"Время любить" - читать интересную книгу автора (Козлов Вильям)

1

«ГАЗ-66-01» медленно ползет по выбитому, с блестящими лужами проселку. На убранных полях скирды соломы, иногда попадаются ровно подстриженные, будто под гребенку, поля. Посередине возвышаются сложенные кипы спрессованного сена. Здесь поработала специальная техника, которая косит траву, сама прессует в ровные кипы и связывает вдоль и поперек проволокой. А потом из этих блоков и составляются гигантские пирамиды.

Середина октября. Почти все деревья желто-розовые, да и лес поредел, стал просвечивать насквозь. В нем полно грибов — волнушек, сыроежек, подберезовиков, в бору встречаются и белые, но Андрею Абросимову и Околычу, который сидит рядом с ним в кабине, не до грибов: сейчас самый разгар заготовки картофеля, клюквы. Конечно, если кто предложит сушеных грибов, Околыч с удовольствием возьмет, а сырые и соленые его не интересуют: с ними много мороки, нужны крепкие бочки с донышками, да и доставлять их в райцентр нужно как можно быстрее, а картофель и клюква не испортятся. За полтора месяца Андрей хорошо изучил все методы и приемы своего начальника. Конечно, Околыч в своем деле виртуоз! Тут уж ничего не скажешь! Любого обведет вокруг пальца, но в общем-то на него не обижаются. Одно дело — самому везти в распутицу картофель на заготпункт, другое — прямо из подвала ссыпай ведрами в кузов машины. Ну а если что лишнего и перепадет заготовителю, так это не беда! Урожай нынче хороший, свой картофель с огородов все сельские жители охотно продают государству. Щедро женщины сыплют на весы клюкву… Когда кузов полный, Андрей везет сельхозпродукты в Климово. Там разгрузятся на приемном пункте, переночуют — и снова в путь. Околыч говорит, нужно ковать железо, пока горячо, и еще любит повторять, что дорога ложка к обеду… И надо отдать ему должное, работает от зари до потемок. Совсем Андрея загонял. А шофер у него и за грузчика, и за помощника, и за виночерпия, потому что при покупке у населения продуктов всегда может понадобиться спиртное. Для таких случаев Околыч в Климове берет у знакомой продавщицы сразу пару ящиков можжевеловой настойки. Она дешевле водки, а ударяет в голову ничуть не хуже. И одно дело — поднести знакомому колхознику стакан подорожавшей водки — этак разоришься! — а другое — стакан дешевой можжевеловки.

Околыч в синем костюме, при галстуке, вот только брюки заправлены в резиновые болотные сапоги: в туфлях тут не походишь! Каждое утро бреется, от него и сейчас пахнет одеколоном. Волосы у Околыча напоминают терновый венец на голове: вокруг вьющиеся кустики, а посередине плешь с хорошее блюдце. Синие выбритые щеки немного наползают на тугой воротник накрахмаленного воротника светлой, в полоску рубашки, крупный нос расширяется книзу, толстые красные губы часто складываются в добродушную улыбку. Когда Околыч разговаривает с народом, он всегда улыбается, густой голос его приветливо и убеждающе рокочет. Обычно почти никто с ним не спорит, что он скажет, то и делают. А уговаривает Околыч мастерски! Один мужик в глухой деревне ни за что не хотел продавать картошку, ссылался на старуху, которая велела придержать до зимы, а потом, дескать, на колхозном рынке они возьмут за нее в три-четыре раза больше. Околыч мигнул Андрею, мол, тащи бутылку, и принялся толковать мужику с осоловелыми глазами и помятым лицом, — как оказалось, тот вчера на поминках у соседа перебрал, — что до осени картошка может сгнить в яме или померзнуть, прогноз обещает суровую зиму, и потом нужно везти ее куда-то, значит, за доставку шоферу платить, да и на рынке еще неизвестно, какая сложится конъюнктура, картошки-то нынче завались…

Мужик слушал, согласно кивал и клевал носом, но сразу оживился и даже в глазах появился блеск, когда Андрей поставил на стол бутылку. Околыч налил мужику полный стакан, себе плеснул самую малость. Андрею и предлагать не стал: уже убедился, что того и под расстрелом не заставишь выпить. Скоро разговор принял желательный для Околыча поворот: мужик после второго стакана согласился продать не четыре мешка, как просил Околыч, а двенадцать… Старуха пару раз заглянула в избу, где они сидели за столом, но, услышав громкий голос мужа: «Хто тут хозяин? Я иль ктой-то другой?! Бери, Околыч, двенадцать мехов, и никаких гвоздев!» — ушла и больше не появлялась.

Мешки хозяева не отдавали, и картошку мерили ведрами, которые одно за другим опрокидывали в весело грохочущий кузов. Ведра у Околыча были особенные, скорее всего сделанные на заказ, потому что в каждое влезало картофеля на два килограмма больше, чем в обычное. Случалось, сдатчики ошибались в количестве высыпанных ведер, тогда Околыч, стоявший с блокнотом у машины, быстро подсказывал цифру — этак ведер на пяток в свою пользу. С ним не спорили. При такой его солидной внешности разве мог кто подумать, что заготовитель мухлюет? Андрей вскоре убедился, что сельские жители очень доверчивые и во всем полагались на солидного представительного Гирькина, олицетворявшего собой саму государственность. И Околыч пользовался этим вовсю. Многих он знал, а его просто все знали. В какую бы деревню они ни приехали, тотчас мужчины и женщины выходили из домов и приветствовали заготовителя, уважительно называя его Околыч.

За полтора месяца работы только один раз у шофера произошла короткая стычка со своим начальником. Первая и последняя. Уже на пути в Климово Гирькин велел остановить машину у убранного картофельного поля. Это было в дождливый серый день, когда дорогу развезло, а холодный ветер швырял в лобовое стекло мокрые красные листья.

— Доставай лопаты! — скомандовал Околыч, вылезая из кабины. Он был в зеленом дождевике с капюшоном.

— Кажется, мы не застряли? — удивился Андрей.

— Надо малость разогреться, — ухмыльнулся Гирькин, беря лопату в руки. — Заверни сзади брезент.

Андрей привязал ремнем брезент, а Гирькин стал швырять лопатой в кузов прямо на картофель мокрую черную землю с поля. Видя, что шофер таращит на него непонимающие глаза, весело сказал:

— С полчасика поработаем — и дальше!

— Мы же везем картошку на приемный пункт, — все еще туго соображая, что происходит, заметил Андрей. — Что нам там скажут?

— Ничего не скажут, — хохотнул Околыч. — Приемщик свой человек. Давай-давай поработай!

— Пойду лучше посмотрю, нет ли поблизости грибов, — буркнул Андрей и зашагал прочь от машины.

Бродя по сквозному перелеску и не глядя под ноги, он размышлял: может, стоит сегодня же заявить в милицию, что за штучки выкидывает Околыч? Ладно, обмалывает людей со своими ведрами, а тут ведь не пять — десять килограммов, пожалуй, не меньше тонны накидает песку! И все это на весы. По дороге от тряски земля перемешается с картошкой — никто и не заметит. Не обязан ведь заготовитель мыть картошку? Или принимать только чистой? Какую сдают, ту и берет…

Когда Андрей вернулся, Гирькин работал в одной рубашке, на лбу и лысине выступил крупный пот. На краю поля образовалась порядочная яма. Воткнув лопату в землю, Околыч отер со лба пот рукавом, изучающе посмотрел на шофера. И во взгляде его не было злости или раздражения, скорее — сожаление.

— Зеленый ты еще, ленинградец, — сказал он. — Поживешь на нашей грешной земле с мое — поумнеешь!

— Помогать вам в таких делах я не буду, — твердо ответил Андрей. — Я ведь говорил вам, что заканчиваю в будущем году университет… Отделение журналистики. И вы не боитесь, что я напишу фельетон про вас?

— Не боюсь, Андрюша, — улыбнулся Околыч, отчего толстая нижняя губа отвисла треугольником. — Во-первых, никто твой фельетон не напечатает, во-вторых, фактов у тебя маловато. Ну кто подтвердит, что я набросал в кузов землю? Свидетелей-то нет? То-то и оно, борзописец! И потом, я есть мелочь. У нас сейчас есть умельцы, которые миллионы хапают! Вот тут на днях писали, как в одном южном городке поймали с поличным крупную шишку, читал? Так на двух дачах и в гаражах нашли столько всякого добра, что и внукам бы на всю жизнь хватило! Одних денег больше миллиона… Вот получишь диплом, ленинградец, и валяй разоблачай ворюг и расхитителей народного добра, которые куда рангом повыше нас, грешных!

Отдохнув и выговорившись, Гирькин еще несколько минут кидал землю в кузов. Потом заглянул туда, удовлетворенно хмыкнул и швырнул поверх лопату.

— Сегодня ты, Андрюша, работаешь со мной последний день, — добродушно сообщил он, когда они тронулись. — Я к тебе всей душой, а ты вон как обошелся со мной! «Фельетон напишу…» Сам понимаешь, зачем мне на машине соглядатай? Я люблю работать без оглядки…

— Воровать, — ввернул Андрей.

— Делать деньги, — поправил Околыч, ничуть не обидевшись. — Вот сколько ты за фельетон получишь, если вдруг напечатают? Червонец? Двадцатник? А у меня ты бы еще за месяц заработал четыре куска. Такие-то дела, правдолюбец! Не за тот ты конец, парень, хотел ухватиться. Надо брать повыше, чем я, а повыше — силенок у тебя не хватит! Думаешь, мало журналистов-зубров хотели бы прославиться? Да вот что-то не пишут про тех, кто хапает у нас больше всех. А ты подумал — почему?

— Почему же?

— Сверху стали сквозь пальцы смотреть на все наши безобразия… — философствовал Гирькин. — А где образовалась дырка, туда и лезут крысы и грызуны помельче. А тут не дырка образовалась, а взяли да саму дверь в закрома распахнули: хватай, кто хочет! Налетай, не робей, ничего не будет! И хватают все кому не лень. Рабочие тягают с предприятий, даже название им придумали — «несуны», кто повыше — хватают прямо из банка, как тот самый начальничек, что деньги называет бумагой. А они и есть для него бумага, потому что он их не зарабатывает, как я, трудом и потом, — вон лопаткой помахать не брезгую, — а просто берет сколько нужно, и вся недолга… Так что, Андрей Абросимов, лучше закрой свой клюв и не каркай на меня… Ты думаешь, весь навар идет мне в карман? Куда там! С замначальника надо поделиться, инспектору тоже на лапу положить, да вот даже шофера не желаю обидеть… А сколько коньяку приходится выставлять на даче, когда отцы-кормильцы отдохнуть ко мне пожалуют! И каждому нужно угодить, каждый должен быть довольный, а вкусы у всех разные, и потребности, и запросы… Пока в силе — не дадут меня в обиду, а погорит кто — нового нужно заново обрабатывать… Хлопотливая у меня работенка, Андрей! Говорю, я есть мелочь пузатая… — Он хохотнул и похлопал себя по объемному животу: — Брюхо-то у меня и впрямь солидное, а делами вот занимаюсь мелкими, ничтожными…

«И грязными!» — подумал Андрей, глядя на поблескивающую мутными лужами разбитую дорогу. За спиной, в прыгающем кузове, земля с шорохом просыпалась на дно. Он вспомнил, как они неделю назад с Околычем приехали в норковый зверосовхоз. Еще за километр потянуло зловонным запахом гниющих отходов животного происхождения. Директор совхоза встретил их как дорогих гостей, распорядился, чтобы накормили обедом, и христом богом просил Гирькина вывезти горы костей с территории совхоза. Даже в закрытое помещение проникал дурной запах.

— Шкурку норки дашь? — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Околыч, но, заметив, что директор сразу помрачнел, рассмеялся: — Да я шучу, Анисим Иванович, знаю, что у тебя не выпросишь ни одного хвоста! А кости нынче же вывезем, не сомневайся!

Два рейса сделали они в совхоз за костями, которые, воротя нос в сторону, загружали в кузов рабочие. Директор жал им руки, благодарил, а Околыч на этой операции положил в карман триста рублей. Еще не опасаясь Андрея, он сам похвастался ему…

Нагревал Гирькин и женщин, сдававших ему клюкву. Старые ободранные весы, которые они возили с собой, «грешили» по желанию хозяина от трехсот граммов до килограмма. А клюква стоила недешево! Расплачивался Околыч наличными, сдатчики расписывались в составленных им ведомостях. Деньги брал по разрешению районного банка из магазинов, как он говорил, «снимал кассу». За можжевеловую настойку платил из собственного кармана, сокрушаясь, что нет в его ведомостях такой статьи дохода или расхода, по которой можно было бы ее списать…

При окончательном расчете в конторе Гирькин протянул в коридоре Андрею две полусотенные сверху.

— Бери-бери, Андрей, пригодятся, — улыбнулся он. — Поживешь с мое — поймешь, что пока у нас деньги — сила. А туалеты из золота будем строить при коммунизме, если доживем…

— Я вам и так благодарен за науку, — в ответ улыбнулся тот. — Вы сами говорили, что наука стоит дороже денег.

— Моя наука тебе, гляжу, не впрок, — покачал большой головой заготовитель.

— Как сказать…

Деньги он не взял, чем искренне удивил Гирькина.

— Я ведь от чистого сердца, — сказал он. — Поработали мы неплохо, и вообще ты мне приглянулся, а то, что мы не сошлись во взглядах на некоторые вещи, так это ерунда на постном масле… Я уже стар, чтобы меняться, а ты…

— Я, пожалуй, сообщу в милицию про ваши дела, — решился Андрей. — Думаю, вас по головке не погладят!

— Иди сообщай, — кивнул головой Околыч, и ничто в его лице не дрогнуло, разве что в глазах появился холодный блеск. — Иди прямо к начальнику, выложи ему всю подноготную… Такой, мол, Гирькин, этакий! Очень начальник удивится…

Начальник милиции не удивился, он, сидя за письменным столом, угрюмо смотрел на Андрея и молчал, пока тот рассказывал про злоупотребления Околыча. Иногда поглаживал трубку черного телефонного аппарата и кивал кудрявой головой, будто соглашаясь. Но первый вопрос, который он задал Андрею, поставил того в тупик.

— А какие у вас, молодой человек, доказательства? — спросил он.

— Весы, ведра, картошка в кузове…

— Гирькин — тертый калач, и, пока вы мне тут рассказывали, он весы привел в порядок, ведра заменил, а для того, чтобы перебрать на складе картошку и отделить ее от земли, наверное, нужно объявить общегородской субботник…

— Так что же, все так и сойдет ему с рук?

— Вы первый, кто заявил на Гирькина, — продолжал начальник милиции. — Ни одной жалобы к нам не поступало от колхозников и деревенских жителей.

Андрей подумал, что разоблачить Околыча и впрямь было бы не так-то просто. Когда он подал машину на весы, приемщик даже не заглянул в кузов, а груз потянул на тонну больше, чем было на самом деле картофеля. Две бутылки можжевеловой быстро перекочевали в карманы приемщика. Когда стали ссыпать картошку в бункер, то песок уже не так сильно бросался в глаза. А потом, очень удивив Андрея, приемщик и сам взобрался в кузов и стал лопатой сбрасывать слежавшийся песок в бункер. Приемщику тоже нужен был такой вес, который обозначен в квитанции. Сдавая машину, Андрей обнаружил в инструментальном ящике под бортом машины двухпудовую чугунную болванку. Он и не заметил, как ее туда подложил хитроумный Околыч…

— Я напишу про него в вашу газету, — сказал Андрей.

— Думаете, в газете не потребуют от вас доказательств? — заметил начальник милиции. — Наш редактор — человек осторожный…

Наверное, начальник милиции позвонил в редакцию, потому что редактор районной газеты, хотя и сделал заинтересованное лицо, явно знал, зачем пожаловал Андрей Абросимов.

— Пишите, — сказал он, выслушав того. — Это будет фельетон или статья?

— Еще не знаю, — ответил Андрей.

Глядя в ускользающие глаза редактора, он подумал, что вряд ли его фельетон увидит свет. Или редактор ему не верил, или не хотел связываться с Гирькиным. Да и начальник милиции, видно, настроил его против, заявив, что доказательств у Андрея нет.

— А не кажется вам, что фактики-то очень уж мелкие? — провожая его до дверей кабинета, сказал редактор. — Ну, заденем мы Гирькина, а другой на его месте, думаете, будет лучше работать? Люди-то не жалуются на Околыча? Наоборот, довольны, благодарят его… Возьмите хоть директора норкового совхоза.

— Надо вагонами воровать, чтобы были крупные факты? — не выдержал Андрей, вспомнив про рассказы Околыча о жуликах.

— О чем сейчас говорить? — пожал плечами редактор. — Вот напишете фельетон или корреспонденцию…

— А вы не напечатаете, — прервал его Андрей. — Вот потому околычам и вольготно живется на белом свете, что их никто не трогает!

Нехороший у него остался осадок от разговора как с начальником милиции, так и с редактором. Чужой он для них, а Гирькин свой, климовский… И наверное, они хорошо знакомы, может, тоже бывают с приезжим начальством у него на даче, млеют в сауне и наслаждаются пивом и раками в холле…

Как и в день приезда его в Климово, была суббота, и Ксения таскала на коромыслах в баню ведра с водой. Моросил мелкий дождь, девушка была в куртке и резиновых ботах. Андрей уже собрал в сумку вещи, уехать в Ленинград из Климова было нетрудно: тут часто ходили поезда, даже скоростные. Русская баня ему нравилась, он решил перед отъездом попариться. Отобрал у девушки ведра, наносил в баки воды, а она тем временем затопила печку. У крыльца лежала куча напиленных дров, он взял колун и принялся колоть сосновые и березовые поленья. Ксения, моргая заслезившимися глазами, вышла из бани, оттуда потянул едкий дым.

— Когда дождь, сразу никогда не затапливается, — пожаловалась девушка. — Пока разгорится, все глаза дымом выест.

Андрей взял почерневшую мокрую фанерку, открыл дверцу с тлевшими поленьями и стал махать, раздувая огонь. Защипало глаза, но пламя скоро загудело.

— Ура-а! Пробило пробку! — крикнула Ксения. — Дым из трубы повалил…

С ветхого крыльца было видно неприветливое озеро, над ним колыхался разреженный туман. Несколько рыбачьих лодок смутно чернели вдали. Рыболовы были в плащах с капюшонами на головах. На деревянных кладях блестело кем-то забытое цинковое ведро. Рядом плавали утки. То одна, то другая ныряли, и тогда казалось, что в воду воткнулся большой белый поплавок.

— Василий прислал, — с улыбкой протянула Андрею фотографию девушка.

Рядовой Василий был снят во весь рост в новенькой форме. Высокий стройный парень с задорно вздернутым носом и самоуверенным взглядом.

— Орел, — улыбнулся Андрей, возвращая фотографию. — Что пишет?

— Сначала было очень трудно, а теперь ничего, даже получил от командира благодарность за отличную стрельбу.

— Ну вот видишь, — заметил Андрей.

— У меня отпуск через месяц, — продолжала Ксения. — Поеду к нему. Как раз у них и карантин кончится.

— Артиллерист?

— Ракетчик, — с гордостью сказала девушка. — Может, и правда в армии человеком станет… — Она сбоку посмотрела на Андрея: — А чего вы уезжаете? Обычно Околыч с шофером ездит до ноябрьских праздников.

— Не сошлись характерами…

— Гирькин шоферов не обижает, — заметила девушка. — Если бы мой Васька не пил, мог бы заработать на мотоцикл. Он так мечтал купить «Яву».

— Ксения, Василий ничего тебе не рассказывал про дела-делишки Околыча? — спросил Андрей.

— Он в дела не вникал, делал все, что Гирькин говорил, а за это каждый вечер получал бутылку можжевеловой…

— Гляжу, у Околыча слабость к можжевеловке! — усмехнулся Андрей.

— Это водка или вино?

— Настойка, но довольно крепкая.

— Вася сказал, что Гирькин за сезон выколачивает для себя до десяти тысяч рублей… Врет, наверное?

— Один лишь Околыч знает, сколько положил в свой карман.

— Когда в ноябре составляет отчет для заготконторы, всех из дому прогоняет и сидит в своей комнате по трое-четверо суток со счетами и бумагами. К нему никто тогда не заходит. А как составит отчет, так потом никакая ОБХСС не придерется! У него все по полочкам разложено, все подписи собраны, квитанции подшиты, как говорил Вася, комар носа не подточит.

— Да-а, землю, которую он лопатами накидал в кузов, к отчету не пришьешь… — задумчиво заметил Андрей.

— Какую землю? — вскинула на него удивленные глаза девушка. — Про землю Вася ничего не говорил.

— Это я так… — не стал вдаваться в подробности Андрей. — Вовремя твой Вася в армию ушел…

— А что? Мог бы погореть?

— Сколько веревочка ни вейся, а быть концу, — сказал Андрей.

— А кто сейчас не ворует? — пожала плечами Ксения. — Мой отец — он работает на мебельной фабрике — рассказывал, что со склада целую стенку украли… А книжные полки почти в открытую под мышкой через проходную несут домой.

— Все смешалось в доме Облонских… — думая о своем, проговорил Андрей.

— Чего это вы вспомнили «Анну Каренину»?

— Читала?

Ксения обидчиво надула губы, посчитав такой вопрос оскорбительным, однако долго сердиться не умела — подложив в печку дров, снова уселась на шаткое крылечко и стала смотреть, как Андрей ловко раскалывал чурбаки. Он ставил кругляк на серую, иссеченную топором плаху, с размаху одной рукой раскалывал, не давая упасть, подхватывал свободной рукой две половинки, соединял их и снова опускал колун. За два маха он раскалывал чурку на четыре равные части.

— Городской, а дрова вон как здорово колете! — подивилась Ксения. — У вас ведь там паровое отопление?

— По-твоему, если появилась машина, то зачем человеку ноги? — усмехнулся Андрей, с треском раскалывая очередную березовую чурку.

— Полтора месяца прожили у нас и не завели девушку? — полюбопытствовала Ксения.

— Откуда ты знаешь? — покосился на нее Андрей.

— Околыч говорил, что первый раз ему попался такой странный шофер: не пьет, не курит и за девушками не бегает…

— Хорошо это или плохо?

— Не знаю… — задумчиво покачала головой девушка. — Конечно, хорошо, когда у человека нет недостатков, но с другой стороны…

— Что же с другой стороны? — подначил Андрей.

— Жить рядом с таким человеком — это то же самое, что пить дистиллированную воду…

Андрей опустил поднятый колун, внимательно посмотрел на Ксению:

— Это ты сама придумала?

— А что, я произвожу впечатление провинциальной дурочки?

— Да нет, в твоих словах что-то есть… Выходит, если человек правильно живет, он уже и неинтересен?

— Я что-то слишком уж правильных давно у нас не видела, — вздохнула Ксения. — Может, они все живут в больших городах?

— Каждый человек должен быть таким, каков он есть, а не подражать другим, не перенимать чужие недостатки, — горячо заговорил Андрей. — Мне не нравится пить, и те люди, которые меня упрекают, мол, не компанейский ты парень, мне противны. Примитивны они, Ксения, как амебы… И потом, дурное перенимается гораздо легче, чем хорошее. Ведь куда легче быть середнячком, чем передовиком на производстве. Одно дело — с трудом вытягивать норму, а другое — выдать за смену две! И не верь, когда осуждают в школе отличников: мол, зубрилы и все такое. Это говорят лентяи, которые неспособны себя заставить по-настоящему заниматься…

— У нас в училище кулинарии тоже не любят отличников, — улыбнулась девушка.

— Околыч говорит, мол, все воруют, теперь ты об этом же… Почему все? Я не ворую. Думаю, что и ты не воруешь. А твой отец? Твоя бабка?

— Мой отец — секретарь парторганизации мебельной фабрики, — с гордостью сказала Ксения. — Он как раз борется с этим злом.

— А говоришь, все воруют…

Расколов толстую чурку, Андрей присел рядом с Ксенией на верхнюю ступеньку. Черные брови его сдвинулись на переносице, серые глаза потемнели.

— Я читал, что в средние века даже за мелкое воровство человеку отрубали руку, да и у нас было время, когда за килограмм украденного зерна или муки людей надолго сажали… — задумчиво заговорил он. — Я был в северных деревнях — там и сейчас дома не запирают. Прислоняют палку к двери, дескать, хозяина нет дома… Воруют-то ведь государственное! Упаси бог, в квартиру залезут воры! Шуму на весь город, всю милицию поднимают на ноги, возмущаются, плачут… Как же, украли-то свое, собственное. Выходит, свое воровать нельзя, а государственное можно? Судя по тому, как рассуждает Околыч, воровство у государства и за воровство-то считать нельзя?

— Мой папа так же, как ты, говорит, — сказала Ксения.

— Говорит… — зло вырвалось у Андрея. — И я говорю, а наверное, нужно что-то делать. Околыч тоже осуждает бесхозяйственность, был бы, говорит, в стране порядок — не было бы и воровства. И потом ссылается на каких-то жуликов, которые у государства миллионами хапают…

— Папа требовал, чтобы директор мебельной фабрики отдал под суд троих ворюг, но тот перевел их в другой цех, сказал, что не стоит из-за пустяка поднимать шум на весь город… — вспомнила девушка.

— А если бы у вашего директора эти люди квартиру ограбили? — глянул на нее гневными глазами Андрей. — Сам за шиворот приволок бы их в милицию. Потребовал бы сурового суда и немедленного возмещения ущерба!

— У нас в Климове квартиры не грабят… — улыбнулась Ксения.

— До чего же въелась в сознание людей эта чудовищная мораль: хватай государственное, тащи домой, продавай за полцены — все одно никому до этого нет никакого дела! — разошелся Андрей. — И все это от безнаказанности! Я мог бы Околыча к стенке припереть, так у него здесь уйма защитников! В обиду не дадут, а меня на смех поднимут, мол, молокосос порочит нашего заслуженного хозяйственника… Околыч это знает и потому никого не боится…

— Все хотят жить спокойно… — вставила девушка.

— За государственный счет, да? Закрывай глаза на воровство, тебя тоже не обидят? Тот же твой Околыч толкует: мол, не все деньги пойдут ему — нужно и с начальством поделиться…

— Почему мой Околыч? — обиделась Ксения.

— Да ну его к дьяволу!

Андрей вскочил со ступеньки, схватил колун и принялся с остервенением колоть дрова. Девушка какое-то время наблюдала за ним: высокий, широкоплечий, он держал в руках тяжелый колун как пушинку. Толстые чурбаки разлетались с первого удара, больше он их не подхватывал рукой. Темная прядь волос спустилась на бровь, твердые губы сжаты, глаза сузились.

«Странный парень, — подумала девушка. — Рассердился, будто у него у самого что-то украли…»

Она не ошиблась: у Андрея и впрямь было такое чувство, будто его нынче обокрали и вываляли в грязи.