"Исследование по истории феодального государства в Германии (IX – первая половина XII века)" - читать интересную книгу автора (Колесницкий Николай Филиппович)

Положение королевской власти

Начнем с общей характеристики положения королевской власти в Германии в X – XII вв. и постараемся выяснить, какими средствами политического, юридического и хозяйственного характера она располагала для проведения своей общегосударственной политики.

Королевская власть выполняла роль центрального органа феодального государства и осуществляла важнейшие политические функции по объединению усилий всех феодалов страны для организации их классового господства, завоевания новых земель и охраны своих владений.

В раннефеодальный период политическое господство почти полностью осуществлялось органами королевской власти. Графства, сотни и местные общины входили всецело в административно-судебную систему единой государственной организации, возглавляемой королем. Но эта система была нарушена уже в Каролингской империи. В государстве образовались иммунитетные сеньории с их автономными судебными и административными органами. С течением времени эти сеньории все более усиливались и расширяли сферу своей юрисдикции, в то время как органы, непосредственно подчиненные королю, суживали объем своих государственных функций. Более того, областные и местные органы королевской власти сами превращались в сеньории, и их связь с королем приобретала характер слабой вассально-ленной зависимости. Дело шло к тому, что вместо прежней единой судебно-административной организации государства создавалась система полуавтономных вотчин-сеньорий, возглавляемых верховным сюзереном – королем. Сама королевская власть все более приобретала черты сеньории и управляла не столько страной, сколько доменом.

Однако монархия не потеряла всех своих прежних прерогатив и не выродилась в простую вотчинную власть. Она сохранила за собой положение верховного государственного органа и функцию единой объединяющей и связующей политической силы. В Германии, по мере развития территориальных княжеств, королевская власть все более приобретала характер федерального центра, но в изучаемый период она все еще оставалась централизующим пунктом, не только объединяющим, но и подчиняющим все прочие органы государственной власти на территории всей страны. Это подчинение приобретало те формы, которые в данных условиях были реально возможны, – формы вассально-ленной зависимости. Подчиненность областных и местных органов власти королю выражалась в том, что они получали от королевской власти свои полномочия. Сфера графской власти, территория иммунитета, округ банна, фогство рассматривались, по крайней мере в первые сто пятьдесят – двести лет после выделения Германии из Каролингской империи, как элементы единой государственной организации, возглавляемой королем.

В чем же скрывались причины того, что королевская власть не потеряла своего общего значения и не превратилась в обычную вотчинную власть крупного феодального землевладельца – короля? Ответ на этот вопрос не может быть найден в области рассмотрения одних только вотчинных отношений. Его следует искать во взаимоотношениях феодалов всей страны и в общем направлении государственного развития.

Дробление политической власти в феодальном обществе еще не означало дробления страны и обособления населения отдельных вотчин и областей. Экономические связи и общение не прекращались, а, наоборот, имели тенденцию к усилению и росту. Этническая общность развивалась в том же направлении. В этих условиях только одна королевская власть, выполнявшая роль общего политического центра страны, могла выражать прогрессивные тенденции политического развития. На ее стороне находились все прогрессивные элементы феодального общества. Вот причины, по которым королевская власть во все периоды феодальной раздробленности сохраняла за собой функции единого политического центра. Не приходится доказывать, что единство в государстве создавалось не самой монархией, а страной. Монархия только политически выражала это единство и придавала ему соответствующую юридическую форму.

Положение королевской власти в Германии в IX – XII вв. характеризуется значительными особенностями, о которых мы уже говорили выше.

Предпосылки, определившие эти особенности германской монархии, скрывались в сравнительно медленном темпе формирования феодальных отношений в Германии и в своеобразной форме этих отношений. В облике германской монархии IX – XII вв. были воплощены, с одной стороны, черты, характерные еще для раннефеодального государства, и с другой стороны, те черты, в которых проявлялись специфические особенности германского феодализма этой ранней эпохи.

Положение феодального государства во многом определялось сложившимися в среде господствующего класса феодальных землевладельцев экономическими и политическими взаимоотношениями. Эти взаимоотношения в данный исторический период выражались в системе вассально-ленной зависимости. Они образовались на базе феодальной собственности и служили формой распределения этой собственности в среде эксплуататорского класса. Исторически им предшествовали дружинные отношения (вассалитет без ленов). Переход от дружинного быта к вассально-ленным отношениям в юридическом смысле представлял собой изменение связей зависимости, придание личной зависимости вещного (ленного) характера[173]. По существу за этим скрывались глубокие социальные перемены – изменение способа эксплуатации непосредственных производителей и форм присвоения прибавочного продукта.

В раннефеодальный период, когда большая часть непосредственных производителей представляла еще людей лично свободных, располагавших собственностью и подвластных только государству, присвоение значительной доли прибавочного продукта осуществлялось государственной властью и члены эксплуататорского класса получали его через посредство государства в виде вознаграждения за службу (большей частью в натуральной форме).

С оформлением феодальных производственных отношений и установлением частной власти над населением эксплуатацию начали осуществлять непосредственно сами феодальные землевладельцы. Отношения собственности и присвоения в среде эксплуататорского класса строились теперь в форме распределения прав владения землей и крепостными.

Таким образом, основой ленной системы и предпосылкой ее оформления явилось образование отношений феодальной собственности. Но и сама система бенефициев-ленов в известной мере ускоряла оформление этих отношений: в качестве бенефициев нередко раздавались государственной властью и такие земли, которые рассматривались до тех пор как собственность населяющих их крестьян. Такое положение особенно характерно для областей, завоеванных Германским государством.

Буржуазная историография считает вассально-ленную систему основной чертой феодального строя. Даже те из буржуазных историков, которые вынуждены считаться с «экономическими» и «социальными» факторами, самым характерным для феодализма признают все же вассалитет – «перерыв» отношений непосредственного государственного подданства и замену их вассальными отношениями. Феодальное государство, по их мнению, это ленное государство (Lehenstaat)[174] – эрзац настоящего государства. Незавершенность вассалитета они объясняют незавершенностью «феодализации общества». Если в феодальном государстве не все укладывалось в юридические рамки ленного устройства, как это было, например, в Германии, то они склонны объяснить это тем что феодализм не уничтожил до конца государство и оставил место для «чисто государственных отношений»[175]. Наиболее признанное в современной немецкой буржуазной историографии определение феодализма, данное О. Гинтце в его академической речи «Wesen und Verbreitung des Feudalismus»[176], считает главным и определяющим в феодализме «Образование и обособление военного сословия господ, связанного внутри отношениями верности и личной зависимости». Наличие организованного на иерархических началах сословия господ определяло, по мнению Гинтце, все другие стороны феодального строя. К. Миттайс характеризует ленную систему, как положительно повернутый феодализм»[177].

По мнению буржуазных немецких историков, система бенефициев возникла в результате изменений в военном деле и военной организации государства[178]. Постепенно бенефиции и связанные с ними вассальные отношения проникли в область социальной и политической жизни. Принципы вассально-ленных отношений воплотились в государственном устройстве: король из государя превратился в верховного сюзерена, государственные должностные лица стали вассалами соответствующего их должности ранга, а их должности – ленами. Государственная и военная субординация превратилась в военно-феодальную иерархию.

Движущей силой всех этих преобразований буржуазные историки считают не изменения в материальных, имущественных отношениях (о чем они, по существу, вопроса и не ставят), а проникновение в государственный строй новых юридических принципов, новых правовых понятий и т. п.

Строй «ленного государства» (Lehenstaat) противопоставляется здесь строю предшествовавшего ему государства, а также строю «современного» (т. е. абсолютистского и буржуазного) государства, основанных на принципах общего государственного подданства (нем. Untertanenverband). По мнению буржуазных историков, развитие феодализма привело к разрушению старых основ государственного подданства, распадению государства, раздробленности и анархии. Выход из этого положения скрывался в «конструктивном» применении к государственному устройству принципов, созданных самим феодализмом – принципов вассально-ленной зависимости и сюзеренитета. Современная буржуазная историография особое внимание обращает именно на эту сторону вопроса – на «конструктивную» роль вассально-ленных отношений «в строительстве государства»[179]. Дальнейшая судьба феодального государства зависела, по концепции этих историков, от возможности «положительного приспособления» принципов вассально-ленных отношений для укрепления центральной государственной власти. На этой основе якобы в дальнейшем и происходила ликвидация самой ленной системы и были созданы основы «современного» (централизованного) государства.

Таким образом, эти историки пытаются найти ответ на вопрос о судьбе «ленного государства» в самих ленных отношениях, а не в том, что определяло и обусловливало эти отношения.

Но решение проблемы невозможно найти в юридической области. Его нужно искать в области экономических отношений. За исходный пункт следует принимать не правовые или политические отношения в среде феодалов, а реальные имущественные отношения между ними, сложившиеся в конкретных исторических условиях общественной и государственной жизни.

Прежде чем ленные отношения стали формой государственного устройства, они уже служили выражением экономических, имущественных связей в среде господствующего класса феодальных землевладельцев. Объективная основа ленных отношений скрывались в феодальном землевладении и в условиях феодальной эксплуатации. Феодальные землевладельцы на данной стадии развития феодализма не могли иначе строить своих взаимоотношений, как только в форме вассалитета.

Бенефиции (лены) не потому существовали в Германии в X – XII вв., что их «изобрели» франкские правители, а потому, что они являлись наиболее подходящей формой владения и совладения феодальной собственностью при сложившихся исторически отношениях. В бенефиции превращались все объекты феодальной собственности, все, что могло приносить феодальную ренту, а также и сама рента. В бенефиции превращались и аллоды.

Именно по той же причине в бенефиции превратились и государственные должности. Эти «должности» давали феодальную ренту и, подобно земле с крепостными, превращались в феодальную собственность[180]. А превратившись в собственность, они тем легче становились владениями (бенефициями-ленами). Роль центральной государственной власти была при этом большей частью активной. Ведь королю было значительно выгоднее сохранить за собой верховное сюзеренное право на эти должности, нежели допустить полное их отчуждение в собственность «должностным» лицам (в этом основа пресловутого «отчуждения верховных прав (Hoheitsrechten). При данных условиях вассалитет казался „спасением“ для государственной власти. Он служил средством сохранения хотя бы относительного государственного единства (так. наз. „положительно-примененный феодализм“ по Г. Миттайсу).

При наличии различного рода особенностей в развитии феодального общества теоретически возможны и другие формы отношений. В исторической действительности они имели место в отдельных странах Европы и Азии. В одних условиях возможен был более последовательный вотчиино-аллодиальный строй, в других – более строгое и централизованное ленное устройство. Все зависело от характера феодального производства, особенностей производственных отношений и способа эксплуатации непосредственных производителей, а также и от своеобразия политических отношений в стране. Юридическое оформление ленного устройства в значительной степени зависело от форм предшествовавших отношений в среде господствующего класса (своеобразие дружинного быта и форм личной зависимости) и особенностей права.

Перейдем к характеристике государственной системы вассально-ленных отношений в Германии с конца первой половины IX в. до середины XII в. и проследим, как происходило в общих чертах превращение государственной территориальной организации в систему государственных ленов.

После Верденского раздела в «Восточнофранкском» государстве сохранялась каролингская административная система. В эту систему успели уже проникнуть вассально-ленные отношения, хотя и в меньшей степени, чем в Западно-франкском государстве. Дальнейшие преобразования должностной системы в ленную совершалось весьма медленно и окончательно завершилось только при Штауфенах. В первое время заметно даже ослабление этого процесса. Г. Миттайс считает, что имела место остановка, длившаяся вплоть до правления Конрада II[181].

При суждении о ленном характере должностной системы не следует исходить из одних только формальных признаков – официального определения должностей как бенефициев, а их владетелей как вассалов. Наследственная «должность», владетель которой связан с главой государства только формально и деятельность которого почти не контролируется, – это уже не должность, а в лучшем случае лен.

Сложнее всего определить положение герцогств. Возродившаяся в конце IX в. герцогская власть в первый период, по крайней мере до Оттона I, не носила ленного характера. Герцоги, по существу, не были и должностными лицами. Они представляли собой самостоятельных племенных князей. Правда, Видукинд сообщает, что баварский и швабский герцоги приносили вассальную клятву Генриху I[182]. Но по всей ситуации можно заключить, что в подлинном смысле вассалами короля они не были.

Оттону I все герцоги присягнули как вассалы, «положив свои руки в его руку и обещав свою верность и помощь против всех его врагов», сразу после его выборов в короли[183]. Оттон I, по крайней мере во второй половине его царствования, располагал герцогствами больше, чем бенефициями или ленами. Он превратил их фактически в должностные объекты – отнимал и жаловал по своему усмотрению. Никакой Lehenzwang тогда еще не действовал, король мог держать герцогства в своих руках, дробить их, передавать во временное управление епископам и т. п. При слабых королях герцоги приобретали фактическую самостоятельность и освобождались не только от должностной, но и от ленной зависимости. Вообще, как правильно признает Миттайс, в отношениях короля с герцогами решающую роль играло не право, а сила[184]. Следует только прибавить, что это характерно не только для отношений герцогов с королем, но и для отношений вассалов с сеньорами вообще.

Положение князей в государстве становилось все более прочным. Борьба с папством за инвеституру заставляла императоров искать поддержки у князей Германии за счет уступок в области ленной зависимости. В Вормском конкордате Генрих V вынужден был дать князьям обязательство возвратить все лены и имущество, отнятые им у его противников в период смут[185].

С оформлением при Фридрихе I имперских княжеств, в состав которых вошли прежде всего герцогства, в ленном праве появились новые нормы, упрочившие положение князей, – Lehenzwang в отношении короля и запрещение субинфеодации имперских ленов. Согласно первому правилу, король не имел права держать более года и дня незанятым имперский лен[186]. По второму правилу держателям имперских ленов запрещалось без согласия сеньора (короля) передавать эти лены другим лицам[187]. Существовало также правило неделимости судебных ленов, которое распространялось и на имперские лены[188]. Все эти нормы ленного права шли на пользу князьям, но отнюдь не королевской власти. В перспективе князья сохраняли свои лены целыми и неделимыми, а император был лишен возможности собирать высвобождающиеся имперские лены. Конечно, этот невыгодный для королевской власти обычай мог быть отменен королем, если бы у него хватило сил справиться с князьями и если бы в этом он ощущал особую необходимость. Но таких условий в Германии не было.

Решающее значение для переустройства на ленных началах территориальной организации государства имело превращение в лен графства. Деление всей государственной территории Германии IX – X вв. на графства и маркграфства – факт неоспоримый[189]. Превращение всех графств в лены должно было привести к превращению всей областной административной организации в систему ленов. Но в действительности развитие пошло не по этой простой, а но более сложной и запутанной «схеме». Превращение графств в лены и в объект феодальной собственности разлагало всю систему графств, графства могли отчуждаться и концентрироваться в руках отдельных феодальных владетелей. Государство распалось впоследствии не на графства, а на территориальные княжества, поглотившие всю прежнюю систему судебно-административного управления, в том числе и остатки прежних графств.

Превращение графств в бенефиции и лены было длительным процессом, протекавшим в разных областях с разной интенсивностью. В периоды временного усиления королевской власти (при Оттоне I, Конраде II и Генрихе III) делались попытки восстановить должностной характер графств. В одном из дипломов Конрада II о графах говорилось как о должностных лицах короля, которым поручено управлять «провинциями» государства[190]. Но эти слова плохо согласуются с такими общеизвестными фактами, как раздел графства между наследниками[191] или передача графства в собственность с запрещением править им с помощью кого бы ни было, кроме собственных министериалов[192].

В лены превратились также должности сотников (hunne, gograf), шультгайсов, бауэрмейстеров, а также различного рода фогтов[193]. Превращение в лен судебных должностей (а судебными в то время являлись все государственные и почти все частные должности) вовсе не означало прекращения выполнения владетелями этих судебных ленов государственных функций. Все, что они делали прежде, продолжали делать и впредь. Графы-ленники или министериалы владетеля графства по-прежнему осуществляли графскую юрисдикцию над подсудными им категориями населения и собирали пошлины и штрафы. Даже зависимость их судебной деятельности от королевского судебного банна не упразднялась: они должны были получать судебные полномочия непосредственно от короля. То же относилось и ко всем прочим владетелям судебных ленов. Все они, вплоть до бауэрмейстера, получали судебный лен или прямо от короля или от тех, кого король инвестировал (но не ниже), принося при этом судейскую присягу королю (hulden dem na fries marines rechte)[194], кроме той вассальной присяги, которую приносили пожаловавшему им судебный лен. Судебный лен не субинфеодировался дальше третьей руки (начиная от короля)[195].

Существенное различие должностного лена от должности состояло в том, что доходы от лена (они и составляли его объект) поступали не главе государства, а владельцу лена. Но в этом полной определенности не существовало. Обычно казна получала часть доходов от графств вплоть до их окончательного отчуждения.

Таким образом, превращение должностей в лены, явившееся результатом весьма медленного процесса установления фактической наследственности должностей, первое время существенно не изменило сложившейся территориальной организации государства. Но оно создало правовые предпосылки для ее изменения. Раз государственные должности оказались в полном владении и даже в собственности крупного феодального землевладельца, то они могли быть использованы так, как этого требовали его частновладельческие интересы. Собрав публичные «должности» на территории своих владений и даже за границами их, вотчинник становился абсолютным обладателем территории, связанным с верховным главой только слабыми узами вассалитета.

Нам остается еще остановиться на положении королевской власти в связи с развитием ленных отношений. Превратилась ли власть короля в простой верховный сюзеренитет над военно-феодальной иерархией или осталось еще место для неленных (по терминологии немецких буржуазных историков «чисто государственных») отношений? Мимо этого вопроса, поставленного буржуазной историографией, конечно, пройти нельзя. Следует только заметить, что «чисто государственными» отношениями являлись и ленные отношения в системе феодального государства и что феодальное государство в принципе не изменилось от проникновения в его устройство ленных отношений.

Прежде чем перейти к более конкретной характеристике той и другой стороны в характере королевской власти, следует остановиться на том, что мы должны понимать под королевским сюзеренитетом и государственным верховенством. Это тем более необходимо, что буржуазные историки в своих рассуждениях на эту тему не идут дальше формально-юридических разграничений.

Разграничивать верховный сюзеренитет от государственного верховенства безусловно необходимо. Эти различия очевидны как при историческом, так и при логическом подходе. Исторически, до появления вассально-ленных отношений и после их отмирания во главе феодальных государств стояли короли, располагавшие реальной властью над всем или большинством населения, находившемся в прямых отношениях подданства и в административной и судебной зависимости от центральной государственной власти. Логически эти различия не трудно уловить, если посмотреть на положение и роль короля в «ленном государстве», на его отношение, с одной стороны, к вассалам, прямым и соподчиненным, и с другой стороны – к населению всего государства.

Функции короля как главы государства в целом были шире его сеньоральных прав. В юридической форме весьма четко определяет эти функции «Саксонское зерцало». В данном сборнике обычного феодального права король выступает в роли верховного сюзерена по «ленному праву» (см. Lehenrecht) и в роли главы государства по земскому праву (Landrecht)[196]. Кроме того, что он являлся верховным судьей по ленному праву, к которому мог обратиться с жалобой на своего сеньора любой вассал[197], он был верховным судьей по земскому праву. Король мог судить по любому делу, к нему обращались с апелляциями как к верховному судье всей страны[198]. Даже своих прямых вассалов он судил не только по ленному, но и по земскому праву. Король, как глава государства, пользовался особыми регалиями, дававшими фиску доходы сверх поступлений от королевских доменов. Эти доходы представляли собой часть прибавочного продукта крепостных и зависимых крестьян, которые являлись уже не поданными короля, а подданными его вассалов.

Положение короля, как главы государства, в условиях существования ленной системы и сюзеренитета зависело от того, в какой степени эксплуатируемые массы населения подчинялись власти королевских вассалов. Если отдельные сеньоры безраздельно эксплуатировали крепостных деревни и население городов и осуществляли над ними всю юрисдикцию, то, само собой понятно, королевской власти дела здесь не оставалось; ей приходилось удовольствоваться только верховным сюзеренитетом над вассалами. Если же население было неподвластно королевским вассалам, власть над ним осуществлял король. Вот почва для «чисто государственных отношений». Ликвидация вассалитета и сеньората расширяла эту почву.

Как верховный сюзерен, король увенчивал военно-феодальную иерархию (Heerschildordnung)[199]. Положение верховного сюзерена многоступенчатой иерархии оформилось вместе с образованием самой иерархии, то есть не раньше середины XII в. Но верховное распоряжение над вассалами король одинаково осуществлял и в X – XI веках.

Король объявлял военные походы по совету с князьями-прямыми своими вассалами и непосредственно имел дело по линии военного командования только с ними.

Король судил своих вассалов по ленному праву. К нему обращались как к верховному арбитру все вассалы[200].

Отношения всех феодалов к королю строились не на основе подданства, а на началах вассалитета. В непосредственной зависимости от короля находились только князья, державшие имперские лены и приносившие королю вассальную присягу (Mannschaft, fidelitas). Зависимость князей от короля и служба королю определялись ленным правом[201]. Больше положенного обычаем король не имел права требовать от князей. Остальные феодалы непосредственную связь имели только со своими прямыми сеньорами, под командой которых несли установленную общегосударственную службу. На этом была построена вся система военно-ленных отношений.

Характерной особенностью вассально-ленных отношений в Германии была централизация повинностей вассалов при децентрализации их зависимости от высших по иерархии сеньоров. Зависимость вассалов была прямой и непосредственной. Вассал был обязан помогать своему сеньору против всех, кроме короля[202].

Но в обязанностях вассалов первое место занимала государственная служба. Уклонение от этой службы и неуплата военного налога влекли за собой потерю лена[203]. Как своеобразное средство контроля за выполнением повинностей вассалов участвовать в военных походах в Италию Фридрих I ввел обязательную вахту вассалов короля у его палатки в первую ночь на Ронкальском поле[204]. Того же должны были требовать и королевские вассалы от своих вассалов. На принципе государственной военной службы построена вся система «щитов» военно-феодальной иерархии в Германии.

Государственный характер военной службы вассалов в Германии объясняется в значительной мере внешнеполитическими обстоятельствами. Германские феодалы сплачивались для внешнеполитической агрессии для завоевания Италии и славянских земель. В роли главы выступал император, он же верховный сюзерен иерархии щитов. Власть императора получала вследствие этого новые возможности для своего усиления, она распространялась непосредственно на всех вассалов, независимо от их места в иерархии. Германский король несомненно располагал в тот период большей властью над своими подвассалами, чем французский[205].

Все отношения короля с феодалами, как правило, строились на ленных началах. Но отношения короля с остальным населением страны, стоящим за пределами ленной системы, поскольку они имели место, носили невассальный характер. Для населения страны и для сохранения общего единства король оставался в роли единого главы, в роли «представителя порядка в беспорядке» (Энгельс).

Если в заключение охарактеризовать отдельные области государственной организации Германии X – XII вв. с точки зрения ленных отношений, то необходимо сказать следующее: военная организация была уже в X в. построена почти исключительно на ленных началах. Судебное устройство сохраняло в IX – X вв. еще должностные черты, но к концу изучаемого периода оно повсюду приобрело ленный характер. Территориальная организация государства преобразовалась в систему ленов. Королевская власть превратилась в верховный сюзеренитет, но продолжала еще сохранять черты общегосударственного верховенства[206].

Следует иметь в виду, что между ленными и должностными государственными началами противоречий не было. Они вполне совмещались. Это особенно ярко заметно на положении государства при Фридрихе I. Расцвет вассально-ленных отношений совпал с возрождением римского права и усилением должностных принципов в государственном устройстве.

В Германии вассально-ленные отношения и созданная на их основе государственная военно-феодальная иерархия имели свои существенные особенности. Внешне эти особенности проявлялись: 1) в замедленности процесса складывания ленных отношений; 2) в неравномерном течении этого процесса по отдельным герцогствам; 3) в сохранности прежних до-ленных начал в государственном, в частности в областном, устройстве; 4) в сравнительной централизованности системы ленных отношений.

В основе этих особенностей лежали следующие факторы: а) относительно медленный и неравномерный процесс складывания феодальных производственных отношений; б) устойчивость аллодиальной формы крестьянского и феодального землевладения[207]; в) внешняя агрессивность немецких феодалов и успехи агрессивной политики.

Эти особенности и характер дальнейшего экономического развития страны определили собой и формы изживания вассально-ленных отношений в последующий период.

При изучении королевской власти в Германии нельзя пройти мимо вопроса о наследственной и выборной монархии[208]. Но этот вопрос не следует ставить во главу угла и превращать в причину тех явлений в истории феодального государства, с которыми он имеет только внешнюю связь. Наследственность или выборность монархов следует рассматривать не столько как причину, сколько как следствие. Принципы выборной монархии торжествовали обычно в тех государствах, где за власть соперничали многие могущественные феодальные династы; королем при этих условиях мог стать только первый из среды династов по их общему согласию. Строгая наследственность монархической власти укреплялась там, где это соперничество магнатов подавлялось могущественными монархами, обладавшими крупной феодальной собственностью – государственной или фамильной. Правда, в истории известны случаи, когда и слабая монархическая власть была наследственной. Такое положение существовало, например, во Франции в X – XII вв.

Отсутствие соперничества за власть здесь, пожалуй, можно объяснить незначительностью этой власти. У магнатов даже не возникало зависти и притязаний на монарший престол. Существующий порядок, при котором они сами господствовали по-королевски, вполне их устраивал.

В Германии в качестве королей могли упрочиться только первые среди равных – феодальные князья: в первое время – кто-либо из герцогов, позже – кто-либо из владетелей территориальных княжеств. Царствовать и управлять монарх мог только по общему согласию магнатов. Дальше мы увидим, в какой форме выражалось это согласие.

Немецкие буржуазные историки, пожалуй, все без исключения придают огромное значение фактам отсутствия строгой наследственности королевской власти в Германии и недолговечности царствующих династий.

Отстранение от престола ничтожного Карла III и избрание Арнульфа (887 г.) квалифицируется как «немецкая революция, положившая начало истории Германского государства»[209]. Ранняя смерть Генриха VI рассматривается как катастрофа Германского государства, изменившая ход истории Германии[210]. Каждая смена династии оценивается как революция, хотя и не в «современных, а в средневековых масштабах»[211].

Не приходится доказывать, что подобный подход к оценке роли королей и королевской власти имеет мало общего с наукой. Это чистейшей воды субъективный идеализм; он присущ тем, кто считает творцами истории королей и прочих сильных мира сего.

Наш интерес к вопросу о выборности и наследственности королевской власти определяется не стремлением найти в этом факте ответ на вопрос о судьбе немецкого государства, а только стремлением дать свое объяснение самому этому факту. После этого могут быть понятными его политические последствия.

Итак, как же обстояло на самом деле с наследственностью монархической власти в Германии?

Общеизвестно, что со времени Каролингов, называемых немецкими историками «настоящими Каролингами» (echte Karolingen), монархическая власть потеряла строго наследственный характер и сочетала в себе принцип наследственности с принципом избрания.

Последним фактом, демонстрирующим абсолютную наследственность королевской власти, был раздел государства на уделы между сыновьями Людовика Немецкого. Еще при жизни этого короля государство было поделено между тремя наследниками – Людовиком, Карлом и Карломаном. Этот раздел был подтвержден в 876 г., о чем, по словам фульдского анналиста, три брата составили договор на немецком языке[212]. С 897 г. королей, как правило, избирали, хотя избранниками обычно являлись представители царствующих династий. Переход от наследственной к выборно-наследственной монархии явился следствием усиления феодальной знати. Это был период оформления герцогской власти, время борьбы и соперничества магнатских фамилий. Королевская власть с 911 г закрепляется за могущественными герцогскими династиями – на короткое время за Конрадинерами, затем на столетний период за Людольфингами и после них на столетие за франконской династией, которую, в свою очередь, сменила династия швабских герцогов Штауфенов.

Наличие династий и их почти непрерывное царствование свидетельствуют о том, что в формальном смысле трон был наследственным; в пользу этого говорят также факты избрания на смену вымерших династий их боковых родственников. Так было в 1002 г. с избранием Генриха II[213] и в 1024 г. с избранием Конрада II. Родственные связи существовали и у Штауфенов с Салийцами. Но для вступления в управление государством необходимо было избрание. Оно было обязательным не только для королей новых, но и для королей царствующих уже династий. Избрание являлось актом признания со стороны тех, в чьих интересах должен был управлять получающий корону монарх. Династическое право на престол рассматривалось официальной доктриной как право быть избранным. Принцип выборности признавался в качестве правила и самими королями. Оттон I в одной из своих грамот писал: «Если кто-либо из нашей династии будет занимать королевский престол, пусть владеет этим монастырем (Кведлинбург); если же будет избран в короли кто-либо другой, пусть за ним тоже остается это право»[214].

Сочетание наследственности и выборности проявлялось в наличии двух различных актов – акта назначения царствующим королем преемника (designatio) и акта избрания его князьями в короли. Король предназначал с ведома и согласия знати своего преемника[215], чтобы передать ему престол как фамильное достояние, князья выбирали себе в короли предназначенного к царствованию отпрыска династии и вручали ему тем самым власть над собой[216]. По словам хрониста Регино, «магнаты и оптиматы избирают и ставят над собой королей»[217].

Писатели и официальные источники называют князей, избирающих короля, «народом» (populus). Но при конкретном определении состава этого «народа», они перечисляют только отдельные группы крупных феодалов – прелатов церкви, располагавших первыми голосами при выборах, герцогов, маркграфов, графов и прочих представителей светской знати[218]. Некоторые писатели говорят прямо об избрании короля князьями, не прикрывая феодальной знати наименованием народ («populus»). Так, Випо называет избирателями только прелатов и светских князей и характеризует избрание ими короля как обычный способ замещения престола[219]. Оттон Фрейзингенский говорит об этом еще с большей определенностью: «Королей ставят посредством княжеского избрания»[220].

О роли народа в возведении на престол королей мы можем судить по рассказу Видукинда об обряде избрания и провозглашения королем Оттона I. Когда прелаты и светские князья избрали Оттона I в короли, архиепископ представил новоизбранного собравшемуся в Ахинской церкви народу и предложил в знак согласия поднять правую руку к небу. «Тогда весь народ одобрил это поднятием правой руки и громогласно выразил этим свое приветствие новому властителю»[221]. Неизвестно только, какие люди играли здесь роль «народа» – собранные ли специально в церковь из соседних деревень или взятые из окружения прибывших на выборы князей.

Избрание короля князьями имело отнюдь не символический смысл. Это был юридический акт признания власти нового монарха. Тот князь (прелат, герцог), который не принимал участия в избрании или занимал позицию, враждебную претенденту на престол, считал себя свободным от подчинения власти нового монарха. Принудить его к этому могли только сила, подкуп и уступки. Во многих случаях именно так и бывало: Конрад I фактически царствовал только в двух герцогствах – Франконии и Саксонии, знать которых дала свое согласие на его избрание (в Саксонии, к тому же, его королевская власть признавалась только на словах). Бавария и Швабия оставались по существу независимыми. Положение Генриха I было немногим прочнее. Его тоже избрали в короли одни «саксы» и «франки» (Видукинд). Баварский и швабский герцоги внешне признали Генриха I своим сюзереном, но, по существу, держали себя как самостоятельные владетели, находившиеся с королем в договорных отношениях[222]. Оттоны I и II вступали на престол в порядке наследования и с согласия всех князей государства, но, как известно, упрочение их власти было связано с ожесточенной борьбой с герцогами. При вступлении на престол Оттона III пришлось преодолеть сопротивление баварского герцога, попытка которого завладеть короной не увенчалась успехом только из-за противодействия других князей. Генрих II и Конрад II, достигшие престола в порядке избрания, получили почти общее признание и в короткое время упрочили свою власть во всех герцогствах. Но у них тоже были противники: против Генриха II выступал Герман Швабский, против Конрада – архиепископ Кельнский и герцог Фридрих.

Период первой половины XI в. был временем наибольшего усиления монархической власти и упрочения принципов наследственности. Причины этого, по всей вероятности, скрываются в ослаблении герцогской власти, на смену которой еще не успели оформиться замкнутые территориальные владения. Во всяком случае Генрихи III и IV вступали на престол в порядке наследования – даже без формального избрания со стороны князей. Но борьба крупных феодалов против усиливающейся королевской власти не прекращалась. Генриху III пришлось столкнуться с рядом восстаний знати, а в 1045 г. во время его болезни дело дошло до избрания антикороля[223].

Вторая половина XI в. была переломным периодом в усилении феодальных территориальных владений и ослаблении монархии.

Политическая борьба в стране, переплетавшаяся с борьбой папства с империей, служила ярким проявлением этих тенденций. Избрание одного за другим нескольких антикоролей является свидетельством падения наследственной монархии и полного торжества избирательных принципов[224]. Идеологи княжеского полновластия объявляли наследственную монархическую власть неразумным установлением и ратовали за последовательное проведение принципов выборности. Так, защитник интересов мятежных саксонских феодалов клирик Бруно заявлял: «Пусть королевская власть не передается по наследству, как это имело место до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию; если же не окажется у короля достойного наследника или если его не захочет народ иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем, кого хочет»[225]. Еще более последовательно эту точку зрения развивал сторонник антикоролевской папско-княжеской партии Манегольд в трактате «Ad Gebehardum»[226]. В этом трактате дается теоретическое обоснование княжеского суверенитета и проводится взгляд о чисто должностном характере королевской власти[227]. Король получает власть не по праву рождения, а по полномочию князей. Здесь проводятся идеи, развитые позже монархомахами, – идеи договорного происхождения королевской власти и сопротивления ей в случае нарушения королем условий договора (тираноборство)[228]. Правда, Манегольд представлял все это в духе своего времени: договор короля с его подданными он понимал как вассально-ленный договор, арбитром в спорах вассалов-князей с сюзереном-королем он, как монах клюниец, признавал папу.

Падение престижа наследственной монархической власти в этот период дошло до такой степени, что один из руководителей восставших саксов – Оттон Нордгейский считал для себя вполне приличным ответить Генриху IV на его предложение принять в качестве короля для Саксонии королевского сына такими словами: «От плохого быка рождается обычно и плохой теленок; поэтому не желаем иметь дела ни с отцом, ни с сыном»[229].

С конца XI в. принципы избирательной монархии и княжеского суверенитета восторжествовали полностью. Князья в этот период трактуют власть монарха как право на управление (gubernacula), получаемое по их полномочию. Если избранный ими король не выполнял воли прелатов и светских князей, он лишался престола. Так был свергнут князьями Генрих IV и избран на престол его сын Генрих V, обещавший идти на поводу у князей и папы. Передавая новому королю инсигнии, архиепископ майнцский Рутгард, по словам хрониста, предупредил его: «Помни, что если будешь несправедливым правителем государства и плохим защитником церкви, то разделишь судьбу своего отца»[230].

Оттон Фрайзингенский говорил о королевской власти в Германии как о выборной государственной власти: «короли получают власть не по рождению и наследству, а по избранию князей»[231]. В Саксонском зерцале говорится даже, что королем мог быть избран любой свободный человек, не пораженный телесным недугом и не сумасшедший[232]. Возможно, что в этом Эйке выразил старое пренебрежение саксов к наследственной королевской власти. В истории Германии не было случая, чтобы в короли избрали кого-либо ниже графского ранга.

Анализ данных о наследственности и выборности королевской власти в Германии может подтвердить только одно положение: превращение наследственной монархии в выборно-наследственную совершалось по мере роста крупного феодального землевладения и усиления вотчинной власти князей, по мере оформления территориальных княжеств. Объяснять этот факт «секуляризацией королевской власти» или особенностями «немецкого правосознания» так же несерьезно, как и считать, что он был причиной того своеобразного пути, по которому пошло развитие германского феодального государства.

Королевская власть применяла в целях упрочения своих позиций различные средства юридического, политического и экономического характера. С помощью этих средств она стремилась привязать к себе всю феодальную знать и отдельных ее представителей и заручиться их поддержкой. С другой стороны, короли стремились создать такую материальную базу своей власти, которая могла бы обеспечить самостоятельность и возможную независимость монархии по отношению к магнатам государства.

Средства королевской политики зависели в конечном счете от экономических условий и изменялись вместе с изменением этих условий. Однако в непосредственном смысле они определялись во многих отношениях и условиями политической жизни, а также правом – государственным и частным.

Буржуазные историки смотрят на это дело по-другому Политические средства и правовые принципы, применяемые государственной властью в своих целях, рассматриваются ими как результат творчества самой государственной власти или в лучшем случае как нечто «объективно данное». Эта точка зрения характерна для большинства книг по политической истории. С особой отчетливостью она проводится в работе Э. Мейера «Deutsche und franzosische Verfassungsgeschichte» (1898). На первом плане здесь поставлен вопрос о средствах власти (Machtmittel). По изложению автора эти «средства власти» одинаково могут применяться в любой исторической обстановке и в любой период; они являются для главы государственной власти такой силой, которой он может располагать по своему усмотрению. Современная западногерманская историография в лице школы Т. Майера идет еще дальше в этом направлении и считает монархию не только создателем политических средств своего господства, но и творцом благоприятной для нее социальной организации общества.

Рассмотрим основные из тех разнообразных средств, которыми пользовалась монархия в своей политике. Для удобства изложения начнем с характеристики мероприятий юридического характера.

Присяга королю. Присяга феодальной знати королю являлась частью акта избрания и провозглашения монарха. Те лица, которые избирали и присутствовали при избрании, должны были выразить свое согласие на признание власти нового короля и дать обещание в сохранении ему верности актом своей присяги. Присяга рассматривалась не только как юридический акт, но и как акт сакральный. Нарушение присяги влекло за собой административную опалу и церковное наказание вплоть до отлучения[233]. Право на разрешение от присяги королю присвоил себе в XI в. папа и спекулировал им в своей борьбе с императорской властью, то отлучая императора и разрешая от присяги его подданных, то отлучая феодалов за нарушение присяги монарху, выполняющему волю папы.

Для нас в данном случае важно выяснить два вопроса, связанных с присягой:

1) Кто приносил присягу?

2) Какой характер она носила?

Выяснение этих вопросов важно для освещения проблемы о степени проникновения вассально-ленных отношений в государственное устройство.

Если присягу приносили только королевские вассалы и если сама присяга имела вассальный характер, тогда закономерно сделать вывод о преобладании вассально-ленных отношений в государственном устройстве.

Во франкском государстве присяга имела общий характер, ее, непосредственно или через королевских служащих и сеньоров, приносило все свободное население государства. Этот порядок согласовался с общей зависимостью всех свободных от государственной власти и с несением ими фискальных и военных государственных повинностей. С установлением крепостной зависимости, развитием вотчинной власти и разрушением прежней административно-судебной системы подобный порядок сохраняться дольше не мог. Присяга крепостных крестьян королю не имела никакого смысла и могла принести только вред, так как служила бы прецедентом для жалоб и апелляций крепостных королю на своих господ.

В источниках присягающими королю выступают только феодалы свободного происхождения, являющиеся или прямыми королевскими вассалами или вассалами нижестоящих «щитов». И сама присяга напоминает собой клятву вассалов сеньору. Так, по рассказу Видукинда, герцоги и прочие чины государства, участвовавшие в избрании и провозглашении Оттона I в Ахенском соборе, присягали ему как вассалы сеньору, «положив свои руки в его руку»[234]. Еще более определенно в этом смысле говорит Випо. По его словам, обычной присягой королю являлась клятва, даваемая князьями и всеми вассалами от самого высшего и до самого низшего ранга[235]. Согласно Швабскому зерцалу, королю присягали все свободные люди рыцарского звания[236].

Таким образом, во всех этих источниках присяга королю выступает как присяга вассалов сеньору. Она не обязательно связана с держанием ленов от короля непосредственно, или через посредство промежуточных сеньоров. Но обязанности присягающих имели характер обязанностей вассалов сеньору.

Кроме присяги при вступлении короля на престол, мы слышим еще и о присяге феодалов присоединенных и завоеванных областей, а также феодалов, усмиренных силой оружия. После подчинения Бургундии (1034 г.) Конрад II заставил знать этой страны принести ему присягу в верности. В 1038 г. эта присяга была повторена в связи с назначением королем Генриха III[237]. Генрих IV, после окончательного подавления восстания саксонских феодалов в 1085 г., заставил усмиренных мятежников принести присягу в том, что они отказывают в признании антикоролю Герману и признают законным королем его – Генриха IV. Генрих IV заставил жителей Майнца принести такую же присягу после подавления возмущения в городе[238].

Феодальная мораль и религиозное устрашение оказывались недостаточно действенными. Присягу подкрепляли выдачей заложников. Характерно, что к этому средству прибегали не только при усмирении мятежников, но и в нормальных взаимоотношениях самых высокопоставленных светских и церковных владетелей. Генрих IV требовал заложников от вновь назначенных епископов, что они будут сохранять верность ему, как отлученному папой королю[239]. Папа Григорий VII получил заложников от антикороля Рудольфа Швабского в знак укрепления его верности римскому престолу[240].

С избранием короля и присягой ему в верности был связан объезд новым монархом отдельных областей государства. Этот объезд не всегда носил мирный характер: король путешествовал с военной силой и на случай, если не действовали мирные методы, добивался признания своей власти силой оружия. Объезд являлся как бы продолжением избирательной процедуры. На официальных выборах присутствовали только главари знати и отдельные ее представителе. При посещении области король получал признание и принимал присягу от остальной части полноправных членов господствующего класса.

Чтобы получить это признание, новый король должен был раздавать феодалам владения и давать обязательства не нарушать их местных привилегий, идущих во многом вразрез с интересами короны. Проследим, для примера, объезд отдельных герцогств Генрихом II и Конрадом II.

Генрих II, по избрании его в Майнце, направился в Тюрингию. Здесь он был принят с почестями местными магнатами и получил одобрение с их стороны в своем избрании на престол (collaudatur in dominum)[241]. После этого король направился в Саксонию. Чтобы добиться признания (collaudatio) со стороны гордых саксонских феодалов, мало было посетить их область. Саксы ставили в качестве условия признания подтверждение их старинных привилегий и фактической автономии. Генрих II, как и его предшественники, пообещал уважать законы (обычное право) саксов и получил за это признание и присягу в верности со стороны всех местных землевладельцев[242]. Из Саксонии Генрих II направился в Лотарингию и затем во Франконию. Повсюду он находил поддержку у знати и одобрение своего избрания в короли (primatibus... in regem collaudatur). Только после всего этого соперник короля Герман Швабский отказался от своих притязаний на корону и подчинился его власти.

Конрад II, после избрания, «начал объезд провинций и областей, как это было в обычае королей»[243]. По рассказу Випо[244], королевское «турнэ» растянулось больше чем на два года. В каждой области он устраивал разбирательство судебных дел, заключал союзы и принимал меры к сплочению государства. Местная знать добивалась подтверждения королем своих привилегий. В Саксонии Конрад II, как и его предшественник, должен был дать согласие на сохранение «жестокого закона саксов» (lex crudelissima Saxonum).

Объезд королем областей государства не ограничивался временем вступления на престол. Периодические путешествия из домена в домен, из города в город являлись в тех условиях методом организации управления[245] и способом решения бюджетной проблемы. Германские короли, наподобие их франкских предшественников, содержали свой двор за счет натуральных поступлений от доменов и церковных сервиций.

Но эти будничные путешествия королевского двора не имели такого значения как торжественные избирательные королевские «турнэ»; в этих случаях двор направлялся не в герцогства, а в королевские резиденции.

Материальная база монархии. Феодальной монархии, выражавшей и защищавшей интересы феодальных землевладельцев, приходилось все время вести борьбу с отдельными представителями, а иногда и с целыми группами господствующего класса. Эта в большинстве своем мелочная борьба за обладание феодальной собственностью, за перераспределение феодальной ренты и за политическую власть наполняла своим шумом весь «передний план» феодального «общественного здания»; она прекрасно описана официальными источниками и способна закрыть перед взором буржуазных историков то великое движение и борьбу класса созидателей, которые направляли весь ход общественного развития.

Конкретного содержания политической борьбы в среде господствующего класса в данный период мы будем касаться в другой связи. Здесь следует пока заметить, что королевской власти приходилось лавировать, находить или создавать себе опору в среде господствующего класса, подкупать наиболее влиятельных представителей феодальной знати, – одним словом, делать все то, что делается обычно стоящими у власти в классово-эксплуататорском обществе. Изучение всего этого может явиться предметом специального исследования по политической истории. Нас в данном случае интересует только база, которой располагала феодальная монархия в Германии в проведении своей политики и в политической борьбе.

Основой служило землевладение короны и королевской фамилии (Krongut, Hausgut), а также те государственные доходы от эксплуатации некоторых категорий крестьянства и городского населения, которые продолжали поступать в казну с графств и из других публично-государственных источников.

Специально об организации фиска и источниках его доходов речь будет ниже. Здесь мы рассмотрим этот вопрос в общих чертах, именно как вопрос о средствах политического влияния королевской власти.

Сила королевской власти, представлявшей в тот период центральный аппарат феодального государства и в значительной мере контролировавшей еще государственные органы в областях и вотчинах, определялась домениальным землевладением и сохранностью общих публичных функций монархии с относящимися к ним фискальными доходами. Германская монархия X – XII вв. располагала этими средствами еще в достаточной мере. Кроме значительных доменов здесь сохранялись еще поступления от налогов, судебные доходы и доходы от различного рода регалий.

Как использовались все эти средства королевской властью?

Часть земли королевских доменов использовалась для организации: вотчинного хозяйства, предназначенного для снабжения двора. Земли, на которых велось домениальное хозяйство (Tafeiguter), оставались продолжительное время в реальном владении королей. То же с известным основанием можно сказать и о королевских землях, розданных имперским аббатствам. Этими землями король распоряжался по праву «частной церкви». Но совсем по-другому обстояло с землями, раздаваемыми королем в бенефиции и лены, а также с землями, подаренными частным лицам. Эти земли, как правило, навсегда уходили из фиска. Правда, из дипломов известно много случаев возвращения бенефициев, но эти бенефиции тут же жаловались новым держателям. Фонд королевских бенефиций мог служить, таким образом, только средством привязать на время вассалов к трону. В конечном результате земля становилась собственностью вассалов, и королевская власть никаких доходов с нее не получала.

То же происходило и с регалиями. Королевская власть обладала множеством различных регалий[246], унаследованных от раннефеодального периода: судебными доходами, административными штрафами (fredus, bannus), доходами от чеканки монеты, пошлин, рынков и вообще от всего, что связано с появлением и ростом городов, поступлениями от владений фиска, а также королевскими прерогативами на укрепления и сбор общих сплочений[247]. Из дипломов мы узнаем еще о ряде других, более мелких регалий (баналитетов) – винной, пивной, соляной, горной, мясной, регалии на незанятые земли и обнаруженные клады и пр. Все эти регалии по существу означали право на эксплуатацию отдельных категорий населения и право на присвоение того, что при общинном строе являлось достоянием общины. Сохранение этих прав за фиском означало, что процесс развития частной феодальной собственности и вотчинной власти еще не завершился и что публичная феодальная власть располагала долей прибавочного продукта значительной части производящего населения.

Но в изучаемый период усиленно происходило отчуждение регалий. Короли раздавали права на учреждение рынков, на сбор пошлин и чеканку монеты, права на владение лесами и пустошами, горными ископаемыми и соляными залежами, на производство и продажу пива и вина, на право охоты, рыбной ловли и т. п. Кроме передачи прав, короли передавали и государственные судебно-административные должности – графов, сотников, шультгайсов, фогтов. Отчуждение регалий рассматривалось королем и феодалами как простое отчуждение доходов, хотя на деле это означало перераспределение политической власти над населением: король терял эту власть, феодалы ее приобретали.

В чем же скрывалась причина этого пресловутого отчуждения регалий и связанной с ними политической власти?

Легче всего объяснить действия королевской власти исторической ошибкой или опрометчивостью ее политики. Почему бы королям не удерживать всех этих прав и не сконцентрировать их в руках государства вместо раздачи частным лицам? В других государствах, при иной исторической обстановке королевская власть действительно собирала и восстанавливала эти прерогативы, отнимая их у крупных феодальных сеньоров. Но это был совершенно иной процесс, вызванный новыми историческими условиями.

Отчуждение государственной властью регалий было явлением, свойственным в той или иной мере всем феодальным государствам, и имело под собой вполне объективную основу. Закрепощение крестьянства и превращение его в объект феодальной собственности и эксплуатации вотчинников оказывалось несовместимым с сохранением над крепостными административных, судебных и фискальных прав со стороны органов публичной власти. Рано или поздно все эти права должны были перейти к вотчинникам. Это, как известно, совершалось в форме передачи иммунитетных прав и пожалования банна. По той же причине к вотчинникам должны были перейти права, связанные с реализацией всей хозяйственной деятельности их крепостных и зависимых крестьян, – права на сбор пошлин, организацию промыслов и т. п. Вот объективная основа перехода к вотчинникам королевских регалий.

Но эти, регалии, как и права иммунитета, переходили к отдельным феодальным землевладельцам во многих случаях «по милости королей», в результате пожалования. Что же заставляло королей жаловать регалии и расточать таким образом источники своей власти?

К этому понуждала политическая необходимость. Монархи раздавали регалии и передавали банн крупным феодалам для того, чтобы иметь их поддержку и помощь в борьбе со своими противниками. Если бы у королей были другие средства для вознаграждения феодалов – например, деньги, то они, несомненно, предпочли бы расплачиваться этими средствами, вместо того чтобы раздавать свои права и прерогативы. Но других средств тогда не существовало.

Для германских королей отчуждение регалий и банна не казалось при существовавших тогда условиях ощутимой потерей. Непосредственно в материальном и политическом смысле они как будто ничего не теряли. Отчуждая регалии, например, епископам и аббатам, короли взамен получали готовые натуральные сервиции, имевшие для королевского бюджета большее значение, чем пожалованные прелатам рыночное право или регалии на какие-либо промыслы. Реализация прав основания рынков и промыслов в целях получения соответствующих доходов была для королевской власти в условиях того времени крайне затруднительным делом. Передача этих прав церковным учреждениям давала фиску прямые выгоды.

Таким образом, регалии, банн и прочие средства публичной власти являлись в тех условиях орудием политического действия и политической борьбы. Другое дело, что не все короли и королевские советники могли одинаково удачно пользоваться этими средствами. Однако промахи и неудачи политиков нельзя считать таким обстоятельством, которое могло изменить направление политического развития страны. Нельзя также возлагать вину за это на то, что регалии не были позже снова собраны и сконцентрированы в руках королевской власти, а оказались во власти территориальных князей. Перераспределение регалий само являлось юридическим выражением изменения организации политической власти; в основе его лежали изменившиеся экономические условия и новые формы эксплуатации крепостных.

У нас нет оснований упрекать королевскую власть в Германии в том, что она не принимала мер к усилению своих позиций и к созданию более прочной фискальной базы. Попытки в этом направлении предпринимались, и они сводились прежде всего к собиранию и упорядочению домениального землевладения. Но в силу ряда причин, речь о которых будет ниже, немецким королям не удалось консолидировать свой домен и сделать его центром политического объединения страны.

Крушение домениальной политики было обусловлено глубокими объективными причинами. Как известно, домениальная политика проводилась в Германии не с такой настойчивостью и последовательностью, как во Франции. Это объясняется тем, что у германских королей не было такой острой нужды в домениальном хозяйстве, как у французских; в Германии долгое время фиск мог пополняться за счет общегосударственных источников – налогов, регалий и в особенности за счет внешних завоеваний.

В рассуждениях буржуазных немецких историков о связи крушения домениальной политики с наступившим упадком королевской власти и прогрессировавшей раздробленностью Германии имеется безусловно свой резон: уменьшение домениального землевладения в условиях того времени ослабляло позиции королевской власти и вело страну к политическому распаду; рост домена и поглощение им самостоятельных сеньориальных владений означали ликвидацию феодальной политической раздробленности. Классический пример являет история французской монархии XII – XIV вв. В других странах, ставших на путь изживания феодальной раздробленности, происходило то же, хотя и со значительными местными особенностями. Почему в Германии этот путь развития оказался невозможным? На этот вопрос немецкая буржуазная историография удовлетворительного ответа не дала[248].

Кроме расширения и концентрации домена королевская власть в Германии могла упрочить свое положение посредством овладения герцогствами и герцогским землевладением.

Герцогская власть в начале X в. имела под собой не менее прочную базу, чем сама королевская власть[249]. Герцог обладал крупной земельной собственностью и большими ленными владениями. Он пользовался значительными фискальными доходами с герцогства и располагал властью над местной церковью. Сама королевская власть, как уже отмечалось выше, могла строиться только на базе герцогской власти. Неудивительно поэтому, что короли стремились завладеть герцогствами вместе с их ленным землевладением и герцогскими доходами и осуществлять наряду с принадлежащей им высшей властью в государстве и герцогскую власть в отдельных областях.

Посмотрим, какие попытки делались в этом направлении. Оттон I, как известно, заместил во всех герцогствах властвовавшие там династии своими родственниками и членами собственного семейства. Во главе Баварии он поставил своего брата Генриха; во главе Швабии – собственного сына Лиудольфа; во главе Лотарингии стоял зять короля герцог Конрад. Брат короля Бруно, получивший архиепископство Кельнское, фактически осуществлял герцогскую власть над частью Саксонии и Лотарингии. Восточная часть Саксонии была отдана в лен королевскому вассалу Герману Биллунгу. Но результат всего этого был, как известно, весьма неутешительным: герцогства оставались герцогствами, и возглавлявшие их королевские родственники оказались не более склонными подчиняться власти сильного короля, чем прежние герцоги. Они были носителями сепаратистских тенденций, а их королевское происхождение только усиливало собственный династический вес.

Попытки собрать в руках королевского семейства отдельные герцогства делались и позже. Генрих III отнял в 1058 г. по суду князей Баварское герцогство у герцога Конрада и передал его своему двухлетнему сыну Генриху IV[250]. Когда в 1054 г. Генрих IV был коронован в короли, герцогство перешло к его младшему сыну Конраду. В следующем году после смерти этого Конрада герцогство было передано императрице Агнесе[251]. Вскоре Агнеса передала Баварию Оттону Нордгеймскому.

В конечном итоге все попытки оказались безрезультатными; герцогствами продолжали править герцоги, королевская власть по-прежнему оставалась надстройкой над герцогствами и княжествами.

В отношении других публичных государственных прав королевская власть не делала и этого, а, наоборот, отчуждала их от короны и передавала в руки церковных и светских князей.

Королевский двор. Как и во Франкском государстве, в Германии в изучаемый период средоточием высшей государственной власти являлся королевский двор. В узком смысле двор состоял из членов королевского семейства и их слуг, а также из тех министериалов и служащих свободного происхождения, которые составляли собственно правительственный аппарат. Между этими служащими и личными слугами короля и членов его семейства строгих различий но проводилось, так как функции их часто смешивались.

Но королевский двор не замыкался кругом этих постоянных лиц; в него включался еще значительный переменный состав из церковных и светских феодалов, пребывание которых при короле было необходимым в интересах их собственного или королевского дела. Монархи были заинтересованы в том, чтобы держать продолжительное время при своем дворе самых могущественных и влиятельных князей с тем, чтобы они не бунтовали и не составляли антикоролевских заговоров. Уход князя от двора означал разрыв с королем и враждебные намерения по отношению к монархии[252].

Таким образом, по численности королевского двора в близости к нему феодальной знати можно судить о силе королевской власти. Чем больше феодалов получало содержание и подачки от короля, тем больше было поддержки у монархии в ее собственном классе.

В Германии в изучаемый период при королевском дворе постоянно находилось большое количество феодалов. Их влекла туда жажда к приобретению земельных владений или судебных и других привилегий, связанных с получением феодальных доходов.

О численном составе королевского двора можно судить по данным о дневном рационе продуктов, расходовавшихся на его содержание. При этом следует исходить из того расчета, что весь постоянный состав кормился за счет двора[253], для прибывающих на время устраивались угощения.

По данным саксонского анналиста, двор Оттона I ежедневно потреблял 1000 свиней и овец, 10 повозок вина и столько же пива, большое количество хлеба, 8 быков и много других продуктов[254]. Таким количеством продуктов можно прокормить не менее 20 тыс. человек. Но данные саксонского анналиста скорее всего неточны, преувеличены, хотя и основывались на «сохранившейся записи»[255]. Для второй половины XI в. мы имеем более точные косвенные данные. По списку поместий и поступающих с них сервиций для королевского стола, составленному в 1064 – 1065 гг., насчитывалось 522 сервиции[256]. На дневное потребление приходилось следующее количество продуктов: 5 коров, 46 свиней, 8 поросят, 14 гусей, 71 кур, 7 ф. перца и пр. Ими можно было прокормить не более 3 тысяч человек. Не меньшее количество продуктов поступало к королевскому столу от монастырских и епископских сервиций[257]. Но из других источников мы узнаем, что двор этого короля хронически голодал[258].

Как бы ни было, а двор короля со всеми слугами и слугами этих слуг насчитывал множество людей, и содержание их требовало больших средств.

Нет нужды останавливаться на описании королевского двора, его должностей и служб. Это прекрасно изображено в общих работах по истории государственного устройства Германии[259]. Ограничимся только перечислением основных должностных лиц и определением их компетенции, с тем чтобы основное внимание сосредоточить на характеристике политической роли двора и находящейся при нем знати.

Основные службы при короле и дворе строились по двойной системе – аристократической и министериальной. Были, с одной стороны, почетные стольник, чашник, камерарий, маршал и канцлер из князей, получавших это звание по особой милости короля и служивших только в особо торжественных случаях[260], и, с другой стороны, «рабочий» министериалитет с целым штатом помощников и прочего обслуживающего персонала, причем эти настоящие королевские слуги стола, чаши, камеры, конюшни и канцелярии во многих случаях были не из министериалов, а из знатных людей высокого ранга. А канцлерами были даже члены королевского дома. (Бруно – брат Оттона I).

При дворе германских королей упоминается еще должность vicedominus, напоминающего собой франкского майор-дома. По временам этот майордом достигал большого могущества и руководил не только персоналом придворного министериалитета, но и политикой двора. Такое положение занимал в начале правления Генриха IV Адальберт Бременский[261]. Позже должность майордома занимал Бенно (Оснабрюкский)[262]. Как и франкский майордом, vicedominus являлся ставленником аристократии и назначался с ее согласия. Так, о Бруно Трирском говорится, что он занял эту должность с общего согласия князей (communi consilio principum)[263].

Кроме этих основных министерий, были еще другие службы и ведомства: королевский меченосец, заведующий службой безопасности, королевский щитоносец (должность аристократического характера), придворные медики и капелланы. Королевская канцелярия была укомплектована целым штатом писцов – нотариев. У каждого из «министров» был свой штат более мелких министериалов. Особенно многочисленной была придворная капелла, служившая, как и в Каролингской империи, резервом кадров высшего духовенства. Паписты клеймили ее как средоточие симонии и различных пороков[264]. Из королевской капеллы вышли многие видные церковные деятели: папа Лев IX, Анно Кельнский и др. Члены капеллы использовались в качестве учителей, послов и служащих канцелярии. Должность архикапеллана и архиканцлера по временам совмещалась одним духовным лицом.

Капелла и в это время служила школой подготовки клира. Это видно из того, что короли часто дарили пробстов и других клириков из числа их собственных сервов. Обучали их этому ремеслу не иначе, как в придворной капелле.

Функции министериалов двора выходили далеко за пределы собственно дворцовой службы. Им приходилось вести правительственные дела феодального государства, так как других органов исполнительной власти монархия не имела. Канцелярия короля вела все государственное делопроизводство, оформляла грамоты и законы, акты и государственные договоры внутреннего и внешнего характера. Канцлер или замещающий его нотарий визировали и удостоверяли государственные документы; без их пометок документ не имел подлинности и юридической силы. Стольник не только подавал пищу королю, но и ведал продовольственными делами двора. Камерарий не только заведовал имуществом короля, но и распоряжался им в определенных границах – раздавал, например, подарки. Видукинд[265] рассказывает о королевском камерарии Гадальте, который был отправлен Оттоном I в Лотарингию для заключения мира и союза. Но в качестве послов и дипломатов использовались больше всего духовные лица – епископы и члены придворной капеллы.

При дворе было еще много лиц, не несших определенных служб, а выполнявших только роль королевских советников (consiliarii, consecretales[266], auricularii[267]). Часть из них постоянно проживала при дворе, часть периодически или по случаю вызывалась королем[268]. Среди королевских советников были не только люди знатные, но и министериалы. Во времена Генриха IV последние даже отодвинули знать на задний план[269].

Среди всех этих consiliariis короля были еще свои ближайшие советники, которым король наиболее доверял и которые пользовались наибольшим влиянием в решении государственных дел. Это личные доверенные, близкие друзья (intimifideles, intimi amici[270] и т. п.). При слабых или малолетних королях могущественные советники вершили фактически все дела. Так было при Людовике Дитяте, Оттоне III и в начале царствования Генриха IV. Первое время при этом короле вершили дела Анно Кельнский и Оттон Нордгеймский[271]. Позже власть поделили Анно Кельнский с Адальбертом Бременским. Адам Бременский называл их «консулами»[272]. Вскоре Адальберт стал один властвовать при дворе и вершить дела государства[273].

Таким образом, мы видим, что монархия представляла не одно королевское семейство, а огромный королевский двор, с которым была непосредственно связана значительная группа крупных феодалов страны. Все мероприятия королевской власти, которые вообще диктовались интересами класса феодалов или интересами его отдельных членов, непосредственно направлялись и осуществлялись этой влиятельной группой знати и министериалов. Буквально ни одна грамота короля и ни один его эдикт не издавались без ходатайства влиятельных лиц и совещания или совета с придворной или прибывающей ко двору феодальной знатью. Так, в дипломах обычно оговаривалось, что решение по делу (дарение владений, прав, привилегий или подтверждение их) вынесено по ходатайству и просьбе такого-то влиятельного лица и по совету с князьями государства или со своими верными[274]. Нередко при этом указывается и на согласие князей[275]. Иногда в дипломах советники, решающие вместе с королем дело, называются поименно[276].

Все это, конечно, не является простой канцелярской формой, а документальным подтверждением того, что дело решалось с общего согласия короля и его близких, а в особо важных случаях с участием князей государства. Этим придавались сила и авторитет диплому и постановлению. В некоторых случаях король приглашал магнатов, потому что сам он был не в состоянии решить дело[277].

Государственные собрания. В политической жизни страны огромную роль играли собрания феодалов. Они являлись неотъемлемым элементом всего государственного устройства к составной частью высшей государственной власти страны. Одна королевская власть без этих собраний магнатов еще не являлась полновластным и суверенным общегосударственным органом. Она во всех отношениях дополнялась совместной властью всей феодальной знати.

Компетенция государственных собраний была весьма обширной. Они обсуждали и решали вопросы законодательства, войны, внешних отношений и внутреннего мира, улаживали споры между феодалами и споры феодалов с королем, выбирали и смещали королей, разбирали важнейшие судебные дела и т. п.

Состав государственных собраний не был постоянным. В тех случаях, когда решались дела, касающиеся многих или всех феодалов, собрания были весьма многолюдными. Иногда являлись немногие и собрание не имело должного кворума. Источники IX – X вв. часто называют участников этих собраний «народом» (populus) или просто саксами, франками, баварами и т. п.; так говорят в ряде мест Видукинд и другие хронисты X в.[278], такое же определение мы встречаем и в официальных документах[279]. Но под этим «народом» понимали только князей светских и церковных и в лучшем случае близких к ним феодалов, иногда мелких вассалов. Во многих источниках приводится точное определение круга участников государственных собраний. Это были «князья государства»[280], «князья и управители областей»[281], «архиепископы, епископы, аббаты, герцоги, маркграфы, графы и многие другие»[282] и все, кого приглашал король[283]. Король мог приглашать и министериалов (в последнем случае они именно и имеются в виду). Генрих IV, как известно, предпочитал послушных министериалов строптивой знати. Объявление собраний и приглашение на них осуществлялось обычно королем[284]. Как видно по немногим сохранившимся пригласительным письмам; адресованным прелатам, король рассылал письменные приглашения если не всем участникам и не на все собрания, то. по крайней мере, важным лицам из среды князей на особенно важные собрания[285]. Посещение государственных собраний являлось обязанностью князей, и король напоминал об этой обязанности в своих пригласительных письмах. Вот одно из таких напоминаний, направленное Генрихом IV аббату монастыря Тегернзее в связи с предстоящим собранием в Майнце для решения церковных дел: «увещеваем, просим и приказываем добросовестно выполнить свой долг перед нами, и, помня о боге, мире, христианской любви и снискании нашей милости, прибыть на вышеназванное собрание, несмотря ни на какие непредвиденные обстоятельства, могущие этому помешать. Имей в виду, что от этой обязанности мы не освобождаем никого из князей и никому не прощаем пренебрежения ею»[286].

Чем объясняется столь настоятельная забота короля о посещении князьями государственных собраний и, следовательно, о проведении самих этих собраний? Казалось бы, что король должен был, наоборот, избегать этих собраний, поскольку они умаляли, а иногда и подменяли его власть. Но такое предположение, могущее возникнуть из аналогии с абсолютизирующейся феодальной монархией, в корне неправильно. Государственные собрания князей являлись в тех условиях фактической политической самостоятельности крупных вотчинников необходимым составным элементом политического устройства страны, без которого не могла существовать сама феодальная монархия и представляемое ею политическое единство. Это еще не сословно-представительная монархия, где отдельные феодалы представляют все сословие: это раздробленная монархия, в которой каждый феодал представлял самого себя. Король нуждался в согласии князей на его мероприятия[287], не в меньшей мере, чем князья нуждались в королевской власти как объединяющем государственном органе. Ведь каждый князь и, по существу, каждый феодальный землевладелец располагал в своем владении или вотчине государственной властью «местного масштаба»; при таких условиях государственная власть в целом в стране могла строиться только как некая политическая сумма всех этих вотчин и «поместий-государств»[288].

Государственное единство Германии основывалось не только на силе королевской власти, но и на согласии князей. Это с особой наглядностью проявляется во второй половине XI и начале XII в., в период борьбы за инвеституру. Прямая поддержка князьями короля обеспечивала успех королевской власти, отказ в их поддержке обусловливал ее поражение. Роль собраний князей в этот период особенно возросла[289]. Если королю удавалось собрать много князей и добиться у них поддержки, дело его торжествовало, если князья не являлись на собрания, игнорировали их или, явившись, держали себя враждебно, дело его рушилось. В период Саксонского восстания Генрих IV несколько раз назначал собрание князей, у которых он хотел заручиться поддержкой против мятежников, но князья не являлись или прибывали только немногие[290]. Такие случаи бывали и при Генрихе V. Когда он в 1115 г. назначил собрание князей, чтобы добиться примирения с инсургентами (в Саксонии бушевало тогда новое восстание), то большинство князей не обратило внимания на приглашение короля и не явилось в назначенное место[291].

Собрание князей могло выступать в некоторых случаях и как суверенный орган. Это бывало во времена королевских выборов, при отстранении королей от власти и в периоды междуцарствий. В этих случаях князья собирались по своей воле, без особого королевского повеления. Инициатива созыва принадлежала обычно прелатам, в частности архиепископу Майнцскому.

Собрание князей отдельных герцогств отстранило в 887 г. от престола Карла III и признало королем Арнульфа[292]. В 900 г. собрание оптиматов провозгласило королем Людовика Дитя[293]. Собраниями князей, как известно, были избраны в короли Генрих II и Конрад II[294]. В период борьбы за инвеституру, особенно в 70-х годах XI в., князья часто собирались по собственному почину и вершили государственные дела без короля и против него. Они отстраняли королей и избирали антикоролей, Так, Трибурское собрание в 1076 г. отказало Генриху IV в поддержке и заставило его отправиться в Каноссу, а Форгеймское собрание и вовсе лишило его престола, избрав королем Рудольфа Швабского[295]. Собрания князей в этот период превращаются в суверенный орган власти и ведут самостоятельно внутреннюю и внешнюю политику – определяют компетенцию короля, издают законодательные акты, ведут переговоры с папой и т. п.[296]. Однако не следует представлять эти государственные собрания князей в виде единого сплоченного органа или некоего «парламента» страны. Органом здесь скорее являлся каждый князь, а само собрание напоминало «федерацию» магнатов. Совместные решения и действия предпринимались постольку, поскольку они отвечали интересам всех князей вместе и каждого из них в отдельности. В важных случаях каждый магнат старался провести собственные требования и гарантировать их выполнение[297]. Королю приходилось торговаться с каждым влиятельным феодалом в отдельности и улаживать дело на взаимовыгодной основе.

В собраниях участвовали светские и церковные князья[298]. Они в большинстве случаев обсуждали совместно светские дела и дела церкви; поэтому источники называют эти собрания то placita, то synodus[299]. В некоторых случаях съезд раздваивался, и дела решались раздельно: канонические – прелатами, светские – светскими князьями. Об одном таком съезде, имевшем место в 852 г., рассказывает Рудольф Фульдский[300].

Председательствовал в большинстве случаев на всех этих собраниях и синодах король. Одного общего места для государственных собраний не существовало, как не существовало и столицы государства. Собирались обычно там, где находился король и куда он приглашал князей. Большие собрания (generalia placita) происходили, как правило, раз в год, чаще всего в пасхальные праздники. В случае надобности король созывал князей и чаще. В бурные времена 1073 – 1085 гг. собрания происходили по нескольку раз в год, иногда почти ежемесячно[301].

Приведем некоторые данные о государственных собраниях в отдельные периоды; это даст возможность более точно определить их роль в государственной жизни и в сохранении единства феодального государства. Вместе с тем это покажет направление эволюции феодальной монархии.

Государственные собрания сохраняли свое значение в течение всего изучаемого периода. Ведущая роль в этих собраниях находилась в руках наиболее могущественных феодалов: с начала X в. заправилами являлись племенные герцоги и крупная «должностная» знать, со второй половины XI в. решать дела начали князья образующихся территориальных владений.

Выше приведены данные о большом собрании князей в 852 г. Подобные съезды имели место при немецких Каролингах почти ежегодно. Во времена династических кризисов (887, 897, 900 гг.) феодальная знать брала фактическую власть у монархии непосредственно в свои руки и решала дела государства и престола самостоятельно. После династии Каролингов значение княжеских собраний не только не уменьшилось, но даже возросло. Короли, располагавшие реальной властью только в одном или двух герцогствах, вынуждены были при решении важных государственных вопросов созывать феодальную знать герцогств, чтобы заручиться ее общим согласием на эти мероприятия. Без согласия князей король не мог даже занять престол.

При Конраде I в 916 г. был проведен большой синод в Алтайхе, на котором председательствовал папский легат Петр из Орты[302]. Этот синод, являвшийся одновременно и общим собранием князей государства, принял важные решения как по церковным, так и по государственным делам. Здесь были приняты постановления об обязанностях епископов и прочих клириков в канонических делах и в делах наставления паствы и особенно об их обязанностях по сбережению церковной собственности; специальное решение было принято о церковной десятине; всем невнесшим десятину угрожало отлучение от церкви. Кроме того, были вынесены постановления о церковной юрисдикции и дисциплине духовенства, о борьбе с симонией, о клириках, происходивших из сервов, которых господа обучили поповскому ремеслу и отпустили «на волю» (эти клирики, как и прочие отпущенные сервы, обязаны были сохранять свою зависимость от господ, иначе их отлучали и лишали сана)[303] и пр. В области государственных дел вынесены важные постановления о мерах по соблюдению присяги королю, о борьбе с анархией и укреплении мира, а также специальное постановление по делу графа Эрхангера и его союзников, повинных в насилии против епископа констанцского Соломона; виновные были осуждены на пожизненное покаяние в монастыре (§ 21).

Постановления этого собрания показывают пример согласованных действий государственной власти и церкви, направленных на укрепление феодального строя и существующего политического порядка. Данное собрание является также образцовым в области государственного законодательства[304].

При королях Саксонской династии, в том числе и при самом могущественном из них Оттоне I, собрания князей фигурируют в хрониках весьма часто, иногда по нескольку раз в год. Правда, в отличие от собраний князей второй половины XI в., которых мы уже частично касались выше, эти съезды не носили суверенного или ограничительного характера. В большинстве случаев они собирались для суда и расправы с противниками короля и для организации военных предприятий агрессивного или оборонительного характера.

В 944 г. Оттон I созвал собрание феодалов Лотарингии и Франконии для суда над изменившими ему трирским архиепископом, герцогом Конрадом и др.[305]. В 952 г. проводился общий съезд князей, на котором была оформлена вассальная зависимость короля Ломбардии Беренгария и его сына Адальберта от немецкого короля[306]. В период восстания Лиудольфа и Конрада Лотарингского собрания проводились еще чаще – раз в 953 г.[307], два раза в 954 г. Одно из собраний 954 г. было связано с организацией войны против венгров, другое с осуждением Лиудольфа и Конрада[308]. В 956 г. тоже было два собрания[309]. При Оттоне II государственные собрания носили такой же характер. В 974 г. он собрал князей для суда над герцогом Баварии Генрихом. Собрание вынесло решение о применении к мятежному герцогу церковной кары. Герцог капитулировал[310]. В 975 г. был созван большой съезд (magnum conventum) в Вельмаре[311]. Весьма характерным является собрание князей в 978 г., связанное с организацией похода против французов; пытавшихся отвоевать у немцев Лотарингию. По призыву короля собрались все князья со своими воинами и, если верить анналисту, предоставили себя в полное распоряжение монарха для организации военного похода[312]. Это показывает, что внешняя опасность сплачивала феодалов и способствовала, в данных условиях, государственному единству. Отмеченный случай единодушия феодалов для внешних акций не является единственным. В 1041 г. при угрозе нападения со стороны венгров, пытавшихся отвоевать захваченные у них немцами земли, феодалы снова проявили единодушие и сплоченность[313].

Это наблюдается и в захватнических военных предприятиях. В войнах с венграми, славянами, а также в агрессии на юг, в Италию, немецкие феодалы проявляли единство, вполне обеспечивавшее успех этих военных предприятий; это единство способствовало даже в некоторой степени внутреннему сплочению государства, предохраняло его на некоторое время от распада.

Но не всегда было подобное единодушие. Мы знаем случаи, когда немецкие феодалы во время нападения извне были заняты внутренними раздорами. В 954 г., когда в страну вторглись огромные полчища венгров, некоторые феодалы вместо борьбы с противником заключили с ним союз против своего короля и баварского герцога. По данным Флодоарда, союзниками венгров был мятежный сын короля Лиудольф и бывший лотарингский герцог Конрад[314]. Победить венгров на Лехе помогли, как известно чехи[315].

Перед походами в Италию короли обычно собирали оптиматов, чтобы заручиться их поддержкой[316].

В функции государственных собраний князей входили также вопросы внешней политики. В собрании князей король принимал послов и давал ответ иностранным государствам; здесь же он согласовывал вопросы о посылке послов в чужие страны, и в частности, к папскому престолу.

На собраниях князей производилось назначение на важные должности, а также предоставление ленов и инвеституры[317].

Во второй половине XI в. роль государственных собраний князей еще более возросла. Они становились органом княжеской власти и часто противопоставляли себя монарху. Это было результатом усиления крупных феодальных землевладельцев, стремившихся стать владетелями замкнутых территорий. При таких условиях король не мог не считаться с превосходством князей над своей властью. Эту истину откровенно высказал Генрих V в своем обращении к князьям: «Об организации похода против отца» (Генриха IV). «Нарушение чести государства значит больше, чем оскорбление моей личной чести. Ибо падение одной головы, пусть и самой высокой, возместимо для государства; попрание же прав князей – означает разрушение государства»[318]. Хотя слова эти сказаны с явной целью понравиться князьям, но истинное положение монархии и князей они вполне отражали[319].

Генрих IV в письме к аббату Гуго (1106 г.) обещал подчиниться воле князей и даже выдать в подтверждение этого заложников, лишь бы князья не лишили его престола[320]. Но и это не помогло.

При Генрихе IV и Генрихе V княжеские собрания происходили еще чаще, чем в прежние времена. Во многих случаях князья собирались самочинно и решали государственные дела самостоятельно.

В малолетство Генриха IV князья часто собирались на совещания и решали государственные дела, не считаясь с императрицей регентшей[321]. В 1066 г. магнаты под руководством Анно Кельнского провели собрание и предъявили королю ультиматум об отстранении от власти Адальберта Бременского.

Во время напряженной борьбы короля с папой Григорием VII князья, как отмечалось уже выше, решали государственные дела совершенно самостоятельно. Собрания 1076 – 1077 гг. (в Трибуре, Форхгейме) ставили себя выше престола и принимали решения о судьбе короля. Верховенство князей особенно проявлялось во время многочисленных междоусобных войн конца XI и начала XII века[322].

В первой половине XII века значение княжеских собраний еще более поднялось. В 1115 г. князья под руководством архиепископов майнцского и кельнского собрались в Кельне, чтобы объединить все свои силы для борьбы с королем[323]. В мае 1118 г., во время пребывания императора в Италии, знать снова собралась в Кельне под руководством папского легата и договорилась о борьбе с Генрихом V[324]. В июле этого года происходил такой же враждебный королю синод в Фритцларе. Здесь майнцский архиепископ отлучил Генриха V от церкви. Прелаты и присутствовавшие князья решили собрать в ближайшее время новый съезд в Вюрцбурге и вызвать на него для допроса императора, а в случае его неявки – поставить вопрос о лишении его престола[325]. Съезд в Вюрцбурге (1121 г.) принял решение о заключении соглашения с папой и об условиях этого соглашения. В случае отказа императора выполнить волю князей собрание угрожало принять более действенные меры[326]. Императору ничего не оставалось, как уступить князьям и согласиться на невыгодные условия соглашения с папой. В «привилегии императора» (1122 г.) указывается, что это постановление принято «по согласию и совету князей», имена которых при этом перечисляются (2 архиепископа, 5 епископов, 1 аббат, 4 герцога, 2 маркграфа, 2 пфальцграфа, 1 граф)[327].

При Лотаре III суверенитет княжеских собраний становится признанным и никем не оспариваемым фактом.

Кроме общих государственных собраний князей, происходили собрания феодалов по герцогствам. Они проводились под руководством герцогов или короля, прибывшего в данное герцогство. Особенно часто собирались саксонские феодалы, у которых были еще живы старые традиции племенных собраний. В период Саксонского восстания против Генриха IV собрания здесь являлись почти постоянно действующим и по существу полновластным органом власти, выражавшим общие интересы саксонских феодалов.

Когда саксонские герцоги были королями, они проводили два рода собраний – общегосударственные и областные герцогские. Об этих собраниях подробно рассказывает Видукинд[328]. Саксонские феодалы собирались не только для решения своих местных дел, но и для обсуждения дел общегосударственных, в частности вопросов престолонаследия. После смерти Оттона III они собрались в одном из королевских пфальцев, чтобы обсудить с оптиматами королевства дела государства (de statu rei publica tractantes)[329]. После смерти Генриха II они опять собрались в пфальце Верля и совещались о выборах короля и о других важных государственных делах[330].

Совещания князей в герцогствах свидетельствуют о том, что герцогства представляли собой своеобразные политические общности в германском феодальном государстве.

Обзор княжеских собраний и характеристика их компетенции показывают, что королевская власть в изучаемый период являлась не вполне суверенным органом. Высшая власть в государстве делилась между монархией и общим собранием князей. Подобная система выражала интересы крупных феодалов в двойном смысле: общеклассовые интересы осуществлялись королевской властью и общими действиями князей, особые интересы каждого магната проводились в жизнь посредством его личного участия в ведении общегосударственных дел.

Собрания князей представляли общегосударственный орган и одновременно феодальную курию при верховном сюзерене – короле. По мере развития вассально-ленных отношений этот куриальный характер княжеских собраний все более усиливался. Но поскольку в Германии в этот период, как уже указывалось выше, вассально-ленная система не покрывала собой всей системы государственного устройства, то и высшие органы власти (король и собрания феодалов) выходили несколько за рамки чисто ленных отношений. Особенно заметно это на компетенции государственных княжеских собраний. Они обсуждали и решали все вопросы государственной жизни. По сравнению с феодальной курией французского короля того времени, общегосударственный характер собраний немецких князей выступает более четко и определенно Каждый из немецких князей обладал меньшей самостоятельностью, чем французский граф или герцог, у него не было такой независимой вотчины, как у французского; но зато все они вместе проявляли тем большую власть в королевстве в целом. В этом отношении немецкие князья больше походили на английских баронов, с той только разницей, что немецким князьям не приходилось, подобно баронам, завоевывать права на «парламент» так как княжеский «парламент», располагающий широкой компетенцией, существовал здесь искони.

С оформлением феодальных сословий в Германии собрания немецких феодалов превратились в сословно-представительный орган – рейхстаг, в котором господствующее положение заняло новое сословие немецких князей.

Функции королевской власти. Положение королевской власти в системе государственной организации периода феодальной раздробленности было сложным и противоречивым. С одной стороны, королевская власть объединяла в рамках единого государственного целого целую систему полугосударств и поместий – государств и стремилась не допустить их полного обособления, с другой стороны, она всей своей политикой только укрепляла эти территориальные политические образования.

В Германии процесс феодального дробления государства и ослабления его центральных органов происходил на протяжении всего изучаемого периода. Королевская власть была в IX – X вв. значительно сильнее, чем в XI – XIII вв. Своеобразием Германского государства было, во-первых, то, что образование феодальной раздробленности происходило здесь весьма медленно и по существу завершилось тогда, когда в других странах (например, во Франции) начался процесс централизации феодальной монархии; во-вторых, в том, что начавшийся процесс феодальной централизации развивался здесь не в масштабе всей страны, а в отдельных областях – территориальных княжествах.

Изучение политики королевской власти, ее функций и деятельности будет проводиться нами под углом зрения того, как королевская власть обслуживала политические нужды класса феодалов и его отдельных групп и как она объединяла его силы для реализации внутренних и внешних задач феодального государства. Некоторые вопросы, связанные со второй из поставленных проблем, частично уже освещены выше, в разделе о вассально-ленных отношениях.

Буржуазная историография в королевской власти видит воплощение «святости» и «справедливости», защитника слабых против сильных в феодальном мире. Это «мнение» она основывает на том, что монарх всегда действовал в интересах государственного целого, а отдельные магнаты в своих частных интересах, а также на тех фразах о христианской морали о защите церквей, вдов и сирот, которые можно вычитать в королевских документах. При этом буржуазные историки совершенно игнорируют бесконечное множество фактов, рисующих лицо королевской власти совсем иными красками. Этими фактами полны документы, вышедшие из королевской канцелярии, – постановления и дипломы короля.

Ничто так не раскрывает существа королевской власти и характера всего феодального государства, как королевские грамоты. Законодательная деятельность королей была в те времена весьма ограниченной. За период со второй половины IX до середины XII в. для Германии издано не более 70 законодательных актов[331], причем добрая половина их касается не общегосударственных дел, а относится к отдельным феодальным владениям или отдельным лицам[332]. Зато королевских дипломов выдано за этот период более 5000[333]. И это не случайно. В период государственной раздробленности сфера общегосударственного законодательства была крайне ограничена[334]. Королевская власть занималась больше всего частными вопросами; она не столько имела дело с общим государственным целым, сколько с каждым крупным магнатом в отдельности. Ей приходилось улаживать конфликты с феодалами и откупаться от них за счет раздачи того, что находилось еще в распоряжении монархии. А в общем для феодалов больших и малых королевская власть делала все, что было в ее силах. Она выполняла функции их распорядительного центра: раздавала всевозможные блага и регалии, стараясь никого из магнатов при этом не обидеть и не обойти; она примиряла враждующих князей и направляла их силы на достижение общих классовых целей. Конечно, бывало и так, что король разъединял коалиции магнатов и, в целях ослабления своих противников, возбуждал между ними вражду. Но и при этом он укреплял общее дело феодалов в ущерб частным интересам отдельных магнатов.

Обратимся к анализу королевских дипломов. Сперва несколько общих замечаний о характере этого вида актов королевской власти. Королевский диплом (грамота) представлял собой документ на владение подаренной государством собственностью, правом или привилегией. Получателями дипломов всегда были представители класса феодалов – прелаты церкви, которые выступали и как главы церковных учреждений и как частные владетели, светские магнаты и разного ранга вассалы, а также министериалы. Жалователем выступал король, раздававший по своей «милости» как принадлежавшие ему земли, так и государственные права (регалии). Однако король выдавал дипломы отнюдь не единовластно, по собственному желанию. Почти в каждом отдельном случае диплом выдавался по ходатайству и заступничеству влиятельных придворных лиц (часто членов королевского семейства) или магнатов государства и во многих случаях, когда речь шла об особенно важных дарениях и уступках, по совету со знатью двора и государства. Приведем, для примера, образец королевской грамоты времени Генриха II. Вот диплом № 347, выданный родственнику короля, графу Вильгельму, на владение рыночным и монетным правом, пошлинами, а также горной и соляной регалиями в отдельных пунктах графства и в собственных землях графа Вильгельма. Диплом выдан «по просьбе... императрицы Кунигунды и по ходатайству кельнского архиепископа Гириберта и епископа бабенбергского Эбергарда»[335].

По такой же примерно грамоте король дарил и графства: «По просьбе [епископа Вормской церкви Бурхарда] и в знак его верной службы, а также по просьбе и ходатайству королевы Кунигунды уступаем ему графство в Вингартайба и, кроме того, бенефиций, которым владел граф Бобо (церковь с десятиной)»[336].

Объектом королевских пожалований являлось все то, что составляло предмет феодальной собственности и что давало право на получение феодальной ренты: чаще всего – земля и леса, в отдельных случаях – одни сервы или другие категории крепостных, во многих случаях иммунитетные привилегии и судебные права (судебный банн, графство, фогство), а иногда налоги и различного рода поборы, поступавшие до тех пор фиску[337], часто всякого рода регалии – рыночное право, пошлины, монетное право[338], а также право на эксплуатацию ископаемых и т. п.[339]. Это свидетельствует, что в распоряжении государственной власти находились многие объекты феодальной собственности, переход которых в частную собственность отдельных феодальных землевладельцев[340] совершался через посредство королевских дарений. Из этого также следует, что феодальная собственность и вотчинный строй с характерным для него соединением судебно-административной власти с землевладением оформились при активном содействии государства. Королевская власть прибрала к своим рукам неосвоенные народные земли и леса, а также большие земельные массивы в завоеванных странах и создала крупное домениальное землевладение еще до того, как образовались повсюду феодальные поземельные отношения.

Раздавая эти земли знати, государственная власть ускоряла образование частного феодального землевладения. Наряду с этим королевская власть выступала в роли распределителя феодальной земельной собственности между церковными учреждениями и светскими феодалами и между отдельными представителями класса феодальных землевладельцев.

То же происходило и с судебно-административной властью. Эта власть, имевшая своей целью принуждение и обуздание подвергаемых эксплуатации трудящихся, принадлежала сперва государственным органом и начала переходить в руки отдельных феодалов не раньше, чем последние успели собрать значительную земельную собственность и стали закрепощать крестьян-общинников и лишать их собственности. Передача судебно-административных прав вотчинникам помогла закрепощению и ускоряла формирование феодального строя. Вместе с тем она вооружала феодалов средствами принуждения крепостных к выполнению ими феодальных повинностей.

Пошлинные, рыночные и монетные права тоже принадлежали в раннефеодальном государстве королевской власти. Их превращение в предмет частной собственности отдельных феодалов происходило во многих случаях вследствие королевских пожалований.

Право на недра, а также и на клады[341] было унаследовано королевской властью от исторически предшествовавших ей общинных органов[342]. Все, что находилось под поверхностью земли, являлось в прежние времена собственностью всей общины. От короля это право переходило в результате пожалований к отдельным феодальным землевладельцам.

Такова основа пресловутого «отчуждения» королевских прав. Само это «отчуждение» являлось важнейшей функцией королевской власти. Своеобразием Германского государства было то, что монархия удерживала здесь долгое время принадлежавшие ей с раннефеодального периода прерогативы на присвоение прибавочного продукта отдельных групп крестьянства и что она располагала высшей судебной властью, простиравшейся отчасти на территории вотчин. Передача этих прав в руки отдельных феодальных землевладельцев служила для монархии средством политического влияния. Процесс отчуждения регалий затянулся на период свыше трех столетий и закончился полным истощением материальных и политических средств королевской власти.