"Эльфред. Юность короля" - читать интересную книгу автора (Ковальчук Вера)

Глава 4

Телеги удалось вытащить из трясины, в которую превратился Тренд, лишь поздней ночью, в густой темноте. До того саксы на себе перетащили все мешки с промокшими припасами, и разложили их сушиться. Разумеется, многое пропало. Младший брат уэссекского короля не побрезговал приволочь на своей спине два мешка, после чего разделся у костра и принялся сушить одежду и сапоги. Алард варил для него кашу, а Ассер здесь же, устроившись поудобнее на свернутом плаще, пытался вытащить из плеча раненого воина засевшую там стрелу. Оглядев его, Эльфред на глаз оценил рану и удивился — он не помнил, чтоб в бою кто-то стрелял.

— Да это наши же, — объяснил раненый и тут же завыл — Ассер полез в рану кончиком накаленного на огне ножа.

— Терпи. Огонь убивает заразу, — сказал монах, копаясь в его теле. — Да придержите его, кто-нибудь!

Принц наступил коленом на одну из рук раненого, на вторую с флегматичным видом уселся Алард, который не переставал мешать в котле ложкой — чтоб не пригорела каша. Раненый сакс принялся ругаться, перемежая ругательства воем.

— А еще называют себя лучниками, — прогудел Алард. — Наверное, кто-то из мальчишек, которые и лук-то недавно в руках держат.

— А-а-а!

— Не ори, болван. Вынул уже, вынул. Вот твой наконечник, держи.

— Гхр-р… Дерьмо.

— В другой раз не попадай под стрелы. Главное, жить будешь. У меня есть хорошая травка, — Ассер сунул увядшую гроздь листьев в рот и разжевал. Поморщился. — Горькая. То, что надо.

Разжеванную кашицу он положил на рану. Сплюнул в сторону горькую слюну.

— Ох. Огнем палит.

— И долго еще будет палить. Терпи. Мужик ты, или не мужик?!

— Ты, оказывается, хороший лекарь, монах, — похвалил Алард.

— Священник должен уметь лечить и душу, и тело.

— Правильно. Должна же от монахов быть хоть какая-то польза, — проворчал сакс, державший раненого за ноги. — Ну, что, отпускать?

— Еще подержи.

— Надоело уже. Что он ногами дрыгает!

— Держи, сказал, — у Ассера обнаружился самый настоящий командный голос. — Сейчас забинтую, и тогда отпускай.

— Слышь, монах! Повязка давит, — простонал раненый.

— Тебе кажется. Не трогай. Пройдет. Полежишь, отдохнешь… До свадьбы заживет.

— Да я женат, монах.

— До свадьбы на небесах. Ну, все, дел еще много, — Ассер собрал свою сумку, и, скрывая смущение, ушел к другому костру.

Эльфред похлебал жидкой каши, натянул на голое тело подсохшую одежду — досушивать ее предстояло на себе — и тут же, завернувшись в грубый плащ, улегся спать. Вокруг ходили и шумели те, чья работа еще была не кончена, но принц легко заснул. Он умел засыпать в любой ситуации, зная, что сон в походе на вес золота.

Наутро короли подняли своих воинов чуть свет. Ещене рассеялся ночной туман, с Тренда наползали промозглые клубы, и даже плеск рыбьих хвостов звучал глухо, будто из бочки. Все проснулись такими уставшими, будто вовсе не отдыхали. Конечно, мужчины знали, что это лишь самообман, и не ложившимся вскоре будет куда хуже, чем тем, кто хоть на час сомкнул глаза. Но неприятное ощущение оставалось. Не хотелось ни есть, ни пить — только закрыть глаза и ждать, когда воздух потеплеет.

Эльфред заставил себя встать, помотал головой, как жеребец, которому слепень попал в ухо, и подошел к реке, чтоб ополоснуть лицо водой — это заставило бы тело проснуться. Совать в воду руки не хотелось — от реки веяло холодом. Поэтому принц примостился на большом камне на четвереньках, готовый сунуть в реку лицо и заодно попить воды.

Но он понял, что пить не будет. Вода несла кровь. Со стремнины всю ее за ночь унесло прочь, но у берегов, в заводях, кровь осталась и теперь окрашивала песок в оттенки старой рыжей керамики. Принц несколько мгновений всматривался в воду, потом оттолкнулся руками и встал.

— Не готовить! — приказал Этельред. — Вечером поедят те, кто выживет. Некогда. Быстрее снаряжаться!

— Припасы экономит, — поворчал кто-то довольно зло.

Но кто мог решиться возразить? Воин подчиняется командиру. Зевая и почесываясь, они натягивали доспехи, затягивали ремни и равнодушно, все, как один, пропускали мимо ушей подгоняющие окрики. Без завтрака в бой — ладно, без завтрака. Но снаряжаться в битву нужно неторопливо, с чувством, с толком. Да и куда спешить? Смерть подождет.

Войско саксов кое-как построилось к моменту, когда небо совсем посветлело и прояснилось, а оба короля — и уэссекский, и мерсийский — стали злее растревоженных ос. Даже из-под шлема было заметно, каким раздражением налился взгляд Бургреда, всегда такого добродушного. Они вновь убедились в том, что предводитель далеко не всегда владыка войска, не всегда способен управляться с ним, как гончар с мягкой глиной. Иногда войско правит правителем.

Но, миновав скудную гряду деревьев и кустов, саксы увидели, что, как бы рано они не собрались на поле боя, датчане успели первыми. Они уже ждали противника на другом краю поля, и почти построились в линию, не слишком ровную, но устрашающую. Издали было плохо видно, и Эльфреду до жути захотелось взглянуть на датчан с высоты птичьего полета. А еще заглянуть в их мысли. Поведение «северных гостей» иногда приводило его в недоумение. Почему они поступают так, а не иначе? Почему о них говорят, будто они не знают страха? Кто-то из них даже служил Этельвольфу, отцу Эльфреда и Этельреда. Правда, таких было очень немного.

Внимательный взгляд на линию вражеского войска заставил принца задуматься. Он шевельнул поводьями и подъехал к брату.

— Послушай, может, попытаться поговорить с ними сейчас? Договориться? У них слишком удачная позиция. Может, они возьмут, что им надо, и уйдут?

Взгляд, которым старший брат одарил младшего, был страшен. Впервые в жизни у Эльфреда язык примерз к горлу. Правда, ненадолго. В ответ на ошеломляющий, как удар кулака, взгляд в сердце молодого воина поднялась ярость. Он стиснул зубы и не опустил глаза, налившиеся почти такой же силой, которой Этельред хотел сшибить и поставить на место уэссекского принца.

У короля на языке вертелось очень много обидных слов, каждое из которых могло превратить братьев в кровных врагов. Но, пожалуй, предпоследний сын короля Этельвольфа лучше всего владел собой, когда плечи его покрывала кольчуга, а рука сжимала рукоять меча. Помогло еще и то, что Бургред находился совсем рядом. Собачиться на глазах у правителя соседней державы — последнее дело. Этельред сдержался, несколько мгновений молчал, а потом тихо-тихо ответил:

— Возвращайся к своим людям. И если в бою покажешь себя хорошо, я, так и быть, забуду о том, что ты только что сказал.

Принц поджал губы, но не стал говорить, ни даже давать понять, что слышал. Он заставил коня повернуть. Что ж, раз король решил вести своих людей в бой — будем драться. Прошлым вечером погиб один из танов, который привел под знамя своего короля больше пяти десятков воинов. По странной случайности из его людей погиб лишь один человек, а остальные оказались без предводителя. Они охотно покорились принцу и теперь занимали место погибших людей Эльфреда.

Датчане не позволили саксам вытянуться ровным строем. Как только большая их часть втянулась на луг, они без предупреждения и практически безмолвно кинулись вперед. Норманны не любили предоставлять противнику право выбирать время и место схватки.

Саксы кинулись им навстречу. А как поступить иначе, если на тебя несется живая волна, грозящая накрыть собой и тебя, и твоего товарища? Когда бежишь навстречу врагу, совсем не страшно. Чего бояться, если ты громко кричишь и размахиваешь оружием, и твой соратник рядом с тобой делает то же самое?

Только-только вытянувшийся строй мгновенно нарушился и стал постепенно превращаться в толпу. Конники не бросались вперед — они ждали приказа. Можно было, конечно, пустить коней галопом, но закончиться это могло тем, что кони перетопчут пехоту, причем не вражескую, а собственную. Этельред помедлил мгновение, но глупо было не отдать приказ, если добрая половина войска уже бросилась в атаку. Конники поняли знак короля, и отряды разделились. Часть поскакала направо, часть — налево. Ничто подобное не было запланировано заранее, и потому конница разделилась на две неравные части, но обе они примерились ударить датчанам во фланги.

Правда, как таковых флангов у войска датчан не было, как не получилось его и у саксов. Две армии перемешались так, что одну от другой не удалось бы отличить. Так происходит с водой и молоком — выцедить одно в другом уже нельзя.

Эльфред пустил коня в галоп, на ходу поднимая щит — стрелы уже мелькали, хоть и совсем редко. Мало кто из британцев схватился за луки, владеть которыми саксы великие мастера. Лишь те, кто оказался в задних рядах и не смог сразу схватиться с датчанами, нашли время показать свое мастерство. Лучников всегда держат в тылу, и они умели, стреляя через головы своих соратников, поражать врагов.

Случались, конечно, и ошибки. Один из воинов Эльфреда, уроженец Ванатинга[7], накануне убедился в этом на собственном опыте.

А датчане луками пользовались редко. Как правило, стрелы они метали тогда, когда еще не было возможности пустить в ход мечи и копья. Принц пригнулся к шее коня и ударил его пятками. Он даже не оглядывался, прекрасно зная, что воины скачут за ним. Иначе и быть не могло. Лошадь неслась, выбрасывая копыта, мокрые от росы, а в голове Эльфреда вертелись вялые и бессмысленные посторонние мысли. Например, о том, что гонец от Эльсвисы сможет добраться до него не раньше, чем новорожденному уже исполнится десять дней.

А, может, он думал о своем еще не рожденном наследнике лишь потому, что его вдруг потревожило смутное ощущение смерти, бушующей на расстоянии вытянутой руки? Думал ли он о том, что, кидаясь в бой, рискует никогда не увидеть своего маленького отпрыска?

Конница врубилась в толпу и вскоре завязла в ней. Коням не так просто пробираться сквозь тесноту битвы, взмахи мечей и вопли пугают их. У конницы неплохое преимущество, когда она несется прямо на щиты пехотинцев, у которых не слишком много копейщиков, или слабая выдержка. Но если коням приходится пробираться сквозь плотную дерущуюся, злобную, огрызающуюся и орущую толпу, толк от них есть лишь в том случае, если они сами обучены сражаться.

Хороший боевой конь способен сражаться сам, и копыта его не менее опасны, чем меч в руках крепкого солдата. У Эльфреда был прекрасный боевой конь, воспитанный и обученный специально для него, и, плотно намотав повод на левую руку, принц лишь улучшал момент, когда можно было полоснуть подвернувшегося врага. Конь вертелся, оскаливая желтые зубы, и старался не подпускать к себе никого. Правда, он не разбирал, кто датчанин, а кто сакс, и потому на принца ложилась двойная ответственность и двойной труд.

Он все-таки потратил несколько мгновений, чтоб окинуть взглядом луг, сейчас, как казалось, от края до края заполоненный народом. Предводители войска норманнов любили одеваться ярко, так, чтоб непременно выделяться — это был знак их бесстрашия и былых побед.

— Вперед! — крикнул он, выделив взглядом датчанина в кольчуге и широком золотом ожерелье поверх доспеха. — Туда. Уэссекс и король Этельред!

— Уэссекс и король Этельред! — с ревом проорали его конники.

Норманны отпрыгивали с пути конного отряда, выстроившегося в узкий клин, те, кто не успевал отпрыгнуть, получали мечом по голове. Впрочем, далеко не все оказались бессильны противостоять конным воинам. Один из норманнов подставил мечу Эльфреда свой щит, а потом тем же щитом, шагнув, хлестнул по морде жеребца. Конь, испуганный, ослепший от боли, встал на дыбы, и принц не удержался в седле.

Но он настолько уверенно чувствовал себя верхом, что не свалился на землю со спины заметавшегося в безумии коня, а приземлился очень ловко, на ноги, и даже свой щит не потерял. Датчанин налетел на него сразу, как только сапоги Эльфреда коснулись ископыченной влажной земли. Принц едва успел подставить щит. Удар, пришедшийся по умбону, был очень силен, младший брат уэссекского короля поневоле шагнул назад, и еще раз, потому что не успел нанести ответный удар.

Стремительно, словно молния, мелькнула мысль, что надо взять себя в руки, и принц атаковал уколом меча, хотя кончик у оружия был таков, что пробить доспех было невозможно — скругленный и затупленный. Эльфред и не надеялся наколоть врага на свой меч, он хотел лишь отогнать его прочь. Датчанин и в самом деле шагнул назад, дав молодому саксу возможность собраться с мыслями и напасть. Поединок пошел так, как происходили сотни и тысячи поединков в Скандинавии и Британии, в Галлии и Италии. Выглядел он, как обычный обмен ударами, каждый из сражающихся принимал вражеское оружие на щит, причем старались подставлять щит умбоном, потому что деревянный круг был хрупок, и лишь металлическое полукружье, защищавшее руку, обещало надежную защиту. Грохот клинков о щиты продолжался до тех пор, пока у одного из противников не заканчивались силы, и он делал ошибку.

Но воины были весьма выносливы, а затягивать схватку в общем бою не следовало. В любой момент откуда-нибудь сзади мог подкрасться датчанин и, не церемонясь, прервать поединок. В какой-то момент, отбив удар чужого меча, Эльфред резко нагнулся и секанул норманна под щит. Металл клинка вошел во что-то неподатливое, должно быть, располосовал сапог. Принц ударил слабо — иначе не получилось бы, слишком неудобное было положение — и ногу не отрубил. Но и того, что он сумел, оказалось достаточно.

Датчанин пошатнулся, пропустил свой черед, и теперь уже сам с трудом отразил атаку. Его начало вести в сторону, а по рассеченному сапогу потоком текла кровь. Теперь можно было просто ждать, когда он потеряет побольше крови и свалится с ног. Но у Эльфреда не было времени. Он закружил вокруг северянина, то и дело пытаясь толкнуть его своим щитом, уверенно отбивал слабеющие удары и скоро сшиб датчанина с ног. Из-под наглазий шлема на него взглянули тускнеющие голубые глаза.

Принц нагнулся и дорезал врага. Потом толкнул его ногой в плечо и сорвал с одежды золотую фибулу. Драгоценность с одежды побежденного — символ победы и возможность украсить себя почетным трофеем. Так считали кельты, предшественники и предки саксов. Вряд ли принц мог себе представить, как древен обычай, который он сейчас припомнил, да его это и не интересовало. Сунув вещицу в пояс, Эльфред заспешил схватиться со следующим противником.

Он и на этот раз недолго оставался в одиночестве. Вскоре рядом вырос Алард, а по другую руку — Кенред, воин молодой, но уже отличный мечник. Он был моложе Эльфреда на два года, но оттого, что росли вместе, привык смотреть на принца снизу вверх, как будто тот был старше его на много лет. К тому же сын кузнеца и служанки королевы Осбурги признавал за Эльфредом право на главенство еще и потому, что тот носил титул и принадлежал к высшей знати Уэссекса.

Младший сын короля Этельвольфа не сомневался — Кенред будет верно служить ему и впредь. Он держал юношу при себе, и теперь был рад увидеть его рядом.

Сражаясь в битве, сложно сказать, на чью сторону склоняется удача. Именно потому предводители и устраиваются обычно на холмиках, откуда поле боя видно, как на ладони. Но холмиков поблизости не оказалось, и оба короля пожелали принять участие в схватке. Слишком тонка и уязвима грань между победой и поражением, слишком слабо прикосновение удачи. Порой какая-нибудь мелочь способна поколебать чашу весов — чей-то испуг, чья-то бредовая фантазия. Лишь малой искры паники может быть достаточно, чтоб битва была проиграна. А чтоб не допустить рождения страха из искры сомнений, нужно заставлять людей погромче орать. Когда орешь — не думаешь.

— За короля и Уэссекс! — вопил Эльфред, подавая окружающим пример.

Крик не мешал ему сражаться. К тому же теперь по обе стороны от него шли верные ему воины, оба — не из слабого десятка. Алард прекрасно владел щитом, не раз и не два клинок датчанина, направленный в принца, сталкивался с его умбоном. Что же до Кенреда, то он, молодой, подвижный и пьянеющий от бешенства боя, атаковал любого встречающегося врага с таким наслаждением, словно более приятного занятия даже не представлял.

В обычной жизни Кенред был покладистым и добродушным парнем. Он совсем не любил убивать. Но в бою в нем просыпался зверь, таящийся в глубинах подсознания. Он рвался с повода и скалил окровавленные зубы, а парню из Ванатинга (Кенред, как и многие люди Эльфреда, был уроженцем этой большой деревни) приходилось подчиняться. На другой день он в смущении выслушивал похвалы своей ярости и мощи.

Алард же всюду был одинаково невозмутим. Иногда он от натуги скалил зубы, но глаза его оставались холодными и вдумчивыми. Улучив миг, Эльфред обернулся и весело крикнул ему:

— Так ты всякий раз в битве даешь мне убить одного врага, а потом вырастаешь, как из-под земли?

— За тобой, твое высочество, не угонишься.

Усталость, как таковая, в бою не чувствовалась. Просто в какой-то миг воин начинал замечать, что руки больше не поднимаются, и ноги почему-то слабеют. Некоторые на четвереньках выползали из боя — не раненые, но смертельно уставшие. Эльфред никогда не испытывал ничего подобного, он знал — стоит сделать над собой усилие, и все пройдет.

Он остановился, лишь когда заметил — датчане отходят. Они не бежали, и никто, даже самый наивный человек, не поверил бы, что это бегство. Просто в какой-то момент они начали пятиться, собираться в группы, и, прикрывшись щитами, ощетинившись оружием, неспешно шагали по лугу, к замку Скнотенгагам. Их движение почему-то напоминало кольца змеи, чье тело неторопливо втягивается под камень. Саксы не преследовали датчан. Короли не поспешили отдать такого приказа, а если бы даже отдали, то Бог его знает, подчинились бы воины или нет. Кое-кто, подняв голову, заметил, что солнце давно встало и подбирается к полуденной черте. Норманны решили, что с них хватит — тем лучше.

На этот раз лагерь разбили не на берегу Тренда, а чуть в стороне. Лучше всего подошел бы луг, развернувшийся во всю ширь перед крепостью, но на поле боя армия не вставала на отдых по множеству причин. В частности и потому, что на залитой кровью, усыпанной мертвыми телами траве неудобно ночевать. На следующий день, если битва не продолжится, предстоит еще заниматься похоронами. Лагерь перенесли на край луга, оттуда Скнотенгагам был виден неплохо, хоть и не целиком.

А короли, не дождавшись, пока поставят шатер, подготовят ночлег, не призывая почетную охрану — охрана тоже работала, перетаскивала мешки с припасами, кормила и поила лошадей, укрепляла лагерь — собрали своих эрлов и танов, устроили совет. И тут же принялись кричать друг на друга.

— Почему со своими конниками не ударил норманнам в тыл? Почему не отрезал им путь к крепости? — грозно вопросил Этельред своего брата, хотя на самом деле негодование короля было обращено ко всем командирам конных отрядов.

— Я повиновался твоему приказу, брат.

— Я никакого приказа не отдавал.

— Ты махнул рукой.

— Что с того? — король побагровел. Он вполне осознавал, что неправ, но отступить и взять всю вину на себя ему не хотелось. — Ты должен был сообразить, что атаковать нужно в тыл, чтоб помешать им уйти.

— Возможно, брат, но смог бы ты указать, где у датчан был тыл в тот момент, когда они уже схватились с нашими воинами? Войско рассыпалось по полю, у каждого из норманнов оказался свой тыл.

Шутка успокоила Этельреда лучше всего. Присутствующие на совете эрлы тоже заулыбались, но, если это и разрядило обстановку, то ситуацию не разрешило.

— Норманнов нужно выкинуть из моей страны! — крикнул Бургред, свирепо вращая глазами. Он был легко ранен в руку, и рядом с ним хлопотал один из монахов.

— Это, конечно, замечательно, но как ты предлагаешь выкуривать их из крепости?

— Зачем их выкуривать? Они и сами выйдут в поле.

Но норманны не вышли. Не вышли они ни на следующий день, ни через день, ни через два. У датчан было меньше людей, чем у двух саксонских королей — это многие заметили еще в первом бою. Но недостаток сил никогда по-настоящему не смущал северян. Они были знамениты тем, что даже малым числом умудрялись держать в страхе огромные народы, захватывали города и монастыри небольшими отрядами в сто пятьдесят — двести человек. И потому их в глубине души боялись даже сильные. Казалось, норманны способны на невозможное.

А сейчас положение датчан было настолько выгодней, чем у противника, что северян не смущали даже оскорбительные выкрики в их адрес. Хотя, может быть, они их просто не понимали?

— Датчане хотят победить, это же естественно, — проворчал Эльфреду Алард.

Иногда норманны устраивали вылазки, но по большому счету никаких преимуществ от этого саксы не получали. Вылазки хороши, когда надеешься на плечах осажденных пробиться в крепость, но если отряд норманнов, выскочив из ворот, принимался крушить и гнать скудную цепочку дозорных, а потом торопился скрыться обратно, то это лишь приводит в смятение. Датчане старательно выбирали время для атаки, они не показывались из замка, если рядом с воротами ждал целый отряд.

— Трусы! — зло кричал Бургред.

— Ну, нет, — вынужден был признать Этельред. — Трусами их не назовешь.

Король Уэссекса был прав. На следующий день, к вечеру, когда на кострах уже парили огромные котлы с кашей, и по лугу полз будящий аппетит запах, норманны внезапно налетели на лагерь из темноты. Слишком мало было одной неожиданности, чтоб голыми руками взять саксов, те даже спать ложились, положив рядом оружие. Вскочить недолго, подхватить меч — тем более, но есть разница между схваткой на поле боя, где воин ждет атаки во всеготовности, и замешательством в вечернем сумраке, когда норманны выскакивают из полутьмы.

Среди шатров и костерков, опрокидывая котлы с едой, сцепились в схватке датчане и британцы. Даже не битва — просто драка, отчаянная потасовка, и когда кого-то из саксов опрокидывали на стойки шатра, он нередко вцеплялся в противника и тянул его за собой. В ход шли ножи, а то и кулаки, и, все больше заматываясь в промасленную ткань обрушенной палатки, оба катились под ноги другим дерущимся. Принц, как и многие, оказался без доспеха, и, орудуя мечом, с изумлением убедился, что разница не так уж и заметна. Слишком он привык к тяжести, облегающей тело, как чешуя — рыбу. Без кольчуги, пожалуй, было даже немного неловко.

Эльфред успел подхватить щит. Он ни на миг не оставался в одиночестве — вместе с ним у костра ждало ужина не меньше десятка его воинов. И рядом, конечно, как всегда был Алард — он на все войско славился умением готовить сытную еду, потому в отряде Эльфреда кашеварил. В лагере он почти всегда ходил с поварешкой. Некоторые из воинов сидели на щитах, а уж мечи-то лежали рядом с каждым. Норманны недолго творили в лагере беспорядок — они отступили так же стремительно, как атаковали. После них лагерь остался в таком виде, словно по нему несколько раз туда-сюда пробежался табун лошадей. Шатры сорваны с мест, скомканы и даже порваны, опоры переломаны, котлы с едой перевернуты, вещи разбросаны…

— Ты смотри, они копченую грудинку сперли!- возмущенно воскликнул кто-то.

— Может, им есть нечего? — предположил остывающий Кенред.

— Было б нечего, не только б грудинку взяли, — со знанием дела ответил Алард. — Может, кто-то мимоходом прихватил — погрызть на ужин.

— Тебе смешно, а из чего я второй ужин готовить буду?

— Вот тебе урок — не оставляй на виду копченую грудинку, болван. Такие припасы надо сразу прятать во вьюки.

Подсчитали потери — оказалось, что в неразберихе вечернего боя погибло больше пятидесяти человек. Недопустимые потери для такой короткой схватки. Несколько британцев погибло от оружия собственных соратников — в полутьме не всегда можно было отличить норманнов от саксов, а пятеро, упав в костры, обгорели так сильно, что их заранее причислили к погибшим. Обгоревшие лица, грудь, руки и спина — монахи махнули на несчастных руками и все, что смогли сделать — это обмазать их маслом и, напоив маковым отваром, оставить в покое.

Утром короли попытались начать штурм, но крепость Скнотенгагам окружали высокие каменные стены, а под ними тянулся ров, где плескалась вода, отведенная из Тренда. Норманны стреляли со стен так метко, что и поверить было нельзя, что у них лук не в чести. Подкатить к стене штурмовую башню было невозможно из-за рва, а ров никак не получалось засыпать. Поскольку вода туда поступала прямо из Тренда, течение оказалось довольно сильным, да и ширина рва была такова, что не перепрыгнешь и не завалишь камнями, поработав пару дней.

Да и откуда взять камни у Скнотенгагама? Здесь только земля и стволы деревьев.

Этельред приказал сделать переправу. Воины приступили к работе.

Король надеялся навести переправу, и уже у стен замка придумать, как вскарабкаться наверх или выбить ворота. Но даже этот план можно было осуществить не вдруг. Предстояло срубить немало старых деревьев, отрубить кроны, связать плоты, подтащить их к берегу и там, под стрелами, связать несколько плотов вместе. Да еще сделать так, чтоб плоты не рассыпались сразу под несколькими десятками воинов в доспехах.

Наплавной мост связали за четыре дня. На исходе четвертого дня в лагерь уэссекцев прискакал запыленный, усталый гонец и передал королю известие, что на побережье Кента высадилась вдова его отца и, одновременно, вдова его старшего брата, ныне графиня Фландрская Эдит, дочь короля Карла Лысого. Она предполагала добираться до Солсбери и требовала себе достойного сопровождения. Этельред раздраженно топнул ногой.

— Что ей здесь нужно? — сердито спросил он. — Что она об этом говорила?

— Вдовствующая королева…

— Какая она королева?! Хватит. Всего лишь графиня Эдит.

— Ее светлость прибыла в Британию, дабы получить причитающееся ей содержание, завещанное мужьями.

— Позорище какое, — пробормотал король.

К мачехе Этельред испытывал раздражающую нелюбовь.

Здесь не было никакой тайны, он вынес эти чувства еще из детства, когда взрослеющий мальчик испытал вполне понятную ненависть сперва к женщине, занявшей место его покойной матери, а потом к той же женщине, променявшей достойное вдовство на возможность лечь в постель к старшему сыну своего покойного мужа. Он не задумывался тогда, кто же именно был виноват в столь вопиющем нарушении традиций, Эдит, дочь короля Карла, жена Этельвольфа, или Этельбальд, сын Этельвольфа. Вероятнее всего второе, потому что юная Эдит, которая овдовела, будучи четырнадцати лет от роду, просто не решилась бы настолько откровенно повести себя. Выходить замуж, не выдержав срок траура, было верхом неприличия.

Поговаривали, будто Этельбальд взял ее в жены силой, или запугал до смерти. Дочь короля казаласьему ключом к надежному союзу с ее отцом, могущественным королем Карлом. К тому же, юная вдовушка в обход всех британских традиций по воле Этельвольфа была коронована (обычно жен короли в Британии не короновали). Старший сын покойного короля не пользовался поддержкой знати и надеялся браком с Эдит сделать свое право на престол непререкаемым, заступить дорогу брату, которого Этельвольф еще при жизни назначил своим наследником.

Но правил он только четыре года. Едва начавшая расцветать Эдит снова овдовела, и на этот раз никто из британцев не рвался брать ее замуж насильно. Она надела вдовий наряд — длинные белые одежды — и уехала в Руан, в Нейстрию, где правил ее отец, Карл. Там она и жила, пока батюшка не выдал ее замуж за Бодуэна Железнорукого, графа Фландрии. Несмотря на богатство своего мужа, она имела право на щедрое вдовье содержание и аккуратно его получала. Как вдова двух уэссекских королей, сама носившая титул королевы Кента, Уэссекса и Сассекса, она имела право на достойную жизнь, и наследники покойных королей были обязаны обеспечивать ее с лихвой. Но порой, когда выплаты почему-то задерживались, а молодой женщине хотелось попутешествовать, не считала за труд самой явиться в Британию.

И ей выплачивали это содержание без отказа. Того требовала честь королевского дома. Но Этельреду, разумеется, приходилась не по нраву необходимость отдавать из казны такие большие суммы в золоте женщине, которую он терпеть не мог. Женщине, которая к тому же нисколько не нуждается в деньгах. Поневоле он представлял себе, сколько воинов можно снарядить на эти деньги. К тому же, король уэссекский отсылал Эдит огромное количество припасов в счет выплат. На эти припасы могла привольно существовать не только бывшая королева, но и вся ее немалая свита, и охрана.

— Отправляйся обратно и передай бывшей королеве, что у меня нет возможности дать ей сопровождение. Пусть добирается до Солсбери в сопровождении своих людей. Что-нибудь еще? — гонец замялся — Ну говори, по глазам вижу, что есть еще что-то.

— Да, король, — неуверенно проговорил гонец. — Я прибыл сюда из Солсбери — госпожа Эдит, дочь Карла, прислала своего гонца с просьбой именно туда. Гонец был очень уставший, и потому доставить просьбу госпожи Эдит поручили мне…

— Ближе к делу.

— Ваша супруга, госпожа Вульфтрит…

— Что еще она затеяла? — поморщился Этель-ред.

— Госпожа Вульфтрит велела не сообщать об этом вам. Но…

— Ты служишь мне, гонец. К делу.

— Королева отправила в Валлию гонца с письмом. Она хочет предложить королю Дифедскому…

— Родри?

— Да, король, именно ему. Она хочет предложить ему связать браком одного из его сыновей и твою дочь, Эльгиву.

— Хочет предложить или уже предложила?

— Я не знаю, король.

Этельред скрипнул зубами, жестом отпустил гонца (тот с облегчением кинулся к костру, где раздавали кашу с салом) и покосился на брата, который стоял рядом. Эльфред в ответ недоуменно поднял бровь.

— Да Эльгива же совсем малышка, куда ее замуж выдавать…

— Не о том думаешь. Брак можно заключить позже, а сейчас — лишь договориться. Попытки Вульфтрит выдать дочку замуж за кого-то-там говорят о том, что она за моей спиной… — король Уэссекса пошевелил пальцами, будто пытался поймать пропавшие слова.

— Пытается заключить некий договор, — продолжил Эльфред. — Допустим. Но зачем ей это может быть нужно?

— Именно это и стоило бы выяснить. Я категорически не желаю заключать союзы с Родри. Он сожрет мое королевство и не заметит. Только о том и думает… Постой-ка, ты же грамотный. Поможешь мне написать письмецо моей супруге?

— Э-э… Я, конечно, умею читать, но писать… — принц замялся. Потом оживился. — О, у нас в войске есть монах. Тот самый, Ассер.

— Который все время увивается вокруг тебя?

— Ну, увивается… Скажешь тоже.

— Зови его. Я и сам видел, он бойко перышком скрипит. Продиктую ему письмо. Ну, женушка, берегись!