"Звездная пыль" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

3

— Мими, по-моему, я беременна. — Тереза была бледной как мел. Ее охватила настоящая паника. Сердце Мими ухнуло в пропасть. Она торопливо встала и заперла дверь в свою комнату.

— Ты же девственница, как такое может быть? У тебя просто задержка, вот и все, — сказала она, крепко сжала холодные, дрожащие пальцы подруги и начала их растирать.

— С тех пор как год назад у меня начались месячные, у меня никогда не бывало задержки. А после той вечеринки задержка уже три недели. Я прочла в школьной энциклопедии, что сперматозоиды двигаются, ты можешь себе представить? Причем очень быстро, и могут жить во влагалище несколько дней.

— Но ты девственница! Это просто невозможно!

— Девственная плева не может служить преградой. Ведь менструальная кровь из матки через нее вытекает. Вспомни, мы об этом читали в той книжке, что тебе дала мама, чтобы самой тебе ни о чем не рассказывать.

— Черт. Черт. ЧЕРТ! Нет, я не могу поверить. Этого не могло произойти.

— Могло, Мими. Взгляни правде в лицо, это случилось. — У Терезы дрожали губы, и выглядела она совсем не так решительно, как говорила.

— У тебя будет выкидыш или как это там называется. Завтра, послезавтра, на днях. Тебе ведь только четырнадцать, ты не можешь родить ребенка! — Мими тоже затрясло от страха.

— Я себе говорила то же самое, — еле слышно отозвалась Тереза. — Ночью я часами стояла на коленях и молилась, молилась, прося господа забрать этого ребенка. Это его решение, и только он может что-то исправить. В школе я на каждой перемене бегала в туалет, проверяла, не начались ли месячные. Я обманывала себя, мне казалось, что я ощущаю приступ боли. Но правда в том, что я беременна. Я могу либо сказать об этом матери, либо покончить с собой. Не знаю, что хуже.

— Всего три недели! Если ты вообще беременна. Но ты можешь еще долго ничего не говорить. Кто знает, что произойдет за это время?

— Да. На это я и рассчитываю. Еще слишком рано принимать какие-то решения. Я и тебе не говорила, сколько могла, но у меня больше нет сил носить это все в себе.

— Если только… — Мими замолчала.

— Что?

— Если бы ты не была такой истовой католичкой, Тереза! Мама знакома с одним врачом, он отлично делает…

— Даже не произноси этого слова, Мими. Никогда, ни за что на свете. Пусть я грешница, но на такое я пойти не могу. Никогда.

— Я знаю, — Мими печально вздохнула. С самого начала их разговора она не сомневалась, что, если Тереза и в самом деле беременна, она никогда не согласится на аборт. Но Мими все равно должна была сказать, вдруг подруга одумается. Невозможно? Разрушить все свое будущее, сломать себе жизнь из-за религиозных убеждений! Мими не могла этого принять, хотя и понимала, что для Терезы другого пути нет.

— И что мы будем делать? — после долгого молчания спросила Мими.

— Молиться. Мне позволено только молиться, молиться и ждать. Ничего другого не остается.

— Мне тоже можно молиться или господь выслушивает только католиков?

— Молись. «Молись и не останавливайся», как говорит святой Павел. — Тереза попыталась улыбнуться подруге, но слезы потекли у нее по щекам. — Ты такая язычница, что господь будет рад услышать тебя.


Агнес Хорват, слава богу, была опытной женщиной. Когда она носила Терезу, ее не тошнило, но, разумеется, о таких симптомах она знала. И вот теперь три дня ее дочь по утрам тошнит в ванной. Увидев, как та спускается к завтраку бледная, с покрасневшими глазами и что-то бормочет о гриппе, не в силах проглотить ни куска, мать начала кое о чем догадываться. Когда Тереза возвращалась из школы, грипп чудесным образом излечивался до следующего утра. Сердце Агнес разрывалось от боли. Она все поняла.

Но, насколько Агнес знала, Тереза была девственницей. Тереза была хорошей девочкой. Тереза никогда не оставалась наедине с мальчиком. Тереза даже еще ни разу не целовалась.

Но никаких сомнений — Тереза была беременна. Тереза, ее дочка, безупречная, обожаемая, ради будущего которой она жила, стала для нее чужой. Аморальная, порочная, дьявольски изобретательная, хитрая лгунья была обречена веки вечные гореть в аду.

В пятницу утром Агнес дождалась, пока Тереза выйдет из ванной. Девочка появилась на пороге бледная, колени у нее дрожали. Мать схватила ее за руку и наградила увесистой пощечиной.

— Как ты могла поступить так со мной? — Последовал еще один удар. — Как? Как? Ты, грязная шлюха!

Тереза расплакалась и упала бы на ковер, если бы твердая рука матери не удержала ее.

— Плачь, плачь! Это, конечно, поможет. Ты опять станешь благовоспитанной девочкой, дура ты несчастная. Отправляйся в свою комнату. Я позвоню в школу и скажу, что ты больна. Жди меня, я сейчас же вернусь.

Когда спустя минуту Агнес поднялась к дочери, та рыдала в голос, свернувшись клубочком в глубоком кресле. Это была уже почти истерика.

— Замолчи немедленно! Если ты не прекратишь, я тебя ударю! Неужели ты считаешь, что у тебя есть право плакать? Это мне следовало бы заливаться слезами! — Агнес была вне себя от ярости. — Это со мной ты не пожелала считаться, потому что вожделение оказалось сильнее твоей любви к матери.

— Нет… Нет… К тебе это не имеет никакого отношения, — прорыдала Тереза.

— Ко мне это имеет непосредственное отношение. Ты знаешь, что прелюбодеяние — это грех, смертный грех, и все же предпочла его, так же, как и влияние этой Мими Петерсен моему влиянию. Она наверняка приложила к этому руку. Иначе каким образом ты могла встретиться с мужчиной? Но кто присматривал за тобой с самого рождения, кто отдавал тебе все, что только можно, кто умудрился найти деньги и отправить тебя в дорогую школу, кто пестовал твой талант? Вот как ты отплатила мне за мою любовь. Ты не заслуживаешь даже презрения. Моя любовь и гордость оказались безумием. Я никогда тебя не знала.

— Мама! — страдальчески воскликнула Тереза.

— Не смей называть меня мамой! Моя дочь не могла поступить так, как поступила ты. Кто он? Нет, не говори мне. Я не хочу знать никаких омерзительных подробностей. Ты покаялась в своем грехе?

— Нет.

— И как долго ты намеревалась скрывать свой смертный грех? Или ты собиралась снова и снова предаваться ему? Ты мне отвратительна! Но теперь ты попалась. Мы немедленно отправляемся к отцу Бреннану. После исповеди мы поговорим с ним у него в кабинете. Он наверняка знает, куда можно будет тебя отослать.

— Что?

— Существуют специальные заведения для таких забывших бога, бесстыдных, грязных грешниц, как ты. Они остаются там до рождения ребенка, которого потом отдают на усыновление.

— Но еще так долго! Я не могу просто так исчезнуть! Монахини в школе, родственники — все сразу же все поймут!

— Тереза, ты разрушила мою жизнь, но я посвятила жизнь девочке, которой на самом деле не существовало. Но если об этом узнает кто-нибудь еще, это меня убьет. У меня осталось только одно — мое положение в семье. Ты можешь себе представить, что скажут о тебе мои сестры? Неужели ты думаешь, что четыре женщины, даже обремененные семьями, не станут болтать языками? О тебе будут толковать на каждом углу. Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь, какое пятно ляжет на тебя, какие поползут слухи? Вся твоя жизнь превратится в дурной сон. Беременна в четырнадцать лет. Ни один порядочный мужчина не захочет связать с тобой свою жизнь. Я даю тебе второй шанс, разве это не понятно? Но не потому, что ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь только наказания, и ты будешь наказана, Тереза, поверь мне.

— Но… почему? Почему ты даешь мне еще один шанс?

— Потому что я не могу допустить, чтобы моя дочь стала героиней грязного шушуканья соседок. Дочь, которой я гордилась, девочка, которую я вырастила, так и не поняв, какая она на самом деле.

— Я все равно не представляю, как я могу исчезнуть на долгое время, а потом вернуться. Люди обязательно догадаются, — настаивала Тереза.

— Это значит, что нам придется уехать как можно дальше отсюда, туда, где нас никто не знает. Твоему отцу придется пожертвовать работой и найти место в другой школе. Я расскажу ему обо всем сегодня же вечером.

— Папа ничего не знает?

— Это не мужское дело. Когда будет нужно, ему скажут, — мрачно буркнула Агнес. — Одевайся. Мы едем в церковь. И не забудь шляпу и молитвенник.


— Если я правильно тебя понимаю, ты ждешь, что я брошу работу здесь и стану искать себе другое место, верно? — Шандор Хорват выжидательно посмотрел на жену.

— Тебе придется это сделать. Другого выхода нет. Я перебрала все возможные варианты, но только так мы сможем скрыть случившееся.

— И отец Бреннан отправит Терезу в это заведение в Техасе, где она родит ребенка, которого потом усыновят чужие люди? А затем она вернется домой и обо всем этом забудет?

— Ребенка возьмет на воспитание хорошая католическая семья. В этом мы можем быть уверены.

— Ты напрасно меня уговариваешь. Это невозможно.

— Шандор! Ты не можешь так поступить. Терезе нельзя вот так запросто уехать на шесть-семь месяцев, а потом вернуться сюда. Все будут подсчитывать сроки, все догадаются. Это все равно что во всеуслышание объявить о том, что случилось в нашей семье.

— Агнес, этот ребенок — наш внук. Вполне возможно, что родится мальчик, наследник нашего имени. Я никогда не соглашусь отдать это дитя. Это моя плоть и кровь.

— Мы не можем себе позволить быть сентиментальными. Будущее Терезы…

— Ломаного гроша не дам за ее будущее! Мне наплевать, что скажут твои сестры! И меня не волнует твоя священная репутация матери семейной красавицы. То, о чем ты меня просишь, идет вразрез с тем, во что я верю. Я не буду этого делать. А без моего согласия ты не сможешь ничего предпринять.

Агнес посмотрела на мужа. Она поняла, что его ничем не проймешь, только если… Может быть, Шандор согласится с планом, разработанным специально на этот случай. Она обдумывала его в течение четырех дней и, кажется, все предусмотрела.

— Шандор, если ты получишь другую работу где-то, где нас никто не знает, я могла бы… выдать ребенка за моего. Мне только тридцать три года, это будет выглядеть совершенно естественным.

— И ребенок станет нашим сыном, братом Терезы? — медленно произнес Шандор.

— Или сестрой. Но ты правильно понял: ребенок будет нашим, твоим и моим.

— А как отнесется к этому Тереза?

— Ее чувства не имеют никакого значения. Она потеряла право на то, чтобы с ее желаниями считались. Как ты думаешь, покаяние, которое наложил на нее отец Бреннан, очистило ее от греха?

— Дал ли он ей полное отпущение и приняла ли она таинство покаяния?

— Да.

— Значит, бог простил ее. Ты не могла сделать для нее большего. Завтра же я начну поиски нового места работы.

— Спасибо, Шандор.

Как это типично по-мужски, подумала Агнес, погрузившись в тяжелое, полное невыплеснутой ярости молчание. Мужчинам кажется, что все так просто. Исповедуйся и получи отпущение. Веди себя как грязная, похотливая шлюха, уничтожай радость, гордость, надежды матери, заставляй отца бросать место в престижной школе… И тебя все равно простят, только расскажи священнику о том, что ты натворила, и прочти сотню вызубренных молитв. Нет, с этим она никогда не согласится, пусть это и противоречит всему тому, чему учит святая церковь.


Взволнованный до глубины души возможным появлением на свет внука, продолжателя его рода, но тщательно скрывающий это, Шандор очень быстро нашел себе место на кафедре музыки в хорошо известной Гарвардской школе для мальчиков в Лос-Анджелесе. Там не могли предложить такую же высокую зарплату, как в Стэмфорде, но зато они уезжали достаточно далеко от родственников и знакомых. Шандор немедленно согласился.

Через несколько недель Хорваты взяли в аренду дом в Резеде, городишке, где не было даже тротуаров. У дома, в котором поселилась семья, было одно преимущество. Его окружал участок земли, поросший низкорослым кустарником. Агнес заставила своих родных поверить в то, что Шандору предложили очень хорошее место. Она не могла просить мужа отказаться, отсюда и переезд, отсюда и такая срочность. Мими Петерсен оказалась единственным человеком в Гринвиче, который знал правду. Они с Терезой плакали в школьной раздевалке, расставаясь, понимая, что им никогда больше не разрешат увидеться.

— Может быть, ты сможешь прислать мне письмо, когда ребенок родится, чтобы я знала, что с тобой все в порядке? — спросила Мими.

— Я попытаюсь, но ты не пиши мне, что бы ни случилось. Я и так буду знать, что ты чувствуешь, что ты думаешь обо мне.

— Скажу тебе одну вещь, — прорыдала Мими, — я не буду заниматься сексом, пока не выйду замуж.

— А я вообще никогда больше не буду.

— Не будь дурочкой.

— О, Мими. Я никогда тебя не забуду.


Месяцы в Резеде тянулись, словно годы. Терезе не разрешали ходить в школу, она не могла даже просто пройтись по городку и заглянуть в магазины. Беременная девочка-подросток наверняка привлекла бы всеобщее внимание.

Всю долгую зиму она просидела дома, читая местные газеты и смотря дневные программы по телевизору. Ей разрешили гулять только в тех местах двора, которые не просматривались с соседних участков. Делать ей было совершенно нечего, оставалось только ждать. Теперь Тереза частенько сидела дома одна, потому что ее мать купила себе небольшой подержанный автомобиль и развлекала себя поездками в Беверли-Хиллз. Она никогда не приглашала дочь с собой, а Тереза не осмеливалась просить, хотя в машине ее никто бы не увидел.

Самыми тоскливыми оставались воскресные утра, когда родители усаживались в отцовскую машину и отправлялись на мессу в католическую церковь Резеды. Терезе отчаянно хотелось, чтобы ей разрешили поехать вместе с ними, она так жаждала человеческого тепла и торжественности службы, стремилась получить утешение от причастия. Но, разумеется, было совершенно недопустимо явиться в храм и вызвать всеобщее любопытство.

— Но разве я не грешу, пропуская мессу, особенно в дни церковных праздников? — спросила Тереза свою мать, не теряя надежды.

— Ты носишь ребенка, плохо себя чувствуешь, тебе позволено пропустить службу, — отрезала Агнес. — Тебе это отлично известно. Ты просто лицемерно беспокоишься о мелких грешках. В твоем положении тебе следовало бы вести себя скромнее.

Тереза жила только ради единственного вечера в пятницу или субботу, когда в сгустившихся сумерках отец возил ее в закусочную, где продавали мороженое и газировку навынос. Шандор изредка нежно касался пальцами ее руки, но, и без того молчаливый, он совсем замкнулся в себе. Терезе отчаянно хотелось броситься на грудь отцу, чтобы он ее обнял, утешил. Так бывало, когда она была еще совсем крошкой. Но она чувствовала его нежелание прикасаться к ней из-за набухших грудей и вздувшегося живота.

Тереза спокойно сидела рядом с отцом, отвернувшись к окну, чтобы он не видел, как она плачет. Только в тишине своей комнаты Тереза могла обнять себя и, лежа в кровати, нежно погладить живот и прошептать в темноте:

— Все будет в порядке, малыш, все будет хорошо.

Тереза старалась привлекать к себе как можно меньше внимания матери. Гнев Агнес с течением времени только усиливался. Как только Терезу перестало тошнить по утрам, она почувствовала, как к ней возвращается ее крепкое здоровье. Ни мать, ни дочь даже не заговаривали о необходимости посетить врача, пока Тереза не почувствовала, что ребенок шевелится.

— Ой, он меня толкнул! — восхищенно воскликнула Тереза.

— Рада за тебя, — Агнес отвернулась и с отвращением покачала головой.

— Может быть, надо съездить к доктору и проверить, все ли нормально?

— С моей точки зрения, у тебя все отлично, — буркнула Агнес.

«Тереза еще больше похорошела, черты лица остались такими же точеными и безупречными, несмотря на изуродованное тело». Так думала о дочери Агнес.

— Но, мама, я же ни разу не была у врача. Если я настолько плохо себя чувствую, что не могу ходить к мессе, то разве этого недостаточно для визита к врачу?

— Глупости. Ты хорошо спишь, ешь, словно лошадь, занимаешься физическими упражнениями, ноги не отекают, говоришь, что чувствуешь себя отлично. Так зачем тебе вдруг потребовался врач? Рождение ребенка — это абсолютно естественный процесс.

— Но разве мы не должны выяснить, что с ребенком все в порядке?

— Разумеется, с ним все в порядке. С нежеланными детьми всегда бывает все хорошо. Каждая женщина знает, что теряешь только то дитя, которое тебе отчаянно хочется иметь, — с горьким смешком сказала Агнес. — Неужели ты и в самом деле ничего не понимаешь? Врач для начала поинтересуется, сколько тебе лет. Разумеется, он запомнит твое лицо и твою молодость. Этот ребенок родится в окружной больнице, ты будешь там лежать под моим именем. Чем меньше его будут связывать с тобой, тем лучше.

— Ты все еще думаешь о моем будущем, иначе ты не стала бы все так тщательно скрывать, — неожиданно догадалась Тереза.

— Ты права. Сейчас твое будущее для меня еще важнее, чем раньше. Только подумай, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы ты могла начать с чистого листа и чего-то добиться в жизни. Теперь ты понимаешь, сколько я для тебя сделала и насколько ты должна быть мне благодарна? Понимаешь?

— Да, мама, понимаю. И всегда буду помнить об этом.


Ребенок появился на свет 15 июня 1970 года. Родителями девочки стали Агнес Патрисия Райли Хорват и Шандор Хорват. По горло занятый работой интерн вскользь заметил еще более занятой сестре, что матери с каждым годом становятся все моложе, только и всего. Во всем остальном это было ничем не примечательное появление на свет здорового ребенка обычным утром после совершенно нормальных родов.

Пациентку, известную под именем Агнес Хорват, выписали два дня спустя, и она вернулась в Резеду вместе с родителями. Никто в окружной больнице даже не задумался о том, кто отец малышки. В свидетельстве о рождении записали: Мэри Маргарет Хорват, дочь Агнес Патрисии Райли Хорват и Шандора Хорвата.

Спустя неделю девочку крестили. В Гарвардской школе Шандор не завел себе друзей, кроме Брайана Келли, преподавателя истории, очень дружелюбного и милого человека. Как выяснил Шандор, он был католиком и к тому же женатым. Брайан Келли и его жена Хелен были и удивлены, и польщены просьбой нового знакомого стать крестными родителями для его дочурки.

— Я и подумать не мог, что у тебя в семье ожидается такое радостное событие, Шанди, — заявил Брайан. — Ты темная лошадка, даже мне ничего не сказал.

— Моя жена слишком суеверна. Она просила меня молчать, пока не родится ребенок, — объяснил Шандор. — После Терезы у нее было два выкидыша.

— Мэри Маргарет — прелестный ребенок, — сказал Брайан, осторожно поглаживая редкие волосики на голове младенца. — Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы девочка выросла доброй католичкой.

— Если только родители сами не подумают об этом, — легко рассмеялась Агнес. — Ну разве она не красавица? — Она взяла плачущую малышку из рук Хелен Келли так быстро, как только позволяли приличия. — Не плачь, дорогая, не плачь, — заворковала она, — твоя мамочка не допустит, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Никогда у моей милой, маленькой Мэгги не будет повода для слез.

— Мэгги? Ты собираешься звать ее Мэгги? — удивленно переспросила Тереза. Всю церемонию она простояла рядом, скромная и исполненная достоинства, в своем лучшем воскресном платье, туго перепоясанном в талии. Грудь у нее все еще болела, хотя молоко, из-за прилива которого Тереза испытывала в течение трех дней нестерпимые страдания, все же ушло.

— Так звали мою бабушку. Ты же знаешь, Тереза, — нетерпеливо ответила Агнес, слишком занятая ребенком, чтобы взглянуть на дочь.

— Я, видимо, прослушала, когда вы это обсуждали, — кротко произнесла Тереза, почувствовав, как рвутся последние нити, связывавшие ее с ребенком. Как только она вернулась из больницы, всем занималась мать, строго-настрого запретив Терезе подходить к новорожденной дочери.

— Подростки, что поделаешь, — с извиняющейся улыбкой вмешался в разговор Шандор. — Мы-то знаем, какими они бывают рассеянными, правда, Брайан?

— Слишком хорошо знаем, — хмыкнул Брайан.