"Красное небо" - читать интересную книгу автора (Козлов Вильям Федорович)

ГЛАВА 2

Он сидел в ногах у могилы Святополка и чувствовал, как сырая промозглость остывающей земли постепенно обволакивает его. Ночь была звездной, но ущербная луна пряталась где-то в густом сплетении ветвей вековых деревьев. От крестов и каменных надгробий протянулись неровные колеблющиеся тени. За спиной мрачно чернел полуразвалившийся старинный склеп. Меж каменных растрескавшихся плит проросли молодые липы, березки, стволы которых были причудливо искривлены. Ратмир днем не раз бывал в этом склепе. Он напоминал глухой каменный погреб: серые, заплесневелые, с подтеками стены, под ногами черная вонючая вода. Три ниши пустые, а в четвертой стоит мраморный гроб с зацементированной крышкой. Рассказывали, что в нем лежат останки какого-то знатного новгородского князя, умершего от чумы несколько веков назад. Эпитафий никаких не сохранилось, потому что верхняя часть склепа обрушилась. И еще толковали, что несколько раз в году темными безлунными ночами князь встает из гроба и, гремя костями, направляется к церкви, а черти и ведьмы на помеле сворой сопровождают его, гогочут, ржут, стонут, свистят…

Ратмир стал гнать прочь тревожные мысли. Достал из кармана штанов пузатый отцовский хронометр и, напрягая зрение, стал вглядываться в белый циферблат: пять минут двенадцатого! Ему казалось, что он сидит тут уж никак не менее получаса, а на самом деле прошло всего пять минут! До полуночи еще пятьдесят пять минут. Целая вечность!

Там, за кладбищенской стеной, ждут его Тонька Савельева и Володька Грошев. Сидят на низенькой скамейке у дома через дорогу и смотрят на высокую с зеленой крышей церковь. Ратмир поворачивает голову и бросает взгляд на часовню, и кажется ему, что в одном высоком окне вспыхивает и гаснет голубоватый с прозеленью свет. И в ту же секунду за спиной раздается тихий шорох, невнятный шепот и наконец глубокий вздох. Ратмир хочет повернуть голову, но шея онемела, а по спине пробегает колючий озноб. А вдруг князь в саване именно в эту ночь выйдет из склепа?..

Он с трудом поворачивает голову: сзади никого. Только слышно, как негромко лопочут листья на гигантской липе. Потянул с реки слабый ветерок, и листья зашевелились, а он уже невесть чего вообразил! А что это белеет сразу за узкой тропинкой, пересекающей кладбище? Глаза у него начинают слезиться от напряжения, но, что белеет на высокой могиле с железным крестом, он так разобрать и не может. Снова вспыхивает и гаснет свет в церковном окне. Не обыкновенный желтый свет, а какой-то зеленоватый, неземной. На мгновении из мрака церковной звонницы возникает округлый бок большого бронзового колокола, одна за другой начинают неясно вспыхивать макушки покосившихся крестов на могилах… И тогда Ратмир соображает, что на звездное небо выплыла луна и разбросала по всему кладбищу свои неровные блики.

Уткнувшись взглядом в корявый ствол старой липы, разломившей чугунную решетку с острыми зубьями пополам, Ратмир начинает во всех подробностях вспоминать свой сегодняшний разговор с отцом.

— Дай мне, пожалуйста, до утра твои часы?

— Ночью время удивительно медленно тянется… особенно на кладбище, — невозмутимо сказал отец и извлек из кармашка брюк тяжелый хронометр с множеством больших и маленьких стрелок. Часы отец получил в подарок от начальника дороги и очень дорожил ими. На задней крышке была выгравирована надпись: «За героический поступок Денисову Леонтию Ивановичу». Это когда отец столкнул с путей тяжеленную тележку со шпалами и предотвратил крушение поезда.

— На кладбище? — вытаращил на него глаза Ратмир. Эта редкостная способность отца угадывать мысли всегда поражала его, Отцу ничего не стоило узнать, что в школе у сына произошли неприятности или что в дневнике появилась двойка; не нужно было говорить ему: мол, так и так, учительница вызывает его в школу, — он сам догадывался. Правда, как-то мать сказала, что Ратмир совершенно не умеет скрывать свои чувства: у него всегда все на лице написано. Наверное, отец умел по лицу читать его мысли.

— Быть трусом — самое последнее дело, ратоборец, — глядя поверх его головы, раздумчиво сказал отец. — Но все зависит от человека: сумеет однажды побороть в себе страх — больше никогда не будет бояться. По себе знаю.

— Ты тоже… боялся? — изумился Ратмир. Он считал, что его отец — самый смелый человек на свете.

— Еще как! — улыбнулся отец. — Я боялся покойников, нечистой силы, колдунов, даже грома с молнией… А от нашего петуха — он пребольно клевался! — я бегал по двору как заяц!

— Я вернусь домой, когда полуночный петух прокукарекает, — улыбнулся Ратмир. Узнав, что отец тоже когда-то боялся покойников, он почувствовал себя увереннее.

— Часы не потеряй, Алеша Попович! — сказал отец, вручая ему увесистый, как камень, хронометр.

— Их не потеряешь, — сказал Ратмир, взвешивая часы на ладони.

Чтобы мать ничего не заметила, Ратмир в одежде ровно в десять вечера забрался под одеяло, а через полчаса потихоньку выскользнул из дому. Тонька и Володька уже ждали его в парке у дороги.

— Что это тебе взбрело? — спросил Володька, протягивая пучок тоненьких морковок. От нечего делать он забрался в чужой огород по соседству и натягал ранней моркови.

Тонька тоже хрустела морковкой. Поверх платья она набросила на себя материнскую шерстяную кофту, свисающую до колен, на ногах синие резиновые тапочки. Ратмир пожалел, что не захватил куртку: ночь, судя по всему, опять будет прохладной.

— Если я вернусь раньше чем через час, то отдам тебе перочинный ножик, — пообещал Ратмир приятелю. Очень уж вид у Володьки был понурый, — чего доброго, откажется идти на кладбище, а тогда и Тонька не пойдет. Ратмиру же нужны были свидетели.

Услышав про ножик, Грошев повеселел. Швырнул в траву оставшуюся морковь и вытер руки о штаны.

— Мелочь, — пренебрежительно заметил он. — Может, слазить к Новожиловым? У них вроде морковка побольше?

— Скорее бы яблоки поспевали, — вздохнула Тонька. — У Новожиловых белый апорт. Как мед! В прошлом году…

— Хватит о жратве, — оборвал Ратмир. — Скоро одиннадцать!

— Ты и десяти минут не высидишь там, — усмехнулся Володька. — Ножик с собой захватил?

— Пошли, — сказал Ратмир.

И вот он сидит у свежей могилы брата, на ней — венок с завядшими цветами, а в кармане лениво отстукивает неторопливое время отцовский хронометр. Не стоит его вытаскивать, только расстроишься: самое большое прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Никогда еще время не тянулось так мучительно медленно, как здесь, ночью на кладбище. Казалось, оно вообще остановилось: не вращается земля, не падают с неба звезды, а луна, напоровшись на острый сук клена, прекратила свое вечное движение и замерла на одном месте. Может, отцовские часы тоже остановились? А что это за странный монотонный звук: кап, кап, кап?..

Опять спину продрало ознобом. Звуки доносятся из склепа. Скосив глаза, он увидел черный прямоугольник сорванной с петель двери, неестественно высокий пучок облитой серебристым светом травы и… гигантскую фигуру, навалившуюся на кладбищенскую ограду. Глаза фигуры зловеще светились, а рот был оскален.

Ратмир не помнил, как вскочил на ноги и шарахнулся в сторону. Налетев на соседнюю могилу, упал и, перевернувшись через голову, пополз меж могил к церкви. Спина напряглась и помертвела; казалось, вот-вот кто-то страшный и злобный вцепится зубами в шею… Опомнился возле кладбищенской каменной стены: холодное чужое лицо и мокрые от росы руки, слышно, как с одежды тихо осыпаются песчинки. Луна наконец вырвалась на свободу, и на кладбише стало светлее. Купол церкви с позолоченным крестом тускло засиял, какие-то тени засуетились в звоннице, деревья замахали ветвями, заскрипели. Он машинально сунул руку в карман и обомлел: хронометра там не было! Забыв про все на свете, он стал лихорадочно хлопать себя по карманам, потом вывернул их наизнанку, хотя и так было ясно, что часов там нет. Круто повернувшись на месте, бросился к могиле брата н оттуда снова проделал весь путь до кладбищенской ограды, но хронометра не нашел. Вернувшись к могиле, уселся на прежнее место и стал все в подробностях восстанавливать в памяти: что же произошло? Не чувствуя страха, подошел к склепу и чуть не рассмеялся: над чугунной оградой изогнулся ствол березы, на одной из голых веток висело раскрашенное детское ведерко. Лунный свет придал ему вид головы с горящими глазами. А Ратмир принял все это за человеческую фигуру!

Вот здесь он сидел, потом, увидев страшилище, вскочил и наткнулся на соседнюю могилу, — кажется, даже деревянный крест наклонился… Ползая на коленях, он шарил руками в мокрой траве, окружающей холмики, просовывал руки в щели ограды, но часов нигде не было видно. Больше страха он не ощущал, знал, что и часы никуда деться не могли, но найти их сейчас просто было необходимо: что он утром скажет отцу?..

И он нашел их. Хронометр блеснул ему из ложбинки меж двух могил. Он лежал задней крышкой кверху по соседству с живыми цветами, щедро осыпанными сверкающей росой. И такая радость всколыхнулась в груди мальчишки, что он прижал холодный хронометр к губам и, даже не взглянув на циферблат, спрятал в карман. Снова усевшись у могилы Святополка, он взглянул на купол церкви, купающийся в лунном сиянии, потом стал смотреть на небо. Сколько там было звезд! Туманный Млечный Путь протянулся над кладбищем и исчезал за кронами высоких деревьев. Одни звезды светили ровно, ярко, другие, как маяки, то появляясь, то исчезая, посверкивали из черной бездны, третьи ежесекундно меняли свой цвет от белого до бледно-красного. А луна, заметно стершаяся с одной стороны, лениво плыла по небу, считая звезды. И за ней тянулся колеблющийся голубоватый свет.

Страха не было. Он понял, что ничего с ним здесь не может случиться, даже если он просидит на могиле всю ночь. Бедный маленький Святополк мертв. Мертвы и все остальные, что лежат в глубоких могилах. И никакая сила в мире больше их не поднимет. Лежать им в сырой земле, пока не превратятся в прах и не смешаются с ней.

Позади монотонно шуршало: «кап-кап-кап…», но он даже не оглядывался, и так знал, что это с потолка склепа падают в черную лужу на полу тяжелые капли. Он даже представил, как они набухают, вспуучиваются на сером каменном потолке, затем вытягиваются головастиком с тоненьким хвостом и звучно шлепаются.

Страх ушел, зато навалилась сонливость. Еще какое-то время он боролся с ней, но постепенно голова его склонилась к коленям, слипающиеся глаза сомкнулись и он заснул, убаюканный монотонным «кап-кап-кап».

— Ратмир! — тоненьким голосом кричал ему в ухо Святополк. — Ратми-ир! Ты-ы живой?

Раскрыв глаза, он секунду соображал, где он, затем, вспомнив, вскочил с земли и прислушался. Немного погодя голос Тоньки Савельевой испуганно позвал:

— Ратмир! Ты что, умер?

Прыгая через могилы, он бросился к кладбищенской стене. Было темно, луна с неба куда-то исчезла, лишь звезды по-прежнему брызгали из бесконечности в глаза тоненькими острыми лучиками, которые, как утверждает учитель, идут от звезды до Земли сотни тысяч лет.

На оштукатуренной стене сидела Тонька и таращила на него большие глаза. Одной рукой она держалась за толстую ветку клена, рельефно отпечатавшегося на белом фоне высокой стены.

Ратмир уже было ухватился за ствол, чтобы вскарабкаться на стену, но, вспомнив про часы, остановился, достал их из кармана и взглянул на циферблат: половина первого! Он лишних полчаса просидел, вернее, проспал у могилы брата.

— А… петух? — растерянно произнес он.

— Какой петух? — округлила глаза Тонька.

Ратмир сунул часы в карман и в два счета вскарабкался на стену, а оттуда одновременно с Тонькой спрыгнул на землю и стал озираться: Володьки нигде не видно.

— Домой ушел… — сказала Тонька. — Понял, что ему ножика не видать как своих ушей, и ушел.

— А ты что же? — покосился на нее Ратмир.

— Оставить тебя там… одного? — удивилась девчонка.

Тогда еще Ратмир не задумывался о цене истинной дружбы: он не осуждал приятеля, который ушел, не дождавшись его, и отнюдь не испытывал благодарности к продрогшей Тоньке, проторчавшей полтора часа у кладбищенской стены. Он не удивился ни тому, ни другому. Его переполняло чувство довольства собой: он победил страх и был счастлив. Ему хотелось во все горло крикнуть: «Люди, я не боюсь ни чертей, ни покойников! Я не трус!» — Страшно было? — зябко ежась в своей длинной кофте с материнского плеча, заглядывала ему в глаза Тонька.

Ему хотелось сказать, что кладбище — ерунда, — если надо, он там пробудет и всю ночь, но вместо этого сказал:

— Такое померещилось… Мороз по коже, а потом… прошло! Потом я звснул.

— Заснул? — не поверила девчонка.

— И не услышал крик петуха…

— Я тоже не слышала.

— Наверное, только в книжках петухи кукарекают в полночь, — сказал Ратмир.

— Озолоти — и минуты не осталась бы я ночью на кладбище, — передернула плечами девченка.

— Жалко братика, — вздохнул Ратмир.

— Ему на роду было написано в младенчестве богу душу отдать, — сказала девченка.

— Бабушка сказала? — покосился на нее Ратмир. — Или сама придумала?

— У меня была хорошая бабушка, — вдруг обиделась Тонька.

— Давай наперегонки: кто быстрее до дома? — предложил Ратмир и, не дожидаясь ответа, припустил по тротуару. Позади него шлепала в резиновых тапочках Тонька.

Дверь была не закрыта, и Ратмир, стараясь не шуметь, пробрался в комнату родителей и положил сверкающий никелем хронометр на стол, рядом с вазой, в которой голубели полевые цветы. Возвращаясь с работы, отец всякий раз приносил их для матери.

В обед отец сказал, что взял ему билет до Красного Бора, поезд отправляется вечером и прибудет на станцию в пять утра. Швейную машинку отец забрал с собой на работу. За полчаса до отхода пассажирского Ратмир должен быть на месте. Отец будет его ждать с машинкой на вокзале. Внимательно посмотрев в глаза сыну, усмехнулся и прибавил:

— Алеша Попович этой ночью победил Змея Горыныча?

— Змей Горыныч? — хмыкнул Ратмир. — У меня был противник пострашнее — сам Вий!

Сборы у Ратмира были недолги: мать приготовила ему две смены белья, новую рубашку, синие резиновые туфли, кулек с гостинцами для двоюродных сестер. Ратмир с полки над своей койкой взял две любимые книжки: «Странников» Шишкова и «Остров Сокровищ» Стивенсона. Подержал в руках томик Гоголя с «Вием», но затем со вздохом поставил на место: вернется из Красного Бора еще раз перечитает.

Теперь надо было подняться на чердак и взять спрятанную там одну вещь… Но туда не так-то просто попасть: мать убирает из коридора лестницу в кладовку. Впрочем, Ратмира это мало беспокоит, он прекрасно обходится без лестницы. Нужно одной ногой наступить на ручку двери в кладовку, рукой ухватиться за железную скобу, вбитую в стену, немного подтянуться и головой приподнять крышку деревянного люка, откидывающуюся назад на петлях. В бревно вколочена еще одна скоба, а ухватившись за нее, уже ничего не стоит взобраться наверх. Чердак без перегородок, тут можно в прятки играть, прячась за побеленными печными трубами и балками.

Сквозь круглое окно льется солнечный свет, в нем весело роятся золотые пылинки. Ратмир нагибается над старым громоздким диваном с разодранной зеленой плюшевой обивкой и источенными жучком резными ножками. Засунув руку в брюхо дивана, находит меж звонких пружин завернутую в тряпицу финку с фигурной костяной рукояткой. Эту финку нашел он Первого мая за городом, куда вместе с родителями ездил на массовое гулянье. Километрах в пятнадцати находится зеленая зона, там в большие праздники устраиваются народные гулянья. Так вот там, в зеленой зоне, в перелеске, Ратмир наткнулся на следы недавнего пикника: пустые бутылки, обрывки газет, яичная скорлупа, а в толстую березу на уровне его головы была воткнута красивая финка с вырезанной из кости рукояткой. Долго не раздумывая, Ратмир выдернул ее и спрятал в карман.

Полюбовавшись на финку, Ратмир обернул ее тряпкой и осторожно опустил в карман брюк, лезвием кверху. На чердаке к печной трубе прислонен трехногий старый зеленый умывальник, напоминающий знаменитого Мойдодыра из детской книжки. Нос-кран у него почему-то повернут соском кверху. Услышав негромкий смех, Ратмир подошел к круглому чердачному окошку и выглянул. В солнечном парке ни один лист на деревьях не шевельнется. Кто-то уже развесил на веревке, натянутой между двумя кленами, белье. На коричневой тропинке свернулся калачиком дворовый пес Брехун. Он уткнулся носом в хвост и сладко спит. Может, он в молодости и брехал без конца, а теперь больше молчит. Лает только в самых необходимых случаях, например, когда из третьей квартиры выскакивает во двор пьяный Королев и с ожесточением ломает руками венский стул, тем самым выражая свой протест жене. Варвара Степановна, жена Королева, женщина рослая и сильная. Она на голову выше щуплого мужа. Венские стулья она еще позволяет Королеву калечить, а больше — ничего. Соседям она как-то заявила, что стулья старые и все равно нужно скоро новые покупать.

Так вот, когда разбушевавшийся Королев выскакивает из квартиры с венским стулом в руках, Брехун, держась от него на приличном расстоянии, басисто лает. Лай у него не совсем обычный: густой, дребезжащий, с подвыванием. И еще лает Брехун на точильщиков ножей и ножниц, которые изредка появляются под окнами и зычно возвещают: «То-чу-у ножи-и, ножницы-ы и прочее-е-е!» Пес лает на точильщика до тех пор, пока тот не приступит к работе, а лишь завертится от ножного привода большое точило и послышится отвратительный визг, который издает металл, соприкасаясь с камнем, Брехун тут же умолкает и, наклонив лобастую голову с висячими ушами, с удовольствием слушает. Наверное, этот ужасный скрежет напоминает ему что-то приятное.

С чердака Ратмир видел, что рядом с Брехуном на корточках сидела Тонька Савельева и прутиком щекотала его черный нос. Брехун, не открывая глаз, махнул лапой, но девчонка не унималась, она теперь водила прутиком по самому кончику. Брехун сморщил пупырчатый нос, мотнул головой и чихнул. Тонька так и покатилась со смеху. Она продолжала смеяться, даже когда пес, недовольный, поднялся с тропинки и, укоризненно взглянув на нее коричневыми добрыми глазами, удалился в тень клена. Там, в траве, он схватил себя зубами за хвост, некоторое время покружился на одном месте и, тяжело вздохнув, улегся. Шерсть у Брехуна свалявшаяся, сразу не разберешь какого цвета: то ли темно-серого, как у овчарки, то ли коричневая с желтым. Нижняя часть морды поседела, длинный хвост с прядями черных волос. Ростом Брехун чуть меньше овчарки, а какой он породы, никто не знал. Обыкновенная дворняга, неизвестно почему привязавшаяся именно к этому дому.

Тонька Савельева бесцельно бродила по парку, иногда останавливалась у клена или дуба и, задрав вверх голову, что-то пристально разглядывала в густых ветвях. Голубые глаза ее от солнца щурились, толстогубый рот приоткрывался, и видны были белые влажные зубы.

Девчонка скучала и явно кого-то ждала в парке. Ратмир вытащил из щели между досками осколок зеркала, специально предназначенный для этой цели, и стал наводить солнечный зайчик на девчонку. Яркий блик соскользнул с разлапистых кленовых листьев Тоньке на голову, вспыхнули русые с желтизной волосы. Затем лучик ударил ей прямо в глаза. Девчонка зажмурилась и завертела головой, но Ратмир поспешно отвел зеркальце. По тому, как Тонька продолжала глазеть на дерево, он понял, что она не догадалась, откуда попал ей в лицо зайчик. Немного подождав, он снова направил луч ей в лицо. На этот раз девчонка не зажмурилась, тараща расширившиеся глаза, проследила за лучом и, глядя на чердачное окошко, негромко спросила:

— Рат, это ты?

Он засунул зеркальце в щель и отодвинулся от окошка, почувствовав затылком упругую паутину. Так и есть: порвал пауку-крестовику новенькую сеть!

— Я же знаю, что это ты, — донеслось до него снизу.

— Знаешь, а спрашиваешь, — пробурчал Ратмир.

— Что ты там делаешь? — заинтересованно спросила Тонька. — Голубиные гнезда разоряешь?

— Вот еще! — фыркнул тот. — Делать мне нечего!

— На речку сходить, что ли? — неуверенно произнесла девченка. И непонятно было, приглашает она его или просто рассуждает сама с собой вслух.

На речку, конечно, можно было бы сходить. До отъезда еще времени много. Ратмир собирался попозже зайти за Володькой Грошевым. Одному тащиться через весь город не хотелось. Приятель жил в соседнем доме, как две капли воды похожем на дом, в котором живет Ратмир.

— Вывелись птенцы? — спросила Тонька.

— Какие птенцы? — отвлекшись от своих мыслей, переспросил Ратмир.

— Взглянуть бы на них…

Вот оно что! Тоньке хочется сюда. Голубиные гнезда разбросаны по обеим сторонам чердака. Это даже не гнезда, а грязные площадки с наслоениями засохшего помета, на которых кое-как слеплены из сена и прутьев большие дырявые корзинки, в них-то голуби и выводят птенцов.

Он услышал, как девчонка пошла в их подъезд, но не двинулся с места: Тонька сама заберется сюда, ей не надо помогать, на деревья лазает как обезьяна.

Спустя некоторое время в коридоре послышалось шуршание, скрип, и в следующее мгновение Ратмир увидел в отверстиии люка Тонькину голову. Девчонка подтянулась на руках, коленками уперлась в доски и оказалась на чердаке. Со света она не сразу увидела мальчишку. Тонька все в том же коротком платье и босиком. Улыбнувшись Ратмиру, она быстро обследовала чердак. Вспугнутые голуби недовольно разбубнились, хлопая крыльями, стали нырять в щели под застрехами. В солнечном столбе еще быстрее заплясала искрящаяся пыль.

Проведя ладошкой по драной обивке дивана, девчонка уселась на него. Пружины голосисто запели, девчонка рассмеялась:

— Как музыкальная шкатулка.

Ратмир молча смотрел в окно. За парком блестела булыжником мостовая. Сразу от дороги вниз к речке спускались огороды. Отсюда видно купающихся ребятишек. На зеленом берегу разбросана их одежда. Что-то грустно нынче Ратмиру. Не оттого, что он уезжает из города, в Красном Бору тоже будет неплохо. И речка там есть, а за дальним сосновым бором — красивое лесное озеро. Оно глубокое, можно прямо с берега нырять и дна не достанешь. Только сейчас по-настоящему он понял, что жалко ему маленького Святополка. Как-то сразу пусто и тихо стало в квартире. Мать ходит с покрасневшими глазами, иногда присядет у плиты и задумается. Утром у нее подгорела картошка с салом. Ратмир хотел было сказать матери за завтраком, но отец взглянул на него и покачал головой: дескать, лучше помолчи! Так и сжевали подгоревшую хрустящую картошку, запив холодным кофе с молоком.

— Рат, послушай-ка, вот новость! — услышал он голос девчонки (совсем забыл про нее!). — Помнишь, у Сорокиных жил какой-то ихний родственник из деревни? Ну, такой тихий дядечка в косоворотке и сапогах? Так его нынче ночью забрали, оказался шпион!

— Шпион? — обалдело уставился на нее Ратмир.

— У него два нагана нашли и взрывчатку. Говорят, хотел железнодорожный мост взорвать.

— Зачем? — задал глупый вопрос Ратмир.

— Зачем шпионы все взрывают? Чтобы нам навредить, — бойко продолжала Тонька.

Надо же, в соседнем доме жил шпион, он, Ратмир, много раз видел его, но ему и в голову не пришло, что это враг! Незаметный такой гражданин в серой косоворотке. Даже в самую жару носил он сапоги, а на голове кепочку блином. Вежливый, всегда с ребятами здоровался… А машинист Сорокин-то, что же он, не знал?

Будто отвечая на его вопрос, Тонька сказала:

— И Сорокина забрали. Говорят, он тоже немецкий шпион. И дядечка этот никакой ему не родственник.

Ну и дела! Живешь себе, встречаешься, разговариваешь с людьми, а среди них скрывается шпион! И ничем-то он не отличается от других. Такой же, как и все.

— А тетя Маня? — спросил Ратмир. — Тоже шпионка?

— Она плачет-рыдает, — ответила Тонька. — Столько лет, говорит, прожила с мужем душа в душу и не знала, что он… шпион! Мол, политикой он сильно интересовался и даже как-то выпивши сказал ей, что скоро будет война с немцами и они победят Россию…

— Я шпионов, кроме как в кино, не видел, а тут сразу два жили под самым боком! — удивился Ратмир.

— Все ахают, — сказала Тонька.

Детей у Сорокиных не было, — кажется, один мальчик родился и сразу умер. Машинист был спокойный мужчина лет тридцати пяти, а жена его, тетя Маня, немного моложе. Жили они хорошо, никогда не ссорились. По крайней мере, скандалов у них никто не слышал. Ратмир много раз видел, как машинист в железнодорожной фуражке с деревянным сундучком в руке степенно проходил через парк к своему дому. Он водил товарные поезда, а тетя Маша работала в железнодорожной школе уборщицей. Дядечка в косоворотке появился у них сразу после майских праздников. Никто на него и внимания не обратил — мало ли к кому приезжают родственники из деревни?

— Иди-ка сюда, что я тебе покажу! — другим, незнакомым голосом позвала девчонка.

Ратмир подошел и остановился перед ней. Глядя на него снизу вверх раскосыми расширившимися глазами, Тонька приглушенно скомандовала:

— Сядь рядом!

Ратмир переступил босыми ногами по песку, отбросил со лба жесткую русую прядь — была у него такая привычка — и нехотя — он не привык, чтобы им командовали, — сел на диван, который издал еще более протяжный и жалобный писк.

Тонька, прижмурив глаза, прошептала:

— Поцелуй меня…

Ратмир ошеломленно отодвинулся, он почувствовал, как кровь прилила к щекам, стало горячо ушам. Он облизнул пересохшие губы и выдавил из себя:

— Кажись, мать зовет…

Никто его не звал, просто внизу, в коридоре, хлопнула дверь.

Их глаза встретились. Ему показалось, что острый черный зрачок девчонки пульсирует. Веснушки возле носа шевелились, будто живые.

— Дай руку! — потребовала она.

Он машинально протянул и — тут же отдернул, вскрикнув: девчонка резко нагнула голову и, хищно оскалившись, больно укусила в мякоть возле большого пальца. Откинувшись на спинку дивана, она беззвучно смеялась. Голубые с кошачьей прозеленью по ободку ее глаза возбужденно блестели.

Оборвав тихий смех, Тонька вскочила с дивана, быстро прошуршала к люку и, уже спустив вниз ноги, презрительно произнесла:

— Ты трус, Шайтан, трус!

Он слышал, как она осторожно спустилась в коридор, что-то негромко треснуло, — уж не зацепилась ли платьем за скобу? Чуть слышно стукнула дверь, и стало тихо. Перед самым его носом большой паук-крестовик неторопливо штопал порванную сеть. На кусок синего неба, видневшийся из круглого окна, медленно наползало облако, напоминающее голову жирафы. В ушах его звенел, набирая силу, Тонькин голос: «Трус, трус, трус!»

Провожал Ратмира на вокзал Володька Грошев. Мать тоже стала было собираться, но Ратмир, не любивший этих всяких встреч-проводов, отговорил ее, сказав, что хватит с него Володьки и отца…

Обычно сдержанная, мать привлекла его к себе и чмокнула кудато в ухо, потому что Ратмир, не привыкший, как он называл, к телячьим нежностям, стал решительно уклоняться от материнских объятий.

— Ты теперь один у меня, — всхлипнула мать, доставая из кармашка фартука скомканный носовой платочек. — Как приедешь, напиши, сынок… И ради бога, не озорничай! С дядей лучше не спорь, не любит он этого… И сестер не обижай… Я ведь тебя знаю!

Когда он уже вышел с сумкой на крыльцо, мать выбежала прямо в фартуке и сунула ему в руки большой пакет со снедью.

— Тебе на дорожку, — сказала она. Глаза ее покраснели, губы дрожали.

— Будто я на Сахалин еду, — проворчал Ратмир, покосившись на Грошева, но пакет взял и положил в сумку, поверх книг.

Мать не уходила, все заглядывала сыну в лицо, говорила, что они с отцом постараются через месяц приехать, отцу обещали в июле отпуск… У матери было предчувствие, будто она чуть ли не навсегда прощается с сыном… Знала бы она, что ее предчувствие не обманет, ни за что не отпустила бы его в Красный Бор!..

— Не купайся в Черном озере, — говорила мать. — Я еще девчонкой была, помню, сразу трое там утонули…

Ратмир потянул носом и сказал:

— Горелым пахнет…

— Печенка! — воскликнула мать и, дотронувшись рукой до взлохмаченной головы сына, бросилась на кухню.

— Пошли, — кивнул приятелю Ратмир. — А то до самого отхода поезда будет учить меня, как жить надо…

— Мать есть мать, — солидно заметил тот.

Володька — его ровесник, они учатся в одной школе и даже сидят за одной партой у самой стены. За время учебного года их по нескольку раз разъединяют, но они рано или поздно всегда снова оказываются вместе. Хотя все в школе считают их закадычными друзьями, они все время ссорятся, даже, бывает, дерутся. Правда, высокому, худому Володьке не справиться с Ратмиром, но тем не менее, когда разозлится, первым налетает с кулаками… и получает решительный отпор. Надо сказать, что Володька Грошев — парень не злопамятный и долго дуться не умеет. И потом, Ратмир пристрастил его к чтению книг на уроках. Если раньше задняя парта вызывала у учителей больше всего нареканий, то в последний учебный год ни Ратмира, ни Володьку больше не ругали и не ставили им в дневники плохие от-метки за поведение. Они на пару взахлеб читали художественную литературу. Но и тут было различие: Ратмир читал классику, как, например, «Дон Кихота», «Робинзона Крузо», «Таинственный остров» Жюля Верна, сказки «Тысяча и одна ночь», а Володька — глотал книжки про войну: «Конармию», «Цусиму», «Как закалялась сталь». Любил он читать и про разбойников, сыщиков, беспризорников и всякую шпану. «Странников» Шишкова перечитал несколько раз, Ратмир с трудом отобрал у него эту книжку.

На вокзале они присели на длинную скамью из реек. Отца еще не было.

— Я, наверное, загремлю в пионерлагерь, — с грустью произнес Володька. — Батя мой едет на курорт, и мать с ним… В пионерлагере тоже жить можно, если попадутся хорошие пацаны. Я тебе рассказывал в прошлом году, что мы учудили? Вызвали деревенских мальчишек и устроили с ними на озере морской бой… Двое чуть не утонули, а старшая пионервожатая…

— Рассказывал, рассказывал, — перебил Ратмир — ему совсем не хотелось за двадцать минут до отхода поезда выслушивать уж который раз про детские проказы в пионерлагере.

— Чего это Тонька нынче такая злющая? — сказал Володька. — Я позвал ее на вокзал, так она дураком меня обозвала…

— Дурак ты и есть, — рассеянно ответил Ратмир — он смотрел вдоль перрона, где у ларька толпились люди, с той стороны должен был появиться отец.

На перрон вышел дежурный в красной фуражке, в руке — свернутый зеленый флажок. На груди поблескивала цепочка со свистком. За пакгаузом гукнул паровоз: на станцию прибывал пассажирский из Риги. Когда маслянистая черная громада локомотива вырвалась из-за складских помещений, над крышами взмыли галки. Дым из паровозной трубы накрыл их густым расползающимся белым облаком.

— Чего это я дурак? — обиделся Володька. Вытянутое книзу лицо его стало угрюмым.

— Что-то батя не идет, — заметил Ратмир. Ему было трудно объяснить, почему он обозвал приятеля дураком.

— Чего ты с Тонькой на чердаке делал? — помолчав, поинтересовался Володька.

— С Тонькой? — не глядя на него, сказал Ратмир. — Она дура.

— Один ты умный, — заметил Володька.

— Тоже дурак, — улыбнулся Ратмир — ему хотелось сгладить свою резкость.

Пассажирский остановился, потом снова дернулся и немного прополз вперед, теперь багажный вагон оказался как раз напротив горы белых ящиков. С лязгом раздвинулись двери на роликах, и грузчики стали швырять в черный проем вагона багаж. Слышно было, как ящики грохались на пол.

— Где этот Красный Бор? — спросил Володька. Он долго сердиться не умел, да и времени для этого не было.

Ратмир объяснил, заодно рассказал про двоюродных сестренок, про речку и Черное озеро.

— Счастливчик ты, Шайтан! А мне куковать в пионерлагере, — вздохнул Володька. — Чего доброго, целых две смены… С тоски подохнешь!

— У меня дядя тоже не сахар, — сказал Ратмир. В Красном Бору ему не дадут особенно прохлаждаться: дядя Ефим быстренько впряжет в домашнюю работу.

Володька поскреб пальцами затылок, волосы у него были пегие: спереди русые с желтизной, а к макушке темные. Подбородок острый, хоть орехи коли, щеки впалые, а светло-коричневые глаза глубоко запрятаны. Володька внешне выглядел старше своих лет, да и рост у него был приличный, почти на полголовы выше Ратмира.

— Что я тебе, Рат, скажу… — таинственно начал он и, оглянувшись, понизил голос до шепота. — Я в нашем сарае, в дровах, нашел рацию! Лампы там к ней и всякие запчасти.

— Да ну? — удивился Ратмир.

— Сорокин, гад, спрятал, их сарай рядом с нашим.

— На кой тебе рация? — взглянул на него Ратмир. — Отдай.

— Кому?

— Отнеси в милицию, — посоветовал Ратмир. — Это же серьезная улика.

— Я включил ее, пищит, огоньки мигают… Была бы у тебя тоже рация, я тебе бы в Красный Вор шифрограмму отстукал… А ты — мне.

— Нынче же отдай, — сказал Ратмир. — Ладно бы еще пистолет нашел…

— Я все дрова перекидал, больше ничего не было.

И тут показался отец со швейной машинкой в руках. Володька сразу умолк и даже отошел в сторонку…

— Ты там очень-то с дядей не конфликтуй, — сказал отец. — Я знаю, он большой зануда, но в гостях, ратоборец, не дома. Терпи, казак, — атаманом будешь!

— Он меня не любит, — ответил Ратмир.

— Он никого не любит, кроме Мани да своих дочек. И еще себя.

— Когда ты приедешь? — поинтересовался Ратмир.

— Может, через две недели, — сказал отец. — Мы на этой ветке начнем путь ремонтировать. — Ну, пойдем в вагон, Илья Муромец! — потрепал его по плечу отец. — Через три минуты отправление…

— Я сейчас… — Ратмир подошел к Володьке, протянул руку, потом толкнул кулаком в грудь. Все-таки Грошев — единственный в городе у него настоящий друг-приятель. И вот сейчас Ратмир почувствовал некоторую грусть, что расстается с ним.

Ни Володька, ни Ратмир, ни даже прозорливый отец еще не предполагали, что в скором времени грянут такие грозные события, которые в один миг превратят это безмятежное синее небо в железный ад. И много еще лет над их головами будет грохотать красное небо.

— Рацию отдай, Грош! Ты же поможешь диверсанта разоблачить!

— На кой она мне? — пожал плечами Володька.

Ратмир стоял у опущенного окна и смотрел, как все дальше отодвигается большое кирпичное здание вокзала, все быстрее уползает перрон со стоящими на нем высоким отцом в железнодорожной фуражке и худым как жердь Володькой Грошевым. Ни отец, ни Володька не подняли руку и не помахали ему. И он им не помахал. Тогда это у мужчин не было принято…

Уезжая теплым летним вечером в Красный Бор, Ратмир и подумать не мог, что больше он никогда не увидит древний, утопающий в зелени город Задвинск таким, каким он был в июне 1941 года.