"Исследование по истории феодального государства в Германии (IX – первая половина XII века)" - читать интересную книгу автора (Колесницкий Николай Филиппович)

Королевская власть и внешняя функция государства

Представление о роли королевской власти в общей организации феодального государства в период политической раздробленности будет неполным, если не охарактеризовать ее значения в реализации внешней функции государства.

Королевская власть, объединяя все феодальные вотчины в одно государственное целое, возглавляла феодалов в их борьбе с внешними вторжениями и в их общих агрессивных военных предприятиях. Без единой государственной организации, охватывающей всю территорию страны, эти задачи было невозможно осуществить.

С известным основанием можно сказать, что внешняя политика в большей мере объединяла феодалов, чем внутренняя. Если внутри государства феодалы постоянно вступали в столкновения, то во вне, в агрессивных устремлениях против других народов и в общей обороне своих владений, они неизбежно сплачивались.

В нашу задачу не входит изучение внешней политики и внешних отношений Германского государства в IX – XII вв. Нас, в данном случае, интересует только общее направление этой политики и ее связь с внутренним положением государства. Из многих проблем, которые могут быть поставлены в этом аспекте, мы ограничимся только следующими тремя: 1) внешнеполитическая агрессивность Германского феодального государства изучаемого периода и ее обусловленность; 2) причины успехов внешней агрессии немецких феодалов; 3) влияние внешнеполитической агрессии на внутреннее положение Германского государства.

Ответ на эти вопросы следует искать прежде всего во внутреннем положении Германского государства, и ряд моментов в этой связи был уже нами отмечен выше. Но для выяснения направления внешнеполитических захватов и условий, обеспечивших их успех, необходимо обратиться к изучению внешнего окружения Германии того периода.

Постановка вопроса о внешней агрессивности Германского государства X – XII вв. совершенно резонна. На фоне международных отношений в Европе того времени Германия выступает как наиболее агрессивное государство, порабощавшее и грабившее соседние с ней народы. Достаточно напомнить общеизвестные факты и сопоставить Германию с другими европейскими государствами, чтобы это стало совершенно очевидным.

Германские феодалы во главе с их кайзером вторгались постоянно в Северную и Среднюю Италию и пытались завладеть ею. Германские феодалы не переставали вторгаться в славянские области восточнее Лабы, пытаясь поработить славянское население и завладеть славянскими землями.

Германские императоры поставили под свою власть Бургундское государство и установили верховное господство над Чехией и отчасти (в XI в.) над Венгрией. Они постоянно вмешивались в дела этих государств.

Чем же следует объяснять агрессивность Германского феодального государства? Может быть, в этом повинны воинственные инстинкты немцев?

Подобное предположение нельзя считать правильным. Если даже психология немецких феодалов в действительности была более воинственной, агрессивной, чем психология, например, французских феодалов, то тогда следует сперва объяснить сам по себе этот факт. Так или иначе, нужно начинать дело с внутренних экономических и политических условий.

Агрессивность была присуща феодалам всех стран, так же как она присуща любому эксплуататорскому классу. Только не всем удавалось одинаково успешно ее реализовать. Феодалам одних стран приходилось больше заботиться о сохранении того, что им уже принадлежало, чем о захвате чужого. Феодалы других, более могущественных государств, могли с успехом, и подчас совсем безнаказанно, грабить и захватывать чужие земли и чужое добро. Успехи в этом деле воодушевляли на дальнейшие захваты и создавали известную традицию агрессивности. Когда же захватчики наталкивались на превосходящую силу и терпели поражения, их воинственный пыл угасал и психология агрессивности постепенно исчезала. Так было и с немецкими феодалами в последующие периоды. В X – XII вв. внутренние условия Германского государства и внешняя обстановка Германии вполне благоприятствовали внешней экспансии.

Если взять, к примеру, Французскую монархию того времени, то она никоим образом не могла осуществить подобных внешних захватов. Французским королям в X – XI вв. приходилось заботиться об удержании своей власти в собственных доменах. Если говорить о более широких масштабах, то их вполне удовлетворяла номинальная власть верховного сюзерена над остальными французскими сеньориями. Думать серьезно о внешних захватах они не могли, так как для реализации подобных захватов не располагали необходимыми силами. К тому же Французской монархии приходилось все время, насколько у нее хватило сил, вести борьбу против внешней угрозы со стороны норманнов, а позже – со стороны английских Плантагенетов. Но французским феодалам было присуще стремление к захватам за пределами собственных владений в такой же мере, как и немецким. И они при случае старались его реализовать как во внешних грабительских походах (крестоносцы), так и во взаимных столкновениях, которые часто переплетались с вторжениями во Францию внешних противников. Дело только в том, что, в силу внутреннего положения Франции, из этих разрозненных и взаимосталкивающихся действий не могло получиться такой, как в Германии, организованной и единой внешнеполитической акции. Когда это стало возможным, тогда французское дворянство оказалось вполне достойным преемником германских феодалов по внешнеполитической агрессии.

Посмотрим, какие внутренние условия в Германии обеспечили успех внешних захватов?

В Германии медленнее, чем во Франции, Италии и других западных странах, шел процесс формирования феодальных отношений. Черты раннефеодальной монархии с относительно сильными общегосударственными органами в лице королевской власти, с сравнительно слабой сеньориальной властью магнатов были присущи Германскому государству еще и в X в. На фоне классической феодальной разробленности во Франции и Италии это было несомненным внешнеполитическим преимуществом.

Королевская власть в Германии располагала не только теми возможностями, которые предоставлял ей верховный сюзеренитет в системе феодальной иерархии, но и значительными общегосударственными ресурсами «публично-правого» характера. Ей непосредственно подчинялись и ею эксплуатировались значительные слои зависимого только от государственной власти крестьянства. В X в. они еще использовались как весьма солидная военная сила государства.

В Германии существовало долгое время аллодиальное феодальное землевладение, большей частью мелкое, которое не укладывалось в рамки вассально-ленных отношений. Аллодисты-вотчинники включались в общую военную организацию государства и не знали другой власти над собой, кроме общегосударственной, королевской власти.

Наличие у королевской власти прав банна и регалий давало возможность присваивать часть прибавочного продукта на всей территории государства и обеспечивало материальные и политические средства для проведения общегосударственных военных предприятий. Пожалование феодалам земель и регалий давало возможность привязать на время магнатов к трону и заставить их выполнять общегосударственные повинности.

Большое значение имела власть короля над церковью, которая особенно усилилась в период саксонской династии в результате создания т. н. «оттоновской государственно-церковной системы». Королевская власть, передавая церковным учреждениям земли, регалии и другие государственные права, заставляла церковь служить интересам своей политики и покрывать связанные с ней финансовые издержки. До середины XI в. эта церковная система служила одним из важнейших политических рычагов монархии. В период борьбы за инвеституру она распалась, и это обусловило, наряду с другими причинами, последующий упадок королевской власти в Германии.

Отношения собственности в среде немецких феодалов тоже в известной степени способствовали их сплочению. Феодалы во главе с королем совместно владели некоторой частью земельной собственности и делили между собой часть феодальной ренты. Это выражалось в расщеплении прав собственности между сеньорами и вассалами, в разделении прав на получение ренты между носителями судебной и административной власти (король, графы) и вотчинниками и, наконец, в совместном использовании в масштабе всего государства некоторых регалий.

Военно-феодальная иерархия «щита» строилась как общегосударственная военная организация немецких феодалов, в которой на первом плане стояли обязанности вассалов в отношении военной службы королю[627].

Вот обстоятельства и факторы, сплачивавшие немецких феодалов внутри страны и создававшие предпосылки для организации ими крупных внешнеполитических агрессивных предприятий. Посмотрим, какова была внешняя обстановка Германии в IX – XI вв. и насколько она могла благоприятствовать внешнеполитической экспансии Германского государства.

На западе, со стороны Франции, для Германии никакой опасности не существовало. Наоборот, Германское государство само угрожало безопасности своих западных соседей. В IX – X вв. оно захватило ряд областей, примыкавших этнически к Франции. Речь идет о Лотарингии и Бургундии.

Области, получившие название Лотарингии (Нидерланды и собственно Лотарингия), были присоединены к Германии уже в 870 г. по Меерсенскому договору. После временного отпадения этих областей (911 – 925 гг.) они снова были захвачены германским королем. В 942 г. французский король должен был отказаться от всяких притязаний на Лотарингию.

Другая область – Бургундия (в то время отдельное королевство) тоже попала постепенно в зависимость от Германского государства[628], пока, наконец, в 1034 г. окончательно не превратилась в подвассальное владение германских королей.

На юго-востоке и севере для Германского государства в конце IX и X в. существовала серьезная угроза вторжений со стороны венгров и норманнов[629]. Здесь приходилось создавать оборону и вести напряженные оборонительные войны. Правда, ни норманны, ни мадьяры не намеревались захватить германские области. Они вторгались периодически с целью грабежа и возвращались с награбленным добром восвояси. К тому же у Германии имелся заслон от венгров в лице ее славянских соседей – чехов и моравов. До разрушения Моравского государства венграми (906 г.) здесь была весьма мощная преграда от мадьярских вторжений. После разгрома моравов, произведенного венграми не без косвенной помощи немецких феодалов, некоторой преградой оставалась Чехия. Угроза со стороны мадьяр была длительной и общей для большей части Германии. Необходимо было объединить силы для организации обороны. За это дело брались как отдельные герцоги, так и королевская власть.

Конечно, было бы неправильно считать, вслед за многими немецкими историками, что сама герцогская власть была порождена необходимостью защиты от внешних врагов. Но на долю герцогов выпадало руководство обороной от внешних вторжений. Особенно этим должен был заниматься баварский герцог, поскольку Бавария становилась наиболее часто ареной венгерских нашествий[630].

По существу и первые два короля Германии после Каролингов – Конрад I и Генрих I – не возглавляли оборону всей страны в целом, а только оборону своих герцогств, в которых находились их собственные владения. Мероприятия Генриха I по сооружению бургов и устройству в них гарнизонов распространялись, как известно, только на Саксонию, хотя венгерская угроза для других герцогств была не меньшей, чем для Саксонии.

Только с Оттона I начинается общая борьба против венгерских вторжений, возглавляемая королем. Победа над венграми на Лехе в 955 г., достигнутая благодаря объединению сил отдельных герцогств под руководством короля, значительно повысила престиж королевской власти.

События 953 – 955 гг., связанные с венгерским вторжением, весьма ярко характеризуют лицо крупных феодалов. В то время, как страна подвергалась опустошительным нашествиям венгров, магнаты Баварии, Швабии и Лотарингии составили антигосударственный заговор и вошли в соглашение с противником[631]. В этом заговоре, как известно, участвовали – член королевского семейства Лиудольф, герцог Конрад, архиепископ майнцский Фридрих, архиепископ зальцбургский и маркграф Арнульф (из Баварии). Заговорщики имели тайное соглашение с венграми и при вторжении их в страну не только не оказали им никакого сопротивления, но, наоборот, содействовали продвижению противника (954 г.). Это поведение магнатов вызвало недовольство широких слоев населения. На собрании в Армштадте зачинщики заговора были осуждены. Разгром заговора магнатов усилил положение короля и дал возможность организовать общую борьбу против вторгнувшихся в 955 г. венгров.

Эти события показывают, что внешняя опасность, какой бы угрожающей она ни являлась, не могла сплотить воедино феодалов страны в то время, когда они были охвачены внутренними раздорами, Магнаты ставили свои узкие владельческие, династические интересы превыше всех других. Их «патриотизм» замыкался в границах их собственных вотчин.

Интересы короля простирались значительно шире. Королевская власть в силу своего собственного положения должна была заботиться об обороне всей страны.

Совсем смешным представляется утверждение Г. Зибеля, что заговор Лиудольфа и Конрада представлял собой немецкую национальную оппозицию против императорских устремлений Оттона I[632]. О какой «национальной оппозиции» может идти речь, когда эти магнаты ради своих владельческих интересов отдавали «нацию» на разграбление противнику?

«Национальное» было чуждо не только магнатам, но и самим королям. Чтобы сохранить свою власть и свои владения перед лицом бунтующих магнатов, короли не останавливались даже перед таким далеко непатриотическим средством, как приглашение на помощь для борьбы с собственными «подданными» иностранных монархов и обещание уступки им в лен или владение территории своего государства. К такому методу прибегал, например, Генрих IV в борьбе с непокорными саксонскими феодалами. Он заключил на этот счет тайное соглашение с датским королем Свендом, обещая ему в вознаграждение за помощь передать в собственность пограничные области[633].

Генриха IV нет оснований считать самым плохим и наименее «национальным» королем Германии. Он не меньше других потратил сил на укрепление Германского государства. Внешняя политика, подобная этой, была типичной для тою времени[634]. Феодальных землевладельцев, в том числе и королей, больше всего беспокоила судьба их собственных владений. К защите и умножению этих владений и сохранению своего господства была направлена вся их политика.

Захватническая политика германских королей и феодалов была направлена против славянских народностей на восток от Эльбы и в Италию.

В немецкой буржуазной шовинистической историографии, велись и до сих пор ведутся бесконечные споры на тему о выгодности и убыточности агрессивной внешней политики германских императоров X – XIII вв. Почти все принимавшие участие в этих спорах историки сходятся на восхвалении агрессивной политики, захватов чужих земель и порабощения других народов, осуществлявшейся германскими феодалами во времена «Первой империи». Точки зрения расходятся только по вопросу о выборе «более выгодного направления» этой политики. Одни, вслед за Г. Зибелем, развязавшим этот диспут[635], утверждают, что итальянское направление агрессивной внешней политики и сама идея «священной империи» ничего, кроме убытка, Германии не принесли. Более умеренные сторонники этого направления признают некоторые положительные стороны «итальянской политики», но, взвешивая все «плюсы и минусы» (Vorteil und Nachteil), приходят к выводу, что убытки преобладали над выгодами[636]. Другие вслед за Ю. Фиккером[637], не только оправдывают «итальянскую политику» немецких императоров, но и считают ее «величайшим подвигом нации», «проявлением юношеской силы немецкого народа» и т. п. Грехопадением эти историки считают только бесплодную борьбу немецких императоров за обладание Южной Италией. Среди хвалителей «итальянской политики» были крайне восторженные и умеренные. К первым следует отнести В. Гизебрехта и К. Гампе и др.[638], ко вторым – А. Бракмана[639], Г. Гостен-Кампфа[640], Р. Гольцман[641] и др. Последние историки, начиная с Бракмана, стремятся сгладить противоречия спорящих сторон и вовсе снимают альтернативу «итальянская» или «восточная» политика, а говорят о положительном значении итальянской политики для немецкого «Drang nach Osten». Характерна в этом отношении работа М. Линцеля. Автор старается придать своим суждениям «научную объективность» и одинаково взвешивает как «плюсы», так и «минусы» этой политики. За этими рассуждениями трудно найти собственные симпатии автора. Хотя в конце книги он и заявляет, что «убытки» от этой политики превосходили все ее положительные результаты и что она отрицательно сказывалась на внутреннем состоянии Германии и на ее положении на востоке и севере[642].

Современная западногерманская историография, продолжая с прежним жаром дискуссию об итальянской политике германских императоров, пытается, по ее словам, освободиться от политической тенденциозности и придать своей концепции «строго научный, объективный смысл». Она ищет объяснение этой политики не в характере Германского феодального государства той эпохи, а в общеевропейской ситуации и в традиции религиозно-политического единства Запада. Но за этой внешней объективностью скрывается не менее тенденциозный подход – стремление избавить германских императоров от всяких обвинений в агрессии, и изобразить их захватническую политику как великую историческую миссию. Захват немецкими феодалами славянских земель на восток от Эльбы преподносится при этом как религиозно-культурное благодеяние немецкой нации.

Нам нет нужды вступать в полемику с каким-либо из направлений этого псевдонаучного спора об оценке итальянской политика немецких императоров[643]. Здесь нет «правых и ошибающихся». Весь спор носит не научный, а политический характер[644]. Все его участники являются сторонниками немецкой агрессии средних веков и своего времени. Их интерес к истории определяется главным образом соображениями современной политики. Такую окраску спор получил уже при его зачинателях. Так, Г. Зибель оценивал задачу критического изучения итальянской политики средневековой Германской империи как чисто политическую: «Использовать в политике опыт прошлого и оценивать политические события с точки зрения последствий, к которым они привели»[645]. Хулители «итальянской политики», особенно в период империализма и фашизма аргументировали свое отрицательное отношение к ней прежде всего тем, что она отвлекала от «более выгодной» политики «натиска на восток». Аргументы, выдвигавшиеся мало-германистами – Зибелем и др., о пагубном влиянии императорской политики на внутреннее единство Германии, вовсе перестают фигурировать в рассуждениях шовинистов XX века и их преемников – фашистских лжеисториков времен Гитлера. При таком подходе нечего было и ожидать научного разрешения спора. М. Линцель правильно замечает, что «вопрос о пользе и вреде исторических действий похож на квадратуру круга»[646], хотя сам продолжает спорить о пользе и о вреде этих действий.

Посмотрим, какие аргументы выдвигались в ходе дискуссии об итальянской политике Германской империи со стороны ее сторонников и ее противников. В этом важно разобраться и с точки зрения правильной оценки этой политики в нашей советской медиевистике.

Сторонники «итальянской политики» считают, что обладание Италией и особенно Римом было необходимо германским королям в целях укрепления своей власти внутри Германии, в целях сплочения самого Германского государства. В понимании того, как и чем императорская политика сплачивала и усиливала Германское государство, существует две точки зрения. Одни считают, что Германию сплачивала сама императорская власть или даже сама идея и традиция империи, другие полагают, что господство над Римом и папством усиливало власть германского короля над собственной церковью и над немецким епископатом. Эта точка зрения «итальянскую политику» Оттона I рассматривает как продолжение его епископальной политики. Первый взгляд основывается на чисто идеалистическом представлении, что в феодальном государстве людей сплачивала идея. Сторонники этого взгляда рассуждают таким образом: Германия, состоявшая из отдельных племенных областей, не могла быть объединена на «национальной основе»; объединить ее будто бы можно было только на основе «универсализма», унаследованного от распавшейся Каролингской империи. Следовательно, для сплочения Германии ее королям необходимо было обладать наследием Каролингской империи или, по крайней мере, Северной Италией и Римом. В качестве «доказательств» приводятся измышления о действенной силе римско-каролингской императорской традиции, наполнявшей будто бы собой воздух «от времени Оттона I и до эпохи Данте» и побуждавшей людей к политическому единству вопреки их племенным различиям[647]. И уж совсем «убедительным» аргументом по мнению этих историков является тот известный факт, что за короной в Рим не переставали обращаться разные короли от Лотаря до Оттона (и среди них даже такой непопулярный король, как Карл III Толстый!).

Таким образом, если верить утверждениям этих историков, то немецкие феодалы ринулись в Италию только для того, чтобы осуществить «идею» империи Карла Великого и создать «универсальное государство», которого они у себя на родине создать не могли.

Нельзя признать в качестве мотивов «итальянской политики» также стремление захватить торговые пути, связывавшие Германию с югом и Средиземноморским бассейном. Торговля тогда (X в.) была еще настолько слабо развитой, что она не могла послужить причиной «торговой экспансии» и тем более со стороны такой неторговой нации, которую представляли тогда немецкие феодалы. Не приходится уже говорить о таких мотивах этой политики, как интересы обороны С юга Германии никто не угрожал.

Кроме всякого рода «высоких» мотивов вторжений немецких королей в Италию, некоторыми историками признаются и более низменные мотивы, вроде стремлений пограбить богатые итальянские города.

Так, Г. Гаймпель, один из наиболее авторитетных представителей современной немецкой историографии, признает, что германские кайзеры Первой империи отправлялись в Италию не только для осуществления идеи мирового господства (которую он называет для благозвучия идеей «мирового служения»), но и для захвата добычи. Созданная ими империя не могла существовать за счет германских ресурсов, а требовала внешних приобретений. Она потерпела крах вследствие перенапряжения сил[648].

В период фашизма в качестве официальной трактовки «итальянской политики» выдвигался тезис: «Rompolitik fur die Ostpolitik»[649], т. е., что итальянская политика и само создание Оттоновской империи преследовали цели усиления «наступления на восток». Оттон I будто бы стремился подчинить папский престол, чтобы использовать его в качестве орудия католической миссионерской деятельности на востоке. Практически он стремился заполучить поддержку папы в основании нового Магдебургского архиепископства, предназначенного для «духовного наступления» на славян. Эта версия преследовала цель положить конец извечным «ученым» спорам вокруг вопросов «итальянской» и «восточной» политики, и примирить навсегда ее сторонников и противников. Следовательно, эта «принципиально новая» точка зрения была прямо продиктована соображениями «унификации науки» в фашистском государстве. Доказывать ее несостоятельность нет необходимости. В дальнейшем мы еще коснемся вопроса о «последствиях» итальянской политики германских императоров.

Каковы же на самом деле причины немецких вторжений в Италию, и что означало создание «Священной Римской империи»?

Ответить на эти вопросы можно только на основе конкретного анализа внутреннего положения Германского государства и изучения обстановки в Италии.

О внутреннем положении в Германии, весьма способствовавшем внешним захватам германских феодалов, мы уже говорили выше. Обстановка в Италии как нельзя лучше благоприятствовала вторжениям и захватам. Феодальная раздробленность в этой стране была хотя и не такой классической, как во Франции, но внутреннего единства здесь имелось еще меньше, чем в монархии Капетингов X – XI вв. Северная и Средняя Италия раздирались постоянными столкновениями крупных феодальных владетелей. Положение в Италии особенно осложнялось наличием папской столицы и папской области. Папство всей своей политикой как внутри Италии, так и в Европе в целом, постоянно подогревало и возбуждало смуты и давало поводы для вмешательства в итальянские дела извне. Для немецких феодалов и их королей походы в Италию представлялись самым выгодным предприятием. Там они могли, по крайней мере первое время, почти безнаказанно грабить и добывать то, чего не хватало им в Германии. Походы в Италию представлялись в X – XI вв. значительно более легким делом, чем рискованные предприятия против славян[650].

Приходится ли удивляться тому, что немецкие феодалы во главе со своими королями предпочитали «итальянскую политику» «восточной политике»?

Вторжения немецких феодалов в Италию облегчались еще и тем обстоятельством, что там у них не было конкурентов и соперников. В самой Италии внутреннее сопротивление было в X в. весьма слабым. Оно возрастало по мере развития североитальянских городов и только в XII – XIII вв. превратилось в такую мощную силу, о которую вдребезги разбилась «итальянская политика» германских императоров.

Следует ли отрицать всякое реальное значение «каролингской традиции», «императорской идеи» и т. п.?

Для германских королей, как впрочем и для всяких других, повышение своего титула представлялось отнюдь не пустым делом. К этому коронованные лица всячески стремились. Поскольку на Западе традиция признавала только одного императора, а именно того, кто обладает Римом[651], то покорение Рима было необходимой ступенью для получения императорского титула. Но несомненно, что о таких вещах могли думать и на деле осуществлять их только те короли, которые располагали достаточной властью и поддержкой собственных феодалов. Французским, например, королям X – XI вв. это было не под силу.

У Оттона I возможности для этого имелись. Жаждавшие добычи германские феодалы готовы были поддержать его.

В подтверждение выдвинутых здесь соображений остановимся кратко на событиях, предшествовавших и сопутствовавших походам Оттона I в Италию. Северная и отчасти Средняя Италия не переставали подвергаться нашествиям из Германии и Бургундии со времени распада Каролингской империи. Эти вторжения носили такой же характер, как и те, которые начал с 951 г. проводить Оттон I: они предпринимались с целью грабежа богатых областей Северной Италии и заодно с целью получения ломбардской и римской корон для их предводителей. Известно, что в Италию ходили походами Людовик Немецкий, Карл Лысый, сыновья Людовика Немецкого (Карл III – последний из «настоящих» Каролингов владел императорской короной в 881 – 887 гг.), германский король Арнульф (был императором с 891 по 899 гг.; «императором» величался даже Людовик Дитя). Долгое время итальянской короной владели бургундские короли (Ламберт, Рудольф II, Гуго).

Пример был настолько заразителен, что за итальянские походы начали приниматься отдельные южногерманские герцоги. Бурхард II Швабский вместе со своим братом Рудольфом II Бургундским вторглись в Северную Италию в 926 г. (Бурхард там и погиб). Баварский герцог Арнульф предпринял поход в Италию в 934 г., Генрих (I) – в 950 г. Мог ли германский король стоять в стороне и безучастно созерцать как его герцоги захватывают богатую добычу?

Видукинд сообщает, что уже Генрих I намеревался совершить поход в Италию, но ему помешала внезапная смерть[652].

Походы Оттона I в 951[653] и 961 гг. являются в свете этих событий совершенно «логичным» предприятием, тем более что оба раза он получал официальные приглашения – первый раз от пленной королевы, второй раз от изгнанного римлянами папы. Оба похода оказались весьма успешными и воодушевили немцев на продолжение «итальянской политики».

Организация каждого похода в Италию преследовала, помимо возможных политических целей, и цели прямой наживы. Для участвовавших в походах немецких феодалов эти цели были определяющими. Каждый ожидал получить долю захваченной добычи. Эта добыча составлялась как из «законных» взносов населения городов и областей, так и из военных контрибуций. При занятии городов, даже не оказывавших активного сопротивления, брался выкуп. Вот одно из многих свидетельств: в 1136 – 1137 гг. Лотарь III предпринял с благословления папы Иннокентия II большой поход в Италию. Немцы в союзе с папой двинулись на юг против норманнского герцога Рожера. Они захватывали один за другим города и брали с них огромные выкупы. По рассказу Саксонского анналиста, командовавший одной из экспедиций баварский герцог Генрих Гордый (Вельф) взыскал с города Витербо контрибуцию в 3000 тал., с города Капуи – 4000 тал. При дележе добычи, взятой в Витербо, произошел раздор между папой Иннокентием II и герцогом Вельфом. Папа претендовал на добычу, утверждая, что она взята с принадлежащего ему города, герцог утверждал, что она должна принадлежать ему по праву войны[654]. Политический союз между папой и немцами из-за дележа добычи распался.

Следствием захвата Северной Италии и Рима было образование «Священной Римской империи». Этой новой государственной формы, закреплявшей внешнеполитические захваты германских королей, им не приходилось самостоятельно изобретать; она была унаследована от каролингского времени. При существовавшей внутренней и внешнеполитической обстановке она как нельзя лучше выражала политические устремления ее создателей. Господство над Римом давало им возможность использовать папство в качестве политического союзника и орудия своего влияния. Но из этого вовсе не следует, что создание «Священной Римской империи» было продиктовано потребностями организации и функционирования германского феодального государства, как это хочет представить современная буржуазная немецкая историография[655]. Это был результат успешной захватнической политики.

В немецкой буржуазной историографии вокруг проблемы «Священной Римской империи» идут давнишние споры. Частично мы уже касались их выше. Общей характерной чертой взглядов немецких буржуазных историков на «Священную Римскую империю» является их субъективизм и тенденциозность. Эти историки усматривают мотивы создания империи в возвышенных государственных и религиозных идеях, которыми будто бы руководствовались ее основатели. Они искренно верят, что созданная германскими королями вследствие их грабительских захватов в Италии империя, была действительно Римской мировой империей, возвышавшейся над всеми западными католическими государствами[656]. Следует сказать, что в пышном наименовании средневековой Германской империи скрывалось не только дипломатическое бахвальство, но и реальный политический смысл. Рим ассоциировался с политическим превосходством на Западе и с верховным церковным руководством над католическим миром. Иное дело, что реально «римский император» не имел никакой власти над суверенными монархиями Запада. Но зато он мог заявлять свои «императорские» притязания на господство над теми соседними государствами, которые были не в состоянии защитить свой суверенитет. Таким образом, титул римского императора служил в известном смысле орудием внешнеполитической экспансии. Еще большее значение вкладывалось в понятие «священной» (христианско-католической) империи[657]. В нем выражалось притязание на высшую власть над католической иерархией, на господство над всем католическим миром. Выше мы уже говорили, что нельзя усматривать главную причину немецкой экспансии в Италию в церковной политике королей саксонской династии. Однако захват Рима и установление фактического господства над папством создали необходимые предпосылки для использования папства в качестве орудия политики германских королей. В этом собственно и заключался реальный смысл «Священной империи».

Чтобы понять существо взаимоотношений, сложившихся между светской и церковной властью в рамках «Священной Римской империи», необходимо сперва рассмотреть отношения между церковью и государством в феодальном обществе того времени вообще[658].

В феодальном обществе церковь и государство были связаны органически. Их связь определялась тем обстоятельством, что оба эти учреждения служили, по существу, одним и тем же интересам[659]. Государство было призвано охранять экономическое и политическое господство эксплуататорского класса феодальных землевладельцев, применяя для этого средства физического насилия; церковь служила тем же целям с помощью методов религиозного воздействия. Само собой разумеется, что церковь не могла бы осуществить свои задачи, если бы народ ей не верил, если бы он не был религиозен. Религиозность была для средневекового общества столь же имманентным явлением, как и хозяйственный примитивизм или крепостничество. Следует, однако, сказать, что церковь для укрепления господства над массами не отказывалась и от методов физического насилия (подавление ересей). При этом проявлялось полное единство действий церковной и светской власти: в нужных случаях на помощь духовной иерархии приходил аппарат государства, так же, как и наоборот, церковное воздействие применялось там, где светская власть оказывалась неспособной справиться со своими задачами. И это, конечно, составляло главное во взаимоотношениях церкви с государством.

Единство государства с церковью обеспечивалось тем, что оба эти учреждения находились во власти одних и тех же общественных классов. Высшая церковная иерархия почти сплошь состояла из представителей семейств крупных феодальных землевладельцев[660], а главные церковные должности занимались обычно членами королевского семейства и представителями высшей аристократии. Между государством и церковью существовала тесная экономическая связь. Церковное землевладение создавалось в значительной степени из крупных королевских дарений. Епископства и аббатства рассматривались как имперские и королевские лены; король был верховным собственником значительной доли их земельных владений. В то же время церковное землевладение являлось составной частью всего феодального землевладения; его субъектами были не одни церковные иерархи, но и многие светские феодалы, от короля и до мелких рыцарей и министериалов включительно.

Но наиболее наглядно связь между светской властью и церковью проявлялась в институте «частной церкви». Немецкие историки считают «частную церковь», как и некоторые другие феодальные институты, специфически германским явлением. Но это совершенно не верно. «Частная церковь» существовала во всех европейских странах; она являлась составной частью всякой феодальной церковной организации[661]. В широком смысле понятие «частной церкви» применимо ко всем церквам и монастырям той эпохи. Всякая церковь имела своих основателей, крупных дарителей и совладельцев, располагавших полным или частичным правом собственности на ее имущество. В качестве господ «частной церкви» (Eigenkirchenherren) выступали отдельные частные светские землевладельцы, епископы, аббаты и пробсты, основавшие на своих наследственных землях церкви и монастыри, и, наконец, король, как собственник земли имперских и фамильных королевских церковных учреждений.

«Частная церковь» имела свое целевое назначение; она служила своеобразной формой «вспомещения земельной собственности». Отведенная ей земля не уходила из рук основателя и продолжала приносить ему известный доход. В то же время «частная церковь» служила феодальному господину как идеологическая и политическая сила. Она дополняла аппарат его вотчинной власти и помогала обуздывать крепостное население вотчины. Клирики этой церкви назначались господином часто из его же людей; десятина, собираемая в вотчине, поступала в пользу этой церкви, т. е. в пользу ее господина[662].

Таким образом, «частная церковь» была той формой церковной организации, которая позволяла феодальным землевладельцам максимально подчинить себе церковь и сделать ее орудием своего политического господства. В этом со всей наглядностью проявлялось социальное назначение церкви, как учреждения, призванного служить господствующему эксплуататорскому классу в деле порабощения эксплуатируемых масс.

Но в отношениях между государственной властью и церковью имели место и противоречия; нередко они переходили в открытые столкновения. Об этих столкновениях оставлен глубокий след в сознании современников, о чем так живо свидетельствует полемическая литература того времени[663]. Эта полемика оказала свое влияние на буржуазную историографию, которая при характеристике взаимоотношений церкви с государством обращает главное внимание не на то, что их объединяло, а на то, что их разделяло. В нашу задачу в данном случае не входит изучение этой борьбы. Мы попытаемся показать только ее экономическую предпосылку.

Противоречия между церковной иерархией и светской государственной властью становятся понятными, если учесть положение высшего церковного клира. Высшее духовенство рекрутировалось из среды крупных феодальных землевладельцев, но составляло тем не менее особую общественную прослойку, с особыми интересами, расходившимися в некотором отношении с интересами других фракций господствующего класса. Королевская власть стремилась использовать церковную иерархию и прежде всего епископат в качестве своего политического союзника и проводника своего влияния в областях. Она возлагала на епископов государственные полномочия и противопоставляла их светской феодальной знати, ставшей к тому времени почти независимой от верховной власти. В этом существо Оттоновской епископальной политики. Но в реальной действительности эта политика принесла больше пользы епископам, чем королю. Епископы, получив от короля земельные дарения и регалии, использовали их для того, чтобы создать собственные княжеские владения, а затем при возможности освободиться и от зависимости от короля.

Политика подчинения епископата, безусловно, должна была привести германских королей к столкновению с папством, ставшим к тому времени верховным органом всей католической иерархии. Папа не мог согласиться с тем, что епископы ставятся в полную зависимость от светской власти; это угрожало подорвать мировую церковную власть папы. Однако из всего этого вовсе не следует, что политика опоры на епископат явилась причиной создания «Священной империи». В других странах Западной Европы королевская власть использовала в своих политических целях местную церковную иерархию в не меньшей мере, чем в Германии, но отношения с Римом строились здесь на иной основе. Совершенно определенно можно сказать, что епископальная система Оттонов могла осуществляться с неменьшим успехом и без создания «Священной империи». К тому же в момент создания империи папство находилось в таком незавидном положении, что ни в коей степени не могло помешать подчинению немецких епископов их королю.

Таким образом, идея «Священной империи» не вытекала из внутренних политических потребностей Германского государства X в. Отношения германского короля с папой после создания империи определялись фактом господства короля над Италией и Римом. Папство, поставленное в зависимость от новоявленных императоров именно потому, что было не в состоянии в тот период оказать сопротивление их притязаниям, должно было некоторое время играть па руку императорам в проведении их церковной политики. Но если говорить о более важном значении «союза» германского императора с папой, то оно заключалось в возможности использования католического центра в целях дальнейшей немецкой экспансии на языческом востоке и христианском западе. «Священная империя» явилась таким политическим образованием, которое давало возможность светской государственной власти с максимальной для себя выгодой использовать единство церкви с государством. Церковная организация со всеми ее звеньями от местных епископских округов в Германии и до универсального католического центра в Риме включалась в единую государственную систему и должна была служить политическим целям германских королей. Такой смысл могла иметь «Священная Римская империя» для германской феодальной монархии.

Немецкая буржуазная историография, в особенности современная, считает «Священную Римскую империю» универсальным наднациональным государственным образованием в Западной Европе, равным которому на Востоке Европы была в тот период Византийская империя[664]. Этот универсализм основывался, по ее мнению, на некоем религиозном и политическом единстве Запада, берущем свое начало в традиции мировой Римской державы, с одной стороны, и христианско-католической общности, с другой. Высшая власть в этой империи, олицетворяемая императором и папой (их союз, по мнению этих историков, брал свое начало еще со времени императора Константина), выполняла некоторые верховные политические функции в отношении всех государств Западной Европы. Император обладал высшим государственным авторитетом (auctoritas imperandi) и относился к королям других западноевропейских стран как к управителям провинций (reguli provinciarum)[665].

Но эта концепция совершенно ne соответствует реальной политической действительности того времени. Императорская власть не распространялась дальше пределов собственной империи. Даже в Италии, являвшейся основной составной частью «Римской» империи, императорская власть признавалась только тогда, когда в стране находились вооруженные немцы. Император чувствовал себя здесь неуверенно и в присутствии своих войск. Так, например, Оттон I приказывал своему меченосцу, чтобы тот для большей безопасности не переставал держать меч у него над головой, пока он присутствовал на богослужении в римской церкви[666].

Каждому королю приходилось, по существу, начинать дело создания империи сызнова: отправляться с войсками за Альпы, добывать корону и заставлять непокорных итальянцев признать его власть. При этом буквально ни один поход не обходился без восстания населения итальянских городов против императорских войск. Императорам часто приходилось спасаться бегством от разъяренных итальянских горожан[667].

Но если посмотреть на императорское законодательство и грамоты, то окажется, что почти половина законов и около одной четверти всех дипломов относится к Италии[668]. Законодательство императоров о ленах касается, как известно, исключительно только Италии.

Для Италии существовал и особый аппарат императорской власти – канцлер[669], императорские посланцы с весьма широкими полномочиями[670] и пфальцграфы, ведавшие высшими судебными делами[671].

Из содержания деятельности имперских органов и из актов самого императора весьма определенно явствует, что все эти мероприятия диктовались соображениями создания опоры в среде местной феодальной знати и в других, более широких прослойках класса феодалов. И такую опору, особенно в деле борьбы с папством, они здесь имели. Когда Генрих IV, покинутый всеми немецкими князьями, отправился в Каноссу, здесь, в Северной и Средней Италии, он нашел широкую поддержку местных феодалов. По словам Ламберта Герсфельдского[672], местная знать ругала Генриха IV за то, что он унизился перед папой и обманул ее надежды видеть императора вождем в борьбе с папством. Под влиянием этих настроений Генрих IV снова порвал с папой.

Дарения императоров в Италии превосходили по своей щедрости их дарения в Германии. Здесь вовсю раздаривались целые провинции[673], города[674], графства[675], монастыри и т.п. Чужого добра не жалели. Императорам важно было, чтобы к ним обращались за дарами; с помощью политики распределения благ в чужой стране они могли укреплять свое положение. Но при этом императоры старались по возможности наделить и своих ближних из Германии. Так Карл III, побывавший весьма недолго императором, успел подарить своей жене монастырь в Павии[676] и раздать ряд владений племяннице[677]. В Италии получали владения и отдельные церковные учреждения Германии[678].

Таким образом, германские феодалы грабили Италию не только посредством прямого захвата добычи, но и «узаконенными» способами раздачи владений авторитетом императорской власти.

В отношении агрессии немецких феодалов в славянские области у немецких буржуазных историков всех направлений существует полное единодушие: эта агрессия превозносится как «великое деяние немецкой нации». Если и порицают в связи с этим кого-либо из германских королей, то только за то, что он не особенно активно проводил политику «движения на восток».

Различия существуют только в обосновании этой захватнической политики. Некоторые историки на первое место выдвигают мотивы «немецкого культуртрегерства», другие более откровенно говорят об истинных целях захвата славянских земель и о насильственном порабощении славянских народностей, на что, по их словам, у немецких феодалов было неоспоримое историческое право[679]. Эта захватническая политика восхваляется и в настоящее время реакционной буржуазной историографией в Западной Германии. Так, западногерманский историк В. Гольцман в своем докладе на X Международном конгрессе историков в Риме (1955) говорил: «Новейшие исследования (вероятно, имеются в виду работы советских, польских и чешских историков) обнаружили темные пятна на восточной политике Оттонов, которая была ими вписана в историю столь яркими красками... Но Оттоны ясно сознавали, что они выполняют здесь великую историческую культурную миссию, хотя и прибегали при этом к средствам, неодобряемым нашей гуманистической эпохой»[680].

Агрессия против славян имела более далеко идущие цели, чем «итальянская политика». Немецкие короли и феодалы не удовлетворялись простым захватом добычи, а старались поработить славян, захватить их земли и сделать эти земли немецкими. Для славян дело шло о жизни или смерти. Эта смертельная угроза вызвала со стороны свободолюбивого славянского населения Полабья и Поморья ожесточенное сопротивление, о которое не раз разбивалась агрессия немецких феодалов. Трагедией для славян было то, что их отдельные княжества на территории между Лабой и Одрой не успели объединиться в одно государство, чтобы противопоставить свою общую военную и политическую силу силе объединенного противника. Следует иметь в виду, что славянам приходилось вести борьбу не против одних немцев, но и против датчан и других «крестоносцев».

Войны немецких феодалов с полабскими и приморскими славянами велись веками (X – XIII вв.). После первых успехов немцев во времена первых двух королей Саксонской династии захватчики потерпели страшное поражение (983 г.) и были обращены в бегство «как дикие лани»[681]. В 1004 г. немецкий король вынужден был заключить с лютичами союз как с равными. Титмар Мерзебургский с горечью восклицал: «Эти воины, бывшие прежде нашими рабами, стали из-за нашего безбожия свободными и теперь являются нашими союзниками»[682].

Но немецкие феодалы не оставляли своих попыток захватить земли полабских славян. И это им удалось осуществить в XII в. На славянских землях были созданы немецкие княжества; славянское население было впоследствии насильственно ассимилировано.

Нам остается еще ответить на вопрос о влиянии внешней агрессии и внешних завоеваний на внутреннее положение Германского государства.

Этот вопрос был поставлен в немецкой буржуазной историографии еще в середине прошлого века выступлением Зибеля[683]. Правда, ученые шовинисты и расисты обоих направлений – как зибелевского, так и фиккеровского – под сомнение берут только результаты «итальянской политики». Политика «движения на восток», которая, по утверждению этих историков, сама терпела ущерб от императорских увлечений Италией, принесла, по их мнению, одни только благотворные результаты.

Все, что говорят немецкие буржуазные историки о последствиях итальянской политики Германской империи X – XIII вв. для внутреннего развития Германии, не может выдержать научной критики точно так же, как и сама постановка вопроса о «пользе» и«вреде» исторических явлений. В своих рассуждениях буржуазные историки исходят из того, что историю делают короли и прочие сильные мира сего, и что они могут ее делать и так и этак. Если бы императоры не увлеклись итальянской политикой, а делали свое дело в Германии, то история Германии наверняка сложилась бы поиному. Вместо раздробленной, Германия оказалась бы такой же централизованной, как и соседняя с ней Франция[684]. Эти историки ставят исторические явления с ног на голову. Вместо объяснения политики, они склонны все объяснять политикой.

Повлияла ли на самом деле агрессивная политика Германского феодального государства X – XIII вв. на его внутреннее положение, и если повлияла, то в каком направлении?

Если сравнить историю Германии с историей Франции того периода, то бросаются в глаза резкие различия в королевской политике: германские короли уходили в Италию, добивались императорской короны, расточали силы на завоевания вовне и упускали то, что принадлежало или должно было принадлежать им внутри государства. Французские короли, наоборот, сидели дома и постепенно, шаг за шагом накапливали силы внутри, отнимая у феодалов земли и власть и собирая свой домен. В конечном результате оказалось, что немецкие короли потеряли и Италию и власть в самой Германии, а французские – собрали все земли и всю власть в своих руках. Франция стала централизованной, Германия осталась раздробленной. Напрашивается «логичный вывод», что Германию погубила «антинациональная политика» императоров. Но тогда сразу встает вопрос, почему немецкие короли не хотели сидеть дома и заниматься такими будничными делами, какими занимались французские, и почему французские короли были так «безразличны» к внешним захватам? Очевидно, дело не в королях и их политике, а в обстоятельствах, диктовавших политику королей. И если бы мысленно пересадить Капетингов в Германию, а Оттонов или Салийцев во Францию, то наверное дела в этих государствах не изменились бы. Политика осталась бы той же, что и при «домашних королях».

Французскому королю X – XI вв. было не до внешних захватов, а германский король выглядел бы смешным в глазах собственных феодалов, если бы он отказался от внешних захватов.

Следовательно, с такой точки зрения нельзя судить о вреде агрессивной внешней политики Германского феодального государства X – XIII вв. для его внутреннего положения. Но оценивать исторические явления с точки зрения их последствий можно и должно. И это важно не только для политики, но и для научного познания. Конкретно: в какой связи находится захватническая политика Германского государства X – XIII вв. с образованием территориальных княжеств?

С уверенностью можно сказать только одно, что эта политика ни в какой мере не препятствовала возникновению и развитию территориальных княжеств, а скорее она этому способствовала.

Однако, как будет показано дальше, в вопросе возникновения территориальных княжеств следует различать две стороны – экономическую и политическую. Примат при этом принадлежал экономическим условиям. Воздействие внешней политики на экономические условия не может являться решающим. Следовательно, мы можем говорить в данном случае о влиянии результатов внешней политики только на политическую сторону образования самостоятельных территориальных княжеств. То. что королевская власть не вела активной борьбы с возвышавшимися территориальными князьями (по крайней мере, с конца первой четверти XII в.). является фактом общеизвестным. В этом, несомненно, сказывались результаты внешних захватов и незаинтересованность королевской власти во внутригерманских делах.

Нельзя утверждать, что королевская власть могла устранить условия, благоприятствовавшие росту политической власти крупных феодальных землевладельцев – будущих территориальных князей; но вполне определенно можно сказать, что помешать превращению этих крупных феодалов в самостоятельных территориальных владетелей и усилить общегосударственные органы – королевская власть была в состоянии. Для этого в Германии существовали и активные общественные силы в лице горожан и низших слоев класса феодальных землевладельцев. Если бы король возглавил эти силы, то, возможно, удалось бы предотвратить образование самостоятельных территориальных владений. Но королевская власть, за небольшими исключениями, выступала не в качестве вождя тех сил, которые могли бороться против образующихся территориальных княжеств, а, наоборот, она была вождем самих территориальных князей и в некоторых случаях даже подавляла выступления, направленные против них (подавление Фридрихом II движения, возглавляемого его сыном Генрихом VII). В этом несомненно сказывались результаты увлечения германских королей итальянскими делами.

Правда, можно предположить, что германские князья справились бы с выступлением, направленным против них, и без помощи Фридриха II, как они справлялись прежде, во времена Генрихов IV и V с подобными выступлениями, возглавляемыми самими императорами. Но авторитет императора на стороне князей имел в этом деле немаловажное значение.

Итак, тот факт, что германские императоры увязли в Италии, мог только благоприятно повлиять на развитие тех процессов, которые привели к торжеству территориальных княжеств в Германии.

Итальянская политика столкнула императоров с папами. Пока папская власть была слабой (X, первая половина XI в.), это не представляло для германских королей серьезной опасности. Но с усилением папства во второй половине XI в. дела начали складываться явно не в пользу императоров. Папы действовали в союзе с враждебными королевской власти в Германии светскими и церковными князьями, подогревали смуты и выставляли себя в качестве арбитров в столкновениях князей с королем. Таким образом, к внутренним силам, противостоявшим королевской власти в Германии, прибавилась солидная внешняя сила в лице папства.

Не в пользу императоров разрешилась и борьба за инвеституру. Поражение императоров в этой борьбе определилось не сопротивлением папства, а позицией, занятой церковными и светскими князьями Германии.

В такой же, если не в большей степени, способствовали образованию территориальных княжеств и немецкие захваты в славянских землях. Агрессивные войны против славян объединили на время феодалов вокруг короля и укрепили тем самым его власть, но результаты этих агрессивных войн пошли на пользу только князьям. Те земли, которые в X в. были захвачены фиском, вскоре оказались в руках крупных феодальных землевладельцев (они в большинстве были отвоеваны славянами в 983 г.). Захваты, осуществленные немецкими феодалами в XII в. привели к образованию на восток от Эльбы крупнейших территориальных княжеств – маркграфства Бранденбургского и герцогства Мекленбургского.

Таким образом, захватническая политика Германского феодального государства в конечном итоге принесла пользу только князьям; государственному единству Германии она нанесла явный ущерб.

Военная организация. В нашу задачу входит освещение только основных вопросов военной организации государства в общем плане всего государственного устройства. В этой связи уместно поставить следующие вопросы:

1. Общий характер военной организации и ее изменение в течение изучаемого периода.

2. Состав войск. Военные повинности крестьянства. Рыцарское войско и его организация.

3. Тенденция к росту военных сил князей и ослабление общегосударственной военной организации.

Военная организация строилась в соответствии с потребностями феодального государства и отдельных крупных землевладельцев в военных силах для обороны своих владений и для завоевания чужих земель. Из характеристики внешнеполитического положения и внешней политики Германского государства в IX – XII вв. явствует, что на первом месте стояли здесь не цели обороны, а цели захвата. Общегосударственная военная организация, как будет дальше показано, преследовала в первую очередь именно эти цели.

Военные силы феодалов использовались также для подавления сопротивления крепостных. Но для этого достаточно было вооруженных министериалов и вассалов, находившихся в распоряжении каждого крупного феодального землевладельца. Министериалы, а на крайний случай вассалы, с успехом справлялись с разрозненными выступлениями крепостных и горожан, направленных в большинстве своем только против отдельных сеньоров.

Военная организация, будучи приспособленной к нуждам феодального государства, изменялась вместе с изменением базиса феодального общества и самого государственного устройства. В известной степени на изменение военного устройства влияло так же развитие военного дела и военной техники, связанное с общим прогрессом в области производительных сил общества.

В буржуазной историографии решающее значение придается как раз изменению военного дела. Появление рыцарского войска связывается с заменой пешего строя конным. Некоторые историки доходят даже до того, что пытаются объяснить изменением военного дела упадок крестьянской свободы и закрепощение крестьянства; они пытаются, таким образом, объяснить причины их следствиями. Замена пешего крестьянского войска конным рыцарским войском, начавшаяся еще в VIII в. вследствие разорения и закрепощения свободного крестьянства и усиления внешней опасности со стороны арабов, достигла ко времени распадения Каролингской империи таких масштабов, что конное войско, если не численно, то по значению получило преобладание над пешим. Однако все свободные крестьяне обязаны были выполнять еще военную повинность, кооперируясь и снаряжая из своей среды конных и пеших воинов.

В Германском государстве военное устройство сохраняло продолжительное время те черты, которые были ему присущи в Каролингской империи. Удельный вес пешего войска, в связи с наличием значительного количества мелких аллодистов, был здесь первое время не ниже, чем во Франкской империи IX в. Но уже к середине X в. положение начало резко изменяться и рыцарское войско получило преобладание над пешим[685]. Однако, крестьянская пехота еще и во второй половине XI в. не утратила полностью своего значения в военной организации государства. Ее удельный вес особенно сохранялся в восточных областях, где процесс формирования феодальных отношений совершался замедленным темпом.

В связи с переустройством военных сил на основе рыцарской службы и ленных отношений происходило все большее сокращение войск, собираемых непосредственно королем и его административным аппаратом и одновременно возрастало значение частного воинства крупных феодальных землевладельцев. Однако, общая военная организация всего государства не разрушалась. Интересы обороны и стремление к внешним завоеваниям заставляли всех феодалов страны сохранять единую военную организацию во главе с общим верховным главнокомандующим – королем. Эта единая военная организация строилась на основе ленных отношений, как военно-феодальная иерархия «щитов».

Но феодалы не оставляли в покое и подавленного эксплуатацией крестьянства. Они выбросили крестьян из официальной военной организации господ, но отнюдь не отказались от использования их в качестве вспомогательной, а при случае и ударной военной силы. В такой же роли они стремились использовать и бюргерство поднимавшихся городов.

На плечи низших слоев взваливалось дело защиты территории от внешних вторжений и прочие тяготы, связанные с внутренними и внешними войнами. Таким образом, «разделение труда» в этом обществе выглядело не так идиллично, как его изображала официальная феодальная идеология и продолжает изображать реакционная буржуазная историография, – что землевладельцы пахали, а дворяне сражались и «охраняли труд землевладельцев». Землевладельцы не только пахали и содержали паразитирующих господ, но и защищали обрабатываемую ими землю; господа мало заботились об обороне страны, а больше устремлялись на захват чужих земель за пределами своего государства.

Так, в общих чертах, обстояло дело с военной организацией феодального государства. Посмотрим, какой она имела конкретный вид.

В IX – начале X в. современники называли войско populus exercitus, militia или просто по наименованию племен, участвующих в нем (Franci, Saxones, Suevi, Baioarii, Lotaringi, Sclavi etc.). Так, в Бертинских анналах за 867 г. мы читаем: «Король Людовик с саксами и тюрингами направился походом против ободритов и приказал, чтобы остальные войска его государства (reliquum populum regni sui) тоже были готовы к походу»[686].

Под саксами и тюрингами здесь, как и в других подобных случаях, подразумевались все воины – и феодалы и крестьяне, под reliquum populum regni sui, очевидно, подразумевались воины других областей. Все эти воины должны были сами себя подготовить (praeparare) к походу. Эта подготовка-снаряжение, заготовка пищи и провианта – проводилась, по всей вероятности, в согласии с предписаниями капитуляриев франкских императоров. Крестьяне снаряжали воинов, кооперируясь по-двое, по-трое и т. п.

Видукинд рассказывает, что Генрих I перед началом войны с венграми «собрал весь народ (convocato omni populi)[687]. Под народом здесь следует понимать всех воинов – и феодалов и мелких аллодистов-крестьян. В другом месте у Видукинда сказано об отряде воинов и бесчисленном множестве воинства (militum, manu, exercitus quoque innumera multitudine)[688]. В этом случае автор имел в виду две различные части войска: – militia – более узкий круг, exercitus – более широкий. Очевидно, под первым подразумевалось отборное конное войско, под вторым – общее ополчение.

Из приведенных данных можно заключить, что войска в этот период собирались еще в порядке общего ополчения.

Для оборонительной войны против вторгнувшегося противника собиралось всеобщее ополчение в составе всего населения, в том числе и несвободного. В Саксонии существовал на этот счет весьма строгий порядок. По словам Лиутпранда, в ополчение обязаны были являться все мужчины в возрасте от 14 лет под угрозой казни[689]. Общее ополчение объявлялось здесь не редко еще и в X – XI вв.

В законах об охране мира устанавливалась общая обязанность для всех жителей, в том числе и сервов, выступать вооруженными в случае войны с вторгнувшимся противником, а также для преследования разбойников и нарушителей мира. Ослушники наказывались высоким штрафом: князья в размере 10 ф., нобили – 5 ф., свободные и министериалы – 2 ф., литы и сервы – 5 сол.[690].

Крестьян мы видим в войсках как в IX – X вв., так и в XI в. Об этом говорят и прямые и косвенные данные.

Крестьянское войско это в большинстве пехота. Удельный вес пехоты еще и в X в. был значителен. Из рассказов хрониста Регино (начало X в.) можно заключить, что пехота преобладала еще в немецких войсках[691].

По данным Видукинда, саксонское войско, до проведения Генрихом I мероприятий по усилению конницы, состояло по преимуществу из пехоты. В войне со славянами в 929 г. действовало «огромное множество пехоты» (peditum innumerabilem multitudinem)[692]. Конница была создана Генрихом I для войны с венграми, сильными своей конницей[693]. Пехота еще и при Генрихе II играла значительную роль[694]. Войско восставших саксов было в большинстве пешим (vulgus pedestre)[695].

Рассказ Видукинда о том, что Оттон I угрожал французскому королю нашествием в его страну воинов в соломенных шляпах[696], видимо, не может являться свидетельством крестьянского характера его войска. Соломенная шляпа являлась национальным головным убором саксов[697].

Имеются прямые свидетельства о наборе крестьян в войска по графствам и сотням, неоднократно производившемся Генрихом IV во время войны с князьями. По рассказу анналиста Бертольда, в 1078 г. Генрих IV набрал по графствам (в районе Верхнего Рейна) большое крестьянское войско[698]. В другом месте этой хроники рассказывается, что Генрих IV набрал 12 тыс. крестьян и поставил их на р. Неккаре с заданием не допустить соединения войск антикороля Рудольфа с войсками Бертгольда[699]. Неизвестно, какие это были крестьяне – свободные или крепостные. Скорее всего, что среди них преобладали крепостные. Вербовали крестьян в войска сторонники Генриха IV, епископы Базельский и Страсбургский, и набирали, по всей вероятности, во владениях своих церквей к на землях домена. Феодалы нанесли поражение крестьянскому войску, взяли многих крестьян в плен и устроили над ними страшную расправу – подвергнув всех поголовно кастрации. Этим унизительным наказанием феодалы мстили крестьянам не только как своим военным, но и как классовым противникам, взявшимся за недозволенное им занятие воинов[700]. Генрих IV в войнах с князьями использовал и горожан. По рассказу Бруно, в войне с антикоролем Рудольфом, королевские войска состояли большей частью из горожан[701]. Инициатива привлечения горожан исходила даже не от короля, а от самих городов. Жители г. Вормса вооружились против своего епископа, занимавшего враждебную королю позицию, изгнали его и предложили военную помощь Генриху IV: «Они вооруженные вышли навстречу королю не для того, чтобы оказать сопротивление, а чтобы обратить на себя его внимание их количеством, боевой готовностью, многочисленностью их избранного юношества, готового к войне»[702]. В привилегии горожанам Вормса Генрих IV указывал, что, в то время как все князья выступили против него, одни жители Вормса сохранили верность и преданность королю и показали себя готовыми защищать его против всех врагов[703]. В 1077 г. в Вормсе произошло снова восстание в пользу Генриха IV[704]. За короля Генриха IV выступили также горожане Майнца, изгнавшие из своего города антикороля Рудольфа вместе с подерживавшим его майнцским архиепископом[705]. В 1105 г. жители Майнца снова выступили с оружием в руках в поддержку Генриха IV против его врагов князей и их ставленника Генриха V. Они изгнали из города врагов короля и ценой огромных усилий держались в осажденном городе до прихода Генриха IV. В письме горожан Майнца к Генриху IV нашли свое выражение те упования и надежды, которые возлагали горожане на королевскую власть:...«Со всех сторон нам угрожают наши враги, которые являются и твоими врагами... Наша жизнь в смертельной опасности. Боимся, что не сможем долго защищать наш город против такого большого количества княжеских войск, если не пришлешь нам помощи... Не оставляй нас в такой смертельной опасности, спеши на помощь ради твоей чести и спасения твоих верных»[706]. На помощь Генриху IV и осажденным горожанам Майнца собралось около 20 тыс. конного и пешего войска из других рейнских городов.

После этого, конечно, не приходится удивляться, что Генрих IV обращался иногда за помощью к горожанам[707]. Можно только сказать, что королевская власть в Германии, за исключением может быть одного Генриха IV, мало обращала внимания на этого своего военного и политического союзника. Вместо использования городов в целях усиления собственных позиций, королевская власть отдавала города на съедение крупным феодалам.

Приведенные нами данные о военной службе крестьян и горожан вовсе не свидетельствуют, что эти классы феодального общества занимали место в военной организации государства наравне с феодалами. На них только взваливали военные тяготы, заставляя браться за оружие (и при том не благородное, а грубое мужицкое) в исключительных случаях, когда феодалам и королю становилось невмоготу[708].

До середины X в., когда в отдельных областях Германии сохранялась еще значительная масса свободных крестьян, здесь, как и в Каролингской империи, собирались общие ополчения. С исчезновением свободного крестьянства, войско стало почти исключительно рыцарским и комплектовалось из вассалов и министериалов, принадлежавших королю и отдельным вотчинникам. Крепостных набирали только в качестве оруженосцев и обслуживающего персонала. При обороне, и в некоторых случаях во внутренних войнах короля с феодалами, использовалось все население областей.

Из официальной военной организации крестьяне изгонялись. В середине XII в. это завершилось изданием специальных законодательных предписаний о запрете крестьянам и горожанам носить оружие и пребывать в войсках[709].

Но это не значит, что крестьяне избавлялись от военных тягот. Им запрещали только пользоваться привилегией благородных – заниматься профессией воина, хотя военные налоги и повинности для них оставались. Эти налоги и повинности отнимали часть феодальной ренты у вотчинников, однако всей своей тяжестью они ложились на крепостных деревни и на городское население. Для некоторых категорий крепостных (фискалины и отдельные группы чиншевиков) военные налоги являлись основным видом повинностей[710].

Военные налоги и повинности существовали на протяжении всего изучаемого периода. В Прюмском урбарии (893 г.) военный налог фигурирует под названием hostilitium. Его платили все крепостные, как держащие мансы (свободные, литские и рабские), так и не имеющие мансов – в размере 4-5 денариев[711]. В источниках X – XII вв. военный побор выступает под старым каролингским названием adjutorium, иногда supplementum[712]. Размеры этих поборов весьма солидны. Согласно Constitutio de expeditione Romana (монастырь Химзее XII в.) для итальянского похода собирался налог (supplementum) в следующих размерах: с горожан, имеющих значительную собственность (buringi) – 10 сол. и лошадь, с мансионариев – 5 сол., с более мелких держателей (absarii) – 30 ден., с держателей отдельных бунуариев (bunuarias) – 15 ден., с обладающих хоть каким-либо движимым имуществом (quorumlibet larum possessores) – 6 ден.[713].

Крепостные аббатства Мауэрмюнстер в Эльзасе должны были на случай итальянского похода вносить весь годовой чинш, в случае других военных предприятий – половину годового чинша[714]. Военные поборы с крепостных собирали органы вотчинной власти – фогты и виллики. Они использовались для снаряжения феодальными землевладельцами ополчений. При освобождении королем отдельных церковных учреждений от воинской повинности[715], поступления от военных поборов полностью шли в пользу данных феодальных землевладельцев.

Не в меньшей мере, чем крестьян, военные поборы угнетали городское население. Горожане обязаны были платить значительные денежные налоги и выполнять различного рода натуральные военные повинности, участвовать в обороне города, а также нести сторожевую службу[716].

Посмотрим, как выглядела военная организация государства в целом.

Если в раннефеодальном государстве войска собирались из ополчений отдельных сотен и графств, то теперь они, как правило, составляются из феодальных ополчений отдельных крупных землевладельцев. Если прежде войсками предводительствовали королевские уполномоченные – графы, сотники и др. в силу королевского приказа, то теперь ими командуют магнаты – «собственные господа» воинов, подчиненные королю только как вассалы своему верховному сюзерену. Таким образом, военная организация, как и вся государственная организация вообще, стала менее сплоченной, децентрализованной. Она строилась на основе феодального землевладения и ленной системы. Каждый феодал располагал собственными контингентами воинов в количестве, соответствующем его рыцарским ленам. Король, как крупный феодальный землевладелец, имел собственных воинов, вассалов и министериалов[717] и, как верховный сюзерен, призывал на войну всех вассалов королевства с их военными контингентами.

Феодальные ополчения состояли из рыцарей (свободного происхождения и министериалов). Рыцари-воины, начиная со времени Генриха I, заковывались в латы (lorica) и имели тяжелое вооружение[718]. Тяжестью своих доспехов и вооружения немецкие воины поражали иностранцев и вызывали с их стороны насмешки. По словам Лиутпранда, Никифор Фока насмехался над этими воинами, что они не в силах сражаться из-за тяжести доспехов и огромных размеров вооружения[719].

На снаряжение такого войска требовались огромные средства, а для его обслуживания в походах и в боевой обстановке необходимы были огромный обоз и многочисленный обслуживающий персонал из крепостных и сервов (в римском походе Генриха V в 1111 г. участвовало около 30 тыс. немецких рыцарей и более чем в два раза столько обслуживающего персонала)[720].

Теоретически военная организация выглядела как стройная иерархия военных щитов[721], в которой были строго распределены военные функции и определены государственные обязанности вассалов. На деле же каждая ступень иерархии, каждый «щит» и даже каждая боевая единица представляли собой автономное целое и поддавались общей организации только в той мере, в какой она отвечала интересам феодалов.

Первое время в условиях могущества племенных герцогств (нач. X в.) общегосударственная военная организация, поскольку она вообще существовала, состояла из военных сил отдельных герцогств. Каждый герцог собирал самостоятельно ополчение и командовал им. Король, как один из герцогов, командовал ополчением своего герцогства, в лучшем случае – войсками нескольких герцогств[722]. При совместных экспедициях, герцоги признавали за королем верховное командование, оставляя за собой распоряжение собственными контингентами[723].

С ослаблением власти племенных герцогов, военная организация до некоторой степени централизовалась. Однако герцоги и другие крупные феодальные землевладельцы оставались по существу хозяевами своих военных контингентов, и, в случае столкновений с королем, имели возможность вести против него военные действия. Таких примеров мы знаем множество даже со времени наиболее могущественных королей – Оттона I и Генриха III[724].

Формирование территориальных княжеств приводило к военному усилению отдельных князей. Их выступления против короля, а также взаимные военные столкновения становились хроническим явлением. Общие военные предприятия в этих условиях могли осуществляться только при согласии всех князей. Королевская власть добивалась своих военных и политических целей ценой все новых и новых уступок князьям. Об этом свидетельствуют все важнейшие события политической жизни Германии того периода.

Для ведения самостоятельной военной политики у королевской власти было одно средство – создание самостоятельных военных сил или, другими словами, – образование «частного королевского войска» (privatos milites) из министериалов. В условиях того времени это войско могло быть только рыцарским. Упоминаемые в источниках начала XII в. наемники были по всей вероятности те же рыцари, только служившие не за лены, а за деньги[725].

Попытки создания специального королевского войска предпринимались неоднократно. С особой настойчивостью брались за это правители из Салической династии. Весь смысл министериальной политики этих королей сводился к тому, чтобы создать постоянные военные силы, которые можно было бы в любое время использовать для подавления восстаний феодалов и для проведения внешних завоевательных походов. В этой области были достигнуты некоторые успехи. Генрихи III и IV располагали таким количеством «рядовых и частных воинов» (gregarii ac privati milites), что могли совершать с ними при случае даже походы за пределы страны[726].

Но эти военные мероприятия королевской власти не дали желанных результатов. Князья противопоставили королевскому министериалитету собственный министериалитет. Дело решалось в конечном счете не военными мероприятиями, а экономическими и политическими условиями, которые складывались в Германии явно не в пользу монархии. Чтобы создать крупные военные силы, королевской власти следовало сперва обеспечить самостоятельную финансовую базу. Но в этой области германские короли не только ничего не приобретали, а наоборот все больше упускали и «отчуждали» в пользу князей. Столь же бесперспективной в условиях Германии оказалась и другая возможность увеличения военных сил короля – иммедиатизация мелких вассалов. Попытки в этом направлении предпринимались со времени Конрада II. Конрад II как в Италии, так и в Германии стремился упрочить владельческие права мелких вассалов и усилить их зависимость от королевской власти[727]. Его преемники, видя главную опору монархии в министериалитете, привлекали на свою сторону вассалов и министериалов светских и церковных магнатов. Иммедиатизации подвассалов благоприятствовали и оформившиеся при Фридрихе I нормы ленного права, обязывавшие всех держателей военных ленов выполнять в первую очередь королевскую военную службу[728]. И тем не менее королевской власти не удалось осуществить иммедиатизацию. Она была проведена впоследствии в княжествах, где вслед за тем упразднились и сами ленные отношения.

Таким образом, военная организация, как и общее политическое устройство, все более децентрализовалась. Ее единство в масштабе всего государства могло удержаться только на принципах договорности, в нормах вассально-ленных отношений. Соответствующие положения ленного права представляли собой ни что иное, как фиксированный на продолжительный период общегосударственный военный договор феодалов, крупных сеньоров прежде всего.

Каждое крупное военное предприятие осуществлялось королевской властью только с общего согласия князей, выраженного на государственном собрании[729]. Особенно многолюдные собрания проводились по вопросам итальянских походов. Здесь требовалось общее согласие князей и заблаговременное объявление похода – за год и 6 недель до его начала[730].

Вот типичный рассказ о собрании князей накануне итальянского похода (1110 г.): «Генрих (V), собрав князей, изложил им свои предложения относительно предстоящего похода за Альпы, который он хочет осуществить ради получения императорской короны у римского папы... Князья ответили на это одобрительно, говоря, что, по их мнению, не найдется такого человека, который бы попытался отказаться от такого доблестного предприятия (?!). Свое решение они подтвердили присягой»[731]. Только получив согласие князей, король отдавал приказания о подготовке и проведении похода[732]. При этом король действовал не только от своего имени, но и от имени князей. Вот одно из подобных приказаний, направленное Генрихом V епископу бамбергскому Оттону об организации экспедиции против фландрского графа (1107 г.): «Собрав князей и получив от них мудрые указания и советы мы решили с их доброго согласия назначить поход во Фландрию, чтобы укротить этого дерзкого нашего противника, который должен служить нам в качестве вассала, и чтобы лишить его возможности безнаказанно причинять вред нашему королевству... Итак, просим тебя... несмотря ни на какие возможные препятствия, ради чести государства и твоей лично чести, явиться (в назначенное время и место) для участия в походе»[733].

Согласно ленному праву, в итальянских походах обязаны были участвовать все вассалы любого ранга. За уклонение от участия в походе и неуплату взамен этого военного налога угрожала потеря военного лена[734].

Однако это было только в законе. На деле в поход отправлялись лишь те из сеньоров, кто давал свое согласие участвовать в нем. При этом крупные феодалы собирали не все свои военные контингенты, а только часть их. Так, в походе Лотаря III 1136 – 1137 гг., являвшемся одним из крупных итальянских походов, баварский герцог выставил 1200 – 1500 рыцарей, архиепископ трирский – всего 67 рыцарей[735]. Некоторое представление о численности военных контингентов, участвовавших в итальянских походах, может дать разнарядка, составленная Оттоном II ок. 981 г.[736]. По этой разнарядке, присланной, по всей вероятности королем из Италии, отдельные епископы, аббаты и некоторые светские князья должны были послать на подмогу в Италию сравнительно небольшие контингенты панцирных воинов (loricatos). Самое большее, от отдельных наиболее богатых прелатов требовалось по сотне воинов (такое количество должны были послать архиепископы кельнский, майнцский и епископ аугсбургский), от других – по нескольку десятков (архиепископ трирский, например, должен был послать 70 воинов, отдельные графы – по 10 – 12 воинов). Всего император требовал от князей 2050 воинов – количество, явно недостаточное для итальянского похода и рассчитанное только на пополнение войск. Очевидно, Оттон II требовал посылки воинов только от тех, кто выставил их мало, или кто совсем не участвовал в походе[737]. Считать данную разверстку раз на всегда установленной нормой нет оснований[738]. Но попытки установить нормы посылки войск в Италию, как показывает уже данный пример, делались. Законом являлось то, что каждый держатель военного лена, будь он свободный или министериал, обязан участвовать в итальянских походах, предпринимаемых в целях получения германским королем императорской короны[739]. Неучаствующие лично должны были уплачивать своим господам военный налог. На самом деле в итальянских походах участвовали далеко не все рыцари, и не отнюдь не по вине самих мелких вассалов и министериалов, а по вине князей.

По рассказам хронистов, некоторые походы были весьма многолюдны, другие – предпринимались с незначительными силами. Так, в первом походе Генриха V, являвшемся, по всей вероятности, одним из наиболее многолюдных (1111 г.), участвовало 30 000 рыцарей[740]. Но во втором походе этого императора (1116 – 1118 гг.) войск было уже значительно меньше. Многие из его противников отказались от участия в походе и начали внутреннюю смуту. Оставленный Генрихом V для поддержания порядка Фридрих Швабский с трудом справился с антикоролевскими выступлениями.

В военных действиях германских императоров в Италии обязаны были участвовать все их ленники из Ломбардии и других подвластных императорам итальянских областей[741]. Но на деле было совсем не так. Многие из этих «ленников» сражались против немцев. Германским императорам благоприятствовало то, что в Италии, как и в самой Германии, не прекращались внутренние феодальные смуты, и они всегда могли найти здесь себе союзников. Поэтому оказывалось возможным предпринимать походы и со сравнительно малыми силами.

Военные походы в Италию, несмотря на связанную с ними богатую добычу, являлись дорого стоящими предприятиями. В Италии германские короли и окружающие их феодалы хотели показаться во всем «блеске» своего оружия и снаряжения, с многочисленной прислугой и обозами. Каждый князь отправлялся с полным штатом своих придворных слуг – с маршалом, стольником, чашником и камерарием, у которых, в свою очередь, тоже имелись обозы и слуги[742]. Каждый воин, в том числе и министериал, имел свой штат из трех слуг и обоз из двух запасных лошадей с грузом[743]. Министериалы получали от своих господ денежное и натуральное вознаграждение довольно солидных размеров. Так, по Кельнскому министериальному праву каждый воин получал 10 марок и различное натуральное довольствие, по Вейсенбургскому праву – 10 талантов и пр., по Бамбергскому – 3 ф. и пр.[744]; Согласно Constitutio de expeditione Romana министериалы, держащие 5 мансов, получали 5 ф. денежного вознаграждения, а также 2 лошади и двоих слуг[745].

Само собой понятно, что эти затраты феодалы стремились возместить с избытком за счет «военной добычи». В том же документе «о римских экспедициях» предусматривается порядок раздела добычи, захваченной слугами у «непокорного государству» населения (rebellibus regni): две трети шло господам, одна треть – слугам, если слуги не находились на довольствии у господ, то они получали две трети[746]. Вполне понятно, что эта добыча захватывалась с помощью жестоких насилий.

В своих агрессивных войнах немецкие феодалы проявляли неслыханные жестокости. Особенно свирепствовали они в отношении славян, оказывавших захватчикам непрекращающееся сопротивление. Посредством жестоких расправ захватчики стремились устрашить славянское население, заставить его подчиниться их игу и платить тяжелые дани. Видукинд не без восхищения рассказывает, как саксонские феодалы устраивали расправы над пленными славянами. Однажды они обезглавили 700 пленных славян вместе с их князем и выставили голову князя для устрашения населения. «Их советчика с выколотыми глазами и вырванным языком оставили в куче трупов»[747].

Випо рассказывает о дикой расправе над пленными славянами, учиненной по приказанию Конрада II: «Он изувечил множество пленных язычников, многих предал мучительной казни»[748].

По словам саксонского анналиста, немецкие захватчики вырывали своим жертвам ноздри и отрубали конечности[749].

Опустошительные вторжения и дикие расправы предпринимались с целью выколачивания даней из славянского населения. По рассказу Випо, Конрад II, вторгнувшись в славянские земли, до такой степени усмирил славян страшными опустошениями и пожарами, что они с избытком заплатили наложенные когда-то на них дани[750].

В итальянских и других военных походах общегосударственного значения главнокомандующим являлся король. Отдельными ополчениями и частями командовали сами собравшие и возглавлявшие их князья или их уполномоченные (фогты)[751].

В X – XI вв. ополчениями герцогств командовали обычно племенные герцоги. Вот как описывает Видукинд сражение на Лехе (955 г.): «Первый, второй и третий легионы составляли бавары, которыми командовали уполномоченные герцога Генриха (сам он отсутствовал по болезни), четвертый легион составляли франки, которых возглавлял герцог Конрад, шестой и седьмой легионы составляли швабы во главе с герцогом Бурхардом. Избранные чешские воины составили отдельный легион в тысячу человек»[752]. Саксы в этой битве не участвовали, так как они были заняты в войне с Полабскими славянами.

Подобная организация боя сохранялась и в XI в. В сражении на Унштруте 1075 г. против восставших саксов первыми пошли в наступление швабы под командованием герцога Рудольфа; далее в бой вступили бавары во главе с их герцогом Вельфом; наконец в наступление пошли нижнелотарингцы под командой герцога Готфрида Горбатого и верхнелотаринцы во главе с герцогом Дитрихом[753].

Церковные феодалы, как и светские, лично участвовали в походах и иногда выступали в роли командующих отдельными отрядами. Церковные соборы запрещали епископам и аббатам носить оружие[754]. Но на эти постановления мало обращали внимания, и некоторые из прелатов, подобно светским вельможам, не расставались с военными доспехами[755].

Войска в поход собирали и готовили сами феодалы – вассалы короля (principes), согласно королевскому приказу. Упоминания хронистов о графствах, по которым будто бы собирались войска[756], следует понимать не иначе, как в географическом смысле. Король направлял свои приказания князьям, в том числе и графам. Вотчинники, не имевшие графских прав, собирали своих вассалов и министериалов (в исключительных случаях и крестьян; графы – кроме собственных вассалов и министериалов[757], призывали еще и аллодистов неиммунитетной территории. Подтверждением к сказанному может служить упоминавшаяся выше разверстка Оттона II. Она направлена отдельным князьям. Фигурирующие среди князей несколько графов и маркграфов посылают незначительные контингенты, состоявшие, по всей вероятности, в большинстве своем из их собственных ленников[758].

Пожалование иммунитетом обычно включало в себя и передачу иммунисту права располагать военным банном над населением зкзимированной территории. В некоторых иммунитетных грамотах об этом специально оговоривалось[759], в других это подразумевалось в общей формуле запрета introitus (nec... homines... distringendos nec ullas reddibitiones aut inlicitas occasiones requirendas... nostris ac futuris temporibus... ingredi audeat)[760]. Военный банн и связанные с ними штрафы были включены даже в формулу принадлежности некоторых королевских дипломов[761].

В военном устройстве Германского феодального государства, несмотря на все его слабости, существовал определенный порядок: организация крупных предприятий наступательного и оборонительного характера осуществлялась всеми, или большинством феодалов страны под руководством королевской власти. Обязанность участвовать в этих предприятиях возлагалась государственными законами и ленным правом на всех вассалов и сеньоров. Уклонение от выполнения этой обязанности должно было повлечь за собой по закону наказание – потерю ленов и т. п.[762]. Но на деле феодальная юстиция не всегда приводилась в действие. Крупные нарушители – князья часто избегали всякого наказания, так как у короля не было возможности их наказывать. Наказание осуществлялось только тогда, когда король имел поддержку у основной массы князей. Так было, например, в конфликте с Генрихом Львом (1180 г.). Право, в тех случаях, когда оно касалось феодальных магнатов, могло быть реализовано только с помощью силы, в зависимости от реальной политической ситуации.

По общегосударственному плану военной организации феодалы некоторых областей освобождались от участия в общих военных походах и должны были участвовать только в наступательных и оборонительных предприятиях местного значения. Так, все ленники восточнее Саалы участвовали только в войнах со славянами[763]. Вассалы фульдского аббатства обязаны были служить только в границах Тюрингии и Саксонии[764]. Аналогичные привилегии королевская власть выдавала и другим церковным учреждениям.

Некоторые феодальные землевладельцы освобождались от самостоятельного участия в походах и должны были взамен этого предоставлять помощь (adiutorium) другим[765].

Для военных предприятий местного значения в Германии, как и в свое время во Франкском государстве, привлекались обычно только военные контингенты нескольких областей[766].

Мы обрисовали общегосударственную военную организацию. Эта военная организация соответствовала общим интересам немецких феодалов – их внешним агрессивным устремлениям и потребностям обороны. Она создавала своеобразный порядок в общей феодальной анархии. Однако, представление о военной жизни феодального государства было бы весьма неполным, если бы мы опустили внутренние феодальные войны, непрестанно опустошавшие страну и разорявшие трудящееся население. Основная причина этих внутренних столкновений и войн заключалась в стремлении обладавших вооруженной силой феодалов захватить друг у друга земли и различные блага, создаваемые трудом крепостных. Вместе с тем феодальная знать стремилась к установлению своего политического суверенитета и господства, к ослаблению королевской власти и подчинению ее своим узким местным интересам. Таким образом, цели этих внутренних войн ничем по существу не отличались от целей внешних агрессивных феодальных войн. Это тем более очевидно, что внутренние войны иногда переплетались с внешними. Так было, например, во время венгерских вторжений 953 – 955 гг. По своим масштабам некоторые внутренние войны не уступали внешним. Многочисленные восстания и военные столкновения при Генрихе IV даже превосходили внешние военные предприятия этого короля.

Описание бесконечных феодальных военных столкновений и смут не представляет какого-либо научного интереса. Для историка важно проследить тенденцию этой перманентной внутренней феодальной анархии: кто и против кого воевал, к каким результатам приводили внутренние феодальные столкновения.

Феодальные смуты имели свою закономерность[767]. В конце IX, начале X в. чаще всего происходили военные столкновения между отдельными магнатами в областях (во Франконии между Конрадинерами и Бабенбергами[768], в Тюрингии между Попонами и Эгионами[769], в Баварии – между Лиутпольдингами и Арибонами, в Саксонии между Лиудольфингами и соперничавшими с ними фамилиями[770]. В ходе этой борьбы наиболее могущественные династы укрепили свое положение в областях и создали сравнительно сильную герцогскую власть. На базе герцогств строилась теперь вся общегосударственная организация. С упрочением королевской власти при Саксонской династии началась постоянная борьба королей с герцогами. Внутренние смуты X в. в своем большинстве представляли восстания герцогов и крупной знати против монархии.

В XI в. все большее политическое значение приобретала крупная светская и церковная знать, начинавшая превращаться в территориальных князей. Эта знать вела совместную борьбу с королевской властью и в то же время непрестанно вступала во взаимные столкновения из-за расширения своих территориальных владений. Начиная с XII в. столкновения между растущими территориальными княжествами приобретали все более широкие масштабы.

Таковы основные линии развития внутренней анархии. Но кроме этих крупных столкновений феодальные будни были еще наполнены непрекращающимися грабительскими действиями рыцарей. В XI в. страна покрылась бургами, из которых рыцари непрестанно предпринимали свои разбойничьи набеги[771].

Источники ярко рисуют грабежи и опустошения, которыми сопровождались внутренние феодальные войны. Эти опустошения являлись не эксцессами, а методом ведения войны. Опустошить владения противника – означало нанести ему военный удар. Выражение «вторгнулся в его земли и начал их опустошать» (vastare) было обычным выражением, обозначающим военные действия[772]. Так поступали простые феодалы при нападении на владения своих противников[773], так поступал король по отношению к своим внутренним врагам; тем же отвечали королю князья в войнах с ним[774].

Во времена последних двух королей Салической династии и в последующие десятилетия отдельные могущественные князья стояли уже на одну военную ногу с королями. Они вели с королями войны как равные с равными, нападали на них, преследовали, заключали с ними мир и т. п. Так вел себя, например, Лотарь Суплинбургский в последние годы царствования Генриха V. Он взял Мюнстер и изгнал поставленного императором епископа, посадив вместо него своего ставленника[775]. Когда император двинулся на подавление восстания голландского графа, он напал на императора с тыла. Император вызвал его на сейм для суда, но он туда не явился. Все эти, с точки зрения официальной феодальной юстиции, преступные действия против короля (reus majestatis)[776], оставались совершенно безнаказанными. После смерти Генриха V князья единогласно избрали Лотаря в короли. Во времена Лотаря III столь же, если еще не более независимо, вели себя Конрад и Фридрих Штауфены.

Движение за внутренний мир. Непрекращающиеся войны и грабительские нападения приносили опустошения и разруху. «По всей Германии не прекращаются внутренние раздоры, в то время, как внешние войны совсем уже прекратились. Повсюду свирепствуют разбойники, именующие себя рыцарями; они нападают на деревни и церкви, грабят дома крестьян и отнимают все их имущество, а тех, у кого нечего взять, ради потехи подвергают жестоким пыткам»[777].

От этой анархии больше всего страдали трудящиеся массы, которые оказывались не в силах защитить себя от разбойников. Но, вызываемые ею опустошения причиняли ущерб и феодальным землевладельцам, особенно церковным, которые больше подвергались нападениям со стороны, чем сами нападали на других.

Поэтому вполне закономерно, что церковные феодалы вместе с королевской властью и другими крупными феодальными землевладельцами начали принимать меры с целью прекращения феодальной анархии и установления внутреннего мира или хотя бы временного перемирия. Это движение было возглавлено королевской властью, которая выполняла еще в тот период и в Германии роль «представительницы порядка в беспорядке». Королевскую власть поддерживали в этом деле не только некоторые слои феодалов, но и все прогрессивные элементы, образующиеся под покровом феодального общества, как в городе, так и в деревне. (Это особенно) отчетливо проявилось в поддержке горожанами и крестьянами Генриха IV в его войнах с князьями и избранными ими антикоролями).

Однако приписывать высшей государственной власти в Германии особые заслуги в борьбе с феодальной анархией за сохранение внутреннего мира в стране, как это делает, например, Г. Гирш[778], нет никаких оснований. Деятельность королевской власти в этом направлении, как мы дальше увидим, была недостаточно последовательной и мало эффективной. В этом, правда, нельзя винить саму по себе королевскую власть: успех ее деятельности зависел от условий внутренней централизации государства.

Борьба королевской власти против феодальной анархии началась уже в X в.[779]. В XI в. появляются отдельные соглашения о сохранении мира, заключаемые князьями под руководством королей на короткие периоды. При Генрихе II было заключено в Мерзебурге соглашение сроком на 5 лет[780]. На Констанцском синоде в 1043 г. было принято общее постановление о соблюдении мира[781]. При Генрихе IV и Генрихе V заключались неоднократно соглашения о мире в отдельных областях государства: в Трирском архиепископстве (1063 г.)[782], в Тюрингии (1070 г.)[783], в Саксонии (1079 г.)[784], в Кельнском диоцезе (1083 г.)[785] в Майнцском диоцезе (1085 г.)[786] и во Франконии (1085 г.)[787], в Швабии (дважды – 1093 и 1104 гг.)[788], в Баварии (1094 г.)[789], в Констанцском диоцезе (1105 г.)[790]. Несколько раз принимались постановления о соблюдении мира в целом в государстве. При Генрихе IV такие постановления выносились в 1099 и 1103 гг.[791], при Генрихе V в 1121 и 1125 г.[792]. В последующий период подобные постановления тоже принимались неоднократно. Следовательно, недостатка в соглашениях и постановлениях о соблюдении внутреннего мира не было. Эти соглашения и постановления объявлялись под присягой[793] и за нарушение их, кроме светского наказания, угрожало еще и наказание церкви[794]. Но угрозы мало действовали.

Постановления и соглашения о «божьем мире» (Treuga Dei) запрещали в объявленные дни перемирия и во время действия общего божьего мира убивать людей, нападать на церкви и частные дома, грабить людей дома и в дороге, похищать и насиловать женщин, заниматься кражами и поджогами и пр. Особая защита объявлялась для находящихся в дороге купцов и работающих на полях крестьян (Mercatoribus transeuntibus et agricolis dum operantur in agris)[795]. В некоторых постановлениях о мире, как например в Кельнском, Бамбергском и Эльзаском[796] дается подробный перечень возможных случаев нарушений мира и соответствующих мер наказания. Эти постановления напоминают собой своеобразные судебники. Против нарушителей мира, согласно этим законам, должны были применяться весьма жестокие меры наказания – смертная казнь, выкалывание глаз, отсечение рук и ног и т. п. В постановлении Генриха IV о мире от 1103 г.[797] говорится: «Пусть никто не вторгается в чужой дом, не грабит и не поджигает, не захватывает за долги, не ранит, не калечит и не убивает. Если же кто это сделает, пусть будет лишен глаз или руки. Если кто защищает насильника, наказывается тем же. Если преступник укроется в крепость, крепость осаждается в течение трех дней и затем подлежит разрушению. Если укроется от преследования, теряет все имущество: бенефиции переходят сеньору, аллод – родственникам. Если кто совершит кражу на 5 и больше солидов – теряет глаза или руку, если меньше 5 солидов – лишается волос, наказывается розгами и возвращает украденное. Если преступление совершат трое, наказываются тем же по жребию».

Согласно постановлению о «божьем мире» в Трирском диоцезе (1063 г.?)[798], нарушители мира подлежали изгнанию на 30 лет и церковному отлучению. В Эльзасском соглашении о мире нарушителям угрожала смертная казнь[799]. Для преследования нарушителей мира и осады крепостей, в которых они укрывались, мобилизовалось все население округи[800].

Анализ постановлений о мире показывает, что все эти мероприятия были направлены не столько против крупных нарушителей мира – феодалов, ведших официально внутренние войны и грабивших беззащитных людей, сколько против мелких нарушителей – воров и разбойников. Некоторые постановления явно направлены против низших слоев и преследовали цель их обуздания. Это особенно заметно в постановлении для Кельнского диоцеза (1083 г) и дублирующем его Бамбергском пакте (1085 г.). Феодалы, нарушавшие мир, и убивавшие массу людей, подлежали изгнанию и теряли свои бенефиции, сервы же за убийство – обезображивались, а за ранение лишались руки[801]. Эти меры не столько пресекали разбой, сколько устрашали крепостных, сопротивлявшихся феодалам. Ту же цель преследовали запреты ношения оружия. Феодалов они касались в весьма незначительной степени[802] – крестьян – в самой категорической форме. В законе Фридриха I о сохранении мира от 1152 г. крестьянам строжайше запрещалось носить оружие. Осмеливавшиеся носить копье, меч или другое какое-либо вооружение, лишались его или должны были уплатить высокий штраф[803]. Так под видом борьбы против нарушителей мира государственная власть лишала крестьян права иметь оружие и использовать его против феодальных господ. Этим она делала крестьян еще более беззащитными перед лицом разбойничающих феодалов. Все эти факты говорят о том, что феодальный «божий мир» диктовался отнюдь не соображениями «защиты слабых» и охраны благосостояния трудящихся масс[804]. Наоборот, «божий мир» диктовался заботами крупных феодалов о их собственном благополучии.

Меры, предпринимавшиеся против феодальной анархии и разбоя, не были и не могли быть эффективными. Они обходились и нарушались феодалами, которые не могли жить в мире друг с другом. Выше мы приводили свидетельство хрониста Эккегарда о разбоях и грабежах, чинимых рыцарями. Это свидетельство относится к 1123 г., т. е. ко времени, когда было уже принято ни одно решение о соблюдении мира (последнее в 1121 г. во Вюрцбурге).

Королевская власть оказывалась бессильной в борьбе с нарушителями мира. Когда Генрих IV предпринял в 1104 г. поход против графа Дитриха (Саксония), нарушившего постановление о мире от 1103 г., он, не добившись никаких положительных результатов, вынужден был прекратить действия и начать войну против восставших князей, возглавляемых его собственным сыном Генрихом V[805]. Вместо укрощения нарушителей мира, началась новая феодальная смута.

Королевская власть в Германии не могла ликвидировать феодальной анархии и укрепить политическую централизацию. Население вынуждено было приниматься за самозащиту. В XII – XIII вв. в городах и отдельных областях возникают союзы для охраны мира.

Более успешно мероприятия по установлению мира проводились в отдельных территориальных владениях, внутри которых анархия была позже совсем ликвидирована. Однако войны в стране не прекращались. Они начинали все более походить на войны между государствами.

Мы подробно ознакомились с системой общегосударственной организации и с ее изменением в течение изучаемого периода. Для полноты представления об эволюции феодального государства необходимо проследить еще изменения областного и местного государственного устройства и развитие частной вотчинной власти. Рамки настоящей работы не позволяют сделать это с необходимой обстоятельностью, и мы ограничимся только самой общей характеристикой[806].

Система организации государственной территории в Германии в изучаемый период включала в себя, с одной стороны, вотчинные политические образования, и, с другой стороны, областные и местные территориальные объединения, унаследованные от раннефеодального периода. К первым принадлежали многочисленные вотчины и поместья, располагавшие большим или меньшим объемом судебной, административной, фискальной и военной власти, ко вторым – герцогства, графства (в том числе маркграфства и пфальцграфства) и сотни.

Понять существо политической раздробленности Германии IX – XI вв. и выяснить тенденции в ее развитии можно только на основе изучения как племенных областей (герцогств), так и местных вотчинных образований. Следует иметь в виду, что эволюция племенных областей и вотчинных образований совершалась в разных направлениях. Если племенные герцогства в ходе экономического и политического развития разлагались и растворялись в этническом, территориальном и политическом отношении, то вотчинные политические образования, наоборот, в ходе этого развития укреплялись и консолидировались. Наиболее могущественные из них явились яри новых экономических и политических условиях основой образования территориальных княжеств.

Герцогства. Существо герцогств как политических образований (X в.) может быть понято только при всестороннем их изучении, при учете их этнической и территориальной обособленности. Герцогство того времени это племенное княжество. Его население было этнически однородным и обособленным от населения других герцогств, его территория замыкалась этническими границами и была отделена от территории других племенных герцогств. Политическая организация герцогства создавалась не сверху королевской властью и не для нужд общегосударственного судебно-административного управления, а в самом герцогстве, как результат его самоопределения. Как и в государстве в целом эта организация состояла из двух основных органов – монархической власти герцога и собрания знати племенного герцогства. Оба эти органа осуществляли высшую политическую, военную и судебную власть в области.

Герцог был крупнейшим землевладельцем в племенной области[807]. Однако его герцогская власть определялась, по крайней мере в первый период после восстановления герцогств (X в.), не столько тем, что он был крупным вотчинником, сколько тем, что он представлял в политическом и военном отношении данную племенную область и выражал общие интересы феодальной знати этой области. Важнейшей функцией герцога являлось военное предводительство ополчением всей племенной области.

Король, прибывая в герцогство, непосредственно осуществлял здесь высшую государственную и судебную власть и возглавлял знать области в ее общем политическом собрании. При этом он как бы уподоблялся герцогу и заменял на время его власть.

Характерно, что сама королевская власть в этот период рассматривалась как высшая государственная власть не в стране вообще, а над отдельными племенными областями. Германский король – это король франков, баваров, саксов. Некоторые слабые короли начала X в. именовались королями только отдельных племенных областей. Так, Конрада I называли королем франков. Фактически его власть и не выходила за пределы герцогства Франконии. Генриха I именовали королем саксов и франков.

С разложением племенных областей и с успехами процесса ассимиляции их населения в единой немецкой народности, племенные герцогства исчезали. Однако герцогства как составные части Германского государства продолжали существовать. Оставалась власть герцогов, осуществлявшая определенные военные, судебные и административные функции в данной области[808].

Но теперь герцог был уже не племенным князем, а просто крупнейшим династом вотчинником. Некоторые племенные герцогства, сохраняя свои старые названия, превратились фактически в крупнейшие территориальные княжества (Бавария, Саксония).

Разложение системы областных графств. Если герцогства представляли старинные племенные княжества, которые королевская власть стремилась превратить в административные области в рамках общей государственной организации, то графства являлись с самого начала судебно-административными округами, созданными для нужд этой общей государственной организации. Территориальной основой графств служили старинные германские области – Gau.

Во Франкском государстве существовала система областных графств. Эта система сохранялась некоторое время и в Германском государстве. Графы были должностными лицами государства, а графства – судебно-административными округами, в которых графы исполняли свои функции. К концу X в. эта система областных графств в основном уже разложилась. Графства из сплошных судебно-административных округов превратились в территориальные комплексы и отдельные пункты, над которыми еще сохранялась судебная и фискальная власть графов или отдельная от вотчинной графская юрисдикция; графы из государственных должностных лиц стали наследственными владетелями. Этот процесс разложения системы областных графств, основанных на административно-должностном принципе, протекал не равномерно и не с одинаковой интенсивностью на всей территории Германского государства. На Нижнем Рейне он совершался значительно интенсивнее, чем, например, в Баварии и в других восточных областях. Королевская власть временами проявляла стремление задержать разложение системы должностных графств. Так, например, Конрад II внушал графам, что они являются должностными лицами государства, «которым поручено управление провинциями»[809]. Генрих III тоже проявлял подобное отношение к графам. Однако, это не могло помешать разложению старой системы графств, которое было таким же закономерным явлением, как и рост частного феодального землевладения и усиление вотчинной власти. Причина упадка и разложения старой системы графств состояла в том, что графу как должностному лицу государства было уже некем управлять, некого судить. Свободное крестьянское население, находившееся прежде в государственном подданстве и под юрисдикцией графа, стало крепостным и оказалось под юрисдикцией вотчинника-иммуниста. Графу это население стало или совсем неподсудным, или зависело от его судебной власти в самой минимальной степени.

Но дело было не только в этом: сама графская власть становилась вотчинной, и граф осуществлял эту власть не от имени государства, а от своего собственного имени. Графские функции становились владельческими правами графа, а фискальные поступления от реализации этих прав – его собственностью. При таком положении вещей было вполне естественным стремление крупных феодальных землевладельцев завладеть графствами (т. е. графскими правами) для увеличения своей феодальной собственности и вотчинной власти. Столь же естественной была и раздача королем «графств» (графских прав) церковным и светским феодалам.

Разложение системы областных графств как государственных судебно-административных округов, будучи обусловлено ростом феодального землевладения и вотчинной власти, само являлось в некотором смысле источником дальнейшего развития этой власти и превращения ее в территориальную власть. Приобретение крупными землевладельцами графских прав над территорией своих вотчинных владений, и тем более над территорией, выходившей за пределы этих владений, делало их прямыми или верховными собственниками всей данной территории, не знающими над собой никакой другой власти, кроме номинальной власти короля – их феодального сюзерена, и превращало их тем самым в территориальных князей.

В такой именно, а не в иной связи находился процесс образования территориальных княжеств с разложением системы областных графств как государственных судебно-административных округов[810].

Раньше областных графств разложилась государственная сотенная организация. Ее поглотила вотчинная власть посредством присвоения низшей (сотенной) юрисдикции.

Рост вотчинной власти. Существо изменения государственного устройства при переходе от раннего феодализма к феодальной раздробленности заключалось в том, что политическая, судебная и военная власть от государственных публичных органов переходила к органам частной вотчинной власти, а сами государственные публичные органы приобретали частно-вотчинный характер. Однако при этом не разрушалась до конца сложившаяся прежде единая государственная организация. Государственные образования раннефеодального периода, как и лежавшие в их основе территориальные общности, продолжали существовать. Изменилась только их политическая структура: место государственных судебно-административных областей, округов и местных общин (сотен, деревень), которые строились на базе догосударственной территориальной организации, заняли вотчины, образовавшиеся на основе феодального землевладения. Вотчины, которые располагали властью над населением в силу его поземельной и личной зависимости, увеличивали все более свои судебные, полицейские, фискальные и военные права посредством получения королевских иммунитетных пожалований и полномочий или просто в явочном порядке и принимали на себя функции государственных областных и местных подразделений в сохранившейся общей государственной организации.

Вотчинная власть не являлась порождением IX – X вв. Она существовала и раньше; она была всюду, где только имелась собственность на людей. Власть господина над рабами, литами и колонами в раннефеодальном франкском государстве VI – VIII вв. была не менее полной, чем власть над ними в X – XI вв. Но в тот период в обществе было еще много свободного населения, не знавшего над собой никакой частной власти и подчинявшегося только государственным публичным органам. Прямая государственная зависимость основной массы населения и составляла основу существования всей системы раннефеодальной государственной организации.

С втягиванием патриархально свободного крестьянства в производственные отношения феодального общества и с закрепощением свободной крестьянской личности почти вся полнота власти над трудящимся населением перешла от государственных органов к органам вотчинной власти феодальных землевладельцев. В связи с этим пришла в упадок раннефеодальная государственная организация с ее публичной политической и судебной властью и соответственно усилилось могущество крупных феодальных вотчин.

Однако, вотчинная власть феодальных землевладельцев даже в отношении лично крепостного населения не была полной и безраздельной; высшая юрисдикция и некоторая доля фискальных поступлений с крепостных принадлежали так или иначе органам общегосударственной власти.

В условиях сложившегося феодального строя с натуральным характером хозяйства (в Германии – период с X по XII в.) вотчинные органы осуществляли почти всю власть по непосредственному принуждению и обузданию крестьян. Каждый крупный феодальный собственник имел в своем распоряжении аппарат принуждения из министериалов и вассалов, вполне достаточный, чтобы заставить крепостных выполнять феодальные повинности и чтобы подавить сопротивление крестьян феодальной эксплуатации. При таких условиях обращаться за помощью к королю и его общегосударственным принудительным органам у вотчинников не было особой надобности. Полученный от короля иммунитет или присвоенная самочинно высшая юрисдикция делали вотчинную власть вполне способной выполнять государственные функции. За общегосударственными органами оставались при этом функции арбитра в столкновениях между феодальными землевладельцами и оказание помощи феодалам в тех случаях, когда сопротивление крестьян не могло быть подавлено силами отдельных вотчинников.

В Германии, по причинам, о которых речь была выше, эти органы были тогда более сильными, чем во Франции. Им приходилось не только выполнять внешние государственные функции (организация завоевательных и оборонительных военных предприятий), но и осуществлять фискальную, полицейскую и судебную власть над теми категориями населения, в эксплуатации которых принимала участие общегосударственная власть.