. – У «мерса» притормозишь на секунду! Все будет хорошо, парень! – сказал он скорее себе, чем Бармину.

Сутулый опустил стекло и приготовил оружие.

– Вот вы и встретились, – произнес Бармин, глядя исподлобья на вышедших из ресторана людей.

Он узнал большеголового. Это был тот самый благодетель, обещавший дать всем жителям города по корзине с едой и в одночасье установить в округе законность.

– Давай же! – прохрипел сутулый.

– Нет, не могу.

– А ты смоги, милый, дай правосудию свершиться! – Дима так пронзительно посмотрел на Бармина, что тот отвел глаза.

Когда «Волга» поравнялась с джипом, сутулый отрывисто скомандовал: «Тормози!»

Большеголовый был сейчас не далее чем в десяти шагах от них. Он что-то нарочито громко говорил и по-хозяйски трепал девушку за щеку, как это делают собаководы со своими четвероногими друзьями… И вдруг он замер.

Замер и повернул голову в сторону «Волги». Его приоткрытый рот искривился, и очередное слово, готовое сорваться с губ, завязло во рту. Он смотрел мимо Бармина – туда, где, навалившись грудью на дверь, хрипло дышал сутулый. Их глаза встретились. Молодой человек словно отказывался верить в то, что сейчас произойдет. На губах его появилась усмешка: он смотрел, смотрел и не мог оторваться от глаз сутулого…

Грянул выстрел, но Бармин его не услышал. Он лишь увидел, как маленькая вишня вдруг прилипла ко лбу большеголового и тут же дала алый сок…

Девица разразилась пронзительным криком, в ужасе прижав ладони к липу. Мордатые тут же упали на асфальт и подкатились к колесам автомобилей, прячась от стрелявшего.

Глаза большеголового закатились, будто он желал увидеть вишневую косточку у себя на лбу. Он стоял, покачиваясь, словно решая, в какую сторону упасть, и вдруг мешком рухнул навзничь, гулко стукнув мертвой головой об асфальт.

Казалось, эта дорога никогда не кончится.

За очередной грядой сопок следовала многокилометровая равнина, в конце которой за новой грядой сопок люди ожидали увидеть океан. Но тот все не открывался. Однажды увиденный с высокой вершины, он словно играл с людьми в прятки, удаляясь от них с той же скоростью, с которой люди приближались к нему. Сопки сменялись распадками, распадки плавно переходили в предгорья и вновь вырастали огромными черными холмами, покрытыми до середины легким пушком растительности.

Измученные безостановочным переходом штрафники с завистью поглядывали на Богданова, который сидел на броне тягача рядом с охранниками и держал на коленях голову больного корейца.

Майор был непроницаем, как сфинкс. Охранники пробовали завести с ним разговор, чтобы выяснить, кто он и как попал в штрафники, но Богданов упорно молчал, понимая, что, как только те докопаются до его прежней профессии, начнется новый раунд борьбы за выживание. Майор давно понял, что почти все пятнистые имеют криминальное прошлое.

Штрафники сделали привал, чтобы поесть и поспать. Но заснуть мало кому удалось: нервы были напряжены до предела, кроме того, сказывалось переутомление. Богданов ничего не ел и совсем не спал.

И все же они дошли.

Дошли именно тогда, когда об океане уже никто и не думал, улетев мыслями далеко-далеко с этой проклятой земли. А он, широкий и льдистый, распахнулся перед ними, как занавес, раскрылся, как двустворчатая раковина, повеяв ледяной свежестью в лица.

Штрафники закричали. Это был победный клич, в котором слышалось что-то утробное и неистовое. Они хотели тут же прибавить шагу, но отяжелевшие ноги не слушались…

У причала стояло старое грузовое судно. Пароход бодро пускал в небо тонкую струйку дыма, готовый отчалить. Шла посадка людей, напоминавшая бегство русских из Крыма во время гражданской войны.

Штрафники боялись опоздать. Им показалось, что пароход медленно отваливает от причала. Побросав мешки, люди бросились к берегу. Вездеход прибавил газу, чуть ли не наезжая траками на пятки отстающих.

Богданов видел перед собой пароход и не верил в его реальность.

Нет, так просто все это не могло закончиться!

Его не имели права отпускать живым с Объекта. Слишком много запретного он там видел. Видел и знал! И все же причал приближался. Уже можно было разглядеть членов команды, суетившихся на палубе. Они готовились отдать швартовы.

Но куда подевались сотни людей, которые шли сюда? Неужели все они поместились в эту допотопную калошу?!

– А где же народ? – глядя на судно, спросил Богданов.

– А ты как думаешь? – усмехнулся охранник.

– Неужели… в трюмах? Там же зерно да селитру возят!

– Вот! А теперь тебя с «косыми» повезут! Смотри, как бы они там тебя… Ха-ха-ха!

До берега оставалось около полутора километров, а винты судна уже пенили воду. Видя, что пароход готов отвалить от стенки, охранники открыли стрельбу в воздух, пытаясь привлечь внимание команды. Вездеход обогнал колонну и полетел к берегу. На капитанском мостике заметили тягач…

Охранники подтолкнули к трапу Богданова, который нес на плечах корейца, и направились навстречу бегущим из последних сил штрафникам. Им еще нужно было их построить и пересчитать. Сдать на судно они должны были всех…

Матрос палубной команды вел майора. Они спускались все ниже и ниже. Богданов тяжело дышал и то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Пароход казался вымершим.

Внезапно залаял, зачихал спикер. Штурман вызывал палубную команду наверх. Судно отчаливало.

– Теперь прямо и направо, парень! Там все ваши! – сказал майору матрос и по крутой лесенке поднялся наверх.

Богданов остановился. За его спиной слабо дышал кореец.

– Сам дойдешь? – спросил майор больного, усаживая его на ступеньку. – Здесь близко.

Тот утвердительно кивнул и пошел, держась за стенку. Богданов заметил открытый люк и крутую лестницу в машинное отделение. Из люка несло горьким жаром, оглушительно работал дизель.

Раздались торопливые шаги: это охранники вели в трюм штрафников. Майор ухватился за перила и нырнул в гремящую и пышущую жаром преисподнюю.

Тут суетились обнаженные по пояс мотористы. Богданов снял куртку и бросил ее в угол. Потом юркнул за машину, ища место, чтобы затаиться.

«Нет, в трюм я не пойду, – решил он. – Там, как в мышеловке, узкоглазые придавят меня. Надо найти нору!»

А пароход уже резал носом волну.

На палубе дежурили охранники. Подставляя лица крепкому ветру, они прогуливались с бака на корму и обратно, глядя на плывущий в дымке берег. Другие расположились внутри судна у железных дверей, за которыми маялись в тесноте сотни пассажиров.

Те, кто попал на судно первыми, ненавидели остальных, как-то сумевших уломать Блюма и прорваться на пароход. Настроившись на приятное морское путешествие, они неожиданно получили душную тесноту и нервотрепку. Да, их везли домой, но как?! Навалом, как пойманную сетями рыбу, еще живую, но уже обреченную на смерть и потому в бессилии бьющую хвостом по спинам и головам соседей!

Майор не знал, что ему делать. Он чувствовал нарастающую тревогу и почти физически ощущал притаившуюся рядом опасность.

«Нет, они не могут всех нас отпустить! – думал он. – Тем более меня! Сначала поставили к стенке, а потом взяли и отпустили?! Так не бывает! Объект – концлагерь, давильня, откуда на свободу выхолят только через трубу… И вдруг добренький Блюм выплачивает аванс и отпускает своих рабов на все четыре стороны?! Не верю!»

Бармин был в шоке. Ему казалось, что он сидит в кинотеатре…

– Гони! – орал ему в ухо Дима.

Сутулый больно стукнул Бармина рукояткой пистолета в шею, и тот пришел в себя. Зубоскал умоляюще смотрел на него. За «мерседесом» суетились мордатые, вытаскивая оружие.

Бармин включил скорость и рванул вперед.

Мордатые только этого и ждали. Двое из них тут же выскочили на проезжую часть и открыли по удаляющейся «Волге» беглый огонь из пистолетов. Джип вильнул от тротуара и помчался следом.

Светофоры были отключены, поэтому Бармин, не снижая скорости, летел сквозь город.

– Они нас догоняют! – крикнул он, наблюдая в зеркало заднего обзора огни джипа.

– Вряд ли! – усмехнулся Дима, оглядываясь. – Владимирыч, не скорби! – обратился он к сутулому. – Он получил то, что ему причиталось.

Бармин поправил зеркало: сутулый полулежал, болезненно согнувшись и спрятав лицо в воротник пальто.

Бармин выжимал из мотора все до последней капли. Он боялся, что джип сядет им на хвост, потом прижмет и выбросит на полосу встречного движения. Но джип не приближался, а отставал.

– Не бойся, Иваныч! – Дима похлопал Бармина по плечу. – У того автомобиля под обоими левыми колесами мои колючки. Так что далеко они не уедут. Не гони так! Не ровен час столб снесем!

Бармин готов был ехать по шоссе столько, на сколько хватит бензина. Но Дима остановил:

– Дальше КП. После двенадцати они проверяют все машины. Сворачивай направо.

Они бросили «Волгу» в лесу и пошли назад в город.

Бармин попросил отпустить его, но сутулый не обратил на эту просьбу никакого внимания. Дима пытался убедить Бармина, что, если он отколется от них, его тут же схватит милиция, которая, конечно же, начала поиск. Нет, из города теперь не выйти. Надо переждать, когда все уляжется и стражи порядка снимут с дорог дополнительные кордоны.

Бармина мутило. Он сказал Диме, что отказывается от своей доли, потому что не может брать деньги за убийство. Сутулый угрюмо посмотрел на Бармина.

– Иваныч, никто тебя убивать не собирается, – начал Дима, – но будет лучше, если ты останешься с нами хотя бы на сутки. Заодно отметим эту пулю в лоб! Был Мелех – и нету! – он положил руку на плечо Бармину. – Постарайся не думать о нас плохо. Хотя, конечно, хорошо думать о нас трудновато…

Часа через полтора они подошли к колодцу бомбоубежища.

– Не грусти, парень! – Дима заглянул в лицо Бармину. – Конечно, это было наше дело, но я не вожу автомобиль, а без колес нам бы крышка!

Бармин и Дима сидели на ящиках за столом, на котором, помимо керосиновой лампы, стояли тарелки с селедкой и хлебом, а также початая бутылка водки. Вторая, пустая, валялась на полу.

Сутулый прямо в одежде лежал на матрасе, гладя по голове тяжело вздыхающую под грудой тряпья девушку и шепча ей что-то на ухо. Девушку знобило, и сутулый пытался согреть ее своим теплом.

Дима уменьшил пламя фитиля и налил себе полстакана из бутылки.

– Ломает Полинку… Эта сволочь Мелех чуть не угробил девчонку! Выпьем? – он вопросительно взглянул на Бармина, задумчиво крутившего в руках свой стакан.

Бармин не возражал, и они молча выпили.

– Оставить ему? – Бармин кивнул на сутулого.

– Не трогай его, – зашептал Дима. – Ему не надо. Он не любит. Хотя есть повод: он наконец отдал долг…

– За что он его? – спросил Бармин.

– Расскажу по порядку. Андрей Владимирович – бывший военный. К сожалению, фото, которое ты видел в городе, сделано уже в заключении. Так что погоны отсутствуют. Васильев ушел из армии полковником. Основал фирму. Работали его люди много, но и получали много. А этот Леня Мелех – приблудный, через Полину, дочь Андрея, влез в дело. Да еще как влез! Крутился как заводной, сгорал на работе, умирая за честь фирмы, из кожи вон лез. Через год сделал его Андрей своим коммерческим директором, взял в долю. За Андреем производство, за Мелехом – ценные бумаги, а сверх того – тайно! – аферы с нефтепродуктами и спиртным. Несколько раз Андрей выкупал Мелеха у бандитов. Через два года в пайщиках они только и остались, остальные сдулись, свои доли Лене продали. Но пятьдесят один процент все равно у Андрея. И Мелех уже к нему в родственники лезет, Полину охмуряет, ужинает в доме и ночевать остается…

А тут выборы в областную думу. Убедил наш мальчик «папу» на выборы потратиться, чтобы ему, молодому и энергичному, в думу пролезть. Ухнули на это дело капитал, и оказался Леня во власти. Андрей расширяет производство, создает рабочие места с крепкой верою в будущее процветание отчизны, а сам знать не знает, что под боком у него зреет заговор. У Мелеха на стороне команда сложилась с собственными бойцами: кабаки, игорные заведения, рынок – все под колпаком. Подпольная водка и проститутки – тоже его.

Вот только Андреева доля в процветающей компании не дает мальчику покоя. И потом, никак не хочет наш офицер честное производство бросать и вкладывать средства в криминал… Словом, упорствует Андрей Владимирович, стоит на пути у Лени, как старый мир на пути прогресса. Ну, делать нечего…

В один прекрасный момент «сливает» Леня все средства компании Васильева вместе с кредитами в какой-то новый банк, сулящий гигантские проценты, и этот банк, как водится, мгновенно деньги эти отдает какой-то фирме под циклопический процент. Фирма тут же исчезает с горизонта, а банк, естественно, лопается мыльным пузырем.

Бросается Андрей Владимирович к Лене, почти зятю и депутату, мол, что ж ты, гад, сделал? А гад плечами пожимает, глазки крысиные бегают, мол, и сам не пойму, как это получилось. Глазки-то бегают, а улыбочка глумливая нет-нет, да искривит пухлые губы. Понял все Андрей Владимирович и на депутата с кулаками, а тот: караул, кричит, избранника народа убивают!

Схватили Васильева охранники Мелеха, милиция тут же подоспела – из соседней комнаты выскочила! А Васильев горячий, сопротивляется. Избили его, бросили в воронок и увезли. Посадили в СИЗО, завели дело: покушение на убийство, оказание сопротивления властям при задержании…

Тут же на квартире нашего офицера проводят обыск, и что же? В ящике стола незарегистрированный ствол с патронами, а в комнате Полины – наркотики. Всем в городе ясно как дважды два, что все это народный депутат подстроил, однако и следователи, и прокурор вмиг деревянными сделались – шьют дело белыми нитками и к здравому смыслу прислушиваться не желают. Раскрутили дело на всю катушку, раздули из искры пламя.

Дали Васильеву шесть лет. На суде он молчал, потому что пригрозили ему: если пикнешь, Полина за наркотики сядет. Судья липу следователей как должное принял, за хорошие бабки, естественно…

Все отнял Мелех у своего бывшего компаньона: и дело, и деньги, и детей. Хорошо, что жена Васильева к тому времени уже в могиле лежала, не видела этого надругательства.

Был у Андрея, кроме Полины, сын Сергей. Жил он отдельно от отца, занимался романской литературой. А тут – беда, отца посадили. Побежал Сергей к нашему народному депутату: просит сменить гнев на милость, мол, погорячился отец. А Мелех в лицо ему смеется: поздно, говорит, надо было ему посговорчивей быть, не вынуждать меня на крайние меры. Так и говорит открытым текстом, что да, мол, я его посадил и так будет со всяким… Понял Сергей, что Мелех все подстроил, и стал потихоньку документы на Мелеха собирать. Знакомый юрист помог ему сотворить бумагу, от которой никакому прокурору не отмахнуться, и поехал Сергей в Москву правду искать. И надо сказать, нашел понимание. Нагрянули из Москвы люди с погонами прокурорскими, и Мелех завибрировал, сам прибежал мировую предлагать. Но только Сергей ему шиш под нос и еще кое-что: копию магнитофонных записей своих неофициальных бесед с Леней, которая уже на столе у московской комиссии! Сергей к Мелеху всегда с диктофоном в кармане приходил. А ведь Леня чего только не рассказал о своих корешах в местной власти, об их делах подковерных…

Только вот Сергей оказался идеалистом, верящим в справедливость. Поначалу машина правосудия вроде закрутилась: начали пересмотр дела Андрея, вызвали на допрос товарища народного депутата и собрались взяться за остальных, но прокурор лег с инфарктом в больницу, а в Москву стали писать о готовящейся расправе в духе тридцать седьмого года… Забуксовало дело. Московская комиссия вдруг срочно отбыла в столицу. В общем, дело Мелеха спустили на тормозах, а Сергея через неделю убили…

Тогда же Мелех отправился на «уик-энд» в зону, где шил тапки Андрей Васильев, чтобы со слезами на глазах поведать тому о несчастном случае, унесшим жизнь бедного филолога. Леня хотел раздавить, морально уничтожить Васильева. Он намекнул бывшему компаньону, что сиротка Полина, за которой он по старой памяти «приглядывает», вот-вот станет законченной наркоманкой.

Именно тогда Андрей и поседел.

Почему Мелех вдруг так возненавидел Андрея? Ну, обманул он Васильева, кинул, подставил, а потом и вовсе упрятал невиновного за решетку – можно и успокоиться на этом… Но откуда эта патологическая ненависть?! Наверное, дело в том, что Мелех изначально был человеком с дыркой внутри, человеком ненависти, по сути – античеловеком. А это дело раскрыло его. Увидел Леня собственное нутро и ужаснулся. Но не может человек носить в себе бездонную мерзость! Ведь и Мелех когда-то думал о себе возвышенно, фантазировал, героями книжными восхищался, примеривая на себя их поступки. А тут не геройство, а подлость, изобретательная и безграничная, как вселенная. Нет, невыносимо это!

И возненавидел Леня Андрея, открывшего Мелеху настоящего, сокровенного Мелеха. Главный свидетель мелеховской тайны не мог жить с ним в одном мире.

Лене удалось посадить Васильева, но ему не удалось раздавить в нем человека. И даже за решеткой он был слишком опасен. Втройне опасен, поскольку у него было отнято все: дело, деньги, дети – и ему нечего было терять.

Для депутата запахло паленым. Поэтому он вошел в контакт с воровскими авторитетами и «заказал» им Васильева. Говорят, громадные деньги отдал…

Богданов метался по машинному отделению. Нет, спрятаться здесь было невозможно. И температура воздуха была под пятьдесят градусов. В ушах гулко стучала кровь, все тело покрылось липким горячим потом. Нужно было поскорей выбираться отсюда.

По той же лестнице он поднялся вверх и хотел вылезти из люка, но буквально в метре от себя увидел спину охранника. Откуда-то доносились крики: это запертые в трюме косые пытались выбраться в коридор. Охранники не собирались их выпускать: они матерились и прикладами автоматов загоняли остатки косых в трюм, но те, как фарш из мясорубки, вываливались обратно. Раздались выстрелы, оглушительно резонируя в переборках. Это охранники стреляли поверх голов. Косые волной отпрянули, и охранники задраили стальную дверь.

– Надо бы сказать вахтенному штурману, чтобы открыли верхние люки, а то они задохнутся! Как потом отчитаемся? – сказал кто-то из охранников.

Майор вновь скользнул в машинное отделение. В коридорах у него не было шансов, но и здесь его неминуемо должны были обнаружить… Возле слушающего дизель моториста была еще одна лестница. Богданов решил попробовать. Погрузив руки в масло и вытерев их о майку, он, не прячась, двинулся к этой лестнице, стирая пот со лба и щек. По пути он схватил висевшие на крючке наушники и надел их. Моторист, занятый своим делом, не обратил на него внимания.

Перепрыгивая через ступеньки, Богданов выскочил на палубу под ледяной ветер и тут же столкнулся с охранником. Тот шагнул к нему и остановился.

– Уф, запарился! – пожаловался майор. – Дай закурить, земеля!

– Ты откуда взялся? Я тебя что-то не припомню. Вроде неделю вместе плавали… – охранник уставился на Богданова.

– Так я все время там, – майор показал пальцем вниз, – в аду был. Так что могли и не встретиться.

Парень молча вытащил сигареты и недовольно протянул их Богданову. Он пытался вспомнить это худое скуластое лицо со шрамами и седой бобрик…

Богданов не спеша размял сигарету и с удовольствием затянулся. На море был штиль. Над трубой и снастями, как почетный эскорт, реяли чайки. Кто-то из иллюминатора с нижней палубы бросал им куски хлеба.

– Слушай, земеля, а с чего это вы решили столько народу за раз вывезти? Пароход-то не резиновый! Они там, в трюме, сейчас, наверное, как пауки в банке, – друг другу головы откусывают!

– Это не мы решили. Начальство. Так дешевле, да и хлопот меньше: сам знаешь, как возить этих корейцев! – нехотя ответил охранник.

– Так что мы, значит, всю эту банду так и повезем на Материк? Или, может, – Богданов хитро улыбнулся, – на необитаемый остров высадим?

– Хорошо бы на остров! Я бы их навсегда там оставил! Для общей безопасности!

– Понятно тогда, зачем вам автоматы. Они ведь и корабль захватить могут!

– Ты, дядя, много говоришь, – хмуро сказал охранник. – Иди занимайся своим делом! Давай-давай!

Подмигнув охраннику, Богданов открыл первую же дверь и вошел в коридор. С камбуза несло подгоревшей пищей, гремела посуда. Задраив за собой дверь, майор огляделся. Он стоял в коридоре, вдоль которого тянулись каюты. Майор осторожно взялся за ручку ближайшей к нему двери и подергал. Дверь оказалась закрыта.

Крадучись майор дошел до середины коридора и тут услышал совсем рядом чьи-то дробные шаги. С нижней палубы сюда поднимался кто-то из членов команды. Не раздумывая, Богданов бросился вверх по лестнице. Он все еще не знал, что ему делать, и хотел только одного – спрятаться.

На следующей палубе находились двери рулевой рубки, радиостанции и кают. Вслед за ним кто-то поднимался: Богданов увидел лохматую с проседью голову. Схватившись за ближайшую дверную ручку, он потянул ее вниз. Щелкнув замком, дверь открылась. Вваливаясь в каюту, Богданов взглянул на картонную табличку со старательно выведенным на ней красным карандашом словом «Капитан».

В зоне на Васильева покушались дважды, но неудачно. После смерти сына он стал как робот – перестал чувствовать боль и ничего не боялся. В нем словно сгорела душа, и если б не память о том, что на воле осталась дочь – беззащитная и одинокая Полина, которой грозит смертельная опасность, – он бы, пожалуй, удавился. Сознанием Васильева овладела идея мщения. Месть стала кровью, стучащей ему в виски.

Когда однажды в конце рабочей смены к скамье, на которой он отдыхал, подошли двое с папиросками, глумливо улыбаясь и пряча руки в карманах, он не испугался и понял, что пора действовать. Сбросив оцепенение, Васильев с усмешкой посмотрел на урок и зашагал в дальний угол ангара – за штабель шестиметровых бревен.

Урки переглянулись и, хохотнув, двинули следом: овца сама шла на заклание. Через несколько минут, тяжело дыша, в строй встал лишь Васильев. Урок обнаружили на бревнах. У обоих были проломлены головы.

После этого случая в глазах Васильева загорелись диковатые огоньки, а на губах появилась блуждающая улыбка. Урки всерьез побаивались коммерсанта Васильева и сторонились его. В зоне не находилось добровольца, который бы выполнил заказ с воли. Наконец объявились два отморозка с мутными глазами на бессмысленных лицах.

Перед отбоем они затеяли с Васильевым драку и вытащили приготовленные заранее заточки, но Васильев сломал об одного из них табурет, а второго кинул спиной на угол кровати. Отморозки уползли, затаив лютую злобу, а Васильев перестал спать по ночам, поджидая мутноглазых. И как-то ночью дождался.

Одному из них удалось проткнуть Андрею бок, но Васильев захохотал. Он не почувствовал боли.

Вырвав заточку из руки изумленного урки, он принялся колоть ею отморозков. Истекающие кровью урки были в ужасе: они так и не смогли понять, почему Васильев смеется…

Теперь он снова жил! Месть питала его и толкала его кровь. Выжигающая изнутри, как расплавленное олово, она держала его на поверхности жизни, отключив в мозгу страх и боль.

Васильеву должны были добавить срок, и теперь Мелех мог успокоиться: его бывший компаньон оставался в тюрьме пожизненно. Но Леня нервничал: только гроб с телом Васильева устроил бы народного депутата.

С тяжелой раной Васильев лежал в больнице. Санитар предупредил его, что в третий раз осечки не будет, люди с воли прилично приплатили за него паханам.

Васильев не боялся смерти. Он боялся, что не успеет убить Зверя. Мало того, что за него теперь всерьез брались паханы, хирург, латавший Андрея после схватки с урками, сообщил, что обнаружил у него злокачественную опухоль. Жить ему осталось примерно…

И Андрей сбежал на третий день после операции, когда швы еще только-только схватились и никто из медицинского персонала не мог ожидать от прооперированного такой прыти. Вырвав из вен иглы капельниц и позаимствовав у какого-то врача халат с шапочкой, он не торопясь вышел из больницы, сел в медицинский рафик и, ненароком показав шоферу скальпель, попросил провезти его через проходную. Васильев ни секунды не сомневался, что побег ему удастся…

И ему повезло. Никем из охраны не замеченный, миновав все КП, он остановил на шоссе дальнобойщика. Водитель спрятал его среди ящиков с рыбой и, едва не заморозив, провез через милицейские кордоны, выставленные на окрестных дорогах.

Было раннее утро. Сообщение о побеге Васильева еще только шло к Мелеху, а Андрей Владимирович был уже в городе и подходил к своему дому в белом больничном халате поверх синей пижамы.

Болезненно ссутулившись и прижимая ладонь к незажившей ране, Васильев нажал на кнопку звонка своей квартиры. В кармане у него лежал скальпель. Васильев был готов ко всему.

Ах, как он хотел, чтобы дверь ему открыла Полина! Он был согласен и на то, что дверь откроет Мелех, тогда бы все можно было разом решить…

Но дверь открыл пьяный детина со слипающимися от сна глазами. Детина был приставлен к Полине Мелехом, который к тому времени выполнил свою угрозу – посадил Полину на иглу. Отчасти это было сделано и для того, чтобы оправдать действия местной милиции перед очередной московской комиссией: ведь в комнате девушки милиционеры когда-то «нашли» наркотики…

Если бы народный избранник мог предположить, что его бывший компаньон сбежит, он бы непременно засунул Полину в какой-нибудь сырой погреб и держал бы там в качестве заложницы.

Но Мелех был уверен, что компаньону конец, ведь лагерные авторитеты получили такие деньги! Народный депутат верил в силу денег больше, чем в третий закон Ньютона!..

Васильев увидел за спиной быка испуганную Полину, и у него отлегло от сердца. Бык попытался было вытолкнуть санитара с порога, но не рассчитал своих сил… Он только и успел, что открыть рот от изумления.

Андрей помог плачущей дочери одеться, оделся сам, прихватил кое-что из небольшого тайника, и они покинули квартиру. Телефон уже раскалился от звонков – люди Мелеха хотели предупредить сторожа, что их враг сбежал из лагеря.

Куда податься больным и гонимым людям, у которых отняли здоровье и будущее?

Они пошли к человеку, некогда питавшему симпатию к Полине. Правда, тогда Андрей Владимирович не желал, чтобы его дочь встречалась с бездельником Димой Кориным, который только и мог, что читать книжки, скалить зубы да ходить в научно-исследовательский институт, зарабатывая там на буханку хлеба в день и папиросы.

Васильев все рассказал Диме: и о том, за что его посадили, и как он жил в зоне, и как сбежал оттуда, но главное, что сделал с ним и его детьми Леня Мелех. Добродушный бездельник не помнил зла, он с радостью приютил Васильевых, не думая о том, что это может быть опасно для него самого.

Около недели Андрей Владимирович с дочерью зализывали раны на квартире Корина. Васильев лежал на диване, прислушиваясь к своей разраставшейся внутри болезни, а Дима как мог помогал Полине, у которой началась жестокая ломка. Днями и ночами он, счастливый оттого, что ухаживает за любимым человеком, не отходил от девушки ни на шаг, лишь порой выбегая из дому за продуктами. В настоящий момент Дима нигде не работал – его институт закрыли, и он время от времени разгружал вагоны и разносил газеты.

Угнетенное состояние у Полины не проходило. У нее была тяжелейшая депрессия. Требовалась доза, и Корин, взяв деньги у Васильева, отправился ее добывать.

И тут их обнаружили люди Мелеха.

Недаром Леня контролировал в городе оборот наркотиков. Он знал, что рано или поздно Полина или Васильев появятся на одной из точек, где крутились продавцы зелья. Все торговцы были предупреждены…

Просторная каюта была разделена пополам тяжелой занавеской. В левой части, за полупрозрачной перегородкой, текла вода. Хозяин каюты, фыркая и отплевываясь, принимал душ.

Богданов на цыпочках прошел направо и сел на неприбранную кровать с разбросанными поверх грязных простыней мятыми банками из-под пива и кусками вонючей вяленой рыбы.

На стуле рядом с кроватью висел синий китель, на самодельных погонах красовались три отливающие желтым металлом полоски, вероятно, вырезанные из фольги от чайной заварки.

Стены каюты были увешаны портретами замечательных людей и киногероев, среди которых Богданов сразу приметил профиль Наполеона и торс «терминатора» Шварценеггера с горящим красным глазом. Остальные – крепкие ребята с оружием в руках и монстры из фильмов ужасов.

Капитан отфыркивался и по-бабьи – с охами и повизгиванием – выражал свое удовольствие. Наконец он завернул краны. Из-за перегородки донеслось пение: «На земле весь род людской… » и оборвалось. Капитан застыл перед зеркалом: лицо его стало сурово и значительно. Вобрав в легкие побольше воздуху, он втянул под грудную клетку дряблый кругляш живота, согнул в локтях руки, напрягая бицепсы и с досадой глядя на копеечные бугорки. Несколько секунд он критически разглядывал свое изображение, наконец со стоном выдохнул и сокрушенно покачал головой.

Причесывая редкие волосы обломком расчески, капитан пытался замаскировать свою обширную лысину, но получался тришкин кафтан: то там, то здесь предательски выскакивала отполированная белизна. При этом капитан что-то бормотал себе под нос. Богданов прислушался.

– Нужен поступок! – говорил капитан, с прищуром глядя в глаза своему недостойному отражению. – Поступок – вот что делает нас настоящими. Ты не согласен? Зарубить старуху-процентщицу – значит стать тем, кем ты должен быть от рождения! Это значит освободиться! Старуха с разрубленной головой – цыпленок, не более. Тьфу, опять эта старуха! А ты ведь тоже цыпленок! – он погрозил своему отображению пальцем. – Ну скажи, в чем же тут каяться? Топор под полой сюртука – это лишь первый шаг к самому себе! Аз есмь образ и подобие, слышишь, ты? Я подобен Ему! То есть Он – это я, а я – это Он. Неужели никто, кроме меня, до этого не дошел?! О, теперь я никогда не умру! Впереди настоящая работа – Страшный суд! Ха-ха-ха! Довольно стирать с себя чужие плевки! Пора совершать поступки! Меня не нужно уговаривать убить цыпленка… Кто здесь?! – вдруг страшно закричал он и попятился к рукомойнику. – Кто вы?! – спросил капитан, закрывая лицо руками. – Это ошибка, я держал язык за зубами! Никто ничего не знает! Не убивайте…

Капитан умоляюще смотрел на Богданова.

– Не бойтесь! Я не собираюсь вас убивать! – Богданов отодвинул занавеску.

Капитан густо покраснел. Он был в коротком шелковом халате с драконами, обнажавшем его кривые узловатые ноги. Капитанское брюшко безвольно висело над синими семейными трусами. Жидкие пряди разъехались на сверкающем черепе. Капитану было стыдно за свою минутную слабость. Наконец он взял себя в руки.

– Не собираетесь? – тяжело дыша, спросил капитан. – Так вы не от Блюма? Нет? Тогда что вы здесь делаете?! – пронзительно закричал он, отпрыгивая к двери. – Как вы сюда попали?

– Успокойтесь! – сказал майор. – Я пришел предупредить вас!

– О чем? Что вы мне голову морочите! Выметайтесь отсюда! А ну! Во-он! – визгливо кричал капитан. – Ваше дело – охрана! Придется доложить о вас кому следует!

– Я не охранник! – Богданов с досадой смотрел на капитана. Он боялся, что кто-нибудь сейчас услышит этот визг. – Я оттуда, снизу!

– Снизу? – не понял капитан. – Из бездны огненной…

– Из трюма.

– Но там косые?! А впрочем… Ах вот как! – всплеснул руками капитан. Глаза его как-то странно блеснули. – Так о чем вы хотели меня предупредить? – перешел он на шепот, с интересом рассматривая Богданова.

– Нам грозит опасность. Блюм никого не отпустит на Материк, Мы много знаем! Понимаете?

Диковатые глаза капитана то стремительно разбегались, то вновь сбегались под густыми бровями, как парочка нахальных тараканов.

– Верно, опасность! Я согласен с вами!

– Надо что-то делать. Ведь вы – капитан этого судна! Думаю, охранники рано или поздно. пустят в дело оружие и всех тут перебьют.

– Правильно! И разделят между собой наши макароны! – Капитан хохотнул. – Да что же вы от меня-то, сирого, хотите? – вдруг безо всякого перехода истерически закричал он. Однако тут же глумливо улыбнулся. – Нет, вы, конечно, правы! Нам грозит смертельная опасность! Блюм наверняка послал на пароход убийцу, который караулит меня на камбузе! Или в туалете! Огромный человек с топором за спиной! Что же делать? – простонал капитан и зашептал: – Я знаю что! Надо прятаться. Поглубже. Под пайолы! Или делать вид, что мы ничего не знаем, верно?

– Что вы мелете! – рассвирепел Богданов. – И вас, и вашу команду, и косых – всех убьют!

– Да-да-да-да, мой друг, верно! – Капитан заметался по каюте, прижав к груди брюки и рубашку. Потом остановился, проникновенно глядя на гостя: – Может, бросимся в океан? Лучше честно утонуть, чем прятаться от топора! Давайте бросимся в пучину! Это как сон!

– Вы можете связаться с берегом и передать сигнал бедствия? – спросил майор.

– Бедствия?! Но мы еще на плаву, голубчик! Игра должна быть честной!

– Свяжитесь с берегом! – сухо сказал Богданов.

– С каким берегом! – воскликнул тот. – У нас и рации-то нормальной нет! Так, что-то вроде любительского передатчика! Здесь все продумано. О, этот Блюм! Вот что, – вдруг затараторил он, – мы сейчас же спустим плотик! Потихоньку! Хотя бы мы с вами спасемся! – В глазах капитана зажигались и гасли дьявольские искорки. – Всех не спасти! Они обречены! Илья Борисович однажды оставил меня в преферанс без трех, а потом сам спокойно сыграл мизер! – Капитан стал срывать со стены картинки. – Их тоже возьмем с собой! Это настоящие люди. Это не обременительно, они легкие. Будем коротать с ними в тундре долгие вечера у костра! – сказал он с виноватой улыбкой. – Я отдам вам свое теплое белье. Дать ему мою меховую куртку и пыжика или оставить себе? – размышлял он вслух. Богданов молчал. – Нет… жалко. Но ничего, по дороге выльем на вас пару ведер солярки – это даже лучше, чем мех! Для терпящих бедствие моряков солярка – первое дело! Что вы так на меня смотрите? – Капитан нервно хохотнул. – Сейчас у команды чай. Пройдем на корму и бросим плотик! Вы знаете, что такое плотик? Это такой чудесный резиновый дом, уютное гнездышко моряка!

Неожиданно глаза его перестали сверкать, лицо осунулось и потемнело. Капитан нахмурил брови.

– Почему он не назначил меня капитаном?! – Взгляд его тоскливо заскользил по стенам каюты, на мгновение остановившись на майоре как на неодушевленном предмете. – Нужны профессиональные знания и опыт? Не спорю! Но еще нужней воля! Моя железная воля! – Капитан выдвинул вперед свой скошенный подбородок. – Только я смогу провести этот корабль среди льдов! Я им еще покажу, кто здесь настоящий капитан. Они еще увидят гордого альбатроса в смертный час!

– В смертный час? – Богданов с удивлением смотрел на него.

– Да. Час икс, момент истины!

– Но когда?

– Когда они встанут над пылающей бездной!

– А если они… не захотят вставать над бездной? – осторожно спросил майор.

– А их никто и не спрашивает! – капитан с мстительной радостью посмотрел на гостя. – Они уже встали! Просто пока не знают об этом. Жизнь, трепыхающаяся на булавке смерти… Крики, вой, мольба, тянущиеся к небу руки… И рядом – ледяное молчание человекобога. И нет добра и зла; все это за гранью личности, готовой на поступок! Им не нужен бог на капитанском мостике… Что ж, теперь им придется ползти ко мне на брюхе. Нельзя не прозреть, чувствуя на спине дыхание безносой! Фу-у! – с облегчением выдохнул капитан.

– И… что будет потом, когда они приползут к вам? – Богданов старался не смотреть в глаза капитану, чтобы не спугнуть его излияний.

– Когда приползут… – Капитан нахмурил лоб. – Потом прилетит вертолет. Но человекобогу не нужен вертолет! – закричал он. – Мне ничего не нужно: я поведу этот корабль сквозь все глубины. Я покажу им бездну! Ха-ха-ха! Кто это надумал спасать бессмертного?!

– Судно погибнет? – тихо спросил майор.

Капитан надменно посмотрел на гостя.

– Желаете покинуть судно до срывания масок? Извольте! Можете выходить на палубу и нырять за борт. Но прежде запаситесь спасательным кругом. Берег там! – Капитан указал на мутный иллюминатор. – Да, и хорошенько умойтесь в солярке! Вода за бортом бодрящая! Что вы так смотрите на меня?

– На палубе охрана. Я не могу выйти.

– Ах… вот в чем дело! Вы сами-то кто и откуда? – капитан брезгливо смотрел на Богданова.

– Работал на Объекте. В шахте.

– А вы неплохо сохранились на этой работе. Скажите, но как же вы… А впрочем, это уже не важно. Я вас понимаю: страх неизведанного, неспособность на поступок. Что ж, извольте, я провожу вас наверх.

– Но как же все-таки быть с остальными? Там, в трюме, сотни.

– Там косые. Злые и жестокие человечки, дети с лицами стариков! Грязные твари с мохнатыми лапами… «Русский, я отрежу твою голову!» – вот что это такое. Что вам до них?! И потом, кто хочет спастись, не думает о человечестве! Хотя какое там человечество… Его давно уже нет! Остался лишь человеческий материал, белковая масса, что-то вроде сообщества личинок! Вы видели личинку муравья? У нее нет памяти и, главное, – боли! Чтобы заставить личинку быть человеком, нужен укол! Пусть они почувствуют боль, может, тогда вспомнят, что такое человек!

Через час после того, как Корин купил заправленный шприц, народный депутат вычислил место нахождения беглого и его дочери. Ему было известно, что Корин когда-то питал к Полине серьезное чувство. Об этом со смехом рассказывал Мелеху сам Андрей Владимирович. Но Корин наркотиков не потреблял. А если это так, рассуждал Мелех, то для кого же шприц, да еще срочно и за любые деньги?!

Мелех послал к квартире Корина разведчика, который полдня слушал, что происходит за дверью. Вечером к его дому подкатил джип, из которого вышли четверо быков…

Васильев из окна заметил их, схватил Полину в охапку и, предупредив Корина, выскочил на лестничную площадку. За ним едва поспевал сам хозяин квартиры, прижимая к груди ворох верхней одежды, снятой впопыхах с вешалки.

Они успели хлопнуть чердачной дверью прежде, чем быки вышли из лифта…

Стриженые молодцы перевернули Димину квартиру вверх дном, а потом подожгли ее. Огонь вырывался из окон квартиры, а во дворе среди зевак стояла четверка низколобых громил, ожидая, что хозяин вот-вот появится и они его схватят.

Корин не появился, и Васильев с дочерью пропали.

Недели две Мелех ждал визита бывшего компаньона. Но тот не напоминал о себе. И Мелех расслабился: а был ли мальчик? Действительно, возвратился ли в город Васильев? Может, он утонул в одном из лесных болот, куда его загнали милицейские ищейки? Но кто тогда убил сторожа?! Полина в состоянии наркотического опьянения! Прикончила и сбежала с Кориным из города!

Мелех с удовольствием обманывал себя…

Неожиданно пришло неприятное известие: судья, тот самый, который рассматривал дело Васильева, скоропостижно скончался. Взял и умер у себя на даче от сердечного приступа. И с чего бы ему умереть?! Все у мужика было хорошо: вторая жена вдвое моложе, вторая зарплата, которую платил ему Мелех… А тут на тебе – найден в неестественной позе на диване: вжавшимся в спинку и с перекошенным от страха ртом. Кто же его так напутал?

Без сомнения – беглый!

Мелех завибрировал, как муха на нитке. Страх поселился у Лени под ложечкой и теперь каждую ночь выползал оттуда липкой змеей…

Милиция денно и нощно прочесывала город, но никого, кроме вшивых бомжей, в камеры не привозила. Омон проводил рейды по злачным местам города и устраивал облавы на рынках, щедро надевая наручники и раздавая удары направо и налево.

Что и говорить, эти милицейские рейды, затеянные ради того, чтобы уберечь Мелеха от Васильева, больно били по народному депутату. Мелех нес убытки! ОМОНовцы хватали торговцев наркотиками, а оперативники требовали от прокурора ордера на аресты ближайших соратников народного депутата Леонида Мелеха.

Мелех терял деньги и тратил нервы, а Васильев как в воду канул. Мелех стал взвинченным, как беременная сука. Он по любому поводу мог ударить человека. Всегдашнее везение стало покидать избранника народа…

И тут грянул гром.

В сырую холодную яму скоропостижно опустили Лениного лучшего друга – толстого мента, возглавлявшего городское управление внутренних дел. Смерть полковника милиции потрясла народного депутата: его глаза по-крысиному забегали, губы страдальчески искривились и задрожали.

Нет-нет, этой кисло пахнущей свиньи в погонах Лене было не жалко. Ему стало жалко себя. Ведь убийца неторопливо и по-хозяйски подбирался именно к нему. Приговорив Мелеха к смерти, он хотел сначала измучить его ожиданием, измотать смертным страхом. И всемогущий народный депутат не мог ему помешать…

Десятки людей ежедневно рыскали по городу, встречаясь с бандитами, ворами и бомжами, в поисках Васильева. Но тот исчез, словно и не было его.

И все же Васильев был неподалеку. Леня это чувствовал и не мог взять себя в руки. Окруженный охранниками, он сидел в своей загородной резиденции и истерично кричал на соратников.

Деньги отошли для него на второй план. На первый план выступило дуло пистолета и зловещая усмешка убийцы, неожиданно появлявшегося из стенного шкафа в спальне… Этот кошмар терзал Мелеха каждую ночь. Охраняемый десятком вооруженных людей, он в любой момент ожидал тяжелого стука в дверь.

Соратники Мелеха были безучастны и втихаря ждали исхода дуэли хозяина с тенью…

От страха быть отравленным Мелех нанял «грибного» человека, вкушавшего вместе с народным депутатом за одним столом и при этом отвратительно рыгавшего. Мелех с радостью раздавил бы этого хама, если бы ему нашлась замена…

«Грибной» человек был бы перебором в мерах предосторожности, предпринятых Мелехом, если бы народный депутат уже не познал коварство врага, наказавшего его лучшего друга воистину иезуитским способом.

Капитан натянул мятые брюки, надел грязноватую рубашку и, завязав на горле узел черного галстука, решительно влез в китель с нарисованными погонами. Затем благоговейно взял фуражку с крабом и попробовал натянуть ее на макушку. Размер был слишком мал. Капитан выругался, несколько раз ударил фуражку кулаком и вновь попытался втиснуть свой шарообразный череп в суконный обруч. Капитан покраснел от ярости: эта вещь не слушалась его, бога. Наконец фуражку удалось надеть. Правда, она сидела на голове капитана, как тюбетейка на аксакале. Капитан собирался выйти из каюты, но увидел, что на ногах у него стоптанные кожаные тапки. Еще несколько минут он возился с вонючими носками и ботинками, без остановки ругаясь.

– Капитан – лицо корабля. Представьте, если б они увидели меня в тапочках! Матросня тут же кинулась бы воровать с камбуза продукты… Подлый народ, морские свинки, инфузории… Не отставайте!

Капитан шагнул в коридор.

Немного помедлив, майор вышел следом. Громко стуча каблуками, капитан вполголоса что-то страстно доказывал самому себе. Богданов не знал, что ему делать: капитан явно бредил…

Он шел, фиглярски выбрасывая ноги и пританцовывая. Оказавшись на палубе, стал воровато озираться, потом засеменил к корме, всякий раз ныряя под квадратные иллюминаторы. У последнего иллюминатора капитан скорчил страшную гримасу, прилип носом к стеклу, ожидая, когда хозяин каюты ненароком повернется к нему.

– Не отставайте! – командовал он. – Сами же сказали, что хотите спастись! Сначала сюда! – Капитан указал Богданову на бочки, привязанные к железной лестнице, ведущей к кабине лебедочника. – Открывайте крышку и вставляйте шланг. Теперь сосите! Смелее! Вы должны облить себя соляркой! Не меньше двух ведер! В этом ваше спасение!

– Вы серьезно? – Богданов посмотрел на смятое ведро, потом перевел взгляд на капитана, вздрагивающего и переминающегося с ноги на ногу.

– А вы как думали? – затараторил капитан, брызжа слюной. – Вам ведь придется бросаться в ледяную воду! В такой воде через две минуты вы станете как мороженая говядина. Зато с соляркой никакой холод не страшен! Как тюленю! Вы видели тюленя? Правда, есть опасность сгореть синим пламенем. Как? А если я закурю и по забывчивости брошу вам за шиворот непогашенную сигарету! Тогда – без трех и канделябром в морду! – Как свечка сгорите!

Он схватил ведро с черной от грязи соляркой, в которой матросы отмывали руки, и собрался окатить Богданова, но, встретившись с ним глазами, поставил ведро и сказал:

– Ну, как знаете! Сам задумал спасаться, а сам…

– Лучше я воспользуюсь вашим вертолетом. Майор выжидательно смотрел на капитана.

– Вертолетом? – Тень пробежала по лицу капитана. Он скорбно посмотрел на Богданова, потом презрительно хмыкнул и пошел вперед.

На корме стоял охранник и глядел на кипящие буруны, шлейфом тянущиеся за пароходом. Охранник удивленно уставился на капитана и сопровождающего его человека.

– Куда? – прохрипел охранник.

– Прочь с дороги! – взвизгнул капитан и привстал на цыпочки, готовый по-петушиному наброситься на него. – В сторону, личинка! Эй, где вы там! – крикнул он майору, собравшемуся юркнуть за бочки. – Бегом ко мне!

Богданов, потоптавшись, вразвалочку пошел на корму. Кажется, этот идиот сдал его…

Охранник, хохотнув, грубо толкнул капитана в грудь. Тот откачнулся, но не упал.

– Ты должен быть сейчас в столовой! – закричал капитан охраннику.

– Почему? – усмехнулся тот.

– Не почему, а для чего! Для того, чтобы вот ему, – капитан показал рукой на Богданова, – бежать с корабля. Крысы всегда бегут первыми! Понятно? Эта личинка хочет жить!

– Ты кто? – спросил охранник майора.

– Пассажир.

– Что?! Пассажиры в трюме! Как ты здесь оказался?

– Просочился! – услышал Богданов из-за спины чей-то сипловатый голос. К ним со стороны надстройки приближался охранник лет пятидесяти, грузный и седой. Чуть дальше трое вооруженных людей садились на скамью, доставая сигареты. – Внизу уже начали выдачу пайка. Ты, парень, рискуешь остаться без провианта! А, Кутик, и вы здесь? – добродушно обратился он к капитану.

– Не Кутик, а капитан Кутик! – взвился Кутик.

– Хорошо. Капитан, что вы здесь делаете? – охранник сделал упор на слове «капитан».

– Вот он собирается покинуть судно! – сказал Кутик, с трудом сдерживающий себя. – Этот человек не готов на поступок! Его страшит открытое лицо смерти. Дайте ему бежать!

– Я – не против, – спокойным голосом заговорил пожилой охранник. – По мне, пусть сигает в море, но только после прибытия в порт, когда я за товар отчитаюсь. – Пожилой смотрел на Богданова и добродушно усмехался.

Майор не ожидал такой реакции охранников. Он был уверен, что его в лучшем случае изобьют до крови.

– Никакого порта не будет, – пробурчал Богданов и посмотрел в глаза пожилому.

– Почему?

– Спросите вот его, – Богданов показал на Кути-ка. – Неужели вы не понимаете, что Блюм никого отсюда не отпустит?

– Уже отпустил, – сказал пожилой. – Говорят, даже аванс выдал. Ты просто устал, парень.

– Нет.

– Ну и что же с нами будет? – насмешливо спросил охранник.

– Не знаю! – Богданов бросил взгляд на торжествующего Кутика.

– Если не наткнемся на риф, то как-нибудь до порта дотелепаем. Гарантирую! Тем более ледовая обстановка нам благоприятствует. – Охранник внимательно посмотрел на Богданова. – Выходит, крыша не у одного Кутика едет…

Богданов промолчал.

– У вас там, на Объекте, все какие-то шальные! – встрял в разговор молодой охранник. – Везли сюда народ: вроде люди как люди, хоть и после отсидки. А увозим шизиков! Да кому вы нужны, дядя? Ты своей бестолковкой подумай!

– Нет, тонуть я не согласен! – засмеялся пожилой, хлопая Богданова по плечу.

– А вашего согласия и не требуется, – устало сказал майор.

– Твой котелок, парень, перегрелся. Пошли, я тебя провожу.

Пожилой охранник легонько подтолкнул Богданова в плечо и повел его к двери.

– Ты на Кутика не обижайся! Он шизик! Даже в больнице лежал!

– Капитан – шизик?

– Да не капитан он. Просто табличку себе на дверь повесил и погоны нарисовал. Он здесь вроде массовика-затейника. Илья Борисович уговорил нашего капитана взять его на судно. Голова у Кутика кипит, как чайник. Он на Объекте инженером был. Однажды «косые» побежали и его в заложники взяли. Голову отрезать обещали. Ну, он и того… спятил. Потом с ним один медик экспериментировал. Лечил! Аптекарь. Слыхал о таком? Известный химик! – Охранник усмехнулся. – Очень этот Кутик своей дружбой с Блюмом гордится. Говорит, что Блюм в нем нуждается. Все истерики закатывает, что не признаем в нем капитана. Блюм попросил потерпеть его до конца рейса. На берегу им займутся люди в белых халатах… Они подошли к двери.

– Неужели вы не понимаете, что Блюм не отпустит нас?! – произнес Богданов.

– Брось, парень! У нас приказ доставить всех вас в порт да еще проследить за порядком при получении денег!

– Но тогда зачем тут вы, и с автоматами?

– А как, по-твоему, можно справиться с косыми? Половина из них – люди без паспорта, вторая половина – уголовники. Я же их и вез сюда. Ох, и натерпелись мы с ними в дороге! – Охранник покачал головой.

Они прошли коридор и начали спускаться по лестнице. Охранник вел Богданова в трюм. Мерно работала машина, заглушая чей-то отдаленный смех. Судно чуть покачивало. Неожиданно палуба на миг ушла из-под ног; Богданова бросило на переборку.

– Что они, там на мостике, пережрались, что ли! – крикнул охранник. – Не отставай, парень!

Богданов с тоской думал, что ждет его в переполненном людьми трюме… И тут вновь палуба ушла из-под ног. Правда, на этот раз погасли лампы освещения. Погасли и тут же вспыхнули красноватым светом.

– Да что там с машиной? Этим механикам надо головы поотрывать! Пьянствуют не просыхая! – раздраженно сказал охранник. – Стой здесь, а я в машину загляну! – сказал он Богданову.

Едва он нагнулся над люком, как оттуда повалил едкий дым. Охранник отпрянул назад и испуганно посмотрел на Богданова.

– Горим, парень!

И в этот момент заработал спикер: капитан судна вызывал палубную команду на бак для заведения пластыря на пробоину. Капитан еще не знал, что в машинном отделении пожар и мотористы ранены…

Охранник побледнел.

– И на носу пробоина. Выходит… ты, парень, прав?! Нет, не может быть!

Милицейский начальник и «лучший друг» Лени Мелеха умер от шока. Медики достали его со дна бассейна с зеленоватой водой, куда услужливым банщиком был предварительно высыпан пуд соли: этот борец с беспределом любил принимать морские ванны.

Все произошло неожиданно: в бане вдруг погас свет. И на четвертом этаже, где в люксе вместе с подружками отдыхал милицейский начальник, естественно, тоже. Полковник взревел по-матерному, а девочки дружно захихикали. Банщик, ахая и охая, помчался выяснять, что там случилось с электричеством. Помчался, минуя милицейские посты, которые были призваны охранять мирный отдых начальства.

И тут же в люксе появился монтер с фонариком, который попросил важного клиента не беспокоиться, потому что через две минуты все будет исправлено и праздник жизни можно будет продолжить. Пьяный полковник прорычал что-то нечленораздельное, пряча багровое лицо от луча света, и погрозил монтеру кулаком. Монтер извинился, выключил фонарик и осторожно погрузил в бассейн конец электрокабеля с разведенными жилами.

После этого монтер попросил девочек не вставать из-за стола до устранения неисправности. Девочки засмеялись, тряся грудями и шепча что-то друг дружке на ухо, а монтер подошел к раскрытому окну, через которое он проник сюда с крыши. Подошел, чтобы повторить тот же путь, только в обратном направлении.

Бедный банщик сам включил рубильник, улыбаясь хмурому сержанту, караулившему вход в баню с улицы. Когда вспыхнул свет, в люксе раздался хлопок – что-то вроде легкого взрыва, и сидевшие за столом девочки прямо-таки покатились со смеху, ибо свет опять погас.

Когда с электричеством окончательно разобрались, из люкса выскочили отчаянно визжащие розовые хохотушки и, не прикрывая нагих тел, бросились вниз по лестнице мимо изумленных бойцов…

Шли недели, а Мелех не покидал своей резиденции: ему казалось, что, как только он выйдет из своей крепости, тут же станет мишенью. Даже сгорбленный старик с корзиной, бредущий по обочине проселка, или дачник с початой бутылкой в кармане, лихо выписывающий кренделя в пятистах метрах от высокого Лениного забора, были подозрительны.

Чтобы не свихнуться от страха, он отдал приказ разыскать родственников Димы Корина и примерно наказать их. К счастью, родители Димы жили теперь где-то на Украине, и молодчики взяли его тетку и двоюродную сестру. Обеих женщин допрашивали с пристрастием, пугали. Женщины вопили в голос и клялись, что не видели Корина больше года. Их хотели было отпустить, но тут уперлась двоюродная сестра: тыча пальцем в синяки на своем теле, она обещала найти управу на этого Мелеха. Нет-нет, она не собиралась идти в милицию, она грозилась поехать в соседний областной центр к родственнику – редактору крупной газеты – и поднять вопрос о «методах работы» депутата Мелеха. Леня сморщился, как от зубной боли: этого ему только не хватало!..

Труп двоюродной сестры Корина выловили из реки, а тетка бесследно исчезла.

Но дела государственные, а главное, бизнес требовали Лениного присутствия в различных местах.

Собравшись с духом и одевшись в пуленепробиваемый жилет, Леонид Мелех вернулся к активной деятельности. Мелех потерял время, и оно, словно в отместку, на всех фронтах теснило его с передовых позиций «новой демократической России». Молодые и дерзкие беспардонно отодвигали Мелеха от жирного пирога смутного времени. Эти наглецы с шальными деньгами и помощниками-отморозками всерьез метили на пост «хозяина города», принадлежавший по праву только ему. Пора было, начинать смертельную схватку. Но как ее начинать, когда в тылу у тебя невидимый враг?!

Первую неделю, пока Мелех восстанавливал свои пошатнувшиеся позиции, он ходил как азиатский президент, прикрытый со всех сторон телами охранников. То там, то здесь звучали выстрелы, и бритоголовые парни с бессмысленными лицами вместе с их хамоватыми боссами пополняли список трагически ушедших из жизни…

Милиция была на стороне Мелеха, и это обеспечивало ему успех. Он владел оперативной информацией и потому уничтожал конкурентов со стопроцентной результативностью. Умные успели сбежать из города, а безмозглые навсегда обосновались на местном кладбище.

Мелех победил.

Эйфория победы кружила голову народного депутата. Все новые и новые чиновники добровольно вставали под победоносные знамена Мелеха, чувствуя его непреклонную волю и почти мистическую непобедимость. На все хватало Мелеха: автозаправки, торговля спиртным и сигаретами, рестораны, казино пополнили его империю. Государственная машина, без устали вращая колесиками-чиновниками, нежно пофыркивала и прислушивалась к каждому вздоху своего всемогущего хозяина, стеля ему под колеса зеленую улицу.

Страх покинул Мелеха: демонически сверкая глазами, он сметал со своего пути даже тех, кто лишь теоретически мог потревожить его финансовое могущество. Сознание собственной непобедимости придало голосу, взгляду и поступкам господина депутата гранитную прочность.

За делами ратными народный избранник совсем забыл о зловещей тени. Угроза смерти казалась ему уже такой нереальной…

Кроме того, Мелех вдруг потратился на любовь: в этой победоносной войне он «взял на шпагу» женщину. Девчонка с невинным личиком и ангельским голоском, до того принадлежавшая конкуренту народного депутата и после его внезапной смерти по праву доставшаяся сильнейшему, вскружила Мелеху голову.

Леня увлекся, обещал ей охоту на крокодилов в Южной Америке, дарил бриллианты и даже начал подумывать о женитьбе, хотя бы до тех пор, пока девица ему не надоест. Леня собирался перебраться в Москву, чтобы заняться большой политикой. Там его ждали закулисные шептуны, для которых он был «своим мальчиком». Но без семьи Мелех выглядел несолидно…

И вот грянул выстрел. Пуля, минуя спасительный жилет, угодила в гениальный лоб всемогущего народного депутата. За миг до выстрела Мелех увидел усталое лицо Васильева и поначалу не поверил, что тот убьет его. Таким жалким и страдальческим оно ему показалось…

– Надо выпустить людей из трюмов! – крикнул Богданов, хватая охранника за рукава.

– Да-а… Но плавсредств на всех не хватит!

– Скорее, вниз!

– Стой! Если раздраить двери и выпустить косых, они нас растопчут! Их нельзя выпускать из клетки!

Судно резко накренилось, и Богданов вместе с охранником повалились на переборку.

– Тонем, – прошептал охранник и, отодвинув Богданова плечом, побежал на палубу, одной рукой отталкиваясь от переборки. – Не вздумай выпускать эту орду! – крикнул он напоследок.

Богданов пробирался по узкому коридору. Навстречу ему попадались испуганные охранники, которые, не говоря ни слова, пролетали мимо. На судне царила паника. Майор слышал крики и отчаянную дробь шагов по железным ступеням.

Он остановился перед закрытой дверью. С той стороны в нее изо всех сил барабанили. Не думая о том, что будет дальше, он раздраил дверь… и тут же в нее хлынула воющая от ужаса толпа, гонимая водой.

Богданова отбросило с сторону. Если бы он упал, «орда» затоптала бы его. Но майору удалось зацепиться за перила и вползти по забитой телами лестнице на верхнюю палубу. Обезумевшие от страха пассажиры стали разбегаться, ища кратчайших выходов на корму и бак.

– Поднимайтесь наверх! Туда! – кричал Богданов не слушающим его людям, в панике рвущимся в закрытые двери кают и кладовок.

Крен судна увеличивался. Майор бежал, падая на наклонную переборку. Он спешил оказаться на палубе прежде, чем обезумевшая толпа забьет своими телами все проходы.

А внизу, в трюме, уже властвовал океан.

Палуба кишела потерявшими над собой контроль людьми. До сих пор никто из них так и не покинул тонущее судно. Майор протиснулся сквозь толпу и понял, в чем дело. Четыре шлюпки и два катера, спущенные на воду командой, безвольно болтались на линях, затопленные водой.

Кто-то заранее пробил их днища. Но оставались еще плоты. Однако они, сброшенные командой за борт, так и не раскрылись.

– Что и требовалось доказать! – мрачно пробурчал Богданов.

Количество людей на палубе стремительно росло. И все они в каком-то животном порыве кричали, выли, ревели, хватая друг друга за руки и одежду.

– Задраить двери! – зычно крикнул кто-то с кормы. Богданов оглянулся: это был тот самый пожилой охранник.

Раздались автоматные очереди: пули засвистели над головами. Косые повалились на палубу, закрывая головы руками. И тут же по их спинам и головам к дверям и люкам бросились охранники…

Пути на кормовую палубу из надстройки были перекрыты. Опоздавшие приклеивались искривленными от страха лицами к иллюминаторам и, округлив глаза, звали на помощь, по-рыбьи хлопая ртами. Попавшие в мышеловку пытались раздражить приваренные намертво иллюминаторы.

Члены команды были в спасательных жилетах. Но ни один охранник жилетом не воспользовался, хотя и имел его в каюте. Сказалось отсутствие настоящего морского опыта…

Однако у охранников имелись автоматы! И они кинулись отнимать жилеты у матросов. Матросы и механики, прячась за спинами прорвавшихся на палубу косых, пятились от наседавших на них охранников. А те, разъяряясь, стремились отрезать команде пути отступления. В один миг охрана и команда судна сделались смертельными врагами.

И вдруг откуда-то с бака хлынула новая толпа пассажиров. Волна пошла на волну, сталкиваясь где-то в районе надстройки и вышвыривая неудачников за борт. Люди опрокидывали друг друга, сбивали с ног и топтали, топтали, ничего не видя перед собой и желая поскорей пробиться на корму, где было несколько объемистых шлюпок и катеров. Они не могли себе представить, какое разочарование ждет их там…

И тут кто-то из охранников открыл огонь на поражение.

Этот парень не умел плавать, и жилет был ему нужен любой ценой. Целя в ближайшего матроса, он угодил в азиатов, которые с криками повалились на палубу.

Толпа отпрянула, заревела, завыла, пошла по корме волнами. Охранники поняли это как сигнал к действию и открыли стрельбу по толпе. Нет, они не хотели убивать этих людей, но вожделенный жилет был сейчас дороже жизни десятков людей. Сокращая количество претендентов, охранники повышали собственные шансы на спасение. Эта простая арифметика была у них в подсознании.

Азиаты замертво валились на палубу. Многие выхватывали из-за голенищ припасенные заточки и нападали на охранников, стремясь завладеть их автоматами.

Судно медленно погружалось в воду, и светопреставление продолжалось: с предсмертными криками и воем раненых, с отчаянными рукопашными схватками и стрельбой.

За борт прыгнул первый смельчак в жилете, но охранники почти в упор расстреляли его. Раскинув руки и распушив по воде рыжеватые волосы, матрос остался возле пробитых шлюпок, болтаясь на волнах, как поплавок.

Тут же на эту приманку в воду бросились ловцы удачи. Вокруг убитого матроса завязалось целое сражение: люди хватали друг друга за плечи и топили, вцеплялись в горло и пытались задушить. Вода окрасилась кровью: это один из корейцев с ножом в руке пробивался к жилету мертвого матроса…

Богданов не видел, что происходит на корме. Он лишь слышал автоматные очереди и крики людей. И тут его внимание привлек человек в черном плаще, стоящий на крыше рулевой рубки. Держась за штангу антенны, он смотрел вдаль. Это был капитан Кутик. Он высматривал в небе вертолет.

Судно еще сильнее накренилось, и люди как горох посыпались за борт. Вода закипела. Крен становился все круче. Казалось, судно не продержится на плаву и пяти минут. Ни о каком спасении не могло быть речи…

Паша Шкуродер бродил между скамьями зала ожидания, брезгливо глядя на дремлющих пассажиров. Было семь часов утра, и его смена подходила к концу. Паша был недоволен: никаких приключений, ни одного бродяги! Надо же! И куда они все подевались?

Из комнаты милиции вышел лейтенант и, пошарив глазами по залу ожидания, крикнул:

– Паша, давай сюда! Узнаешь? – Лейтенант протянул Шкуродеру лист бумаги, на котором был изображен человек. – Вроде наш клиент! Тот самый, с платиной!

– Похож!

– Только что получил. Один из тех, кто Леню Мелеха завалил. Таксист описал его.

– Ого! – Паша почесал затылок. – Парень-то непростой оказался! Я ребятам позвоню. Скажу, кого они едва не поймали!

– Погоди! – офицер посмотрел на Шкуродера. – Его что, видели в городе?

– Да, вчера вечером.

– Где?

– У ткацкой фабрики. За ногу его даже цапанули, но он все же успел перемахнуть через забор.

– Значит, вчера вечером он был на фабрике.

– Примерно в девять часов.

– Вот как? А уже через два часа Мелеха кокнули. Не на фабрике ли сидит тот самый беглый Васильев? – лейтенант вопросительно посмотрел на Шкуродера.

– При чем здесь он?

– А при том, что Мелеха завалил именно Васильев. Охранники Мелеха это утверждают. Он! Кому же еще? Выходит, все это время Васильев сидел на фабрике. С дочерью и погорельцем Кориным.

– Но ведь туда был рейд?

– Был, но кто ж знал, что они именно там?! Знаешь, сколько надо времени, чтобы их там обнаружить? Вот именно. Искали тогда поверхностно, для галочки. В общем, я поехал к начальству…

– А чего не позвонишь отсюда?

– Э, нет, Паша! Такие открытия дорого стоят! Их надо вкладывать в уши самого высокого начальства, а то ведь украдут мою славу! И лейтенантские погоны мне уже маловаты…

Богданов стоял на палубе, держась за штангу. Расстрел пассажиров потряс его. Майора спасло то, что косые, стремясь прорваться на корму, прижали его к леерам.

Когда палуба на две трети опустела, Богданов подобрался к борту, вглядываясь в голубеющую на горизонте полоску берега и пытаясь оценить расстояние до него.

Пожалуй, у пловцов не было шансов.

Богданов смотрел на далекий берег и слушал небо. Может, вертолет все же прилетит за капитаном Кутиком? Нет, не прилетит.

Богданов уже не сомневался, что именно сумасшедший инженер устроил эту катастрофу…

Ноги майора разъехались, заскользили по палубе, и он упал. Что-то вытекало из наклоненных бочек.

«А что если и впрямь поможет?» – подумал он, чувствуя под руками маслянистую жидкость.

У бочек суетились люди. Одна из них была опрокинута, и из нее на палубу хлестало масло. Кто-то хотел освободить бочку от содержимого, чтобы потом воспользоваться ею как плотом. Майор лег под струю и начал кататься по палубе в липкой жиже… Наконец все еще способные передвигаться люди покинули палубу, страшась упустить тот момент, когда судно камнем пойдет на дно, увлекая за собой опоздавших.

Остались те, кто уже потерял ощущение реальности происходящего. Стали слышны протяжные стоны и хриплое дыхание раненых, во множестве лежащих на палубе. Они уже ни от кого не ждали помощи. Несколько спятивших пассажиров смеялись, ползая среди трупов. Кровь гроздьями каталась по промасленной палубе. И по этому месиву вприпрыжку с гиканьем скакал человек в плаще. Размахивая воображаемой саблей, он кричал:

– Они отвергли меня! Меня, бога! Ха-ха! Идите в бездну, жалкие черви!

Человекобог был счастлив…

Среди убитых Богданову попался на глаза тот самый пожилой охранник, который еще полчаса назад вел его в трюм. Майор подобрался к нему.

Охранник был заколот в сердце.

Косой убил его в тот момент, когда он пытался остановить бессмысленное кровопролитие.

Богданов с сожалением посмотрел в бескровное лицо убитого. На боку у охранника он приметил армейскую флягу в сумке. Во фляге оказался спирт. Богданов снял с убитого ремень с широким армейским ножом в ножнах и флягой, потом затянул его у себя на поясе и стал подбираться к бочкам. Там валялся лист рыхлого пенопласта, когда-то вставленный матросами между бочками во избежание ударов при качке.

Богданов думал сейчас о том, как будет согреваться спиртом в воде, а когда достигнет берега, пойдет в тундру в поисках зимовья…

В том, что он непременно достигнет берега, майор не сомневался…

Положение палубы над водой стало критическим.

Торопливо засовывая куски пенопласта под промасленную куртку, которую он снял с убитого охранника, Богданов скатился к борту. Вокруг судна плавали мертвые тела да бочки из-под горючего. Все живые куда-то подевались, хотя по подсчетам майора сейчас в океане должны были находиться несколько сотен человек…

Глотнув из фляжки, майор скинул вниз две связанные куском фала бочки и вслед за ними соскользнул в воду, держа в руке кусок доски и стараясь не замочить головы.

Соскользнул и тут же понял, почему видит вокруг лишь мертвецов: вода была ледяной. Даже ему, согретому спиртом и обильно пропитанному маслом, подумалось, что в такой воде он не выдержит и пяти минут.

«Надо двигаться! Изо всех сил! – подумал он, стремительно трезвея. – Нет, я не могу утонуть!»

Майор подплыл к своим бочкам, забросил на них доску и, отчаянно подрыгав ногами, взобрался на плот. С минуту он лежал на животе, отдыхая, потом, найдя оптимальное положение, попробовал свое весло. Плот не слушался майора, но все же дрейфовал в сторону голубоватой береговой полоски.

Через полчаса майор поймал себя на мысли, что не чувствует такого жгучего холода, как вначале. Правда, ноги занемели…

По океану шла легкая зыбь, и почти не было ветра. Это обнадеживало.

Богданов мерно работал руками. В небе сгущались сумерки. Ветерок постепенно крепчал, грозя ночным штормом. Майор обернулся, желая оценить расстояние, которое проделал, однако судна не было на поверхности…

Уже около часа ветер поднимал метровые волны. Богданов решил отказаться от плота. Бочки бросало из стороны в сторону, и было непонятно, приближаются они к берегу или же их уносит в открытый океан.

Он соскользнул в воду и неуклюже забарахтался, возвращая одеревеневшим ногам подвижность…

Богданов не мог определить, сколько времени он уже находится в океане. В небе сгустилась мгла, ветер усилился. К счастью, волны бежали в сторону берега, который все еще был так далек.

Богданов научился держаться на воде, затрачивая минимум усилий. Он понимал, что рано или поздно волны вынесут его на берег.

Вода давно перестала быть ледяной. Богданов не чувствовал ее. Ему казалось, что он плывет в густом теплом масле. Временами майор отключался и грезил, глядя на звезды и не двигая ни рукой, ни ногой…

Внезапно до Богданова дошло, что белая полоска и шум прибоя означают берег.

Он доплыл, и это было так же удивительно, как если бы он сейчас проснулся в своей московской квартире.

Волны выросли вдвое. Обгоняя пловца, они стремились побыстрей достигнуть земли, чтобы, оттолкнувшись от нее, встретить его и отбросить подальше от берега. Цепко держа человека в своих объятиях, океан не собирался отпускать его. Обессиленный Богданов старался перебороть волну.

Внезапно одна из волн подхватила его на гребень и стремительно понесла к берегу. Майор увидел очертания скал… За миг до столкновения он, отчаянно изогнувшись, развернулся ногами вперед и тут же почувствовал сильный удар в плечо и голову. Стало легко и радостно, словно тяжелое непослушное тело наконец отняли от него и позволили по-птичьи парить…

Волна вбила майора меж двух осклизлых глыб, как гвоздь в доску.

Бармин с Кориным проговорили всю ночь и под утро улеглись прямо на бетонном полу.

Их разбудил Васильев. Полина сидела за столом и смотрела на язычок огня в лампе. Бармин вскочил, пытаясь понять, где находится. Дима отказывался вставать, бормоча что-то невнятное.

– Спасибо за угощение. Я пойду, – сказал Бармин, стараясь не смотреть в глаза Васильеву.

– Вот деньги. Бери, это на еду и проезд. Долю твою тебе не даю, раз ты отказываешься, – глухо говорил Васильев.

– На еду возьму. Сколько от вас до ближайшей станции? В сторону Москвы, разумеется.

– Ну, если не считать районных центров и деревень…

– Километров сто будет?

– Где-то так. Ты лучше транспорт на шоссе останови. Здесь попутчиков любят.

– Да уж, любят – до первого КП! – усмехнулся Бармин.

– Ну почему же? – из-за спины Бармина вышел Корин.

– Потому что таксист наверняка был в милиции и описал своих пассажиров.

– А чего нас описывать? Мы и без того личности тут известные! – у Димы был довольный вид.

Бармин пожал подельникам руку, кинул Полине: «Прощайте!» и пошел к люку, спеша покинуть подземелье, но тут его окликнул Дима. Он попросил не спешить: прежде чем выбираться отсюда, нужно хорошенько разведать обстановку на подступах к их логову.

Вдвоем они открыли тяжелый люк и пошли, хрустя битым стеклом и штукатуркой. Дима повел Бармина куда-то узкой, заваленной хламом лестницей.

Они попали на крышу цеха. Дима ползком подобрался к краю, посмотрел вниз и кивком головы подозвал стоящего на четвереньках Бармина.

По территории фабрики бродили вооруженные люди с овчарками. Милиция была всюду: милиционеры заглядывали в окна и пробовали открывать двери.

– Обложили! Видишь вон тот массив? – Дима показывал на лесок за территорией фабрики. – Там колодец бомбоубежища, тот самый, наш. Как думаешь, они его видели?

– Не знаю, – мрачно ответил Бармин. – Но как они узнали?!

– Как узнали, как узнали… Не знаю как! Надо смываться, пока они бомбоубежище не нашли!

– Думаю, нашли! – ответил Бармин, указывая рукой в сторону леса. – Сосну видишь? А теперь правее смотри.

– Точно! – воскликнул Дима. – Они где-то совсем рядом с колодцем…

– Владимирович, надо уходить! – говорил Дима, глядя на сидящего за столом Васильева. Полина вновь лежала в углу на матрасе. – И вам с Полиной тоже. Милиция над нами топчется. Кажется, вычислили нас!

– Не кажется, а точно вычислили, – спокойно сказал Васильев. – Я об этом еще вчера подумал. Таксист наверняка описал наши приметы. Причем вот его, – Васильев указал на Бармина, – он видел хорошо.

– Ну и что?

– А то, что загнали его вчера к нам сюда те же милиционеры. Соображаешь, Дима?

– Пробую.

– Небось они посты и за территорией выставили? – Васильев смотрел усталыми глазами на Бармина.

– Да, в лесочке кто-то бродит.

– Понятно. – Васильев встал и подошел к дочери.

Он что-то прошептал ей на ухо, потом обнял. Девушка покорно встала с матраса, и тут Бармин разглядел ее лицо: маленький прямой нос, бесцветные сухие губы и светло-серые глаза с дрожащими в них огоньками страдания. Над верхней губой у Полины был полукруглый, словно от чьих-то зубов, шрам. Она равнодушно смотрела перед собой и, кажется, никого здесь не замечала.

– Вот деньги, – Васильев протянул Диме плотный пакет. – Здесь хватит на все. Адрес ты запомнил. Не бойся, с ней тебя там примут. Вылечи Полину… если это еще возможно. Пойдете без меня. Не возражай! Это решено.

– Нет! – горячо воскликнул Корин, швыряя пакет с деньгами на стол. – Только вместе.

– Вместе не уйти. Сам же видел, что они везде. И пока меня не получат, постов не снимут. Вы им не нужны, так что… Ну, бери дочку! Теперь ты за нее отвечаешь! – Васильев как-то хмуро улыбнулся и легко подтолкнул Полину к Корину. – Поможешь им? – Васильев вопросительно посмотрел на Бармина.

Бармин кивнул.

– Я не согласен! – замотал головой Корин. – Что за глупости? Вместе уйдем! Только вместе! Будем начинать новую жизнь!

– Да пойми ты, Дима, я уже не могу новую начинать! Я не хочу жить!

– Вранье! Всякий жить хочет! Не верю! Что за идиотское благородство? Жертвовать собой! Но ради чего? Вот твоя дочь! Ты остаешься, чтобы спасти ее? Не надо! Твоя помощь еще сто раз понадобится, а ты разыгрываешь из себя… – Дима сорвался на крик: – Все! Хватит! Ноги в руки, и побежали к колодцу! Как-нибудь прорвемся!

– Когда я убил первых урок, – приглушенно заговорил Васильев, – у меня руки неделю дрожали. Потом, когда порешил пьяного, который охранял Полину, они не дрогнули. Но то, что я уже не человек, я понял на даче у судьи. Смешно: я пришел судить судью! Мне было бы довольно его смятения, страха. На даче были его дети. Девочки… Одна провела меня в дом и пошла в огород помогать сестре… Сначала он здорово побледнел, потом овладел собой, предложил мне сесть. Я подошел к окну и посмотрел на детей: они затеяли какую-то игру, громко кричали и смеялись. И тут я поймал себя на том, что мне приятно видеть его прыгающие от волнения губы. Он о чем-то спрашивал меня, но я не отвечал, а поглядывал то на его девочек, то на него. Судья упал на колени: он просил меня не трогать детей. Нет-нет, я не говорил судье о своем сыне, которого с его молчаливого согласия убил Мелех, я не рассказывал ему о Полине, которую вся эта банда… – Васильев зажмурился и до скрипа сжал зубы. – Я улыбался, держа руки в карманах. Он смотрел на мои руки, и у него прыгал, прыгал, прыгал подбородок. Он думал, что там у меня нож или пистолет, а там были только автобусные билеты… Девочки бегали вокруг дома, иногда появляясь в окне смеющимися мордашками, а я продолжал улыбаться. Судья упал мне в ноги и стал целовать мои ботинки. И я не отбросил его… Девочки спрашивали со двора, когда будет обед, а судья, по-собачьи глядя на меня, вымаливал для них жизнь. Девочки закричали, что идут купаться на пруд. Я схватил судью за грудки и бросил на диван. Поглядев вслед убегающим девочкам, я пошел к выходу. Я не сказал ему ни слова. Я знал, что судья сейчас умрет… Он застонал, схватился за сердце, хотел что-то крикнуть, но его перекосило, лицо стало смертельно бледным… Я закрыл дверь и пошел к автобусной остановке, зная, что судья умер.

Убивая милицейского полковника, я был уверен в себе на все сто, и все прошло как по маслу, причем сам процесс изрядно повеселил меня…

Я уже давно не принадлежу себе. Внутри меня кто-то поселился. Кто-то черный и яростный двигает мной. Он и сейчас там, внутри… Это вовсе не навязчивая идея и не плод нервного расстройства. Иногда мне словно пеленой заволакивает мозг, и тогда в голову приходят такие мысли!.. Посвятив себя мщению, я отказался от человеческого, став чьим-то послушным и безжалостным орудием. Я ведь больше не мучаюсь, не сомневаюсь, не боюсь. Я просто убиваю.

Когда Мелех там, у ресторана, посмотрел на меня, я не сразу выстрелил. Я искал в его глазах хоть что-то, что могло бы остановить меня. Мне нужна была зацепка, соломинка, уцепившись за которую, я бы обманул того, кто во мне. По крайней мере я так думал. И вот я увидел в глазах Мелеха… почти детское удивление. Честное слово, оно было настоящим, человеческим! И тут я понял, что искал это человеческое только для того, чтобы… в него выстрелить. Тот, кто во мне, сильнее меня. Веришь ли, Дима, я даже не целился! Не целился и угодил ему между глаз. Нет, это не я стрелял. И вот что я скажу: даже паскудный Леня Мелех был человек! А я – нет! Думаю, что и тех девочек судьи, которые побежали на пруд…

– Нет! – закричала все это время неотрывно смотревшая на отца Полина и упала на пол.

К ней бросился Дима. Васильев не сдвинулся с места.

– Ты и теперь хочешь, чтобы я непременно остался с вами… жить? – Васильев исподлобья смотрел на испуганного Диму, поддерживающего за плечи Полину. – Меня уже нет, парень. Того, прежнего… Месть выжгла мне нутро. Теперь там, – Васильев ткнул себя пальцем в грудь, – черная дыра. Я шел, чтобы убить зверя, а убил овцу… потому что сам стал зверем! Идите к колодцу. Им нужен только я. Я хочу этого, слышите? Надо убить зверя, пока не поздно.

Сверкая глазами, Васильев смотрел то на Бармина, то на Корина, прижимающего к себе плачущую Полину. Бармин опустил глаза.

– Мы пошли? – нерешительно спросил Дима.

– Вот деньги! – Васильев сунул пачку Корину в карман куртки. – Извини, Алексей Иванович, мне не надо было брать тебя к ресторану.

– Я не Алексей Иванович, – тихо сказал Бармин.

– Это не важно. Простите меня.

Васильев подошел к дочери и поднял руку, чтобы ладонью дотронуться до ее головы, но не решился. Он лишь поднял глаза на Корина и хрипло повторил:

– Простите меня.

Богданов пришел в себя от жгучего холода. Саднило плечо и страшно болела голова. Он полусидел в воде у самого берега. Кожа со лба была содрана, по щеке сочилась кровь. Майор с трудом заставил себя протянуть руку к спасительной фляжке…

Небо вновь стало серым.

Разрывая в клочья туманную дымку, с моря дул ледяной ветер. Одежда на майоре скорей задубела, чем высохла. Подставляя ветру спину и пряча руки с негнущимися пальцами под мышки, он шел по болотистой тундре, болезненно вжимая голову в плечи. Его ноги опять потеряли чувствительность. Он шел, выбрасывая их, как протезы, шел, боясь оступиться. Надо было попробовать растереть ноги – у него еще оставалось грамм двести спирта.

Майор хотел уже сесть, чтобы снять сапоги, но разум подсказывал ему, что останавливаться и тем более садиться нельзя. Тогда он не встанет. Нет, надо идти.. Идти до тех пор, пока не упадешь. Ведь он все еще мог как-то справляться с этими ставшими чужими ногами…

Солнце никак не могло пробиться сквозь серое месиво туч. Его бледный диск порой маячил где-то у виска, но ни один луч так до сих пор и не коснулся заросшей щеки медленно идущего вдоль русла реки человека.

Желая только одного – упасть лицом в мох, покрытый снежной крупой, и мгновенно заснуть, – Богданов шел туда, где за сопками должен дымить и лязгать Объект.

Он возвращался.

Правда, теперь он не был рабом. Теперь он был свободным человеком.

Чувство реальности притупилось: он шел по краю действительности, рискуя сорваться в пропасть безумия. Ему казалось, что кто-то следит за ним, прячась где-то сзади и пригибаясь к земле, когда он оборачивался. Психика майора начала давать сбои: Богданов видел самого себя со стороны, устало бредущего вдоль реки. Он раздваивался, как шизофреник.

Майор остановился и вытащил нож. Равнодушно глядя на сиренево отливающую сталь, он воткнул острие в верхнюю часть бедра. Не сразу, но боль все же вывела Богданова из сомнамбулического состояния. Майор открутил крышку с фляжки и сделал глоток, потом согнулся в поясе и стал тыкать ножом икры.

– Давайте, просыпайтесь, ну же! – шептал он.

И тут Богданов почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он распрямился и порыскал глазами вокруг. Никого. Майор собрался повторить процедуру с ножом и вдруг резко обернулся. Метрах в двадцати позади него стоял… волк, спокойно и холодно глядя на него.

– Ты один? – прохрипел Богданов, показывая волку нож. – У тебя нет шансов! Гуляй отсюда!

Волк стоял, не шевелясь. Лишь глаза его рубиново вспыхивали.

Река петляла, удваивая путь. Как-то незаметно она изменила направление, уводя майора от Объекта. Богданов брел вдоль русла, поминутно оглядываясь. Нет, волк не отставал.

– Ждешь, когда я сам лягу? – крикнул ему майор. Он решил идти напрямик. Нужно было взобраться

на гребень пологой сопки, с вершины которой узким языком сползал ледник.

Путь до вершины он преодолел на четвереньках. Когда подъем прекратился, он продолжал ползти, боясь остановиться. Кажется, волк исчез. Но здесь, наверху, был прохватывающий до костей ветер, и останавливаться было нельзя.

«Еще пару метров, и все! Еще чуть-чуть!» – уговаривал он себя.

Какой-то посторонний звук, похожий на сопение, заставил его вздрогнуть и повернуть голову. Волк, оскалив пасть, стоял в пяти метрах от него… И тут же опора ушла из-под Богданова. Он увидел под собой отвесный склон. Майор хотел зацепиться за выступ породы, но было поздно: его тянуло вниз, и не было сил сопротивляться. Он попытался сгруппироваться, но измученное тело не послушалось. Распластанный, как мертвец, он летел вниз.

Последовал удар. Его согнутое пополам тело рывком развернуло на девяносто градусов и, разогнув, швырнуло спиной на ледник.

Второго удара Богданов уже не почувствовал.

Овчарки так и не обнаружили на территории фабрики людей. Здесь за последний год побывало столько компаний, и они оставили после себя столько памятных знаков… Зловоние перебивало все запахи. Милиция пока ковырялась во дворе и на этажах фабричных строений. Пора было браться за чердаки и подвалы. И тут поступило сообщение по рации: Васильев обнаружен.

Милиционеры попробовали к нему приблизиться, но Васильев открыл огонь.

– Ну все, теперь не уйдет! – облегченно выдохнул милицейский чин, руководивший операцией, и повернулся к человеку в штатском. – Можете ехать, мы его не упустим.

– Даже если упустите – не страшно! Хуже, если прищелкнете. Мне бы хотелось с ним побеседовать.

– А чего с ним беседовать? Камень на шею – и в море! – усмехнулся милицейский чин. – Ну ладно, ладно, набеседуетесь еще. И с ним, и с подельниками его. Васильев сейчас там, в цехе, торгуется: послабление себе и кодле своей выцыганивает. Сами, мол, решили сдаться… Все, увозите своих людей. Тут и так народу, как у мавзолея в воскресенье.

Подняв руки над головой, Васильев шел на прятавшихся за стальные конструкции бойцов.

– Где остальные? – спросили его в мегафон.

– Боятся! – крикнул Васильев. – А вдруг вы стрелять начнете!

Яркий свет бил ему в глаза.

– Только не делайте глупостей, иначе мы будем вынуждены открыть огонь!

У милицейского УАЗа стояли офицеры, Васильев их узнал: это были оперативники, которые раскручивали его дело.

– Я смогу рассказать много интересного! – звонко крикнул он. – Вы оставите мне право говорить?

Позади него крались автоматчики. Васильев ускорил шаг. Еще чуть-чуть, и они напрыгнут на него сзади.

– Не делайте глупостей! – отчаянно закричали в мегафон.

Васильев бежал к УАЗу. Офицеры, стоявшие у автомобиля, заерзали и спрятались за машину.

– Я больше не буду молчать! – крикнул Васильев.

Один из тех, кто стоял у автомобиля, вскинул руку и выстрелил.

– Ну же! – взревел Васильев, выхватывая из-за пояса пистолет и по-птичьи раскидывая руки. – Ну!

Не добежав несколько шагов до автомобиля, он почувствовал сильный, проникающий удар в спину. Потом он услышал выстрел…

Когда оперативники склонились над Васильевым, на губах его еще остывала благодарная улыбка.

Привалившись к стене, Дима сидел на железной ступеньке у решетчатого окошка. Бармин и Полина с надеждой смотрели на Корина.

Среди невысокого кустарника и корявых деревьев метрах в тридцати от них бродили автоматчики. Обсуждая вчерашнюю вечеринку, они постепенно приближались к колодцу. Наконец один из них заметил бетонный выступ с козырьком.

– А ну, глянь, что это! – сказал он товарищу и указал дулом автомата на колодец.

– Погреб?

– Не похоже. Интересно, что там внутри? – Парень прильнул к решетке. – Темно, ничего не видно.

– Смотри, вроде дверка. Откроем?

Дима скрючившись сидел на ступеньке лестницы и боялся пошевелиться. Он видел лицо парня совсем близко и не дышал.

– Попробуем! – Парень подергал за дверь. Дима изо всех сил держал ее изнутри. – Все же интересно… А вдруг тут они и живут? Дай-ка зажигалку. Щас посмотрим!

Заработала рация, и один из автоматчиков принял сообщение.

– Давай все сюда! – крикнул он товарищам. – Клиента у цеха завалили. Щас будут брать остальных.

– А что мы тогда здесь делаем? – крикнул тот парень, который пытался открыть дверку колодца. – Воздух сторожим?

– Тебе-то что! Хоть бы и воздух!

– Но искать-то теперь кого? – не унимался парень.

– Ты чего? Приказ был держать под контролем этот участок!

– Ну и держи его до посинения! – Парень засмеялся и пошел к фабрике. Остальные потянулись за ним.

Как только они исчезли, дверца колодца открылась, и на землю, густо усыпанную листвой, по-кошачьи спрыгнул Корин, за ним Полина и Бармин. Дима приложил палец к губам: голоса автоматчиков стали отчетливей. Кажется, они возвращались. Корин нырнул в кустарник. Бармин схватил Полину за руку и оглянулся. Дверца колодца осталась открытой. Он хотел вернуться и закрыть ее, но за редкой листвой показались автоматчики.

Бармин с Полиной легли на землю и прижались к листве. Автоматчики прошли в каких-то метрах от них – прямо к колодцу. Они обсуждали возникшую ситуацию: оказывается, сообщников Васильева до сих пор не взяли…

– Смотри-ка! Дверь-то открыта! – Автоматчик подошел к колодцу и заглянул вниз.

– Что там?

– Лестница. Спуститься?

– Валяй. Может, там склад винный! Саня, как ты эту дверь открыл?

– Я не открывал, – ответил Саня.

– А кто ж открыл?

– Кто-кто… Да сообщники того Васильева! Кому ж еще… – вяло пробурчал Саня и замер. – Точно! Они! Я дверь не трогал.

– Тогда они где-то здесь, – растерянно сказал автоматчик.

Корин бежал сквозь кустарник, низко припадая к земле. Бежал, как нахрапистая лошадь, хрипло дыша и отфыркиваясь. Бармин и Полина едва поспевали за ним. Они пробежали лесом около километра. За деревьями был слышен натужный гул автомобилей: объездная дорога.

Первым на шоссе выскочил Корин и тут же принялся голосовать: метрах в ста от них в потоке легковушек ехал тягач с прицепом.

Водитель притормозил. У Димы было такое лицо, словно его переехал трактор.

– Слушай, дядя, возьми нас с собой! – умоляюще закричал Корин в приоткрытую водителем дверь. – Мы заплатим!

– Еще чего! – пробурчал водитель.

В этот момент на подножку тягача вскочил Бармин.

– Погоди, – сказал он задыхаясь.

– Слезь с подножки! – водитель выхватил из-под сиденья монтировку.

Бармин поймал руку водителя и, приблизив к нему красное от напряжения лицо, сказал:

– Не бери греха на душу! Возьми нас с собой, возьми! Если ты уедешь, нас убьют. – Водитель удивленно смотрел на Бармина, который все еще сжимал ему запястье. – Послушай, с нами девушка. Она больна. Ее нужно увозить отсюда…

Послышалась милицейская сирена. Водитель спал с лица, потом бросил взгляд на зеркало заднего вида, ища спасительный автомобиль с полосой, и попытался вырвать свою руку с монтировкой.

– Отпусти, сука! – захрипел он. Бармин отпустил руку водителя.

– Это как раз за нами, – сказал он. – Бей, приятель! Медаль от них получишь!

Водитель исподлобья посмотрел на Бармина и, оскалившись, замахнулся монтировкой. Бармин зажмурился. Удара не последовало.

– Кто там, Боря? – Из-за спины водителя высунулось заспанное лицо сменщика.

– Да тут… лезет один. Просит ваять с собой, – глухо произнес Боря, все еще не выпуская монтировку.

– Пусть платит! – сказал второй водитель и исчез за занавеской.

– Вот деньги.

Дима уже стоял на подножке автомобиля, поддерживая Полину за плечи. Ее болезненно серое лицо было покрыто бисером пота, а спутанные волосы прилипли ко лбу и щекам. Водитель на секунду задержал на ней взгляд и вздохнул.

– Кто вы и за что вас гонят менты, не спрашиваю… Но я могу взять только двоих! – сказал он и бросил монтировку.

Не говоря ни слова, Бармин взял девушку под локоть и подтолкнул ее на сиденье рядом с водителем. Дима застыл на месте. Бармин оглянулся: милицейская машина еще только показалась на горизонте.

– Езжай, Дима! – Бармин улыбнулся. – Надеюсь, вам повезет!

Он спрыгнул на землю и закрыл дверь. Тягач с ревом пустил струю выхлопных газов, рванул вперед и, оттеснив легковушки, прибавил ходу.

Бармин тут же поднял руку.

У черной «Волги» зажегся указатель поворота. Водитель притормозил. Бармин заглянул в окошко: кроме водителя на заднем сиденье развалился пассажир. Пассажир приветливо улыбался. Бармин бросил взгляд на милицейский автомобиль, который матерился в мегафон и пытался обогнать едущий впереди транспорт.

– Езжай, – сказал Бармин и махнул рукой. Водитель проехал чуть-чуть и опять остановился.

– Садись, парень! – крикнул он, выскочив из салона.

Бармин посмотрел на приближающиеся фонари милицейской машины и крикнул:

– У меня нет денег! Езжай!

Он хотел побежать к лесу и тут увидел мелькающих между деревьев автоматчиков.

– Не валяйте дурака, садитесь! – Бармин обернулся: пассажир открыл заднюю дверь. – У вас просто нет выбора!

Автоматчики вышли из леса, а милицейский автомобиль был уже в пятидесяти метрах от Бармина. Не оглядываясь, он юркнул в салон «Волги».

– Теперь давай с ветерком! – сказал пассажир водителю и довольно ухмыльнулся.

Майор очнулся оттого, что кто-то бил его по затылку. Он открыл глаза. Его голова, подпрыгивая, ударялась о что-то твердое. Его куда-то везли. Закатив глаза, майор увидел чью-то спину. Человек, который который вез его на самодельных санях, тихонько напевал какой-то знакомый мотив.

Нестерпимо ныли спина и шея. Каждый вдох вызывал острую боль в груди. Зато руки и ноги были, кажется, целы.

«А ведь волчара мной побрезговал! Это, наверно, потому, что я по уши в машинном масле!» – подумал майор и заснул.

У сложенной из плавника избушки, притулившейся к самому склону сопки, человек остановился и сбросил, с груди лямку.

– Фу-у! – шумно выдохнул он. – Ну, ты молодец, псина, кореша мне нашел! – сказал он сидящему у двери волку. – Это ничего, что он в масле. Он живой, только пока законсервированный.

Человек подошел к избушке и открыл дверь пошире. Потом взял Богданова под мышки и потащил.

– Ты кто? – тихо спросил майор.

– Робинзон. А ты кто и откуда свалился?

– Из океана.

– На чем приплыл?

– Ни на чем. Вплавь.

– Ну, это ты врешь! – сказал Робинзон. – Вплавь здесь только рыба с мишкой могут!

– Я и сам раньше так думал…

– Надеюсь, ты с Аляски, а не с Земли Франца-Иосифа?

– С парохода, который уже на дне… – Внезапно майор увидел рядом волка и привстал на локте. – Твой волк?

– Собака. А что? Она тебя в распадке нашла. Понравился ты ей. Ну, пошли в дом. Там все расскажешь. Не обижайся, утопленник, но я у тебя ножичек изъял. До окончания следствия. Куртка на тебе больно подозрительная.

Они летели по шоссе уже минут двадцать. Водитель поставил на крышу синий фонарь. Бармин за все время не проронил ни слова. Его даже не интересовал милицейский автомобиль, который сидел у них на хвосте. Бармин думал о том, во что он на этот раз вляпался. Эта «Волга» и ухмыляющийся сосед наводили на него тоску.

– Слиток при вас? – неожиданно спросил сосед и повернул к Бармину добродушное лицо с хитрыми глазами.

Мужчине было где-то около сорока. У него была толстая и прямая шея борца, а под плащом угадывалась мощная мускулатура.

– Какой еще слиток?! – Бармин деланно удивился.

– Платиновый. Который вы в привокзальном отделении показывали!

– Вы что-то путаете, – выдавил из себя Бармин.

– Ну раз так, придется вас отдать им! – сосед показал пальцем себе за спину. – Они упорные. Своего не упустят. Кстати, вашего подельника, этого несчастного Васильева, они только что застрелили. Прямо в сердце! Вот какие ворошиловские стрелки… Так слиток у вас? – Бармин молчал. – Ну, подумайте. Время еще есть, – он посмотрел на часы, – минут двадцать. А там пойдете к вашему Шкуродеру! – Бармин удивленно посмотрел на улыбающегося соседа. – Этот дубиноголовый что-то вроде унтера Пришибеева. За ним уже целый список, но наказать невозможно: на своем месте незаменим! Милицейское начальство за него горой! Так вы со мной или с ними?

– Только не с ними, – мрачно ответил Бармин и, отвернувшись, стал смотреть в окно.

– Значит, со мной! – с нажимом сказал сосед и похлопал Бармина по колену. – Саша, притормози!

«Волга» съехала на обочину. Позади метрах в десяти остановилась милицейская машина. Мужчина вышел из салона. Бармин наблюдал за тем, как он подошел к милицейскому «жигуленку» и постучал по крыше. Водитель открыл дверь и уставился на мужчину. Тот заглянул в салон и, сказав несколько слов, сильно хлопнул дверью… Милицейский автомобиль начал разворачиваться.

– Уговор есть уговор! – сказал пассажир, садясь рядом с Барминым.

Через полчаса «Волга» въехала на территорию дачного поселка и по узкой ухабистой дороге подкатила к двухэтажному особняку, скрывающемуся среди вековых елей.

– Я на часик отлучусь. Потом сразу домой, – мужчина взял из рук водителя портфель, потом повернулся и, улыбаясь, сказал Бармину: – Давайте сюда ваши руки! – Тот протянул руки, и на его запястьях защелкнулись стальные браслеты. – Так будет и вам, и мне спокойней.

– Товарищ подполковник, мне оставаться, или…

– Останься. А то наш гость затоскует в одиночестве. Я ненадолго!

– Только не рыпайся! – сказал шофер Бармину, когда подполковник вышел из автомобиля и, открыв чугунную калитку, направился по асфальтовой дорожке к дому. – А то мне придется присушить тебя, беззубый! – Шофер хохотнул. – Увольняют нашего Борю! Кстати, твой Мелех постарался! Теперь конец охотам да рыбалкам! Отстрелялись… Новая метла из Москвы едет, не забалуешь. – Тут шофер обернулся и посмотрел на безучастного Бармина. – Я бы на месте Бори с тобой не связывался: сдал бы ментам – и точка! У них на тебя вся шерсть дыбом встала!

Майор спал больше суток, иногда просыпаясь, чтобы выпить кипятку и продолжить рассказ о своих злоключениях. Он был скуп на слова, всего не рассказывал – не считал нужным.

Теперь Богданов восстановил силы настолько, что смог сесть на лежак, покрытый истлевшей фуфайкой, и выпить кружку с остатками спирта. Он съел целого гольца, попахивающего, но вполне съедобного. Выбирать не приходилось. Рядом сидел пес и не сводил с него глаз.

– Да-а, майор, – охотник зябко подернул плечами и набросил на плечи фуфайку, – живучий ты. И под землей копыта не отбросил, и в море не утонул. Теперь, если еще и в огне не сгоришь, цены тебе не будет! Поешь мяса…

– Свежее? Откуда? – спросил Богданов.

– Само пришло! Я его и прибрал. Когда закончится, одни грибы останутся. Муки нет, крупы нет. Лапу сосать будем.

– А рыба?

– Повезло с рыбкой… Солярка кончается – вот что плохо. Эта печка солярой топится. Хорошая вещь. Как кончится, придется на дрова переходить. Я тут с месяц промыслом дровяным занимался – плавник собирал, пилил, сюда таскал. Но все равно придется валить отсюда, искать другое зимовье. Надо до следующего лета перекантоваться. А там махну на Материк! Пойдешь с мной?

– Заманчиво, – Богданов улыбнулся. – Только мне в другую сторону.

– Куда?

– На Объект.

– Ну, ты спятил! Я бы туда ни за какие бабки не вернулся. Что ты там забыл?

– Человека. Надо спешить!

– Тебе-то что? Да если империя Блюма рухнет – птицы запоют! Не твое дело спасать обреченных. Твое дело жить и выжить, чтобы потом рассказать обо всем, что тут было. А ты под топор голову подставляешь?! Зря я тебя из тундры принес. – Робинзон в раздражении встал и нервно заходил по скрипучему полу. – Уходи. Только когда там тебя захомутают, обо мне – ни слова! Не дай Бог, пришлют сюда команду…

– Пойдешь со мной? – произнес майор и вопросительно посмотрел на Робинзона.

– Нет, ни за что и никогда! – в ужасе закричал Робинзон. – Лучше пусть меня здесь заломает мишка!

– Да я особо тебя и не зову, – усмехнулся майор.

– Не зовешь, а все этим и кончится! Придется лезть волку в пасть! Я вас, героев, знаю! Вечно на рожон лезете. Нет, даже не заикайся, с меня хватит! Я свое хлебнул, натерпелся! – брызгал слюной Робинзон. – Под самую завязку! Было у меня тут приключение! – Робинзон сел за стол. – Живу я себе спокойно, наслаждаюсь природой, а тут гости. Четверо косых на огонек заглянули. Молчаливые ребята с автоматами. Кто, откуда – не говорят, а я спрашивать побаиваюсь. Дружбы у нас с ними никак не получается. Сидят за столом, рыбку кушают, чаек попивают да все переглядываются. Поели, говорят, спасибо, теперь переночуем и дальше пойдем. Я их, как мог, на ночлег устроил, своими шмотками поделился и – к себе на лежак. Борюсь со сном, жду, когда гости заснут. А гости ждут, когда я засну. Так и лежали, друг друга слушали. Потом вижу, один из них поднимается с ножиком в руке и ко мне. У меня, естественно, тоже кое-что под тряпками имеется. Однако что я могу против четверых, да еще с пушками?! Навалился он на меня, лыбится… Нет, не хочу умирать! Взбрыкнул я, сбросил с себя косого, вскочил на нары и давай стыдить их. Так говорил, что косые рты пооткрывали. Я же, говорю, вас, падлы, пригрел, накормил, а вы, значит, за это доброе мое отношение пришить меня вздумали? И так далее в том же роде, слезу из них выжимаю. Один из узкоглазых вдруг говорит своим: верно, братва, зачем торопиться? Возьмем его с собой, на всякий случай. На какой такой случай, спрашиваю? А ежели, отвечает, олешка не завалим или уток не набьем, ты, добрый человек, нам сгодишься. Не пропадать же такому добру! Понял я, что они меня в качестве коровы с собой брать надумали. Лежу связанный по рукам и ногам, плачу. Они меня сначала на пол у двери положили, а потом и вовсе в предбанник вынесли, чтобы спать не мешал. Под утро забылся, и снится мне такой прекрасный сон, будто солнце в зените, тепло, море ласковое, Черное. И все мне улыбаются, и я вроде знаменитый и всеми любимый. А где-то в уголке сознания живет заноза смертельная: зря радуешься, потому что по твою душу уже пришли. И вот, значит, стою я поджарким южным солнцем весь в лучах славы и любви, стою и плачу навзрыд, потому что знаю, что сон это, иллюзия, сладкий обман. А кто-то уже ворочается возле, теребит меня, со спины на живот переворачивает. Пусть, думаю, режет! Уж лучше сейчас, здесь, под знойным небом, зарежут, чем наяву. Чувствую сквозь сон, как путы на руках у меня вдруг ослабли. Чувствую и плачу. Но нет, не режет меня косой, плачем моим наслаждается. Открыл глаза и увидел морду своего пса. Он, родимый, неделю назад пропал куда-то, а теперь вот вернулся. И вовремя! Перегрыз он веревку у меня на руках, а ноги уж я сам распутал, А как распутал, так сиганул в тундру полураздетым. Полдня бежал! Через сутки собака меня домой отвела. А там разбросанные вещички и никаких запасов. Даже соль унесли гости. Понятно, солить в дороге собрались. Ну, раз собачка опять при мне, жить можно. Она меня в обиду не даст. Я уж ей праздник устроил, выкопал из ледника рыбку, от костей очистил и ей в награду. Поел пес и – опять в тундру. Я на всякий случай жилище свое покинул, на сопке кукую, пса дожидаюсь. К вечеру возвращается песик, меня за штаны хватает, тащит, зовет за собой. Пошел я за ним и километрах этак в двадцати отсюда, ближе к побережью, наткнулся на косого с дыркой в черепе. Поссорились они, что ли? В общем, взял я у этого парня кое-что из одежки. А пес меня дальше тащит, на сопку взобрался, меня ждет. Вскарабкался я на вершину и увидел: полярные волки моих гостей доедают. Тут же застреленные волки валяются… Отогнал я волков, пушки с подсумками собрал в охапку и ретировался… Потом мне с оленями повезло. Устроил себе и собаке пир. Теперь я с оружием и с собакой, так что мне никакие гости не страшны.

– А где оружие? – спросил Богданов.

– В нужном месте… Слушай, майор, я, пожалуй, отдам тебе ствол. Зачем мне два, верно?! Человек ты насквозь положительный. Точно, иди-ка ты, родной, к Блюму, борись за справедливость на здоровье. Только обо мне забудь! Лучше всю жизнь быть Робинзоном, чем один миг Марией Стюарт!

Бармин сидел напротив подполковника. Оба курили. Перед ними на письменном столе лежал слиток.

– Допустим, Бармин, я вам поверил и эти двое заставили вас участвовать в покушении на депутата. И все равно вас ждет суд. Он будет решать: виновны вы или нет. Но сначала будет следственный изолятор. Милиция требует вас к себе. Из СИЗО вас живым не отпустят. Согласны? Увы, я ничего не могу изменить в вашей судьбе: дело Мелеха и остальных, пострадавших от вашего офицера, взяли от меня.

– Но вы же не отдали меня тем милиционерам?!

– В понедельник сюда придет официальный запрос, и я буду вынужден подчиниться – отдать вас орлам из Управления внутренних дел.

– Что же делать?

Подполковник встал из-за стола и включил электрочайник.

– Кстати, то, что вы собирались прийти сюда со своим слитком, звучит не очень правдоподобно. Ну да ладно… В милиции пока не знают, что вы здесь. Отдать вас им – значит прикончить. – Подполковник задумчиво посмотрел на Бармина. – А не отдавать… Что же нам делать?

– Отпустите с миром, – заговорил Бармин. – Про Объект я вам все рассказал и на карте отметил. Это легко проверить! Кстати, этот слиток мне не нужен, и я оставляю его вам.

– А мы и так его уже забрали! – усмехнулся подполковник и взял в руки Эталон. – Вмятина от пули?.. Хм… Но правдивы ли эти нацарапанные здесь цифири? У меня есть сомнения по составу слитка. Неужели здесь столько осмия?

– Не знаю. Проверьте сами. В вашем ведомстве наверняка имеются всевозможные лаборатории. Можно отдать слиток в какой-нибудь институт!

– Если все, что здесь нацарапано, правда хотя бы наполовину, об этом не должен знать никто посторонний. Огласка может только навредить: информация наверняка просочится до этого вашего Блюма, и он тут же свою лавочку прикроет и смоется вместе с товаром. Насколько я понял, он и его люди считают вас мертвецом и, значит, – подполковник вытянул губы трубочкой, – продолжают свою не очень законную, а возможно, и преступную деятельность. Нет, тут надо все делать своими силами!

Подполковник снял телефонную трубку, набрал номер и попросил зайти какого-то Антона.

– Ты там один остался? – спросил подполковник, протягивая Антону – молодому парню в свитере – руку.

– Есть еще лаборантка.

– Отпусти ее. Вот, держи! – Он протянул парню Эталон. – Нужно проверить эти цифры. Сможешь?

– Не с такой точностью, как здесь написано, но до весовых процентов смогу.

– А нам точно и не надо, верно, Бармин? Только между нами, хорошо? Никто не должен об этом знать. Как сделаешь – сразу ко мне!

Антон вышел за дверь, а подполковник, поставив перед Барминым чашку кофе и тарелку с сушками, приготовился слушать продолжение его одиссеи…

Часа через полтора Антон вернул подполковнику слиток.

– Ну как, сошлось? – с надеждой спросил Бармин подполковника.

– В общих чертах… Кстати, вы представляете, сколько стоит ваш слиток? Нет? Так вот: цена одного грамма осмия на Западе доходит до пятидесяти тысяч долларов! Если бы Паша Шкуродер знал об этом, он бы вас загрыз. О пиковых, то есть о ваших друзьях кавказцах я уж не говорю! Они и за меньшую сумму голову вам отрезали б!

– Так вы отпустите меня? – Бармин с надеждой смотрел на задумчивое лицо подполковника. – Я сто раз рисковал жизнью, чтобы доставить этот слиток сюда. Неужели я не заслужил свободу?

– Что? – переспросил подполковник.

– Я выполнил свой гражданский долг: сдал этот чертов слиток государству и рассказал о делах, которые творятся на Объекте. Отпустите меня!

– А-а! – Подполковник, кажется, понял Бармина. – Нет. Это исключено.

– Почему? – возопил Бармин в отчаянии. – Я не убивал Мелеха! Я только раз тюкнул того золотозубого айзера вазой по башке, да и то потому, что он и его дружки собирались зарезать меня! В чем я виноват?

– «Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать!» – с лукавой улыбочкой процитировал подполковник. – В общем, по-человечески я вас понимаю и, будь я на вашем месте, наверное, поступил бы так же, но обстоятельства… – Он развел руками. Силою обстоятельств вы угодили меж молотом и наковальней, и, значит, быть вам расплющенным!

– За что? – заорал Бармин.

– Не надо кричать! – Подполковник строго посмотрел на Бармина. – Не за что, а почему! Потому что вы сидите в дерьме по уши. Есть, правда, выход… Хорошо, что на этом месте я, а не более современный начальник. За этот слиток вас давно положено… Что вас удивляет? Нет человека – нет дела. Зато остается бесхозный слиток. За годы вашего пребывания за Полярным кругом здесь, в России, изменилось все. Маски сброшены. Цинизм – вот что теперь в цене. Завладеть этим слитком, а самого вас под шумок сжечь в печи крематория – это нормальный ход…

– Значит, вы сдаете меня… – сказал Бармин упавшим голосом.

– В милиции знают, что вы у меня. Если я отпущу вас, то что я им скажу? Что вы сбежали? – Подполковник развел руками и улыбнулся. – Но это смешно: отсюда нельзя сбежать. И потом, я на государственной службе. Меня за ваш побег не то что уволят, меня…

– Понятно. Выходит, все вы одинаковы: и менты бешеные, и депутаты, и бандиты, и даже рыцари щита и меча.

– Ого! – засмеялся подполковник. – Рыцари! Ладно, предлагаю вам сделку. Вы рисуете мне план Объекта, все, что там есть: шахты, комбинат, ТЭЦ, казармы охраны, общежития косых… В общем, все. Потом – дороги, подходы к Объекту и, главное, тот самый спуск, или как его там, Уклон? Мне нужен путь, которым вы сбежали оттуда. За это я не отдаю вас Шкуродеру!

– И что дальше? – напрягся Бармин.

– То, что вы сами пожелали. Беру вас с собой на Объект!

– Вот это да! – присвистнул Бармин. – Интересный поворот. Я все подробно изложу, нарисую план Объекта и подходов к нему. Но только зачем я там нужен? Скиньте туда батальон десантников с техникой – и дело с концом!

Подполковник усмехнулся:

– Батальон десантников! Да вы, Бармин, – кремлевский мечтатель! Мне нужен проводник. В общем, или вы соглашаетесь на эту работу, или уже сегодня я передаю вас в Управление внутренних дел.

– И слиток тоже? – съехидничал Бармин.

– Не ваша забота! – отрезал подполковник.

Бармин писал и чертил уже три часа. Подполковник подходил к столу, смотрел Бармину через плечо, задавал вопросы, уточнял детали.

– Я, конечно, могу довести вас до того лаза в шахте, но только потом вы уж как-нибудь сами. Не понимаю только, почему не подъехать к ним с парадного входа? Зачем под землю-то лезть?! Все, может, без стрельбы обойдется…

– Не обойдется, – подполковник внимательно смотрел на чертеж, – я справки наводил. Никто о вашем Объекте ничего не знает. Может, и нет его? – Он вопросительно взглянул на Бармина, который возмущенно запыхтел. – Ну ладно, ладно, не волнуйтесь так!.. Кстати, вам все же придется пройти с нами весь путь до конца!

– Я сказал: доведу до норы! Дальше – ни шагу. Я там зубы потерял, под пулями ходил, и опять в петлю лезть? – Бармин встал. – Увольте! У меня на тамошний климат аллергия.

– Понимаю. И все же придется. План планом, а на месте могут возникнуть всякие неожиданности… Вот вы говорили о вертолетах – это правда? У них действительно есть МИ-8? Что ж, этот Блюм – серьезный господин. Я тут узнал: верно, был такой начальник рудника…

– Он и сейчас есть! – воскликнул Бармин.

– Ну, посмотрим, посмотрим.

Бармин вторые сутки маялся в смежной с кабинетом подполковника комнате. Здесь была тишина, он много ел и спал на пружинистом кожаном диванчике. Сам подполковник, кажется, не спал и никуда из здания не отлучался. Он принимал факсы, изучал какие-то документы и сидел на телефоне: кого-то просил, на кого-то покрикивал. И без остановки курил и пил крепкий кофе.

Раз он зашел в комнату с фотоаппаратом на треноге и сфотографировал Бармина на фоне серой стены.

– А это зачем?

– На память! – усмехнулся подполковник.

Приближался понедельник, и Бармин с тоской думал о том, что его ждет завтра. С этими грустными думами он и уснул.

Его разбудили звуки шагов и голоса в кабинете подполковника. За окном было черное, без единой звезды небо. Только фонари уныло отражались в чернильных лужах.

К сожалению, он не мог разобрать ни слова. Что это? За ним пришли люди из УВД, или… Бармин поднялся с дивана и на цыпочках подошел к двери. Но даже приложив ухо к замочной скважине, он слышал лишь ровный гул голосов.

«Да провались все!» – подумал он, снова лег на диванчик и через минуту захрапел.

Он открыл глаза оттого, что подполковник теребил его за плечо.

– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела! – усмехнулся гладко выбритый и благоухающий парфюмерией подполковник.

Бармин сунул ноги в ботинки.

– Мне бы в сортир заглянуть!

– Поздно! Господа милицейские приехали, вас лицезреть желают!

– С понятыми? – усмехнулся Бармин.

– Тут не до шуток. Требуют немедленной выдачи. Внизу автобус с омоновцами. Сейчас позвонили из мэрии: удивлялись, что вы все еще тут.

– Все же решили сдать меня? Вы же не последний человек в этом учреждении!

– Уже последний, – мрачно сказал подполковник. Им навстречу по коридору шли люди в штатском,

еще загодя сторонясь их и поспешно опуская лица. Кто-то скороговоркой здоровался с подполковником, сухо кивавшим в ответ, остальные старались поскорей миновать его. Коридор был длинный, бесконечно длинный. Из-за поворота вышел огромный мужчина.

– Привет, Борис Алексеевич! Я слышал, ты отпуск оформил? – вальяжно протягивая руку подполковнику, спросил он, поглядывая на хмурого Бармина. – Ну, это ты погорячился! Варяг уже прибыл из Москвы и тебя в кабинете дожидается! Всех, кого надо, пропустил сквозь строй.

– Не могу! – улыбнулся Борис Алексеевич. – Я уже в отпуске. Считай, что меня здесь нет!

– Смотри, Боря, с огнем играешь, – покачал головой мужчина. – А гастролера, значит, сдаешь… Не поздно ли? Заварил ты кашу! Милицейские с пятницы на ушах стоят. Мой телефон от стыда красный: выражений таких двадцать лет не слыхивал! – Мужчина закатил глаза и показал пальцем в потолок. – Давай, Борис Алексеевич, в темпе, пока милицейские варягу на тебя не настучали. Здесь с девяти утра их автобус…

Пока мужчина говорил с подполковником, Бармин делал вид, что сказанное к нему не относится. И все же он сгорал от волнения: куда ведет его подполковник? А может, и не дойдет дело до суда: воткнут ему в камере заточку под ребра и снимут вопрос с повестки…

Борис Алексеевич кивнул солидному мужчине и быстро пошел вперед. Бармин двинулся следом. На первом этаже их окликнули омоновцы и тут же направились к Бармину. Когда бойцы были в трех шагах от него, между ними и Барминым вырос подполковник.

– Момент, – сказал он, делая бойцам знак остановиться. – Еще одна формальность!

Он взял Бармина за рукав и открыл дверь Бюро пропусков. Не говоря сидевшему у окошечка служащему ни слова, он провел Бармина в дальний конец комнаты, открыл еще одну дверь и вышел в коридор. Бесшумно пройдя по ковровой дорожке, они оказались в вестибюле. Подойдя к стоящему у вертушки прапорщику, подполковник протянул лист бумаги с печатью – разовый пропуск.

– Ваши документы, – сказал прапорщик Бармину.

Подполковник вынул из нагрудного кармашка книжечку и протянул ее прапорщику. Тот внимательно сверил физиономию Бармина с фотографией в книжечке. Потом нажал кнопку.

У подъезда их поджидал синий «жигуленок». Подполковник отворил заднюю дверь, и Бармин юркнул в салон. В машине, кроме них, было еще двое мужчин. Все молчали. Бармин тихо радовался: Борис Алексеевич не сдал его.

«Жигуленок» подъехал к КП военной части.

Подполковник вышел из машины и, сказав пару слов караульному, прошел с ним в будку. Через минуту караульный поднял шлагбаум. «Жигуленок» поехал узкой бетонкой между высоких елей и внезапно выскочил на летное поле.

Офицер в летной куртке махал им рукой. Прибавив скорости и вильнув между зачехленными машинами, автомобиль затормозил у транспортного самолета с запущенным двигателем. Из открытой двери высунулся летчик и тут же скрылся.

Все вышли из «жигуленка» на летное поле. Не говоря ни слова, водитель открыл багажник, потом передал ключи зажигания офицеру в летной куртке. Тот сел за руль автомобиля, ожидая, когда подполковник закончит вытаскивать из багажника мешки.

Последний мешок Борис Алексеевич бросил Бармину и поднялся по ступенькам трапа в самолет. Бармин остался на летном поле. Он тупо смотрел на мешок с многочисленными ремнями и замками. Потом нерешительно поднялся в самолет, где приехавшие снимали с себя гражданскую одежду и распаковывали мешки.

– А ты что ждешь? – крикнул кто-то Бармину. – Одевайся!

Бармин поискал глазами Бориса Алексеевича: тот в нескольких шагах от него натягивал на себя брюки защитного цвета. А самолет уже двигался по взлетно-посадочной полосе…

Бармин возвращался в Заполярье. Но как! На нем был десантный костюм с бронежилетом, рядом лежал парашют.

– Придется прыгать! – спокойно сказал при взлете подполковник.

– Но я не умею! – воскликнул Бармин.

– А тут и уметь не надо: падайте вниз, и все. Я ведь тоже раньше не прыгал. Не бойтесь. Перед прыжком вас проконсультируют.

– А если я не смогу… упасть?

– Вам помогут! – улыбнулся Борис Алексеевич. Теперь Бармин внутренне готовился к прыжку.

И еще он крутил в руках длинноствольный револьвер. Эта пушка вместе с пятью обоймами оказалась в его мешке.

«Но ведь я сказал ему, что не полезу в пекло? Зачем он дал мне оружие?» – думал Бармин, поглядывая на спящего в кресле подполковника.

Все кругом спали или делали вид, что спят. А Бармину все никак не удавалось хотя бы вздремнуть. О счастье, он улетал от Шкуродера! Но при этом – о ужас! – приближался к Березе.

«Хрен редьки не слаще, – думал он. – Хотя с такими орлами можно чувствовать себя спокойно. Но неужели эти девять человек – все? И не будет никакого подкрепления?»

Помаявшись в своем кресле, он прошел в хвостовую часть самолета и, растянувшись там на скамье, уснул.

Его разбудил подполковник.

– Приготовьтесь, сейчас будем прыгать, – сказал он.

– Сейчас?

– Да! – Борис Алексеевич похлопал Бармина по плечу. – Все будет нормально. Прыгаете сразу за мной. За вами летит профессионал. Если что, ловите его за ногу! – засмеялся он.

– Постараюсь, – почесал лоб Бармин и улыбнулся Борису Алексеевичу беззубым ртом…

Когда подполковник ухнул вниз, Бармин все не решался на прыжок. Тот, кто стоял позади Бармина, крепко сжимал его плечо.

– Сам прыгнешь? А то ведь могу и помочь! – крикнул он и, не дав ответить, толкнул Бармина в пропасть.

Страшно, очень страшно было до тех пор, пока парашют не раскрылся, рванув Бармина вверх и приведя его в чувство. Ниже парили рваные купола. Рядом висел тот, кто столкнул Бармина. Он показывал ему большой палец.

Бармин приземлился на склон черной сопки и тут же покатился вниз, путаясь в стропах… К нему подошел высокий крепкий парень и помог отстегнуть парашют…

Они шли каменистым руслом, иногда по щиколотку в ледяной воде, не замедляя шага и не разговаривая. На груди висели короткоствольные автоматы, за спиной ранцы, на боках болтались подсумки. У каждого второго были бинокли или приборы ночного видения.

Вел группу подполковник. Иногда он вынимал компас и, положив его на планшет, ориентировался. На вершинах сопок лежал снег, а в распадках среди выцветшего мха краснели карликовые деревца.

Часа через полтора за поворотом открылся поселок – несколько строений ангарного типа, тарелки локаторов, мачты радиоантенны, армейские вагончики.

Спрятав карту, подполковник прибавил шагу…

Военный объект назывался «Ромашка». Почему «Ромашка», этого не мог объяснить даже здешний начальник – обрюзгший и заросший до бровей щетиной капитан ракетных войск с бесцветными глазами. В подчинении у капитана было семнадцать душ в чирьях по всему телу, а также мощная радиолокационная установка, которую эти души, едва переставлявшие ватные ноги, днем и ночью обслуживали.

Капитан был рад гостям, как всякий нормальный

Робинзон рад Пятнице. У приезжих наверняка была

с собой выпивка. О них капитану сообщил высокий

армейский чин с Материка и попросил встретить

охотников и организовать им вертолет в тундру.

Когда здешний начальник увидел команду подполковника, он смекнул, что охотиться ребята собрались как минимум на мамонтов: зверь поменьше едва ли стоил того калибра, который они имели при себе.

Баня была готова, и охотники прямо с дороги отправились париться. Капитану не терпелось узнать, на кого же собрались в тундру такие крепкие ребята: на волка, на оленя или на медведя? Он несколько раз начинал об этом разговор со старшим – надо сказать, начальник моментально «вычислил» подполковника, – но тот отмалчивался.

Их разместили в армейском вагончике. Бармин как опытный полярник моментально занял место на верхних нарах. Наверху, конечно, душновато, но зато гораздо теплей, чем внизу.

– Теперь ужинаем. Потом спать. Утром вертолет. Так, капитан? – спросил подполковник местного начальника.

– Ребята сказали, что прилетят, если… пойло будет!

– Будет пойло ребятам! – ответил подполковник.

– Тогда порядок. Правда, они далеко от побережья уклоняться не могут. Сами понимаете, горючка! А вы далеко собрались-то?

– Верст триста!

– Ого! – присвистнул капитан. – А что так далеко? Медведи и здесь водятся!

– А там они крупнее! – улыбнулся подполковник и стал доставать из мешка консервы.

Кто-то выложил зелень, хлеб, колбасу, лимоны. Следом на столе появились коньячные бутылки. Капитан умильно улыбался и глотал слюни. В вагончик рвались еще старший лейтенант с перевязанной щекой и щербатый прапорщик, словно это был последний вагон, который отправлялся с грешной земли в рай.

Начальник злобно наорал на них и не пустил дальше порога, напоследок даже ткнув прапорщика в скулу, после чего тот пообещал капитану пулю. Капитан ухмыльнулся: во-первых, прапорщик был грозен только с похмелья, а похмелья в ближайшие недели не предвиделось. Во-вторых, он знал, что такое лишние рты!

Закончив приготовления, все расселись вокруг стола. Подполковник сурово посмотрел на Бармина и вдруг весело ему подмигнул. Бармин взял стакан с коньяком.

Команда молча сдвинула кружки и стаканы.

– За успех нашего безнадежного дела! – Борис Алексеевич крупными глотками опорожнил свой стакан.

Через час все было выпито. Оставался спирт в канистре, но подполковник не подпустил к нему капитана. Половина канистры полагалась вертолетчикам, вторая половина была расписана на трое суток вперед. Борис Алексеевич не собирался тратить на «безнадежное дело» больше трех суток…

Рыжий капитан спал, сидя за столом. Положив голову со слипшимися волосами на руки, он счастливо улыбался во сне, обнажив желтые зубы. Ему удалось выпить больше бутылки благородного напитка, закусив это великолепие тремя дольками лимона.

Народ стал укладываться, а подполковник разложил на столе карту.

– Бармин, еще раз покажите мне, где этот самый Объект. Ага… А где вход под землю? Так. Сколько ж тут под землей идти? Примерно пять километров…

– Не пять, – возразил Бармин, – семь. От выхода туннеля на поверхность до самого Объекта около семи километров. Просто под землей соединяются сразу две шахты: Уклон Манского рудника и первая шахта Объекта.

– А ваш Блюм об этом знает?

– Не думаю. Если бы знал, я бы сейчас не был здесь с вами.

На площадке, укрытой от ветра металлическими ангарами и сопкой, военный вертолет раскручивал винт. Начиналась вьюга, и вертолетчики нервничали, покрикивая на команду подполковника, неторопливо грузящую в геликоптер свою поклажу. Если бы не десять литров чистейшего медицинского, они бы послали этих долбаных охотников куда подальше и убрались бы с «Ромашки» домой. Но спирт уговорил их.

– Может, переждете вьюгу? – предлагал капитан подполковнику, хитро улыбаясь. – Через пару суток погода наладится, и тогда рванете на свою охоту.

– Пара суток – большие деньги! – усмехнулся Борис Алексеевич. – А их у нас нет…

Бармин уже сидел у иллюминатора и тер глаза: все же темп, который задал подполковник, был стремителен, как последний сон перед пробуждением. И потом этот ветер… Что они смогут увидеть? Как найдут Уклон? Бармин мучительно вспоминал ландшафт в окрестностях шахты. Вспоминал и чувствовал, что вряд ли узнает вход в нее под белым саваном снега. И что тогда?! Тогда придется идти к Объекту, рискуя нарваться на патрульную машину или вертолет… Объект приближался, и потому все, о чем рассказывал Бармин, не казалось подполковнику таким уж невероятным. Более всего Бориса Алексеевича интересовало, где хранятся выплавляемые слитки.

– Наверняка где-то под рукой у Блюма, – говорил Бармин. – Если слитки действительно столько стоят, он их хранит у себя под подушкой.

– А если серьезно?

– Если серьезно, то, думаю, у него имеется что-то вроде сейфа, огромного, как в банках.

Подполковник задумался.

Вертолет бросало из стороны в сторону. Его оболочка дрожала: казалось, еще порыв, и он рассыпется в воздухе.

Внезапно на пороге пилотской кабины появился механик.

– Кажись, падаем! – крикнул он и идиотски улыбнулся.

Бармин почувствовал, как скамья под ним ухнула вниз. Подполковник больно сжал его запястье и вытаращил глаза.

Они действительно падали…

– Ого! – весело кричал рыжий капитан, прижимая к уху телефонную трубку. – Кто на проводе? Это «Ромашка». Какая «Ромашка»? Красивая! Соедините меня с Ильей Борисовичем. Да, срочно! Поторопись, приятель! – В трубке некоторое время был слышен скрип и шипение на фоне то удаляющихся, то приближающихся шагов.

– Это ты, Петруша? – услышал капитан голос Блюма. – Что случилось?

– Вы там одни? – спросил Петруша, приставив ладонь к трубке. – Вот и чудно. Есть интересная новость: к вам едут гости. Гос-ти! Не знаю. Говорят, что охотиться. Правда, пушки и амуниция у них – будь здоров!

– Из Москвы команда? – вкрадчиво вопрошал Илья Борисович сквозь легкое шипение наушника.

– Из Сибири… Нет, точно к вам! Я сам слышал, как называли ваше имя и еще говорили об Объекте. Сколько их? Десять. Причем один местный. Как невозможно? Я точно говорю: местный. Он им и на карте все показывал, рисовал какие-то пути… Да, самое главное: они хотят найти какой-то Уклон. Что за Уклон, я так и не понял. Это важно? Я так и думал. Как добираться будут? Вертолетом!

– Можно что-нибудь сделать? – после минутного сопения услышал капитан в телефонной трубке. – Мне бы не хотелось заниматься ими всерьез…

– Сложное дело! – загундосил капитан, давно ждавший от Блюма этого вопроса. – Очень сложное. Народ-то уж больно боевой… а мы тут отощали совсем: на перловке с консервами сидим. Эта каша скоро из ушей полезет! И выпить нечего, ни капли! Так что очень трудно… Что? А когда прилетит? Через неделю? Нет, – вздохнул капитан, – слишком долго. Да я понимаю, понимаю… Послезавтра? Это другой разговор! Так, значит, шесть ящиков водяры и три туши? Ах, Илья Борисович, да эти ребята стоят втрое дороже, если не впятеро! Я же говорю: невозможно. И потом вертак… Десять ящиков? – Капитан с торжествующей ухмылкой переложил трубку в другую руку. – Нормалек! Выходит, по ящику на рыло! Да нет, это я арифметикой занимаюсь. Что? Сделаем, сделаем… Только, надеюсь, без обмана?

Бармин открыл глаза. Над ним нависло сосредоточенное лицо подполковника: Борис Алексеевич бил его по щекам меховой рукавицей. Они лежали на полу завалившегося на бок вертолета. За дверью, в кабине пилотов, что-то с треском искрило: в воздухе пахло резиной и обгоревшей оплеткой.

Кажется, начинался пожар.

Рядом с Барминым и подполковником шевелились их товарищи, постепенно отходя от шока.

– Надо убираться отсюда, – прошептал Бармин. – Горим!

– Все целы? – спросил Борис Алексеевич.

– Летчики и механик убрались. Царство небесное… Из наших, похоже, – Захар. У Лехи голова пробита, он без сознания, но дышит ровно. У остальных, думаю, ушибы.

– Надеюсь, не переломы, – подполковник встал и, переступая через товарищей, стал пробираться к кабине пилотов. Ему долго не удавалось открыть дверь, и как только она распахнулась, в отсек полетели искры и повалил дым. – Носом гробанулись, – сказал Борис Алексеевич, глядя на смятые и окровавленные трупы летчиков. – Живые – на выход! Берем самое необходимое и оружие!

Бармин выбрался из горящей машины. Волоча по снегу ранец с оружием и вещами, он отползал от вертолета. Порывы ветра швыряли в лицо колкую, как песок, снежную крупу.

Пламя поднималось все выше: чувствовалось, еще секунда – и рванет топливо в баках. Из вертолета в подтаявший от жара снег вываливались люди.

Последними из пламени выскочили подполковник и высокий парень – тот самый, который помог Бармину прыгнуть с самолета. В руках у парня, помимо ранца и оружия, была канистра со спиртом.

– Может, отбой, Алексеич? – крикнул парень, бегущий от вертолета рядом с подполковником.

Подполковник не ответил и вдруг сильно толкнул парня в спину. Оба полетели в снег. В этот момент вертолет взорвался. Огненные куски машины просвистели над головами вжавшихся в землю людей.

– Что значит отбой, Серж? – перевернувшись на спину, спросил парня подполковник. – По-твоему, надо идти к «Ромашке»? Прикинь, сколько летели. Нет у нас пути назад. По моим подсчетам, нам километров сто осталось, а то и меньше…

– Что делать с Лехой? Он не ходит! И у других серьезные травмы. Куда их денем? – спросил Серж.

– Берем с собой. На Объекте медицина имеется. Давай сюда канистру!

Склон сопки закрывал их от ветра.

Подполковник налил каждому по сто грамм спирта. Тем, у кого были повреждены ноги, по сто пятьдесят.

Борис Алексеевич, похоже, ни при каких обстоятельствах не терял присутствия духа.

Минут пятнадцать они двигались вдоль извилистого ручья. Впереди шагал подполковник с компасом. Через каждые полчаса он сверял курс и, озирая окрестный ландшафт, пытался угадать, где они находятся. За ним шли Серж, Бармин и крепкий седовласый мужчина.

Эти трое отделались легкими ушибами при падении вертолета. Каждый из них попеременно набрасывал на грудь лямку и тянул за собой лежащего на куске рваного металла Леху, который не приходил в себя. Бармин тянул меньше: все же он был гораздо слабей Сержа и седовласого.

Остальные члены команды молча хромали сзади, помогая друг другу преодолевать подъемы и страхуя на спусках. Бывалые люди, они не ныли и не просили помощи. Они шли вперед, не снижая темпа, шли как заведенные. Они работали.

– И как нас не расплющило, Силыч! – нарушил молчание Серж, принимая лямку от седовласого. – С такой высоты рухнули!

– Авторотация спасла, – сказал Бармин, с радостью прерывая тягостное для себя молчание. Седовласый обернулся. – Когда мы стали падать, – объяснял Бармин, – летчик поставил лопасти пропеллера под углом к восходящему потоку воздуха, который и раскрутил винт. Еще бы сто метров, и мы приземлились бы как на парашюте!

– Похоже на то, – прогудел Силыч. – Перед самой землей я вроде почувствовал опору под ногами. – А ты, парень, летчик? – спросил он Бармина.

– Водила. Правда, полжизни живу за Полярным кругом.

– Понятно… Ты Мелеха завалил? – вдруг спросил Силыч, не оборачиваясь.

– Васильев. Я был за рулем, – тихо ответил Бармин.

– Все равно молодчик! – сказал Силыч.

Стемнело, метель усилилась, а команда подполковника словно и не замечала усталости.

– Надо искать ночлег! – крикнул Бармин Борису Алексеевичу, боясь, что тот не услышит его.

– Я что-то не вижу поблизости трехзвездочной гостиницы! – ответил подполковник.

– Стойте. Собьемся с курса – тогда всем крышка!

– Не собьемся, молодой человек. Компас – не человек, он ошибок не делает. Нам нельзя останавливаться, иначе замерзнем! – жестко сказал подполковник.

В русле реки, по которому они шли, дул такой силы ветер, словно они находились в аэродинамической трубе. Разгоняясь меж сопок, он набирал убийственную силу, каждым своим порывом пытаясь опрокинуть людей навзничь.

Закрыв лицо от ветра, подполковник остановился. Сквозь мглу, разрываемую на части зарядами пурги, с трудом различались фигурки бредущих людей. Серж подтащил к подполковнику раненого, представлявшего собой белый кокон.

– Что прикажете теперь? Разбивать палатки? – Борис Алексеевич повернулся к Бармину.

– Видите этот ледник? – Бармин указал рукой на склон сопки.

– Ну и что?

– Между его языком и землей есть зазор. Это ведь только сегодня метет, а неделю назад здесь все таяло. Наверняка язык подтаял снизу. Давайте туда! У кого есть ножи – ройте!

Все посмотрели на подполковника. Борис Алексеевич вытащил нож и направился к склону.

Минут через сорок команда подполковника была укрыта от непогоды ледяным козырьком. Правда, здесь можно было только лежать или сидеть согнувшись. Но все равно люди отдыхали от изматывающего ветра.

Бармин вытащил таблетки сухого топлива и, разведя маленький костер, поднес к нему кружку со снегом.

– Спирт – хорошо, а чифирь – лучше! – сказал он, растягивая в улыбке беззубый рот.

– А еще лучше чифирь со спиртом! – сказал подполковник, ставя перед собой канистру.

После чая со спиртом Борис Алексеевич растопил руками немного снега, смочил им лицо, вытащил из кармана безопасную бритву и начал бриться…

Бармину долго не удавалось заснуть: то застывали ноги, то мерзли плечи. Люди подполковника спали, уткнувшись носами в ранцы. Только раненый протяжно стонал и бредил.

Бармину казалось, что он не спит…

Они все же решили разбиться на две группы. Бармин, подполковник и Силыч отправились вперед. Остальных возглавил Серж.

Первым шел Борис Алексеевич, за ним Силыч, за широкую спину которого прятался Бармин…

Они миновали скалистый уступ, и Бармин остановился. Ему показалось, что он видит что-то вроде покатой ступеньки.

– Я щас! – крикнул он.

Через несколько минут Бармин позвал товарищей, возбужденно размахивая руками.

Это была землянка. Сложенная из сухого, обкатанного на мелководье плавника, она имела с чайное блюдце окошко и косую дверь, приваленную пышным сугробом.

– Ничего не видно! – Бармин прилип к окошку лицом. – Надо открыть дверь!

– Мы опаздываем! – сказал Борис Алексеевич. – В другой раз!

– Нет уж! – заупрямился Бармин. – Мало ли что ждет нас впереди! Это вам не Материк! Тут любая крыша на вес золота!

– Алексеич, пусть он откроет! – сказал Силыч, кладя ладонь на плечо подполковника.

Они раскопали дверь. Она оказалась заколоченной. Минут десять вынимали гвозди и ломали доски. Потом Силыч с трудом распахнул ее, держась за железную петлю для замка, и все трое замерли на пороге. На полу землянки лежали мертвецы, уложенные аккуратным штабелем. Мертвецы были в пальто и шубах. У заиндевелой печи в горе тряпья валялись раскрытые чемоданы и выпотрошенные рюкзаки.

Бармин выскочил из землянки первым. Следом вышли подполковник с Силычем.

– Эти люди куда-то ехали, – сказал задумчиво Борис Алексеевич.

– Они с Объекта! – заволновался Бармин. – Судя по вещам, собрались на Материк!

– Кто же их? – Силыч вопросительно посмотрел на Бармина.

– Не знаю. Кто-то из своих… Чужих на тыщу верст не наблюдается.

– Но зачем? Что у них искали? Деньги? – Теперь подполковник вопросительно смотрел на Бармина. – Такое впечатление, что их сначала отпустили, а потом передумали отпускать…

Они шли без остановки уже двенадцать часов.

Вновь сгустилась мгла, и если бы не снег, отражавший тот незначительный свет, который цедило серое небо, им бы пришлось идти на ощупь. Сопки высились справа и слева. По их снежным вершинам гулял ветер, срывая с обледенелых шапок снег, закручивая и швыряя его вниз по склону. Несколько раз подполковник раскрывал перед Барминым планшет и показывал на карте то место, где они, по его мнению, находились. Уклон был где-то рядом… Однако нужно было искать место для ночлега.

– В темноте не найдем, – сказал Бармин Борису Алексеевичу. – Нет смысла идти дальше.

Подполковник спрятал карту и упрямо пошел вперед. Силыч догнал его и остановил, показывая куда-то влево. Все трое увидели огонек в распадке, метрах в трехстах от них.

– Сбегаешь? – Подполковник вопросительно посмотрел на Бармина. Тот утвердительно кивнул. – Только не нарывайся, если что.

Бармин тут же решительно захрустел снегом. Через минуту его схватили за плечо.

– Стой, парень! Я пойду, а ты иди назад! – сказал запыхавшийся Силыч.

– Почему?

– Иди-иди, некогда объясняться. Прешь, понимаешь, как танк! А если там… В общем, марш назад!

… Снег накрыл их сантиметровым слоем, а Силыч все не возвращался. Подполковник нервничал, играя желваками, а Бармин усиленно дышал на пальцы рук. Разгоряченные тела их остыли, и мороз пробирался под рукава и воротники.

– Теперь наша очередь, Бармин, – наконец сказал подполковник.

– Подождем немного. Думаю, вот-вот придет!

– Он должен был вернуться полчаса назад. Что-то случилось. А это значит, что мы у цели! – Подполковник глядел на Бармина холодными глазами.

Они решили взобраться на ближайшую сопку и оглядеться. Однако на вершине было сплошное молоко от кружащегося и бьющего в глаза снега. Подполковник показал Бармину рукой куда-то вниз и лег на спину.

Бармин последовал его примеру. Они стали сползать в распадок. Снег плотно облепил их, так что они были незаметны на склоне. Между порывами ветра им удавалось посмотреть вниз, и тогда они видели светящуюся точку и рядом что-то вроде человеческого силуэта.

Борис Алексеевич чуть притормозил и подождал Бармина.

– Приготовь оружие. Может случиться драчка. Надеюсь, жилет на тебе?

– Под курткой, – прошептал Бармин. – А почему драчка?

– Там лежит Силыч. Сам он упасть не мог. Значит, ему помогли. Только не лезь вперед. И еще: смотри по сторонам. Они где-то здесь притаились. Фонарь на снегу – приманка. О-па! Вот один!

Подполковник указал рукой на подножие сопки, где тлел маленький красный огонек. Кто-то курил, лежа на земле. Подполковник стал забирать вправо, чтобы оказаться над курящим. Их с Барминым все еще не заметили.

Когда до засевшего в снегу оставалось не больше десяти метров, Борис Алексеевич встал и, держа перед собой оружие, нацеленное на огонек сигареты, побежал. Куривший заметил подполковника, когда тот уже летел на него сверху, вытянув вперед руки с десантным автоматом.

Удар приклада пришелся сидевшему в засаде в ухо. Он охнул и уткнулся в снег. Бармин съехал к подножию и тут понял, что находится рядом с выходом Уклона на поверхность. Он хотел сообщить об этом подполковнику, но тут все поплыло у него перед глазами, и земля, встав перед ним отвесно, ударила его обледенелым сланцем в лоб.

– Никуда я с тобой не поеду, – сказала Вероника Николаевна, зябко передернув плечами.

Она сидела в кресле, кутаясь в пуховый платок. Илья Борисович прогуливался перед ней, заложив руки за спину.

– Значит, ты не хочешь увидеть настоящее море? Ты представить себе не можешь, какое это блаженство – сидеть в горячем песке, а потом бросаться в волну! Ну, хочешь, я куплю тебе остров, где ты будешь королевой. Ты будешь срывать с пальмы бананы, а черные мальчишки, как обезьянки, будут доставать для тебя кокосы. Ты не веришь мне?!

– Как обезьянки… – Вероника Николаевна усмехнулась. – Не надо, Илья. Я все равно никуда не поеду отсюда!

– Но почему?!

– Потому что не хочу оставлять обезьянок, которые доставали для тебя кокосы! Не делай удивленные глаза, не надо! Я знаю, ты решил избавиться от них! Ты хочешь начать новую жизнь – жизнь политика с чистыми руками и безукоризненной биографией! Геолог-первооткрыватель, честно наживший в тундре… миллиарды. С этой сказочкой ты объявишься в столице этакой скромной серой лошадкой. Потом выиграешь основной забег. Непременно выиграешь! Ты умеешь охмурять массы… А потом… потом устроишь на одной шестой части суши Объект, где счет обезьянкам пойдет на миллионы, десятки миллионов!

– Что же в этом плохого, дорогая?!

– Люди с Объекта могут тебе помешать. Они знают, откуда взялось твое богатство и, главное, какой ценой. Сколько за эти слитки полегло обезьянок? Что ты задумал: уморить всех голодом или заморозить? Правда, тебе удобней сжечь их… Что ж, я сгорю одна из первых!

– У тебя жар! – сверкнул глазами Илья Борисович. – Какой там голод! Закрома от консервов ломятся. Топлива в цистернах на пять лет вперед. Все, что я здесь делаю, – для них, для людей!

– Ты не на трибуне. Не кричи! Какие там люди?! Они для тебя материал. Человеческий материал. Разве это не твои слова? Сначала ты убил моего отца. Убил, убил! Мама рассказала мне об этом перед смертью. И все из-за этого открытия, из-за руды этой проклятой. Кстати, и жил ты с мамой после этого только для того, чтобы тайна смерти отца не стала всеобщим достоянием. Жил, жил… да и отравил!

– Замолчи! – Голос Ильи Борисовича задрожал. – Гадкая девчонка! – Блюм опустился в кресло, держась за сердце.

– Отравил, – продолжала Вероника Николаевна. – Ведь она грозилась все рассказать. Она была виновата перед отцом и очень этим мучилась. Кажется, тогда же приехал на Манское и этот твой фармацевт с уголовными наклонностями. Он подсказал тебе, как незаметно убрать человека.

– Вероника, – твердым голосом начал Илья Борисович, – тебе надо уменьшить дозу и почаще бывать на воздухе. Дурь так и прет из тебя!

– А потом ты принялся за меня, – не обращая внимания на слова Блюма, продолжала она. – Нет-нет, ты не боялся, что я могу что-то рассказать о тебе. Просто ты вдруг заметил меня и… захотел иметь девочку. Я помню, с каким удовольствием ты растлевал меня.

– По-моему, ты была не против! – усмехнулся Блюм. – Или я ошибаюсь?

– Я тогда ничего не понимала, да и ты никого не подпускал ко мне. Сознайся, ты ведь хотел убить Донского тогда, двадцать лет назад? Работяги избили его тогда по твоему приказу. Хорошо еще, что там не было твоего Березы. Этот пес не отпустил бы Глеба.

– Нехорошо так о покойнике, Вероничка! – Блюм с издевкой смотрел на нее.

– Я возненавидела тебя. Мне не повезло: ты успел вынуть меня из петли. Второй раз на это было трудно решиться… Но ведь были таблетки! Можно было принять целый пузырек и уже никогда не проснуться. Вот тогда тебе опять понадобился Аптекарь. Он посадил меня на иглу. Ты прав, когда кричишь, что я несчастная наркоманка и потому никому не нужна…

– Даже ему, слышишь, твоему Донскому! – взвился побледневший Илья Борисович.

– Даже ему, Донскому… – Вероника Николаевна горько усмехнулась. – Я уже давно – человеческий материал… и никуда отсюда не уеду. Отныне я не выйду из этих четырех стен. Не надо мне никакого моря!

Уже неделю на Объект падал мокрый снег. Мохнатые хлопья бесшумно ложились на гнилые крыши домов и ангаров, придавая угрюмым строениям сказочный вид. Дважды в сутки жилые кварталы объезжали автобусы, собирая сменных рабочих ТЭЦ и комбината, чтобы везти на работу. Дважды в сутки они проезжали мимо лежащего на обочине трупа, покрывавшегося за ночь толстым снежным одеялом, обдавая его серым месивом из-под колес. Лежащий на обочине был никому не интересен.

Патрульные УАЗы утюжили грязные улочки Промзоны, загоняя в норы бомжей и вдруг объявившихся здесь лаек. Как только косые исчезли из Промзоны, собачки покинули подземные убежища.

Однако не бомжи и не собаки интересовали патрульных. Они получили приказ отловить и вернуть в казарму своего товарища: беглый вбил себе в голову, что он – полярный волк. Сверкая безумными глазами, он в сумерках бродил по Промзоне в поисках одинокого прохожего…

Шахты Промзоны замерли, перестав выдавать на-гора руду. Комбинат встал: плавильные печи не отплевывались раскаленным металлом. Объятые густым паром, они вполнакала тлели в опустевших цехах. Всюду царило запустение. Бригады литейщиков под началом сменных мастеров поддерживали на комбинате режим, позволявший печам не замерзнуть в ожидании сырья.

Рудное тело под Объектом было выбрано целиком, а новое только разведывалось: буровые установки за пределами Промзоны ни на минуту не прекращали бурение. Блюм сообщал металлургам, что как может воздействует на геологов, и те честно не жалеют себя. Но плод должен созреть: сначала необходимо определить границы рудного тела и подсчитать в нем запасы руды.

А пока целый город простаивал, медленно, но неуклонно сползая в бездну пьянства и безделья. Можно было сколько угодно кричать на людей и строго наказывать их, но ничего в принципе не менялось: дисциплина падала, как высота на приборах подбитого бомбардировщика. Город погружался во мрак безвременья и смуты…

После отъезда косых строительные работы прекратились, башенные краны безжизненно свешивали стропы, раскачиваемые ветром. Смолкла отрывистая речь азиатов, куда-то пропали КПП на дорогах, и не слышно стало матерщины охранников, ведущих рабов в столовую или баню…

Среди стынущего железа и вопиющего к небу бетона жили в своих полумертвых квартирах прорабы, бригадиры, мастера, нормировщики… и, конечно, бомжи – черные от угольной пыли и неуловимые, как насекомые. Когда-то списанные администрацией в расход, но ускользнувшие от патрулей, они зацепились за жизнь гнилыми зубами и чудом удержались на самом ее краю…

Оставшиеся без работы специалисты днями валялись на раскладушках, а ближе к ночи собирались в забегаловках и рюмочных Буферной зоны, где просиживали до утра, вдрызг пропивая заработанное и ведя бесконечные разговоры о том, какая теперь сказочная жизнь на Материке. Эти ночные разговоры, как правило, заканчивались поножовщиной или мордобоем. Приезжали сонные патрульные и, колотя налево и направо резиновыми дубинками, раскидывали «кучу малу», забирая наиболее отличившихся в дежурку. Там их ставили под ледяной душ, штрафовали и отпускали на просушку домой.

Многие специалисты привыкли к Объекту и вовсе не собирались уезжать отсюда, справедливо полагая, что на Материке им придется искать себе место под солнцем. А здесь каждый из них хоть немножко, но ощущал себя если не рабовладельцем, то надсмотрщиком с широкими палочными полномочиями…

Однако были и такие, кто не желал оставаться на Объекте ни минуты, поскольку контракт закончился. Их никто не держал: им выплачивали аванс и группами увозили на побережье, где швартовались суда с мазутом для ТЭЦ или ледокол с продуктами.

Улететь на Материк было теперь проблематично. Самолеты в Москву летали всего два раза в месяц, да и то с частыми отменами и задержками. Поэтому те, кто всерьез собирался убраться отсюда, предпочитали морской путь.

Пока одна половина населения Объекта наливалась спиртным, заполняя безвременье, другая убивала время у телевизоров, просматривая огромную коллекцию боевиков и порнушек…

Трудовые будни Объекта отошли в прошлое, и в моду вошли женщины, которых на Объекте было не больше сотни. Их добивались, за ними охотились…

Верхушка администрации проводила время на голубых дорожках бассейна, в саунах и спортзалах. Физкультурники часами просиживали в «райском саду» Блюма – под фикусами и пальмами в кадках, пересказывая свои любовные приключения и запивая это вранье кислым вином. Жизнь в «Жемчужине» не изменилась, оставаясь все той же размеренной и вялотекущей, как шизофрения.

Серьезные проблемы после отъезда косых возникли со Службой безопасности Объекта. Она пошла вразнос, как лишенный нагрузки, сорвавшийся с оси механизм. Ведь основной криминальный элемент, державший их в боевой форме, покинул Промзону…

Охранники беспробудно пили, даже на дежурстве не продирая мутных кроличьих глаз, дрались смертным боем, засыпая в собственной крови и блевотине. Никто не слушал командиров, обещая им в случае чего пулю в спину. Начались кровавые разборки.

Сработала мина замедленного действия, заложенная в основание системы: уголовники и скрывающиеся от наказания преступники, некогда принимаемые на службу, теперь давали ход своим наклонностям, стреляя по любому поводу.

Немотивированные убийства стали обычными. Какой-нибудь обезумевший от выпитого охранник ни с того ни с сего стрелял в соседей по столу. Убийцу сажали в карцер на хлеб и воду, бесконечными полярными ночами вымораживая дурь в его мозгах. Однако через неделю убийца возвращался в казарму, чтобы играть в карты, злобно материться и тянуться рукой к ножу. Неделя в карцере – все, чем наказывал преступника неисправимый гуманист Блюм…

Джинн беззакония вырвался из бутылки, и волевому Илье Борисовичу было не под силу загнать его обратно в узкое горло дисциплины.

На Объекте объявились автобусы-вахтовки. Каждое утро, груженные ящиками и катушками, они ползли с включенными фарами по черным от грязи улицам.

Это была специальная бригада, состоявшая из пятнадцати человек, набранных из числа мастеров и специалистов горного дела, временно оставшихся без работы. Неохотно отвечая на расспросы любопытных, эти люди называли себя «консерваторами», объясняя, что занимаются консервацией объектов до начала следующего производственного цикла, который, как известно, откладывается в связи с затянувшимся бурением.

Консерваторы имели, доступ в любое помещение, в любой потайной угол Объекта. Их всегда сопровождали охранники, следившие за тем, чтобы никто из зевак не проник во время их работы в помещение. Первые дни они работали под землей – в каналах и туннелях Объекта где-то в районе жилых кварталов. Потом занялись наземными строениями. Двери законсервированных зданий не только закрывались на ключ, но и намертво заколачивались и опечатывались. Блюм предупреждал всех, что Объект с его шахтами, перерабатывающим комбинатом, ТЭЦ и десятком подсобных производств – сложнейший механизм, каждый узел которого жизненно важен. Поэтому проникновение в законсервированное здание должно рассматриваться как попытка террористического акта.

Руководил бригадой Немой, временно оставивший обязанности заместителя начальника ТЭЦ по режиму. После встречи с бешеной лайкой голова циклопа легла щекой на судорожно приподнятое плечо. Не имея возможности поднять голову, стянутую снизу многочисленными швами, Немой смотрел на окружающих исподлобья.

Жизнь ему тогда спас Аптекарь, вколов истекающему кровью Немому какую-то химию и чудом удержав в нем нитевидный пульс. Через час циклоп зашевелился, засвистел рваным горлом… Кажется, он не собирался умирать. Следивший за зрачками циклопа Аптекарь только похохатывал:

– Ай да зверюга! Уникум! Вот бы заспиртовать такого!..

Сегодня был законсервирован последний объект по списку, и членов бригады ждал праздничный ужин. Они находились в радостном возбуждении.

Немой нацарапал на бумажке несколько слов и показал ее работникам. Консерваторы собрали инструмент и направились к автобусам.

Один из них по пути отстал. По-утиному переваливаясь, он подошел к стене сарая и расстегнул ширинку.

– Ты что, Андреич? Дома сольешь! – сказал ему охранник.

– До дома не дотерплю! Иди, Теля, я быстро! – сказал Андрей Андреевич и повернулся к нему спиной.

Охранник зевнул и пошел к вахтовкам… а Андрей Андреевич, несмотря на свою грузную комплекцию, резво кинулся за угол сарая, на ходу застегивая пуговицы. Быстро перебирая ногами, он покатился загаженным проходом между бараком и ангаром, впечатывая подошвы в кучи дерьма.

Он бежал из последних сил, боясь услышать за спиной окрик охранника, лязг затвора и… Там, впереди, было его спасение, лаз, ведущий под землю…

Подойдя к автобусам, Теля порыскал глазами и, не обнаружив толстяка, крикнул: «Эй, где ты там?» Члены бригады уже расселись по вахтовкам. Немой вышел из автобуса и заковылял к охраннику. Теля, чеша затылок, сообщил, что Андрей Андреевич исчез. Немой отпихнул Телю локтем и бросился было назад, но остановился, глядя на серые сараи и ангары с заколоченными дверями, уже сливающиеся в сумерках в один бесформенный слепок. Искать Андрея Андреевича сейчас было бесполезно. Немой скривил губы и толкнул Телю к автобусу.

Автобусы направились к казарме.

– Где этот долбаный Андрей Андреевич? – вполголоса спросил Телю его товарищ, исподлобья поглядывавший на оживленных консерваторов.

– Пропал… Наверное, сбег!

– Сбег! – передразнил Телю охранник. – Теперь Немой тебя на кол посадит!

Теля повернул к ухмыляющемуся товарищу свое круглое лицо и равнодушно пожал плечами,

У здания лабораторного корпуса вахтовки свернули на окраину и скоро запрыгали по кочкам.

– Куда эго он свернул? – спросил кто-то Телю.

– А пес его знает… – сонно ответил он. – Наверно, где-то раскопали. Объезд.

– Жрать охота! Хорошо, что сегодня борщ на ужин! Бросаешь туда сало, натертое с чесночком, мажешь хлеб горчицей… Друг, у тебя есть что пожевать?

– Щас посмотрю. – Теля положил автомат на пол и стал рыться в карманах, извлекая оттуда грязный носовой платок, горсть семечек, наручные часы без стекла… – Кусок колбасы должен остаться! Мне тоже куснуть захотелось.

– Это потому, что я про борщ сказал! Я вкусно рассказываю! Эх, люблю борщ с салом!

Тут автобусы резко затормозили. Пассажиры повалились на ящики с оборудованием и прильнули к окнам, вглядываясь в темноту.

Как-то странно улыбаясь, товарищ взглянул на Телю и дернул его за рукав:

– Кончай рыться, придурок!

В этот момент совсем близко заработали автоматы. Консерваторы тревожно переглянулись, а охранники передернули затворы и встали; в руке у Тели был кусок колбасы. Товарищ ткнул Телю локтем в бок и открыл огонь по консерваторам. Теля выронил колбасу и присоединился к товарищу, с удивлением глядя на бьющееся в руках оружие. Автомат напомнил ему большую рыбину, взятую поперек спины.

Через несколько секунд стрельба прекратилась.

– Ты что, гад, надумал в самый ответственный момент с колбасой вошкаться? – спросил охранник Телю.

Теля уже подобрал с пола драгоценный кусок и сдувал с него соринки.

– Жрать захотелось. Как этот дядя про борщ сказал, так у меня слюна потекла, – ответил он.

– С чего ты вздумал фраеров колбасой кормить? – спросил охранник, смахивая с комбинезона капли крови.

– Хотел угостить.

– Угощать фраера, когда ему на тот свет пора? ! – загоготал охранник. – На пустой желудок на том свете легче!

– А последнее желание? Последнее желание – закон! – серьезно ответил Теля.

Все пассажиры были мертвы.

Когда товарищ Тели ушел докладывать Немому о результатах, Теля сел на скамейку и принялся меланхолично перемалывать колбасу челюстями, равнодушно глядя на покойников.

Пассажиров побросали в вырытую еще вчера яму и присыпали сланцем. Автобусы поехали домой.

– Ну-ка, угости меня твоей колбасой! – Зябко потирая ладони, товарищ весело подмигнул Теле.

– Не могу, – пробубнил Теля.

– А последнее желание? – Охранник хлопнул его по плечу и радостно захохотал: – Желаю!

– Но ты же сам сказал, что на пустой желудок легче?

– Так то помирать, дура! – захохотал охранник. Вахтовки остановились у одноэтажного строения,

стоящего немного на отшибе. Здесь жили только те, кто был причастен к консервации Объекта.

Водители и охранники направились в душ, а Немой сел на скамейку у входа и принялся массировать затекшую шею.

Теля задержался в столовой, жадно бегая глазами по накрытому к ужину столу. В двадцатилитровой кастрюле остывал борщ. Высилась стопка алюминиевых тарелок, гора ложек и вилок. Хлеб, нарезанный толстыми треугольниками, лежал на подносе вместе с розовыми ломтями сала и головками чеснока. На столе поблёскивали бутылки водки.

Проглотив слюну, Теля сел за стол и, положив автомат на колени, схватил кусок сала потолще, положил его на осьмушку хлеба, оторвал от головки чеснока зубок и надкусил его. Потом с жадностью впился зубами в бутерброд, закрыв от наслаждения глаза. Глухо урча, он жевал вязкий пряный ком, кругло оттопыривая румяные щеки. Слюна тоненькой струйкой текла ему на подбородок, но Теля, кажется, не замечал этого.

Проглотив недожеванное месиво, он сбросил крышку с кастрюли и уставился на дымящийся борщ. Запустил в кастрюлю руку и, обжигаясь, принялся ловить мясо, как рыбку в аквариуме. Нащупав кусок с косточкой, Теля улыбнулся. Кость попалась знатная, с мозгом! Чуть слышно постанывая и шлепая мокрым ртом, Теля наслаждался: жевал, жевал, жевал…

Внезапно он замер и посмотрел на часы. Проглотив недожеванное мясо, вытер жирные руки о куртку и громко икнул. Тяжело поднявшись из-за стола, Теля взял бутылку водки, сорвал с нее «бескозырку» и осторожно глотнул. Потом еще… Компота не было, так что приходилось запивать «горькой»…

Глаза его замаслились. Облегченно вздохнув, он вытащил из кармана куртки рожок с патронами.

Не переставая икать, Теля с автоматом вошел в предбанник душевой, где охранники и водители уже одевались. Из душевой валил густой пар, и охранники были как в тумане. Тупо переводя взгляд с одной взъерошенной головы на другую, Теля топтался на месте.

– Как думаешь, водяру консерваторов нам отдадут или зажмут? – спрашивал один охранник другого, надевая майку на потное тело.

– Какая разница? Все равно нажремся! Только бы борщ не остыл. Ненавижу теплый! – отвечал второй. – Эй, Теля! Ты уже отведал борща?! Скажи нам, как он?

– Небось гаденыш с руками в кастрюлю залез! – злобно процедил кто-то из водителей.

– Теле можно! – захохотал кто-то. – Пусть лазит на здоровье, лишь бы в кастрюлю не сморкался!

Теля качал головой и испуганно улыбался.

В предбаннике было восемь человек – пять охранников и три водителя. Теля наконец сосчитал их. Громко икнув, он вскинул автомат и открыл огонь, краем глаза глядя на прыгающую в руках рыбину… Охранники и водители бросились на пол, пытаясь спрятаться от пуль. Теля пошел вперед, по-бухгалтерски точно выполняя порученное ему дело.

Все восемь не двигаясь лежали на полу, но Теля на всякий случай поставил новый рожок и повторил «упражнение». Закончив стрельбу, он бросился в столовую, схватил открытую бутылку волки и жадно глотнул.

Ему впервые понравилась водка!

Он еще немного порылся в борще, вяло цепляя пальцами куски мяса. Наконец, с интересом прислушиваясь к своему набитому желудку, зевнул и направился к выходу, где его поджидал Немой.

… Немой принял доклад Тели и тут же отправился в душевую проверять. Когда он вернулся, Теля вновь сидел за столом и чавкал. Теле было жарко от сала, чеснока и водки.

– Можно я заберу эту водку себе? – спросил он циклопа, вытирая ладонью пот над губой и на лбу. – Сегодня вечером я встречаюсь с женщиной. Мне хотелось бы ее угостить.

Немой кивнул головой и сел напротив, буравя пустоглазого охранника кровавым оком. Ему нравился этот паренек. Несколько минут Немой умильно смотрел на пыхтящего и чавкающего Телю. Наконец тот наелся и отвалился от стола. Немой подошел к нему, положил ладонь на его влажный затылок и указал на дверь в душевую, напоминая, что там нужно прибрать.

Доверчиво улыбнувшись циклопу, охранник направился в душевую. Немой пошел следом. Подойдя к Теле сзади, он вытащил пистолет.

Теля повернул к циклопу раскрасневшееся лицо, увидел пистолет и растерянно улыбнулся. Немой вздохнул и выстрелил…

Через двадцать минут все девять были сложены штабелем и накрыты сырым брезентом. Оставалось только заколотить двери казармы и опечатать их.

Тяжело дыша, циклоп сел за стол. Теперь можно было и поужинать.

Неторопливо налив полный стакан водки, он поднес его ко рту, но потом поставил на место. Рядом стояла кастрюля с борщом. Наполнив тарелку, он снова взял в руку стакан и уже собрался залпом выпить его, как вдруг замер. Его тонкие губы задрожали: в тарелке среди капусты и свеклы болтался здоровенный таракан, усы которого в желтоватой оболочке жира вылезали на край тарелки. Циклоп бросил ложку и мучительно заикал.

Немого стошнило. Проклятый таракан лишил его аппетита.

Бармин очнулся на мерзлой земле, со связанными руками. Кто-то пихал его сапогами под ребра.

Вместо черного неба, проткнутого скупыми звездами, над ним навис сырой каменный свод. Метрах в двадцати виднелась серая полоска неба над горбами сопок. Это был туннель Уклона. Хорошо еще, что они находились все это время в туннеле, где не было ледяного ветра и можно было как-то удержать тепло.

Рядом лежал подполковник с испачканным в крови лицом и, кажется, не дышал.

У Бармина слипались глаза. Он замерзал, время от времени впадая в забытье. Кто-то тряс его, был по щекам, наконец, звал. Бармин решил не откликаться. Какой смысл? Сейчас ему хотелось, чтобы эти люди дали ему спокойно заснуть. Заснуть и навсегда уплыть к звездам.

В нескольких метрах от них горел костерок, сотворенный в трехлитровой консервной банке из солярки и обрывков тряпья. У костерка стояли двое и вполголоса разговаривали, держа в руках кружки.

– Да что с ними возиться! – слышал Бармин приглушенный голос. – По пуле на брата, и в снег их!

– Нельзя! Их десять должно быть?

– Было десять!

– Не важно. Сначала допросим этих, узнаем, где остальные, а потом уж…

Меховые рукавицы Бармина пропали: он не чувствовал пальцев рук.

– Тогда начнем? – спросил один из стоявших у огня.

– Дай им для начала в себя прийти. Или ты умеешь говорить с трупами?

Бармина и подполковника привели в чувство энергичными ударами ног. Затем им дали выпить водки Оба молчали, исподлобья глядя на людей в маскировочных халатах.

– Вы кто?

– Охотники, – ответил подполковник.

– Ясно… Где остальные? Вас десять должно быть.

– Остальные погибли, когда вертолет упал. Мы шли наугад, хотели выйти на какое-нибудь зимовье.

– Шли, шли и вышли как раз там, где вас ждали! – издевательски улыбнулся тот, кто вел допрос. – На кого охотиться-то собирались?

– На медведя.

– О! Это, ребята, запрещено законом. Пять лет тюрьмы! Слыхали? Ладно, чую, правды вы нам не скажете. Кстати, среди вас есть местный, с Объекта. Может, это ты? Или ты, беззубый?

– Нет, мы сибирские. Я же говорю – охотники! – Подполковник был абсолютно спокоен.

– А что ж ты, охотник, нашего человека завалил? Сам говоришь, к людям шел!

– Так он нашего товарища…

– Да, с ним мы перестарались. Живой он там, Петро?

– Мертвяк! – бодро ответил Петро, стоявший за спиной допрашивающего.

– Где упал вертолет?

– Почти сутки шли. Надо прикинуть…

– Ну, это не проблема. Прилетит вертак с начальством, поищет. Мы ведь знаем, откуда вы летели. Нам, мужички, все известно! Ладно, кончай базар! Раз уж вам так повезло, – допрашивающий оглянулся и подмигнул Петро, – и вы попали к нам в гости, то не будем терять времени, поохотимся. Вы ж хотели поохотиться?! Ну вот, и мы это любим! Только охота у нас особая. Как ты, Петро, на это смотришь?! Разомнем кости, а заодно помянем Березу. Вот великий-то выдумщик был!

Подполковник повернул к Бармину голову и вопросительно взглянул на него. Бармин кивнул: да, он рассказывал Борису Алексеевичу об «охотах» своего шефа. Но тогда подполковник не очень-то верил, а теперь… И все же Борис Алексеевич оставался спокоен: он словно был уверен в том, что и на этот раз выйдет сухим из воды.

«Дичь» должна была выбраться из низины, где находился Уклон, и подняться на вершину сопки. На это у Бармина и подполковника было двадцать минут. Через двадцать минут люди в маскировочных халатах начнут стрельбу…

Бармин понимал, что ни двадцать, ни сорок минут их не спасут, но подполковник удовлетворенно кивал головой и под конец спросил допрашивающего, что будет с ними, если они все же доберутся до вершины, счастливо избежав пули?

– Вряд ли! – усмехнулся тот. – Но если вам повезет, сдадим вас начальству.

– Но лучше б вам сразу отмучиться! – захохотал Петро, держащий под мышкой короткоствольный автомат подполковника.

Бармину показалось, что стрелки его часов перемещаются вдвое быстрее обычного. Прошла уже половина выделенного времени, а им все еще не удалось достичь подножия сопки.

Стрелки в маскхалатах наблюдали за их перемещениями и грели руки. У них были винтовки с оптикой, и они держали в перекрестьях нелепые фигуры бегущих.

Поднялся ветер, небо сделалось грязно-серым. Низкие тучи тяжелыми сырыми клочьями полетели над сопками, неся в себе ледяную влагу. Мелкие колючие снежинки густо зарились в воздухе.

– Бармин, живее! – кричал, скаля зубы, подполковник. – Держим курс вон на того парня! Думаю, он неважно стреляет!

Борис Алексеевич еще и шутил перед смертью.

– Но у него, кажется, автомат! – в отчаянии воскликнул Бармин и остановился.

Бежать дальше не имело смысла. Удаляясь от одних стрелков, они приближались к другим.

– Но-но, без истерик! – прикрикнул подполковник на Бармина, подталкивая его в спину. – Вперед!

– Зачем вам это надо? – Бармин не двигался с места.

– Для куража! И потом, мне не хочется быть зайцем в тире. Пусть стреляют по бегущему кабану! – ответил подполковник.

– Я предупреждал вас, – кричал ему вслед Бармин, – что живыми отсюда не выбраться. Мало вам было одного слитка? Теперь вы потеряли все!

– Ну, жизнь у меня пока еще имеется, Бармин, – говорил Борис Алексеевич, не сводя глаз со стрелка метрах в ста пятидесяти от них, – а в остальном вы правы! А вот если мы возьмем метров на пятьдесят левей, этот парень с автоматом окажется как раз на одной линии с нами и вон теми двумя стрелками. Понимаете? Эти ребята могут друг друга перестрелять!

Подполковник уже карабкался по склону, не сводя глаз с автоматчика, который начал потихоньку пятиться от него. Подполковник старался держаться на одной линии между ним и остальными стрелками.

До назначенного срока оставалось около трех минут, и парень с автоматом, глядя на приближающуюся «дичь», заметно нервничал. Он до боли сжимал в руках автомат и был готов в любой момент нажать на курок. Однако стрелять раньше времени парень не решался. Правила игры были жесткими для всех ее участников.

Послышался отдаленный рокот. Бармин порыскал глазами в небе и увидел над сопками черную точку. К ним приближался вертолет.

Бармин посмотрел на часы и тут же упал в снег: время истекло. Пуля прожужжала совсем рядом и звякнула о сланец, подняв снежный фонтанчик.

Тут же заработал автомат. Это парень на склоне пытался срезать подполковника, который кинулся за каменный выступ. Стрелявший мог пройти несколько шагов в сторону и без труда достать подполковника. Но он почему-то не делал этого: словно загипнотизированный, он бил в каменный выступ, словно надеялся раскрошить его в пыль. Он не стрелял, он отстреливался и, главное, не обращал внимания на Бармина. В то же время стрелки позади них не решались стрелять в подполковника, за плечами которого маячил их товарищ с автоматом,

Бармин лежал на снегу. Чувствуя, что «охотники» держат его на мушке, он перекатился по снегу в сторону. Раздались выстрелы: пули легли рядом.

И тут Бармин увидел на заснеженном склоне, где автоматными очередями испуганный парень поднимал брызги сланца, трещину, ведущую в распадок. До нее и пытался добраться подполковник, перебегая от уступа к уступу и ожидая, когда у парня кончатся патроны и он станет перезаряжать оружие.

Метель мешала стрелкам: снежная крупа била в глаза, сплошной пеленой вилась в перекрестье оптических прицелов. Еще одна пуля расплющилась о камень у головы Бармина, и он, чувствуя, как сразу кисло стало во рту, вскочил на ноги и побежал.

Что-то больно уязвило его под левую лопатку, и он упал носом в снег. Упал и приготовился умереть, однако сознание было ясным и боль стихала. Бармин вспомнил, что на нем бронежилет. Тут же перекатившись в сторону, он вскочил на ноги и побежал, пригнув голову, к трещине.

Снег повалил крупными хлопьями. Подхватываемый порывами ветра, он носился между сопками, крутил небольшие буруны. Стрелки на сопках не могли вести прицельный огонь и бросились в погоню, спотыкаясь и вставая на колено, чтобы выстрелить.

А парень с автоматом продолжал крошить каменную глыбу. Кажется, только ее он и видел перед собой. Бармин поднялся в полный рост и побежал. Еще чуть, и ему удалось бы добраться до трещины. А там можно затеряться в пурге…

Вертолет, завершив круг, лег на обратный курс. Вряд ли Бармин был виден летчикам. Непогода свирепствовала вовсю.

У Бармина появлялся шанс.

Он скатился в трещину и побежал вперед.

«Может, и на этот раз… » – мелькнуло в его мозгу.

Внезапно на пути у него вырос человек с автоматом и, широко расставив ноги, направил на него ствол.

Откуда он взялся?

Споткнувшись, Бармин полетел прямо под ноги стрелку…

В низине захлопали одиночные выстрелы. Это охотники пытались завалить подполковника. Ближе всех к скользящему по склону Борису Алексеевичу был тот самый парень с автоматом. Он не стрелял: кто-то из своих все же ранил его в руку.

Подполковник спешил повторить маневр Бармина. Непогода была ему на руку. И все же он не успевал добежать до спасительной трещины. Стрелки перерезали ему путь и остановились напротив трещины. Выстроившись в линию, четверо в маскхалатах уже поднимали свои стволы.

Подполковник знал, что у него нет шансов, и все же не останавливался: умереть он предпочел на бегу. Вжимая голову в плечи, он ждал рокового выстрела. И дождался.

Ударила короткая очередь, и… двое охотников повалились в снег, другие завертели головами, ища невидимого стрелка. Подполковник понял, что стреляют из распадка, как раз оттуда, где скрылся Бармин.

Робинзон шел впереди Богданова, бубня под нос какой-то занудный мотив. Всю дорогу они не разговаривали. Майору с величайшим трудом удалось-таки уговорить Робинзона отвести его на Объект.

Неожиданно до них донеслось эхо выстрелов.

– Дальше не пойду, – сказал Робинзон и развернулся. – Объект там. Валяйте без меня, майор. Лезть под пули – не мой профиль.

– Может, это всего лишь охота! – воскликнул Богданов.

– Вот именно, охота! – Робинзон сердито посмотрел на майора.

И тут Богданов увидел бегущих по тундре людей и вновь услышал стрельбу. Пули поднимали фонтанчики снега под ногами у бегущих.

Позади сердито пыхтел Робинзон, тихо ненавидя майора. Спасенный им опер толкал его под пули. Робинзон давно собирался плюнуть на этого упрямца и рвануть в родные пенаты, но что-то удерживало его. О, как Робинзон сейчас ненавидел Богданова. Проклятый опер вынимал из него душу!..

– Погоди, утопленник, – сказал он, удивленно глядя на бегущего к ним человека. – Кажись, свои!

Богданов выскочил навстречу бегущему. Робинзон, прятавшийся за крутым уступом, подошел к упавшему в снег человеку и неожиданно бодро крикнул:

– Привет, водила! Отдыхаешь?

– Не отдыхаю, а подыхаю. А я думал, Артист, ты уже в своей филармонии! – прозвучал удивленный и одновременно радостный ответ…

Все было кончено.

Четверо охотников лежали в снегу. Тяжело дыша, Борис Алексеевич смотрел на идущих к нему двух вооруженных людей, которых догонял что-то весело кричавший ему Бармин. Подполковник покачал головой и повернулся спиной к ветру. Раненный в руку парень – единственный оставшийся в живых охотник – отчаянно карабкался вверх по склону сопки. Подполковник помахал ему рукой.

– Илья Борисович! – промурлыкал молодой человек в приоткрытую дверь кабинета Блюма. – Тут к вам… это чудовище!

– Кто? – Блюм поверх очков недовольно посмотрел на молодого человека. – Какое еще чудовище?

– Одноглазый! Мычит что-то, бумажку сует: просит принять.

– А… Пусть войдет.

Молодой человек исчез, а Немой застыл на пороге и уставился на Блюма.

– Есть новости, голубчик? – Илья Борисович исподлобья глянул на циклопа и невольно поежился. – Надеюсь, обнадеживающие? Понятно… Были какие-нибудь осложнения? Ну?

Немой отрицательно мотнул головой.

– Хорошо. Теперь ступайте на ТЭЦ. Там, кажется, у вас остались дела? – Блюм указал Немому рукой на дверь и отвернулся. Ему хотелось, чтобы циклоп поскорее вышел из кабинета…

Илья Борисович занялся Немым с подачи Аптекаря.

Тот расписывал ему незаурядные качества циклопа: звериную силу, выносливость и жестокость. Превосходный человеческий материал, из которого при желании можно было сотворить что угодно. А Илья Борисович так ценил человеческий материал!

Преодолевая брезгливость при виде этого высохшего до костей человека, напоминавшего гигантскую саранчу, Блюм стал заходить в палату, где Немой восстанавливался после рокового нападения собаки.

Блюма интересовал внутренний мир этого насекомого. Уже после второй встречи Илья Борисович сделал вывод, что одноглазый ему подходит. Только теперь нужно было с ним поработать: выявить под хитиновым панцирем живые струны и нужные заставить звучать.

И Блюм взялся за дело. Он говорил Немому, настоящим именем которого даже не интересовался, что не согласен с теми, кто считает одноглазого ошибкой природы, человеческой особью, лишенной души и талантов, что напрасно они злословят и смеются над его уродством! Ведь сами-то они всего лишь жалкие пигмеи и в этой жизни не заслуживают ничего, кроме… чего? Правильно, наказания! Почему? Потому что не умеют выполнять команды и не любят дисциплины! И еще потому, что смеются и обнимают женщин, которые должны принадлежать только ему, Немому, сильному и дисциплинированному, волевому и безжалостному исполину!

Слушая Илью Борисовича, Немой сверкал единственным глазом и выл от возбуждения. А Блюм, посмеиваясь, бил в одну точку, пока из обыкновенного надсмотрщика с садистскими наклонностями и сексуальным вывертом не вылупился сверхчеловек с навязчивой идеей в подкорке и топором под курткой.

После окончания сеансов Блюма Аптекарь вколол циклопу пару шприцев с химией и выпустил его на свободу – дозревать. Возвращать это насекомое на ТЭЦ было опасно, и для него подыскали другую работенку…

Когда дверь за Немым закрылась, Илья Борисович взял телефонную трубку и набрал номер.

– Ну, как ты там, химик? – глухо спросил он. – Понятно… Вероника Николаевна у тебя? Конечно, рядом с этим Донским? Так и не отлучается? Да-а… Вот что, Аптекарь, нужно этого парня привести в норму. Ну, чтобы он хоть пару слов мог связать. Сделаешь? Зачем это надо?.. Вероника отсюда никуда не поедет. Да, я говорил с ней, она с места не сдвинется. Так вот, я подумал: а что если вытащить Донского с Объекта? И пусть он сам позовет Веронику! Нам с тобой она не доверяет и никогда не оставит этого парня наедине с нами. Уверен, она побежит за ним… Вот именно, на живца! Ну, договорились? Нашей Вероничке теперь не отвертеться. Куда Донской, туда и она. Ну, пусть потешится, пусть поиграется! Это даже неплохо: можно управлять ею через этого парня!.. К утру будет в норме? Через сутки? Хорошо! Да, и накачай его чем-нибудь, чтоб выглядел пободрей!

Вероника Николаевна вошла в палату. Донской тут же открыл глаза. Увидев ее, он слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но Вероника Николаевна сделала тревожное лицо. Тут же в палату влетел Аптекарь в белом халате.

– Ну как, сестренка, клиент? В кондиции? – игриво спросил он. – Не огорчайся, твой герой к вечеру заговорит. А сейчас вколем ему пару кубиков оптимизма!

Аптекарь поднял шприц и, издевательски глядя на женщину, пустил вверх тоненькую струйку.

– Что это?

– Чистейший оптимизм плюс витамины, сестренка! Не бойся: к вечеру у него будут румяные щечки, совсем как у младенчика!

– Врешь! – Вероника Николаевна встала между кроватью Донского и Аптекарем. – Ты уже сделал из него идиота. Теперь хочешь убить?

– Не надо так смотреть на меня! – усмехнулся Аптекарь. – Я ведь могу испугаться и сломать иглу. Я, дорогуша, здесь ни при чем! Это все ваш Илья Борисович. Сначала он пожелал, чтобы я вытащил паренька с того света, потом чтоб паренек стал добрым, как дитя, а теперь вот желает, чтобы Донской сам притопал к нему, на своих ногах! Я, как вы понимаете, только исполняю приказы! Дайте мне наконец пройти к больному!

Женщина посторонилась. Аптекарь подошел к Донскому, закатал рукав пижамы и, тряхнув его расслабленную руку, сделал укол.

– Скажите, Аптекарь, где таких, как вы, делают? – прошептала Вероника Николаевна.

– Ого! Вот мы уже и выражаемся на казарменном диалекте?!

– Как вы мне отвратительны, мерзкий, подлый человек! – воскликнула Вероника Николаевна.

– Да-да, мерзкий, подлый… Вы еще забыли: грязный! Кстати, вам шприц с дозой оставить? Как я понимаю, этот сладкий укольчик вы не доверите сделать мерзкому и подлому человеку? – Аптекарь тоненько засмеялся.

– Да садитесь вы наконец, чудак-человек! – Илья Борисович приветливо улыбался Донскому.

Он в одних плавках расположился в шезлонге рядом с бассейном. Здесь же были Аптекарь и Вероника Николаевна.

– Вы хоть помните, как вас зовут?

Глеб осторожно присел на край скамьи и уставился на голубую воду. Аптекарь нарочито громко кашлянул. Донской глянул на Илью Борисовича и, виновато улыбнувшись, отрицательно покачал головой.

За его спиной стояла бледная Вероника Николаевна. С самого первого дня, как только Донского привезли на Объект, она не отходила от его постели, выполняя обязанности сиделки и медсестры.

Сегодня Донской впервые поднялся с постели. Его привели Вероника и Аптекарь.

Донской был худ и едва держался на ногах. Он почти разучился ходить и едва мог донести ложку до рта. Лицо его теперь освещала простоватая улыбка.

– Так-таки ничего и не помните? – переспросил Илья Борисович, весело подмигивая Аптекарю, стоящему за спиной Донского со скрещенными на груди руками.

– Этот бассейн я, кажется, уже где-то видел. А вот свое имя…

– Вас зовут Глеб Донской, – сказал Блюм. – Вы прибыли к нам с Аравийского полуострова, если меня правильно информировали… А ведь мы с вами, мой дорогой, когда-то встречались. Да-да! Лет двадцать тому. Правда, тогда вы были молодым и кудрявым!

– А кто я теперь?

– Террорист… Чему вы удивляетесь? Это мы должны удивляться. Хотите, я прочту вам телеграммы из Москвы? Вас пытались задержать и… даже убить, но, к счастью, только ранили. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – сказал Донской, беспомощно улыбаясь. – Я все время сплю. Где я?

– У друзей, не бойтесь. Мы никому не собираемся выдавать вас. Вот она не позволит! – Блюм указал на Веронику Николаевну. – Вы не помните эту женщину? Вероничка, покажись нашему гостю.

– Она сегодня одевала меня, – сказал Донской и застенчиво посмотрел на Веронику Николаевну. – Вы говорите, меня ранили? – обратился он к Илье Борисовичу.

– О, это уже в прошлом! Доктор говорит, все зажило. Правда, у вас частичная потеря памяти, – Блюм посмотрел на Аптекаря, – но память к вам вернется. Конечно, не сразу… Точно, доктор?

– Как в аптеке! – воскликнул Аптекарь.

– Подождите! – Донской умоляюще смотрел на Блюма. – Вы, кажется, сказали, что я террорист?

– Да. Судя по этим телеграммам с Материка, вы, мой друг, подложили в самолет бомбу. Вот, читайте!

Медленно шевеля губами и страдальчески хмуря брови, Донской перечитал текст телеграмм и, удивленно пожав плечами, протянул их Илье Борисовичу.

– Что, не понятно? – спросил Блюм.

– Тут много всего написано. Я не очень понял… – Донской опустил глаза.

Аптекарь победоносно поглядывал из-за спины Глеба на Блюма. Илья Борисович незаметно для Вероники Николаевны и Донского показал ему большой палец.

– Что ж тут непонятного? Вас ищут, чтобы наказать!

– Как наказать? – Глаза Донского наполнились ужасом.

– Посадить в тюрьму! Или даже…

– Посадить в тюрьму, посадить в тюрьму… – заволновался Донской и вдруг припал головой к коленям, прижимая руки к затылку. Женщина бросилась к нему.

– Вероника Николаевна, – ледяным тоном начал Аптекарь, – лучше принесите ему воды.

Вероника Николаевна быстро направилась к выходу, а Блюм сказал вполголоса:

– Отличная работа, химик! То, что надо!

– Стараемся, Илья Борисович, выполняем заявки трудящихся!

– Он еще может… прийти в норму?

– Все зависит от того, надо ли нам это.

– Не надо. Отныне он нужен только таким, – твердо сказал Илья Борисович.

– Сделаем! Пару кубиков вкатаю ему, и процесс станет необратимым. Кстати, могу предъявить некоторые предварительные результаты. Вот смотрите!

Он осторожно положил свою ладонь Донскому на затылок, потрепал волосы и, когда тот поднял голову, замахнулся. Донской вздрогнул, опять прижал руки к голове и стал сползать со скамьи на пол.

– Не бойтесь, мой дорогой, – как можно ласковее произнес Илья Борисович. – Доктор не сделает вам ничего плохого. Он пошутил!

Опасливо косясь на Аптекаря, Донской отнял руки от головы. Вероника появилась в дверях со стаканом воды. Она нервничала.

– Вы меня посадите в тюрьму? – Донской напряженно смотрел на Блюма.

– Напротив – спасу вас! Кстати, вам надо почаще бывать на свежем воздухе. Уж очень вы бледны. А кто вас бреет? Хотя не стоило даже спрашивать. Наша Вероника – мастерица на все руки! В общем, скоро начнете выходить на природу.

– Спасибо! – с чувством произнес Донской, прижимая к груди руки и все еще недоверчиво поглядывая на Аптекаря.

– Не мне спасибо, ей. Этого прежде всего хочет Вероника Николаевна, – усмехнулся Блюм.

Аптекарь подхватил Донского под локоть и повел к выходу.

– Это ты сделал из него идиота, – сказала Вероника Николаевна.

– Ошибаешься, моя девочка! – Илья Борисович попытался взять ее за руку. – Парень ушибся. Ударился головой о рельсы, когда его подстрелили.

– Нет, это вы с Аптекарем… Что вы еще задумали? Зачем нужны эти прогулки?

– Свежий воздух, девочка, это самое сильное лекарство против всех хворей. Кстати, доктор и тебя приглашает с собой.

– Я отсюда никуда не выйду, – отрезала Вероника Николаевна. – Твой Аптекарь – садист. И ты сам это знаешь. Он делает все, чтобы от Донского осталась одна оболочка. Но я все равно буду любить его! – прошептала она.

– Даже если у него однажды потечет слюна изо рта? – усмехнулся Блюм. – Девочка моя, ты любишь мечту, иллюзию, а совсем не этого несчастного. Раскрой глаза! Ведь это же идиот, без воли и памяти! Нет, ты любишь совсем не его. Ты любишь двадцатилетнего мальчишку, который остался в прошлом!

– Ну и пусть…

– Эх, Вероника, Вероника! – Илья Борисович взял ее за руку. – Хочешь вернуть время? Увы, даже я не могу купить тебе прошлое! Прошлое не продается, моя королева!

Андрей Андреевич искал оборванцев, которых приметил еще утром.

В последнее время местные бомжи заметно осмелели: среди бела дня появлялись у куч мусора, выглядывали из-за гнилых ящиков и весело скалили зубы редким прохожим. Бедному толстяку не терпелось поскорей увидеть их одутловатые физиономии и услышать глуховатые надтреснутые голоса. Ему нужны были эти люди, чтобы дикий, пробирающий до костей страх наконец оставил его.

Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как он скрылся под землей от предполагаемой погони. Теряя присутствие духа, Андрей Андреевич бродил по темным лабиринтам и говорил сам с собой вслух: жаловался на судьбу, корил себя за излишнюю доверчивость. Тоненько хныча и то и дело ударяя себя кулаком в лоб, Андрей Андреевич готовил себя к страшной смерти…

И тут судьба смилостивилась над ним: Андрей Андреевич поскользнулся на какой-то гадости и грохнулся на спину. Его толстое тело, словно карандаш, покатилось по наклонной. Пол под ним оборвался: Андрей Андреевич ухнул вниз. С визгом врезавшись спиной в кучу вонючей ветоши, он пришел в себя и услышал сиплую человеческую речь и короткий с кашлем и матюгами смех.

Это были бомжи, каждого из которых Андрей Андреевич готов был расцеловать, даже если б его после этого стошнило.

– Друзья! Дорогие мои! Как я рад! Как счастлив! – кричал толстяк, бросаясь к двум одутловатым господам, сидящим на пружинном матрасе возле костерка.

Один из них на всякий случай выхватил из огня черный от копоти чайник и угрожающе поднял его. Но Андрею Андреевичу было все равно: он готов был даже немножечко обвариться по такому случаю.

Поочередно прижимая к себе нестерпимо пахнущих «детей подземелья», толстяк всхлипывал от переполнявших его чувств. «Дети» покорно давали себя обнимать, дышали в сторону и удивленно пожимали плечами.

Внезапно Андрей Андреевич замер. Он увидел, что оба попахивающих господина одеты в синие с серебряными полосками комбинезоны, которые носили консерваторы.

– Откуда? Где вы взяли эти… костюмы? – в страхе спросил он.

«Дети подземелья» переглянулись. Они заметили, что и этот чокнутый в таком же комбинезоне.

– Откуда, откуда… Оттуда же, откуда и ты! – ответил один из них и обратился к товарищу: – Странно! Мы вроде всех раздели!

– Значит, не всех! – сказал его товарищ. – Может, не всех в одной яме закопали?

– Как закопали?! – закричал толстяк, отступая от «детей подземелья» на несколько шагов.

– А так. Будто не знаешь… У тебя-то откуда костюмчик?

– Выдали, – растерянно сказал Андрей Андреевич. – Неделю назад. Их… убили? Убили! Я так и знал, что нас всех убьют! – возопил он.

– Ты сам-то вроде живой. Чего тебе беспокоиться?

Андрей Андреевич побледнел, лицо его стало надменным, толстые губы затряслись, маленькие глазки вспыхнули.

– Вы не знаете, кто я! – начал он срывающимся голосом. – Я пришел спасти вас… и всех остальных! – Голос Андрея Андреевича дрожал, как плохо натянутая гитарная струна.

– Тогда валяй, спасай! – сипло загоготали одутловатые.

– Нет, вы не представляете, что вас ждет!

– А что тебя-то ждет! Иди-ка сюда! – Один из одутловатых поманил Андрея Андреевича и, наклонившись, громко испортил воздух.

Бедный толстяк вздрогнул и отшатнулся. Едва не плача, он смотрел на гогочущие физиономии: нет, они были недостойны спасения. Они были слишком отвратительны!

Гордо подняв голову, Андрей Андреевич глядел затуманенным от обиды взором на «детей подземелья»: ему вдруг захотелось, чтобы они умерли. И не просто умерли, а мучительно и страшно сдохли. Рискуя жизнью, он пришел спасать их, а они издеваются над ним! Пожалуй, он бы сейчас испытал определенный восторг при виде их изуродованных трупов. Но, может быть, помимо этих двух карикатурных негодяев, здесь находились другие люди, настоящие?!

– А где ваши товарищи? Где остальные? – спросил Андрей Андреевич, холодно посмотрев на субъектов.

– Щас приползут. А кто тебе нужен?

– Старший!

– Старших тут нет… Может, Тимоха? Он у нас самый шустрый! – Одутловатый смачно высморкался под ноги Андрею Андреевичу.

Пока несчастный толстяк искал «детей подземелья», по тем же мрачным лабиринтам рыскал циклоп. Он глухо рычал. Этот поганый Андрей Андреевич обманул его, ускользнув с бойни и тем самым поставив под угрозу весь замысел

То, что ему могут помешать, сводило Немого с ума. Он был уверен, что толстяк где-то здесь, под землей: он чувствовал его присутствие, готовый вцепиться стальными пальцами в горло Андрея Андреевича… Тогда, у вахтовки, он не послал охранников на поиски беглеца потому, что знал: деваться ему некуда. Он не сомневался, что тут же найдет этого Андрея Андреевича. Найдет и свернет ему шею.

Еще чуть-чуть, и то, о чем он мечтал в своей душной каморе, должно было свершиться. Теперь он мог сделать это – отомстить всем обидчикам, отплатить сразу за все. Жаль только, что он не мог отомстить всей планете! Как они смеялись! Как ходили в обнимку и любили женщин! Они шушукались у него за спиной и потихоньку посмеивались над ним, но в общем и целом он был им глубоко безразличен. Это невыносимее всего. Зная об этом, он мог выпить литр водки и не запьянеть. Это душило его, жгло мозг красными углями злобы. Эти пигмеи и не заметили б, если б его однажды не стало… За это они и должны ответить! За это они должны умереть: все сразу, все до единого, кроме, пожалуй, Блюма…

Несколько часов назад циклоп прижал к стене одного человечка – грязного обитателя подземелья и злостного нарушителя дисциплины, который был тайным агентом, информировавшим администрацию о настроениях подпольных обитателей. Наверху понимали: эту рвань пропащую нужно держать под контролем, мало ли что им взбредет в голову?

Кроме того, оборванцев использовали в качестве фильтра: когда к «детям подземелья» попадала «рыба», ищущая спасения, информатор тут же сдавал ее, получая в награду выпивку и продукты.

Немой прищучил агента на тесной улочке Буферной зоны. Тот был крепко выпивши и держал под мышкой пакет с едой. Увидев циклопа, информатор выронил пакет и испуганно припал к стене. Немой протянул ему записку, в которой приказывал «сдать» толстяка, как только тот объявится под землей. Циклоп протянул агенту тяжелый сверток с бутылками, на котором было написано: «Выпьешь после дела», и похлопал его по плечу сухой рукой.

Шумная компания обитателей крысиных нор веселилась. Здесь, под землей, как и на поверхности – в рюмочных и пивных Объекта, – праздник, как стихийное бедствие, не затихал которую неделю. Унося одну за другой человеческие жизни, он грозил скоро оставить под землей лишь синие человеческие мешки, раздутые, как праздничные шары. Вечерами через щели и провалы под землю спускались грязные и ловкие, как крысы, люди, чтобы перекантоваться здесь до утра и вновь отправиться на поиски пропитания и выпивки…

Двое оборванцев кричали по-петушиному, хватая друг друга за грудки и расплескивая мутное пойло. Они вскакивали и тут же падали на соседей, пуская беззубыми ртами пузыри слюны. Кто-то натужно сипел и норовил завладеть чужой кружкой. Два старичка жевали хлебные корки и обгладывали колбасные шкурки; они кивали головами, словно со всем на земле согласные. В углу прямо на земле сидел худой парень и, уткнувшись лбом в колени, извергал из цыплячьей груди чахоточный кашель.

Андрей Андреевич не притронулся к угощению, которое кто-то поставил перед ним. Еще недавно он получал прекрасное питание и мог себе позволить выпить рюмочку-другую в свободное от работы время…

Вчера, ложась в чистую постель, он думал о том, как потратит на Материке деньги, заработанные за столько лет безупречной службы. Потом размечтался о собственном автомобиле. Конечно, не о новом. Он хотел купить каменный дом в Ставропольском крае, поэтому на новую машину едва ли можно было рассчитывать… Постепенно мысли толстяка переключились на его новую работу, которой он занимался уже целую неделю.

С чего все началось? С беды, которая на Андрея Андреевича с неба свалилась – вместе с тем, последним, самолетом со специалистами. В самолете, как и ожидалось, прибыли двое. Горный инженер Кутик и… террорист Донской, Как он проник на самолет?! Разве Андрей Андреевич обязан отвечать за чьи-то промахи? ! Блюм обвинил его в преступной халатности. Оказывается, Андрей Андреевич обязан был привезти террориста на Объект, тогда бы не случилось всех этих неприятностей с охотой. Но Андрей Андреевич не мог самостоятельно принять такое решение. Да и кто, кроме Блюма, смог бы? В общем, этот Донской и стал причиной отставки Андрея Андреевича, бессменно исполнявшего на Объекте обязанности начальника отдела кадров.

Блюм вызвал Андрея Андреевича к себе, наорал на него, по-кроличьи дрожащего, и уволил. Он не позволил Андрею Андреевичу напомнить об их многолетней совместной деятельности на благо советской золоторудной промышленности. Он так рявкнул на толстяка, что тот выкатился за дверь и расплакался только в собственной квартирке за семью засовами.

Но что же ему было теперь делать? Служба безопасности в любой момент могла отловить его где-нибудь на улице и отправить в Промзону!

И Андрей Андреевич решил имитировать трудовую деятельность. Каждое утро он выходил на улицу с кожаной папкой под мышкой и, слившись с толпой служащих, торопливо шагал к зданию, где размещался его кабинетик. Он приветливо здоровался со знакомыми, говорил о погоде, шутил и, заливисто хохоча, слушал бородатые анекдоты. Однако у подъезда он начинал бить себя по карманам, ища пропуск, якобы забытый дома, и, виновато улыбнувшись собеседнику, уже знавшему, что чудак Андрей Андреевич уволен, мчался домой.

Дома, скорбно вздыхая, он ходил по комнате из угла в угол, бросаясь к окну на звуки подъезжающего автомобиля: не за ним ли? В этой пытке страхом он пребывал до вечера: ничего не ел и не пил, ну разве что мог зажевать от волнения кирпич серого хлеба с парочкой кружков красной колбасы.

Как только рабочий день служащих кончался, Андрей Андреевич все с той же папкой вновь выкатывался на улицу и спешил в рюмочную или пивную. Получалось, что он, как и все, идет со службы.

Прежде он никогда не позволял себе такого. Но теперь, когда тучи над ним сгустились, скопленные экономным Андреем Андреевичем денежки ох как пригодились.

Подсаживался к шумной компании, где почти все были Андрею Андреевичу знакомы, он, избегая неприятных вопросов, заказывал на всех и жадно набрасывался на еду и выпивку. Андрей Андреевич стремился задобрить этих в общем-то безразличных ему людей, полагая, что, когда к нему подойдут пятнистые и потребуют документы, компания вступится за него.

Андрей Андреевич строил оборону и не жалел на это средств. Как только пятнистые, клацая оружием, входили в заведение, Андрей Андреевич тут же делал наищедрейший заказ. Собутыльники восхищались им, хлопали по плечу, а он с карамельной улыбкой предлагал и вошедшим охранникам выпить по стаканчику.

Охранники редко отказывались от дармового, и это вдохновляло толстяка. Он просил компанию раздвинуться и пустить пятнистых к ним за столик. Если охранники садились, Андрей Андреевич все свое внимание переключал на них, прислуживая им как официант и навязчиво набиваясь в друзья. Остальные тут же переставали интересовать его и даже вызывали раздражение, когда самолично хватались за бутылки, заказанные Андреем Андреевичем и теперь предназначенные только охранникам.

В такие минуты Андрей Андреевич парил на крыльях вдохновения: специально для пятнистых он рассказывал отвратительные истории и скользкие анекдоты, выжимая из них идиотский смех. Когда охранники смеялись, толстяк плакал от умиления.

И все же это была лишь прекрасная иллюзия единения сытых волков и любвеобильной овцы. И Андрей Андреевич, и узколобые понимали, что, если только наверху будет отдан приказ взять толстяка, никакая дружба не поможет: Андрея Андреевича отведут под белы рученьки в Промзону и поставят к вагонетке. Толстяк знал это и все же старался обмануть себя: а вдруг эти парни не выполнят приказ?! Ведь он угощал их выпивкой!

Возможно, в скором времени Андрей Андреевич и отказался бы от такой расточительной тактики обороны, если бы вдруг не почувствовал вкус жизни! Прежде он не мог позволить себе даже баночку пива – это казалось слишком дорого. Но теперь деньги потеряли для него прежний вес и объем: они стали невесомыми, как ветер. Их стало легко тратить! Ими можно было сорить! Андрей Андреевич заливался вином и пивом, ел жареное мясо и давился маслинами.

Андрей Андреевич изо всех сил спешил жить. Ведь уже завтра его могло не стать.

И тут его схватили. Сзади, за шиворот! Схватили и потащили в неизвестное. Андрей Андреевич был уже достаточно пьян, чтобы не умереть от ужаса. Он лишь по-тараканьи поджал под себя ноги и закрыл глаза. В дежурке, где на него никто из пятнистых не обращал внимания, он хлопал глазами и на всякий случай сладенько улыбался.

– Ой, извините! – пищал он, как мышка, проходящему мимо сотруднику службы безопасности, больно наступившему ему кованой подошвой сапога на ступню.

Андрея Андреевича продержали около трех часов. Наконец охранник дал ему пластик резинки и приказал не вынимать жвачку изо рта до тех пор, пока он не выйдет из кабинета Ильи Борисовича.

Ах, вот в чем дело! Его вызывал Блюм. Андрей Андреевич и радовался и трусил…

– Эх, Андрюша-Андрюша! – начал Блюм. – Все пьянствуешь, морально разлагаешься! Скверно! Не думал, что ты, брат, способен на такое. А мы ведь были друзьями!

Видя душевное расположение Ильи Борисовича, Андрей Андреевич бухнулся на колени и хотел было оправдываться, но его губы запрыгали и слезы хлынули из глаз. Рыдания душили его: как только он открывал рот, оттуда вырывались детские всхлипывания. Толстяк покаянно вертел головой, тер кулаками глаза и плакал, плакал…

Илья Борисович едва его успокоил и после получасовой душеспасительной беседы, где Блюм вспоминал былое, а толстяк клялся ему в вечной любви, Илья Борисович предложил Андрею Андреевичу ответственное дело.

Толстяк выхватил из папки блокнот и авторучку и приготовился записывать, преданно глядя на хозяина.

Блюм говорил, что без Андрея Андреевича – известного здесь, в Заполярье, организатора производства, – без его знаний и опыта им на Объекте никак не обойтись…

Толстяк был на седьмом небе от счастья! Смертельная опасность миновала, теперь больше не нужно покупать дружбу пятнистых и напиваться вдрызг, прожигая скопленное за десятилетия.

Андрей Андреевич был польщен, но все же осторожно высказал сомнение: не путает ли его Илья Борисович с кем-то другим? Ведь он вовсе не инженер! Но Блюм ничего не путал. Он сказал, что во всех стратегически важных пунктах Объекта необходимо установить специальную аппаратуру: блоки питания с датчиками, которые контролировали бы температуру, влажность, а также наличие дыма и огня в помещениях. Кроме того, датчики должны были передавать на центральный пункт сигнал о проникновении в помещения посторонних.

Что ж, это было разумно. На Объекте развелось такое количество абсолютно неконтролируемых личностей, что…

Андрей Андреевич согласился. Когда довольный Илья Борисович на прощание протянул ему руку, толстяк едва не поцеловал ее. Для всех прочих они занимались «консервацией» помещений. Так предложил сам Блюм…

Системы, которые они устанавливали в зданиях Объекта, имели какое-то странное устройство. Именно об этом размышлял предыдущей ночью Андрей Андреевич. Несколько раз на протяжении этой недели он пытался разобраться в них. Но даже снять панель с датчиков ему не позволили охранники. В нерабочее время датчики хранились в специальном помещении под замком.

Но прошлой ночью их оставили в автобусе. Охранникам было лень тащиться с ними в дальний конец дома. Андрей Андреевич, здорово осмелевший после встречи с Ильей Борисовичем, не выдержал.

Зная, что охранники будут всю ночь пьянствовать в столовой, он встал, оделся, положил в карман радиомонтажный набор и вышел во двор.

Толстяк никогда не был ни взломщиком, ни угонщиком, и все же ему удалось проникнуть в автобус. Включив фонарик, он не спеша принялся раскручивать один из датчиков…

Андрей Андреевич был взволнован: ему хотелось непременно обнаружить в датчиках роковую неисправность и предупредить дорогого друга, бесценного Илью Борисовича… В последнее время Андрей Андреевич часто представлял себя спасителем Блюма и каждую ночь в своих сумбурных сновидениях то выносил его из огня, то вытаскивал за волосы из омута…

То, что он увидел внутри первого ящика, насторожило его. Но содержимое второго – потрясло.

Направив луч фонарика внутрь ящика, он вздрогнул. С его лица сползла глупая улыбка, и тут же его мозг прошила догадка. Дикая, страшная! Нет-нет, в это нельзя было поверить! Нельзя, и все же… Все, чему он прежде не мог дать объяснения и о чем старался не думать, вдруг стало понятным и логичным. Руки его задрожали.

Толстяк вспотел, как мышь, пока закручивал все винты и гайки.

Внезапно из казармы на улицу вывалились пьяные охранники и принялись опорожнять мочевые пузыри. Облегчившись, они заорали в ночную тишину, потом направились к автобусу, где умирал от страха толстяк. Однако охранники были уже настолько пьяны, что не обратили никакого внимания на приоткрытую дверь вахтовки…

Остаток ночи Андрей Андреевич бредил, мечась по кровати, как ребенок, заболевший ангиной…

Андрей Андреевич смотрел на дикие пьяные лица обитателей подземелья и задавал себе вопрос: зачем он пришел сюда? Неужели эти люди достойны жизни?!

Нет! Они глупы, подлы и ничтожны.

«Разве это люди? – думал он, морщась как от зубной боли. – Ведь им ничего не стоит выкопать из земли трупы, раздеть их и тут же напялить на себя пропитанную кровью одежду. Нет-нет, они должны умереть. Пусть лучше их не будет!»

Толстяк уже подумывал, как бы незаметно уйти отсюда и поискать уединения где-нибудь поглубже. Но тут к нему подошел беззубый оборванец.

– Я – Тимоха! Ты меня искал? Ну, что надо?

– Уже ничего, – плаксиво сказал Андрей Андреевич. – Этим людям ничего не надо. Я зря пришел.

– Никак ты, кореш, на них обиделся? На здешний народ грех обижаться! Живут без солнца, на одной водяре. Ну давай, рассказывай, не томи…

– Стоит ли! Вашим товарищам это безразлично.

– Что это? – насторожился Тимоха.

– То, что все мы на краю гибели!

– Погоди, кореш! – оборвал Тимоха. – Ты часом не Андрей Андреевич?

– Он самый, – гордо ответил толстяк, думая, что слава о его хлебосольстве дошла и до тухлого подземелья. – Откуда вы знаете?

– Да уж знаю. Донесли. Так вот, слушай: тебя одноглазый ищет. Немой. Понял? Вот-вот! Учти, кто-нибудь непременно сдаст тебя. Тут народ не церемонится с чужаками. Я бы на твоем месте сматывался отсюда. Если Немой тебя достанет…

– Я знаю, – прошептал толстяк. Его бедное сердце затрепетало, как бабочка в сачке. – Это страшный человек. Неужели он придет и сюда?

– Вставай, – прошипел Тимоха. – Думаю, он где-то здесь! Тебе надо спрятаться.

– Но где?! – округлил глаза Андрей Андреевич и затравленно поглядел на Тимоху.

– Да тише ты! – Тимоха придвинулся к нему поближе, словно закрывая его от чьих-то глаз…

Они пошли извилистым подземным коридором, освещаемым тусклым светом фонарей. Тимоха показывал дорогу и подбадривал причитающего толстяка, Андрей Андреевич срывающимся голосом рассказывал Тимохе о том ужасе, который испытал, когда вскрыл ящик…

Они выскочили где-то на окраине Промзоны. Была глубокая ночь. Тимоха остановился перевести дух.

– Куда мы теперь? В тундру? – с надеждой спросил его Андрей Андреевич.

– Есть надежное место, – ответил Тимоха, вглядываясь в смутные силуэты строений.

– Если вы говорите о комбинате, то я туда не пойду. Это верная смерть!

– Не хнычь, кореш! Идем в заброшенную шахту. Там вы со своей бригадой не были?

– Но там холодно!

– Там тебе будет жарко. Можешь мне поверить: клевое местечко!..

– Только не оставляйте меня! Нам с вами надо все обдумать! – просил Тимоху толстяк, пока они спускались по подгнившим ступеням.

Тимоха сосредоточенно молчал: в его руках был фонарик Андрея Андреевича. Наконец они спустились.

– Туда! – сказал Тимоха и пошел по широкой штольне, освещая покрытые слоем инея своды.

– Но ведь здесь можно замерзнуть! – недоумевал толстяк, зябко подергивая плечами и пряча руки в карманах комбинезона.

– Там есть домик. Проходчики срубили его из крепежного леса. Хорошая избушка!

– Избушка? В шахте избушка? Зачем? – удивился инженер.

– Чтобы не околеть! – усмехнулся Тимоха. – Там, кстати, и печка имеется, и дров навалом. Когда-то там проходчики играли в домино и грелись, а теперь это мое логово!

– Избушка мне подойдет! – воскликнул заметно повеселевший толстяк.

Они шли уже минут пятнадцать.

– Скоро? – спросил толстяк.

– Еще шагов двести, потом – за угол и упремся. Тимоха вдруг замедлил шаг и остановился, схватившись за живот.

– Кажись, рыбой траванулся! – сказал он, морщась. – Тухляка заглотил. Кишки крутит! Слышь, кореш, у тебя с собой есть выпить?

– Откуда! – развел руками Андрей Андреевич. Тимоха согнулся пополам и упал на битую породу.

Скрючившись, стал кататься под ногами толстяка. Вдруг забулькал и, судорожно подтянув ноги к животу, затих.

– Это гастрит, – сказал Андрей Андреевич. – Меня тоже иногда крутит! Ну что, отпустило?

Он присел на корточки. Свет фонаря стал тусклым; Андрей Андреевич боялся, что батарейки вот-вот сядут. Он вынул фонарик из руки Тимохи и направил жиденькую струйку света ему в лицо: вылезшие из орбит оловянные глаза, упавшая на грудь голова, по-акульи оскаленная пасть. Кажется, Тимоха смеялся над ним.

Андрея Андреевича передернуло, и он прошептал:

– Умер…

Борясь с приступами тошноты, от оттащил Тимоху к стене штольни, чтобы на обратном пути чего доброго не наткнуться на труп, и бросился прочь.

«Логовом» Тимохи оказался небольшой бревенчатый домик с дверью и, кажется, с окошком.

Сердце Андрея Андреевича трепыхалось под горлом, как птица в руках улыбающегося повара. Он не мог понять, от радости это или от нарастающей тревоги. После бессонной ночи и всего, что ему пришлось пережить, у него отказывал разум. Мысли, как осколки разорвавшегося снаряда, разлетались в разные стороны, и ни одну из них он не мог удержать. Смерть Тимохи добавила горячечного возбуждения. Андрей Андреевич был на грани сумасшествия…

И все же он не смог не отметить тоненькой струйки дыма из черной металлической трубы, коленом выныривающей из-под крыши.

– Сейчас лягу и засну, – говорил он себе дрожащим голосом. – Надо поспать, иначе свихнусь!

Он рывком открыл незапертую дверь и направил слабый луч внутрь помещения. В лицо густо пахнуло теплом. Он разглядел небольшую печь, стол с кастрюлями и сковородой, нары с матрасом, стулья.

– Спать, спать, спать! – говорил он себе, ища на двери защелку.

До крови ободрав ладонь о массивный крюк и не почувствовав при этом боли, он набросил его на скобу и выключил фонарик.

Малиновые полоски обозначали дверцу печи. Ему было достаточно и этих тоненьких полосок, чтобы найти нары. Не раздеваясь, Андрей Андреевич повалился на матрас. Его знобило: зубы выбивали чечетку.

Толстяк застонал: ему вдруг стало невыносимо страшно. Вместо того чтобы почувствовать покой и облегчение, он ощутил в сердце такой прилив ужаса, что захотелось кричать.

Андрей Андреевич резко приподнялся на локте, повернул голову и посмотрел в дальний угол. Там в густой темноте едва вырисовывался человеческий силуэт: плечи, голова. Напрягая зрение, толстяк смотрел на него, готовый в любой момент закричать. Силуэт расплывался и плыл в сторону…

И все же там определенно кто-то сидел. Сидел, не шевелясь. И тут Андрей Андреевич не выдержал и закричал – пронзительно, с надрывом. Он пытался отогнать видение, спугнуть призрак. И еще – выкричать из себя страх, загасить в мозгу голубое пламя.

– Я сошел с ума, – сказал он, устав от крика. – Надо заснуть. Спать, спать…

Он закрыл глаза, и звездное небо бешено закрутилось перед ним. Ему показалось, что он скользит по наклонной куда-то в бездну вниз головой. Его мутило, хотелось открыть глаза, чтобы прекратить это скольжение, но он боялся вновь увидеть призрака.

Тепло коснулось его лица, и тут же смрад вошел в его ноздри. Андрей Андреевич открыл глаза: небо остановилось, звезды погасли. Все, кроме одной, тускло мерцавшей над ним кроваво-красным светом. Толстяк перестал дышать: он вдруг понял, что это… глаз.

Кто-то смотрел на него.

Андрей Андреевич резко поднял голову, но в грудь ему уперлось что-то жесткое. Он хотел закричать, но онемел от ужаса, и крик так и остался в груди…

Толстяк забыл все: собственное имя, возраст, биографию. От макушки до пяток он был теперь один сплошной страх, страх, выдавивший из него человека.

Если бы он мог теперь закричать! Тогда, возможно, вспомнил бы, что за ним охотится одноглазый.

Вспомнил бы и тут же умер…

Тимоха выполнил приказ Немого. Привел к нему толстяка.

Как только Тимоха вывел из норы испуганного Андрея Андреевича, туда через другую лазейку проник Немой.

Праздник оборванцев уже достиг апогея: одни корчились на полу, тщетно пытаясь вытравить содержимое желудков, другие с искаженными болью лицами хватались друг за друга и искали, что бы еще влить в себя, чтобы загасить выжигающий нутро пожар.

Немой молча подошел к столу, вытащил из карманов четыре распечатанные бутылки водки и не спеша удалился. Он знал, что «дети подземелья» непременно выпьют приготовленное им зелье и навеки замолчат. Андрей Андреевич находился среди них довольно длительное время: мало ли что он им наболтал…

То, что Тимоха не вошел в избушку, было и хорошо и плохо. Хорошо, если он уже отправился вдогонку за своими товарищами во тьму, и плохо, если вообще не пил из предложенных Немым бутылок. Тогда его придется искать. Но это потом, а пока ему предстояла любимая игра.

Циклоп мог делать со своей жертвой все, что угодно. Он давно привык к темноте и одним глазом видел лучше, чем Андрей Андреевич двумя. Сейчас Немой наслаждался ужасом толстяка, ему хотелось длить этот момент бесконечно. Он блаженно улыбался, сжимая и разжимая железными пальцами горло Андрея Андреевича. И тут что-то тяжелое ударило его в переносицу…

Рыча по-звериному, Андрей Андреевич вскочил с нар, сжимая в руке сковороду. Циклоп лежал у него в ногах и уже поднимал голову.

Наотмашь грохнув циклопа сковородой по макушке, он бросился к двери. Руки его запрыгали по занозистым доскам, ища крюк.

Наконец он нащупал его. Откинув крюк, толстяк выкатился во мрак туннеля и со всего разбегу врезался в стену. Колокол гулко зазвучал в голове…

Андрей Андреевич лежал на холодных камнях, пытаясь понять, где он находится. Звон постепенно стихал. Он встал на четвереньки, и его вырвало.

Дверь домика со скрипом открылась, циклоп тяжело шагнул на крыльцо. Нащупав рядом с собой сковороду, толстяк вскочил и побежал вдоль стены. Позади ухали сапоги Немого.

Андрей Андреевич бежал, натыкаясь на выступы стены.

Немой не приближался, но и не удалялся от него. Его железные сапоги мерно гремели сзади.

Глаза Андрея Андреевича привыкли к темноте, и это помогло ему не пропустить штрек, идущий под прямым углом в сторону. Толстяк юркнул в него и затаился. Сапоги циклопа простучали совсем рядом. Стук вдруг оборвался: Немой остановился. Андрей Андреевич зажал себе рот ладонями, чтобы не закричать, и побежал без оглядки.

Он надеялся оторваться от преследователя, но циклоп догонял его. Он пыхтел Андрею Андреевичу в затылок, и гот не дышал, боясь убийственного смрада Немого, Толстяку казалось, что его вот-вот схватят за шиворот.

Взвизгнув, Андрей Андреевич метнулся в один из проходов и почти сразу натолкнулся на холодную стену. Он попал в мышеловку. Это была одна из многочисленных рассечек, отходящих в разные стороны от трека. Дрожащей рукой Андрей Андреевич вытащил фонарик и осветил покрытые густым инеем своды. В рассечке никого не было.

Несколько минут он, тяжело дыша, приходил в себя. Наконец решился выйти из рассечки. Задержав дыхание, Андрей Андреевич подкрался к выходу и прислушался: все было тихо. Внезапно ему пришло в голову, что вся эта погоня – лишь плод воспаленного воображения.

– Только бы не свихнуться, – вымученно прошептал он и вышел в туннель.

И тут же его крепко схватили за шиворот.

Раздалось сердитое сопение. Андрей Андреевич обмяк, зажмурился и приготовился умереть.

«Только не дышать носом! – в ужасе подумал он. – Этот смрад убьет меня!»

Держа Андрея Андреевича за шиворот, Немой волок его, уже не сопротивляющегося, по темным лабиринтам. Лицо циклопа было испачкано кровью. Он был взбешен: толстяк ударил его и, кажется, сломал нос…

Немой остановился и разжал пальцы. Андрей Андреевич шмякнулся о камни и тоненько застонал. Толстяк лежал на спине, закрыв руками лицо и прижав колени к животу в ожидании расправы.

Циклоп склонился над ним. В его руке что-то холодно мерцало.

Андрей Андреевич заходил ходуном; его обмякшее тело внезапно напряглось, судорожно выгнулось… и толстяк захохотал – заливисто и громко.

– А это еще что за монстр! – раздался рядом чей-то громовой насмешливый голос.

Циклоп отпрянул от жертвы. Туннель вдруг ярко осветился. В нескольких шагах от Немого стояли вооруженные люди с фонариками.

– Никак Немой! Смотри, Эдик, наш старый знакомый овцу режет! – сказал один из них и пошел на циклопа, сжимая в руке пистолет.

– Привет, зверюга! – крикнул Эдик и лязгнул затвором.

Немой попятился. Нет, он не боялся смерти. Напротив, с яростной похотью он сейчас же принял бы ее как награду, как единственно возможный исход из ненавистного мира в давно поджидающую его тьму. Он готов был умереть, но только потом, через миг после того, как сделает ЭТО! А неизвестно откуда взявшиеся люди мешали завершить задуманное, лишали его последней радости…

Немой исчез во мраке, и Бармин опустил руку, так и не выстрелив.

– Зря, водила. Как бы твой гуманизм нам боком не вышел! – сказал Артист.

Сумасшедше сверкая глазами, Андрей Андреевич пытался говорить. Он то хохотал, то его душили слезы, и тогда толстяк плакал навзрыд. Вздрагивая, как от электрошока, он в панике хватал обступивших его людей за руки и таращил на них глаза. «Мы все погибнем!» – иногда выкрикивал он. Ему казалось, что Немой где-то поблизости: выглядывает из-за угла своим красным углем.

Люди трясли его за плечи, били по щекам и задавали, задавали, задавали вопросы. Андрей Андреевич ничего не мог им ответить: он путал слова, перескакивая с одной мысли на другую, хохотал, плакал, кричал.

Переходя на невнятицу и задыхаясь от волнения, он пытался сформулировать ужас, который вынул из него человека.

Внимательнее всех слушал сумасшедшего майор Богданов.

Толстяк подтверждал худшие его опасения: Объекту и его жителям грозила катастрофа. Правда, Богданову пока было не ясно какая: бред несчастного не поддавался переводу.

Бармин, поглядывая на невменяемого, рассказывал подполковнику о Немом, об их последней встрече с ним. Подполковник вежливо кивал головой – принимал к сведению. Однако мыслями он был на Объекте. Нетерпение его росло: вожделенный металл находился где-то рядом, и, значит, операция вступала в свою заключительную стадию. Жаль только, что он растерял своих людей. Правда, оставалась надежда, что Серж нагонит их: у входа в туннель Уклона подполковник оставил хорошо видимый издалека сигнал и записку… И все же он был не один. Теперь у него были помощники: хмурый милицейский майор, кажется, крепкий парень, охотник, который оказался артистом, и Бармин.

Итак, пока их было четверо, и они были хорошо вооружены. Еще там, у входа в Уклон, подполковник отдал Богданову бронежилет и оружие Силыча, закоченевшее тело которого они присыпали сланцем и завалили тяжелыми кусками породы – от волков.

Артист от бронежилета отказался – он не собирался лезть в драку. Насвистывая себе под нос, он готов был помахать всем ручкой и смыться.

Он бы, пожалуй, и смылся, если б не водила. Старый знакомый интересовал его. На нем была амуниция спецназовца, в руке он сжимал шикарную длинноствольную пушку. Это волновало романтического артиста. И еще: этот Бармин уже побывал на Материке! Побывал… и вернулся. Неужели там так плохо? Хуже, чем в тундре?!

Артист несколько раз подходил к Бармину, но тот на расспросы не отвечал: обсуждал план дальнейших действий с детиной, смахивающим на Джеймса Бонда, и угрюмым утопленником Богдановым.

Еще полчаса назад Эдик хотел отстать от этой опасной команды. Но теперь спускаться вниз было страшней, чем подниматься на поверхность. Он сильно сомневался, что в одиночку отыщет лаз в стене. И потом – пускаться в обратный путь по вьюжной тундре без сухого топлива, чая, сахара и собаки?! Что и говорить, идти одному до зимовья, да еще ночевать где-то в чистом поле, зарывшись в снег, было безумием.

«Я все же артист, а не Амундсен!» – резонно думал он.

Когда Борман был с ним, о дороге можно было не беспокоиться. Но теперь Бормана не было. Собака исчезла.

Когда они с «утопленником» отправились к Объекту, пес некоторое время бежал с ними, иногда забегая далеко в сторону и возвращаясь. Эдик не сомневался в преданности Бормана и не обращал на него внимания, но тот однажды не вернулся. Всю дорогу Эдик ждал, что собака вот-вот их догонит. Но и у низины, где они столкнулись с охотниками, собака не объявилась. Даже на выстрелы!

С зажженными фонариками в руках они топтались в дощатом сарае, том самом, где Немой поставил Бармина и Эдика на край пропасти.

Все, кроме артиста и Андрея Андреевича, только что вынутого из пасти одноглазого людоеда, молча припали к щелям в стене и что-то сосредоточенно рассматривали. На стенах сарая плавали красные полоски света. В воздухе пахло гарью.

Эдик зевнул и направил фонарик на трясущегося Андрея Андреевича, который жалобной скороговоркой что-то бормотал себе под нос. Он всеми фибрами души презирал этого типа.

Видите ли, эта морда спятила от страха! От одного вида упыря! Скажите, какие мы нежные! Они с водилой тоже были нежные, даже сахарные, когда этот вурдалак целился им в пах и булькал от злости, как украинский борщ! Еще какие нежные! Да только не спятили, поскольку человеческое достоинство имеют!

«Лучше б он его съел!» – думал Эдик, с презрением глядя на толстяка.

– Объект на месте! – произнес подполковник, отрываясь от щели. – Правда, горит синим пламенем! Как бы нам, господа, не достались одни головешки!

– Лучше б он сгорел! – процедил Бармин.

– Ну, тогда пропал мой отпуск! – усмехнулся Борис Алексеевич.

Несколько зданий Промышленной и Буферной зон были охвачены пламенем.

С пожаром никто не боролся. На Объекте имелись пожарные машины, однако пожарников не наблюдалось. Как только местное радио подняло население по тревоге, какие-то добровольцы, горя после двух стаканов нешуточным энтузиазмом, бросились к пожарным машинам… Теперь они сидели у агрегатов и для начала пытались определить, откуда в пожарной машине берется вода…

Бойцы Службы безопасности, покачиваясь после ночной пьянки, лениво отгоняли зевак от пылающих зданий. Мертвецов было немного. До тех, кто горел внутри строений, утробно воя и зовя на помощь, никому не было дела.

В окнах соседних домов торчали обыватели, безучастно взирая на языки пламени. Не слишком пьяные справедливо полагали, что пожар может перекинуться и на них. Тогда многим придется куковать до следующего лета в общежитии. А если учесть, что сюда вот-вот должны нагрянуть обещанные Блюмом косые, для которых эти общежития предназначены, становилось совсем не смешно. Жить с косыми под одной крышей значило каждый день ждать для себя неприятностей…

Однако помимо пожара у администрации появилась другая забота. В Промзоне гудели стихийные митинги. Небольшие группы людей что-то возбужденно обсуждали. Причем не все митингующие были пьяны, и это настораживало. В тундре созревала революционная ситуация. На корабле Блюма всерьез запахло бунтом.

А началось с того, что на пустыре обнаружили трупы. Мертвецы были раздеты. Собравшийся народ признал в них… бригаду «консерваторов».

Но администрация Объекта не сообщала ни о каких происшествиях, и это было странно. Странно хотя бы потому, что косых на Объекте давно не было, а ни от кого другого подобного здесь не ожидали.

Кто-то предложил вызвать Службу безопасности, но большинство собравшихся на пустыре решило провести следствие без участия охранников.

Часть добровольцев отправилась к дому, где проживали консерваторы и те, кто их охранял. Охранники-то наверняка знали ответ на вопрос, что случилось с бригадой. Но двери дома оказались опечатанными. Опять возникли сомнения; кто-то рвался позвонить в Службу безопасности, но его держали за руки. Люди хотели знать правду. Они всерьез начали опасаться за собственную жизнь.

На свой страх и риск добровольцы вскрыли дверь. В доме они обнаружили котел с замерзшим борщом и девять трупов под брезентом.

Стараясь не смотреть друг другу в глаза, правдоискатели стали расходиться. Одни пошли домой, где, заперевшись, в мрачном молчании откупорили бутылку…

Но нашлись и такие, кто решил узнать все. Не сговариваясь, эти люди направились к законсервированным строениям, сорвали с дверей печати и стали возиться с замками.

Взрывы огромной силы прозвучали почти одновременно в разных районах Объекта. Те, кто пытался проникнуть в запретные здания, превратились в пыль. Пострадали также несколько случайных прохожих и пара забулдыг, отдыхавших на холодке.

Но главное, о чем пока не знали на Объекте, что рвануло и на ТЭЦ.

Как туда проник посторонний, было непонятно. Взрыв не вызвал большого пожара и катастрофических разрушений. Погибло лишь трое рабочих, двое из которых заживо сварились.

Итак, больших разрушений на ТЭЦ не было. Это не была дыра с кулак от удара картечи, скорее едва заметное отверстие, но сделанное… в сердце. В сердце ТЭЦ.

Никто, кроме сменных рабочих ТЭЦ и служащих, в панике носившихся вокруг аварийного здания, пока не знал, что теперь жителям Объекта грозит долгая полярная ночь в холодильнике семидесятых широт.

ТЭЦ должна была неминуемо встать.

Пока комиссия из состава администрации выясняла причины и последствия аварии, свидетели взрыва разбегались по своим норам. Им было и страшно, и весело: ведь у них вдруг появилась надежда на то, что в скором времени все они смогут вернуться на Материк.

Весть об аварии на ТЭЦ быстро распространилась среди обывателей.

Люди, толпившиеся на улицах, понимали, что, если они не переберутся на Материк, бесконечно длинную зиму придется топить печи. На Объекте было достаточно угля. Так утверждала администрация. А как было на самом деле – никто не знал.

Кто-то подбросил идею закупать в магазинчиках жидкотопливные печи и срочно запасаться соляркой. Владельцы магазинов вмиг сбыли этот залежалый товар, шалея от финансового успеха.

Но тут поползли слухи, что солярки может на всех не хватить. Обыватели ринулись к цистернам на окраину Промзоны. Рядом с цистернами собрались огромные толпы, требовавшие от администрации по двухсотлитровой бочке на нос.

Блюм выступил по радио и успокоил: солярку будут выдавать всем бесплатно.

Толпа повеселела. Блюма называли настоящим хозяином, который заботится о людях… Скоро в подвале почти каждого жилого дома стояло несколько двухсотлитровых бочек с горючим. При этом люди напрочь забыли о пылающих совсем рядом пожарах, словно их дом не мог сгореть ни за что и никогда!

Подразделение личной охраны Блюма, не имевшее никакого отношения к Службе безопасности Объекта и по численности лишь немного уступавшее ей, являлось второй силовой структурой Объекта. Илья Борисович любил дублировать особо важные службы. Иметь в своем подчинении два подразделения, отвечающих за безопасность, но не зависимых друг от друга, было частью его тактики. Он незаметно сталкивал их лбами, потихоньку растил в них подозрительность и взаимную ненависть. И попеременно приближал к себе то начальника Службы безопасности Объекта, то начальника личной охраны. Пил с ними до утра, объясняясь в любви. Причем эту свою любовь он вымеривал до грамма и чередовал между обоими силовиками с точностью часового механизма.

Бывало, начальник Службы безопасности Объекта приходил жаловаться Блюму на начальника личной охраны. Потрясая оружием, он кричал, что главный охранник лезет свиным рылом не в свое дело. Начальник личной охраны вскакивал с места и, не решаясь вцепиться оппоненту в красную физиономию, материл его за то, что его подчиненные утратили контроль над ситуацией на Объекте, и теперь ему со своими ребятами приходится наводить везде порядок вместо того, чтобы прикрывать тело дорогого хозяина…

Илья Борисович усердно изображал миротворца, а после ухода тихо ненавидящих друг друга начальников довольно потирал ладони. Его система работала! И совсем не важно, что и те и другие предельно скверно выполняли свои обязанности, беспробудно пьянствуя и дебоширя, а иногда и постреливая… Главным было то, что таким образом был исключен возможный сговор двух банд головорезов.

Для большего защитного эффекта Ильей Борисовичем в последние недели на Объекте была развязана грандиозная пьянка. Водка хлынула рекой! А что может быть лучшим пастухом для дубиноголовой овцы с автоматом под мышкой, чем сладкий дурман, перемежающийся с похмельными муками? В таком состоянии охранники не желали думать ни о чем другом, кроме очередного стакана.

В каждой из силовых структур у Блюма сидели засекреченные информаторы, которые непосредственно на ухо хозяину докладывали о настроениях. И хозяин время от времени производил «ротацию»: изымал из сплоченных коллективов активистов, в нужный момент вскрывая назревающий нарыв измены. Заговор, еще даже не осознанный самими заговорщиками, но на десять шагов вперед просчитанный Блюмом, рассыпался сам собой.

А казалось, что может быть проще, чем однажды ворваться в комнату Блюма, придушить его подушкой или пристрелить и взять власть в свои руки?! Но ворваться, пожалуй, не получилось бы: Илья Борисович жил за бронированной дверью, и рядом с ним бодрствовали по крайней мере пятеро телохранителей…

После того как на Объекте начались пожары, Блюм закрылся в своих апартаментах и ввел специальный режим в Жемчужине. Казалось, последние события не столько огорчили Илью Борисовича, сколько насторожили его. Он вдруг прекратил отношения с начальником Службы безопасности Объекта.

Зато начальник личной охраны работал с двойной нагрузкой, ежечасно докладывая хозяину о положении дел на Объекте.

Начальник Службы безопасности нервничал. Он не мог ночью спать: неужели Блюм что-то знает о… Донесли! Нет, не может быть! Только самые верные посвящены в его замыслы!

Илья Борисович никуда не выходил из собственной резиденции, словно боялся, что с ним может что-то произойти. И несмотря на свое затворничество, руководил Объектом. По крайней мере, жители Объекта чувствовали его ежечасное присутствие в эти тревожные дни.

Вечером по радио опять выступал Блюм.

Он сообщил обывателям, что террористам из числа жителей Объекта удалось проникнуть в законсервированные до следующего производственного цикла помещения, среди которых была и ТЭЦ, и устроить взрывы. Но Служба безопасности уже вышла на след подозреваемых. А накануне террористы расстреляли бригаду консерваторов. Поэтому он вынужден ввести чрезвычайное положение до их поимки или полного уничтожения. Жителям рекомендовалось в темное время суток оставаться дома.

Подразделения Службы безопасности взяли под контроль Промышленную и Буферную зоны. Террористов искали методом тыка. Первый же, ответивший утвердительно на прямой вопрос: был ли он на пустыре и видел ли там раздетые трупы, при легком нажиме назвал тех, кто был с ним.

Людей хватали на квартирах. Испуганные, они напрочь отрицали свое участие в террористической группе. Но им выкручивали руки и надевали наручники…

Некоторым из тех, кто митинговал на пустыре, удалось бежать. Как только на улицах зазвучали сирены и охранники начали врываться в дома, эти осторожные ребята покинули свои жилища и ринулись под землю. Там они наткнулись на новую партию трупов: землисто-серые «дети подземелья» лежали в одной из глубоких нор среди блевотины и бутылок и уже начинали попахивать…

Итак, катастрофа на ТЭЦ стала реальностью. Теперь все понимали, что Объект до следующего лета, когда откроется навигация по Северному пути, прекращает добычу и всякое производство. Настроение людей изменилось: они не желали зимовать на Объекте и требовали, чтобы их немедленно везли в Поселок для отправки на Материк воздушным путем.

На улицах вновь появились автомобили с вооруженными людьми. Администрация пыталась предотвратить массовые волнения и разрабатывала план эвакуации жителей Объекта. Всеми действиями руководил лично Блюм. Он пообещал, что все желающие уедут на Материк.

Машина эвакуации заработала на всю катушку. Правда, пока лишь на словах. Блюм выступил по местному кабельному телевидению. Он улыбался и по-солдатски острил, призывал всех к спокойствию, просил не поддаваться панике, поскольку ситуация под его личным контролем. Он так же просил всех остаться и перезимовать вместе с ним. Тех, кто все же собирался покинуть Объект, он обещал в ближайшие две недели отправить на Материк.

Люди и верили, и не верили…

– За вертак отвечаешь головой! – сказал начальник Службы безопасности Объекта, грузный седой детина по прозвищу Папа с милицейским прошлым, в свое время отбывший в спецзоне червонец. Развалясь за письменным столом, он пил пиво, держа бутылку за горлышко. Лицо его напоминало апельсинную корку, только бордово-красную и бугристую. Перед ним стоял командир подразделения и не сводил глаз с бутылки. – Пропустишь его – пеняй на себя!

– Ты говоришь за вертак: за какой? За тот, что остался, или тот, что вчера утром улетел?

– За тот, что улетел, можешь не отвечать, – усмехнулся начальник Службы безопасности. – Нет его, гробанулся.

– Как?! – округлил глаза командир подразделения.

– Так – носом в сопки! Блюм вчера по этому поводу механиков материл. Тот из них, кто готовил вертак, сейчас в карцере… Блюм назначил комиссию и даже слетал тем же маршрутом на втором вертаке.

– Ну и?

– Летуны говорят, что видели обломки. Правда, садиться не стали: пурга.

– А куда тот, что гробанулся, летел?

– Говорят, километрах в четырехстах отсюда есть точка. Вояки стоят. Так Блюм для них посылку отправлял: ящики с водярой, пара оленьих туш да кое-какое барахлишко.

– Но как же он узнал, что вертолет гробанулся?

– Летчик связь лично с ним поддерживал… Да не гоношись! Все верно. Я своих посылал на вездеходе. Они подтверждают. Так что за оставшийся вертак я с тебя, если что…

– Понял. Но если Блюм надумает лететь и меня не спросит? Он комиссию назначил, значит… Что, я его за руки держать должен?

– Не знаю. Поговори с летунами, если что – пригрози. Главное, чтоб они теперь не взлетали! Если вертак уплывет, как мы отсюда будем ноги делать?! Смотри у меня, чтобы муха из Объекта не вылетела!

– А Витек Кротов? Этот дружинник из поселка? Как с ним быть? Повадился ездить сюда со своими зомби. Говорит, Блюм его вызывает.

– Да, Крот нам может все испортить. И эти его любители человечинки, эти охотники отмороженные! Хорошо бы в следующий раз его не пустить на Объект под каким-нибудь предлогом или… – Папа выразительно посмотрел на командира подразделения.

– Завалить!

– Вот-вот… И еще: контролируй наземный транспорт, идущий к морю, и не пускай людей из охраны Блюма в гараж.

– Но у них же есть и свой транспорт!

– Их УАЗы я не выпускаю дальше Буферной зоны. Они уже это знают и не лезут на рожон. Учти, Блюма нельзя оставлять без присмотра! Он хитрый волчара, наверняка что-то приготовил. Чувствует, запахло жареным! «Продукт» хочет вывезти с Объекта.

– Как же он его вывезет? Это же тонны! – Командир подразделения ел глазами бутылку в руках начальника.

Во рту у него была Сахара, а пива оставалось на два глотка. Папа заметил этот голодный взгляд и, что-то пробурчав себе под нос, кинул бутылку с остатками пива подчиненному. Тот моментально опорожнил ее и с сожалением поставил на стол, потом, увидев презрительную усмешку начальника, бросил в угол.

– Я о тех тоннах не говорю, потому что их давно нет. Почему? А как, ты думаешь, Блюм расплачивался за все то, что мы здесь с тобой имели?! Грузы сюда – платина туда. Вот как! Нет, я говорю о «продукте»… Знаешь, что такое осмий? Нет? А я знаю. Меня Томилин из Аналитического корпуса просветил, когда мы ему мозги промывали. Потом в энциклопедии статейку об этом элементе прочел. Ты, дура, читай энциклопедию, тогда меньше вопросов задавать будешь! – Начальник усмехнулся. – Уверен, хозяин навострил отсюда лыжи. Ох не зря эти консерваторы на Объекте химичили, а потом все вдруг в одной яме оказались!.. В общем, делай, как сказал, а мои люди здесь будут контролировать личную охрану Блюма. Надо бы их, конечно, всех одним махом, да не время еще…

– А может, Папа, поднимем веселого Роджера? – оскалился командир подразделения. – Капитана – на рею, а сами тю-тю отсюда с бабками?

– Можно и на рею… – задумчиво продудел Папа. – Только без «продукта» я теперь не согласен. Те бабки – мелочь. Осмий – вот бабки! Так что пока подождем. Информация нужна! Как только доберемся до «продукта», поднимем флаг с черепушкой. Чрезвычайное положение, кстати, нам на руку. Если что, все свалим на террористов! – Тут он подмигнул своему подчиненному. – Блюм со мной в последнее время совсем не общается. Может, пронюхал что наш Ильюша?

– Как можно?! – Командир подразделения удивленно посмотрел на Папу.

– Можно, – почти ласково начал Папа, буравя глазами командира подразделения, – особенно если в стае дятел завелся!

У КП на границе между Буферной и Промышленной зонами притормозили УАЗ и сопровождающий его тягач, на броне которого сидели трое бойцов.

Железные ворота КП были закрыты.

Водитель УАЗа посигналил. Однако из помещения охраны никто не вышел. Витя Кротов, сидевший рядом с водителем, выглянул из машины и махнул рукой бойцам на вездеходе. Те соскочили с тягача и лениво направились к длинному бетонному бараку без окон. Дверь оказалась открытой, и бойцы вошли в помещение.

Сидящие в машине ждали минут пять, но из помещения к ним так никто и не вышел. Странно, из помещения не доносилось ни звука.

Витек вышел из машины. Сидевший позади него боец нехотя спрыгнул на землю. Еще вчера Витек и его товарищи прибыли на Объект по приказу Ильи Борисовича для помощи подразделению личной охраны Блюма, а вот теперь неожиданно уезжали. Товарищи спрашивали Витька, с чего это они вдруг едут назад, не попьянствовав и не навестив друзей-подружек? Но Витек только улыбался в ответ.

– Что-то случилось, – сказал Витьку боец, глядя на закрытые ворота КП. – Что будем делать? Зайдем посмотрим?

– Не надо, я спешу! Едем через восточные ворота, – ответил Витек.

– А ребят здесь оставим? Ты что, Витя?! А если их там…

– Если, если! Ладно, иди. И ты тоже, – сказал Витек водителю УАЗа. – Если что серьезное, сразу назад. Времени в обрез!

Сняв оружие с предохранителей, бойцы направились к двери. К ним присоединился еще и водитель тягача.

Витек остался один. Он сел на место водителя и, развернувшись, отогнал УАЗ от ворот метров на тридцать.

Картина повторялась: ни через пять, ни через пятнадцать минут из помещения охраны никто не вышел. Витек включил передачу и съехал на обочину, чтобы развернуться и двигаться к восточным воротам. Но тут перед ним вырос человек с пистолетом в руке, целивший ему в лоб. Витек хотел нажать газ и упасть на сиденье, но боковым зрением увидел другого человека. В руках у него было нечто такое, что могло разнести УАЗ в куски.

– Ловко, – процедил Витек сквозь зубы и вышел из УАЗа. – А я своим говорю, поехали через восточные ворота, целее будем! – закричал он весело. – Мои ребята где там?

– В надежном месте, – ответил подполковник, вынимая пистолет из-за пояса Витька. – Заводи!

– Кто ж ты теперь, Витя?

Витек обернулся… и узнал Бармина.

– Так ты живой, водила? – удивленно прошептал он. – Ай да Иван-царевич! И в огне не горит, и в воде не тонет!

Глупо улыбаясь, Витек запустил двигатель. Подполковник сел рядом. На заднее сиденье плюхнулся молчаливый Богданов, положив рядом гранатомет, который он раздобыл в домике охраны.

Сами охранники и люди Витька были разоружены и заперты в камерах. Все это было произведено без единого выстрела.

Когда Борис Алексеевич с майором и Барминым ворвались в помещение охраны с оружием в руках, раздетые до маек охранники даже не отложили карты, намереваясь во что бы то ни стало закончить кон.

С людьми Витька пришлось повозиться. Они хотели применить оружие…

УАЗ и кативший за ним вездеход находились в Буферной зоне. Подполковнику нужен был транспорт, и вот они уже имели две единицы. За рычагами вездехода сидел Бармин. Позади него Эдик шипел на полоумного толстяка и отталкивал его от себя. Он чувствовал, что псих непременно их подставит.

– Где хранятся слитки? – спросил подполковник Витька.

– Какие слитки? – Витек удивленно поднял брови. – Я, ребята, не местный, я из Поселка.

– У вас десять секунд на ответ. Потом я начинаю искать более информированного проводника! – Подполковник вежливо улыбнулся Витьку и приставил к его виску пистолет.

– Ах, слитки! Продукт с комбината поступал в лабораторию, там проверяли его кондицию. Куда он шел из лаборатории, точно не знаю.

– А кто знает?

– Блюм.

– Но не Блюм же разгружал слитки!

– В лабораторном корпусе своя охрана. Это их дело!

– Значит, едем туда! – усмехнулся Борис Алексеевич.

Навстречу им попадались патрульные машины, но охранники замечали в УАЗе Витька и спокойно следовали мимо.

Чем ближе приближались они к центру Объекта, тем тесней становилось на улицах. Все чаще путь им преграждали шлагбаумы. Однако как только Витек выглядывал из машины, постовые немедленно открывали путь. Подполковник не сводил с него глаз, и Кротов чувствовал, что этот улыбающийся мужик действительно выстрелит, если заподозрит в его действиях игру.

На подъезде к Жемчужине их все же остановили.

Кротов открыл дверь и высунулся навстречу патрульному, ощущая упершееся в позвоночник дуло.

– Ты че, Кротов, решил вернуться? – спросил патрульный.

– Да кое-что забыли…

– Вы через КП сейчас проезжали? Секунду помешкав, Витек ответил:

– Через западные… А что?

– Да у нас с ними нет связи. Даже по рации не отвечают!

– Так они там все лыка не вяжут! – Витек старался говорить спокойно. – Пришлось самим возиться с воротами!

– А-а! – кивнул патрульный. – Мы уже послали туда машины.

Сказав это, он вытянул шею и уставился на Бориса Алексеевича. Потом вопросительно посмотрел на Кротова.

– Это тоже мои люди. Из Поселка! Прихватил их на КП! – отрывисто сказал Витек, почувствовав, как, напрягся у него за спиной пассажир.

– Витя, скажи, когда самолет на Материк? – спросил постовой. – Я слышал, ваши «летчики» что-то давно не летали. Почему?

– А зачем тебе? – усмехнулся Витек.

– Зачем, зачем… ТЭЦ накрылась. Пора сматывать удочки…

– Почему, говоришь, не летают? Потому что взлетной полосы нет!

– Куда ж она подевалась? – испуганно спросил постовой.

– Взлетела на воздух, – хмуро ответил Витек. – Сам знаешь, террористы!

– И у вас?

Понимая, что дальнейшие расспросы патрульного могут поставить его в тупик, Кротов крикнул:

– Все! Мы спешим!

Служба безопасности получила сообщение с КП западных ворот о том, что постовые и люди из Поселка обнаружены там в камерах. Те, кто захватил Витька, по-видимому, имели самые серьезные намерения.

Папа так и не смог связаться с Ильей Борисовичем. Люди хозяина неизменно отвечали, что Блюм занят. Папа не столько хотел доложить о проникновении террористов в Буферную зону, сколько слегка прощупать хозяина.

Пока он не решил, что ему делать: уничтожить террористов или повременить? Накрыть их вместе с Витъком было весьма заманчиво. Этот Витя Кротов со своими зомби был уж слишком шустрым парнем, при случае готовым занять его место. Но с другой стороны, террористы двигались сейчас в нужном ему, начальнику Службы безопасности, направлении…

Витек крутил по улицам Буферной зоны, всякий, раз проезжая в квартале от Лабораторного корпуса. Он был уверен, что патрульный сообщит о их встрече начальству, и выжидал.

Когда они наконец подкатили к проходной корпуса, позади них уже маячили патрульные машины, а из-за углов соседних домов выглядывали бойцы. Люди из Службы безопасности концентрировались в районе Лабораторного корпуса, держа в поле зрения УАЗ и тягач.

Тягач сорвал ворота с петель, и подполковник сразу приметил вооруженных людей на обширном дворе Лабораторного корпуса.

Борис Алексеевич понял, что его план молниеносного вторжения сорвался. Но не ожидал, что Объект так укреплен! Проскочить в Лабораторный корпус без боя было невозможно. Да и путь назад был отрезан.

Первым на штурм двинулся тягач Бармина. На малой скорости он пополз к дверям Лабораторного корпуса. Из него вывалились Бармин с Артистом. Заметив бойцов, прятавшихся за бетонными блоками, они юркнули под защиту брони. За Эдиком на четвереньках поспешал толстяк.

Чувствуя, что вот-вот по ним откроют стрельбу, Кротов направил УАЗ за вездеходом. Богданов выскочил из автомобиля и, упав на землю, выстрелил во входную дверь корпуса из гранатомета. Дверь вместе с металлической коробкой вышибло из бетонного основания.

В этот же момент тягач Бармина вспыхнул. Огромный черно-красный шар, клубясь, поднялся над землей.

Первым сквозь пламя и черный дым в провал проскочил подполковник, держащий за локоть закрывающего голову Витька. Тот не сопротивлялся, понимая, что сейчас и те и другие могут застрелить его. Стреляя в прячущихся за блоками бойцов, Богданов проскочил следом. Пули крошили бетон, и пятнистые не отваживались высунуться.

За перестрелкой наблюдал начальник Службы безопасности, отдавший приказ взять террористов живыми.

Сама судьба послала ему этих отчаянных ребят! Наверняка они явились сюда за «продуктом». И теперь именно они должны достать ему слитки…

В сплошном черном дыме террористы вломились в Лабораторный корпус.

А вслед им уже летели пули. Первые группы бойцов просочились в открытые ворота и стали разбегаться веером по двору.

На хомутах никого из охранников не было. Услышав выстрелы и взрывы, они тут же покинули свои посты. Им было ясно, что люди Папы решились на вооруженный переворот, и теперь только идиот остался бы на посту. Зная отношение начальника Службы безопасности к подразделению личной охраны, они были уверены, что Папа не пощадит их.

Толкая впереди себя Витька, подполковник и майор бежали по коридору. Им нужна была аналитическая лаборатория. Там определялся состав каждого слитка, и, значит, оттуда слитки поступали на хранение.

Бармин и Артист с толстяком так до сих пор и не догнали их. Борис Алексеевич подумал, что этой троицы уже наверняка нет в живых. Да и была ли в них теперь нужда? Операция подполковника захлебывалась, едва начавшись. Можно было вывешивать белый флаг…

И все же прежде, чем поднять руки вверх, он хотел найти слитки. А потом… Потом Борису Алексеевичу было интересно: неужели его в самом деле убьют? Жизнь без адреналина в крови была ему отвратительна, как овсянка, а неминуемую собственную смерть он считал небылицей.

Следовавший за ним Богданов не имел четкого плана действий и потому держался в кильватере шального подполковника. Он и так уже трижды пережил себя. А посему, если бы теперь его и настигла пуля, в этом была бы своя логика.

Борис Алексеевич был нужен Богданову: в одиночку майор вряд ли смог бы пробраться на Объект. А этот авантюрист со спецназовской выучкой и решимостью одержимого был для него идеальным тараном, сокрушающим ворота неприступной крепости.

На первом этаже тем временем уже вовсю хозяйничали пятнистые. Они проверяли каждое помещение. У них был приказ своего начальника перерыть все, и если найдутся какие-нибудь железные двери – непременно вскрыть их, даже если для этого понадобится взрыв. Более удобного случая отыскать «продукт» могло и не представиться.

Донской открыл глаза. Над ним стоял его лечащий врач в толстом пуховике, шапке с ушами и в меховых перчатках. За плечами у него был рюкзак.

– Три минуты на сборы! – крикнул Аптекарь и осклабился.

Донской сел на кровати и взглянул на приготовленную для него одежду.

– Это мне? Куда меня?

– На прогулку. Велено дышать свежим воздухом.

Донской кое-как оделся и без посторонней помощи вышел из палаты в коридор. Пол гудел у него под ногами: неуверенно переставляя ноги, он все же шел сам. Аптекарь повесил на двери палаты табличку «Прошу не беспокоить!» и закрыл ее на ключ.

Аптекарь шагал впереди. У одной из дверей он остановился, позвенел связкой ключей и щелкнул замком. Это была гостиная с прямоугольным столом посередине и множеством стульев. В дальнем конце комнаты имелся камин. Аптекарь подошел к нему, пошарив рукой внутри, щелкнул рычагом.

– Лезь внутрь, я спущу тебя вниз.

– А почему не через дверь? – Глеб вопросительно посмотрел на Аптекаря.

– Этот путь – самый короткий. На улицах сейчас неспокойно… Стреляют! Лезь, не бойся, не испачкаешься, здесь никогда не топили.

Донской покорно забрался в камин и, сидя на корточках в железном поддоне, плавно съехал вниз – совсем как грязная посуда из банкетного зала в кухню.

Внизу Донского ждали двое молодых людей, плотно упакованных в зимнюю одежду. У каждого была спортивная сумка с вещами. Они двинулись по узкому коридору, освещаемому тусклыми светильниками, потом по каким-то лестницам и оказались в бетонном домике, напоминающем трансформаторную будку. В мутные окошки просматривалась улочка Объекта, упирающаяся в высокий забор с колючей проволокой сверху. Забор отделял Буферную зону от Промышленной.

Аптекарь подбежал к забору, вытащил из рюкзака саперную лопату и принялся отбрасывать сланцевые пластины от бетонного основания.

– Что стоите, птенчики? – Аптекарь грозно посмотрел на молодых людей. – Живо разгребайте!

– Чем? – недоуменно спросил один из «мальчиков».

– Руками, губошлеп!

Под забором образовался лаз. Первым в него ловко протиснулся Аптекарь, за ним с трудом Донской. Молодые люди юркнули последними.

– Не отставать! – крикнул Аптекарь.

Миновав ряд безлюдных бараков и ангаров, они в сгустившихся сумерках пересекли пустырь и оказались на окраине Промзоны. Метрах в двухстах от них охранник на вышке лениво скользил лучом прожектора по бесконечной ограде, отделяющей волю от Объекта.

Аптекарь направился к вышке и свистнул.

– Что? – высунулся удивленный охранник.

– Дело есть. Спустишься или мне к тебе подняться?

– Спускаться не положено.

– Тогда я лезу к тебе! – крикнул Аптекарь.

Охранник недовольно глядел на Аптекаря, как мартышка взбиравшегося по вертикальной лестнице. Он не мог понять, что от него вдруг понадобилось этому айболиту? Дружба Хозяина и Аптекаря была известна всем, и это служило последнему пропуском даже сюда, на вышку.

– Фу-у! – выдохнул Аптекарь, ступая на площадку. – Высоко живешь! Слушай, парень, я погулять собрался. Давай ключ от калитки!

– Виноват, идите через КП. А нам не положено открывать! – Охранник смотрел на улыбчивого доктора, держась руками за приклад пулемета.

– А мне плевать, что не положено! До КП долго топать. Давай ключи! – рявкнул Аптекарь.

– Хорошо, только я прежде сообщу о вас дежурному.

– Валяй! – сказал Аптекарь и вытащил из кармана сигарету.

Охранник немного успокоился. Кажется, тревожное предчувствие его обмануло. Он подошел к телефону и потянулся к трубке.

– Виноват, а вы ведь не курите? – сказал охранник и осторожно улыбнулся.

– С вами закуришь! – усмехнулся Аптекарь.

Охранник снял трубку и тут же вздрогнул, почувствовав укол: игла вошла ему чуть ниже уха. Больно не было… Охранник счастливо улыбнулся, глядя в небо стекленеющими глазами, и Аптекарь, держа парня под мышки, уложил его на скамью.

– Але! Але! – кричал дежурный в трубку.

– Виноват, – ответил Аптекарь. – Трубку локтем задел.

– Ты там полегче поворачивайся, ворошиловский стрелок! И смотри в оба! Пропустишь кого – шкуру спущу!

Дверь в лабораторию оказалась закрытой.

– Там никого нет! – испуганно произнес Витек.

– Тем хуже для вас, – задумчиво сказал подполковник. – Вы становитесь обузой.

– Но… – начал было Витек.

В этот момент в коридоре раздался топот множества ног. Богданов посмотрел на Бориса Алексеевича.

«Неужели у него ничего нет про запас?» – подумал майор и приготовился к стрельбе.

Подполковник не оглянулся на звук приближающихся шагов, он смотрел на бледнеющего Витька и вертел в руках пистолет.

Кротов повернулся к лабораторной двери и в отчаянии забарабанил в нее кулаками… Дверь лаборатории открылась.

На пороге стоял мужчина в белом халате и выжидающе смотрел на них.

Первым пришел в себя Богданов: он втолкнул подполковника и Кротова в лабораторию и хлопнул дверью.

Мужчина молча смотрел на них, положив руки в карманы.

– Кто вы?

– Где слитки? – спросил подполковник, пятясь от двери в соседнюю комнату.

– Какие слитки?

– Опять двадцать пять! – в сердцах воскликнул Борис Алексеевич и бросил мужчине тряпичный мешочек.

Мужчина поймал его и раскрыл.

– Это… Эталон! Откуда он у вас?

В дверь застучали громко и настойчиво

– Томилин, откройте! Проверка помещений!

Богданов словно очнулся и шагнул к мужчине.

– Значит, вы живы? – спросил он. – Я беседовал с вашей матерью. Она числит вас в покойниках.

– Знаю, – удивленно глядя на майора, произнес Томилин. – Выходит, вы из Питера?

– Нет, из Москвы. Майор Богданов из УВД. Прилетел сюда за вашим двоюродным братом Глебом. Но вы мне нужны не меньше.

– Вы мне тоже! – ответил Томилин.

Дверь уже выламывали. Еще чуть-чуть, и она должна была рухнуть. Подполковник направил на дверной проем дуло пистолета и выпустил обойму. Ответные выстрелы раздались уже тогда, когда они были в аппаратной, у стальной двери в стене.

– Это лифт для транспортировки слитков вниз. Куда именно, я не знаю. Этим занимались телохранители Блюма. Можно попробовать повторить этот путь, если, конечно, нам удастся открыть дверцу лифта, – сказал Томилин.

Подполковник подошел к дверце и заглянул в замочную скважину. Потом сказал Богданову:

– Майор, пугните еще раз этих ребят, а я пока вскрою крышку!

Богданов вернулся в лабораторию и занял позицию сбоку от двери. В коридоре пятнистые что-то явно замышляли. Майор не стал дожидаться действий противника, прекратив возню за дверью длинной автоматной очередью.

В аппаратной раздался взрыв… Дверца лифта висела на одной петле. За дверцей оказался металлический короб, в котором, скрючившись, мог уместиться человек.

– Одноместный, – сказал Борис Алексеевич. – Придется ехать на карачках!

– Вот управление, – сказал Томилин.

– Здесь две кнопки. Какая, красная или синяя? – Подполковник смотрел на Томилина. – Хотя глупый вопрос. Пульт на одном проводке болтается. Подполковник оторвал коробочку. Обнажились несколько проводов. – Надо их как-то соединить. Вероятно, два красных или два зеленых. Первым еду я. За мной вы, – он указал на Томилина, – потом вы, – подмигнул подполковник бледному Вите Кротову. – Майор последний.

Борис Алексеевич, сгруппировавшись, влез в довольно тесную ячейку.

Томилин соединил сначала два красных провода. Лифт остался неподвижным. Тогда он прижал друг к другу оголенные концы зеленых проводков. Лифт тут же поехал вниз.

Наконец Богданов остался в лаборатории один. Соединив два красных провода, он вернул лифт и стал уже приноравливаться к металлической ячейке… и тут только до него дошло, что если он влезет в лифт, как гуттаперчевая женщина в ящик фокусника, то не сможет соединить зеленые проводки. Сделать это мог только посторонний. Знал ли об этом подполковник, когда оставлял его здесь последним? Не мог не знать… Этот лихой гэбист охотился здесь за слитками, и Богданов со своими долгом и принципами был у него как бельмо в глазу. Но сам-то он почему об этом не подумал?!

Майор тоскливо посмотрел на два зеленых провода, потом на глубокую металлическую ячейку. Выхода не было… А ведь он уже нашел Томилина и, кажется, вот-вот должен был выйти на Блюма…

А за стеной затаились потные от волнения охранники. Они находились сейчас в нескольких метрах от майора. Каждый ждал от своего товарища решительных действий и не собирался лезть под пули первым. Но в коридоре шипел их командир: он приказывал идти вперед.

Охранники на цыпочках двинулись к аппаратной. Прежде чем предпринять решительный бросок, нужно было отдышаться. Охранники выставили впереди себя автоматы и кинулись к открытой двери. Их нервы были напряжены до предела…

Но в аппаратной никого не оказалось. Только битая химическая посуда, опрокинутые стулья… И тут в полумраке что-то шевельнулось, какое-то странное существо. Словно по зыбкой трясине, охранники пошли вперед, ощущая легкую дрожь в коленях и слабость в животе. Шевеление усилилось. Теперь они слышали еще и сопение. Нечто неведомое, состоящее из человеческих фрагментов, неуклюже шевелилось в квадратной нише в стене.

Один из бойцов коснулся ладонью выключателя. Вспыхнул яркий свет, и охранники увидели… человеческое лицо. Правда, оно было перевернуто, как на картинах Пикассо, и красно от напряжения. Существо смотрело на бойцов налитыми кровью глазами. Смотрело и, шумно дыша, тянуло, выгибало шею. В зубах у него был длинный, словно змеиный язык, медицинский захват с изогнутым концом. Захват покачивался возле оборванной проводки.

Глядя на это искаженное лицо с оскаленным ртом, бойцы подошли к нему вплотную.

Перед ними шевелился… скорченный человек, втиснутый в небольшую стенную нишу.

Один из бойцов вскинул автомат. И в этот момент человек с хрустом выгнул шею. Тут же вспыхнули искры, раздался треск. Охранник, как подкошенный, рухнул на пол. Рядом упал его товарищ. Раздался лязг железа, заработали колеса и шестерни.

Когда бойцы подняли головы, человека в ячейке уже не было.

Артист не дал Бармину проскочить вслед за подполковником и остальными в Лабораторный корпус. Он крепко держал его за ногу, и, пока Бармин пытался оторвать от себя руку Эдика, момент был упущен: дым рассеялся, и во двор начали просачиваться бойцы Службы безопасности. Однако не Эдик был виноват в том, что Бармин не успел. В него самого сзади накрепко вцепился шизик. Андрей Андреевич обеими руками обнимал Артиста за плечи, и когда Эдик, придавленный к земле дрожащим толстяком, понял, что Бармин сейчас убежит, оставив его в обнимку с этим чокнутым, он притормозил товарища.

– Я не виноват! – шипел Эдик Бармину. – Это все жирный! Не надо было этого гада спасать!

Дым рассеялся, и Бармин наблюдал за передвижениями бойцов во дворе Лабораторного корпуса. Они до сих пор не приметили лежащую на земле троицу. Но за бетонными блоками должны были находиться еще двое. И если бы они с Артистом сейчас побежали к двери, те могли в упор расстрелять их.

Хотя подполковник с Богдановым и Витьком уже скрылись в здании, стрельба на дворе продолжалась, правда, неизвестно по кому.

Откуда-то сбоку на переползавшего Бармина пахнуло сырым теплом: у основания стены обозначилась стальная решетка, сквозь которую пробивался пар.

Бармин схватился за решетку руками. Прутья были намертво заделаны в бетон. Бармин вытащил из сумки металлическое яйцо гранаты и втиснул его между решеткой и стеной, потом выдернул чеку и с низкого старта кинулся в сторону.

Взрывом решетку вырвало из бетона, и тут же в дыру устремился… Эдик.

Бармин открыл рот от удивления: Артист был стремителен, как заяц, и сообразителен, как змея, особенно когда это касалось спасения его жизни. За Эдиком, как нитка за иголкой, в дыру юркнул толстяк. Именно юркнул, словно и не был толст и неповоротлив. Последним ногами вперед полез Бармин.

– Как тебя встретишь, Бармин, так непременно загремишь под землю! – ворчал Артист, с ненавистью поглядывая на держащего его за рукав толстяка.

– Не жалуйся, чревовещатель! Лучше скажи спасибо! В который раз тебя, дурака, спасаю!

– А я тебя не просил меня спасать! – взвизгнул Эдик, вырывая свой рукав из цепких пальцев Андрея Андреевича, с любовью смотрящего на него. – Скажи лучше, зачем ты сюда вернулся, да еще полез в пекло?

– А ты зачем полез? Сидел бы себе в тундре, дышал свежим воздухом.

– Я бы и сидел, если б не этот майор! Пристал, как банный лист к заднице! Отведи его на Объект, и все тут!.. Если б я, вместо тебя, идиота, попал на Материк, давно бы отдыхал душой и телом!

– В областной филармонии?

– Нет, массовиком-затейником в каком-нибудь черноморском пансионате. Я теперь, как вырвусь отсюда, сразу туда – к ласковой волне! Только на Материке жизнь и осталась!

– Нет, Артист, там жизнь пострашнее здешней! Там меня, как волчару, гнали, с улюлюканьем и милицейскими сиренами. Там теперь такие орлы, что нам с тобой лучше из-под земли не высовываться! В Евангелии знаешь что об этом сказано? Власть тьмы!

Они продирались между трубами в довольно узком, но. хорошо освещенном лабиринте.

Пятнистые побоялись лезть за ними в дыру, поэтому беглецам можно было не рвать одежду в клочья, задыхаясь от быстрого бега.

Проход тем временем сузился и перешел в трубу. Дальше передвигаться можно было только на четвереньках. Направо уходил еще один канал, из которого выплывали клочья сизого, режущего глаза тумана и доносился подозрительный запах.

– Здесь труба, а там канал с дерьмом. Куда пойдем? – спросил Бармин Эдика.

– Только не в трубу! – воскликнул Эдик, страдальчески сморщившись.

– Понятно…

Андрей Андреевич больше не хохотал и не плакал. Не отпуская Эдика от себя ни на шаг, он сосредоточенно пыхтел. Когда Артист останавливался, толстяк натыкался на него сзади. Эдик свирепел и замахивался на придурка кулаком, но тот смотрел на Артиста такими невинными глазами, что рука чревовещателя сама собой опускалась. И все же однажды Эдик ударил толстяка. Кулаком в лоб.

– Вы кто? – спросил толстяк, и глаза его прояснились.

– Крысы! Еще раз тронешь меня – удавлю! – рявкнул Артист.

Бармин схватил Эдика за грудки и молча притянул к себе. В этот момент толстяк заговорил, быстро и сбивчиво. После этого удара к Андрею Андреевичу возвращалось сознание.

Где-то впереди раздались тяжелые шаги. Бармин поднял руку, а Эдик зажал ладонью рот толстяку.

Четверо крепких парней остановились перед массивной чугунной дверью. В руках у них были большие сумки. Первый вставил в замок ключ, повернул колесо и открыл дверь. Затем повозился с замком другой – стальной – двери. Открыв ее, включил свет. На металлическом полу стояли деревянные ящики. Парни что-то делали возле них. Наконец свет погас. Парни закрыли дверь и пошли по коридору назад.

– Похоже на склад! – сказал Бармин.

– Нет, на банковское хранилище! Там бабки лежат, зуб даю! – сказал Эдик.

Дальше идти, не зная направления, было бессмысленно. От канала вправо и влево отходило множество ходов с кабелями и трубами, в которых передвигаться можно было лишь согнувшись в три погибели.

Бармин и Эдик смотрели друг на друга. Кто-то должен был предложить план действий. Но плана не было.

– Надо скорей уходить отсюда! – вдруг заговорил толстяк. – Здесь очень опасно! Мы погибнем! Это уже скоро! – Он в отчаянии заломил свои пухлые руки.

– Ясно, что надо, – заметил Бармин. – Только куда? И что значит «это»?

– К бассейну! В Жемчужину! Там есть выход на поверхность!

– А ты откуда знаешь? – Эдик с интересом посмотрел на придурка, который, кажется, пришел в себя.

– Я здесь работал, по консервации! – сказал Андрей Андреевич и сорвался с места. – Скорей!

Они шли за Андреем Андреевичем по наклонному коробу куда-то вверх, утопая по щиколотку в бегущей навстречу воде.

– Теплая, – сказал Бармин.

– Как парное молоко, – подтвердил Эдик.

– Это из бассейна? – Бармин посмотрел на толстяка, тот утвердительно кивнул.

Толстяк вел их коротким полутемным каналом. Неожиданно они уткнулись в стену. Андрей Андреевич запрокинул голову. По стене наверх поднималась железная лестница, утыкавшаяся в люк. Бармин уперся плечами в чугунный круг и со скрипом сдвинул его. Ровный свет упал на лица людей. Они увидели побеленный потолок и электрическую лампочку, висящую на скрученном проводе.

– Как тебя зовут, лишенец? – спросил толстяка довольный таким исходом Эдик.

– Андрей Андреевич, начальник отдела кадров, правда, временно переведенный… – замялся толстяк.

– А за что тебя Немой хотел съесть? – усмехнулся Артист. Толстяк вздрогнул. – Ладно-ладно, проехали! Мы тебя, Андрей Андреевич, вырвали из лап смерти, так что с тебя стакан!

Они оказались в подсобном помещении бассейна, среди ведер и половых тряпок. Артист настаивал на том, чтобы оставаться здесь, сколько позволит ситуация. Для начала он предлагал всем поспать.

Слушая Эдика, Андрей Андреевич хватался за голову. «Промедление смерти подобно! – стонал он, закатывая глаза. – Здесь нельзя оставаться!» Переходя на шепот, он сообщил, что по приказу Блюма участвовал в «этом страшном деле». В каком именно, правда, не уточнил. Андрей Андреевич предполагал, что Блюм уже покинул Объект.

– Он решил всех нас погубить! Мы сидим на бочке с порохом! – всхлипывал толстяк.

Пытаясь поймать руку Бармина в свои ладони, он молил его поскорей бежать отсюда. Хорошо бы подальше в тундру! На вопрос Бармина, как им миновать посты пятнистых, Андрей Андреевич отвечал, что нужно немедленно сдаться охране. Лучше угодить в камеру где-нибудь на окраине Промзоны, чем оставаться в этом гиблом месте еще хоть пять минут. Когда толстяк встал перед Барминым на колени, тот спросил:

– Откуда ты знаешь, что Блюма нет на Объекте?

– Он не может оставаться в этом аду! Вы видели эти страшные пожары? Это только начало.

– Ладно.

Бармин нахмурился: Андрей Андреевич совсем не Бредил. Им нужно было поскорей убираться отсюда.

Десантным ножом Бармин вырезал замок из двери и крадучись вышел в пустой коридор. Отовсюду в здании звучал спокойный голос… хозяина Объекта.

Это было очередное сообщение Блюма о порядке предстоящей эвакуации населения. Илья Борисович называл какие-то фамилии, обстоятельно рассказывал, сколько террористов-поджигателей проникло на Объект и как ведутся их поиски подразделениями спецслужб. Он также сообщил, что ситуация на ТЭЦ не столь катастрофична, как это пытаются представить злые языки. Ничего подобного! В ближайшее время электро– и теплоснабжение на Объекте будет восстановлено…

Под конец выступления весело и по-сержантски четко он сообщил, что у него есть и хорошие новости для всех без исключения жителей, своих верных друзей-товарищей. Что именно?

– Сейчас двадцать пятьдесят! – говорил он бодрым голосом. – Ровно в двадцать два часа жду вас у приемников, дорогие мои. Итак, в двадцать два слушайте мое выступление, которое, надеюсь, снимет многие ваши вопросы. До встречи, друзья!

– Между прочим, твой Блюм вещает! – сказал Артист толстяку голосом, удивительно похожим на голос Ильи Борисовича, и хлопнул его по плечу. – Вот тебе и бочка с порохом! Тебе, Андрей Андреич, лечиться надо! Никуда этот Блюм отсюда не денется. Так что заткни фонтан!

Андрей Андреевич растерянно слушал знакомый голос хозяина.

– Интересно, что будет через час, – произнес Бармин.

– Может, объявят всеобщую амнистию?! – усмехнулся Эдик.

– Или… отправят на тот свет, – прошептал толстяк.

Итак, они находились в Жемчужине, где-то под боком у самого хозяина. И у Бармина появилась идея: вывести их отсюда мог теперь только… Блюм. Илья Борисович собственной персоной мог прикрыть их отход с Объекта. Оставалось найти апартаменты хозяина и захватить его самого.

Бармин не думал о слитках, за которыми прибыл сюда Борис Алексеевич. «Продукт» был для Бармина чем-то вроде вчерашней газеты, которую можно уже не читать…

Они крались широкими коридорами, на всякий случай прячась за утлы и выступы стен. Позади Бармина по-змеиному шипел Эдик. Артист был недоволен: среди ведер и половых тряпок было куда приятней. Там можно было сладко поспать. А теперь его трясло от предчувствия бурной развязки.

– Я тебе больше не товарищ! – пускал он пузыри за спиной Бармина.

В конце коридора показался стол, из-под которого торчали длинные ноги в пятнистых штанах и… домашних тапочках. Бармин повернулся к Артисту и приложил палец к губам.

Охранник спал, откинувшись на спинку стула и похрапывая. Он сладко чмокал губами и томно постанывал: ему снилось что-то неземное.

Бармин на цыпочках прошел мимо него в коридор и махнул Эдику рукой. Артист провел испуганного Андрея Андреевича мимо спящего охранника, зажав рот бедному толстяку своей потной ладонью.

– Где они сейчас? Так… Только не высовывайся, а то еще остановятся, а у нас нет времени. Ты их хорошо видишь? Гони их прямо на Жемчужину. Как? Как на железной дороге: нужные пути открывай, ненужные закрывай. Кстати, как там посты личной охраны? Уже? Ну, ты Рембо! – Начальник Службы безопасности беседовал по рации с одним из своих людей, командовавших операцией по ликвидации террористов. Его люди только что овладели диспетчерским пунктом личной охраны Блюма, и теперь ситуация была у них под контролем. В любой момент террористов можно было уничтожить. Но они пока были нужны Папе. Ведь они шли туда, где находился Блюм.

Начальник Службы безопасности уже не сомневался, что к ним прибыли ловцы удачи с Материка. Информация об Объекте просочилась на Материк, и искатели приключений прибыли сюда за слитками! Папа напряженно ждал, когда они ворвутся в «царские палаты» и выпотрошат хозяина. Им нельзя было мешать. Потом, когда «всплывет» припрятанный Блюмом осмий, можно прихлопнуть и террористов, и самого хозяина – конечно же, случайной пулей и в пылу схватки. Правда, остается еще подразделение личной охраны Блюма и зомби Кротова. Но этих ребят можно перестрелять, обвинив их в измене хозяину. А дальше… Дальше под шумок смыться отсюда с грузом! Вертак на приколе ждет его.

Пока Борис Алексеевич вел своих по каналу с многочисленными жилами кабеля, Кротов недоумевал, куда вдруг подевалась охрана. Подполковник ничему не удивлялся. Кое-где под потолком он отмечал камеры наружного наблюдения. Значит, их передвижение контролировали. Богданов и Томилин молча двигались следом.

Наконец они добрались до металлической решетки, за которой оказалась лестница, ведущая вверх. Решетку Борис Алексеевич взорвал. Осторожно ступая, они преодолели несколько лестничных пролетов, с удивлением прислушиваясь к автоматной трескотне, и с помощью ножа открыли дверь. Открыли и попали в этот коридор, смахивающий на гостиничный.

– Кто это говорит? – спросил Борис Алексеевич, показывая на репродуктор.

В коридоре пол был выстелен ковровой дорожкой. Дверей тут почти не было – голые стены, оклеенные простенькими обоями, да светильники под потолком. В обоих концах коридора были установлены телекамеры.

– Блюм, – ответил Томилин.

– Точно, он… – хлопая глазами, сказал Кротов. – Странно.

Богданов подошел к подполковнику и указал в конец коридора: там кто-то сидел на полу и, держась одной рукой за свой затылок, другой пытался дотянуться до телефона.

– Что там? – Борис Алексеевич посмотрел на Кротова.

– Квартира Блюма! – прошептал Витек.

– Добро! Проверим, на месте ли хозяин!

… Охранник, морщась от боли, поднял глаза и увидел перед собой неизвестно откуда взявшегося главного дружинника Поселка.

– Ты откуда здесь, Крот?

– Оттуда! Что с тобой?

– Сам не знаю. Очнулся на полу. Башка раскалывается. Кто-то грохнул, а кто – не помню. Ничего не помню! Если ты к Блюму, к нему нельзя. Не принимает. А это что за орлы? – Охранник недовольно посмотрел на улыбающегося Бориса Алексеевича и как всегда хмурого Богданова.

Подполковник подошел вплотную к охраннику и, выхватив у него из-за пояса пистолет, приставил его ко лбу побледневшего парня.

– Доложи о нас! – ласково сказал Борис Алексеевич.

Охранник, сведя глаза на переносице, встал и, ведомый подполковником на «коротком поводке», подошел к двери.

– Илья Борисович, – хрипловато начал он, потом прокашлялся и повторил: – Илья Борисович, к вам тут пришли!

Подполковник удовлетворенно кивнул, и охранник убрал голову от холодного дула.

За дверью послышалась возня: кто-то забегал, задевая мебель и опрокидывая стулья.

– Что надо? – визгливо откликнулся Блюм. – Никого не хочу видеть!

– Он там! – Подполковник подмигнул Богданову. – Кажется, поперло! Масть пошла! – Он обернулся к охраннику и сказал: – Милости прошу! Ну, что ты замер? Вышибай дверь!

Охранник растерянно посмотрел на Витька и его сопровождающих, потом на дубовую дверь и, набычившись, кинулся плечом вперед.

А всего в нескольких десятках метрах от них уже переминались с ноги на ногу люди Папы. Их было около трех десятков, самых преданных и боевых – ядро заговорщиков. Они контролировали почти все здание, перебив или связав личную охрану Блюма.

При этом сами заговорщики потеряли всего пятерых. Овладеть Жемчужиной оказалось на удивление просто. Охранники Блюма сами пропустили сюда людей Папы, считая, что те преследуют террористов, и желая лишь пронаблюдать окончание этой охоты.

Но пронаблюдать не удалось.

Люди Папы тут же открыли по охранникам стрельбу в упор. Переступая через мертвые тела, они вламывались во все двери и стреляли во всех, кто попадался на пути. Разбираться было некогда. Так убили нескольких сотрудников администрации, электрика, уборщицу и личного повара Блюма.

В караулке – казарме внутри здания – люди Папы устроили побоище и принялись рыскать по первому этажу, обрывая телефонные провода и громя видео– и оргтехнику.

Заговорщики поймали кураж, почувствовали вкус крови, и он им понравился. Страх улетучился. Развязанная ими бойня сместила все человеческие акценты: убить себе подобного стало легче, чем пощадить.

Стрельба привлекла сюда охранников со второго этажа. Не понимая, в чем дело, бойцы скатывались по лестнице – посмотреть… и тут же получали пулю в лоб.

Диспетчерский пункт, откуда люди Папы вели наблюдение за террористами, был захвачен в первую очередь. Здесь сидели инженер и дежурный. Инженер молча поднял руки и улыбнулся головорезам: ему было все равно, на кого работать. Дежурный хотел было последовать примеру инженера, но его пристрелили, им нужен был только инженер.

Начальник личной охраны не ожидал от Папы столь решительных действий, и потому на него напал столбняк. Да, Папа перехитрил его, ловко использовав террористов для «военного переворота».

Его телефон, конечно же, не работал. Да что там телефон! Ему даже не дали выйти из собственного кабинета. Заговорщики чем-то подперли дверь снаружи и поставили у двери своего бойца. Начальник личной охраны ждал Папу. Он не сомневался, что тот войдет сюда, чтобы праздновать свою победу. Что ж, начальник личной охраны был готов пойти на любые условия, даже стать рядовым охранником, лишь бы ему сохранили жизнь. Теперь он томился в четырех стенах с револьвером в руке и ждал Папу. И Папа действительно вошел к нему. Правда, ненадолго.

– Где Блюм прячет слитки? – спросил он бледного начальника охраны, принимая от него личное оружие и по-хозяйски разваливаясь в его кожаном кресле.

– Под землей, в районе радиостанции. Хранилище где-то там! – Начальник личной охраны робко улыбнулся.

– А ты, выходит, ничего не знаешь? – усмехнулся Папа, взял из пепельницы обгорелую спичку и, расщепив, стал ковырять ею в зубах.

– Меня он не посвящал… Хранилищем занимались его телохранители. Я ничего не знаю.

– Не посвящал, не знаю… Верю! Но тогда, выходит, жить тебе незачем! – философски изрек Папа и, выплюнув спичку на ковер, застрелил начальника личной охраны.

Теперь обратного пути у Папы не было.

Пожалуй, и с Блюмом церемониться теперь не имело смысла. Важно было открыть хранилище и… И все же Папа желал, чтобы именно террористы ворвались к Илье Борисовичу первыми. Важен был сам факт вторжения, зафиксированный на пленку камерой наблюдения! А потом можно было предъявлять обывателям труп хозяина, якобы убитого террористами. Папа не хотел брать власть как кровавый диктатор. Он предпочитал демократический путь: пусть обыватели сами принесут ему эту власть на подносе…

Банда Папы кавалерийским наскоком овладела наиболее важными объектами Жемчужины. Зато на третьем этаже, где разместился Илья Борисович, стояла мертвая тишина, обеспечиваемая отличной звукоизоляцией стен, потолка и пола. Блюм любил тишину и недолюбливал людей в камуфляжной форме. Ему не нравились их грубость, звериные повадки и громкий смех. Поэтому вход им сюда был воспрещен. На этом островке тишины Илья Борисович терпел лишь своих телохранителей. Вышколенные и незаметные, как японские жены, они были как немые: никто не слышал от них ни слова.

Жили телохранители в смежных с апартаментами Блюма комнатах и появлялись на людях тогда, когда Илья Борисович «выходил в народ». Блюм любил пообщаться с народом, но делал это всегда в окружении своих широкоплечих ребят, вечно жующих резинку и смотрящих на окружающих, как на мебель…

– Блокируйте апартаменты! Можно пострелять для устрашения. Блюма не трогать. Сначала мне нужны ключи от хранилища и номера счетов в банках! Все, иду к вам!

Папа выключил рацию, вышел из диспетчерской и не спеша направился к апартаментам. По тактическим соображениям ему не хотелось появляться там прежде, чем его ребята закончат обрабатывать Блюма. Пусть потом Блюм приползет к нему на брюхе, прося защиты…

Папа взглянул на часы. Была половина десятого.

Дверь в квартиру Блюма оказалась не запертой на замок, и охранник влетел в комнату, с размаху грохнувшись на пол.

– Кто посмел! – раздался визгливый голос из-за двери.

Вслед за охранником в комнату проскочил подполковник с пистолетом в руках.

Он искал глазами маленького круглого человечка с живыми глазами. Таким описывали ему Блюма. Но маленького и кругленького хозяина он так и не нашел – его взгляд уперся в дуло автомата. Автомат не выстрелил, и Борис Алексеевич искренне удивился. Подняв глаза, подполковник увидел… Бармина. Тот опустил АКМ и усмехнулся.

– Зачем же двери ломать! – услышал подполковник голос Блюма и обернулся: за письменным столом на полу сидел Эдик и говорил голосом хозяина.

– А где… Блюм? – спросил Борис Алексеевич.

– Я за него! – ответил чревовещатель и вылез из-за стола, пялясь на Томилина – новое лицо в их компании. Потом он обратился к сидящему на полу охраннику: – Ну что, бо-бо головушка?

Бармин тронул за плечо Томилина. Тот обернулся и вскинул брови.

– Гена?! Значит, тебе не удалось вырваться отсюда!

– Почти удалось! – Бармин вздохнул. – Был уже на Материке, да только этот слиток чуть меня не угробил. Такая охота за ним началась!

– Значит, Слава Яковчук напрасно погиб. Это рентгенщик, мы с ним эту комбинацию с похищением вместе разрабатывали. Взяли сразу два слитка! Рассчитывали, что хотя бы один попадет на Материк. Корейцы помогли. Без их помощи у нас бы не получилось…

Внезапно из смежной комнаты выскочил толстяк и, захлебываясь от волнения, запричитал:

– Сюда! Скорей! Я же говорил! – Андрей Андреевич чуть ли не рвал на себе волосы. – Мы погибли!

Все бросились за толстяком. На столах была развернута радиостудия. Тут же стоял компьютер Блюма. Он был включен. Именно отсюда Илья Борисович выступал перед населением Объекта. Толстяк подскочил к бобинному магнитофону, рядом с которым были установлены микрофоны, и нажал клавишу.

После непродолжительного шипения раздался тревожный голос Блюма: «Сейчас двадцать два десять. Мне трудно говорить… – Он закашлялся. – Дым проник уже сюда, в аппаратную Жемчужины, и ест глаза. На первом и втором этажах бушует пламя. Я и те, кто здесь со мной, отрезаны огнем. Из соседних помещений доносится треск горящих панелей. Обращаюсь к тем, кто еще слышит меня. Коллеги, товарищи, братья! Только что нас постигло страшное несчастье. Произошло то, чего все мы не могли ожидать. Наш любимый город на краю гибели. Горят здания, гибнут люди – наши товарищи. Только что мне сообщили, что пылают жилые кварталы, горят нефтехранилище и ТЭЦ, взрываются цеха комбината. Уничтожена радиостанция! Смертельная опасность нависла над всеми нами, еще живыми. Чей-то злой гений задумал погубить нас! Но я верю, что еще не все кончено. Держитесь, братья! Рано или поздно помощь придет к нам, и мы вырвемся из этого ада. Мы еще восстанем, как Феникс из пепла… »

Андрей Андреевич выключил магнитофон и посмотрел на собравшихся в комнате людей.

Все невольно глянули на часы. Было без двадцати десять.

– Ну и что? – спросил Бармин.

– Погодите, сейчас двадцать один сорок. Значит, через полчаса…

– Или раньше, – пробурчал Богданов.

Все молча перевели взгляд на Андрея Андреевича, который, припав к стене, держался за сердце.

– Я вас предупреждал, – прошептал он.

– А кто же должен был включить магнитофон? – спросил Артист.

– Компьютер, – ответил Томилин. – Он включал и выключал магнитофонную запись точно по часам. Любимая зверюга Блюма.

– Стойте! – закричал вдруг Кротов. – Выходит, что Блюм…

В этот момент за их спинами раздался оглушительный свист, и кто-то закричал:

– Всем на пол! Руки на голову! Лежать, падлы!

Ворвавшиеся в комнату люди Папы принялись, отчаянно работая кулаками и прикладами, разоружать террористов. Пятнистым никто не сопротивлялся. Один из них хотел ткнуть прикладом в лоб толстяка, но узнал его:

– Тебя же убили, Андрей Андреевич?

Охранник имел в виду трупы консерваторов, обнаруженные на пустыре.

В этот момент в комнату вразвалку вошел ухмыляющийся начальник Службы безопасности. Порыскав глазами вокруг, он вскинул брови и спросил:

– А где Блюм?

– Нету, – сказал кто-то из пятнистых.

– Как нет? – Папа побагровел. – Он ведь только что вещал! Ищите его! Мне нужны ключи от хранилища.

– Ребята были во всех помещениях. Сейчас пошли по второму кругу. Ни его, ни бабы его, ни телохранителей. Никого нет!

– Пусть ищут! Как только найдут, доложить мне!

– Ильи Борисовича здесь нет! А мы, мы сейчас взорвемся! Я сам минировал Жемчужину по его заданию, но я не знал… – заблеял вдруг Андрей Андреевич, умоляюще глядя на Папу. – Все свои сегодняшние обращения он записал на пленку! Вот послушайте последнее!

Толстяк вдруг оттолкнул плечом пятнистого и подбежал к магнитофону. Пятнистый хотел было схватить его за шиворот, но Папа жестом остановил бойца.

Андрей Андреевич дрожащими руками щелкнул клавишу обратной перемотки, потом включил запись.

Все находящиеся в комнате в гробовой тишине прослушали рыдания Блюма. Папа оказался сообразительней своих подчиненных.

– У нас есть еще минут двадцать – двадцать пять… Ты, – Папа ткнул пальцем в охранника в тапочках, который лежал на полу вместе с террористами, – проводишь нас к радиостанции. Там должна быть дверь на лестницу!

– Да, но у меня нет ключей! – захлопал глазами охранник, встав навытяжку перед Папой.

– Двое остаются здесь. Остальные за мной! – крикнул он своим бойцам и вышел из комнаты.

Бойцы выбежали следом, не понимая, что надумал Папа.

В комнате осталось двое пятнистых. Один спросил другого:

– Куда это Папа?

– Ясно куда, – усмехнулся второй. – За слитками!

– Слитков там нет, ребята! – подал голос Кротов. Он поднял голову, потом осторожно сел на пол, положив руки на колени.

Пятнистые не возражали против такой вольности главного дружинника Поселка.

– А где ж они, Витя? – спросил один из пятнистых.

– У Блюма. А Блюм давно в тундре. Я ехал к нему, когда меня эти парни заарканили… Слушайте, Объект заминирован.

– Для начала надо бы связаться с Папой, – неуверенно начал один из пятнистых и вытащил из кармана портативную рацию.

– Надо драпать отсюда, а не связываться с Папой, козлы! – прохрипел Витек, сузив глаза.

Пятнистые переглянулись. Один из них передернул затвор автомата и направил дуло на террористов. Прежде чем бежать отсюда, он хотел уничтожить всех лежащих на полу. Правда, Папа на этот счет не отдавал никакого приказа. Но какие могут быть приказы, когда вот-вот все рухнет в тартарары?! Тащить же этих парней за собой или оставлять их здесь, рискуя получить вдогонку пулю, было неразумно. И еще: среди них были Витя Кротов, Томилин из лаборатории и толстяк Андрей Андреевич, которых, по-видимому, взяли в заложники. Что касается Вити, то пятнистый прекрасно знал, что Папа искал удобный случай, чтобы прихлопнуть начальника дружины Поселка. На Томилина ему было наплевать… А вот Андрей Андреевич, прославившийся своим хлебосольством, был ему люб. И потом, именно он минировал Объект, и, значит…

Второй боец, не дожидаясь кровавой развязки, выскочил из комнаты: его сапоги в убыстряющемся темпе затопали по коридору.

– Андрей Андреич, выходи! – сказал пятнистый и посторонился.

– Дура, и ты беги! Ведь рванет же! – заорал пятнистому Кротов, видя, что тот направил на них дуло автомата.

– Не бойся, Витя, успею! – Пятнистый прицелился… и вдруг упал лицом вниз, придавленный сверху обнявшим его толстяком. Андрей Андреевич с разбега толкнул бойца руками в спину и придавил своими ста двадцатью килограммами.

Первым к толстяку, сжимающему трепыхающегося пятнистого, подоспел Кротов. Ударом ноги в голову он успокоил бойца. Тут же подошли Богданов и Борис Алексеевич. Они помогли подняться застенчиво улыбающемуся Андрею Андреевичу. Кротов вынул автомат из рук пятнистого и направился к выходу.

– Погодите, Кротов! – остановил его подполковник. – Вы, кажется, собирались ехать к Блюму?

Витек молча смотрел на подполковника. Он понял этого человека.

– Поехали! – сказал он коротко.

– Стойте! – зазвучал голос Богданова. – Сначала нужно вывести людей из домов. Сколько сейчас времени?

Подполковник посмотрел на майора, потом на часы.

– Без десяти десять! Действуйте, Богданов. А мы займемся Блюмом!

Богданов бросился к пульту. У него еще было время, чтобы предупредить жителей Объекта.

Борис Алексеевич собирался уже выйти из комнаты, но тут его взгляд остановился на руках начальника дружины Поселка.

– Кротов, оставьте им АКМ.

– А я как же? – удивился Кротов.

– Ну, мы-то с вами добудем себе, – усмехнулся подполковник.

Витек положил автомат на пол и вышел из комнаты. Подполковник вышел следом.

– Вы знаете, что представляют собой эти слитки? – Борис Алексеевич шел с Кротовым по коридору, контролируя передвижение минутной стрелки на ручных часах.

– Золотые кирпичики! – усмехнулся Кротов.

– Вот и хорошо. Вы мне подходите. Остальные были бы нам в тягость. Место, где сейчас находится Блюм, как я понимаю, вам известно?

– Ну?

– Надеюсь, слитки он взял с собой. В потасовки не ввязываемся. Время дорого! – Подполковник был деловит.

Кротов весело смотрел на него. Ему нравился этот нахрапистый, уверенный в себе мужик с железной волей победителя.

Они до конца поняли друг друга. Между ними было так много общего, что их вполне можно было считать братьями.

– Кстати, Блюм говорил, что я ему нужен на случай, если не прилетит вертолет. Как бы нам не опоздать! – сказал Витек, когда они выскочили на улицу, позаимствовав пару стволов у мертвых охранников.

Аптекарь бодро шагал впереди, то и дело оборачиваясь на блюмовских мальчиков и по-хозяйски покрикивая на них. Молодые люди помогали идти Донскому. Нельзя сказать, чтобы эта прогулка под пронизывающим ветром была так уж приятна. Молодые люди кутались в шарфы и, чертыхаясь, прятали лица. Человек, которого они вели под руки, слабо держался на ногах, и им приходилось напрягаться, особенно на подъемах. Аптекарь не говорил, куда и зачем они идут. Он лишь сообщил им, что это приказ Блюма.

Зная крутой нрав Аптекаря, мальчики помалкивали и выполняли его распоряжения. Когда Блюма не было рядом, они становились робки, как овечки.

Аптекарь вел их не по тракту, а каким-то странным маршрутом. Они удалялись от Объекта в сторону крутой гряды черных сопок, где не было ни рек, ни долин – сплошной голый камень. Молодые люди впервые за последние полгода вышли за пределы Объекта, и открывшийся перед ними лунный ландшафт не вызывал у них восторга. Они были в легком столбняке, как оранжерейные растения, которых вдруг вынесли на мороз. Черные сопки рождали в них чувство тревоги, а звенящий космос давил своей беспредельностью.

Когда впереди показался автомобиль, патрулировавший дальние подъезды к Объекту, Аптекарь приказал всем лечь, и они не поднимались с земли до тех пор, пока автомобиль не исчез в распадке.

Наконец они подошли к зимовью.

По крышу врытая в сланец избушка из прогнившего плавника цедила из черной трубы тонкую струйку дыма. Навстречу им вышел Илья Борисович Блюм, одетый в арктический костюм и унты, с волчьей шапкой на голове. Следом выскочили двое квадратных парней и остановились неподалеку от Блюма.

– Я до сих пор не могу связаться с Вероникой! – взволнованно начал он.

– Неужели нельзя было сразу взять ее с собой?! – усмехнулся Аптекарь. – Кто же бабу спрашивает? Сунул ее в мешок – и айда! К чему эти церемонии?!

– У тебя все просто! – огрызнулся Блюм. – Я ее уже сутки не видел. У себя не ночевала… Полдня пытаюсь дозвониться до нее.

– А если она где-то в канаве отлеживается?

– Ты что себе позволяешь?! – сверкнул глазами Блюм.

– А что я себе позволяю? Она меня достала! Вчера утром наехала на меня, когда я зашел к Донскому сделать инъекцию. Доза ей, видите ли, срочно понадобилась! Я, как вы и просили, отказал. Так она истерику закатила. Шприц у меня выхватила, чемоданчик опрокинула. Совсем взбесилась… Пришлось ей приготовить шприц. Не беспокойтесь, дозу я вдвое уменьшил!

– Но ему ты сделал укол?

– Сами смотрите!

Аптекарь подошел к Донскому и пощелкал пальцами у него перед носом. Донской, в пуховике и с нелепой меховой шапкой на голове, растерянно улыбнулся.

– М-да… – промычал Илья Борисович. – Что с человеком можно химией сделать!

– Кого заказывали, того и получили! – ухмыльнулся Аптекарь. – Теперь ловите на этого живца свою рыбку!

Блюм болезненно сморщился. Именно Донской должен был сыграть главную роль в пьесе Ильи Борисовича: выйти на связь с Вероникой и выманить ее в тундру.

Илья Борисович поддерживал связь с пятью своими телохранителями, которые теперь по всему Объекту искали Веронику Николаевну. Остальные пятеро находились тут, в избушке…

– Вот и Кротов еще не подъехал. Не понимаю, что там могло случиться? – нервничал Илья Борисович.

Ему был нужен транспорт, если не прилетит вертолет с «Ромашки». Блюму удалось убедить всех, что разбившийся в шестидесяти километрах от Объекта вертолет и был той самой машиной, которую он посылал с подарками на «Ромашку». Так что крушение военного вертолета с террористами оказалось очень кстати. Начальника с «Ромашки» следовало хорошенько отблагодарить, и Илья Борисович послал ему богатые подарки. Этот вертолет должен был прилететь в условленное время и взять Блюма с людьми и грузом на борт. Но если вертолет не прилетит, тогда сгодится транспорт Вити. Кротов был человек посторонний, с ним было легко договориться.

Телохранители Блюма поддерживали постоянную связь с коллегами на Объекте. Час икс неумолимо приближался, а они до сих пор не могли отыскать женщину…

Объект пылал, как новогодняя елка в квартире алкоголика под Старый новый год. Те, кто успел выскочить из зданий, прослушав весьма странное сообщение по радио какого-то майора, стали свидетелями фантастических взрывов. Огненные султаны поднимались над землей на десятки метров, вихрем взметая ветхие строения. Масло в огонь добавили бочки с соляркой, по дьявольской усмешке судьбы припасенные в подвалах почти каждого жилого дома. Стоящим сейчас на улицах в одних подштанниках и тапках на босу ногу людям вдруг вспомнилось, что именно Блюм обеспечил желающих соляркой.

Светопреставление начиналось. Огненный вихрь носился над Буферной зоной, пожирая все на своем пути. Большинство из тех, кто не слушал радио, сгорели заживо. Лишь немногие, задыхаясь от дыма, выскакивали на улицу и тут же валились в грязный снег.

Но самое страшное творилось сейчас в Промзоне. Там раздавались оглушительные взрывы, падали гигантские трубы, железобетонные корпуса цехов раскалывались надвое, как севшие днищем на рифы дредноуты. Огромные факелы вознеслись над нефтехранилищем. Вот-вот должны были взорваться остальные емкости, и тогда с возвышенности, на которой стояли цистерны, по промерзшей земле в город должна была хлынуть огненная река. Хлынуть и смести оставшихся в живых людей.

Богданов, Томилин, Бармин и Андрей Андреевич с Эдиком все еще находились в апартаментах Блюма. Артист то и дело порывался бежать отсюда сломя голову. К нему тут же пристраивался толстяк, питавший симпатию к этому истеричному, но все же родному воину-освободителю. Но всякий раз на пути у них вырастал Бармин, хватал возмущенного Артиста за шиворот и строго смотрел ему в глаза. Он понимал, что, как только Эдик окажется один на один с действительностью, он тут же наделает массу глупостей и погубит себя.

Чревовещатель успокаивался и, забившись в угол, шипел на майора и своего беззубого подельника. Толстяк преданно стоял рядом. Эдик старался не замечать его: срывать свое раздражение на Андрее Андреевиче теперь, после того как он спас их, было как-то неудобно.

В комнату вплывали струйки едкого дыма, который кусал глаза и першил в горле. Все было примерно так, как имитировал Илья Борисович в своем последнем выступлении.

Майор все правильно рассчитал. Поскольку последнее выступление Блюма должно было прозвучать в десять минут одиннадцатого, значит, та часть здания, где находилась аппаратная, не должна была к этому времени разрушиться.

Действительно, Жемчужина пока пострадала меньше остальных кварталов.

Люди Папы вскрыли дверь в хранилище и возились с решеткой, алчно поглядывая на сложенные у стены ящики. Папа торопил их, нервно поглядывая на часы. До десяти оставалось еще пять минут. Когда его бойцы наконец ворвались в хранилище, Папа, все это время стоявший как на иголках у входа, заметил проводки, идущие от одного ящика к кабелю в стене. Он тут же бросился прочь…

Взрывная волна подхватила и, легко оторвав от пола, гулко впечатала его в стену где-то под самым потолком. Остальных заговорщиков взрыв разорвал в клочья. Взрыв имел направленное действие, уничтожив радиостанцию, находившуюся над хранилищем, и прервав связь с внешним миром. Здание просело и, дав множество трещин, разрушилось до основания. Рвануло еще где-то в Жемчужине, и огонь методично – комнату за комнатой, коридор за коридором – пожирал то, что прежде считалось здесь девятым чудом света.

Блюм и Аптекарь смотрели на горизонт. Небо над сопками пылало. Красные всполохи поднимались к звездам. Это продолжалось уже минут сорок, но Блюм все еще надеялся, что его люди вот-вот выйдут на связь и сообщат, что нашли Веронику… На краях плато стояли четверо парней с факелами. Вертолетчик должен был сориентироваться по ним в темноте.

– Как Сан-Франциско на Рождество! – процедил Аптекарь.

– Ты был там, химик? – процедил Блюм.

– В кино видел. А что, махнем туда? Море, пальмы, просторные автомобили. Что вы здесь забыли, Илья Борисович? – Аптекарь нагловато улыбнулся. – Хотите стать депутатом парламента? Или, может, в президенты метите? С такими бабками можно рискнуть, а? – Аптекарь приглушенно засмеялся. – И конечно, опять понадобится химия! Чтобы охмурять народы, оболванивать электорат! Куда ж вам без Аптекаря?! Без Аптекаря вам никак невозможно! Особенно в президенты!

– Заткни пасть! – огрызнулся Илья Борисович. – Доиграешься, зверюга!

– Все! – захохотал Аптекарь. – Молчу, молчу!.. А что, может, и к лучшему, что ваша баба теперь не сидит у нас на хвосте?!

Аптекарь вопросительно посмотрел на Блюма, поигрывая глумливой улыбочкой.

– Я тебя урою, гнида! – взвыл Илья Борисович. В небе послышался рокот мотора. Вертолет, светя

прожекторами, завис над плато и начал снижаться. Телохранители Блюма бросились в землянку и стали выносить ящики.

Блюм грустно смотрел на плавно садившуюся машину. Вероника до сих пор не отозвалась… И все же Блюм не мог с этим смириться. Он все еще надеялся, что в самый последний момент она выйдет на связь и они полетят к ней, чтобы вырвать ее из ада…

– Донского здесь оставляем? – спросил Аптекарь Блюма. – Дурачок нам теперь вроде ни к чему.

Илья Борисович хотел согласиться с Аптекарем, но подумал: а что если, когда они уже будут в воздухе, Вероника выйдет на связь?

– Нет, полетит с нами. Избавиться от него всегда успеем.

Аптекарь пожал плечами. Хозяин был не в духе. «Ничего, – думал Аптекарь, – найдем ему козу, успокоится. Далась ему эта наркоманка!»

Вертолет, едва касаясь шасси заснеженного сланца, висел над землей. Дверь его открылась. На пороге показался кто-то из механиков.

– Давай сначала груз! – закричал он, отталкивая проворно подскочивших к вертолету «губошлепов».

Охранники стали подносить ящики – их было не более десятка – и рюкзаки с вещами. Механик вместе с телохранителем укладывали их в салоне. Блюм следил за погрузкой, с надеждой поглядывая на дверь зимовья… Ящики были уже в вертолете, а он еще на земле… Холодок пробежал у него по спине: а что если вертак сейчас взлетит?! Илья Борисович быстрым шагом направился к вертолету.

– Помоги! – крикнул он телохранителю, который с готовностью протянул руку.

Блюм обернулся и посмотрел на Донского, растерянно стоящего у двери. Тут же рядом вырос Аптекарь. Он что-то вдруг почувствовал. Аптекарь смотрел на Блюма злыми глазами, словно говорил: «Меня-то ты не обманешь!»

Илья Борисович, схватившись за протянутые руки, прыгнул в вертолет. Встав рядом с телохранителем и механиком, он уставился на Аптекаря. Тот нервничал.

– Подожди! – Илья Борисович тронул за плечо телохранителя, протянувшего было руку Аптекарю.

Блюму хотелось помучить химика, отомстить ему. А за спиной Аптекаря уже толкались остальные, спеша покинуть тундру.

Телохранитель посмотрел на хозяина. Блюм выдержал паузу и лениво произнес:

– Ладно, запускай народ. Охранник протянул руку и нагнулся…

В этот момент из-за спины Блюма вылетела нога в десантном ботинке и вытолкнула телохранителя из вертолета прямо на головы толпящихся у двери. И тут же чья-то рука крепко схватила Илью Борисовича за шиворот.

Аптекарь и губошлепы упали навзничь, сбитые с ног падающим телохранителем. Дверь вертолета закрылась, и он, качнув стальным брюхом, поплыл вверх. Оставшиеся на снегу молча смотрели на него.

– А мы как же?! – истерично закричал один из молодых людей и побежал по снежному полю.

Телохранители застыли: челюсти прекратили монотонные жевательные движения, и мысль пробудилась в мраморных мозгах. Хозяин, как библейский пророк, возносился живьем на небо. Они осиротели…

Когда в окнах вертолета проглянуло звездное небо, Илья Борисович обернулся и увидел… Витька и вежливо улыбающегося мужчину средних лет.

– Я не опоздал? – нагло улыбнулся Витек.

– Нет, никому нельзя доверять в этом мире, – вздохнул Илья Борисович.

– Вы не против, если ваши ребята пойдут пешком? – спросил мужчина.

– Вы кто? – спросил Блюм.

– Подполковник спецслужбы. Но здесь я – вольный стрелок. Осмий, конечно, в этих ящиках? Хотя можно было и не спрашивать… Итак, куда мы летим?

– Прежде хотелось бы договориться, – сверкнул глазами Илья Борисович.

– Я думаю, договоримся. Десять процентов вас устроят? – Подполковник довольно осклабился…

Подполковник и Кротов захватили вертолет, когда на Объекте прозвучали первые взрывы. Они вышли к вертолетной площадке и, проскочив мимо постовых, зачарованно глядящих на клубы пламени, побежали к машине.

Через десять минут после часа «икс» на вертолетную площадку выскочили вертолетчик и механик. Они успели покинуть квартиру, где сидели за бутылкой водки, до первого взрыва, и когда собственными глазами увидели, что радиосообщение какого-то Богданова вовсе не первоапрельская шутка, бросились к своей машине. У них был реальный шанс смыться отсюда под шумок.

Когда они запустили двигатель, к ним попросились двое. Летунам не хотелось брать еще кого-то, но у парней был железный аргумент – оружие. Пришлось их впустить. А по летному полю к ним уже бежали люди. Один из пассажиров выпустил очередь, бросив бегущих ничком на бетонные плиты. После этого вертолет благополучно взлетел.

Илья Борисович вместе с бесценным грузом растворился в небе, а на земле началась паника. Губошлепы закатили истерику. Они оказались совсем беззащитными среди холодной пустыни и этих полудиких людей. Особенно они боялись Аптекаря. Молодые люди в страхе ожидали от него чего-нибудь страшного. Они не сомневались, что химик непременно сорвет на них свою злобу. Он ненавидел этих чистеньких мальчиков, пригретых Ильей Борисовичем неизвестно за какие заслуги. Хотя определенные заслуги у губошлепов, конечно же, имелись…

Аптекарь носился по тундре, выкрикивая грязные ругательства. Нет, он не верил, что Блюм решил избавиться от него. Но почему он бросил его здесь, с этим сбродом?! Часть продукта по праву принадлежала ему, но миллионы, которые он уже считал своими, вдруг оказались битыми черепками.

И тут в небе вновь раздался рокот пропеллера. Все увидели луч прожектора. По краям плато все еще горели факелы, оставленные телохранителями. Вертолетчик увидел огни и не промахнулся.

– Он возвращается! – закричал кто-то из губошлепов и бросился к садящемуся вертолету.

– Ну, уел ты меня, уел! – оскалился Аптекарь, смотря в небо и радуясь, что все закончилось обыкновенной злой шуткой.

Телохранители молча смотрели на садящийся вертолет, не понимая, зачем хозяину понадобился этот маневр.

Дверь вертолета открылась, и из кабины высунулся летун.

– Сначала манатки! – закричал он.

– Какие манатки?! – взревел Аптекарь, подбежавший к открытой двери. – Кончай прикалываться! Все уже погрузили! Илья Борисович, а Илья Борисович? Выйди к народу!

– Откуда выйди-то? – Летун удивленно посмотрел на обступивших вертолет людей. – Где Блюм?

– Если ты его не выбросил, у тебя на ящиках! – разозлился Аптекарь. Шутка его патрона затягивалась и начинала походить на дурной сон.

– Какие ящики, Аптекарь? – рассердился летун. – Где Илья Борисович? Где груз?

Аптекарь впрыгнул в вертолет и бросился к кабине пилотов, но ни Блюма, ни ящиков в вертолете не было.

– Где ты его высадил? – заорал Аптекарь, вырывая из-за пояса пистолет и приставляя его к голове летчика.

– Кого его?! – Летчик круглыми глазами посмотрел на взбесившегося Аптекаря.

– Блюма! Блюма, гнида!

– Никакого Блюма мы не высаживали! Мы за ним сюда прилетели! Убери пушку, придурок!

И тут до Аптекаря дошло. Это был другой вертолет…

– Вы летали на «Ромашку»? – спросил Аптекарь, опуская руку с пистолетом.

– Ну!

– А как же тот… Ах вот что! На Объекте оставался еще один вертак!

– Так где Илья Борисович? – недоумевал летчик.

– Улетел с грузом на другом вертаке! Мы вас ждали!

– Куда летим? – спросил летчик Аптекаря.

– К морю. Там, на рейде, ледокол.

В вертолет уже просочились губошлепы. Прижавшись друг к другу, они сидели у кабины пилотов и крепко держались за скамейку. Молодым людям было совсем не важно, куда они сейчас полетят. За ними на борт поднялись телохранители.

Оглядев пассажиров, Аптекарь не нашел среди них Донского. Блюм хотел взять дурачка с собой, и Аптекарь подумал, что если случайно забудет его в тундре, то отомстит вероломному хозяину.

– Подожди пять минут! – обратился он к летчику. – Тут еще один должен лететь с нами.

Аптекарь выпрыгнул из вертолета и огляделся. Неподалеку от зимовья он заметил человека.

– Стой! – закричал Аптекарь и побежал к Донскому, вытаскивая из-за пояса пистолет. Злость снова проснулась в нем и теперь искала приложения. Дурачок был для этого идеальной фигурой. – Стоять!

Аптекарь схватил Донского за плечо и развернул к себе. Отсюда вертолет был не виден, лишь доносился рокот пропеллера. Донской улыбнулся.

– Беги туда! – Аптекарь махнул рукой с пистолетом в сторону распадка и подтолкнул дурачка. Донской не сдвинулся с места. – Это что-то новенькое! А ну! – Аптекарь замахнулся на Донского, но тот вдруг сунул ему кулаком в челюсть.

Аптекарь откачнулся, но не упал. А Донской тут же вцепился в пистолет. Они повалились на землю.

– Ты что, придурок?! – зашипел Аптекарь. Глаза дурачка холодно смотрели на него.

Не может быть! Донской еще вчера был законченным идиотом! Он сам пичкал его химией, после которой невозможно оставаться человеком; животным можно, а человеком уже нельзя, никогда! И тот последний укол, который он… Стоп! Эта баба держала в руках тогда оба шприца: один со снадобьем и второй с дозой. Один отдала ему, а второй тут же вогнала себе в вену…

«Так вот почему ее не найти! – пронеслось в голове Аптекаря. – Баба спятила! Вместо кайфа она вколола себе муть! Случайно? А если нет? Если ради этого Донского?! Выходит, она знала об этом уколе – слышала наш разговор с Блюмом!»

Сцепившись в клубок, они катались по снегу. Аптекарь бил, бил, бил Донского кулаком свободной руки в лицо, а тот из последних сил пытался вырвать у взбешенного химика пистолет.

Почувствовав, что соперник слабеет, Аптекарь изловчился и ткнул его головой в лицо. Удар пришелся в переносицу: охнув, Донской разжал руки, Аптекарь вскочил, хватаясь за рукоятку пистолета обеими ладонями и направляя прыгающее дуло в голову жертвы… Неожиданно он почувствовал, что кто-то дышит ему в спину. Прежде чем выстрелить, он повернул голову и увидел глаза зверя…

Пожар на Объекте вошел в силу. Он поглощал целые кварталы, гоня полураздетых, мечущихся в панике людей на окраины Промзоны. Падали перекрытия зданий. Поднимая снопы искр, обваливались крыши. Пылающие стены деревянных бараков в каком-нибудь узком переулке неожиданно валились на бегущих людей, погребая их под горящими бревнами. Кому удавалось вырваться из огня, с воем бросался в жидкую грязь и катался по земле, гася горящую одежду.

Мало кто осознал, что с ними произошло. Все были в шоке, не веря своим глазам и не понимая, что это не пожар, а катастрофа.

Пробиться на окраину теперь было совсем не просто. Огненная река, берущая начало у цистерн нефтехранилища, перекрывала путь к спасению. Обогнув металлический ангар, бегущий по земле язык пламени появлялся на пути у людей, вызывая крики ужаса и заставляя их в панике возвращаться назад – в самое пекло. Проникая в щели и проломы, огненный поток ручейками просачивался под землю. Огонь свирепствовал в каналах Объекта: искрили электрокабели, горели бревна крепи…

Вероника Николаевна брела по берегу огненной реки. Заслоняя лицо от нестерпимого жара, она шла там, где не отважился бы пройти ни один разумный человек. Черно-красные взрывы взметали в небо дома и как скорлупу раскалывали железобетонные корпуса комбината. На головой у нее свистели какие-то обломки, а она, не пригибаясь и не ища брода, шла к заброшенной шахте.

Наконец огонь остался позади. Стало зябко, но она не чувствовала холода. Дверь со сбитым замком болталась на ветру. Вероника Николаевна на ощупь добралась до лестницы. Держась обеими руками за перила, она начала спускаться. Сначала считала ступени. Потом сбилась со счета и стала что-то тихонько напевать.

В сплошной темноте она крикнула. Гулко отозвалось эхо. Ей никто не ответил, и она, довольная, засмеялась. Спрятав руки в рукава куртки, Вероника пошла вдоль стены, касаясь холодного камня рукавом. Ей нравилось, что здесь так тихо и совсем нет света. Ей нравилось, что она теперь совсем одна. Зачем она пришла сюда? Как зачем?! Надо было поглубже спрятать свою память – самое дорогое, что у нее осталось.

Именно память хотели у нее отнять. Блюм и Аптекарь уже подбирались к ней… но тут город вспыхнул. Теперь она знала, как сохранить память, как спасти ее. Нужно было спуститься сюда, потом идти, пока не уткнешься в стену, а потом лечь и свернуться в клубок, как раковина, чтобы никто уже не мог разглядеть тебя. Свернуться и заснуть. Ведь раковины спят тысячи лет, а потом, когда их подносишь к уху, они помнят море. Нужно заснуть! Когда спишь, холод не чувствуется. Да-да, нужно поскорей дойти до конца и уснуть.

Вероника Николаевна очень замерзла и обессиленно припала к стене. Зябко скрестив руки, села на камни и, подтянув к груди колени, уткнулась в них лицом.

Холод обступил ее, взял в морозный кокон. Коченея, она повалилась набок. При этом она радостно думала о том, что здесь ее теперь вряд ли обнаружат Аптекарь и Блюм. Можно было засыпать.

Чувствуя, как холод стремительно овладевает ее телом, Вероника Николаевна подумала, что сейчас станет морской раковиной. Подумала и блаженно улыбнулась…

Как только она затихла у стены, к ней подошел… Немой.

Он шел позади и угадал в ней женщину Блюма. Ему вдруг подумалось, что хозяин специально прислал ее своему верному слуге, запустил ее сюда, как щенка в клетку голодному льву.

Сначала циклоп шел позади всего в трех шагах, и она не могла не чувствовать его дыхания. Прежде сладости теплой крови он хотел насладиться трепетом испуганной насмерть души. Но женщина ничего не замечала. Или только делала вид?

Ее поведение озадачило циклопа. Игры в предсмертный ужас не получалось, и он все никак не решался схватить ее. Кураж пропал. А тут вдруг она остановилась и легла на щебенку, свернувшись клубком.

Циклоп стоял над женщиной, решая, что ему теперь с ней делать; наконец осторожно тронул ее плечо. Женщина не шевелилась. Тогда он поднял ее на руки и, стараясь дышать в сторону, понес к домику проходчиков.

Доселе неведомые чувства зашевелились в циклопе: что-то вроде смятения. Нет, не то… Ему вдруг стало немного стыдно. Стыдно, что он так крепко прижимает к себе эту женщину.

Немой заволновался: кто-то другой – непохожий на него, непонятный ему! – пробуждался в нем, вытесняя его прежнего… И он не знал, что с этим другим делать.

За всю дорогу она не шевельнулась и не проронила ни звука. Может быть, она была уже мертва? Нет, Немой кожей чувствовал, как внутри комка ознобной плоти еще теплится горячий уголек.

Вероника Николаевна открыла глаза.

Вот и минули тысячи лет… и ее наконец извлекли со дна. Гудела и потрескивала печь. Справа стоял стол с горой посуды и открытыми консервными банками. Пахло промасленной одеждой, сапогами. И сухим деревом.

Рядом с нарами, на которых она лежала под овчинным полушубком, сидел человек. Она видела его силуэт. Он показался ей знакомым. Вероника приподнялась на локте и стала пристально вглядываться. Человек отпрянул назад и застыл в неестественной позе.

– Ты боишься меня? – спросила Вероника Николаевна и улыбнулась. – Почему? – Она опять легла и натянула тулуп до подбородка. Ей нравилось под теплой овчиной. – Я знаю, кто ты. Ты ведь отец? Только ты умер… И я была раковиной, а ты достал меня со дна моря. Теперь мы опять вместе. Если ты еще раз умрешь, я опять стану раковиной и подожду тебя. Мне хочется всегда быть с тобой. А правда, хорошо в нашем домике? Как хочется шоколада! – воскликнула она. – Хотя бы маленький кусочек! У меня где-то была половина шоколадки! Ее дал мне один студент, – шепотом, словно по секрету, сообщила она. – Папа, посмотри на окне… Кажется, я ее там оставила.

Немой вскочил и бросился к вьючному ящику. В сильном волнении он принялся дрожащими руками выкладывать оттуда консервные банки, пакеты с крупой, пачки мыла. Последние банки и. свертки он уже швырял на пол. Его лихорадило. Вероника Николаевна тихонько смеялась.

– Ну что ты злишься, папка?

Наконец циклоп извлек из ящика шоколадные плитки. Вероника Николаевна ловко поймала его руку и засмеялась. Немой вдруг заходил ходуном. Он хотел немедленно вырвать руку из ее маленьких обжигающих пальцев, но испугался, что поранит их наждаком ладони. Вероника увидела его сухую руку и, привстав на локте, стала вглядываться в едва уловимые в красном сумраке черты циклопа.

– Ты изменился, – грустно сказала она. – Я, наверно, тоже. Но ведь это не страшно, правда?

Немой, сидевший на краешке стула неестественно прямо, проглотил застрявший в горле комок. Он так боялся сейчас замычать! Ему стало страшно: эта женщина глядела на его лицо и не кричала от ужаса. Она видела в нем… человека, пусть не его самого, а ее умершего отца, но все же человека!

Донской подошел к КП Промзоны. Железные ворота были наглухо закрыты. Лучи прожекторов не рыскали вдоль колючки. Похоже, вертухаев на вышках не было. Рассветало. Над Объектом поднимался черный едкий дым, кое-где еще бушевало пламя, поедая последнее жилье.

Глеб постучал в ворота, но никто не вышел из будки охраны.

КП был пуст.

Донской дотронулся до разбитого лица. На ладони осталась сукровица. Послышалось глухое ворчание. Серый подошел к Донскому сзади и, схватив его за штаны, потянул. Глеб покорно пошел за собакой вдоль заграждения. Минут через пятнадцать он увидел калитку в изгороди. Серый нетерпеливо топтал лапами снег. Донской подошел к железной двери и вопросительно посмотрел на пса. Серый оглушительно гавкнул.

– Ну и как я ее открою? – усмехнулся Донской. – Проволока под током!

Пес зашелся лаем, словно отчитывал Глеба за нерешительность. Сняв шапку, Донской спрятал в нее руку и ткнул железную дверь. Дверь приоткрылась, протяжно скрипнув… Глеб вспомнил, что именно через нее вчера Аптекарь вывел его с Объекта.

Прижимая ладони к распухшему лицу, Донской брел по пустырю Промзоны. По мере приближения к Буферной зоне земля становилась все черней и суше. От сгоревших зданий тянуло горьким теплом. Донской согрелся. Сознание возвращалось к нему. Отрывочные воспоминания складывались в ясную картину.

Первый проблеск осенил его мозг еще у зимовья. Второй, – когда Аптекарь наставил на него пистолет. Когда же Серый впился в горло Аптекарю, Донской очнулся. Химик так и не смог выстрелить: пес намертво сомкнул челюсти на его горле…

Вертолет улетел без химика. Летчики хотели подождать Аптекаря, но губошлепы закатили истерику. Пришлось срочно поднимать машину в воздух. Телохранителям же было по большому счету наплевать на Аптекаря. На его счет хозяин не давал им никаких указаний…

Донской вспомнил свою палату, то, как пробуждался лишь на несколько минут и ему делали укол или ставили капельницу. Он помнил нервные руки лечащего врача и его глумливую улыбочку. И еще он помнил молодую женщину, которая не отходила от его постели. Всякий раз, когда он просыпался, его взгляд встречался с ее то грустными, то лихорадочно сверкающими глазами. Она молчала и улыбалась, когда прикасалась к его лбу своей прохладной ладонью.

Ее звали Вероника. Однажды она показала ему раковину. Глеб подумал, что женщина хочет подарить ее. «Это мне? Спасибо!» – сказал он и потянулся к раковине, но Вероника нахмурилась и спрятала раковину обратно в карман. Эта женщина говорила ему, что когда-то они были знакомы. Глеб силился вспомнить, где и когда, но так и не вспомнил…

А потом лечащий врач начал колоть ему какое-то новое лекарство, и Глеб сделался ко всему равнодушным. Его сознание начало давать сбои. И тут в борьбу за него вступила Вероника. Однажды она предупредила, чтобы он ни в коем случае не пил тех таблеток, которые давал ему лечащий врач. Она почему-то называла врача Аптекарем. Несколько дней назад Веронике удалось заменить ампулы с «химией» на обычную глюкозу. И чтобы Аптекарь ни о чем не догадался, Донскому следовало имитировать прогрессирующее сумасшествие.

Глеб туго соображал, к тому же воля его была ослаблена вмешательством Аптекаря, и все же он нашел в себе силы последовать ее советам. Вероника продолжала чутко стеречь его, не позволяя Аптекарю оставаться наедине с больным…

Донской ясно вспомнил свою последнюю встречу с ней, когда Вероника бросилась в палате на Аптекаря с кулаками. Обычно улыбчивый Аптекарь не сдержался, обозвал Веронику наркоманкой, а потом и вовсе шлюхой.

Пока стоял крик, женщина – Донской это отлично видел, а Аптекарь нет! – поменяла шприцы: тот, который предназначался ему, оказался у Вероники. Она туг же ввела иглу себе в вену и, закусив губы, выскочила из палаты.

Аптекарь, едва не сломав иглу, ввел Глебу какую-то адскую жидкость, предназначенную Веронике.

После укола пространство поплыло в сторону; краски усилились, а предметы увеличились в размерах и сделались осязаемыми на расстоянии. Когда же рядом с ним на тумбочке появилась огромная красная жаба, смотревшая на него огненными глазами, Донской испугался. Начались ужасы: появились трехметровые громилы без лбов с мохнатыми, доходящими до пола руками. Донскому хотелось спрятаться, забиться в щель, но белые скорпионы, светящиеся, как снег на вершинах, кишели у него под ногами… Гигантские слоны – черные и обросшие длинной шерстью – гулко, как пароходы, трубили в небо…

Галлюцинации продолжались до вечера. Только в сумерках, по дороге к зимовью, наркотическое опьянение начало ослабевать…

А теперь он шел на Объект, чтобы найти Веронику. Он до сих пор не мог понять, ради чего его спасали и выхаживали как ребенка. Вероника сказала, что они были двадцать лет назад знакомы. Но двадцать лет назад он не знал женщины по имени Вероника…

Стоп!

Ведь тогда она была еще… маленькой девочкой!

Донской вспомнил, как когда-то подарил маленькой девочке раковину, и вдруг вспомнил все: прошлая жизнь ворвалась в него и затопила до краев. Бредущий среди обгоревших руин человек с распухшим лицом вновь был Глебом Донским.

Тлеющий город остывал на морозном ветру. Поверженный огнем, он лежал в черных руинах, ощетинившись обломками бетона и прутьями арматуры. Увы, монстр так и не стал птицей Феникс, не смог подняться из пепла, и обугленные кости его заносил снег.

На одной из площадей Буферной зоны толпились люди. Около двухсот человек – все, что осталось от населения Объекта. Среди полураздетых обывателей мелькали пятнистые комбинезоны охранников. Здесь больше никто не командовал и не следил за режимом. Беда уравняла всех.

Когда-то все они были в состоянии вражды друг с другом. Режим будил в них зверей, в зависимости от обстоятельств объединяя то в хищную стаю, то в блеющее стадо. Но режим пал, стая рассеялась, и покорно идущее на бойню стадо остановилось у ворот скотобойни. Огонь выжег из них зверей. Они вновь ощущали себя людьми. Из них вдруг вышел страх, и они увидели, что и у соседа человеческое лицо…

На площади сейчас обсуждался вопрос: куда идти погорельцам, ведь на Объекте не осталось ни одного целого здания. Можно было, конечно, перезимовать в подземных каналах, но там, кажется, до сих пор бушевало пламя. И самое главное: Жемчужина частично ушла под землю. В результате подземного пожара свод туннелей оттаял и не выдержал давления железобетонной громады.

Земля больше не держала на себе монстра; породы раздвигались под ним, чтобы поглотить и переплавить в атомной печи…

Часть погорельцев настаивала на том, чтобы немедленно идти в Поселок. Но кто-то предупредил, что и Поселок на грани вымирания: аэродром разрушен, да и топливо, которое поступало туда с Объекта, на исходе. Нет, в Поселок их не пустят. Зомби наверняка выставят на подходе кордоны и пристрелят любого. Все понимали, что поселковые не захотят делиться с ними теплом и продовольствием…

Глеб смотрел на выступающего. Это был майор, вместе с которым его когда-то вели к затопленной шахте расстреливать. Возле майора стоял толстяк – кажется, тот самый Андрей. Андреевич, который встретил его на аэродроме в Поселке.

Богданов говорил, что город уничтожил Блюм, что по его приказу Объект сначала заминировали, а потом раздали населению бочки с соляркой. Он говорил, что жители Объекта были обречены. Недаром же сюда приглашали только одиноких специалистов, чтобы потом их некому было искать.

Наконец он сказал, что у жителей Объекта остался один выход – добраться до железной дороги в трехстах пятидесяти километрах от Объекта, и нужно готовиться к длительному переходу через заснеженную тундру…

Народ стал разбредаться с площади в поисках одежды и хоть какой-нибудь еды. На пепелище продовольственного склада из-под дымящихся углей можно было откопать консервные банки… Раздевали и складывали в придорожные канавы мертвецов, а их одежду натягивали на себя…

Серый опять исчез, а навстречу Глебу шел Бармин, улыбающийся беззубым ртом, и еще кто-то очень знакомый.

Вместе с Барминым… шел Томилин, тот самый Юрий Сергеевич, на поиски которого он когда-то прилетел сюда и прах которого обещал привезти его матери.

Донской обнял Бармина, потом Томилина.

– Нина Петровна хотела, чтобы я привез ей урну с твоим прахом, – сказал он брату. – Ты не против, если я привезу ей тебя живого?

– Значит, ты знал, что я здесь? – спросил Томилин, разглядывая ссадины на лице Донского.

– Догадывался. Особенно после того как профессор Барский пытался доказать мне, что ты мертв.

– Это Барский… – начал Томилин.

– Я все знаю, – не дал ему закончить Глеб. – Они убили Валеру Бандита после того вечера в чебуречной. Ведь это он был с тобой?

– Да. И еще Блюм с Барским.

– Верно. Вместо тебя они подсунули тело Бандита и быстренько кремировали труп. У них там, в Москве, серьезная компания. Если бы я в последний момент не пересел из самолета в самолет, ты бы меня не увидел.

– Однако ты живучий! – улыбнулся Томилин.

– У меня не было иного выхода. Я же дал слово твоей маме!

Между Томилиным и Донским встал Бармин.

– Ну, братья, счастливо добраться до Материка! – сказал он.

– Разве ты не с нами? – удивился Донской.

– Нет. Я там уже был. Не получилось. Похоже, у меня аллергия к цивилизации! Ничего, здесь воздух почище, да и людей поменьше. Вот, идем вместе с Эдиком, – Бармин показал на Артиста, сосредоточенно трущего рукавом закопченную консервную банку, – в тундру. У него там избушка на курьих ножках. Перезимуем, а дальше решим: там оставаться или…

– Брось, Гена! Идем с нами. Или ты не веришь, что дойдем? – Донской легонько ткнул его кулаком в грудь.

– Да я не о том! Не смогу я там… Там народец какой-то озверелый: глаза оловянные, оскал хищный. Нет, не пойду… Вот Эдик – бомж и бывший артист – все к морю теплому рвался. Жить без жаркого солнца и аплодисментов не мог! А когда узнал, что я остаюсь, обрадовался. Говорит, что я у него камень с души снял. Человек не хочет больше играть, и это признак здоровья. А на Материке нельзя не играть. Так устроен цивилизованный мир. Душит он человека, давит. Жаль, если однажды и вас…

– Мой главный принцип – предоставить людям максимум свободы! Дать выход всему, что в них томится и, так сказать, саднит психику! – разглагольствовал Илья Борисович перед посмеивающимся Борисом Алексеевичем и Виктором Кротовым. Все трое сидели в каюте, приготовленной на ледоколе специально для Блюма. Илья Борисович представил их капитану судна как своих компаньонов. Они уже успели распить бутылку водки. – Вот именно психику! Если их всю жизнь держать взаперти в каменном мешке предрассудков, они непременно спятят! А на Объекте каждый был собою: шахтер трудился в шахте, литейщик – у печи…

– … а вертухай на вышке! – иронически заметил подполковник.

– Конечно! – воскликнул Блюм. – А где ж ему еще быть, если он только и умеет, что смотреть в оба да стрелять?! Моя система работает безотказно: хочешь носить костюм и сорочку с галстуком – носи. Хочешь ходить голым – пожалуйста. Зато у меня каждый – личность! В этом смысл Нового порядка, Нового времени, если хотите! Человек должен наконец понять, что он и есть божество – последняя ин. станция во вселенной. Вы спросите меня, а как же Творец? Наш пресловутый Создатель?! А человек и есть творец! Он и есть создатель! Жизнь лежит у него под ногами, как падаль. Так возьми эту жизнь в руки и сделай из нее, что тебе угодно. Выжимай из нее сок и наслаждайся! Мне можно возразить: а как же совесть, обязанности перед обществом, рамки существующих законов и прочие путы?.. Да, все так… Смысл прогресса и заключается в том, что человек когда-нибудь разорвет эти путы. Путь цивилизации – это путь богоборчества. Но ради чего, спросите вы? А ради того, чтобы осознать себя божеством. Прошлое осталось за Богочеловеком, будущее принадлежит человекобогу! – Илья Борисович захлебывался от восторга.

– Если вашим людям дать ту свободу, о которой вы говорите, они съедят вас, – сказал подполковник. – Не поэтому ли вы держали их за колючей проволокой под присмотром целой своры автоматчиков?

– Вот вы опять смеетесь, дорогой Борис Алексеевич, – с грустной улыбкой продолжал Блюм. – А я ведь серьезно. Да, пусть я мечтатель и неисправимый оптимист, но я еще построю город, в котором будет действовать закон абсолютной свободы!

– Вы хотели сказать вседозволенности?

– Ну, если хотите, называйте это так. Все социальные химеры отменяются. Семья, брак, долг, обязанности, моральные устои – дурман, лицемерие и больше ничего. Не надо никаких религий, кроме полной и бесконечной свободы: делаю, что хочу. Хочу живу, хочу пускаю себе пулю в лоб, и вы не имеете права хватать меня за руку! – Блюм победоносно сверкнул глазами.

– Но если я все же хочу схватить вас за руку? Ведь я свободен делать то, что хочу!

– Ах, опять вы со своей логикой! – засмеялся Блюм. – Я поэт и не могу мыслить так, как мыслите все вы, прагматики! Лучше представьте себе общество, которым правит одна свобода, полная и бесконечная. Знаете, как это называется?

– Знаю. Предаст же брат брата на смерть, и отец детей, и восстанут дети на родителей, и умертвят их, – процитировал Борис Алексеевич. – Последние времена это называется.

– Ого! – воскликнул Блюм. – Вы и в Писании начитаны!

В каюту кто-то стучался. Витек встал с диванчика и распахнул дверь.

– Илья Борисович! – В дверном проеме возникла испуганная физиономия буфетчика. – Вас там зовут!

– Где там? – рявкнул Блюм и подмигнул подполковнику.

– Да над нами вертак кружит, летчик садиться собрался. А куда садиться, если площадка занята?! Поднимитесь на мостик, капитан хочет посоветоваться с вами.

– Вертак?! – Блюм хлопнул себя ладонью по лбу. – Ах да! Мы ведь прилетели сюда не на той машине. Я обещал этим людям взять их с собой! – Он посмотрел на подполковника. – Ну как, будем отсылать их назад?

Вертолет завис над кормовой палубой.

Губошлепы требовали немедленно посадить машину на палубу и наконец избавить их от вибрации, холода и нервотрепки. Молодые люди словно не понимали, что, как только машина снизится до уровня снастей, она тут же заденет винтом мачту или надстройку – и все они покойники.

Посадка отменялась. Топлива оставалось только до берега. Но губошлепы вопили, как недорезанные поросята. Да и телохранители были не прочь завалиться спать в теплой каюте. На палубу ледокола сбросили записку, в которой губошлепы умоляли Илью Борисовича взять их с собой…

Блюм стоял на палубе, свистел и весело размахивал руками, словно гонял голубей. Дверь вертолета открылась, и оттуда вывалилась лестница. Ее конец не доставал до крыши надстройки всего каких-то трех-пяти метров. Спуститься ниже вертолетчики побаивались.

– Надеюсь, мы договорились, – начал вполголоса Борис Алексеевич, – и вы, Илья Борисович, не станете делать глупостей? Знаете, лучше не надо! Можете все испортить!

– Зря вы меня обижаете! – всплеснул руками Блюм. – Вот я знаю вас всего ничего, а вы для меня стали как родной сын! – проворковал он, глядя на подполковника блестящими спелыми маслинами.

Илья Борисович бегал и взмахами рук приглашал пассажиров вертолета на палубу. На лестнице появились молодые люди. Вцепившись в металлические ступени, они орали от ужаса. Тот, кто спускался первым, страшно трусил, а тот, кто был над ним, бил его подошвой ботинка по макушке…

Ледокол болтало. Ветер раскачивал лестницу. Попасть точно на крышу рулевой рубки было совсем нелегко.

Лестница раскачивалась, как трапеция под куполом цирка. Молодой человек закрыл глаза и разжал руки. Его вялое тело просвистело в сантиметрах от борта ледокола и плюхнулось в воду. Все бросились к борту в надежде увидеть барахтающегося человека, но тот так и не вынырнул на поверхность.

Второй губошлеп не стал испытывать судьбу. Намертво цепляясь в перекладины лестницы, он стал карабкаться назад: вертолет, взявший курс к берегу, набирал скорость. Летчики боялись не дотянуть до суши.

– Жаль паренька! – воскликнул Блюм и взял стоящего у борта Бориса Алексеевича под локоть. – Выходит, не судьба ему плыть с нами! Но вернемся к нашим баранам! Значит, вы не верите в Новый порядок, то есть в абсолютную свободу?..

Люди постепенно освоились на пепелищах; почти каждый запасся едой и кое-какими вещами в дорогу. Ими командовал Богданов. Даже пятнистые сразу же почувствовали в нем лидера. Те, кому из них дорога на Материк была заказана, потихоньку исчезли с Объекта. Встреча с законом не входила в их планы. Но среди охранников были и наемники, на которых не висело никакого криминала. Они, как и простые обыватели, были заинтересованы в том, чтобы побыстрее добраться до цивилизации.

Донской искал Веронику. Хотелось верить, что она не погибла в огне. Томилин был рядом с братом. Попадавшиеся им навстречу люди с интересом смотрели на них и даже спрашивали, кого они ищут.

– Вкатала себе пару кубов и отправилась в соседнюю галактику! – весело скалясь, сказал им один парень, повстречавшийся им у Жемчужины. – Зря, ребята, ищете! Сгорела Пантера! Как пить дать превратилась в головешку! А туда не ходите, там паленым мясом пахнет и живых никого уже нет…

Донской угрюмо смотрел на развалины Жемчужины, на огромный провал, из которого вырывалось пламя и валил едкий дым.

– Кажется, лаборатория Аптекаря горит! – сказал, усмехнувшись, Томилин. – Я после его укола месяц отходил. Блюм спас: я наплел ему, что нашел еще одно рудное тело…

По улице Буферной зоны женщина вела за руку мужчину. Мужчина озирался по сторонам, смешно поворачиваясь всем корпусом, и шагал, неуверенно выбрасывая впереди себя длинные худые ноги. Попадавшиеся навстречу им люди сторонились и потом долго смотрели вслед. У женщины было болезненно серое лицо, она разговаривала сама с собой, иногда с вымученной улыбкой поглядывая на спутника.

Мужчине явно не хотелось идти дальше, но женщина тянула его за собой и говорила что-то ободряющее.

Наконец они вышли на площадь. И тут их увидели столпившиеся здесь люди. Увидели и замерли. Женщина растерянно смотрела на обывателей, а ее спутник ссутулился и спрятался ей за спину.

По-бабьи резкий крик всколыхнул толпу. Андрей Андреевич, одетый как полярник, в десяти шагах от себя увидел упыря! Того самого людоеда, который собирался перерезать ему глотку.

– Это он! Убийца! – пронзительно вопил Андрей Андреевич.

Немой стремительно пошел прочь. Он сделал свое дело: привел эту женщину к людям. Теперь он спешил к себе под землю.

Андрей Андреевич с вытаращенными глазами метался по площади. Хватая людей за грудки, он молил их догнать циклопа и разорвать его на части. Да-да, непременно разорвать на части, пока он… не разорвал их всех! Андрея Андреевича убеждали, что Немой больше не опасен…

По-детски доверчиво улыбаясь, Вероника робко шла вперед. Погорельцы расступались перед ней. Неподалеку стоял студент Глеб Донской и удивленно смотрел на нее.

Вероника не знала, что ей сейчас надо говорить. У нее было лишь одно желание, чтобы Донской взял ее с собой.

– Я больше не раковина, – начала она, остановившись в шаге от Глеба, держась пальцами за виски. – Отец достал меня со дна моря и… Возьмите меня с собой! – Вероника с мольбой посмотрела на Глеба. – Я могу опять стать раковиной, только потом не забудьте меня достать…

Глеб смотрел в лицо Вероники. Взгляд ее рассеянно скользил, словно искал что-то, и вдруг устремлялся в небо. Тогда в ее глазах отражалось бледно-голубое небо… Тот последний укол превратил ее в маленькую девочку.

Донской схватил Веронику за плечи и, прижав к себе, зажмурился. Томилин положил свою тяжелую ладонь на вздрагивающее плечо брата.

Бармин и Эдик семенили по пустырю Промзоны, сгибаясь под тяжестью поклажи. Оба были навьючены мешками с консервными банками, как мулы. Артист радовался богатой добыче, лишь иногда позволяя себе поворчать.

– Хорошо хоть под землю лезть не придется! – воскликнул Артист. – А помнишь, как нас тут Немой сцапал?

– Да, он хотел тебе причинное место отстегнуть! И верно, зачем оно тебе?! – усмехнулся Бармин.

– А тебе, беззубый, он ногу чуть не отстрелил! – огрызнулся Эдик. – И правильно бы сделал. Я иногда так тебя ненавижу, так ненавижу! Вот честно, заехал бы тебе в морду, да воспитание не позволяет! Слишком я человечный!

– Успокойся, чревовещатель. Побереги силы. Нам еще знаешь сколько топать?!

– Да уж получше тебя знаю! Сказал бы спасибо, что беру тебя на постой. Делюсь душевным теплом! Экая ты все же скотина! Заставлял меня по норам ползать! Артиста в трубу загнал, как крысу!

– Да заткнись ты, артист погорелого театра. Лучше туда посмотри! – Бармин указал Эдику на дощатый домик, скрывавший спуск под землю.

– О, собачка! Милый Борман! – возопил Эдик, осклабившись. – Ты, конечно, думал, что она бросила меня? Нет, беззубый, таких, как я, не бросают! Смотри, водила, собака пришла к своему хозяину. И знаешь почему? Она боится оставлять меня в твоем обществе… Песик, родной, я здесь! – закричал он, сбрасывая с плеч мешок с консервами. – Я тебя прощаю, можешь вернуться! Я все забыл. Скорей ко мне!

Артист присел, ожидая, что собака сейчас же кинется к нему. Но пес не сдвинулся с места. Он сидел у входа в сарай и смотрел мимо.

– Ну хорошо! – крикнул Эдик. – Тогда я щас сам к тебе приду. Я не гордый…

Артист вприпрыжку побежал к собаке. Бармин наблюдал за ним. Метрах в пяти от пса Эдик остановился как вкопанный. Борман повернул голову… и угрожающе зарычал. Эдик опрометью бросился назад.

– Ну что, человечный человек, наложил в штаны? – спросил Бармин.

– Там этот, – начал Эдик шепотом, – с одним глазом лежит.

– Кто?!

– Дружок наш. Немой. Собачка его, – Эдик провел большим пальцем себе по горлу, – кажись, загрызла. Насмерть. Лежит в луже крови…

– Она к тебе не вернется, – сказал Бармин, глядя себе под ноги.

– Почему? – обиделся Артист. – Разве я ее не кормил? Неблагодарная тварь!

– Нет, Эдик. Собачка себе на уме. Еще не известно, кто кому в этой истории был нужен: нам собака или мы ей! Получается, что она решала здесь свои дела, и мы для нее были кем-то вроде союзников. Теперь война окончена, и союзники больше не нужны. Мы идем к себе, она – к себе. Не набивайся к ней в друзья! Как бы она… тебя не загрызла! Уж очень ты противный!

– Вот какой ты гад! – взвился Эдик, г– Вот какой негодяй! И правильно, что тебе выбили зубы! По заслугам! Уж я посмеюсь, когда мы дойдем до зимовья и я приготовлю отбивные из оленьей ноги. Очень хочется посмотреть, как ты будешь их жевать!

Ледокол плыл по открытой воде. Шестибалльный шторм валял его с боку на бок. Капитан и вахтенный штурман были спокойны: через несколько часов они должны были достичь ледяной кромки; там океан, скованный ледовым панцирем, уже не мог катать многометровые волны.

Вертолет был надежно закреплен на вертолетной площадке.

Свободный от вахты народ предавался зеленому змию в своих каютах.

С прибытием на судно Блюма члены экипажа вздохнули с облегчением. Впереди был порт, город, твердая земля, ресторан, женщины… Многодневная болтанка на рейде вымотала всех.

– Надо бы приглядывать за Ильей, – сказал вполголоса Кротов Борису Алексеевичу, когда Илья Борисович в кальсонах и тельнике выскочил в коридор. – Этот жук может и улететь. Ведь ящики-то в вертаке остались!

– Не улетит. Отсюда до людей не долететь. Горючки не хватит. Да и погода – сам видишь!

– Да нет, здесь вдоль побережья всяких военных объектов понатыкано. У них там и горючка, и жратва имеется. Я был на мостике, смотрел: если улетать, то сейчас самое время. Может, сорвемся, пока Блюм разглагольствует? Ведь вы – военный! Вас там примут, и горючки дадут. А оттуда можно и за кордон перекинуться! – Кротов смотрел на Бориса Алексеевича с лукавой усмешкой.

– У вас, Кротов, размах резидента вражеской разведки. С чего вы взяли, что я рвану с земли обетованной в волчий мир капитала? – пряча улыбку, спросил подполковник.

– А разве наш не волчий?

– Отставить. С Блюма глаз не спускать. Кстати, где он?

– Пописать вышел!

– Ладно, я схожу к вертолетчикам. Час назад эти ребята спали без задних ног. А ты проверь туалеты. Не мог же он в одних кальсонах драпануть!

Борис Алексеевич подошел к каюте, где спали летчики. Оттуда доносился богатырский храп. Подполковник усмехнулся и пошел было назад, но решил вернуться. Храп храпом, но хорошо бы и…

Подполковник постучал в дверь каюты. Храп не прекратился. Тогда он повернул дверную ручку. С нижней койки из-за шторки высовывалась рука храпуна. На верхней койке было тихо. Подполковник отодвинул край шторки и увидел спящего: завернувшись в два одеяла, он лежал в спортивной шапке. Лица спящего не было видно.

«Странные эти летуны. Спят как эскимосы!» – подумал подполковник и, подойдя к изголовью, тронул летчика за голову.

И тут голова… отвалилась.

В вязаной шапке оказалось полотенце. Борис Алексеевич рывком распахнул шторки нижней койки и увидел там пьяного буфетчика, в одних трусах растянувшегося поверх смятого одеяла.

Перепрыгивая через ступеньки, подполковник летел на кормовую палубу. С силой распахнув дверь, он увидел, что вертолет уже раскрутил пропеллер и пробует оторваться…

Метрах в двадцати от вертолета стоял Витек Кротов и смотрел на иллюминаторы. Ему показалось, что Илья Борисович весело машет ему оттуда.

– Блюм кинул нас! Я же предупреждал! – крикнул он подбежавшему подполковнику, с трудом удерживающему равновесие на шаткой палубе.

В этот момент вертолет оторвался от площадки и ушел в сторону.

– Ложись! – крикнул Борис Алексеевич и опрокинул Витька на мокрую палубу.

И тут же раздался взрыв. Пламя вспыхнуло под брюхом вертолета и накренило его набок. Пропеллер заработал своими ножами в вертикальной плоскости, как циркульная пила, с бенгальскими искрами срезав кормовые ограждения и выносные штанги. Через мгновение он рухнул в пенистый шлейф, оставляемый винтами судна, подняв напоследок многометровый столб водяной пыли и пара.

Подполковник и Кротов подбежали к корме. Машина камнем пошла на дно, раздвигая свинцовую толщу все еще работающим винтом.

За катастрофой наблюдал из рулевой рубки вахтенный штурман, припав лбом к стеклу. Штурман был после двух стаканов и посчитал, что на корме крутят какое-то американское кино.

– Куда это он? – глупо хлопая глазами, спросил Витек.

– Как куда?! На заданную глубину! Правда, без перископа. «Ступай, отравленная сталь, по назначенью!» – философски констатировал Борис Алексеевич.

– Миллионы баксов в тину! – прошептал Витек.

– Думаю, миллиарды… Ведь предупреждал его, чтобы никаких фокусов! Не поверил, мечтатель. Жаль…

– А с чего это он вдруг рванул?

– Ничего особенного. Граната на веревочке. Старо, как мир! Ладно, Витя, пойдем пить водку. Нам покойник, кажется, ящик смирновской завещал…

По заснеженному полю двигалась колонна людей. Одетые, как французы в восемьсот двенадцатом, они брели, неся на себе нехитрый скарб. С высоты какого-нибудь АН-2 колонна напоминала извилистую змею, ползущую по руслу замерзшей реки. Боясь отбиться от стада и потеряться, погорельцы жались друг к другу, но полярный ветер втирался между ними, надсадно свистел в уши и без устали нашептывал какое-то вранье.

Эйфория свободы пропала. Остались сотни километров пути домой. Никто из людей не знал, когда они увидят города и деревья, но каждый был уверен, что непременно увидит. Ради этого они выжили. И теперь готовы были идти по заснеженной пустыне весь остаток жизни, лишь бы напоследок оказаться на планете людей.

Глеб крепко держал Веронику за руку, заслоняя ее от порывов ветра и поправляя сбившийся на шее платок. Хотелось надеяться, что там, где они остановятся, где будет только море и звезды, она наконец забудет все, и можно будет попробовать начать жизнь сначала.

В шкиперке плывущего среди льдов судна, на ящиках с продуктом сидел Илья Борисович Блюм. Кутаясь в брезентовый плащ боцмана, он трясся от холода, но улыбался. Терпеть оставалось совсем немного, какую-то неделю. А там…