"Палм-бич" - читать интересную книгу автора (Бут Пат)

Глава 12

Это была всего вторая встреча с Верноном Блэссом, но Лайза уже почувствовала к нему интерес. Первую встречу на обеде у Донахью нельзя было назвать успешной. За холодным мадрасским супом он бессовестно разглядывал ее, почти не утруждая себя ответами при ее попытках завязать разговор. Когда подали отварного морского окуня, он сделал ей откровенное предложение с деликатностью нью-йоркского таксиста. Услышав высокомерный и презрительный отказ, от выждал некоторое время и засунул руку ей между ног – в тот момент, когда они готовились приступить к апельсиновому шербету. Лайза была потрясена не столько его поведением, сколько самим фактом, что обладающий безупречной репутацией в обществе обитателей Палм-Бич, которому уже стукнул семьдесят один год, может так низко пасть. Однако, по более здравом размышлении, она пришла к выводу, что все это не так уж и странно. Джо Энн Дьюк Бобби Стэнсфилд и теперь этот Вернон Блэсс. Все начинало выглядеть так, будто те советы, которые давала ей мать, вряд ли можно было отнести к в высшей мере полезным. Она восхитила Блэсса и, между прочим, хозяйку дома своей более чем серьезной реакцией. Не долго думая, она вылила свое охлажденное желе ему на брюки. На несколько счастливых секунд желе прилипло к его безукоризненным синим брюкам в районе ширинки, как бы символически остужая своим ледяным холодом его неуместный пыл.

С того самого момента его отношение к ней коренным образом изменилось. Он больше не видел в ней дешевый и аппетитный фрукт, завезенный с другого берега, и способный в какой-то степени уменьшить одолевавший его постоянный зуд. У девушки был характер в придачу к этому опасно притягательному телу, которое так взволновало его. И, очевидно, по какой-то причине у нее имелись чрезвычайно могущественные друзья. Тем временем, пока он пытался счистить. липкий десерт со своих брюк, на него, используя в качестве оружия юмор и насмешку, напустилась Марджори Дюпон Донахью:

– Лайза Старр, теперь я знаю, почему вам досталось это замечательное имя, – громко проговорила она через стол так, чтобы всем присутствовавшим в переполненном зале ресторана «Каприччио» было смешно. – Я уже столько лет говорила тебе, Вернон, что тебе надо сделать операцию на предстательной железе. Если бы ему вырезали эту проклятую штуку, он не совал бы руки куда не следует.

Вернон присоединился к всеобщему хохоту над собой. Отчасти он поступил так чисто инстинктивно, так как привык смеяться над любыми шутками Марджори, отчасти по иной причине. Всю жизнь он был задирой. Этому научил его в высшей мере преуспевший отец. Богатый и избалованный, Вернон был классическим примером испорченного единственного ребенка в семье, и годы, прошедшие с тех пор, ничуть не изменили его. Большинство людей, которые были ему нужны, он покупал, а тех, кто был ему не нужен, или кого он не мог купить, Вернон избегал. Отпор такой девушки, как Лайза, осмелившейся противиться ему, серьезно рискуя своим положением в обществе, произвел на него в высшей степени освежающее воздействие. Весь остаток вечера он изливал на нее свое отнюдь немалое обаяние и, в конце концов, был прощен.

На протяжении нескольких дней после этого ужина Вернон ничего не мог поделать с собой и все время думал об этой девушке. Мысли о ней так захватили его, что он позвонил Марджори Донахью и попросил организовать ему еще одну встречу с ее молодой подругой.

И вот эта встреча состоялась.

В принадлежавшей семье Донахью ложе на трибунах Поло-клуба рекой лился пиммс, и общая атмосфера вполне соответствовала этому игристому и красочному напитку.

Лайза от всей души веселилась, это и в самом деле было отдыхом. Прошедшие четыре месяца дались ей нелегко. Растить ребенка на диете и ненависти – это не делает жизнь счастливой. И все же за это время у нее случались радостные моменты, и все они были связаны с Марджори Донахью. Со времени их знакомства в Купально-теннисном клубе Лайза ракетой взлетела на небосклон местного общества, и теперь, как майор Том из известного шлягера, она почти полностью потеряла связь с наземной службой управления полетами. Все началось со спортивного зала. Королева сказала, и важные птицы из Палм-Бич, словно пилоты-камикадзе, начали стаями слетаться в ее секцию. Лайза принимала их всех и уже начала договариваться об аренде дополнительного помещения в соседнем здании. Курс ее акций поднимался во всех отношениях.

– Что касается гандикапа, то надо помнить, что в поло он применяется не как в гольфе, а наоборот. Чем выше значение, тем лучше. Этого малыша, который сейчас бьет по мячу, зовут Алонсо Монтоя. В нашей стране он один из двух игроков, которые только и могут играть с гандикапом десять.

Рассказывая все это. Вернон Блэсс склонился к Лайзе. Последние полчаса он учил ее премудростям игры в поло, обращая ее внимание на искусство управления лошадью, опасные и нечестные приемы, просвещал относительно тех или иных игроков, сдабривая пересказ их жизненного пути пикантными подробностями, не имеющими отношения к спорту.

– Аргентинцы – самые лучшие игроки. Это не подлежит никакому сомнению. А вне игрового поля они набрасываются на все, что носит юбку и имеет счет в банке. Они пойдут куда угодно за бесплатную кормежку, съедят у вас все, что есть в доме, и выживут вас оттуда. И успеют трахнуть и вашу жену, и вашу дочь, пока вы отлучитесь в туалет.

Лайза рассмеялась. Теперь она знала, чего стоит Блэсс. Это грязный старикан, но, по крайней мере, он забавный. А еще ей нравилось, как он одевается: панама, купленная в магазине «Локс» на Сент-Джеймс-стрит, ношеный, но безупречно белый полотняный костюм, выцветший синий галстук-бабочка в горошек, сверкающие коричневые ботинки.

– А что эти два англичанина из команды «Уэнтуорт»? Они мне кажутся довольно симпатичными на вид, – подстрекательски заметила Лайза.

– Моя дорогая Лайза. Обещайте мне – что бы вы ни делали, никогда не ложитесь в постель с англичанами, – вымолвил он с притворным ужасом. – Они не моются, если вам не повезет, то весь процесс займет не больше двух минут, но зато потом они будут крайне горды собой, будут ждать от вас аплодисментов и благодарственного письма в трех экземплярах, чтобы показывать его потом своим друзьям.

Лайза погрозила ему пальцем.

– Надеюсь, вы знаете об этом не по собственному опыту, Вернон.

Настал черед Вернона рассмеяться.

– Никогда не поддавался такому искушению. Хотя, заметьте, раз или два мне это предлагалось. Кажется, это как-то было связано со всеми этими государственными школами.

Лайза осмотрелась вокруг. Трибуны были заполнены до отказа, казалось, тут были все – ведь это был финальный матч за Всемирный клубок «Пьяже». А Джо Энн? А Бобби? Со времени ее первого появления здесь, когда она по указке Джо Энн разыгрывала из себя Золушку, в лохмотьях, казалось, прошла вечность. Господи, как она была наивна. Даже тогда, при жизни мужа, Джо Энн стремилась отодвинуть в сторону конкуренток. Может, она уже в то время нацелилась на Бобби? Теперь, задним умом, Лайза понимала, что такое вполне возможно.

– Послушайте, Вернон. Расскажите мне, кто все эти люди. Кто этот парень невообразимого вида с серьгой в ухе?

– Это Джим Кимберли. Он мой ровесник, семнадцатого ему стукнет семьдесят один. Его семья основала компанию «Кимберли-Кларк». Всякий раз, когда вы высмаркиваете свой прелестный носик в салфетку «Клинекс», вы делаете Джима на цент-другой богаче. Бедному старому Джиму недавно немного не повезло. Он женился на молоденькой девочке, Джекки, – той самой, что играла главную роль в разводе Пулитцеров. Она только что оставила его. И вовсе не из-за какого-то другого мужчины. Она переехала, причем с экономкой, в пансион, который принадлежит королю Хусейну!

Глаза Вернона Блэсса снова осматривали ее. Рассказ о женитьбе Кимберли, очевидно, направил его мысли по опасному пути.

– Ну, ну, Вернон. Не заставляйте меня выливать пиммс туда же, куда я вылила апельсиновое желе. Крупная блондинка крикнула из соседней ложи:

– Эй, Вернон, предатель! Теперь я знаю, почему ты не пришел ко мне на обед. Ты хоть когда-нибудь успокоишься? Почему бы тебе не отойти элегантно в сторону и не дать более молодым ребятам попытать счастья?

– Кто это? – спросила шепотом Лайза, когда Вернон весело махнул рукой в ответ, принимая комплимент.

– Сью Уитмор, листериновая королева. Всякий раз после того как вы стерли с лица макияж Эсте Лаудер салфеткой «Клинекс» Джима Кимберли, вы можете нанести удар по неприятному запаху изо рта с помощью одного из предлагаемых Сью полосканий. Иногда я думаю, что бы делала вся Америка без жителей этого города?

– Огромное спасибо, но у меня нет неприятного запаха изо рта.

– Докажите, – хихикнул Вернон и придвинулся к ней.

– Вернон, ты снова пристаешь к моей приемной дочери?

Лайза ощутила, как внутри заиграла музыка. Наконец все входит в нужное русло. Распавшиеся связи вновь соединяются. Теперь она – «приемная дочь» Марджори Донахью, а этот старый развратник вместе со своей издательской компанией и величественным домом на Саут-Оушн-бульваре ест у нее с ладони. Про себя она грустно улыбнулась, вспомнив, что намерена делать со своим вновь обретенным могуществом.

Это уже больше походило на то, что нужно. Лайза еще не смотрела на ценник. Она чувствовала, что это может подпортить удовольствие, но платье было самым восхитительным из всех, какие ей когда-либо доводилось видеть. Оно было сшито словно специально по ее фигуре, если не считать, что, по вполне понятным причинам, оно несколько сдавливало ее быстро полнеющую грудь. Все утро она вместе с Марджори ходила по «достойным» магазинам на Уорт-авеню. Ее опекали выступавшие в роли продавщиц солидные матроны в просторных мраморных залах магазина «У Марты», пока она примеряла изящно скроенные платья от Валентине и Джеффри Бина. Потом, в бутике Ральфа Лорена, который в понимании Марджори олицетворял моду молодых, ею занимались облаченные в униформу подготовишки, и они рассматривали выставленные на продажу товары.

Уже в отчаянии она направилась в магазин Ива Сен-Лорана «Рив гош», где заговор, имевший целью превратить ее в сорокалетнюю даму, достиг гротексных пропорций. Там за нее взялась французская графиня, чьи аристократические пальцы дергали и щипали ее, словно она была сама выставлена на продажу на рынке рабов в Древнем Риме. Магазин «Кризиа» на Эспланаде оказался оазисом высокого стиля и оригинальности. Наряды соответствовали ее возрасту, были смелыми и дерзкими. на них не было внушавших доверие ярлыков, либо даже как бы невзначай указанного для большей солидности имени дизайнера. Только истинные ценители авангарда были хорошо знакомы с моделями, выставляемыми в «Кризиа», и если уж вы носили эти притягивающие всеобщее внимание творения, то вам приходилось рассчитывать только на присущую вам уверенность в себе.

Лайза крутилась перед высоким зеркалом. На картинке это платье смотрелось так себе. Сотни белых пластиковых дисков, тщательно сшитых вместе, длина до середины икры, разрез до бедра сбоку. Соответствующий верх, загорелая грудь достаточно обнажена, чуть проглядывают потемневшие от беременности соски. Господи, оно смотрелось прекрасно! Боже, это она выглядела в нем прекрасно! Лайза улыбнулась своему отражению. Марджори, которая пристроилась на чем-то угловатом и остром и с тоской думала об удобных диванах и почтительном благоговении в магазине «У Марты», это платье, наверно, ненавистно. А они так прекрасно провели утро.

Со времени знакомства в Купально-теннисном клубе они стали близкими подругами. Скоро Лайза уже хорошо разобралась в этой хитрой великосветской старухе и по достоинству оценила золотоносный рудник ее юмора. Тут нельзя было обойтись без лести, но если хорошо присмотреться, ведь и впрямь имелось немалого такого, что заслуживало лестных слов. Нет, наиболее яркой чертой ее характера являлось то, что в глубине души Марджори была анархисткой. Непочтение ко всему и всем, за железным исключением собственной персоны, – вот что нравилось Лайзе. В ответ на мольбу Лайзы позволить ей выглядеть соответственно своему возрасту Марджори Донахью изрекла старую и повсеместно известную истину о том, что на тех, кому еще нет сорока, не надо смотреть, их надо слушать.

– Послушай, дорогая, – сказала она. – В этом городе довольно трудно держать под контролем свой возраст, особенно, когда всем твоим племянникам и племянницам требуется операция по подтягиванию кожи на лице. Кто нам нужен здесь меньше всего, так это грудастые девочки из джазовых ансамблей.

Что ж, грудь данной конкретной девочки была выставлена на всеобщее обозрение. Слава Богу, живот ее пока остается плоским, как доска. Бедный ребенок там, наверное, не толще бумажного листа, сжатый железными стенками ее беспрерывно тренируемых брюшных мышц. Моля Бога, чтобы в магазине не оказалось мужчин, которые могли бы видеть это зрелище, Лайза вылетела из примерочной со скоростью манекенщицы, ступающей на помост в театре моды Кензо.

И прямо в объятия Бобби Стэнсфилда.

Какую-то долю секунды он был просто оказавшимся на пути человеком, мужчиной, которому случайно повезло, и Лайза начала бормотать извинения. Она замолчала, когда разглядела те самые голубые глаза, ощутила его руки на своих плечах, почувствовала знакомый запах, припомнила его кружащий голову вкус. Именно по запаху она прежде всего и поняла, что это он. Очевидно, и он узнал ее не сразу. В душе раздалась музыка в исполнении симфонического оркестра нью-йоркской филармонии – чистая, ясная, прозрачная мелодия. В плывущих по воздуху звуках были ароматы карибской ночи, мягкий отблеск лунного света на водной глади бассейна, радостные крики экстаза в момент зачатия их ребенка. Потом капризный дирижер как бы утомился гармоничным звучанием – мелодия потеряла сладкозвучие. Гармония нарушилась, постепенно переходя в какофонию, и когда Лайза услышала внутри себя ужасные слова, которые он однажды сказал ей, она отшатнулась, отпихнула его от себя прочь, с усилием отвела взгляд от его глаз.

– Лайза?

Считается, что политики не лезут за словом в карман и в любых сложных ситуациях сохраняют присутствие духа, обходительность и изысканность манеры. Этого требовала публика. Но Бобби был на грани потери своей невозмутимости. Где-то позади него находилась Джо Энн, которой увидеть Лайзу – все равно, что заметить дыру на картине Ренуара. И все же Бобби охватило неконтролируемое желание побежать за Лайзой, снова заключить ее в свои объятия, сказать ей, что он совсем не хотел, чтобы все закончилось – именно так, как это произошло, что он смеет надеяться на то, что прошлое не окончательно зачеркнуло их возможного будущего. Короче говоря, Бобби был в смятении.

Существовала и еще одна проблема. Подоплека сложившейся ситуации несла в себе всевозможные потенциальные осложнения. Бутик «Кризиа» представлял собой небольшое замкнутое пространство, соединенное с более просторным помещением узким коридором, в котором размещались две примерочные, и где Лайза и он только что нечаянно попали друг другу в объятия. Джо Энн шла за ним по пятам, и только секунды отделяли ее от происходящего в коридоре. Если они не уйдут отсюда немедленно, то столкновение будет неизбежным.

Марджори Донахью неловко поднялась со своего неудобного сиденья на подоконнике, когда Лайза неожиданно ввалилась назад в примерочную. Достаточно умудренная жизненным опытом, Марджори сразу же увидела, что теперь дело совсем не в платье. Лайза была бледна, как простыня, и когда через секунду-другую у нее над плечом показалось лицо Бобби Стэнсфилда, Марджори поняла причину. Но мыслями она уже шла дальше. Бобби Стэнсфилд ведь не станет в одиночку гулять по магазинам одежды на Уорт-авеню? Значит, в любую минуту здесь может появиться Джо Энн. Минутой позже так оно и произошло.

Выигрыш во времени, пусть и минимальный, обеспечил Марджори Донахью существенное преимущество первой подачи.

– Боже, Боже! Стэнсфилды выбрались за покупками, – защебетала она. – Как это мило видеть вас вместе. А я уж было подумала, что вы совсем перестали выходить из дома, Джо Энн. Почему-то я теперь не встречаю вас ни на каких приемах.

Общественная блокада, которую Марджори организовала в отношении Джо Энн, имела заметный успех. Рассылаемые ею приглашения сгорали, как крылышки мухи в пламени паяльной лампы, поскольку королева пустила слух, что она не пойдет ни на какое торжество, если там будет присутствовать Джо Энн Стэнсфилд, и что она ни за что не пригласит в свой дом даму, которая пустит Джо Энн на порог. Уже через несколько дней Джо Энн поняла, как чудовищно она ошиблась в расчетах. Никто из имевших заметное влияние в обществе не поспешил встать под ее знамена, а тем, кто успел это сделать, быстро дали понять, что они повели себя не правильно. Марджори хитро обошла ее с тыла, заключив союз с теми, кто первоначально встал на сторону Джо Энн, предложив им безоговорочное помилование в обмен на восстановление преданности ее трону. Это была молниеносная кампания, в которой не было места жалости, и несколько бунтарей, сохранявших еще верность Джо Энн, сами теперь превратились в отверженных, выброшенных на задворки местного общества.

Для Джо Энн это было словно получить удар в спину в церкви. Она замерла на месте и, вся в недоумении, лишь взором смогла проследить за траекторией словесного снаряда, который пролетел в ее сторону и взорвался прямо над головой. Лайза Старр стояла рядом с ее коварным врагом и выглядела вполне аппетитно. Глаза мужа говорили об этом всему свету довольно откровенно.

А Марджори Донахью извергала ненависть, пользуясь своей непререкаемой силой. Немного было на свете такого, чего она желала бы меньше, чем этого. Слава Богу, хоть свидетелей немного. И вряд ли в этой ситуации было хоть что-то еще, за что Господь заслуживал благодарности.

– О, Марджори, вы же знаете, как это бывает. Светская жизнь в маленьких городках так провинциальна, если вам хоть раз доводилось пробовать нечто более крупное. Ведь вокруг существует целый мир. Вы, обитатели Палм-Бич, склонны забывать об этом.

Черта с два! Если бы она могла хотя бы почувствовать это! Все звучало так разумно, но без вложенных в слова чувств фразы были прозрачны, как дно катера, на котором возят экскурсантов к рифу Пеннекамп.

– Честное слово, Джо Энн, вы заговорили так, словно вы с Бобби начали подумывать о переезде. Может быть, назад в Нью-Йорк? Говорят, вы оставили там о себе довольно яркую память. Это будет великолепно для политической карьеры Бобби.

Джо Энн повернулась к Бобби. Самое время ему вступить в бой. В конце концов дело дошло до того, что его жену назвали шлюхой, которая испортит ему политическую карьеру. Ему предстояло сделать очень точный выстрел, чтобы они смогли выскочить из-под огня невредимыми.

Но Бобби едва ли слушал их. Он смотрел на Лайзу словно школьник-приготовишка, первый раз попавший на стриптиз. И в глазах его было не только лишь одно желание. Джо Энн ощутила, как в ней нарастают гнев и раздражение. Что со всеми случилось? Может быть, все сошли с ума? Разве не она владеет бочонком золота, по сравнению с которым богатства Креза – пустяк, и телом, испускающим такие заряды электричества, что мужчины загораются, как маяки?

– О нет, Марджори, мы и не думаем об отъезде. Но если у кого-то есть дом или два на острове и он иногда приплывает сюда, это еще не значит, что он здесь живет. Конечно, для вас все по-другому. Старому барсу не сменить свои пятна, не правда ли? Мы всего лишь не хотим впадать в заблуждение и считать, будто солнце встает и садится здесь, в Палм-Бич. Вот и все.

Марджори Донахью изменила направление атаки. Возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать.

– Бобби, я собираюсь представить вас моей близкой подруге Лайзе Старр, но, как я вижу по выражению вашего лица, вы уже знакомы с ней. Самая хорошенькая из всех девушек, каких вам доводилось встречать, не правда ли?

Она повернулась и бросила торжествующий взгляд на Джо Энн.

– Да, правда, – просто ответил Бобби, моментально нажив себе врага в лице собственной жены. Он понимал, на что идет, и вдруг это стало ему совершенно безразлично. Пусть все проваливается к дьяволу. Лайза действительно самая хорошенькая девушка на свете, и его ничуть не беспокоит то, что его мнение станет известно. Он уже начал уставать от нелепых претензий жены на особое место в обществе. Произнесенные ею только что слова выражали чувства, которые он всей душой разделял. Кому нужен высший свет Палм-Бич, если можно стать первым человеком для всего Западного мира? Но Джо Энн заразилась вирусом Палм-Бич, и болезнь ее, судя по всему, неизлечима. Она уже более чем взрослая, и его, по сути, не интересует, что она делает, – до тех пор, пока это не создает ему трудностей. Но он, черт побери, ни за что не станет вмешиваться в ее интриги. Он найдет себе занятие получше. Например, смотреть на Лайзу.

Этого Джо Энн уже не могла перенести. Хватит. К черту Марджори, к черту Лайзу и уж совсем к чертям Бобби. Какой идиот! Бросил ее на произвол судьбы именно тогда, когда ей особенно была нужна его поддержка. Больше у него такого шанса не будет. И разумнее всего ему теперь отказаться от катания на водных лыжах.

– Ну ладно, Бобби, мы опаздываем. Пойдем.

С равным успехом она могла бы выбросить белый флаг. Ретируясь, Джо Энн сделала через плечо последний выстрел.

– Очень милое платье, Лайза. Но, может быть, тебе следует сделать операцию и чуть уменьшить грудь?

За дверями магазина на терракотовых плитах переполненной народом Эспланады Джо Энн не стала сдерживаться. Уже много лет она не испытывала таких унижений. Ведь весь смысл ее невероятно успешного стремления к такому богатству, о котором никакой корыстолюбец не мог бы и мечтать, состоял именно в том, чтобы избегать подобных ситуаций. Человек, за которого она вышла замуж, который был вполне счастлив делить с ней постель, ее тело и огромное состояние, отошел в сторону, когда ее топтали враги, не попытался даже и пальцем пошевелить. Более того, он глазел на девчонку, которая в прошлом была его любовницей, словно ему очень хотелось, чтобы она опять ею стала, а потом еще и фактически признал это в присутствии Джо Энн.

– Ты кусок дерьма! – закричала она во весь голос. – Как ты посмел так обращаться со мной!

Голова у Бобби откинулась назад, словно ему заехали в челюсть бейсбольной битой. «Эй, кругом же народ!» В его голове политика раздался сигнал тревоги, и он сделал попытку замять эту несущую в себе опасность ситуацию.

– Ну хватит, Джо Энн. Ты переигрываешь, дорогая. Он потянулся, чтобы притронуться к ее руке, заметив, как женщина с подкрашенными голубыми волосами и ее тучный муж остановились и посмотрели на них, словно узнавая. «Это ведь сенатор Стэнсфилд?» – пробормотали сжатые губы, и Бобби, как ярмарочный фокусник, сумел прочесть этот беззвучный вопрос.

– Не называй меня «дорогой», ты, грязный извращенец. Прибереги такие слова для момента, когда ты уляжешься с этой шлюхой.

Теперь голос Джо Энн стал громким и резким. В любую минуту он мог сорваться на пронзительный визг. Бобби начал молиться, представив, что будет, если сообщение о происходящем попадет в информационные агентства. Может быть, уже сейчас какой-нибудь проходимец бегает в поисках телефона. Боковым зрением он заметил, что вокруг собирается толпа, – словно жемчужина концентрическими слоями обволакивала песчинку. Узнавшая его пара теперь уже никуда не спешила. Оставив какие-либо мысли о том, чтобы продолжить свой путь, они наслаждались сценой семейной ссоры, случайно разгоревшейся на их пути.

На секунду Бобби прикинул, нельзя ли спасти положение, дав жене пощечину. Это могло загасить огонь до того, как он успеет принести большой ущерб, но в то же время могло иметь эффект подлитого в пламя керосина. И избиение женщины у всех на виду, особенно если эта женщина – твоя жена, не прибавит политического капитала.

– Джо Энн, ты ведешь себя неразумно. Давай обсудим все это дома.

Еще раз он попытался взять ее за руку и направить к лестнице.

– «Обсудим это дома». Где это дома? Ты имеешь в виду тот жалкий мавзолей, куда ты иногда ходишь ночевать?

Охи и ахи раздавались тут и там, словно шелест ветра в камышах. Сцена заменила и выпивку, и закуску для собравшейся вокруг группы туристов и посетителей магазинов, которые уже образовали тройное кольцо вокруг знаменитой пары. Слова «сенатор Стэнсфилд» и «жена» звучали теперь вполне отчетливо. Мысленно Бобби уже читал заголовки газет. Сенатор с женой закатывают публичный скандал. Обвинения в измене. Жена заявляет, что сенатор – извращенец. Молодожены вывешивают свое грязное белье на всеобщее обозрение. Немного напоминает тот случай, когда сенатор Тед Кеннеди оставил подружку, в которой провел выходные, совсем без денег в гостинице «Уэст-Палм-Интернейшнл» и улетел со своим помощником, заняв два единственно свободных места в отлетавшем в Нью-Йорк самолете. Даме это не очень понравилось, и она заявила об этом публично. На следующий день вся Америка жадно вела счет нанесенным ударам.

Становилось похожим на то, что он ошибся в расчетах. Джо Энн была неуравновешена. Если она способна вести себя так сейчас, то что же, черт побери, она будет творить, когда начнется избирательная кампания и прессе станет известно, сколько раз она меняет белье? И что с ее прошлым? Его так захватило количество имевшихся у нее денег, что он совсем не подумал об этом и даже отверг предложение Бейкера о проведении тщательной проверки. В последнее время всплыли слухи с намеками на нечто весьма дурно пахнущее. Недавнее замечание Марджори Донахью относительно «довольно яркой памяти» напомнило Бобби об этом.

Бобби оборвал это «вскрытие трупа». Сейчас важнее всего замять происходящее. Позже можно будет подумать о планах. Изолировать Джо Энн. Нигде с ней не показываться. Он может начать вести совершенно отдельную от нее жизнь. Поселиться в Вашингтоне и предоставить Джо Энн заниматься своими играми в Палм-Бич так, как ей будет угодно.

– Джо Энн, ты не понимаешь, что говоришь. Я знаю, что ты плохо себя чувствуешь. Успокойся.

Говоря это, он понимал, что ему не удалось найти нужных слов.

– Чувствую себя плохо! Чувствую себя плохо! – кричала Джо Энн, словно какой-то рехнувшийся попугай, подыскивая как можно более убийственные слова. – Да как кто-нибудь может чувствовать себя хорошо с твоим вонючим ребенком внутри! Боже! Если этот злосчастный маленький негодяй будет хоть капельку похож на тебя и твоего развратного отца, то всю жизнь проведет в тюрьме за сексуальные преступления!

Перед глазами Бобби Стэнсфилда все заволокло красным туманом. Больше всего на свете ему хотелось ударить ее, но, как политик, он понимал, что это фатальным образом скажется на его будущей карьере, и был достаточно мудр, чтобы осознать – именно этого Джо Энн от него и добивается. «Дейли ньюс» напишет что-либо вроде: сенатор посылает свою жену в нокаут на главной торговой улице. Другие несколько приукрасят это, но эффект будет тот же самый. Он пытался сдержать кипевшую в нем ярость и клялся вычеркнуть Джо Энн из своей жизни. Он не будет разводиться с ней, но как с супругой с ней покончено. Всю жизнь он мечтал стать президентом. Ради этого он от всего отказался. Ничто, никто не сможет преградить ему дорогу!

С горькой решимостью он отвернулся от своей брызгающей слюной жены и начал локтями прокладывать себе путь в образовавшейся вокруг них небольшой толпе.

Роды были не из легких. Обследование показало, что с тазовыми костями у Лайзы все более чем нормально. Результаты – замеров черепа плода свидетельствовали о том, что ребенок выйдет из организма матери с поднятыми флагами, однако на самом деле все было далеко не так. С самого начала Скотт показал себя трудным ребенком. Во-первых, он решил начать знакомство с этим миром не головой, а задницей. Во-вторых, он тут же застрял в тазовых костях Лайзы, как слишком новая пробка застревает в слишком новой винной бутылке.

Последовавшая борцовская схватка оставила Лайзу выжатой, как лимон, и возлежащей на служащих ей подпорками подушках в отдельной палате больницы «Добрый самаритянин». Она выглядела так, будто провела десять раундов на ринге против Доктора Смерти. Вокруг нее цветы в огромном количестве боролись за свою порцию кислорода, и это было лишь видимой частью цветочного айсберга. В магазинах Палм-Бич было скуплено все, что выглядело разноцветным и веселым, и вряд ли в больнице оставался хоть один пациент, которому ничего не перепало от избытка этого доброжелательного восторга.

Лайза не питала в отношении этого никаких иллюзий. Объяснение ее популярности сидело в углу скромного помещения и походило на дорогостоящее пугало в райском саду. Всем, кто имел в клинике какой-то вес, было известно, в чем тут дело. Лайза Старр была протеже и подругой Марджори Дюпон Донахью. Некоторые даже произносили слова «принцесса крови». Проигнорировать рождение ее незаконного ребенка было бы промашкой, поскольку для незадачливого покорителя вершины общества это могло бы превратить ведущую вверх лестницу в скользкую горку, по которой он скатился бы в забытье. Мало оказалось таких, кто захотел рискнуть, и отказавшиеся от риска были очень даже правы. К огромному удивлению Лайзы, Марджори Донахью записывала имена всех, кто присылал цветы, в маленькую черную книжечку.

– Это может показаться мелочью, Лайза, – сказала она. – Но если ты сможешь заметить неуважительность достаточно рано, ее легко устранить, пока этот бутон еще не раскрылся в цветок.

Лайза снова рассмеялась, но усвоила урок. В этой жизни нельзя бояться перебора в осторожности, если хочешь чего-нибудь добиться. Необходимо постоянно быть начеку и не упускать ни одной детали, если хочешь, чтобы все шло нормально.

Она посмотрела на лежащего у нее на руках младенца и уже в тысячный раз попыталась разобраться, что же она к нему чувствует. Он был по-своему мил. Очень мал. Идеально сложен. Конечно же, очень слаб. Какой-то беззащитный и поэтому очаровательный. Безуспешно пыталась она обойтись без штампов. У нее было чувство, будто она что-то сотворила, и сотворила нечто стоящее, но ожидала она большего… много большего. Может быть, ей еще рано об этом думать. Кажется, это зовется «тоска по материнскому чувству»? Но она не ощущала никакой тоски и подавленности, только усталость и немалую обиду, а еще некоторую опустошенность. Лайза улыбнулась самой себе при мысли об опустошенности. Вот уж действительно полная чушь. Нечто подобное болтают герои мыльных опер. «Как ты себя чувствуешь, Мэри Лу?» – «Опустошенной, Крейг, такой ужасно опустошенной».

Она разрешила себе подумать об отце ребенка. Так было легче. Более твердая почва под ногами. Реальные эмоции. Этот мерзавец со своей мерзавкой-женой. Какое невероятное, невозможное, умопомрачительное совпадение – Джо Энн находится в палате дальше по коридору и сейчас мечется в предродовых схватках. Два маленьких Бобби Стэнсфилда выскакивают из соседних стручков с разницей во времени едва ли в сутки. Воистину черный юмор. Забавный и злой одновременно. Ее ребенок, не имеющий в глазах всего света отца, и законное, как верховный суд, дитя Джо Энн, которое в одно мгновение станет и богатым, и знаменитым, с полученной уже при рождении серебряной ложкой во рту. А маленький Скотт Старр так никогда и не сможет носить фамилию Стэнсфилд, которая так много значит в том мире, где ему предстоит жить.

И снова Лайза позволила себе горько улыбнуться. С помощью этого причудливо разветвленного растения – сплетен медицинских сестер – она узнала, что палата Джо Энн настолько же пуста, насколько ее переполнена цветами. Даже муж не потрудился навестить ее. Бобби Стэнсфилд. Ну хорошо, он мог не знать о Скотте, но ведь наверняка мог бы заглянуть к своей жене. В том, что касается отцовства, он занимал верхнюю строчку таблицы по потенции, но во всем остальном, имевшем хоть какое-то значение, его показателем был один огромный ноль. Впрочем, Джо Энн и не заслужила ничего лучшего. Она получила то, что хотела. Теперь ей придется научиться довольствоваться тем, что имеет. Все деньги, какие только возможны на свете, и ни одного друга, который прислал бы цветы. Быть замужем за сверхзвездой и не знать любви. Обладать божественным телом и быть лишенной сердца и души. В этом перевернутом с ног на голову мире Господь словно играл в кости, отбирая одной рукой то, что давал другой.

– О чем же ты таком задумалась? – спросила Марджори.

Лайза вздохнула.

– О, Марджори, я уж и не знаю, что думать. Я только что думала о Бобби и о маленьком Скотте, о Джо Энн, которая лежит там одна в палате чуть дальше по коридору. Все так перепуталось. Мне кажется, единственное, чему можно радоваться, так это тому, что этот малыш никогда и не узнает, что предшествовало его рождению.

– Разумеется, не узнает, – промолвила Марджори с категоричностью в голосе. Она внимательно посмотрела на Лайзу. Не наступил ли тот самый момент, которого она дожидалась, чтобы сделать свой ход? – Ты ведь сама знаешь, моя дорогая Лайза. Что тебе требуется – так это муж. В приличном обществе женщина с ребенком должна иметь мужа.

– Марджори, вы все шутите. Для начала, кто же возьмет меня замуж с неизвестно чьим ребенком? А потом, вся эта любовь вызывает у меня тошноту при одной мысли.

– Будь разумной, дорогая. Я говорю о замужестве – не о любви. Наивно путать две эти вещи. Я уверена, мы найдем кого-нибудь, кто будет более чем счастлив взять тебя в жены, и неважно, есть у тебя ребенок или нет. Во всяком случае, этот человек вполне может притвориться, будто это его ребенок. Какой-нибудь милый старый чудак с пачкой банкнот, соответствующей его самомнению, – вот кто нам нужен.

Лайза не удержалась от смеха.

– Хорошо, Марджори, кто?

Все это казалось ей довольно забавной игрой.

– Я уже думала над этим, дорогая. В самом деле, много думала. У меня имеется короткий список с одним только именем. Вернон Блэсс.

Лайза охнула в ответ.

– Вернон Блэсс. Но, Марджори, ему же семьдесят один. Он сам мне это сказал. В нашем городе это может означать, что ему, вероятно, восемьдесят пять.

Марджори этот ответ совсем не выбил из колеи. Она и не рассчитывала, что Лайза сразу же согласится. Как и для всего наиболее достойного в этой жизни, тут требовались время и кропотливая работа.

– Никто не может иметь в этой жизни сразу все, дорогая. Он коренной обитатель Палм-Бич. Член Эверглейдс-клуба, куда входил и его отец. Издательский бизнес этого семейства, вполне очевидно, весьма прибылен. Ничего фантастического, но бизнес надежный. Потом, этот прекрасный особняк на Саут-Оушн-бульвар. Бизнес плюс особняк должны стоить около двадцати миллионов. Он вдовец, детей у него нет, по крайней мере, насколько нам известно. Таким образом, когда он умрет, ты получишь все. Он все время повсюду твердит о том, как ты ему нравишься. Это будет замечательно, дорогая, брак, свершившийся на небесах. Такого шанса нельзя упустить.

К концу небольшой речи неподдельный восторг буквально захлестнул Марджори – она размышляла о преимуществах, которые Лайза немедленно обретет в результате планируемого ею брака. Миссис Вернон Блэсс и ее сын Скотт Блэсс. Это будет фундаментом, на котором можно возвести все, что угодно. И это даст ей, Марджори Донахью, самую желанную в старости вещь – ее предполагаемую наследницу. Лайзу можно будет подготовить к тому, чтобы она унаследовала ее власть. Ее власть будет жить после того, как она сойдет в могилу. Бессмертие. Передающаяся по наследству корона. Когда придет глубокая старость, корону не удастся вырвать у нее из рук выскочке вроде Джо Энн Стэнсфилд. Она сможет уйти из этого мира, сохранив все достоинство своего нынешнего положения, и будет ожидать прощального пения труб в. свою честь со спокойным осознанием того, что ее королевство не развалится на части с ее кончиной, что в умелых руках Лайзы оно останется нерушимым монументом ее памяти.

Лайза молчала. Конечно, все это было в высшей степени странным – более странных вещей ей никогда и не приходилось слышать. Два слова, однако, раскатами грома отдавались в ее сознании. Скотт Блэсс.

Пока юный Скотт Старр пищал и вопил в заставленной цветами палате своей матери, выражая таким образом свое недовольство этим миром, маленькая Кристи Стэнсфилд спала сном праведницы в монашеской обители Джо Энн. Ее появление на белый свет было совсем не таким, как у ее сводного брата, а ее рождение, так же как и беременность ее матери, прошло без каких-либо осложнений. Крошечное личико девочки, рожденной в спокойствии, в отличие от Скотта, пришедшего в мир через насилие, было настоящим образцом безмятежности.

Однако сцена, которая разыгралась над спящей девочкой, резко контрастировала с ее спокойствием. Джо Энн была чрезвычайно раздражена.

– Послушай, Бобби. Мне известно, что мы плохо переносим друг друга. Это все знают, и обычно я о многом не прошу. Но я и действительно думаю, что когда я занимаюсь тем, что произвожу на свет твою дочь, ты мог бы здесь появляться и поинтересоваться, как обстоят дела. По правде говоря, мне на это наплевать, но ты мог бы хотя бы соблюдать приличия. А то и сестры в недоумении.

Бобби почувствовал, как внутри него снова закипает гнев. Боже, эта женщина умеет выводить его из себя! Какого черта он с ней связался? Какого черта ему вообще надо было связываться с женщинами? От них только одни неприятности. Всегда они обводят его вокруг пальца. В холостяцкой жизни все же много преимуществ. Джо Энн попробовала подойти с другой стороны.

– Ты, может быть, расстроен из-за того, что у нас родился не мальчик? Это ведь то, чего вы, Стэнсфилды, всегда хотели, не правда ли? Тогда, если тебя постигнет неудача, по крайней мере будет кто-то другой, кто сможет реализовать твою мечту.

– Ты знаешь, для меня это не имеет значения. Но, конечно же, это имело значение. Разумеется, ему хотелось сына, и он просто сходил с ума из-за того, что она родила девочку. Он посмотрел на спящую дочь. Девчонка! Господи! Дружки и беременности. Школы для девочек и куклы Барби. Забыть про футбол и поездки на рыбалку, про Сенат.

Наступила долгая тишина, оба были погружены в свои собственные мысли. Молчание нарушила Джо Энн.

– И вдобавок ко всем этим неприятностям – знаешь ли ты, кто только что произвел на свет сына через две или три двери дальше по коридору?

Бобби был не в настроении разгадывать загадки. Без всякого интереса он покачал головой. Очередная сплетня Джо Энн и ее безумного Палм-Бич. Однако она смотрела на него как-то странно. Очевидно, собиралась объявить нечто важное.

– Лайза Старр.

– Лайза Старр?

– Лайза Старр.

– О!

По какой-то причине, не совсем понятной ему самому, Бобби снова произнес:

– О!

Лайза. Лайза, которая носила в себе его ребенка. Лайза, которая обещала ему спустить этого ребенка в канализацию. Это были ужасные; злые слова. Страшное, жестокое обещание. Как часто в эти последние месяцы он думал об этом и о Лайзе. Сын. Чей сын? Его сын? Нет, невозможно. Нет, совсем невозможно.

– Что ты думаешь об этом?

Джо Энн внимательно наблюдала за ним, ожидая замешательства. За время своей беременности она начисто забыла о потерпевшей поражение сопернице. Для нее Лайза Старр была выброшена за борт этого мира и канула в небытие. Однако в последние пару дней, когда она узнала, что и Лайза беременна, всевозможные неприятные сомнения выплыли на поверхность. Возможно ли, что Лайза родила ребенка от Бобби? По времени определенно все совпадало. При нынешнем раскладе это не было бы полнейшей катастрофой. В конце концов, она – законная жена, а ее дочь – законный ребенок Стэнсфилда. Но кое-что необходимо было прояснить. Она не любила своего мужа, но была в достаточной степени женщиной, и ей было хорошо знакомо, что такое ревность.

– Я не знаю, что думать… Я хочу сказать, я не думаю ничего такого. Я рад за Лайзу. А кто отец?

Он постарался, чтобы вопрос прозвучал, насколько возможно, нейтрально. Например… Кто был на вчерашнем приеме? Понравился ли Маннам Лайфорд Кэй?

– Очевидно, никому не известно. А тебе известно, Бобби?

– Что ты хочешь этим сказать? – Бобби попытался изобразить раздражение.

– Я хочу сказать… не твой ли это ребенок, Бобби? Вот что я хочу сказать. Может быть, этот маленький ублюдок твой? Ведь ты же трахал ее, а мы только что убедились, что детей делать ты умеешь. – Голос Джо Энн источал неприкрытый сарказм, когда она махнула рукой в сторону дочери.

Бобби тянул время. Как же все-таки на это реагировать? Его ребенок? Замечательно! Нет, это же катастрофа! Незаконнорожденный сын. Сын! Крушение политической карьеры, если об этом станет известно. Какой-то грязный мерзавец из Уаст-Палм. Его рука на ее теле… Нашептывал слова любви Лайзе. Его Лайзе. Той самой, которую он капризно отверг. Той самой, которую он так ужасно оскорбил.

Когда он решился ответить, голос его был тих и спокоен.

– Нет, это не мой ребенок, Джо Энн. Он мог бы быть моим, но он – не мой. Лайза была от меня беременна, но она прервала ту беременность. Я этого не хотел, но она настояла. Вот что было.

Безграничная печаль, с которой Бобби говорил все это, заставила Джо Энн поверить его словам. А она действительно хотела поверить ему.

Почти не скрывая торжества, она выкрикнула:

– Тогда кто же отец? Какой-нибудь ковбой с огромными яйцами, без денег, – без роду и племени, я полагаю. Поверженная Лайза! Ха!

Лицо Бобби было словно маска.

– Мне пора, Джо Энн. Если хочешь, я приду сегодня вечером. Тебе что-нибудь нужно? – Абсолютно ничего.

Закрыв за собой дверь, Бобби точно знал, куда ему надо идти.

Лайза выглядела великолепно. Она полностью оправилась от связанных с родами тягот, щеки ее вновь обрели цвет, волосы – блеск, а кожа – свежесть. Она смотрела в другую сторону, радио тихо играло музыку в стиле «кантри», которую она всегда так любила.

Бобби минутку постоял. Этого времени было достаточно, чтобы рассмотреть кровать, розовую ночную рубашку Лайзы, великолепие стоявших повсюду цветов, успокоить свои пришедшие в смятение чувства. Наконец она заметила его.

Бобби не знал, как описать появившееся на ее лице выражение. Вполне определенно – удивление. А еще – смущение. Однако более всего ее лицо выражало напряженность. Одно было очевидно. Его появление все же не было ей безразлично.

Она выключила радио и продолжала смотреть на него.

– Лайза, я только что узнал от Джо Энн, что ты здесь. Я не знал… что у тебя ребенок… никто мне не сказал… – Бобби подыскивал слова. – Я хотел узнать…

– Твой ли это ребенок? – равнодушно, ровным голосом закончила она за него вопрос.

Бобби развел руками. Он хотел услышать ее ответ. Лайза молчала.

– Можно, я взгляну на него?

– Да.

Крошечный комочек жизни, находившийся в колыбели, тоже не давал никакого ответа.

Он снова повернулся к ней. Ей придется развеять его сомнения.

– Лайза!

Когда она заговорила, тон ее был ледяным:

– Не надо беспокоиться, Бобби. Это не твой ребенок. После того, что ты сделал, я бы никогда не стала рожать твоего ребенка. Никогда. Кто его отец, ты узнаешь довольно скоро. Когда мы поженимся. Так что не нервничай. Я не испортила знаменитые гены Стэнсфилдов. Я избавилась от твоего семени, и именно так, как обещала. А теперь сделай милость, катись к чертовой матери.