"Палм-бич" - читать интересную книгу автора (Бут Пат)

Глава 19

Определенно, со спины он выглядел весьма соблазнительно. В нем было что-то женственное, очень напоминающее кого-то. Кого же, Господи?

Джо Энн приподнялась на локтях, чтобы лучше было видно. Полные груди опустились, почти обнажились соски. Она загорала, развязав бретельки верхней части бикини. Да, если смотреть сзади, то его почти точно можно принять за девушку, и при этом невероятно красивую. Светлые волосы, длинные и завивающиеся у шеи, самые что ни на есть локоны. Стройная фигура, крепкий приподнятый зад, как у девчонок, занимающихся аэробикой. Она пыталась припомнить это лицо. Лицо было чем-то знакомо, но в то же время она знала, что никогда не видела его раньше. Да, это было интригующей и увлекательной переменой к лучшему, если вспомнить того безликого и неотесанного дурня, который обычно приходил чистить бассейн, – сплошные проникновенные взгляды и демонстрирующие мужественность позы. Этот совсем другое дело.

Больше всего ей нравилось, как он двигается. Осторожно, словно ощущая свое тело и его пропорциональность, но в то же время несколько стесняясь его. Он как бы не хотел причинять вред, разжигать страсти, хотя прекрасно понимал, что помимо воли делает это. Очень грациозен, но так естествен. Никаких поз. Только движения, необходимые для той работы, которой он в данный момент занимается. Как раз сейчас он потянулся, чтобы убрать листья гибискуса с середины бассейна. Джо Энн внимательно посмотрела на натянутые, как канаты, мышцы его рук и широкие плечи.

Он двигался вдоль стенки бассейна туда, где она лежала. Парень заинтересовал Джо Энн настолько, что она решила завязать с ним разговор. Наверняка впечатление о нем сразу испортится. С этими смазливыми юнцами всегда бывает так.

– А что случилось с нашим постоянным чистильщиком? – бросила она ему в загорелую спину. Как будто это ее интересовало.

– О, он заболел, мэм.

Скотт повернулся и взглянул на нее. Все получилось, как в сказке. Слишком удачно, чтобы происходить на самом деле. Совсем недавно его шансы проникнуть к Стэнсфилдам были не больше, чем попасть в состав экипажа космического корабля, и вот он почти у цели. Два невероятных совпадения наложились одно на другое: Дэйв чистил их бассейн, а Кристи Стэнсфилд любила ходить на пляж и смотреть, как тренируются серфингисты. Ни в том, ни в другом, в сущности, не было ничего особенного. В конце концов Палм-Бич – маленький город. Но, с точки зрения его замысла, можно было подумать, что оба эти события задуманы на небесах… а точнее сказать – в преисподней. Мать и дочь. Обе теперь для него доступны. А в отношении Кристи уже проявились признаки того, что персик готов к тому, чтобы его сорвали. Сейчас, как всегда по рабочим дням, она находилась на безопасном расстоянии, продавала спортивные свитера молодым пижонам на Эспланаде. Настал черед се матери.

С первого взгляда одно было очевидно: у мамаши Кристи Стэнсфилд действительно все на месте. Имелось от природы и сохранилось благодаря бесконечным, безжалостным тренировкам. Грудь у нее была гораздо больше, чем у дочери, и по тому, как соски оттягивали материю расстегнутого бюстгальтера, было понятно, что вообще-то эта грудь нуждается в поддерживании. Но ноги выглядели крепкими, бедра мускулистыми, а задница плотной, если судить по щедро открытой узеньким купальником ее части. Лицо? Время оставило морщины вокруг холодных, стального цвета глаз, а довольно жесткий рот был недобрым и волевым. Однако ее лицо все еще было красивым – хоть и на тысячи миль далеким от ангельского облика и рафаэлевской чистоты Кристи.

Как же действовать? Определенно, быть тише воды, приближаться на мягких лапках. Ведь это же охотница. Ей не надо, чтобы охотились на нее. Он отвернулся. Почтительно. Скромно. Простой чистильщик, знающий, как надо вести себя в присутствии господ.

Джо Энн посмотрела на него оценивающе. «Ну ладно, пока ты не хочешь лезть в петлю. А если еще добавить веревки?»

– Судя по вашей внешности, вы занимаетесь серфингом. Может быть, вы из тех хулиганов, которые постоянно нарушают правила парковки на Норт-Энд?

Джо Энн придала словам ядовитый оттенок, с легким намеком на флирт, чтобы смягчить едкий по содержанию вопрос. Отношения между любителями серфинга, подавляющее большинство которых жили на другом берегу озера, и обитателями Палм-Бич были напряженными уже много лет. Жители Палм-Бич, хотя они и редко появлялись на пляжах, считали, тем не менее – если вообще об этом задумывались – эти пляжи своей частной собственностью. Несмотря на то, что, как считается, все пляжи Америки вместе с прилегающей к ним водой до самых глубин открыты для посещения, жители Норт-Энд затратили много усилий, чтобы отвадить от них чужаков. Действовали они двумя основными способами. Один заключался во введении запрета на стоянку автомобилей на всех приморских городских дорогах Норт-Энд. Другой сводился к жесткому пресечению нарушений границ частных владений и закрытию общественного доступа на пляжи. Бесстрашные любители серфинга в этих условиях либо шли пешком с одного из открытых общественных пляжей в центре города, либо с легкой душой закрывали глаза на все запреты. Во всяком случае, жители Уэст-Палм-Бич считали их неконституционными.

Снова Скотт обернулся к ней. Он небрежно уперся рукой в бедро и улыбнулся своей мальчишеской, как он надеялся, улыбкой.

– Да, мэм. Я действительно занимаюсь серфингом, но, в основном, южнее, в Дирфилде, или севернее, по дороге на Джюпитер. А вы когда-нибудь пробовали? – добавил он, осмелев.

– А что, я выгляжу так, будто пробовала? – Джо Энн улыбнулась дерзости его вопроса. Да, у этого парня есть обаяние. И какое обаяние. Он и правда очень мил. Чуть ли не кокетлив. Кого же, черт возьми, он напоминает?

– Ну, вы на вид в прекрасной форме, мэм. Если позволите мне заметить. – Он смущенно провел рукой по волосам. Он помыл их накануне вечером.

Джо Энн вглядывалась в него, прикрывая глаза рукой от лучей послеобеденного солнца. Скотт неясно вырисовывался перед ней на фоне ярко-голубого неба. Потом, по какому-то порыву, который и самой ей был непонятен, она повыше приподнялась на шезлонге, так что ее груди совершенно высвободились из купальника и полностью открылись взору юноши.

Какое действие оказало это движение на него – судить было трудно, он стоял против солнца, на нее же оно повлияло совершенно неожиданно.

Мысль о том, что он пожирает глазами ее внезапно обнажившийся бюст, по каким-то непонятным причинам сильно возбудила ее. Джо Энн не могла поверить в то, что с ней происходит. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как представителю другого пола в последний раз удалось возбудить в ней желание. Она даже не могла припомнить, когда это было. И было ли вообще? Женщины – другое дело: мягкие, сладко пахнущие, нежные, податливые, красивые, чистые. Необычайно влекущие. Но мужчина? Просто смешно. Но в то же время это было совершенно реально.

Стоя над ней, Скотт с трудом проглотил застрявший в горле комок. Он оказался совершенно не прав в отношении ее грудей. Сильные грудные мышцы подтягивали их и легко преодолевали земное тяготение. Теперь две сферы, блестящие от тонкой пленки благоухающего крема для загара, завладели его взором, а во рту все пересохло. Мяч, закрученный до невозможности, был послан прямо к задней линии его половины корта.

События развивались быстрее, чем он мог надеяться. И чем ближе становилась цель, тем выше поднимались ставки. Один не правильный шаг, одно резкое движение – и момент будет упущен. Игра эта была старее, чем мир, но Скотт, даже в столь юном возрасте, уже имел определенный опыт. Как же перейти границу, за которой начинается интим? Может быть, еще поговорить с не А нужно ли?

Итак, не зная, что предпринять, Скотт не предприняв мал ничего. Он просто стоял и смотрел на то, что, вполне очевидно, предназначалось для его глаз.

Суть ситуации была хорошо понятна Джо Энн. Всю свою жизнь она, в сущности, ничем и не занималась, кроме любовных похождений. Она была искательницей наслаждений, готовой использовать шанс, едва только он возникал на горизонте. То же самое происходит и в бизнесе. Как только падает стоимость акций или повышается валютный курс, деловые люди действуют подобно молнии. Ну, а тела были для Джо Энн эквивалентом «свиных желудков», драгоценных металлов и приносящих проценты ценных бумаг. И когда нужный момент наступал, она шла на сделку. Именно сейчас все складывалось так, что ей предоставлялась великолепная возможность закупить товар.

Итак, пока Скотт ощущал, что он лишь наблюдает за развитием событий, Джо Энн Стэнсфилд уже с нетерпением перебиралась на водительское место. Этот мальчик так молод, что годится ей в сыновья. Отлично! Просто замечательно!

Джо Энн встала медленно, не спеша, как будто времени у нее в запасе было навалом. Если уж она решила получить наслаждение, то нельзя отпугнуть его. Вся хитрость заключалась в том, чтобы добиться нужной пропорции твердости в женской слабости. Еще с нью-йоркских времен она помнила, что между поспешностью и пассивностью лежит очень тонкая грань. Мужчин нужно подводить к нужной черте, а не толкать силой.

Скотт, который играл непривычную для себя роль кролика под гипнозом, не сопротивлялся. Женщина, выпрямившись, стояла перед ним, и все, что обещало ее тело, когда лежало, распластанное, на шезлонге, подтвердилось. Реальная Джо Энн превратила то, что рассказывал о ней Дэйв, в сбивчивые бредни слепого кастрата. Скотт воочию видел, как напряглась ее грудь. Как, словно по волшебству, влажно заблестела верхняя губа, когда она провела по ней языком. В ответ на это его собственный внутренний оркестр тоже начал настраивать свои инструменты. По животу Скотта пробежали мурашки, в кровь устремились гормоны, заставившие сердце бешено забиться. Он уже и не вспоминал о своем плане, все связанные с ним мысли были грубо отодвинуты на задворки сознания подавляющим все остальное страстным желанием. Эта женщина собирается использовать его. Потом она его выплюнет, отбросит в сторону, пока ей не захочется повторить все еще раз. С ним будут обращаться так же, как с пробкой, затыкающей бутылку второсортного алжирского бургундского, – пренебрежительно, грубо, без всяких там церемоний.

Джо Энн подступила к нему вплотную, приблизила лицо к его лицу. За эти несколько шагов она успела заметить, как взбугрились его обтягивающие джинсы и расширились зрачки синих глаз, так напоминающих ей кого-то. Ей показались целой вечностью короткие мгновения, когда она неподвижно стояла перед ним, вдыхая непривычный мужской аромат, от которого заработала кровь, а мысли очистились. Медленно она потянулась вниз и прижала руку к бугру на его джинсах, наслаждались обжигающим ладонь жаром и бьющимся нетерпением юношеской страсти. Все было так восхитительно, необычайно, наверное, она слишком долго отказывалась от этого. Все эти мысли читались в появившейся на ее губах насмешливой улыбке.

– Одолжи мне свое тело, малыш. Мне оно нужно – на время. Потом можешь забрать его обратно.

Кристи Стэнсфилд приняла важное решение, и это тревожило ее все утро. Но сейчас ее уже ничего не волновало. Здесь она от всего отрешилась – танцевала, чувствовала, жила. Под ногами у нее было мягкое ватное одеяло. Ноздри разгоряченно, как у зверя, раздувались, душа была охвачена пламенем любви. Этот костюм для аэробики был произведением искусства, но скорее из Лондона, а не из Уэст-Палм. Как всегда, англичане превзошли себя и создали нечто, что сегодня потрясало, а завтра станет нормой, и этот ярко-розовый шедевр больше походил на набедренную повязку, чем на трико.

После обычных перед тренировкой пяти минут легкой болтовни стало вполне очевидно, что других девушек одолевает зависть. Это было заметно по их довольно слабо завуалированным насмешкам и периодическим вспышкам откровенной злости в завистливых глазах.

– Кристи, дорогая, ты выглядишь как героиня какого-то эротического фильма. Ну, ты смелая…

– Ого, Кристи, я бы не смогла выйти в таком наряде. Но Кристи нисколько не беспокоило то, что они думали. Она оделась так только для одного человека: прекрасного юноши с тревожными глазами, возникшего из морской волны. Для Скотта Блэсса. Он должен заехать за ней сюда. Через несколько минут он, и только он, будет оценивать ее костюм. А он – мужчина.

Она чувствовала себя так хорошо, как только может чувствовать себя влюбленная девушка при спокойном пульсе в пятьдесят ударов в минуту. Кристи наклонила голову набок, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале и, со свойственным юным особам самолюбованием, одобрила то, что там увидела.

Там было именно то, что нужно: бронзовая упругая кожа, пропеченная на солнце и покрытая тонкой пленкой пота, обрамленная узкими розовыми полосками купальника. Сильная мускулистая спина, плечи и бедра были юны и округлы – необыкновенно женственно и обольстительно. Грудь небольшая, но она почти не подпрыгивала при резких движениях выполняющего упражнения тела, а влажный от пота глубоко вырезанный лиф выдавал тайну конических сосков, окрашенных в нежно-розовый цвет зрелой юности. Живот был открыт для обозрения практически со всех сторон – верхняя часть купальника соединялась с нижней четырьмя полосками материи, которые, в основном, оставляли тело обнаженным. Если что и вызывало сомнение, то только, как считала Кристи, бедра. Чуть-чуть широковатые, но зато пышные и все равно складные, и они далеко не портили общей картины. Во всяком случае, с каждым днем ее фигура выглядела все лучше. Особенно ягодицы. Теперь они были по-настоящему плотными и твердыми. Это будет ее подарок Скотту. Игрушка для него, созданная ее усилиями плоть, к которой еще не притрагивалась мужская рука. Он может получить все это, и когда он за ней заедет, именно это сразу же бросится ему в глаза – ее шикарные ягодицы, вздымающиеся и напрягающиеся под тонким купальником, разделенные пополам узкой полоской материи в углублении между ними, которая едва прикрывала самые потаенные места. Даже если он опоздает, занятия еще не кончатся, когда он появится здесь. Кристи все продумала. Может быть, в ней все-таки была крохотная частица ее матери. Голос Мэгги ворвался в мечтания Кристи. – Более плавно, четче ритм, следите за темпом. Растворитесь в этом ритме. Отключите головы, пусть тела работают сами. Вот так.

Кристи попробовала сделать так, как от нее требовали, и умерить неистовство своих мыслей. «Я – это мое тело, мое тело – это я», – произнесла она про себя. Такова была установка. Именно так они и должны были делать упражнения. Кристи выбрасывала длинные ноги в стороны и пыталась раствориться в восхитительном ощущении упорного и слаженного растяжения и сжатия, напряжения и раслабления работающих мышц. Спина прямая, голова высоко поднята. Медленно, легко выбрасываются ноги. Увидит ли Скотт это сзади? В воображении она ощутила на себе его глаза. Вчера вечером в баре, декорированном в стиле кантри и вестернов, он так смотрел на нее. Это было так приятно! Как же люди жили до того, как была изобретена аэробика? И был ли кто-нибудь когда-нибудь настолько влюблен?

Теперь музыка стала откровенно ритмичной. В течение первых десяти минут в ней была какая-то претензия на напевность, сейчас же все наконец прояснилось. Мелодии тут было не больше, чем в тиканьи часов. Это был метроном, и задача его заключалась в том, чтобы задавать ритм движения тел. Не больше и не меньше. Басовые частоты зазвучали подчеркнуто, и бьющий ритм звуков, вырывавшихся из десяти, а может быть, двадцати динамиков, расположенных по периметру просторного тренировочного зала в окрашенном в розовые тона здания комплекса «Филиппе пойнт», просто вбивался в те части мозга гимнасток, которые продолжали жить вне их сознания, вне мыслей, вне чувств. Главному из того, что несла эта музыка, нельзя было не подчиниться. Слышать ее уже значило подчиниться. Под ее воздействием класс сливался в единое целое, забывал о боли, о том, что состоит из отдельных личностей. И тогда начиналось главное. Потихоньку в ткань настойчивого ритма вплетались и с каждой секундой звучали все более явственные звуки национального гимна. Это имело важнейшее значение. Все они теперь были заодно – один народ, одно тело, одна общая цель. Достижение радости через силу, мощи – через красоту, счастья – через физическую нагрузку под первыми лучами утреннего солнца.

В пульсирующем зале одна только Мэгги оставалась неподвластной лихорадке безумной, всепоглощающей музыки. Двадцать лет тренировок, давшей эту свободу, но иногда, как. сегодня, она жаждала попасть в рабство вместе со всем классом. Она видела экстаз на залитых потом лицах и могла представить, какое чистое наслаждение ее ученицы получают от предельной нагрузки. Но для нее все это было позади. Она ушла так далеко вперед от них, что оказалась по другую сторону. Тело, в котором была заключена ее душа, ярко свидетельствовало о пройденном пути. Было бы не правильно сказать, что она выглядела хорошо. Слова «хорошо выглядит» всегда как-то не подходили Мэгги. Правдой было то, что она выглядела необыкновенно – тело ее было сконцентрировано, как подвесной мост, сложная система рычагов и стоек, стальных тросов и массивных бетонных балок. Оно выглядело так, словно способно выполнить любую фантазию самого изобретательного тренера. Оно вынесло все и сохранило способность выносить все. Когда они с Лайзой начинали в старом зале на Клематис-стрит, она и не мечтала, что все это примет сегодняшние масштабы. Лайза ушла, но Мэгги не рассталась с надеждами, и когда в последовавшие годы произошел бурный взрыв интереса к аэробике, она не отстала от моды и привнесла в нее кое-что свое. Теперь ее зал был известен по всей стране, а уровень его репутации соответствовал высоте его потолка. Также вырос и ее авторитет. И вот теперь в ее классе была юная Кристи Стэнсфилд. Дочь Бобби. Девочка, чьей матерью должна была быть Лайза.

Лайза Старр. Лайза Блэсс. Ее Лайза. Теперь сверхзвезда, ярко сияющая на небосклоне высшего света. Мэгги всегда знала, что так будет. Пути их разошлись, но Мэгги все еще любила ее. Память о ней. Ее боевой дух. Ее, казалось, бескрайнюю жажду жизни. Иногда они встречались на крупных приемах. Обе делали вид, будто ничего не изменилось, хотя знали, что изменилось все. Это была уже совсем не та Лайза. Может быть, и Мэгги была не та, но все-таки больше изменилась Лайза. Очарование и невообразимая красота остались прежними, однако ушла теплота. Вся она оказалась выстужена жестоким холодом слишком сильной сердечной боли: Лед коснулся души бедной Лайзы и убил в ней ту часть, которую Мэгги любила больше всего.

Усилием воли она заставила себя вернуться в спортивный зал. Перед ней истязали себя ее ученицы, теряли свое «я» в восхитительной боли; их мокрые лица и разгоряченные тела молили о пощаде и в то же время не хотели ее. Она должна общаться с ними, пока они продолжают эту священную пытку. Она должна быть вместе с ними во время этих мучений во имя красоты.

– Ну, давайте, вместе со мной. До конца вместе со мной. Не думайте ни о чем. Слейте воедино дух и тело.

В наши дни занятия аэробикой приобретают метафизический налет.

Внезапно, в самом разгаре этого неистовства, Кристи ощутила такую тишину, словно попала в эпицентр урагана.

В дверях, прислонившись к косяку, стоял Скотт. Его глаза лениво обегали кипящую массу первосортных женских тел, губы приоткрылись в легкой улыбке. Высокомерной? Стеснительной? Трудно было сказать. Похоже, он пришел прямо с пляжа. Он все еще весь был покрыт солью, а грязно-серая футболка и пузырящиеся на коленках белые полотняные брюки выглядели так, словно неделю провалялись на заднем сиденье автомобиля «ле барон» с брезентовым верхом, на котором он все время разъезжал. Все это было его сутью. Его мироощущение, выражаемое девизом «Да катись все к чертям», распаляло девическое воображение Кристи. Она видела, что его глаза нашли ее. Румянец на разгоряченных щеках стал еще гуще – мечтания последних минут превратились в реальность. Кристи попыталась улыбнуться. Он не улыбнулся ей в ответ, только кивнул.

«Сначала закончи, – будто бы говорил его взгляд. – Ты занята важным делом. Не отвлекайся из-за меня. Я на тебя и не глянул бы, если бы несся по волне».

Кристи опустила голову, соглашаясь с этим молчаливым упреком. Конечно, он прав. Она попыталась сосредоточиться на своих упражнениях.

– Хорошо, ребята. Теперь на спину. Поработайте-ка над своими сдобами.

Про себя Кристи застонала. «О Господи! Почему же черед этого упражнения дошел именно сейчас?» Она выгнула спину и бросила таз вверх. Тонкая полоска купальника натянулась, почти обнажая то, что было скрыто под ней.

– Давайте, работайте в два раза быстрее. Раз и два, и раз, и два…

Кристи закрыла глаза, чтобы скрыть смущение, и попыталась забыть, где она и кто еще здесь находится. Но движения не давали забыть об этом. Она занималась любовью с воздухом. Иначе про это упражнение и не скажешь. Единственное, чего не хватало, так это Скотта с ней. Она никак не могла отделаться от этой внушавшей трепет мысли.

Внутри нее возникло и все нарастало странное чувство. Чем больше Кристи пыталась подавить его, тем сильнее оно разрасталось. Надо было остановиться, но у нее ничего не выходило. Это так тревожило.

– Давайте, ребята, вверх. Двигайтесь. Пусть все работает. Кристи делала, как велено. Ее ягодицы попеременно то сжимались, то расслаблялись; странное ощущение перемещалось то вверх, то вниз внутри меж ее длинных бедер. О нет. Не сейчас. Не здесь. Это было бы просто невообразимо.

Кристи открыла глаза. Может быть, окружающая действительность поможет предотвратить это.

Скотт переместился. Он уже не стоял в дверях. Он был у боковой стенки зала, близко к Кристи, и с какой-то отрешенностью во взгляде сосредоточенно смотрел на ее почти обнаженное тело, взлетавшее и опускавшееся рядом с ним.

Кристи нервно провела языком по губам и, без особого успеха, попыталась чуть улыбнуться. Именно тогда она и увидела его.

Словно на мушке ружейного прицела, в месте соединения своих бедер и едва ли не в трех метрах от себя. Она увидела то, от чего голова ее совсем пошла кругом. Внутри помятых белых брюк Скотт Блэсс был в напряжении и тверд, как скала.

То, что происходило с ней самой, заставило Кристи удивленно охнуть. Она успела лишь закрыть глаза и потом напрочь утратила координацию. Ноги застыли, спину сковало. Разум отключился.

– 0-о-ох! Господи! – услышала она чье-то восклицание – вполне возможно, свое собственное.

Кристи резко села, шлепнувшись о доски пола, в безнадежной попытке скрыть очевидное, однако на происходившем внутри нее это никак не сказалось. Там все уже жило своей собственной жизнью. И ничто не могло на это повлиять. Там, в бархатных глубинах, оно правило бал, вовсю наслаждаясь этим ужасным моментом, распевая свою сумасшедшую и прекрасную песню. Охваченная безумной дрожью, которую она не способна была контролировать, Кристи покоилась на мягком ложе облака неловкого восторга, хозяйкой принимая нежданного гостя. Невидимый и тайный, он прожил свой краткий миг вселенского времени эгоистично, самоуверенно и без стыда. Потом наконец исчез, не оставив после себя ничего, кроме следа в памяти и… более явного, расползающегося по розовой материи, которая скрывала ее пульсирующую плоть от внешнего мира, – влажного свидетельства желания.

Когда Кристи открыла глаза, прямо на нее был устремлен взгляд Скотта. Это станет их первой общей тайной. Но далеко не последней.

Целых три четверти века «Парамаунт» был одним из символов Палм-Бич. Сначала театр, потом в течение долгих лет единственный кинотеатр города, он впал в ветхость в шестидесятые и семидесятые годы. Но теперь он вернулся, восстановленный в своем прежнем великолепии. В мерцающем отблеске экрана невозможно было не разглядеть беззаботного обожания, которое просто излучало лицо Кристи. Как и миллиард девчонок до: нее, она украдкой протянула руку к соседнему мягкому креслу и ласково вложила ее в ладонь Скотта. Пролетевшие три восхитительные короткие и бурные недели почти совсем лишили ее твердости. Она знала, что скоро сдастся. Может, сегодня вечером. Может, завтра. Она не была влюблена, она была одержима. Это была великая страсть, безрассудное и романтичное увлечение юности, трепетное, величественное и пугающее силой своей и властью. Один за другим гасли путеводные огни ее прежней жизни, меркнущие в ярких лучах ослепительного видения – соединения души и тела в желанных объятиях сливающейся плоти, чему она до сих пор сопротивлялась. Может быть, чуть позже это случится. На залитом лунным светом пляже, куда он собирался пойти с ней после кино. Да все равно. От защитного щита из прочных моральных устоев, о котором всему свету заявляла надпись на ее наружной повязке, уже почти ничего не осталось. Скоро это поношенное одеяние уже не сможет уберечь ее от нее самой, и она обретет свободу, свободу чувствовать, свободу наслаждаться, свободу требовать и желать.

Она взглянула в его красивое лицо, отказываясь видеть в нем жестокость и предпочитая толковать ее признаки как свидетельство своенравной силы юности. Скотт позаботится о ней в момент ее слабости. Он будет знать, что делать. Он ее не подведет. Господи, она боготворила его. Никогда ей не приходилось встречать такого существа, никогда, в том ее учтивом и правильном мире, где все было предсказуемо и безопасно. Скотт, с его легким смехом и дерзкими глазами, словно выходец из потерянной Атлантиды, явился к ней из морской воды. Все его чувства были живыми, полными энергии, они никогда не возникали как реакция на какое-то внешнее раздражение. На первом месте у него, конечно, стояли занятия серфингом и целеустремленное влечение к совершенству, которое было с этим занятием связано. Кристи, всегда окруженная друзьями, которые изо всех сил изображали скуку, находила эту страсть самым большим его плюсом. Она и прилагавшееся к ней тело, эта богоподобная внешняя оболочка, которые были инструментами его власти над волнами.

Но это было еще не все. Имелись еще неотесанные друзья с материка и совсем уж темные места, куда он водил се в поздние часы, когда степенный Палм-Бич давно спал. В сумрачных барах Старого Окичоби и «веселых» кварталов Ривьеры Кристи широко раскрытыми глазами впервые смотрела на бьющую ключом жизнь другой части города. Кристи вдруг оказывалась в самой середине Дантова ада, но рядом с ней находился Скотт, и она чувствовала себя там в такой же безопасности, как на гладкой скамье Храма Милосердия у Моря. Он знал всех и вовсе не являлся для них неким богатым чужаком, которого с трудом, но терпят. Он был одним из них, легко смеялся их шуткам, веселился их жестам, без труда понимал их жаргон и их предрассудки. А когда в ночной темноте характеры сталкивались, рассудки мутились, и к ней тянулись жадные руки, он так сжимал кулаки и зубы, что до обитателей сумрачного мира быстро доходила неразумность их поведения. Она чувствовала себя средневековой принцессой, опирающейся на руку своего рыцаря, полностью защищенной в самой гуще опасностей. Это было все равно что смотреть из окна на падающий снег, удобно устроившись у пылающего камина.

Несколько дней назад она узнала, кто он, но к этому времени она уже крепко сидела на крючке. Скотт Блэсс. Сын Лайзы Блэсс. Сын врага ее матери. Какое-то время ее мучил вопрос этики. Хорошо ли это по отношению к матери – встречаться с ним? Не обязана ли она принимать участие в вендетте своей матери против старой пассии отца? Светло-голубые глаза, так похожие на ее собственные, предопределили решение. Грехи отцов и матерей не должны касаться детей. Во всяком случае, было видно, что Скотт вовсе не унаследовал ненависти. Он знал, что ее фамилия Стэнсфилд, но это особо не. впечатляло и не отпугивало его. Она, однако, пошла на хитрость. Она не сказала матери, кто ее постоянный поклонник. Во всяком случае, Джо Энн, занятая, как всегда, собой и абсолютно не проявлявшая интереса к другим, и не потрудилась спросить об этом.

Когда они вышли из «Парамаунта» и двинулись по дорожке, Скотт снова взял ее за руку. Он молчал. Ему и не надо было говорить. В теплой, наполненной ароматами ночной тишине они пошли по Семинол-авеню к морю. На песке они разулись и посмотрели на луну, которая вошла в свою третью четверть. Твердый подбородок Кристи подчинился повелению пальца Скотта, в лунном свете глаза ее смотрели прямо в его глаза, а ее теплое, прерывистое дыхание свежим дуновением касалось его лица. Она почувствовала, как губы ее приоткрылись, сухие, словно шумевшие над головой пальмовые листья. Скоро он начнет целовать ее и передаст ей свою влагу, оросит пустыню ее тоски и заставит ее расцвести. Что же там, в глазах этого юноши, которого она так полюбила? Печаль и вызванная одиночеством тоска, смешавшиеся со страстным желанием? Если так, то она готова пойти навстречу всем его желаниям. Она хотела собрать его в единое целое, заполнить брешь в его душе, о которой так красноречиво говорили его глаза, изгнать прочь его одиночество, утолить его голод, щедро подарив ему свое собственное юное тело.

Кристи обняла его за тонкую талию и притянула к себе, ощущая его ошеломляющую твердость и бесстыдно прижимаясь к нему. Но он все еще не целовал ее. Он наблюдал за ней, и непонятные эмоции бушевали, как дикие волны прибоя, за двойной завесой его глаз. Почему же он колеблется?

Потом он придвинулся к ней, нежно, медленно, неотвратимо. Кристи прикрыла глаза и услышала свой собственный стон. Она была готова принять его. Все внимание она сконцентрировала на своих губах. Они первыми соприкоснутся с ним, первыми ощутят его.

Его губы приблизились к ее губам, словно нерешительные незнакомцы, ищущие, вежливые, внимательные, пробующие. Казалось, сначала они остановились рядом, как трепещущая крыльями птичка зависает над раскрывшимся цветком. Потом, сухие и теплые, они прильнули к ее устам. От переполнившего Кристи необычайно тонкого и в то же время мощного чувства по коже ее вверх и вниз побежали мурашки. Кристи чувствовала их своими быстро твердеющими сосками, ощущала упругой кожей тугих бедер, теплой и влажной мягкостью между ног. А потом язык Скотта сделал ее уста своими. Умело и уверенно он проник внутрь, и вырвавшийся у Кристи от этого прикосновения трепетный вздох был красноречивым свидетельством его мастерства. Кристи открыла глаза, и в них устремился водопад звезд, а Скотт уже больше не был нежным. Им двигало нетерпение юношеской страсти, его уста впивались в ее уста, пробовали их вкус, пожирали их, стремились втянуть ее губы, зубы, язык в самое сердце урагана страсти.

Кристи билась в его руках. Ему нужен был ее рот. Она тоже страстно желала, чтобы он принадлежал ему. Он хотел испробовать ее вкус. Ее вкус уже был его вкусом.

Руки Скотта нетерпеливо двигались сзади, пока не коснулись обнаженной кожи. Скотт вытянул белую футболку из джинсов и мягко пробежал пальцами по ее теплой спине. Пальцы искали застежку бюстгальтера, но не нашли ее. Медленно Скотт опустился на песок и встал перед ней на колени, как в церкви. Потом он и ее уверенно потянул вниз. Его руки благоговейно подняли мягкую ткань, раскрывая Кристи, обнажая, втягивая в запретное царство наготы, туда, откуда уже не будет возврата.

Скотт смотрел на доставшийся ему дар. Гордо, чуть ли не с вызовом. Кристи тоже смотрела на него и пыталась сказать глазами, что она уже принадлежит ему, что она не будет сопротивляться, что ее воля уже стала его волей, еще когда за несколько секунд до этого были слиты вместе их губы. Захлестнувшее ее чувство уже было слишком сильным, чтобы можно было бояться, однако неуверенность продолжала витать в неподвижном ночном воздухе. Груди у нее маленькие. Идеальные по форме, упругие, – но совсем небольшие. «Что скажет Скотт? Господи, неужели он не видит, как они трепещут?»

Словно отвечая на этот безмолвный вопрос, Скотт склонился вперед. Он взял эти пылающие, напрягшиеся груди в свои ладони и, как показалось, целую вечность воспринимал их напряженную полноту, словно бьющееся в них желание было осязаемой, тугой и живой энергией страсти.

Потом он прильнул к ним, язык его жадно тянулся к обоим розовым соскам, к их мягкой невинности, и когда его губы сомкнулись, сердце Кристи остановилось. Ее пальцы нащупали его затылок, и она прижала его к себе, словно грудного ребенка, питая силой собственной страсти. Она провела пальцами по светлым волосам, вершине ее мечтаний, великолепной короной венчающей ее возлюбленного, и внизу, внутри нее, ревущим и вспенивающимся водоворотом закипело желание. Кристи слышала голос своего тела, пронзительный и чудесный, говоривший о том, что должно случиться. Она не была к этому готова. Она с трудом могла поверить в это. Но это было на самом деле. Меж бедер слышался резкий гудок стремительно приближавшегося скорого поезда, а внизу живота раздался грохот, предупреждающий о сходе лавины. Сознание оставалось сторонним свидетелем надвигающегося восхитительного события, готовящегося подобного землетрясению слияния. Времени предупредить Скотта не было. Едва ли было время и самой подготовиться. Оставалось лишь время криком известить звезды, небо, песок пустынного пляжа о таинственной силе того, что она испытывает.

Скотт уловил сигналы ее тела, когда маленький сосок у него во рту дернулся и встал на дыбы, как испуганный жеребенок, наполнив его уста сладким привкусом согласной на все невинности. Он знал, что случится, и хотел этого. Его руки сомкнулись вокруг нее, он прижал к себе ее, несущуюся через тропическую бурю оргазма, трепещущую от удовлетворения. Бурный и влажный вибрирующий под воздействием своей безудержной энергии, оргазм накатывал на Кристи волну за волной, и в захлестнувших ее хаотических и стремительных потоках чувств Только одно было понятно Кристи. Внутри у нее возникла пустота, и она хотела, чтобы пустота эта была наполнена.

За оргазмом последовала первая нестерпимая паническая дрожь. Не отпугнула ли она его? Не исчезло ли его желание от ее неопытности и потери контроля над собой? Ей необходимо было это знать. Необходимо было спасти то, к чему страстно стремился каждый атом ее тела. Смелыми руками она потянулась к нему, в них уже не было невинности. Негнущимися пальцами она нащупала твердость, сумела высвободить ее, и перед ней предстало то, о чем она мечтала. Она прикоснулась к нему с восхищением, и, как она того и желала, пальцы поведали о ее необузданном желании.

Она легла на песок, расстегнула пояс своих синих джинсов, спустила их с полных бедер вместе с потянувшимися за плотной тканью трусиками, обнажив светловолосую тайну, сияющую в бледном лунном свете. В этой полной отрешенности от всего яркой молнией вспыхнула мысль. Маленькая Кристи Стэнсфилд. Милая и пухленькая. Чистая и пригожая. Всеобщая американская мечта. Валяется на песке, погубленная похотью. Требует, криком кричит, чтобы в нее вошло, заполнило ее страстное желание какого-то парня.

Тело Скотта возникло над ней, закрывая собой небо. И тут, совершенно неожиданно, Кристи увидела то, чего не должно было быть. В глазах, в уголках рта Скотта читались совсем не те чувства. Она видела это какую-то секунду – триумф? жестокость победителя? огонек жгучей ненависти? – потом все пропало. Колокола внутри сознания забили тревогу, все силы разума напряглись в попытке объяснить проблеск интуиции. И пришло оно. Осознание. Это все не правильно. Глубоко, изначально не правильно. Нечто, о чем они всегда будут сожалеть. Будут жалеть. Преступление против океана, против свежего морского воздуха, против усеянного звездами неба.

Но слишком поздно. Она уже чувствует пронзающую боль, теплый ручеек крови на бедре, уже слышен сладострастный крик желания, затмевающего все мысли, вес чувства, все благоразумие. И в тот самый момент, когда она поняла, что согрешила против Бога на небесах, Кристи Стэнсфилд прильнула к возлюбленному, а бедра ее рванулись, заставляя его проникнуть в глубину ее тела и в глубину сознания.

Джо Эни потянулась на белом шезлонге, как сонная, но довольная кошка. Трижды в неделю, а таких недель было уже три, она видела чудесный сон, и сегодня этот сон случится снова. Этот паренек был то, что нужно. Он не был слишком горд и не возражал, чтобы его учили. Он был послушен. Он был вынослив. Целых два полных блаженства часа – по понедельникам, средам и пятницам – сразу же после обеда он занимался с ней любовью с исполнительностью автомата. Он был умел, совсем не пытался что-то у нее вымогать, даже не потрудился спросить ее имя. Тело Адониса и мужская сила, которая словно бы отрицала силу земного тяготения, делали встречи с ним восьми приятными. Сейчас по каким-то причинам в заведенном распорядке произошли изменения. Сегодня суббота, и он приходит «чистить бассейн» не в два, как обычно, а в половине четвертого. Он счел нужным сказать ей об этом, а она сочла возможным выслушать его. Кто знает, может быть, раньше у него, назначено свидание в другом месте. Ну и что? Раз он полон сил и всегда готов, какое ей дело до остального?

Джо Энн скучающе листала журнал «Дом и сад» и с раздражением потягивала вино, разбавленное водой. Двенадцать часов. Еще три с половиной часа. Терпение никогда не было одним из ее достоинств. Она огляделась вокруг, выискивая, на ком бы сорвать раздражение. Кристи, о чем-то задумавшаяся на мелководной стороне бассейна, вполне годилась для этого. Черт побери! Она чуть не забыла. Ей же надо как-то избавиться от Кристи. Обычно та пребывала в это время в безопасном удалении на Уорт-авеню, но сейчас был выходной, погода стояла прекрасная, и она не отходила от бассейна.

– Кристи, что это такое происходит с тобой в последние дни? То ты без причины весела, то в полном унынии. Только не говори, что ты влюбилась или еще что-нибудь такое же нудное.

Кристи засмеялась, но в смехе ее совсем не было радости. Скотт не звонил уже целые сутки и день в самом деле складывался очень неудачно. Слова матери не улучшили настроения. Да матери вообще это очень редко удавалось. В этом не было вины Джо Энн, и Кристи не сомневалась, что мать хотела ей добра. Просто у нее несчастливый дар всякий раз говорить что-то не совсем приятное, когда бы она ни открыла рот.

Кристи окунулась, погрузив плечи в спокойную воду бассейна и обдумывая ответ.

– А может, и влюбилась, – сказала она наконец загадочно.

Господи! Как же она сумела так соврать. Если любовь – болезнь, то она уже давно безнадежно больна. Она никогда и не знала ничего похожего на это балансирование на гребнях волн. Скотт Блэсс, словно непонятного действия ядерный взрыв, разложил ее прежний мир на атомы и заставил ее бешено метаться между восхитительными восторгами рая и обжигающими кинжалами ужасающего ада.

– Ну что ж, если это так, то тогда будь счастлива, но не забудь принять таблетку. Не знаю, с чего тут так хандрить.

Сама она вовсе не хандрила из-за этого любителя серфинга. Просто ее несколько раздражало то, что он не мог освободиться чуть раньше, чем в половине четвертого.

Кристи про себя застонала. Великолепно! Материнская забота о горячо любимой дочери. Но сейчас ее мысли занимало кое-что поважней, чем нехватка материнских чувств у матери. На земле сейчас существовал только один человек, теплых чувств которого она страстно желала, а он не мог даже снять трубку, чтобы сказать ей, как он ее любит. Потрясающее слияние на песке – а за ним могильная тишина. Это совершенно сводило ее с ума.

Спасение принес официальный, лишенный эмоций голос дворецкого.

– Мисс Кристи. Вас просят к телефону. Джентльмен не пожелал сообщить своего имени. Вы будете говорить?

Кристи вылетела из бассейна.

Дворецкий передал ей беспроводный телефон, словно палочку в эстафетном беге.

– Алло, – выдохнула в трубку Кристи. Всем сердцем она молила Бога, чтобы звонок не оказался пустым, – какой-нибудь случайный знакомый с пляжа в Бойнтоне или служащий компании «Пруденшл».

– Кристи, это Скотт. Ты можешь говорить?

– Ну, почти. О, я так рада, что ты позвонил.

– Послушай, мне надо тебя увидеть.

– А мне надо увидеть тебя. – Как, если сегодня попозже?

– Чудесно. Когда? Где?

– Ты можешь подойти к вашей купальне? Сразу после четырех. Не раньше.

– Наверное, смогу. Какое странное место. Да, конечно, я приду. Я очень хочу тебя увидеть.

– Хорошо. Послушай, мне надо спешить, увидимся позже. Только после четырех. Не забудь.

Кристи нажала на рычаг аппарата, и сердце ее просто взмыло вверх.

Голосу матери не удалось совсем уж прервать полет ее души.

– Я полагаю, это и был сказочный принц.

Мать вложила в свои слова весь сарказм, на какой только была способна.

– Попробуй поверить в это, – пошутила Кристи.

Потом наступила тишина; мать и дочь погрузились каждая в свой собственный мир. Как много радости было в этом ожидании. В ожидании половины четвертого. В ожидании четырех.

У Кристи не было уверенности в том, что она действительно хочет умереть. Но жизнь ее была разрушена, а смерть ничего худшего не предвещала. Она смотрела на большую, снятую телеобъективом фотографию Скотта, несущегося по волнам у северного пляжа. Она любила его тогда – очень, очень сильно любила. И сейчас, несмотря на пережитый ужас, несмотря на невероятную и продуманную бесчеловечность того, что он сделал, она все еще любила его. Она потянулась к пузырьку и вытряхнула прямо в рот еще одну черно-желтую капсулу. Сколько же их было? Десять? Пятнадцать? Она потеряла им счет, а пузырек проступал сквозь слезы смутным пятном. Картон фотографии тоже был уже мокрым от ее горючих слез.

Мысленно она уже в который раз прокручивала этот ужасный фильм. Она открыла дверь. Окликнула его по имени. Что-то услышала. Все увидела. Он сказал ей – сразу после четырех. Он хотел, чтобы она была там. Он хотел, чтобы она была единственной зрительницей этого шоу, которым он разбил ее сердце и вычеркнул ее из своей жизни. Никогда прежде она не сталкивалась с такой жестокостью. Казалось, все силы зла сорвались с цепи, что оно заливает ее с ног до головы, отравляя своим страшным зловонием. Какую-то секунду она стояла там, не в силах поверить своим глазам. Мать была к ней спиной, руки Скотта лежали на ее обнаженных ягодицах. Через плечо Джо Энн он горящим взглядом смотрел прямо на Кристи, и в глазах его светилось страшное сочетание ненависти и жестокого торжества. Несколько секунд, показавшихся ей вечностью, она выдерживала это ужасающее зрелище, пытаясь осознать его смысл. Но выражение лица Скотта сказало ей все. Это было больше, несказанно больше того, что она способна была выдержать.

Из ее горла вырвался полный боли крик, и Кристи бросилась прочь от страшного места. Она бежала по комнатам дома; глаза ее заливали слезы, а помутившийся разум безуспешно пытался справиться с нахлынувшим ужасом. Пузырек с пилюлями со столика матери. Банка воды из холодильника. Фотография из ее комнаты. Ключи от машины со столика в холле. Что еще нужно для путешествия в вечный покой?

Почти ничего не различая из-за завесы слез, она выехала за ворота и повернула направо к Норт Инлет. Сверкающее море было в этот день спокойным, оно словно издевалось над ее печалью своей голубой безмятежностью, намекая на успокоение, которое она сейчас попытается найти. Надо только добраться до какой-нибудь тихой улочки.

Вот здесь, у потрепанного штормами дома на Эрэбиан, она нашла то место, которое станет для нее трамплином в более добрый мир. Кристи Стэнсфилд обнаружат заснувшей навеки, и никто не узнает, что заставило ее уйти из жизни. Она позаботится об этом, ибо даже сейчас не хотела причинять вреда любимой матери и юноше, которого боготворила. Никакой записки. Никаких предсмертных откровений, чтобы на их головы не обрушилась месть отца.

– Ох, папа, – громко сказала она в пустоту. – Я так люблю тебя. Не убивайся из-за меня.

Пузырек был уже пустым, но она все еще не ощущала сонливости. Достаточно ли она приняла лекарства? Узнать было невозможно. Это была огромная рулетка, и Кристи нисколько не волновало, выиграет она или проиграет. Она даже не знала, каким будет выигрыш и в чем будет состоять проигрыш. Она только знала, что и результате все изменится.

А потом внутри у нее заговорил тихий голос. Он звучал твердо и настойчиво, заставляя руки и ноги двигаться. В ответ на него нога нажала на педаль газа, а пальцы нащупали ручку переключения скоростей. Она должна сделать это. Должна избавить его от зла в душе. Должна защитить его от чувства вины, которое непременно возникнет после его поступка. В этом было нечто атавистическое. Она умирала, но именно Скотт нуждался в помощи. Он был одержим, в его чудесную душу и тело вселилось что-то чужеродное. Он отчаянно нуждался в том, чтобы его спасли от него же самого. И нет никого на свете, кто мог бы это сделать, кроме нее.

Парадокс, но едва она приняла решение, пыльный вихрь сна начал ее настигать, и Кристи почувствовала, как сознание немеет от прикосновений его песчинок, Вихрь обрушился на нее, как раз когда она закрыла уши, чтобы не слышать его прежде желанного призывного голоса. Теперь ей приходилось бороться со сном. Кристи открыла окна, запустила на полную мощность вентилятор и включила радио, чтобы взбодрить свой ставший вдруг вялым мозг. Сколько раз она ездила по этой прибрежной дороге? Теперь она благодарила за это Бога, потому что, похоже, сейчас придется одолевать ее в буквальном смысле с закрытыми глазами. Будет ли Скотт дома? Выброшенный за порог ее матерью в приступе вызванного стыдом гнева. Если нет, то она подождет. Подождет за дверью коттеджа, в котором он жил, на лужайке перед домом Блэссов. Возможно, он найдет ее там. Спящей на траве. Оставившей его мир. Ее смерть будет тем шоком, который изгонит демонов из его души и снова наполнит ее добротой, которую Кристи так любила.

Она с трудом сумела повернуть на Баортон и чуть не врезалась в ворота дома Блэссов. Но когда она увидела на дорожке перед домом, горячо любимый «ле барон», радость на мгновение заставила отступить уже надвигающийся на нее сон.

Скотт упал в огромное кресло и попытался совладать со своими эмоциями. Все получилось. Страшный план сработал. Он нанес Стэнсфилдам удар, от которого эта семья вряд ли оправится. Мать и дочь совместно пользовались его телом, одна как бы мимоходом, вторая – с трепетной силой, присущей первой любви. Кристи никогда не простит Джо Энн. Не простит и отец, когда она ему все расскажет. По меньшей мере, последует развод. А возможно, и физическая расправа. Да, он сразил врагов матери и бросил их в помойную яму. За это она будет ему благодарна. Теперь ей придется обратить на него внимание.

Он сделал крупный глоток виски из большого темного стакана. Это был момент торжества. Но торжества он не чувствовал. Снова и снова перед глазами вставало полное страдания лицо, невероятно красивое в своем горе. Кристи была такой хорошей. Она отдала себя ему – без опаски, глубоко поверив в него, охваченная любовью. Он бессовестно разжег в ней страсть и раздул огонь ее чувств. Он смеялся вместе с ней и ворчал на нее. Он учил ее и льстил ей. А потом, на залитом лунным светом пляже, он взял ее девственность и приковал к себе ее душу. Ради чего? Чтобы добиться любви матери, которая была для него чужой. Ради мести за невинную жертву, которой очень давно причинили некое зло. Виски ударило ему в голову, но не заглушило звучавший в сознании шепот вины.

Он ворвался в ее тихий, размеренный мир, словно маньяк-убийца, и обрушил хаос на нее и тех, кого она любила. В этом не было ничего хорошего. Ничего хорошего не было в нем самом.

За окном коттеджа сгущались сумерки, один за другим загорались огни в их большом доме. Скоро будет самый раз пройтись по барам и рок-клубам. «Лаудердейл»? «Бока»? Но какие бары без Кристи! Без ее свежего, ангельского личика рядом. Никакого смысла. Даже когда он заманивал ее в западню, она не могла не нравиться ему. Было в ней что-то такое, какая-то ранимость, и в то же время сила, спокойствие, странная схожесть с ним. Дверной звонок зазвонил, и звенел, не переставая. Меньше всего он ожидал увидеть за дверью ее. Залитое слезами лицо было смертельно бледно, на лбу, как роса, выступили капли пота. Обычно широко раскрытые глаза были прикрыты веками, отяжелевшими от навалившегося на них сна. Когда Скотт открыл дверь, Кристи покачнулась и заговорила, с трудом шевеля губами. Скотт едва разобрал слова:

– Скотт. Помоги мне… Я выпила таблеток…

Это были ее последние слова.

Шагнув вперед, Кристи упала без сознания в его объятия.

Атмосфера внутри белых стен реанимационного отделения «Доброго самаритянина» была перенасыщена сдерживаемой паникой. Никаких слов, одни только действия.

Одетые в белую форму сестры и сознающие серьезность случая врачи были отрешены от всего, что находилось за рамками их узкого мира, мира капельниц и контейнеров для переливания крови. Эти проповедники своей собственной религии разговаривали на только им одним понятном профессиональном жаргоне и не обращали никакого внимания на отчаяние Скотта и непрошенные слезы в его глазах. Маленький обмен, интубация, форсированный диурез – только это их интересовало, а совсем не Кристи, погруженная в одиночество своей комы, и Скотт наблюдал за этой борьбой между жизнью и смертью, абсолютно бессильный помочь, охваченный отчаянием. Казалось, никого не волнует присутствие человека, болтающегося здесь без дела. Они были слишком заняты, чтобы обращать на это внимание. И он лишь беспомощно наблюдал, как люди, умевшие это делать, боролись за жизнь Кристи.

Чуть раньше, когда он ворвался с Кристи на руках через вращающиеся двери, ему пришлось разыграть небольшую роль. Они усадили его и попытались вытянуть из него связанный рассказ о том, что произошло. В их холодных глазах Скотт прочитал, что им все это не в новинку. Подростковое самоубийство. Эпидемия, захлестнувшая Америку. Это, видимо, дружок. Девушка без сознания – его подружка. Его возлюбленная. Его бывшая возлюбленная. Нюансов бывало достаточно, но врачей интересовали только три вещи. Какие таблетки и сколько она приняла? Когда она их приняла? Как долго она находится без сознания? Скотт пытался ответить им, и они цеплялись за каждое его слово. Но как только обнаружилось, что он не знает ответа на первый, жизненно важный вопрос, его отбросили в сторону, словно старую газету.

Молодой врач, усталый и взлохмаченный, размышлял вслух:

– Сейчас ЭКГ показывает аритмию. Может быть, это трициклиды? – Никто ему не ответил. – Может, она принимала антидепрессанты? Ради Бога, пусть кто-нибудь спросит у ее приятеля. Она могла достать антидепрессанты?

Его раздражение само собой передалось всей бригаде.

– Проба содержимого желудка отправлена в лабораторию. Результаты будут через десять минут.

– Через десять минут они уже никому не будут нужны. У меня здесь просматривается желудочковая тахикардия. Введите в капельницу лидокаин, Сью, ампулу на пятьдесят миллиграмм, и приготовьте инъекцию такой же дозы на всякий случай. Приготовьте раствор соды. Хорошо? Что этот приятель говорит про антидепрессанты?

Приятель, в ужасе от своего полного неведения, сказать ничего не мог. У Кристи не было никакой депрессии, пока он не смял ее, словно чистый лист бумаги. Может быть, Джо Энн принимала такие лекарства? Совсем не похоже, чтобы их пил сенатор Стэнсфилд.

– Я совсем не знаю. Господи! Я не знаю, – сумел он только выдавить из себя в отчаянии под устремленными на него вопросительными и обвиняющими взглядами. – Как она? Она поправится?

Но они уже были глухи к его словам. А сам он снова стал для них невидимкой. Теперь он мог рыдать и каяться один на один сам с собой.

– Еще введите лидокаин. Эта доза не действует.

Дайте данные кровяного давления.

– У меня семьдесят на пятьдесят.

– Черт, кажется, она отходит. Подключите ее к искусственному дыханию. Давайте, включайте. Дефибриллятор готов? Дайте мне гель, Сью. Том, следи за экраном кардиографа, как ястреб. Как только появится фибрилляция желудочков, даем ей импульс. Ясно?

– Ничего не слышу. Давление совсем не прослушивается.

Скотт чувствовал себя так, будто с сердцем у него было еще хуже, чем у Кристи. Он не понимал большую часть из того, что говорили, но то, что действия носят чрезвычайный характер, было ясно. Кто-то вводит трубку Кристи в трахею, еще кто-то крутит на капельнице зажим, регулирующий поступление лекарства, сестра взялась за рукоятку подъема кровати.

– Не уходи, милая. Зацепись. Ты ведь можешь, – снова бормочет врач себе под нос в надежде, что лидокаин подействует, успокоит загнанное, раскоординированное сердце. Если оно не вернется к нормальному спокойному ритму, кровяное давление в артериях совсем упадет, и сердечная мышца задохнется без кислорода.

– Такая молодая, – сказал кто-то.

– У нас все подключено?

– Черт, появилась фибрилляция. Следы по всему экрану.

– Давление не регистрируется.

– Давайте, ребята, поехали. Электрошок. Четыреста ватт в секунду.

Онемев от ужаса, Скотт наблюдал, как Кристи балансировала на грани смерти. Она умирала. Она уже почти умерла, и это он убил ее. Он стал отвратителен сам себе. И, ощущая слезы на своих щеках, он молитвенно опустился на колени, а вокруг него сновали врачи и бегали сестры.

– Пожалуйста, Господи! Господи, пожалуйста! – услышал он свои слова, обращенные к равнодушным белым стенам, а над прекрасной белой грудью Кристи склонились врачи с электродами в руках.

– Всем внимание. Приготовиться.

Скотт почти и не видел тела Кристи, которое дернулось и приподнялось от разряда дефибриллятора. Он разговаривал с Богом. Умолял, обещал, договаривался.

– Что у тебя, Том? Все еще есть фибрилляция?

– Да.

– Повторим.

Снова врач наклонился вперед и приложил электрод. Снова маленькое тело Кристи содрогнулось от разряда.

– Так лучше. Вижу синус. Она возвращается к синусоидальному ритму. Отлично. Отлично!

– Есть давление?

– Сейчас несколько миллиметров ртутного столба.

Ага, давление восстанавливается.

– Черт возьми. Она чуть не укатилась. Да, успели.

– Все жизненные признаки стабилизируются. Давление восстанавливается отлично. Ритм устойчив, как скала. Брадикардия пятьдесят.

Скотт поднялся на трясущихся ногах. Атмосфера изменилась. В палате стало светлее. Старуха с косой проковыляла мимо. Пока Бог откликнулся на его молитвы, но впереди еще была длинная ночь.

Скотта выпроводили за двери в полночь с утешительным приказом в виде сообщения, что Кристи выживет. Однако губы врачей жестко сжались, когда он попросил разрешения увидеть ее. Они не пожелали пойти навстречу его отчаянной потребности добиться прощения. Ведь уже возникли самые разные подозрения. Это же дочь Стэнсфилда, а парень похож на дешевого завсегдатая пляжей. Мать уже выехала в клинику. Делаются попытки связаться с сенатором в Огайо. Будет гораздо лучше, если этого участника инцидента отодвинуть в сторону, прежде чем появятся основные действующие лица. В суматохе никто даже не побеспокоился узнать его имя, На грязных улицах Уэст-Палма Скотт остался наедине со своим облегчением, своей виной, с ненавистью к самому себе. Он шел по берегу озера и пытался разобраться, что же случилось с ним, во что он сам себя превратил. Ответов на эти мучительные вопросы не было. Он вошел в роль чудовища с легкостью моментально преображающегося актера. Мотивация была весомой. Сделать приятное матери. Завоевать ее любовь. Но сейчас, в холодной реальности этой теплой ночи, замысел его предстал в печальном и жалком свете. Он всегда был уверен, что недостоин любви, но ведь Кристи любила его. Любила настолько, что предпочла умереть, когда потеряла его.

Может быть, существовало и еще одно объяснение, даже сейчас едва осознаваемое, просто непостижимое. Может быть, пусть только предположительно, но вина лежит на его матери. Не пустота ли в ее сердце послужила причиной всей этой ненависти, неверия во все и всей этой боли? Даже сейчас такая мысль казалась ему почти святотатственной.

Скотту страшно хотелось избавиться от этого раздиравшего его внутреннего конфликта, спрятаться от нахлынувших на него неприятных чувств. Как раз для такого случая существовал проверенный временем способ.

Бар «У Рокси». В стремительно разраставшемся современном Уэст-Палм-Бич, где дома сражались между собой за кусочек неба; к которому можно было бы подняться, лишь немногое не претерпело изменений. К этому немногому относились бар «У Рокси» и его испитой владелец Уилли Бой Уиллис. Уилли, знавший его мать и ее семью еще до того, как она вышла замуж за отца, немногословный Уилли, человек, странный по виду и умевший держать язык за зубами. Он представлялся вполне неплохим партнером для того, чтобы на несколько часов погрузиться в забытье.

В тускло освещенном помещении бара Уилли Бой тепло приветствовал его. Как обычно, он пребывал на ничейной земле между опьянением и трезвостью, в состоянии, привычном для истинного алкоголика. Кривая улыбка на сальном лице, одурманенном и искаженном, годами пьянства, показывала, что он пытается понять смысл появления Скотта.

– Привет, Скотти, малыш. Что привело тебя сюда?

Уже несколько месяцев тебя не видел. Ты что, забываешь старых друзей?

Это было дружеское приветствие. Вообще, Уилли Бой был душевным и добрым. Хотя иногда, ближе к закрытию бара, он мог становиться и злым. Сегодня, однако, Скотт был не расположен к доброжелательности. Внутри у него зарождался страшный гнев на себя самого. Этот гнев уже занял столько места, что готов был выплеснуться на поверхность.

– Ничего я не забываю, – бросил он кратко. – Налей-ка мне большую порцию «Джек Дэниэлс», и, Уилли, я действительно имею в виду большую порцию, Уилли Бой пропустил эти слова мимо ушей. Скотт обычно не был таким обидчивым, он был легок в общении. «Ну что ж, у кого угодно временами может быть плохое настроение».

Уилли потянулся к бутылке виски и щедро налил его в не вполне чистый стакан.

– Я сказал «большой», Уилли. – В голосе Скотта звучало напряжение. Он уже и так дошел до предела. Боль требовала принятия обезболивающего. Немедленно.

Уилли Бой почувствовал, как внутри у него закипает раздражение. Скотта заносит. Обычно он приходил в бар с друзьями по серфингу. Речь его была грубоватой, шутки крутыми – как у всех нормальных парней. Но сегодня Скотт казался воплощением Палм-Бич. Заважничал. Как какой-то надутый сынок богатея. Уилли продолжал наливать, но не мог не позволить себе ответного щелчка.

– Большой стакан для большого мужчины. Да, Скотти?

– И как прикажешь это понимать? – «Все, что угодно, только не думать о самом себе. Любое отвлечение. Выпивка, Ссора. Все, что угодно».

– Как хочешь, так и понимай.

Уилли ухмыльнулся за полированной стойкой. Подобные слова ему приходилось произносить уже с миллион раз. Драки в баре случались несколько раз в неделю. В каких-то выигрываешь, в каких-то нет. С Джеком Кентом и Томми Старром всегда лучше было извиниться. Сегодня этого не потребуется.

– Я понимаю так, что ты болтаешь много лишнего, – злобно сказал Скотт, делая большой глоток виски.

Глаза Уилли Боя сушились в щелки. «Щенок, надутый щенок. Двинуть ему так, чтобы он улетел к другой стенке бара. Но, похоже, он в хорошей спортивной форме и, очевидно, будет разозлен». И тут, совершенно неожиданно, последняя капля переполнила чашу долгого терпения Уилли Боя Уиллиса. Он всегда был неудачником, пьяницей. Пленником подвалов этой жизни, приговоренным влачить существование среди опилок, пота и пива. Люди входили в двери бара и плевали на него и его страдания. Такие люди, как Джек Кент, которые обращались с ним, как с мусором, хотя он и сам знал, что таковым и является. Такие, как Томми Старр, которые были слишком великодушны для того, чтобы сказать ему, кто он есть, хотя по их глазам было видно, что они о нем думают. Женщины, как Лайза Старр, которая делала вид, будто он был ей другом, пока не перебралась через мост в другой мир. И вот теперь этот. Этот сопливый щенок – словно большой и важный мужик; пришел и пинает старого бедного Уилли, как когда-то его дед. Да, не следовало ему так вести себя. Есть причины, почему ему придется об этом пожалеть. Две очень веские причины.

И они вовсе не зовутся кулаками.

Улыбка от уха до уха перерезала лицо Уилли Боя. Ума у него уже почти не осталось. Все разлетелось вдребезги под воздействием алкоголя. Но были еще две вещи, которые он знал. Пара маленьких бомб с часовыми механизмами, тикавшими на задворках его разума. Они не будут жить в его сознании вечно. Может быть, он о них забудет. Может быть, они растворятся, когда откажет его печень. Он всегда считал, что бармен – это что-то вроде священника. Слышишь все – не говоришь ничего. Но ведь это глупо, разве нет? Никто и не думает благодарить тебя за то, что ты хранишь их секреты. Они презирают тебя за это и обращаются с тобой, как с грязью. Как сейчас юный Скотт. Он склонился через стойку.

– А как поживает твой блестящий папаша? Скотт снисходительно махнул рукой. Уилли Бой точно рехнулся. Его голова превратилась в бочку капусты. Даже драка с ним не принесет облегчения.

– Да ладно тебе, Уилли Бой. Мой старик мертв уже много лет. Оставь его в покое.

– Нет, не мертв.

Скотт поднял глаза. В голосе Уилли Боя звучало явное торжество. Оно дополнялось торжествующей улыбкой, которую Скотт увидел на его лице.

– Хватит, Уилли. Выпей и заткнись. Я не в настроении слушать старые сплетни.

Скотт произнес это без особой уверенности. Вернон Блэсс был для него всего лишь именем. Он смутно гордился принадлежностью к семейству Блэссов и честно пытался представить, каким был его отец. Однако отсутствие отца не очень волновало его. Только образ матери возвышался над его миром, словно колосс. По фотографиям и рассказам у него сложилось впечатление об отце как об истинном обитателе Палм-Бич, который был хуже кое-кого, но получше некоторых. Однако в одном отец представлялся условным победителем, и лишь это имело значение. Он женился на Лайзе Старр.

Улыбка Уилли теперь стала хитрой. Лукавой и злой. Он скажет все. Он уже чувствовал это своим нутром. Он восстановит справедливость. Изобличит не праведность того, кто притворялся праведным.

Лайза Старр, которая дружила с ним, пока не пересекла, как посуху, озеро. Лайза Блэсс – королева, стоящая во главе самой преуспевающей издательской компании страны. Разбогатевшая Лайза. Лайза, набитая деньгами. Она ни разу больше не пришла в бар «У Рокси». Старые друзья брошены, удобно забыты. И никакого вознаграждения. Ничего. Но он знал ее тайну, всю свою жалкую жизнь хранил эту тайну – а ради чего? Чтобы эту тайну положили вместе с ним в гроб? Да, всех это очень устроит. Всю эту чертову компанию. Он был верен своему слову. Он сдержал обещание, данное Томми Старру. А ради чего? Чтобы умереть без ночного горшка и без окна, в которое этот горшок можно выплеснуть? А теперь этот богатый мальчишка пришел сюда и позволяет себе высокомерно с ним разговаривать. С ним, с Уилли, который знает все. Которому известна вся их паршивая, вонючая подноготная.

– Я совсем не несу вздор, Скотт, малыш. Мне просто интересно, достаточно ли ты силен, чтобы проглотить вместе с виски немного правды. Правды о твоем старике и твоей мамочке.

– Какой еще «правды»? – Скотт вдруг почувствовал, что жжение в желудке возникло не только от выпитого спиртного.

Из-за полированной стойки бара на него со злобой смотрели водянистые от алкоголя глаза.

– Ну, во-первых, ты не имеешь права носить фамилию Блэсс.

Перед тем как продолжить, Уилли сделал небольшую паузу. Он нагнулся вперед, упершись искривленными пальцами в полированное дерево стойки, чтобы лучше видеть, какой эффект произвели его слова. Лицо Скотта то проступало сквозь наплывавший на глаза туман, то исчезало в нем. В любом случае, одно было ясно. Это лицо стало белым.

Своим помутненным рассудком Уилли пытался оценить благоразумие того, что собирался сделать. Пока еще все можно было свести к шутке. Только и всего. Просто пьяная болтовня. Но язык уже вышел из-под контроля. «Да катись все к чертям! Черт с ними со всеми! Плевать на них на всех». Ведь они всегда плевали на него. Они никогда не принимали всерьез бедного. старого Уилли Боя. Просто, когда спускалась глубокая ночь и пиво развязывало им языки, они не могли ничего держать в себе. Именно так было и в ту ночь с Томми. В ту ночь, когда он так напился и говорил загадками, а слезы текли ручьями по широкому грязному лицу. А потом еще Лайза. В своей маленькой квартирке она любила рассказывать ему о счастливом для нее времени. Он знал, что она беременна и ждет ребенка от Стэнсфилда. Этого ребенка сейчас отделяла от него только полированная стойка бара. Уилли был трезвым, когда она рассказывала о своей любви к Бобби Стэнсфилду. Достаточно трезвым, чтобы держать тайну Томми Старра за зубами.

Ну ладно, он отказался от нее. Такие, как он, никогда не женятся на таких, как ты. Такие дела. Да он и не думал, что из этих отношений что-нибудь получится. Ничего и не получилось. Когда Стэнсфилд бросил ее, она отлетела рикошетом к Бейкеру – и с тех пор до нынешних времени Уэст-Палм, Уилли Бой и бар «У Рокси» были вычеркнуты из ее жизни, будто их и вообще никогда не существовало.

– Да, Скотт, малыш. Твоя фамилия Стэнсфилд. Ты – сын сенатора. Ха-ха! Правда, здорово? Ты богатей, мерзавец. Твоя мамаша запала на него, а когда он не захотел ее знать, она взяла и вышла за старика Блэсса. Сама мне все рассказала. А что, тебе она так и не раскрыла секрет?

Скотт почувствовал, как стены бара вокруг него начали двигаться. Они то приближались, то удалялись, кружились, уходили из поля зрения, тихо, почти бесшумно – так индеец подбирается к костру ковбоев. Что там еще говорит Уилли Бой? Да, он пьян. Но он же был другом матери. Она часто рассказывала об их прежней дружбе. Это была одна из нитей, связывающих ее с прошлым, в котором остались те, кого она любила, но потеряла. И ведь такое сам никогда не выдумаешь, трезвый ты или пьяный, в своем уме или чокнулся. И это объясняет многие вещи, которые иначе и объяснить-то трудно. Его красавица-мать в постели старика, который годится ей в дедушки. Ненависть к Стэнсфилдам, и особенно к Джо Энн. Это могло родиться из ревности и отвергнутой любви. То, как он выглядит. Светловолосый и голубоглазый, как сенатор Стэнсфилд на красочных обложках журналов. И светло-голубые глаза Кристи…

Он отступил на шаг от стойки бара, и в голове у него загудело. Кристи Стэнсфилд. На песке. Кристи Стэнсфилд, дергающаяся и извивающаяся под ударами тока, которым врачи пытаются снова запустить ее сердце, остановившееся из-за него. Кристи Стэнсфилд, столь похожая на него, которая любила его так необычно и так сильно. Кровь отхлынула у него от лица, рука прижалась к губам, пытавшимся произнести слова, которые выразили бы охватившие его ужасные чувства. Он ведь злился на Кристи, когда они познакомились, но мгновенно ощутил расположение к ней. Только тот ужасный замысел ослепил Скотта и не дал сразу понять правду, которая так стремилась сама себя ему открыть.

Скотт отступил еще на шаг от «доброжелателя», который разбивал в пыль последние остатки его мира.

Невероятно, но, оказывается, Уилли Бой еще не все ему рассказал. Лицо бармена пылало от сознания важности его откровений. Голос Уилли стал почти ясным и мягким, как шелк, когда он обрушил на Скотта вторую порцию вызывающих ужас слов.

– Но самое странное – это то, о чем не знает даже твоя мать. Мэри Эллен хранила это в тайне от всех, кроме бедного Томми. Когда она выходила за Томми замуж, она уже была беременна Лайзой. И знаешь ли, кто ее настоящий отец? Старик Стэнсфилд. Мэри Эллен работала в их доме и попала по его милости в самую худшую из всех бед. То, что Томми женился на ней, – лучшее из того, что он сделал в своей жизни. Я бы ни за что не смог. Когда он в ту ночь мне все это рассказал, он не мог сдержать слез. Никогда раньше не видел я, чтобы он плакал. Он так хотел ее, что женился бы на ней при любых обстоятельствах, так сильно он ее любил.

Сначала Скотт не понимал, о чем речь, потом осознание постепенно пришло к нему, и он посмотрел на принесшего столь дурные вести с ужасом и болью в глазах.

Скотт попятился к выходу, спотыкаясь о ножки стульев, о ноги посетителей бара. Потянулся рукой за спину, нащупывая ручку ведущей на улицу двери, а взгляд его все не отрывался от глаз Уилли. Братья и сестры. Счастливые семьи.

И, провожаемый взглядом Уилли Боя, протрезвевшего от чудовищности содеянного, Скотт канул в ночь Уэст-Палма.