"Школа обольщения" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

1

В Беверли-Хиллз только немощные старцы не садятся за руль собственного автомобиля. Местную полицию не удивишь неожиданностью зрелища — странновато смотрится иной союз передвижного средства со своим водителем: исполненный достоинства, удалившийся на покой банкир близоруко щурится, идя в неположенном месте на левый поворот в «Дино Феррари», подросток мчится на теннис, не щадя «Роллс-Ройс Корнич» стоимостью в пятьдесят пять тысяч долларов, почтенная дама-общественница жизнерадостно пристраивает свой ярко-красный «Ягуар» на автобусной остановке, желая припарковаться именно там.

Билли Айкхорн Орсини, в число недостатков которой не входила езда не по правилам, резко остановила взвизгнувший тормозами старомодный «Бентли» возле «Магазина грез», самого роскошного из всех дорогих магазинов мира, по существу, салона, обслуживавшего изменчивое сообщество невиданно богатых и истинно знаменитых персон. Нынче на дворе 1978-й, а Билли тридцать пять, и она — единоличная обладательница состояния, размеры которого, по оценке финансистов, приведенной в «Уолл-стрит джорнэл», колеблются от двухсот до двухсот пятидесяти миллионов долларов. Почти половина этих средств давно и удачно вложена в безналоговые муниципальные облигации, что, разумеется, не радует службу налогообложения.

Билли нынче спешит, но, несмотря на спешку, все же останавливается на мгновение перед входом в царство роскошных мелочей и шикарных безделиц «первой необходимости», чтобы всепроникающим хозяйским, взглядом окинуть свои владения, расположенные к северо-востоку от перекрестка Родео-драйв и Дейтон-уэй, там, где еще четыре года назад возвышался «Ван Клифф энд Арпелз» — сооружение из белой штукатурки, позолоты и кованого железа, смотревшееся так, словно его оторвали от отеля «Карлтон» в Канне и целехоньким перенесли в Калифорнию.

Рыжевато-коричневая шерстяная накидка, подбитая золотистым соболем, защитит Билли от прохладного февральского дня. Запахнув ее поплотнее, Билли быстрым взглядом окинула роскошную Родео-драйв, по обеим сторонам которой выстроились в ряд вызывающе шикарные магазины, — каждый стремится превзойти другой, демонстрируя ошеломляющее богатство западного мира; широкая полоса бульвара оживлена островерхими купами вечнозеленых деревьев; невысокие лесистые холмы обрамляют пейзаж, словно сошедший с полотен Леонардо да Винчи.

Редкие прохожие мимолетными взглядами искоса дают понять, что узнали ее, — так взглянув, истинный ньюйоркец или коренной житель Беверли-Хиллз бесстрастно отмечает появление знаменитости, вокруг которой в любом другом городе собрались бы толпы.

С того дня, как ей исполнилось двадцать один, Билли фотографировали сотни раз, но газетные снимки оказались не в состоянии передать ее броскую индивидуальность: длинные волосы с темно-каштановым отливом, напоминающим мех лучших норок, блестят, словно черный лак, озаренный лунными бликами; копна их собрана и сколота за ушами, в мочках которых неизменно сверкают ее любимые серьги — великолепные «Кимберлийские близнецы» — два бриллианта в одиннадцать карат каждый, подаренные к свадьбе первым супругом Эллисом Айкхорном. Билли высока — метр семьдесят пять без каблуков — и отмечена зрелой красотой.

Подходя к дверям, она испустила глубокий вздох предвкушения. Подтянутый швейцар-балиец в фирменном черном кителе и плотно облегающих брюках низко поклонился, распахнув перед ней высокую двустворчатую дверь. Там, за дверью, лежит другая страна, искусно созданная, чтобы развлекать, ослеплять и соблазнять. Однако сегодня Билли слишком спешит, чтобы вникать в детали того, что ею, бостонкой по происхождению — а она, урожденная Уилхелмина Ханненуэлл Уинтроп, из крепкой породы первых колонистов Массачусетс-бей, — воспринимается как «бизнес», отнюдь не как фантазия, ибо она же сама и воплотила ее, вложив в осуществление своих грез около одиннадцати миллионов долларов.

Она быстро направилась к лифту особенной поступью охотницы, не желая привлекать внимания своих покупателей, с которыми ей в противном случае пришлось бы остановиться и обменяться любезностями. На ходу она распахнула накидку, обнажив длинную упругую шею. Билли являет собой будоражащее и редкостное сочетание женских достоинств: буйная сексуальность соединяется в ней с предельно точным и абсолютно безупречным чувством собственного стиля. Внимательный мужской взгляд отмечает в ее облике призыв, что шлют дымчато-зеленые глаза, испещренные топкими черепахово-коричне-выми штрихами, призыв, что сулят ее полные губы, сочно-розовые под тонким слоем бесцветной помады. Однако ее длинное гибкое тело, облаченное в элегантные брюки из лайки и плотную кремового шелка блузку с широким вырезом, небрежно подпоясанную в талии, говорит совсем о другом, противореча первому впечатлению. Билли хорошо известно, что, если подчеркнуть линию ягодиц и груди, это может сыграть дурную шутку с элегантностью. Ведь абсолютная стильность в ее одежде боролась с природной чувственностью тела, сокрытого тканью, и Билли прямо-таки выводила людей из равновесия своим видом: роскошные вещи сидели на ней чуть небрежно, словно эта женщина в равной степени готова и к тому, чтобы сбросить одежду и нырнуть в постель, и к тому, чтобы позировать в качестве фотомодели для «Вумен веар дейли».

Билли добралась до лифта, по пути одарив лишь коротким кивком с полдюжины женщин, приветствуя их с мимолетным дружелюбным взглядом, означавшим, что хозяйка рада видеть, как клиенты избавляются в ее владениях от незначительной толики своего неуязвимого богатства, но не может позволить себе задержаться хоть на минуту. Она поднялась на верхний этаж, спеша в кабинет, занимаемый двумя ее ведущими сотрудниками: Спайдером Эллиотом, управляющим магазином, и Вэлентайн О'Нил, которая, будучи модельером высокой моды, являлась и основным закупщиком всей номенклатуры товаров. Билли отрывисто постучала в дверь, не столько прося разрешения войти, сколько заявляя о своем появлении, и вошла… в пустую комнату. Английский письменный стол красного дерева, массивный и обшарпанный, подчеркивал своей несуразностью пустоту помещения. Эллиот влюбился в этот раритет в антикварной лавке на Мелроуз-авеню и уговорил владельца перевезти канцелярскую находку в «Магазин грез». И теперь стол царил как островок суровой действительности посреди комнаты, оформленной Эдвардом Тейлором в гамме завтрашнего дня: сочетанием тонов невнятно-серого, желтовато-коричневого, бисквитного и серовато-бежевого.

— Проклятье, куда же они запропастились? — пробормотала Билли себе под нос, распахнув дверь в кабинет секретарши.

При неожиданном появлении хозяйки миссис Ивэнс нервно подскочила на стуле и перестала печатать.

— Где они? — спросила Билли.

— О-о, миссис Айкхорн, то есть, миссис Орсини… — Секретарша смущенно умолкла.

— Ничего страшного, все так же ошибаются, — привычно успокоила ее Билли.

Она вышла замуж за Вито Орсини, самого независимого из независимых кинопродюсеров, всего полтора года назад, и люди, за много лет до этого привыкшие читать о ней как о Билли Айкхорн, неосознанно допускали такую же ошибку, обращаясь по привычке как прежде.

— Мистер Эллиот беседует с Мэгги Макгрегор, — доложила миссис Ивэнс. — Они только что приступили, и он сказал, что освободится не раньше чем через час, а Вэлентайн работает у себя в студии с миссис Вудсток. Обе ушли туда сразу после обеда.

Билли в досаде поджала губы: никто не смеет им мешать, даже она. Именно тогда, когда они ей так нужны, Паук заперся с одной из самых важных дам с телевидения, а Вэл занята моделированием полного гардероба для жены нового посла во Франции. Проклятье! Билли почувствовала себя загнанной в угол: она сама поставила дело так, чтобы ей в магазине не приходилось вникать в деловые контакты и согласование проблем. Ведь позволяет же себе Дайна Меррилл играть на сцене, Глория Вандербилт — рисовать, Ли Радзивилл — украшать интерьеры в домах своих друзей, а Шарлотта Форд, повсюду сопровождаемая толпой важных персон, — создавать коллекции одежды. А она, Билли Айкхорн Орсини, занялась торговым бизнесом, владеет наиболее процветающим из самых роскошных магазинов мира, блестяще сочетающим в себе галантерейную лавку, дом подарков, выставку коллекций лучшей в мире готовой одежды и ателье высокой моды.

Хотя магазин воплощал лишь малую часть состояния Билли, он не стал от этого менее значимым для нее, так как среди всех источников ее доходов это предприятие было единственным, за создание которого отвечала лично она. Магазин был ее страстью и одновременно игрушкой, бережно хранимой тайной, вошедшей в жизнь, обретшей зримую форму и содержание, которое можно видеть, обонять, трогать, оберегать, изменять и бесконечно совершенствовать.

— Они мне очень нужны. Как только освободятся, сообщите им, что я здесь. Я буду где-то тут, в магазине.

Она величаво развернулась и ушла к себе в кабинет прежде, чем растерявшаяся миссис Ивэнс сумела произнести заготовленную много недель назад речь, содержащую пожелание удачи. Завтра будут объявлены претенденты на вручение наград Академии киноискусства, а фильм Вито Орсини «Зеркала» имеет хорошие шансы войти в пятерку лучших фильмов 1977 года. Миссис Ивэнс не очень-то разбиралась в кинобизнесе, но из разговоров, ходивших в магазине, знала, что миссис Айкхорн, то есть миссис Орсини, очень волнуется по поводу предстоящего объявления списка претендентов. Зная, насколько резок и непредсказуем характер начальницы, она подумала: может, это и к лучшему, что она ничего не сказала.

Мэгги Макгрегор чувствовала, что возбуждена и одновременно измотана: она только что сделала грандиозные покупки, потратив более семи тысяч долларов на экипировку для телепрограмм следующих двух месяцев и заказ полного гардероба к фестивалю в Канне, который ей предстоит освещать в мае. Наряды для кинофестиваля сошьют ей Хэлстон и Адольфо в Нью-Йорке, подобрав особые цвета и ткани. Все будет доставлено точно в срок — или кому-то не сносить головы — и обойдется еще в двенадцать тысяч долларов. Само собой разумеется, контрактом предусмотрено, что все оплатят эти уроды из телекомпании. Она бы никогда не стала так транжирить свои собственные деньги.

Если бы лет десять назад ей, маленькой пухлой девчонке-подростку по имени Ширли Силверстайн, дочери владельца самого крупного магазина скобяных изделий в городишке Форт-Джон на Род-Айленде, кто-нибудь сказал, что потратить девятнадцать тысяч долларов на одежду — это очень тяжелая работа, то что бы она ответила — рассмеялась? Нет, подумала Мэгги, уже тогда она была достаточно честолюбива, чтобы суметь вообразить себя в такой ситуации, и достаточно сообразительна, чтобы понять — подобное занятие требует больших душевных усилий, не говоря уже о том, как пришлось бы ей побегать для кого-то. Но потратить такую сумму на себя? Такое ей просто не пришло бы в голову. Даже теперь это все еще не стало для нее привычным, хотя в свои двадцать шесть она уже телевизионная суперзвезда, несговорчивая, как Майк Уолис, а в глазах многих — и того более. Но зато совсем не такая самоуверенная, а, напротив, обаятельная, в большей степени, чем Дэн Разер, наделенная врожденным талантом интервьюера, таким же самобытным, как талант Беверли Силлз, заставляющий последнюю петь.

У Мэгги была собственная телепрограмма, выходившая в самые популярные зрительские часы. Каждый уик-энд на протяжении получаса добрая треть телеэкранов Соединенных Штатов показывала Мэгги, окруженную преданной командой едва ли не сросшихся с видеокамерами ребят и сообщавшую самые сокровенные новости шоу-бизнеса, в частности киноиндустрии; Мэгги выдавала на экран тщательно расследованные, абсолютно достоверные истории, не имевшие ничего общего с теми мелкими гадкими сплетнями, которые всего за три года до этого преподносились неизлечимо любопытной публике.

А сейчас она была всего лишь утомленной женщиной, чьи распахнутые черные глаза перевидали за последние три часа столько платьев, что вся эта пестрая кутерьма кружилась и мельтешила в ее неугомонной головке. Но представители телекомпании стояли на том, что если Мэгги делает передачи о шоу-бизнесе, то и выглядеть она должна так, будто сама принадлежит к этому сверкающему миру. Очаровательно растрепанная, с каскадом черных мелких кудряшек, всклокоченная и возбужденная, она ждала, когда появится Эллиот и сообщит, какие из выбранных ею нарядов он одобрил как наиболее подходящие. Она даже не потрудилась взглянуть на себя в зеркало, так как знала, что, сколько бы денег она ни потратила, единственное время, когда она выглядит полностью приведенной в порядок, — это те полчаса, что она будет в эфире, причем до этого гример и парикмахер основательно поработают над ее внешностью.

Эллиот наконец постучал в дверь, и Мэгги едва откликнулась:

— На помощь!

Он вошел, закрыл дверь примерочной и застыл, прислонясь к стене, насмешливо и с нежностью глядя на нее.

— Слушай, Паучишка [1], эту позу ты подсмотрел в старых фильмах с Фредом Астором? Ты ходишь и садишься как в тех фильмах? А где же твой цилиндр? — спросила Мэгги.

— Не пытайся уклониться от темы. Я тебя знаю. Ты накупила кучу шмоток, которые не сможешь напялить, и пытаешься отыграться на мне.

— Ты, — выговаривая отчетливо и раздельно, произнесла она, — ты поц, шмекель, шмак, шлонг и шванц. Всемирно известный стопроцентный поц, к тому же…

— О, ваша светлость! — Спайдер поцеловал ей руку. — Ты бесподобна, крошка! Пусть я всего лишь последний сукин сын Калифорнийского университета, но я прекрасно понимаю, когда меня называют шлангом. Итак, я — болт, и тебя мучают угрызения совести, а я еще даже не взглянул на эти тряпки. Чего я никогда не мог понять в женщинах, Мэгги, так это то, почему, обзывая мужчину «членом», они надеются выбить его из колеи? «Евнух» — вот это действительно оскорбление.

Мэгги издала какой-то горловой звук. Она понимала, что с вечерними платьями для Канн она несколько переборщила. Паршивец Паучище умеет читать женские мысли, нет сомнения. Откуда у этого племенного жеребца такой талант в обращении с женщинами? Насколько известно по опыту, у этих бравых американцев редко встречается такая мгновенная интуитивная реакция, такое чутье, как у Эллиота, природу которого не может объяснить никакая психологическая теория. И ведь похотлив, как стадо молодых козлов!

Паук нажал на кнопку, и в дверь заглянула сдержанная, благовоспитанная Роузл Кормен, продавщица, помогавшая Мэгги.

— Роузл, будь добра, принеси вещи, которые купила Мэгги, — улыбнувшись, попросил Эллиот.

Паук и Мэгги были добрыми друзьями, но, когда Роузл ушла, Мэгги вздрогнула от мрачных предчувствий. Он жуткий диктатор. С другой стороны, он всегда прав. Она уже знала, что он не разрешит ей оставить тот костюмчик «летучая мышь» от Билла Бласса, который ей так понравился. Но что бы он там ни делал, огорчая ее, между ними оставалась тесная связь, основанная на прелести отказа обладать друг другом. Они нежно оберегали это отсутствие взаимных притязаний, ибо оно порождало нескончаемый поток теплоты, более важный, чем секс. И это они понимали. Сексом они могли насладиться — и наслаждались — с кем угодно. А душевное тепло — это редкость.

В свои тридцать два Спайдер Эллиот был, по мнению Мэгги, одним из самых красивых мужчин в мире, а Мэгги нравилось разбираться в природе тех тонкостей, что делают мужчин и женщин привлекательными. Ее острый, проницательный взгляд был натренирован и не упускал ни одной мелочи в механизме обольщения; если художник не является соблазнителем того или иного рода, ему никогда не стать звездой. Кое-что, несомненно, говорит в пользу Паука, думала она. Типичный американский «золотой мальчик» с великолепным телом, никогда не выходящим из моды. И его волосы — волосы натурального блондина, — с возрастом приобретшие более глубокий, богатый переливчато-золотистый оттенок… И его глаза — глаза викинга, — такие синие, словно в них вечно отражается море. Когда он улыбался так, как сейчас улыбнулся Роузл, эти глаза прищуривались, почти закрывшись, и напоминавшие солнечные лучики морщинки в уголках глаз становились резче, делая Паука похожим на веселого мудреца, возвратившегося из дальних краев и привезшего много занимательных историй. И даже его нос, сломанный в школьные годы в давно забытом футбольном матче, и крохотная щербинка на переднем зубе, придающая его лицу привлекательную грубоватость. Но главным, считала Мэгги, было особое умение Спайдера проникать в мысли женщины, с легкостью говорить на ее языке, обращаться к ней непосредственно, легко проникая сквозь барьеры различий в мужском и женском сознании, минуя все недомолвки и назойливые хитрости, обычно используемые для достижения цели. Он был посвящен в исконно женские чувственные тайны, и эта способность естественным образом выводила его на центральное место в эротически-нарциссианской атмосфере, царившей в «Магазине грез». Он вносил в нее необходимый контрапункт мужского начала, как паша в гареме. И как бы ни везло ему на женщин, он никогда не терял профессионализма. Если бы мужчины Беверли-Хиллз, Ла-Джоллы или Санта-Барбары догадывались о негласной репутации Спайдера как первостатейного бабника мирового уровня, поддерживаемой рассказами, несомненно исходящими из первых уст, они бы, наверное, не оплачивали с такой благодушной безотказностью сногсшибательные счета, поступавшие из магазина.

Роузл появилась снова, помощница катила за ней тяжелую тележку с вешалкой. Развешанное на плечиках скрывалось под белым льняным покрывалом. Билли Орсини придумала этот способ, оберегая тайны частной жизни покупателей, тайны, которые в большинстве других дорогих магазинов Беверли-Хиллз не считались достойными уважения. Сняв покрывало, Роузл сразу же покинула Эллиота и клиентку. Спайдер всегда работал с покупательницами в одиночку, чтобы в их беседу не вмешивались продавщицы, имевшие обыкновение влюбляться в платья, которые, несомненно, лучше выглядели бы на них, а не на женщине, которая намеревается их носить. Он и Мэгги внимательно просмотрели отобранную одежду. Некоторые вещи Спайдер пропускал без комментариев, некоторые отвергал, кое-какие просил Мэгги примерить, прежде чем принять решение, и она переодевалась за четырехстворчатой ширмой в углу просторной комнаты. Когда они просмотрели все покупки, Эллиот снял телефонную трубку и велел шеф-повару прислать им большой чайник чая «Эрл Грей», бутылку коньяка лучшей выдержки, икру и сандвичи с копченым лососем.

— Мы скоренько приведем в норму уровень сахара у тебя в крови, — заверил он измученную девушку.

Прихлебывая крепкий чай, щедро разбавленный коньяком, они отдыхали, будто скинув с плеч тяжелый груз.

— Знаешь ли ты, Мэгги, — лениво проговорил Эллиот, — что еще не выбрала самое важное платье из всех?

— А? — Из-за усталости и боли в спине она пребывала в расслабленной полудреме.

— Что ты собираешься надеть на церемонию вручения наград Академии, малышка?

— Кто его знает. Что-нибудь… Разве я недостаточно накупила, изверг?

— Еще нет. Ты что, хочешь уничтожить мою репутацию? Это представление будет передаваться через спутник на весь мир — аудитория в сто пятьдесят миллионов. На тебя уставятся триста миллионов глаз. Тебе следует надеть нечто абсолютно необычное.

— Черт возьми, Паук, ты меня пугаешь.

— Ты еще никогда не выступала в качестве главной распорядительницы на церемонии вручения наград. Лучше попросим Вэлентайн придумать для тебя что-нибудь действительно особенное.

— Вэлентайн? — В глазах Мэгги отразилась неуверенность. Она никогда не делала себе одежду на заказ, потому что в жестком распорядке ее дня не оставалось времени для многочисленных примерок.

— Ну да. И не беспокойся — ты найдешь время. Разве ты не хочешь потрясти этот чертов свет?

— Паучонок, — испытывая благодарное чувство, произнесла она, — если я расцелую твои ноги, ты ведь не подумаешь, что я тебя соблазняю, правда?

— У тебя силенок не хватит, — ответил он. — Посиди тут еще и обмозгуй один вопросик: каковы у Вито шансы пройти в претенденты? Только между нами…

— Неплохие, хорошие, блестящие, смотря как расценивать. Еще семь других картин по многим позициям включены в списки десяти лучших фильмов и имеют сильную поддержку. Конечно, я хочу, чтобы его наградили… Но я не поставила бы на это пари свою следующую зарплату.

— Как это тебе удается знать так же мало, как и мне? — с укоризной полюбопытствовал Эллиот.

— Таков шоу-бизнес. А что, есть признаки, что Билли это уже надоело? Она просто помешана на своем распрекрасном итальяшке.

— Надоело? Она скорее одержима. Вообще-то она никогда не отличалась мягкими обертонами чувств, по крайней мере, с тех пор, как я ее знаю. Если бы пришлось ждать еще несколько недель, однажды утром она проснулась бы и, подойдя к зеркалу, увидела леди Макбет. Черт побери, мне нравится Вито, он талантливый парень, но иногда мне хочется, чтобы Билли вышла замуж за того, кто занимается менее опасным делом: например, прыгает с парашютом или участвует в гонках на «Гран-при».

— Неужели дела так плохи?

— Хуже.

* * *

Пока Мэгги и Эллиот беседовали, Билли занялась осмотром запасов в отделе подарков. Глаза разбегаются — вывезенные из Китая старинные кашпо, серебряные вазы для печенья Викторианской эпохи, вышитые бисером нарядные сумочки XVIII века, французские пряжки для ботинок с бриллиантами, ограненными в виде розы, баттерсийские подсвечники, табакерки эпохи короля Георга и уголок товаров, который она называла «Мародерство в Пекине». Рассматривая наличное богатство, она по временам осторожно поглядывала на игорные столы в баре, где шестеро мужчин без особого азарта играли в триктрак, ожидая, пока их дамы делают покупки; в этой игре не меньше трех тысяч долларов перекочуют из рук в руки. «Магазин грез» превратился в самый популярный в городе мужской клуб, неформальный, но при этом доступный только избранной публике. Билли ухитрилась заметить двух женщин из Техаса, только что купивших по четыре одинаковые накидки из шерсти викуньи, отделанные шиншиллой, норкой, нутрией и, подумать только, кротом, выкрашенным в бежевую, коричневую и белую полоски. Сестры? Близкие подруги? Она никогда не могла понять женщин, покупающих одинаковые вещи. Отвратительно. Билли сознавала, что ее неприязнь к этим двум женщинам — всего лишь отзвук раздражения из-за того, что Вэлентайн еще не освободилась. Черт бы побрал эту клиентку Вэл — Маффи Вудсток, чахлое создание. И где Паук? Почему, черт возьми, его еще нет?

Почувствовав внезапное отвращение к публике, Билли вышла в одну из четырех двойных дверей, располагавшихся с северной и южной сторон главного салона, и выглянула в английский парк, окружавший здание. Увиденное напоминало оазис: живая изгородь из самшита скрывала магазин с трех сторон; перед ней причудливым узором были высажены карликовые кусты бирючины и серая сантолина; в терракотовых вазонах античной формы пышно цвела герань двух десятков разновидностей, пересаженная из собственных парников Билли. Она ощутила запах дыма — жгли сучья фруктовых деревьев и сухой эвкалипт, огонь потрескивал за витиеватой латунной решеткой камина в зимнем саду эпохи короля Эдуарда. В дальнем конце салона слышался тихий шелест голосов: несколько запоздалых посетителей пили шампанское. Однако все эти хорошо знакомые зрелища и звуки не могли успокоить возбужденные нервы Билли.

* * *

Вэлентайн О'Нил с пользой провела этот день у себя в студии. Миссис Эймс Вудсток олицетворяла собой задачу, которые Вэл больше всего любила решать: эту клиентку приводила в ужас красивая одежда, но под давлением обстоятельств (и Вэлентайн) женщина вынуждена была носить ее, и носила с изяществом. Вэл хорошо представляла себе королевскую сумму, которую муж миссис Вудсток, миллионер, тонкий знаток международной нефтяной политики, недавно назначенный послом во Францию, отвалит за возможность обладания гардеробом, целиком сделанным на заказ в «Магазине грез». Любая француженка оценила бы этот шанс.

Хотя двадцатишестилетняя Вэл уже пять лет как не жила в Париже, а по отцовской линии была наполовину ирландкой, в ней, словно в Эйфелевой башне, безошибочно угадывалась неистребимая французская аура. Возможно, завершающим штрихом, придававшим Вэл, вопреки ее буйному ирландскому колориту, неуловимый французский аромат, являлся прихотливый изгиб губ, а может, тонкий, изящно заостренный нос с тремя веснушками или озорной блеск в зеленых, как молодая листва, глазах. Русалочьи глаза ее светились на небольшом бледном личике, живом и веселом, никогда не знавшем скучающей или недовольной гримасы. Вэл была проворна, как лисичка, весела, как песенка Мориса Шевалье, в честь одной из которых и назвала девушку тосковавшая по родине мать, потерявшая на войне мужа. За постоянной сменой выражений лица скрывалась здоровая рассудительность — прочный фундамент натуры Вэл, упрямая французская логика, к которой частенько примешивалась кельтская вспыльчивость. Даже шапка коротких рыжих кудряшек символизирует напор, почти… агрессию, глядя на прическу модельерши, подумала встревоженная миссис Вудсток, когда Вэлентайн обернула вокруг плеч клиентки еще один отрез шелка.

Миссис Вудсток пребывала в смятении: ей, женщине, лучше всего чувствовавшей себя в брюках, обожавшей мирно выращивать собак и скакать на лошадях, вдруг демонстрируют эскизы платьев, которые отныне ей предстоит носить на торжественных приемах во дворце президента Франции.

— Но, Вэлентайн, это же, ну, я не знаю… — беспомощно бормотала она.

В Вашингтоне ей порекомендовали обзавестись по крайней мере шестью костюмами для дамских обедов, несколькими платьями для «небольших приемов» и не меньше чем дюжиной парадных вечерних нарядов и шубок для дипломатических раутов.

— Нет, миссис Вудсток, я знаю, что делаю! — отрезала Вэл, большую часть детства и отрочества проведшая в кулуарах дома моделей Пьера Бальмэна в Париже, уча в этом ателье уроки и одновременно наблюдая, как шьются бальные платья. Она была совершенно уверена в себе и намеревалась вселить уверенность в миссис Вудсток. — Вы не любите праздничные туалеты, миссис Вудсток?

— Бог мой, милочка, да я ненавижу их!

— Но, миссис Вудсток, у вас очень хорошая осанка.

— Неужели?

— И у вас самый лучший, действительно лучший тип фигуры для парадных нарядов. Я вам не льщу. Если бы у вас были недостатки, мы бы могли совместно поработать, чтобы скрыть их. Но вы очень высокая, очень стройная, у вас такая хорошая походка. Я могу точно сказать, какой фасон вечернего платья вы считаете «идеальным»: простое, без претензий, спокойное, такое, как у всех, ну, может быть, с небольшим драгоценным камнем у горловины — ведь я права? Что ж, они действительно идеально подходят для вашего шале в Сан-Вэлли, или на ранчо в Колорадо, или в поместье Санта-Барбары. Но в Елисейском дворце! В парижской Опере! На торжественных приемах в посольстве! Вы будете чувствовать себя нелепой, посторонней. Только в том случае, если ваше платье будет таким же, как на других гостьях, вы будете чувствовать себя удобно, не привлекая внимания, к чему, собственно, вы и привыкли. Забавно, не правда ли? Только став очень-очень шикарной, вы не будете выглядеть неуместной, не такой, как все, чужой.

— Полагаю, вы правы, — неохотно согласилась Маффи Вудсток, которую все же убедили последние, такие пугающие слова Вэлентайн.

— Прекрасно! Значит, решено. Я буду готова к первой примерке через две недели. И когда вы придете, не будете ли вы так добры извлечь из укромного места ваши драгоценности и принести их сюда? Мне нужно взглянуть, чем вы располагаете.

— Как вы узнали, что я держу их подальше от глаз?

— Вы не из тех женщин, что надевают их чаще чем два раза в год, и это просто позор, ибо я уверена, что они великолепны.

Маффи Вудсток заметно смутилась. Наверное, Вэлентайн — колдунья. К следующему визиту непременно нужно купить новые туфли — Вэлентайн обязательно заметит, что вечерние туфельки ее заказчицы знавали лучшие времена. Боже всемогущий, но почему ее мужу непременно понадобилось стать послом?

— Не унывайте, — ободрила ее Вэлентайн. — Подумайте хотя бы о чудесных прогулках верхом, которые вам предстоит совершать за городом.

Маффи Вудсток просветлела. Единственное, на что она любила тратить деньги, — это обувь для верховой езды. Но… сможет ли она ездить там верхом в джинсах и старом свитере?

— Вэлентайн, раз уж мы этим занимаемся, давайте сделаем еще и какую-нибудь одежду для верховой езды.

— О нет! — воскликнула возмущенная Вал. — За этим вам нужно сразу по прибытии в Париж зайти в «Гермес». Я могу сделать для вас все, что угодно, но только не костюм для прогулок верхом — это было бы просто неверно.

Провожая клиентку к дверям студии, Вэл радовалась вдвойне. Созданные ею модели получат теперь возможность конкурировать с лучшим, что может предложить европейская мода. И миссис Вудсток, которая понятия не имеет о своих достоинствах, скоро узнает о них, надев экзотические, броские, но одновременно элегантные наряды, разработанные Вэлентайн. «Не привлекающие внимания» — как же! С таким ростом и походкой миссис Вудсток не уступит любой герцогине. Париж еще заговорит о ней. Да они на стулья вскакивать будут, чтобы получше разглядеть ее. И ей самой это понравится! А. может быть, и нет… Это, к сожалению, не зависело от Вэл, какой бы чародейкой она ни была.

Сегодня Вэлентайн еще раз доказала себе, что обладает способностью вести деловые переговоры, что высоко ценится у истинных француженок. Изготовление и продажа одежды стали для нее важным и значительным делом, даже если этим теперь приходилось заниматься в таком абсурдно-экстравагантном, экзотичном, расточительном мире под названием «Магазин грез». Она еще раз доказала себе, что и в Беверли-Хиллз, втором после Палм-Спрингс островке средоточия безобразно одетых женщин в Соединенных Штатах, она способна создавать высокую моду для тех, кого по какой бы то ни было причине заботит данный предмет.

Не снимая рабочего хрустяще-белоснежного, лишавшего ее индивидуальности, халата, Вэлентайн выпорхнула из студии и направилась в свой кабинет, прихватив эскизы моделей для нового гардероба миссис Вудсток. В кабинете, закинув ноги на обитую потертой темно-красной кожей крышку их общего стола, сидел Эллиот.

— Ох, Эллиот, не ожидала увидеть тебя здесь! — воскликнула она, внезапно ощутив неловкость.

Прошло уже шесть недель после Рождества, после той их дурацкой стычки, закончившейся в мгновение ока, но до сих пор все еще напоминанием витавшей в воздухе. С той поры они оба избегали разговоров, которые обычно вели по утрам, до открытия магазина, сидя друг против друга за большим столом.

— Я только что зашел, чтобы сообщить тебе: я пообещал Мэгги, что ты сошьешь ей платье к церемонии вручения «Оскара», — сухо сказал он.

— Боже мой! — воскликнула она. — Я забыла об «Оскаре»! — Она рухнула в кресло. — Из-за миссис Вудсток это совсем вылетело у меня из головы. Может, я уже схожу с ума?

Для любого в Беверли-Хиллз, кто мало-мальски серьезно занимался розничной торговлей, «Оскары» были манной небесной, праздником, не уступавшим Новому году: неважно, кто получит приз, важно, кто во что одет.

— Возможно, — безучастно проговорил Эллиот, но она не отреагировала, обеспокоенная мыслью о своей забывчивости.

— За целых три часа я ни разу не вспомнила о существовании этого «Оскара», — удивляясь самой себе, продолжала Вэ-лентайн. — А завтра мы наконец узнаем, кто стал претендентом, и набежит так много покупателей! Уж им-то будет известно, идти ли на вручение наград в качестве зрителей или сидеть дома у телевизоров. Только подумай, на ближайшие полтора месяца мы окажемся в жуткой запарке, а затем для горстки людей грянет час счастливого облегчения. Разве это не магия — держать в напряжении всю гигантскую кинопромышленность, заставлять всю страну спорить и даже как-то переживать о судьбах кучки актеров и нескольких картин?

— Как ты, однако, всех их презираешь!

— Вовсе нет. Я восхищена, Эллиот. Только подумай, какие суммы рекой разольются вокруг этого циркового представления! Студии тратят состояния на организацию общественного мнения и рекламу, одна продажа кинобилетов приносит много миллионов… Впрочем, мне-то что до этого? В конце концов, наше дело — шить платья для торжественных раутов.

— Думаю, что так, — ответил Эллиот по-прежнему ровным тоном.

Внезапно его невозмутимость взбесила ее.

— Тем не менее эта суета вокруг «Оскаров» очень тебе на руку. Ты управляешь всем магазином, признаю это, Эллиот, но в том, что касается одежды, тебя, должно быть, заботит только готовое платье, только одна проблема: какую из тряпок фирмы «Хлое» или «Холли Харп» купят твои милашки. Однако настоящие проблемы лежат за пределами твоих забот. Тебе не приходится беспокоиться, не прибавит ли Ла Дивайна Стрейсэнд еще килограммов шесть к своей и без того немаленькой заднице, которую мое платье непременно должно скрадывать, но быть при этом облегающим. — Вэл вскочила с кресла и подступила к нему, воинственно вперив взгляд своих зеленых глаз в его голубые, пристально смотревшие глаза. — Тебе, Эллиот, не случается поволноваться из-за того, что Рэкуэл Уэлч вздумалось вдруг в этом году выглядеть монашкой, но монашкой, выставляющей свои сиськи, или если Шер вдруг решит, что ее не заметят в толпе, если она не вырядится, как зулусская принцесса, собравшаяся под венец. А я еще должна подумать не только о тех, кто будет представлять фильмы, но и о самих претендентах! А жены продюсеров и любовницы актеров?

И к тому же, подумала она, рассердившись, но не высказав этого, ему не приходится быть все время настороже, чтобы отбиваться от расспросов о его сексуальной жизни. По тону и подтексту задаваемых ей вопросов она всегда безошибочно угадывала, занимается ли Паук любовью с какой-нибудь любопытной покупательницей или их роман уже достиг апогея, а то и сошел на нет. Она научилась вести себя так, словно ничего не знает и ее это меньше всего волнует — это и было так, — но она была сыта по горло изощренными дознаниями жертв Спайдера и чрезмерно любознательных подруг его пассий.

— Слушай, Вэл, — сказал Эллиот со спокойным безразличием, чем еще сильнее разозлил ее, — тебе ведь известно, что не платья для «Оскара» гарантируют прибыль магазину. Мы обслуживаем всех богатых женщин к западу от Гудзона. И если от этой излишне чувствительной балаганной публики у тебя так трещит голова, почему бы тебе не отослать их всех к Бобу Мэк-ки, Рэю Агаяну или Хэлстону, а то и к другим ребятам, которые ими занимались до того, как появилась ты и перехватила клиентуру?

— Или ты совсем с ума сошел… — выпалила она и внезапно уловила усмешку в его глазах.

В иной момент его высказывание могло бы сойти за простительную шутку, но сегодня это прозвучало обидно. Ведь он не хуже ее знает, насколько ей важно заполучить в заказчики такое количество голливудских звезд. Несмотря на галльскую брюзгливость, она не уступит и сантиметра завоеванной территории, тем более что упрочилась на ней так недавно. Вэлентайн хорошо понимала, что, при всей магической популярности ее имени в Беверли-Хиллз и Бель-Эйр, пройдет еще немало времени, прежде чем она надежно обоснуется в мире большой моды. И Эллиот тоже знает об этом. Что, черт возьми, с ним случилось? Он наверняка, как и она, помнит горький вкус неудачи, которую они потерпели два года назад в Нью-Йорке, и не забыл мрачный цвет поражения. Даже сегодня они всего лишь наемные служащие, может, и незаменимые, но «Магазин грез» целиком принадлежит Билли Айкхорн Орсини, начиная с участка земли стоимостью во много миллионов долларов и кончая последней партией платьев с Седьмой авеню, ожидающей отправки в аэропорту.

В этот момент в кабинет вошла Билли и застала их яростно взиравшими друг на друга. Она окинула их злым взглядом и заговорила тихо, но так резко, что на мгновение заставила обоих забыть их собственный гнев:

— У миссис Ивэнс создалось превратное впечатление, что вы оба работаете и вас нельзя тревожить. Имеет ли кто-нибудь из вас понятие, сколько времени я вас дожидаюсь?

Эллиот поднялся с кресла, обратив к ней широкую улыбку, полную тщательно выверенной чувственности, лишенную малейших следов ехидства или сарказма, улыбку, свидетельствующую об искреннем удовольствии лицезреть хозяйку. Обычно это срабатывало.

— Не пытайтесь изображать эту вашу проклятую смазливую ухмылку, Эллиот, — рассвирепела Билли.

— Билли, я закончил с Мэгги всего пять минут назад. Она еще в примерочной, приводит себя в порядок. Вас здесь сегодня никто не ждал.

— А я только что проводила миссис Вудсток, — с достоинством заявила Вэлентайн, — и хотела бы, чтобы вы убедились, с какой пользой я провела сегодняшний день. — Она протянула Билли эскизы. Та словно не заметила их.

— Послушайте! Черт меня побери, я купила изрядный кусок самой дорогой земли в стране, отстроила на ней самый роскошный в мире магазин и наняла вас двоих — заметьте, вызволив вас из бездны безработицы, — чтобы вы управляли им и сколачивали на нем ваши чертовы состояния, и все, чего я ожидаю взамен, — это чтобы мне не приходилось околачиваться тут, убивая время, когда вы мне нужны, будто я какая-нибудь идиотка-покупательница.

— Никто из нас не умеет читать мысли, Билли, — спокойно сказала Вэлентайн, стараясь сдерживаться, ибо Билли говорила очень странно: никогда еще Вэл не видела свою начальницу в такой бессмысленной ярости.

— Нет необходимости уметь читать мои мысли, чтобы догадаться, что сегодня вы мне понадобитесь!

— Я думал, вы останетесь дома с Вито, — начал Эллиот.

— Дома!.. — Билли усмехнулась: — Каждый, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, сообразил бы, что сегодня я приду сюда, чтобы заказать платье для церемонии вручения наград. Завтра сюда заявятся все. Вы что же, думаете, я хочу, чтобы эта толпа путалась у меня под ногами?

— Но, Билли, пока завтра… — попробовала возразить Вэлентайн, но тряхнула головой, и ее кудряшки шевельнулись словно пенная шапка.

— Билли, — мягко сказал Эллиот, — что за спешка? У вас в шкафу висит не меньше сотни вечерних платьев. До оглашения списка претендентов вы не сможете узнать… — Он умолк, так как она угрожающе шагнула к нему:

— Не смогу узнать что?

— Ну, то есть, собственно…

— Собственно — что?

Разозлившись, он четко и внятно договорил:

— Попадут ли «Зеркала» в число претендентов. А если этого не произойдет, то вам не понадобится никакое платье.

Все надолго замолчали.

Неожиданно Билли расхохоталась, а затем укоризненно покачала головой, словно перед ней стояли глупые дети, которых нельзя не простить.

— Так вот оно что! Хорошо, что не вы занимаетесь кинобизнесом, Эллиот, ибо это вам не по зубам. И вам тоже, Вэлентайн. Какого черта, вы думаете, мы с Вито убирались целый год? Думаете, мы готовились с достоинством принять поражение? Хватит злить меня. Итак, в чем я предстану на этом проклятом «Оскаре»?