"Палм-бич" - читать интересную книгу автора (Бут Пат)

Глава 21

Был один из тех самых знойных флоридских дней, когда воспаленное небо грозит всеми возможными неприятностями, и настроение у Бобби Стэнсфилда полностью соответствовало погоде. Последние шесть месяцев были катастрофическими. Сразу же за попыткой самоубийства дочери последовало злодейское убийство Джо Энн. Первое повлияло на него даже сильнее, чем второе, но именно гибель Джо Энн грозила полностью изменить его жизнь. Даже теперь репортеры не оставляли его в покое. Они все еще толпились на ведущей к дому дорожке со своими фотоаппаратами и блокнотами. Всегда бывший знаменитостью, он был низвергнут сомнительными обстоятельствами кончины своей жены в категорию скандально известных – для человека, носящего фамилию Стэнсфилд, это было все равно, что быть приговоренным к каторжным работам. Его как никогда радужные перспективы в политике по вине Джо Энн полностью рухнули. За это – больше, чем за столь легкомысленную и эксцентричную измену, – он никогда не простит ее.

Уныло смотрел он на бурное морс и акробатические трюки, которые выделывали ловившие порывы ветра пеликаны. Есть ли какой-нибудь выход из этого тупика? Снова и снова он перебирал различные варианты. В конце концов, Тедди выбрался из ямы, в которую попал после автокатастрофы в Чэппеквиддике, а Никсону удавалось возвращаться на круги своя чаще, чем Фрэнку Синатре. Должен быть выход.

Он обернулся, и в сердце его засиял свет, словно на него упал солнечный луч, пробившийся через черные тучи. Он не потерял Кристи. Вот она, калачиком свернулась на диване, – светлое пятно в этом мерзком мире. Как только она пересилила свое собственное горе, она стала опорой отцу. Потеря матери, вдобавок к оставшимся тайной событиям, которые причинили Кристи столько страданий, могла бы сломить менее стойких, но Кристи выдержала этот шторм. Теперь их оставалось только двое. Они были одни в этом мире. Бобби знал, что никогда не сможет понять ее. Она была так непохожа на него. О том, что ввергло ее в случившуюся с ней бурю чувств, никогда не говорилось, если не считать задиристых вопросов некоего далеко не глупого политика. Бобби лишь было известно, что она любила кого-то, и он предал ее. Больше ничего. Иногда по задумчивому, устремленному вдаль взгляду Кристи было видно, что, кем бы этот кто-то ни был, он не вычеркнут из ее памяти.

– Ты знаешь, папа, ты не должен сдаваться. Знаю, что уже говорила это тебе, но это правда. Стэнсфилды никогда не сдаются, ведь так? Это, я думаю, выгравировано у меня на сердце.

Бобби засмеялся. Предполагалось, что это так. Конечно, он всегда в это верил. И об этом по-прежнему твердит его мать. Буквально на днях она произнесла то, что, по ее мнению, было целой маленькой вдохновляющей речью.

«Все меняется, дорогой. Новое время требует новых лидеров. Посмотри на де Голля. Посмотри на Черчилля. Когда все идет гладко, выбирают человека, у которого нет связей с мафией и самая красивая улыбка. Но это излишняя роскошь. Когда становится туго, выбор падает на самого крепкого. Ужасное происшествие с Джо Энн позабудется, если наступят по-настоящему трудные времена. И тогда пробьет твой час. Все еще далеко не кончено».

Бобби снова громко рассмеялся при мысли о столь нехарактерной для матери резкости. За всю свою жизнь он не слышал от нее ничего подобного, но сказанное произвело на него именно то воздействие, на которое делался расчет. Все было сформулировано предельно ясно. Бывает, что нужно демонстрировать учтивость и хорошие манеры, но если жмешь изо всех сил, надо быть готовым брать лопату и разгребать дерьмо.

– Это правда, Кристи, и я не собираюсь сдаваться. Улыбка осветила его красивое лицо, подчеркнув обаятельную ассиметрию перебитого носа. Перед этой, состоящей из одного человека аудиторией он ощутил, как к нему возвращается прежняя уверенность. Он подошел к дивану и уселся рядом с дочерью.

– А если бы ты руководила моей избирательной кампанией, что бы ты посоветовала мне предпринять?

– Я точно знаю, что тебе следует предпринять.

– Так скажи мне.

– Тебе надо снова жениться.

– Дорогая моя дочь… и на ком же, по-твоему, мне следует жениться?

– Тебе надо жениться на Лайзе Блэсс. Словно докрасна раскаленная игла пронзила сознание Бобби Стэнсфилда. Лайза, которая за все эти годы так и не простила ему его честолюбия, из-за которого он от нее отказался. Ее крепкое тело и нежная кожа. Лайза, такая горячая в любви – и такая холодная в ненависти. Лайза Старр. Она была беременна его ребенком и избавилась от этого ребенка, когда он бросил ее. Девчонка с задворок, которая поднялась к высотам, каких достигали мало какие женщины. Как часто он вспоминал ее, как ему не хватало ее понимания и терпения, ее сводящего с ума прикосновения. Вместо этого ему досталась Джо Энн Дьюк. Он женился на шлюхе ради миллионов, необходимых для его честолюбивых замыслов. Это был выбор, о котором он никогда не переставал сожалеть и за который, как он думал, никогда не будет прощения.

– Кристи, ты ведь понимаешь, что говоришь? Лайза Блэсс ненавидит меня. Ты этого не знала, но ты и не могла этого знать. Боюсь, я не. очень хорошо вел себя с ней. Я дурно с ней обошелся. Я этого не хотел, но, тем не менее, сделал, и все эти годы она ненавидела и меня, и твою мать. Она мне очень нравилась…

Бобби увидел, как словно облако набежало на лицо Кристи. Огорчение? У нее был такой вид, будто она начала понимать то, что давно не давало ей покоя.

– Пыталась ли она когда-нибудь навредить тебе?

Я хочу сказать, что, имея в распоряжении такую компанию, она, мне кажется, вполне могла бы это сделать. Помнишь, какую ужасную книжку о нас написали? Ну, которую тебе прислали несколько лет назад? Никто не стал ее печатать, но она могла бы, если бы очень хотела нам навредить.

Бобби задумчиво посмотрел на дочь.

– Ну что ж, это так. Конечно. Но она всегда избегала нас, как чумных, а в нашем городе, ты знаешь, это не так просто.

– Ты любил ее?

– Что это? Допрос с пристрастием? – Бобби снова засмеялся. Именно этот его смех зажигал толпы. Потом он добавил уже задумчиво:

– Да. Да, я любил ее. Очень сильно. Она была чудесной. Чудесной.

– Маму было любить труднее. Это было утверждение, а не вопрос.

– Да. Я думаю, мы все это знаем, – отозвался Бобби.

Он повернулся к дочери. На лице ее снова были слезы. Любить Джо Энн было трудно, но Кристи это удавалось. Кристи, которая была так переполнена любовью, что этой любви хватало на всех. Кристи, которая отдала свою любовь какому-то никчемному прощелыге, а он даже не подумал показаться в ее доме и познакомиться с ее родителями. Кем бы он ни был, он заслуживал той же участи, что и извращенный маньяк, убивший Джо Энн. Он, Бобби, сам бы налил ему яду – и весь день сидел бы и с наслаждением следил, как меняется лицо этого парня, борющегося со сном, который в конце концов умертвит его.

– У нее есть сын. Я никогда его не видел, но он должен быть твоим ровесником. Фамилия его, очевидно, Блэсс. Не помню, как его назвали.

– Скотт. Скотт Блэсс.

Бобби поднялся.

– Кажется, я знаю, что нам обоим необходимо. Хороший коктейль. Знаменитая «Маргарита». Давай выпьем, Кристи. Когда-то я славился своими коктейлями. Давай посмотрим, не потерял ли я мастерство.

Кристи улыбнулась сквозь пелену слез. Такой ее отец, под оболочкой видного политического деятеля скрывалась заразительная ребяческая восторженность. Но она не позволит ему уйти от разговора. По крайней мере, совсем уйти не позволит.

– Мне кажется, ты все еще ее любишь, папа. Тебе надо встретиться с ней. Посмотрим, что выйдет. Я бы против этого не возражала. Помни, я сама это предложила. Хватит нам горевать и печалиться.

Наградой ей был благодарный взгляд отца.

Лайза угрюмо просматривала списки бестселлеров в «Нью-Йорк таймс». Это самая удачная часть недели. Все они были здесь. Все книги издательства «Блэсс». Все те, которые она создала и выпестовала, которые она купила. Но это не принесло ей радости, или восторга, или воодушевления. Ничего. Кругом была одна только пустота. Прошло долгих шесть месяцев с тех пор, как ушел Скотт. Он исчез ночью, словно вор, без каких-то видимых на то причин, и все это время ничего о нем не было слышно. Как будто сквозь землю провалился. Пропал, и следа не оставил.

Сколько раз пыталась она понять причины его жестокого поступка. Казалось, он желал таким образом наказать ее за какую-то ужасную вину. Но что же она такого сделала? Она не находила ответа. Оставленная записка ничего не проясняла.

Лайза помнила эту записку наизусть, но все же ничего не могла понять.

«Мама, я ухожу, и больше не вернусь. Пожалуйста, не пытайся меня найти. Всю свою жизнь я старался добиться твоей любви, но теперь понял, почему это мне не удавалось. Это чуть не уничтожило меня и других людей – поэтому, если уж я не могу рассчитывать на твою любовь, то и не хочу стать частью твоей ненависти. Я так доверял тебе, но ты мне лгала. И все, что ты из себя изображала, оказалось лживым. Поэтому я ухожу, чтобы научиться жить своей жизнью и научиться понимать, что во всем, что произошло, виновен не я, а ты. Ты выгнала меня давно, очень давно».

Любовь? Ненависть? В этом не было никакого смысла. По крайней мере ничего, о чем бы он знал и что могло тревожить его. Да, в ней жила ненависть. Она пронесла ее через годы своей борьбы, и именно ненависть лежала в основе ее феноменального успеха, который так громко заявлял о себе с черно-белых страниц «Нью-Йорк таймс». Но сейчас, словно пуля на излете, это чувство потеряла свою остроту и силу, а с ужасной смертью Джо Энн и вовсе тихо зарылось в землю.

– Как там дела с книгой Энн Либерманн о серфинге? – бодро спросила Мэгги. Отвлечение Лайзы от горьких мыслей занимало теперь все ее время.

– Замечательно, – ответила Лайза без воодушевления. – И сюжет, и разбивка по главам просто чудесны. Еще одна первая строчка в перечне бестселлеров. Вне всяких сомнений. О да, – добавила она устало, – все ставки опять наши. Компания «Блэсс» впереди всех. – Она на секунду замолкла, когда вдруг в голову ей пришла горькая мысль. – Интересно, как она понравилась бы бедному Скотту? – Голос у нее перехватило.

– Это же его идея, не правда ли?

– Это идея, вымученная из него Энн Либерманн. Или, я бы сказала, это идея, вымученная ею из него в постели. Скотт ведь, знаешь ли, спал с ней.

– Господи! Не может быть. В высшей мере странный поступок.

– Он не хотел, Мэгги. Он сделал это ради меня. Либерманн заартачилась с контрактом, а Скотт уговорил ее не расставаться с издательством «Блэсс». Он таким образом заплатил ей.

– О, Лайза, не говори таких глупостей.

– Я вовсе не говорю глупости, Мэгги. Лайза резко поднялась, в раздражении швырнув газету на пол. Несмотря на то, что прошло столько лет, Мэгги так и не перестала обращаться с ней, как с ребенком. Людям вокруг кажется, что она все та же прежняя Лайза, но она стала совсем другой. Все изменилось. И то, что другим это непонятно, выводит из себя. Особенно если эти другие – старые друзья.

Секунду-другую стояла тишина. Именно в такие секунды приходят нужные мысли. «Ему так безумно хотелось, чтобы я обратила на него внимание. А у меня никогда это не выходило. Я пыталась, но не могла. Я ничего не ощущала раньше. Но вот теперь это пришло».

Она повернулась к своей старой подруге. Ее красивое лицо вдруг исказилось, в глазах заблестели слезы.

– Я хочу вернуть его, Мэггс. Так… хочу. – Она обессиленно всплеснула руками и замотала головой. – Он так похож на Бобби. Это просто нелепо. Всякий раз, когда я смотрела на него, внутри у меня закипали гнев и обида. Бедный Скотт. Он никогда этого не знал. Я не смогла ему это сказать. Даже сейчас он ничего не знает.

– Может, если бы он знал…

– Он ушел, Мэггс. Он взял и ушел. И в этом виновата я.

Теперь Лайза уже говорила сама с собой.

– Столько ненависти. Ненависти во всем. Эта ненависть целиком охватила меня. Я пропиталась ей. Я пропиталась ей насквозь, и это сделало меня такой сильной.

Такой отвратительно сильной. Ведь все это походило на союз с дьяволом, разве нет? Я могла получить все, даже насладиться местью, отдав взамен свою душу.

– Ты можешь это исправить, Лайза. Ты можешь все вернуть. Можешь всех вернуть.

– Нет. Слишком поздно, Мэгги. Никого не осталось. И ничего уже нет. Осталась только я. И все это…

Лайза в отчаянии взметнула руки, как бы охватив ими всю эту комнату с высокими потолками, вместе с замечательными полотнами старых мастеров, великолепной коллекцией изделий из нефрита, чудесной скульптурой Родена, перехваченной на аукционе у не потянувшего цену Лувра. Но сказать она хотела нечто большее. Она выжила. Она унаследовала все это. Палм-Бич. Самая желанная вещь теперь принадлежала ей. Она могла подчинить ее своей воле, унизить ее при желании, иметь ее, обладать ею, начиная с этого дня… Ее единственная соперница-враг не просто мертва, но и бесконечно унижена обстоятельствами своей смерти. Все расчищено для светской жрицы, которая управляет самой процветающей издательской империей Америки и у которой также хватает времени и умения вести свою партию в Палм-Бич.

Итак, она одержала пиррову победу, и привкус праха на зубах выворачивает ее наизнанку. Что бы сказала Марджори? Дорогая, мудрая Марджори, которая скрывала свою доброту и свое сострадание под маской светских амбиций?

– Найди Бобби, Лайза. Он, наверное, очень одинок.

Так же, как и ты. Все ведь случилось так давно. И так далеко ушло. Скажи ему, что все кончилось. Попытайся его понять. И попытайся понять себя.

Голос Мэгги, словно эхо, повторил ее собственные мысли.

Когда она услышала эти слова, Лайза уже знала, что ей надо делать.

Это было подобно откровению. Такая очевидная, но не доходившая до сознания мысль. В глубинах же подсознания она присутствовала. Без Бобби ничего не удастся начать заново.

И внезапно, со всем отчаянием изболевшейся души, Лайза начала надеяться на новый рассвет.

Кристи стояла неподвижно, а слова кружились над ее головой, словно рассерженный пчелиный рой. Время от времени одно-два слова вырывались из общего жужжания и влетали к ней в ухо, сразу же глубоко врываясь в сознание: «Сестра по отцу. Брат. Прости. Ту ночь на пляже».

Не веря, она мотала головой, разбрызгивая крохотные капельки шедшего над Мэдисон-авеню дождя по всей крохотной квартирке на третьем этаже. Но все же, хотя Кристи и была потрясена шокирующим открытием, ее нежелание принять правду уже начало ослабевать.

– Ты хочешь сказать, что мы брат и сестра. Что мой отец – это и твой отец тоже, – произнесла она без всякого возражения.

Скотт, все еще сидевший, обхватив руками голову, печально кивнул. Сжавшийся на грязном диване, он, казалось, совсем пал духом. Дело было не только в щетине на подбородке, грязных ногтях и всклокоченной, нечесанной голове. Они лишь сопутствовали поражению. Весь его вид говорил об отчаянии. Скотт был похож на картонного человечка, которого забыли под дождем.

Кристи еще только пыталась осознать, что человек, которого она так беззаветно любила и который так больно ранил ее, – это ее собственный брат, но ее доброе сердце уже готово было снова раскрыться. Его заполнили облегчение и сострадание.

– Я рада, Скотт. Ты слышишь? Я рада, что ты – мой брат. – Сказав это, она ощутила глубокое значение своих слов. Она потеряла возлюбленного, но она теперь больше не одинока. Внезапно так понятны стали чувства, которые раньше были необъяснимы. У нее был брат, милый, чудесный, сумасшедший, грустный брат, с которым она пойдет дальше по жизни. Брат, который вместе с ней будет свысока смотреть на нелепость этого мира.

Немного размокнув пальцы. Скотт недоверчиво взглянул на нее.

– Кристи, что ты такое говоришь?

Теплая улыбка осветила ее лицо, и она попыталась объяснить.

– Я хочу сказать, что все прекрасно, Скотт. Я прощаю тебя, и мы снова можем любить друг друга. Когда я была маленькой, я молила Бога, чтобы он ниспослал мне брата. Он всего лишь немножко запоздал с ответом на мои молитвы.

– Значит, ты не ненавидишь меня… даже после того, что я сделал?

Он хотел еще раз услышать подтверждение. Ему и в голову не приходило, что Кристи так все воспримет. Он говорил о трагедии, только о ней, и даже и не помышлял о какой-либо надежде. Последние шесть месяцев он почти не выходил из квартиры, ставшей его убежищем. Бесконечно обращался он к своему сознанию, пытаясь изгнать скверну из своей души, но у него ничего не выходило. Конечный вывод был все время одинаковым. Он извращенное и несчастное создание, генетический урод, в котором искаженная наследственность объявилась самым дьявольским образом. Он, дитя инцеста, искалечил, изуродовал счастье своей собственной плоти и крови. Он был свидетелем того, как остановилось сердце его собственной сестры в результате его злобной любовной интриги. Он овладел ею на песке. Он ненавидел ее, хотя сама природа требовала ее любить, он замарал ее своими грязными генами. И вот в конце концов, когда он осознал всю гнусность своего деяния, у него даже не хватило мужества уйти из жизни. С какой бы стороны он ни смотрел на все это, со всех сторон он выглядел отвратительно.

– О Скотт. Бедный Скотт. Бедный мальчик. Ты столько пережил. Бедный мальчик. Мой бедный мальчик.

Слезы полились у него из глаз, а она тихо баюкала его, помогая печали прорвать образовавшийся в его душе горестный затор и уйти. Долгие минуты брат и сестра сидели молча.

Скотт первым нарушил тишину.

– Ох, Кристи. Я не знал, как ты это воспримешь. Я чувствовал себя таким виноватым. Мне необходимо было рассказать все это кому-то. Мне необходимо было рассказать это тебе. Когда я написал тебе, я думал, что ты, наверное, не ответишь. Может быть, даже не вскроешь конверт. Мне было так стыдно.

Кристи притянула его к себе, крепко прижалась к нему, чувствуя, как слезы брата ручьем льются по ее загорелой руке.

– Все уже прошло, Скотти. Все кончилось. Ты сделал это, потому что сам был чем-то больно ранен. Я это знаю. Я прощаю тебя. Слушай же. Я прощаю тебя.

Она подняла лицо брата навстречу своему и заставила его улыбнуться, ободряя его своей собственной улыбкой. Надо было еще кое-что сказать. Она должна была сказать все до конца. Надо было все прояснить – отбросить все осколки и тяжесть прошлого. С призраком можно справиться, только если прямо смотреть ему в глаза.

– Мне кажется, я знала все уже с самого начала. Когда мы встретились на пляже. Все произошло так сразу. И так невероятно естественно. Все чувства смешались, но они были такими яркими. Может быть, они просто были сильными. Хорошо, теперь мы знаем, в чем тут дело, но мне как-то было все это известно и раньше. Когда ты овладел мною. Как раз перед этим… я вдруг почувствовала, что мы совершаем нечто ужасное. Прекрасное, и в то же время ужасное. Какая-то частица во мне не хотела этого… но это уже не имело значения. А знаешь что? Я даже не жалею об этом. Я буду это помнить. Ничего лучшего в моей жизни пока не было. Мне этого очень хотелось, потому что я люблю тебя, Скотт. И сейчас я по-прежнему люблю тебя. Вот сейчас.

Ты слышишь?

Она повернула к себе залитое слезами лицо и принялась стирать слезы пальцами, наблюдая, как оно смягчается под снимающим боль воздействием ее слов.

– Но я был так жесток… так недобр к тебе, Кристи.

Как же ты можешь такое простить.

– Это ты был жертвой, Скотт, не я. Я была просто прохожей, ниспосланной Судьбой. Вся эта ненависть. Кто-то ведь должен был попасть в ее пламя. Это же поразительно, твоя мать – и мои мать и отец. Почему ей так сильно хотелось причинить им боль? И почему она не любила тебя? Я не могу этого понять. Все это не укладывается в моей голове.

– Это действительно не укладывается в голове, Кристи. И, боюсь, ты знаешь только часть правды. – Скотт сел и взял сестру за руку. – Я все еще не знаю, верить этому или нет, но Уилли Уиллис сказал мне, что моя мать и твой отец – тоже наполовину брат и сестра.

– Что?! – На лице Кристи в равной мере отразились и изумление, и недоверие. «Если Скотт способен в такое время шутить, значит, он уже отчасти пришел в себя, хотя чувство юмора у него довольно жуткое».

– Я знаю, это звучит безумно. Прямо-таки абсолютное помешательство. Во всяком случае, он сказал, что моя бабушка служила в доме твоего дедушки. У них был роман, и мама – их ребенок. Вот что он сказал. Даже мама не знала этого. Никто не знал. Если это правда, то моя мама и твой папа – это наше зеркальное отражение. История повторяется.

– А не мог ли он этого выдумать? Чтобы за что-нибудь причинить тебе боль?

– Думаю, это возможно. Кажется, все что угодно возможно. Но я знаю, что он прав в отношении нас. Я хочу сказать, мы и похожи, как два экземпляра одного фотоснимка.

Словно солнце, пробившееся сквозь мрачные тучи, комнату заполнил смех. Наконец они были заодно, объединенные общим заговором против жизни, шулерами, передергивающими карты.

Это было верно. Они выглядели даже не просто как брат и сестра, их можно было принять за двойняшек.

– Но как нам это объяснить? Думаю, нам надо знать наверняка. О них, я хочу сказать… не о нас. Мне хочется, чтобы мы были братом и сестрой, даже если это не так.

– Одному Богу известно, как все это выяснить. Да какая разница? Может быть, лучше оставить их в покое. В конце концов, у обоих жизнь и так разбита. Может, и лучше, если они не будут знать.

– Ты прав, Скотт. Гораздо лучше похоронить это все… если есть что хоронить. Господи, это поразительно! Вся эта злоба, когда кровь просит любви, а не войны. Какая невероятная потеря!

– Что же нам делать теперь? – Скотт, похоже, обо всем забыл, не осталось и следа прежних эмоций. Если он что-либо и чувствовал сейчас, то вряд ли знал, что именно.

– Все просто, – весело ответила Кристи. – Мы едем домой.

Лайза Блэсс снова ощущала себя ребенком. Неуверенным и взволнованным, всматривающимся в ставший опять огромным мир. Уже в сотый раз она с нетерпением поглядывала на словно застывшие на месте стрелки часов «Пьяже». Время сегодня ползло, как улитка.

Проблемой сегодня было, что надеть. Что думать – тоже было проблемой. Через несколько минут будет проблемой, как себя вести.

Судьба превзошла сама себя в роли Волшебницы.

Поддерживаемая Мэгги в своем направлении начать все заново, Лайза уже тянулась к телефону, когда он зазвонил. В голосе Бобба Стэнсфилда звучали вопросительные ноты, тон был неуверенным, колеблющимся, но это был его голос. Несколько раз он запнулся, пытаясь сказать ей то, что она и сама уже собиралась произнести, и сердце Лайзы вернулось к тем временам, когда жизнь еще была жива, когда еще не замер смех.

Все оказалось слишком просто, стаккато их голосов спешило вырыть могилу для ненависти.

– Так много лет… столько горя. Для меня бы это очень многое значило… увидеть тебя снова…

Торопливо, сломя голову, она бросилась вперед по перекинувшемуся между их душами мостику; стремительный полет ее ног оставлял за спиной все годы, что разделяли их.

– Да, – произнес ее голос в трубку. – Да, я буду рада снова увидеть тебя, Бобби.

Теперь Лайза ужасно нервничала. Как ни старалась, она не могла понять, хочется ей встречаться с Бобби или нет. Вчера мысль о встрече казалась самой замечательной из всех, какие только могли прийти в голову. Но сегодня все было по-другому. С одной стороны, казалось, что все стало иным, с другой – будто ничего и не изменилось.

И Бобби, и она остались теми же людьми. Могли ли исчезновение Скотта и странная смерть Джо Энн перевернуть мир? Ответить было невозможно, как невозможно было распутать клубок стремительно мелькающих чувств, которые, как смерч, вихрем кружились в ее сердце. Возможно ли, что она по-прежнему твердо намерена уничтожить Бобби, и решение встретиться с ним – это всего лишь прелюдия к новому витку все еще продолжающейся войны? Часы отсчитывали минуты, приближая время, когда она снова увидит его, и охватившая Лайзу тревога взметнулась до небес. Если она не знает, чего хочет, как же ей понять, как себя вести? Если она не может разобраться в своих чувствах, то откуда же ей знать, что думать?

Чтобы скрыть смущение, она позвонила и изменила время встречи. Чай – это так нейтрально. Так по-английски. В четыре часа дворецкий встретит и проводит его в дом.

«Сенатор Стэнсфилд, мэм». И она спокойно протянет ему руку и скажет:

«Столько времени прошло, Бобби». Или что-то в этом роде. Утонченно. Очень сдержанно. Сохраняя соответствующую дистанцию.

Дворецкий почтительно постучал в дверь.

– Войдите.

– Сенатор Стэнсфилд, мэм.

Какое-то время Бобби стоял в проеме распахнутой двери. На губах его играла легкая открытая улыбка. Оттого, что он улыбался часто, в уголках рта успели образоваться морщинки. Бобби Стэнсфилд, сильный и спокойный, обещающий целый мир, притягивающий внимание и излучающий обаяние. Это было уже слишком, чтобы помнить о припасенных заранее фразах. Внутри у нее зажурчали ручьи, и слежавшийся от времени, так долго сковывавший душу лед начал раскалываться. Чуть дыша, Лайза смогла только прошептать:

– Ох, Бобби.

Почему-то ей так и не удалось как следует приготовиться к этой встрече, и изумление ее было таким естественным, будто его приход явился совершенной неожиданностью. Казалось, это была не она, а совершенно другая женщина. А сама Лайза стояла в стороне и с интересом наблюдала, как эта женщина себя поведет. Физические проявления чувств были вполне понятны – их вызвали нахлынувший страх, волнение, что-то похожее на гнев, странное ощущение, что происходит нечто необычайно важное, что-то способное навсегда изменить тебя, чувство, что после этой минуты все пойдет совершенно по-иному. Похожее, наверное, случается при автомобильной аварии. Никакой боли. Только сознание того, что ты на рубеже, что события будут развиваться так, как заблагорассудится судьбе, и ты не в силах на это повлиять. Ты ничего не можешь поделать, и тело автоматически переходит в режим созерцания, передавая бразды правления высшим, гораздо более могущественным силам. Попав в такие обстоятельства, мозг превращается в жалкую и бесполезную вещь, однако он никогда не прекращает пусть даже обреченных попыток найти происходящему объяснение или предугадать, что же будет дальше. Неужели нынешний Бобби вызвал все это замешательство? Или так действуют воспоминания о былом? Если так, то откуда же у обычной памяти такая сила? Тогда, должно быть, все дело все-таки в реальности?

Теперь они были вместе. Они стояли рядом и долго, и цепко обеими руками держались – за прошлое, за настоящее, за то, что могло с ними быть. В ее глазах были слезы, и Лайза чувствовала, что внутри у нее что-то начало смягчаться. Может быть, все было напрасно? Эта борьба. Этот гнев. Эта жажда мести. Может, этот тигр, на спине которого она мчалась через все эти годы, был совершенно иным существом в маске тигра? Может быть, в погруженной во мрак ночи лесной чащи все это время путь ей так ярко освещала совсем не ненависть, а все-таки любовь? Это казалось таким невероятным. И это было так очевидно.

Они отступили на шаг и посмотрели друг на друга. Бобби увидел блестящие глаза и такой незабываемый идеально очерченный подбородок. Сколько раз он видел это во сне? Сколько раз это представлялось, наяву? Однако ничто не могло сравниться с настоящей, осязаемой красотой: мягкость кожи ее округлой шеи, скульптурные очертания сильных плеч, рот, которого просто не могло быть у земной женщины. От нее шло волшебство и волнами накатывалось на него, околдовывая его сознание, всегда готовое поддаться чарам Лайзы. На этот раз с Божьей помощью он удержит ее, и чтобы подчеркнуть свою решимость, он снова заключил Лайзу в объятия и, прильнув лицом к ее теплым волосам, нежно прошептал:

– Лайза, моя Лайза.

Но какая-то часть в ней все еще продолжала бороться с ним. Привычка. Еще не стершаяся память о его жестокости. Мягко, но решительно Лайза отстранилась, глядя вверх, в его голубые глаза. Время пощадило его, но на красивом лице все-таки присутствовала печать печали. Он тоже страдал.

– Я хотела позвонить тебе, когда Джо Энн… – Лайза развела руками, не в силах продолжать. Надо было сказать так много. Но начать было не с чего.

– Я знаю. Я знаю.

– Я так ненавидела ее. Теперь это кажется совершенно бессмысленным.

– И меня ты тоже так и не простила.

– Нет, так и не простила. А теперь я и не знаю, было ли что прощать.

– А сын, который мог у нас быть?

Лайза улыбнулась ему. Кажется, момент подходящий.

Скотт ушел, но он присутствовал здесь. Слишком долго она отрицала его существование. Это и погнало его прочь. Возможно, ее признание вернет его назад.

– У нас есть сын, Бобби.

Она увидела недоверие в столь знакомых ей глазах.

– Мой сын Скотт – это и твой сын тоже. Я не хотела, чтобы ты узнал об этом. Никогда. Даже Скотт этого не знает.

– Но ты же говорила, что ты… Вернон Блэсс… Ты хочешь сказать, что тогда, в больнице, когда родилась Кристи…

– Да. Да. Конечно, этот ребенок был твоим. Я не смогла убить его. Боже, а ведь хотела. Убить его, потому что не могла убить тебя. Но я не хотела доставить тебе удовольствие знать, что я родила тебе ребенка. Сына.

Бобби протянул руку и прикоснулся к ней, чтобы пригасить пламя горечи, которым дохнули на него ее слова.

– О, Лайза. Прости меня. Я ведь ничего не знал.

– Что ты чувствуешь сейчас? Бобби посмотрел на нее, на прекрасную, глубоко оскорбленную женщину, которая так его любила, и точно понял, что он сейчас чувствует.

– Я люблю тебя, Лайза, – просто сказал он.

– Тогда поцелуй меня, – сказала она. И улыбнулась.

Губы их сначала были сухими, в них ощущались напряжение и нервозность, как у неопытных влюбленных. Она в страхе замешкалась, опасаясь, что момент будет упущен, прежде чем сможет распуститься цветок страсти. Но желание, которое так долго находилось в спячке, которому так долго отказывали в праве на существование, росло по своим собственным законам. Без всяких усилий оно накатилось и обрушилось на них, сметая все на своем пути, отбрасывая сознание и хороня под собой осторожность. Бок о бок с ней в этом неистовом заговоре душ бежала волна нежности. Бобби и Лайза слились, сердца их бились одно рядом с другим, сильные руки сцементировали их решимость. Долго-долго они наслаждались совсем не забывшимся ощущением друг друга, соединившись так, что никто и ничто не смогло бы разделить их. Лайза почувствовала его твердость и прониклась к нему из-за этого еще большей нежностью. Это принесло ей радость, как уже не раз было в прошлом, много лет назад. Теперь им. уже не нужны были слова, они попали в страну, где обитали чувства. Не нужно было думать, не нужно было ничего объяснять. Им нужно было только чувствовать и ощущать ответное чувство. Они опять стали возлюбленными.

Из-за сильного шума в переполненном аэропорту Скотту пришлось кричать в телефонную трубку. Прижатая рядом к стене кабины, Кристи пыталась понять, как идет разговор, и внимательно следила за его лицом.

– Это я, Скотт. Ты меня слышишь? Здесь ужасно шумно. – Он зажал другое ухо ладонью в напрасной попытке оградить себя от звуковых помех.

Кристи могла представить, каким был ответ. Для кого-нибудь, вроде Лайзы Блэсс, как, впрочем, и для любого другого, самой вероятной реакцией был бы гнев. Гнев на то, что ее бросили. Гнев из-за того, что ей пришлось волноваться. Гнев на то, что она показала свою несостоятельность как мать.

– Мама, у меня все прекрасно. Я звоню, чтобы сказать, что возвращаюсь домой.

– Все это мы обсудим, когда я доберусь до дома, мама. Сейчас это невозможно. Я почти не слышу, что ты говоришь.

Кристи ободряюще сжала его руку. Уж ей-то было известно, какими бывают властные родители. Быть детьми совсем нелегко.

– Что? Что? О Господи!

Кристи увидела, как Скотт напрягся, как кровь отхлынула от его лица, как щупальцы ужаса поползли по его телу.

– Что такое, Скотт? Что случилось?

Скотт накрыл ладонью трубку. Когда он заговорил, голос его дрожал.

– Они собираются пожениться, Кристи. Господи всемогущий, они собираются пожениться.

– Кто? Что ты хочешь сказать?

– Моя мама и твой старик.

– О нет. Нет. Им же нельзя этого делать. И посреди переполненного аэропорта брат и сестра в страхе уставились друг на друга, размышляя об этом невозможном союзе.