"Младший конунг" - читать интересную книгу автора (Ковальчук Вера)

Глава 16

В йорвикском замке Орм чувствовал себя неуютно. Под нависающими каменными сводами его не преследовало ощущение близящейся смерти, но в тисках скрепленных раствором валунов и тесаных гранитных плит было очень холодно. Все-таки человеку куда правильнее жить в бревенчатых стенах длинного дома и спать на утоптанной земле, устланной свежей соломой.

Впрочем, здесь он не собирался задерживаться надолго. В Йорвик он отбыл из Лундуна следом за матерью. Ятмунд считал, что его приближенный отправляется на север по его поручению, хотя на самом деле сын Регнвальда собирался улаживать лишь собственные дела. С мирной земли, как известно, легче собирать богатые подати.

Об этом он и собирался позаботиться. В Йорвике останавливались купцы, и надо было определить пошлину, которую предстоит взимать. Конечно, часть придется отдать Ятмунду, но часть эта не может быть слишком велика. Конунг английский понимает, что Орму предстоит отстаивать север от данов и свитьотцев, которые пожелают здесь поживиться. На юг они не смогут пройти, не миновав север. Конунг прекрасно это понимает.

Сын Регнвальда только теперь, когда получил сан конунга (а он считался именно конунгом Нортимбраланда, хоть и платил часть податей мерсийскому правителю), стал, как неприятное бремя, чувствовать свою молодость. Чем выше почет, тем больше забот, а почетнее положения конунга нет ничего. Здесь, в Йорвике, он ощутил особенно остро, как ему не хватает совета и поддержки отца. Но куда чаще он думал о матери. Отец умер, когда юноше было пятнадцать лет, так что не на его советы сын привык опираться.

Он сидел в общей зале, где как раз ставили столы к ужину. Конструкция была простая — ставились козлы, на которые укладывались тяжелые столешницы. После трапезы слуги убирали посуду и объедки, снимали столешницы и уносили козлы, и зала снова была свободна. Орм размышлял о том, сколько же именно потребовать с купцов и сколько отсылать Ятмунду, чтоб и волки были сыты, и овцы целы, когда в залу заглянул Кадок, валлиец, которого Орм звал саксом. Кадок почему-то не ужился при дворе Ятмунда и запросился в отряд Орма вместе со всей своей семьей. Поскольку в его семье было больше пятидесяти крепких мужчин, Орм охотно взял его к себе.

Лицо у Кадока было встревоженное.

— Мой тан, здесь человек вашей матушки. Он говорит, что должен что-то рассказать...

Орм вскочил с кресла. От лица его в один миг отхлынула кровь. Но тут Кадока в дверях сильно толкнули — он налетел на косяк — и в залу ввалился Харальд Элларсон, истерзанный и грязный. У него подкашивались ноги, и потому он опирался на руку сопровождающего викинга. Кадок не обиделся на пинок, подхватил раненого под другую руку.

Орм пересек залу почти бегом и схватил Харальда за плечи. Теперь сомнений у него уже не было — хороших вестей в таком виде не приносят. Викинг поморщился должно быть, хватка молодого конунга Нортимбраланда причинила ему боль.

— Регнвальдарсон, меня к тебе отпустил Эйриксон. Харальд Эйриксон, — сказал викинг.

— Что с матерью? Она жива?

— Она в плену.

— А ее отряд?

— Все погибли, — Харальд с трудом перевел дух. — Только меня оставили в живых, чтоб я тебе рассказал об этом. Харальд Эйриксон напал на нас, когда мы едва миновали мыс Лангрер, напал утром...

— Мать в плену? — переспросил Орм. Отпустил Харальда и оглядел его. — Ты ранен?

— Да.

— Можешь говорить? Садись, — он подвел его к скамье у столба, на который можно было опереться спиной. — Рассказывай подробно.

Он сделал знак одному из слуг, и тот, оставив столешницу, побежал за пивом. Принес с ледника целый кувшин. Харальд, у которого путались мысли — не надо было щупать ему лоб, чтоб понять, какой жар гложет его — запинался и постоянно возвращался к каким-то забытым фактам. Запутавшись совершенно, Элларсон потянулся за кувшином, припал к обколотому горлышку и стал пить, то и дело проливая напиток на одежду.

Сын Регнвальда не торопил его. Даже из сбивчивого рассказа Харальда он смог создать для себя более или менее стройную картину произошедшего и потемнел лицом. Пока изнуренный викинг пил, Орм ждал, опустив голову, а потом принялся выспрашивать все, что собеседник мог вспомнить. Его интересовала каждая мелочь — даже оружие Эйриксона. Заинтересовало сына Регнвальда и упоминание о «лагере».

— О каком лагере шла речь? Где этот лагерь?

— Я не знаю.

— Он говорил что-нибудь определенное?

— Нет.

— Название «Оркнейи» или «Северные острова» он произносил?

— Кажется, нет.

Регнвальдарсон кивнул и поднялся на ноги.

— Тебя отведут в спальню и позовут лекаря, — он помог викингу встать. — Как думаешь, сильно ли была ранена матушка?

— Думаю, да.

— Велик ли шанс, что я успею ее спасти?

Харальд повернул к собеседнику белое от ярости лицо. А, может, он побледнел просто от усталости и потери крови.

— Что, Регнвальдарсон, думаешь, стоит ли вообще пытаться?

Орм в ответ лишь посмотрел на него. Посмотрел холодно и гневно, и еще почти минуту молчал, будто пытался взять себя в руки и не наговорить пустых оскорблений.

— Я думаю о том, придется ли спасать или мстить. Иди, Харальд, ты уже на ногах не стоишь и сам не понимаешь, что городишь. Кадок, ярлов ко мне. Вместо тех из них, кто отсутствует, пусть придет кто-то из их людей.

— Да, мой тан. Мне вернуться, когда соберутся все?

— Если решишь идти со мной, то да.

— Пойду тан.

— Вот и ладно.

— Я тоже отправлюсь с тобой! — крикнул Харальд.

— Куда тебе. Ты ранен.

— Плевать. Я отправлюсь с тобой.

Орм поморщился и качнул головой. Впустую спорить он никогда не любил.

— Ладно, позже поговорим.

Много ли нужно времени, чтоб спустить на воду корабли? Но немало времени требуется конунгу, чтоб приготовить все к своему отсутствию. Решить, кого оставить «на хозяйстве», сколько дать войск для охраны города и окрестностей. Решить, какие известия послать конунгу Ятмунду в Лундун, какие распоряжения оставить. Все нужно предусмотреть.

На берегу готовили драккары.

«Мне нужен каждый воин, — думал Орм. — Каждый, кого только я могу забрать с собой».

Он решил, что в городе можно оставить сотню бойцов. Сотня — это, конечно, очень мало, но если нападет враг, еще несколько сотен соберется с окрестностей. Крестьяне легко превращаются в воинов, если их семьям угрожает враг. Эта мысль успокоила молодого конунга Нортимбраланда.

За три дня он снарядил отряд и выступил на пяти кораблях. Он редко думал о матери, но сон почти совсем оставил его, и по ночам мужчина лежал с закрытыми глазами, размышляя то о Нордвегр, то об отце, то о Хаконе, Воспитаннике Адальстейна. Почему он думал о нем? Регнвальдарсон и сам не понимал. Быть может, потому, что именно Хакон дал Хильдрид сан ярла, он взял ее с собой воевать за наследство с Эйриком.

«Матушка выполнила наказ своего конунга и даже более того, — подумал он. — Она заменила его на поле боя. Она за него расправилась с Кровавой Секирой. Хакону следовало бы быть ей благодарным».

Ветер надувал паруса кораблей. Орм не мог спокойно смотреть на своего кормчего, хотя тот хорошо справлялся с делом. Когда у него все шло как надо, Регнвальдарсон не обращал на него внимания, но стоило волне ударить в борт, или галс меняли недостаточно быстро, как он оборачивался и посылал на корму укоризненный взгляд.

Ветер надувал паруса кораблей. Драккары скользили по волнам, словно коньки по льду. На корабле Орма шел и Харальд Элларсон — его не удалось убедить остаться в Йорвике. Правда, грести он не мог — этого ему не позволяли. Остальные викинги работали так, как только северные воины умеют работать. Едва ли на три часа Орм позволял своим воинам забыться сном, только ночью корабли приставали к берегу, и для викингов готовили горячее. И все уже смирились с тем, что, видимо, до самого дня битвы предводитель не позволит толком передохнуть. Но у Бервика Регнвальдарсон приказал остановиться задолго до темноты и сказал, что корабли не выступят раньше рассвета. Почти все, кто не должен был по жребию готовить костер и пищу, повалились на землю и тут же уснули.

— Ты изнуришь их, — сказал Кадок Орму. Он мало работал на корабле, потому что ничего не понимал в драккарах, и потому обычно высыпался на палубе, днем. Потому и не торопился пристроиться отдохнуть. — В бою у тебя будут не воины, а тряпки.

— Ерунда. Я, конечно, не матушка, но в море и ветре кое-что понимаю. Ближайшие три-четыре дня ветер будет хороший. Ребята отдохнут сперва здесь, а потом в пути.

— Не опасаешься бури?

— Нисколько. Мы, нордманн, не боимся бурь. Чего их бояться? Надо только уметь себя вести.

Орм дернул плечом и направился в сторону города. Кадок следовал за ним. Орм потолкался на базаре, расспрашивая о Северных островах и Хьяльтланде, но слишком не задержался. У него на лице царило ровное выражение, по которому нельзя было сказать, что сердце его что-то гложет — по нему вообще ничего нельзя было сказать.

А потом он двинулся вон из города — Кадок шел за ним, на всякий случай ощупывая меч на поясе — и задержался близ постоялого двора неподалеку от ворот. Постоялый двор — громко сказано. Домишко, где могли бы найти приют путники, скорее напоминало очень приземистую и узкую землянку, и поместилось бы там, наверное, не больше десятка постояльцев. Пока лето, жена хозяина этой корчмы готовила снаружи, под навесом, а как она выходила из трудного положения зимой — Бог весть. При постоялом дворе имелся загон, именно там, наверное, вместе со своим скотом и устраивались гости чаще всего.

Орм задержался, разглядывая убогую постройку. Заметив его, из землянки выбежала чумазая девчонка, должно быть, дочка хозяина, и ей он велел принести пива.

Рядом с оградкой возился с собакой оборванный парень. Он был в сером клетчатом пледе и грязной, неопределенного цвета рубашке, на которую этот плед был накинут самым краем. «Скотт», — подумал Кадок. Таких, как этот парень, он видел нередко, а уж здесь, у Бервика и чуть севернее этого города, обитали разные их кланы. Парень оглянулся, заметил Орма, и, поколебавшись, оставил собаку. Подошел.

— Ну, здравствуй, северный воин, — сказал он и покосился на Кадока.

— Это мой человек, — невозмутимо объяснил Орм. — Ну, говори. Что узнал?

— Лагерь норманнов прямо за Большим Носом. С юга чаще дуют ветра, вот они и отгородились...

— Постой, это много севернее мыса Лангрер.

— Не знаю такого мыса.

— Как я слышал, ваши люди называют это место мысом Голубого Кита.

— А, знаю, — поразмыслив, ответил парень. — Как же. Немного севернее.

— Сколько от Лангрера до этого твоего Большого Носа?

— На ваших «драконах»? При хорошем попутном ветре — день. Полтора.

— Так... — Орм что-то прикидывал. — Что еще узнал?

Кадок с изумлением переводил взгляд с викинга на скотта и обратно.

— Что еще? В лагере ждет один из сыновей этого большого северного воина, которого в прошлом году убили у Стейнсмура...

— Пленницу держат там же?

— Скорей всего.

— Не знаешь наверняка?

— Откуда мне знать? Еще слышал, что другой сын этого большого северного воина со своими двумя кораблями отправился на юг, — скотт лукаво прищурился. — Убивать тебя.

— Где он сейчас?

— Этого я не знаю. Но тебе стоит обойти стороной бухту близ мыса Голубого Кита.

Орм задумчиво смотрел себе под ноги. Покачался с носков на пятки.

Из постоялой землянки выскочила чумазая девчонка с огромной кружкой и деревянным блюдом с лепешками и сыром. Подбежала к викингу и протянула ему то и другое. Орм отдал блюдо Кадоку и вынул из пояса медную монетку из тех, что были в ходу в Мерсии. Здесь, в Бервике, их тоже принимали. Девчонка на лету подхватила монетку и убежала.

— Говори. Что еще узнал? — отхлебнув холодного пива, велел Регнвальдарсон.

— Еще я узнал, кто предал твою мать.

Сын Регнвальда резко поднял взгляд.

— Кто же?

— Я скажу, если ты пообещаешь расправиться только с ним, а не со всем его родом.

Регнвальдарсон поколебался.

— Это кто-то из скоттов? Что — у тебя в его роду близкие?

— Моя жена из той же деревни.

— Ладно. Идет.

Парень недоверчиво взглянул на Кадока.

— Да говори, не бойся, — с легким раздражением, впервые появившимся в его речи, сказал викинг. — Я же говорил тебе, что это мой человек.

— Да, но он-то мне обещание не давал. Наклонись, северный воин. Я на ухо скажу.

— Что за предосторожности? Ну, ладно, — Орм наклонился.

Парень приник к его уху и что-то долго-долго шептал.

— Я понял, — наконец произнес викинг и посмотрел на валлийца. — Может, и ты хочешь пропустить кружку пива?

— Не стану отказываться, — Кадок воспрял духом.

— Иди, посиди возле этого постоялого двора на травке. Выпей и закуси. Вот, — он вынул из пояса серебряную монетку. Хоть та весила всего ничего, наесть даже на такую сумму серебром в столь убогой харчевенке, как эта, было, наверное, невозможно. Разве что заказать поросенка и гуся. Но валлиец не стал отказываться. Не стал он показывать, что понял — его просто на время удаляют, чтоб поговорить без свидетелей, не стал обижаться. Просто забрал деньги и отправился заказывать пиво.

Регнвальдарсон в сопровождении странного скотта куда-то ушел, но вскоре вернулся и подсел к валлийцу, угощающемуся пивом. Тоже отхлебнул из его кружки, закусил крупинками соленого овечьего сыра. Пиво горчило.

— Мы можем вернуться на берег, — сказал Орм.

— Ага, — Кадок одним духом допил пиво. — Что это за парень такой? Твой приятель?

Викинг сунул в рот кусок лепешки.

— С чего вдруг? Нет. Этот парень отрабатывает долги. Его семья не смогла заплатить подати. Мы с ним договорились.

— Что он будет приносить тебе слухи? — Кадок фыркнул. — Вместо денег?

— Достоверные слухи стоят дорого. А народ этих скоттов — одна большая дружная семья. Они все про всех знают, — Орм качнул головой. — Как видишь, это бывает полезно.

Они вернулись на корабли. Кадок никому не стал рассказывать о том, что видел, и лишь своих родственников, примеривающихся полакомиться пивом из Бервика, предупредил, чтоб они отдыхали, потому что предводитель, скорей всего, поднимет всех ни свет, ни заря. Викинги ночевали прямо на берегу, возле своих кораблей. Утром, едва только тьма немного рассеялась, Регнвальдарсон поднял своих воинов и велел спешно готовить еду.

Выступили еще до рассвета. Викинги зевали, но повиновались. За спиной они оставляли едва-едва начавший просыпаться Бервик, легкий ветер разогнал туман и наполнил паруса. В гребле не было нужды, лишь у канатов, с помощью которых можно было управлять парусами, сменялись крепкие ребята. «Отдыхай, пока можно», — говорили друг другу викинги.

Последнюю ночь они ночевали не на берегу, а прямо на кораблях, пришвартованных за скалистым голым островком, рядом с мысом Большой Нос. Орм позволил своим людям немного подремать и поднял их еще до рассвета, в темноте. Отчалили в тишине, после того, как быстро перекусили лепешками и копченой рыбой — этого лакомства, прихваченного еще в Йорвике, хватило на всех.

Драккары медленно пробирались в ночной тьме, опасаясь напороться на рифы. На море, конечно, не бывает абсолютной тьмы, но вода перед носом корабля равномерно-черная, как торфяная вода, и, даже если лечь на носу и смотреть во все глаза, при всем желании не разглядеть камень. Потому впередсмотрящие держали факелы и искали взглядом не сами камни, а движения воды вокруг них — рябь и «ласточкин хвост» — расходящиеся острым уголком короткие волны.

Когда корабли выбрались на открытую воду, уже посветлело, стала различима линия берега и огоньки вдали. Они сияли в густой темной зелени, с очевидностью открывая, куда именно должны идти драккары. Орм прищурился, оглядел берег. Скотт не обманул, лагерь был именно там, где он сказал. Но теперь, когда миновали мыс, вспоминать указания было уже ни к чему — все и так видно. Это, конечно, костры викингов, а не местных. Местные не жгут огонь так близко от воды, да еще в такое время.

Огни разглядели все, а кто не разглядел, тому указали товарищи. Здесь не нужно было и приказа конунга — викинги растянули паруса пошире, а кормчие налегли на рулевые весла, ловя в свои сети вольный бриз. Корабли полетели вперед, как чайки, спасающиеся от бури. Викинги торопливо натягивали доспехи, поудобнее подтягивали подшлемники и шлемы. Подхватывали щиты. До момента схватки оставалось всего ничего.

На берегу кричали дозорные, это было слышно в тишине утра. Но нужно время, чтоб проснуться, чтоб снарядиться, чтоб собраться вместе. К тому моменту, когда драккары Орма ткнулись носами в гальку, и с них стали молча прыгать викинги, не все воины Эйриксона были готовы к битве. Кто мог, хватал оружие и спешил к берегу.

Выставив вперед щиты, воины Орма кинулись на врага. Ни о чем не говоря, ничего не объясняя, они схватились со своими соотечественниками. Грохот оружия о щиты, стоны раненых и скрип гальки под сапогами — в первые моменты не прозвучало ни одного крика. Зрелище выглядело жутко, сторонний наблюдатель мог бы решить, что случайно оказался свидетелем боя альвов, вышедших из своих холмов накануне Самайна, страшного праздника, когда силы зла беснуются накануне зимы. Но схватка эта не была видением, и воины умирали по-настоящему.

Орм не спешил вступить в бой. Перехватив поудобнее щит, он перемахнул через планшир корабля последним и, не торопясь, выбрался из воды. Он оглядывался, бдительно следа за тем, откуда выбегают викинги Эйриксона, где стоят корабли. Три драккара и аска были вытащены на берег, но не слишком высоко, да и разбитый лагерь был временным — видно сразу. Только одна землянка, три или четыре палатки, те воины, которым в них не хватило места, спали прямо под открытым небом — везде валялись постели и плащи — впрочем, погода пока позволяла. От дождя викинги могли укрыться под деревьями.

Чтоб окинуть взглядом весь лагерь и быть уверенным, что он ничего не пропустил, Орм прошелся по берегу и в последний момент успел схватить за локоть Харальда, который с трудом перебрался через планшир драккара — он задержался, натягивая кольчугу на страдающее от ран тело — и собирался нырнуть в схватку.

— Стой! Куда?

— Я буду биться!

— Куда тебе биться?! Ты погибнешь в первые же минуты.

— Это мы еще посмотрим.

— Стой! Ты мне нужен. Смотри вокруг — кто участвовал в нападении на «Лосося», кто сражался с матушкой — покажи мне их.

Харальд успокоился и стал оглядываться.

Викинги Регнвальдарсона твердо знали, что им нужно, и, кроме того, их было больше, чем воинов Эйриксона. Теперь роли поменялись, и обитатели временного лагеря отступали шаг за шагом. Кому-то из них пришла в голову мысль, что между деревьями обороняться легче, чем на открытом берегу, и он завопил, чтоб все отступали в лес.

Он дал знак одному из своих людей взобраться на нос корабля — едва избегнув стрелы, тот ловко, будто белка, вскарабкался на планшир и тут же укрылся за носовым украшением. Стрелки почти не давали ему высунуться, и оскаленная голова неведомого мифического чудовища скоро обросла воткнувшимися стрелами, как мехом, но молодой воин Регнвальдарсона каким-то удивительным образом успел все рассмотреть. Он крикнул своему конунгу, что противника можно обойти справа, потому что слева — глубокий овраг, и Орм приказал своим людям окружить врага обходом.

Между деревьев росли кусты, они протестующее трещали под сапогами воинов сына Регнвальда, когда те кинулись в лес вслед за отступающим противником. Люди нортимбраландского конунга забирали вправо, и кольцо вокруг обороняющихся стало расширяться, а отряд Эйриксона — скукоживаться, как клок пуха, на который брызнули водой. Отряд Орма раскинулся двумя крылами, которые обхватили временный лагерь, все палатки и землянку, и костры, так и продолжавшие гореть. Кое-где на угольях еще стояли котелки, распространявшие лакомый запах варящейся каши.

Помедлив еще немного и убедившись, что все идет так, как ему хочется, сын Регнвальда вынул из ножен меч и ввязался в сражение. Он бился спокойно, но очень сильно и даже можно было бы подумать, что яростно, если бы не его холодные глаза, похожие на осколки северного неба. Сражаясь с викингами Эйрика, Орм старался продвигаться в сторону землянки, хотя далеко не всегда удавалось теснить туда противника. В бою молодой конунг был немного медлителен, но очень внимателен и умел. На пути оружия врага всегда оказывался его щит, меч Регнвальдарсона, тяжелый и чуть более длинный, чем обычно, рушился на щиты врага с такой силой, что проминались умбоны — в бою Орм никогда не допускал ошибок.

Сражаться его учил отец, прекрасный воин и мудрый херсир. И теперь молодой воин даже при желании не мог бы себе представить, насколько он похож на отца. Отбивая и нанося удары, он краем глаза следил за тем, что происходило близ землянки. И когда разглядел рядом с ней рослого воина с огромным щитом, пошел ему навстречу, отшвыривая с пути каждого, кто вставал у него на пути.

Конечно, не хватит никаких сил, чтоб оттолкнуть с дороги викинга, но конунг был не один. По обе стороны от предводителя держались его лучшие воины, которые привыкли быть с ним в бою рядом. Если кто-то из них всерьез сцеплялся с кем-то из противников, на место «занятого» тут же вставал кто-то еще — жизнь конунга они охраняли ревностно. В силе Орма никто из его людей не сомневался. Воин может быть самым лучшим, но случайности в бою бывают с кем угодно — судьба Эйрика Кровавой Секиры это доказывала. И потому предводителю нужна помощь его воинов.

Регнвальдарсон заступил путь рослому воину с большим щитом.

— Гутхорм Эйриксон! — окликнул он.

Шлем вражеского воина повернулся на окрик. Орм направил на него свой меч. Знак, понятный любому воину, откуда бы он ни был родом, на каком бы языке ни говорил.

В пылу схватки, покончив со своим противником, один из воинов нортимбраландского конунга заступил путь Гутхорму.

— Прочь! — крикнул ему Орм. — Это мой противник!

Двум предводителям тут же очистили место — почти круг, такого же размера, как расстеленный для хольмганга плащ.

Орм чуть присогнул ноги. Он едва успел выставить щит, когда Гутхорм с ревом кинулся на него, занося меч, словно огромный топор. Орм не встречался в бою с Эйриком Кровавой Секирой, но если бы встретился, решил бы, что мертвый воскрес. Каждое движение, каждый жест его сына напоминал отца. Гутхорм был почти так же силен, как Эйрик.

Его удар Регнвальдарсон принял на щит и тут же увел меч в землю — иначе щит мог разлететься под таким мощным ударом. Его меч взмыл над головой Эйриксона, опустился на шлем, но Гутхорм в тот же момент нагнулся, и атака получилась не такой сильной, чтоб расколоть литой металл. От удара, который оглушил бы любого, а иного отправил в небытие, сын Кровавой Секиры лишь всхрапнул, как нахлестанный жеребец.

Они рубились, кружа вокруг друг друга, то и дело натыкаясь на своих людей. Те не прекращали сражение, но обмен ударами стал не таким частым — викинги краем глаза следили за поединком предводителей.

Гутхорм ревел, как медведь, поднятый из спячки, и махал тяжелым мечом. Под его удары лучше было не попадаться, толстый и прочный клинок разрубил бы и доспех, но если в подобном случае удается отклонить атаку, то у противника, более подвижного и ловкого, оказывается достаточно времени и возможности нанести свой удар. Орм не терялся, первую рану он нанес врагу уже через несколько мгновений, потом еще одну.

Гутхорм на раны не обращал никакого внимания. Регнвальдарсон рубился спокойно и уверенно, будто нисколько не сомневался в своей победе, холодные синие глаза, смотревшие из-под надглазий, следили за каждым движением Эйриксона. Спокойствие и молчаливость Орма раздражали сына бывшего правителя Нордвегр, вскоре его раздражение стало зримым. Казалось, сыну Регнвальда было все равно, что происходит с противником — ни один мускул его лица не дрогнул — но на самом деле он замечал все.

Отпрыск Эйрика рыкнул и швырнул в противника свой щит. Орм легко пригнулся. Гутхорм схватил меч двумя руками и прыгнул вперед, занося его над головой. Молодой нортимбраландский конунг слегка повернулся на пятках, увернулся вбок и еще подстраховал себя щитом. Меч ударил по умбону вскользь и ушел в землю. Регнвальдарсон, словно копируя врага, выпустил из пальцев щит и махнул клинком. Он и не ожидал, что зацепит Эйриксона — тот и в самом деле сильно пригнулся, пропуская клинок над головой. Тут же поднял голову, дернул на себя свое оружие, глубоко ушедшее в почву, но не успел. Орм перехватил меч левой рукой, и на возвратном движении клинок врубился в щеку Гутхорма. Нажав, молодой конунг Нортимбраланда толкнул меч вверх и опрокинул своего противника на спину.

Эйриксон жил еще несколько минут. Он пытался встать, царапал пальцами землю, вращал глазами и захлебывался кровью, растекавшейся по его лицу. Орм отступил и окинул взглядом людей Гутхорма — те попытались отступить, чтоб встать плотным строем, сдвинуть щиты. Но воины Регнвальдарсона не отставали от них, наседали, не позволяя сплотиться. Молодой конунг ждал, и, когда его викинги оттеснили врага от землянки, быстрым шагом направился к низенькому входу. Рядом с ним шагали трое его воинов и Кадок.

В землянке лежали раненые — впрочем, о том, для кого предназначалась землянка, сын Регнвальда знал заранее. На пороге его встретили два викинга, он приготовился было к схватке, но его воины оттеснили своего предводителя от входа и расправились с обороняющимися сами. Потом нырнули под кровлю и проверили, не осталось ли внутри кого-то, способного держать меч. Из угла они вытащили прячущегося там грязного молодого скотта. Регнвальдарсон с удовлетворением во взгляде смотрел, как убивали парнишку. Он чувствовал, что месть начала свершаться.

Орм шагнул внутрь. В землянке было темно, свет падал только из входа, да от небольшого костерка, горящего рядом. Раненых было немало, должно быть, это были те, кого ранили воины Хильдрид. Вытерев меч о край одежды и вложив его в ножны, Регнвальдарсон передвинул перевязь назад, чтоб клинок не мешался, и нагнулся пониже, чтоб видеть лица или хотя бы очертания фигуры — плеча, шеи или руки. Он был уверен, что маленькие женские ладони узнает без труда.

Мать он нашел в самом углу землянки, на охапке грубо обломанных еловых ветках. Она была бледна и бесчувственна, изорванную, испятнанную кровью рубашку явно снимали — должно быть, для того, чтоб перевязать пленницу. Орм нагнулся, схватил мать за руку — кончики пальцев были холодны, как камень, прячущийся в камышах от лучей солнца. Он в испуге схватил ее за плечи и развернул к себе.

Хильдрид шла по лугу. Она помнила этот луг — он расстилается вблизи Хладира, летом его покрывает густая и сочная трава. Сюда окрестные бонды гоняют свою скотину, и горе тому крестьянину, который вздумает оберегать самую лучшую траву для своих коров — он будет и вовсе отлучен от альменнинга, то есть общинного пастбища. Близ Хладира было несколько альменнингов, но этот — самый лучший.

В густой траве прятались цветы. Ноги путались в них, и Хильдрид шла медленно-медленно, изумляясь, почему она здесь одна. Ей снова было двадцать лет, и, шагая к краю луга, она дивилась, зачем это надела свой свадебный наряд. Его сшила для нее мать: нижняя рубашка из дорогущего шелка, привозного, верхняя — из лучшего полотна, а поверх — платье из миклагардской парчи. Безумная роскошь, которая не пристала дочери кормчего, пусть даже он и служит конунгу.

И теперь она смотрела, как солнце переливается на искусно вышитом и вытканном узоре, и дивилась — с чего это ей пришла в голову блажь вынуть наряд из сундука?

Неторопливо ступая, она двинулась дальше, добралась до тропинки вниз, к побережью. Луг был высокогорным, и оттуда вели две дороги, по которым гоняли скотину, а также тропка — она ближе всего подходила к Хладиру. По ней дочь Гуннара бегала чаще всего, особенно когда была еще совсем девчонкой. И теперь, следя, чтоб из-под ноги не выскочило ни камушка, она стала спускаться. Сперва Хильдрид дивилась, отчего ей так неловко идти по тропинке, которую она знает лучше, чем собственную ладонь, а потом она поняла, что обута в башмачки.

Башмачки? Летом? Женщина-кормчий посмотрела на свои ноги. Да, кожаные башмачки, покрытые узором, с застежками в виде оберегов. Ритуальные башмачки? С чего бы? Таких даже невесты не надевают. Гуннарсдоттер напряглась, но почему-то так и не смогла вспомнить, на кого же именно надевают подобную обувь.

И на дорогах к альменнингу, и внизу, на берегу, и даже близ поместья, которое все так же высилось на высоком пологом холме, она не заметила ни одного человека. Тишина и безмолвие, и безветрие, покой, который, казалось, глубоко хранил какую-то тайну, запретную для глаз живых. Касаясь ладонями верхушек травы, она взошла на вершину холма и пошла навстречу морю, распахивающему ей свои бездонные объятия, и небу, вторившему воде. Под ногами похрустывали мелкие камушки.

Оскальзываясь на тропе, она спускалась к линии прибоя.

А потом вдали показался парус. Он приближался так быстро, будто его подгонял шторм, но ни дуновения она не чувствовала на лице. Парус был знакомый, носовое украшение снято, и слева от штевня стоял мужчина в плаще поверх доспеха, но без шлема, при мече. Сперва она присматривалась к нему с обычным любопытством — ей хотелось непременно узнать, кто же он, владелец корабля, так быстро идущего под парусом в полный штиль. А потом она узнала его, и у нее перехватило дыхание. Хильдрид больше не чувствовала под ногами камней или скользкой, утоптанной земли — будто крылья несли ее к линии прибоя.

Она вошла в воду по щиколотку — ноги ее ощущали холод накатывающих волн, подмок подол. Драккар надвинулся. Это был «Змей», он ткнулся штевнем в гальку, и воин в плаще легко перемахнул через планшир и пошел к ней.

— Реен, — позвала она. Его синие глаза рассматривали ее жадно и с мягкой улыбкой. Гуннарсдоттер видела, как он рад ее видеть, и это ошеломляющим счастьем отдалось в ее душе.

Мужчина подошел. Да, это был Регнвальд, молодой Регнвальд — здесь ему было не больше тридцати — она узнала бы его из сотен тысяч мужчин. Его кольчуга, в которой его положили в курган, его плащ — она плела к нему тесьму. Она смотрела на него, слабея от радости, что видит его опять. Он осторожно взял ее за руки и слегка сжал, но не произносил ни слова. Только смотрел. Волна за волной накатывали на берег, некоторые обдавали ее колени, и платье намокало все сильнее.

«На шелке будут разводы», — подумала она и тут же забыла. Какое значение имела ткань?

Она столь многое рвалась ему сказать, но теперь мысли не складывались в слова, а слова — во фразы. Она несколько раз открывала рот и тут же закрывала. Ей и так было хорошо с ним, и хотелось только одного — быть с ним и дальше.

Только холодно.

— Мне холодно, Реен, — произнесла она жалобно. — Обними меня.

В ответ он взял ее за плечи и крепко сжал.

Орм повернул мать. Ее глаза были закрыты, но в тот момент, когда он резковато встряхнул ее, губы приоткрылись и распахнулись глаза, которые в темноте землянки показались ему почти черными. Она посмотрела на сына — во взгляде было мало осмысленности. Туман заволакивал его, и Регнвальдарсон не мог бы даже поручиться, смотрит ли мать на него, или сквозь него. Губы снова шевельнулись — он услышал стон.

Орм сжал плечи матери и попытался ее приподнять. Она показалась ему холодной, как статуя.

Женщина прикрыла глаза, потом снова подняла веки. Сын поднял ее на руки — она показалась ему легкой, как пушинка — и вынес на воздух. Осторожно положил на траву рядом со входом в землянку. Вокруг столпились его викинги, но близко не подходил ни один — все они молчали.

Хильдрид вздрогнула и открыла глаза. На Орма она теперь смотрела вполне осмысленно. Потом ее губы тронула улыбка. Во взгляде запылала любовь, и сыну Регнвальда стало плохо. Захотелось убить кого-нибудь или хотя бы искалечить, переломать все кости. Он справился с собой лишь с большим трудом.

— Мама, слышишь меня? — он впервые назвал ее так.

— Реен... — простонала она. Стон легкий, как дыхание, почти неслышный. — Реен...

— О ком это она? — спросил Кадок, который единственный держался рядом с молодым конунгом Нортимбраланда и все норовил чем-нибудь помочь. Сейчас он держал в руках теплый плащ.

— Об отце, — сквозь зубы, нехотя, ответил Орм, и валлиец понял, что пока лучше молчать.

— Мама, ты меня слышишь? — повторил молодой конунг.

Хильдрид смотрела в глаза мужа, которые почему-то стали тревожными. Ей хотелось прижаться к нему, закутаться в его плащ, ощутить тепло его тела. Холод подступал волнами откуда-то изнутри, и в какой-то момент она даже испугалась — не простудилась ли. Ветер пах приближающимся дождем. Потом холод вдруг отступил, а Регнвальд молча поднял ее на руки и понес на свой корабль.

Женщина слабо вздрогнула в руках сына, и глаза ее остановились. У Орма перехватило дыхание, он встряхнул ее раз, другой, уложил на землю и стал щупать бьющуюся жилку. Не нащупал. Принимать очевидное не хотелось. Он отпустил ее и стиснул правую руку левой. Долго смотрел.

— Что там? — прозвучал чей-то голос. Должно быть, спрашивал воин, которому было не видно, что происходит у землянки. — Что там? Умерла?

Регнвальдарсон медленно поднялся на ноги. Он не был уверен, что справится с собственным голосом, но выставлять на всеобщее обозрение чувства, пусть даже они всем очевидны, не желал. Он молчал так долго, что воины начали поглядывать на него с тревогой и вопросительно.

Бой затих вдали, почти всех убили, кого-то взяли в плен, нужно было решать их судьбу. Нужно было распоряжаться людьми и захваченными вещами, решать, что и как делать дальше — словом, забот невпроворот.

Так долго хранить молчание люди Орма не могли. Кто-то, истомленный боем, уже пристраивался к вражеским котлам с кашей. За спинами впередистоящих викинги тихонько переговаривались между собой.

— Умерла?

— Точно. Умерла.

— Отчего хоть? Замучили? Что с ней делали-то здесь?

— Похоже, что от ран. Надо бы повязки размотать да посмотреть.

— От ран, конечно. От чего ж еще?

— Хватит, — сказал Регнвальдарсон, не оборачиваясь, и стихли даже те разговоры, которые велись в полусотне футов от него. Лакомившиеся чужой кашей воины оставили ложки и вытянулись. — Тела убрать и подготовить к погребению. Найти наших пленных или их тела. Разложить костры и приготовить еду. И отдыхать — завтра выступаем. Если Харальд Эйриксон и его отряд попадется нам по пути — тем лучше, у Гуннхильд станет на одного сына меньше. Не попадется — я потом его найду. И спор между нами решит меч.

Нагнулся, поднял тело матери на руки и понес к кораблю.