"Пунктир воспоминаний" - читать интересную книгу автора (Казанцев Александр)

11. МОДЕЛЬ ГРЯДУЩЕГО

В начале семидесятых годов в Центральном Доме литераторов в Москве мне привелось проводить встречу московских писателей с великим физиком нашего времени Нильсом Бором, приехавшим в Москву вместе с супругой.

Леонид Соболев, вспоминая об этой встрече, писал, что А.П.Казанцев спросил Нильса Бора, может ли взрыв сверхмощного ядерного устройства вызвать спонтанную реакцию синтеза водорода в гелий в океанах планеты, то есть их взрыв? Вопрос был задан неспроста. Ведь многие астрономы считают, что пояс астероидов между орбитами Марса и Юпитера — это осколки когда-то существовавшей планеты Фаэтон размерами с нашу Землю. Но что вызвало разрушение планеты, если ее осколки не разлетелись, а остались на прежней орбите? Лишь при взрыве океанов планета могла треснуть, развалиться на куски, которые потом в течение тысячелетий дробились на более мелкие, порождая рои метеоритов. Нильс Бор ответил:

— Я не исключаю возможности такого взрыва. Но если бы это и было не так, все равно ядерное оружие надо запретить.

Он понял сразу все, и даже то, что Фаэтон мог быть населен разумной расой, погубившей свою планету в братоубийственной ядерной войне.

Ответ Нильса Бора оказался тем толчком, который побудил меня написать трилогию «Фаэты», где высказана (отнюдь не доказанная пока) гипотеза о том, что человечество может происходить от космических переселенцев, в силу обстоятельств не вернувшихся на родную планету (погибший Фаэтон!).

По словам известного писателя Вадима Сафонова, автор романа «Фаэты» с исступлением проповедника не только дает выход экзотическим гипотезам, но и борется за мир своим предостережением человечеству против «безумия разума» на нашей планете, которая может разделить судьбу Фаэтона.

Встречи с такими учеными, как Нильс Бор и Лео Сциллард, помогли насытить произведения волнующими идеями. Сциллард, как известно, подготовил совместно с Эйнштейном письмо президенту США Рузвельту о необходимости разработки атомной бомбы, а потом другое письмо (которое прочитал уже Трумэн), с требованием отказаться от атомного оружия. После же взрыва по приказу Трумэна атомных бомб в незащищенных японских городах Хиросиме и Нагасаки выдающийся атомщик Сциллард порвал с областью науки, в которой сделал так много, и обратился к науке о жизни — биофизике. Он стал прототипом одного из героев романа «Льды возвращаются».

Но особенно плодотворными для меня как фантаста и автора книг «Завещание Нильса Бора», «Подводное солнце» и «Сильнее времени» оказались возникшие дружеские отношения и встречи с замечательным физиком нашего времени Ильей Львовичем Герловиным. Имя его — создателя теории фундаментального поля — будет когда-нибудь произноситься наряду с именами творцов теории относительности. Герловин не отказался от теории относительности, она вошла органически в его более общую теорию фундаментального поля. В свое время Пуанкаре, Лоренц, Эйнштейн и др. ньютоновскую механику и максвелловскую электродинамику сделали частными случаями теории относительности. Я глубоко признателен и И.Л.Герловину, и его соратнику профессору М.М.Протодьяконову, которые полетом своей фантазии ученых окрыляли писательскую мечту, ибо, как сказал В. И. Ленин, фантазия присуща не только поэтам, без нее нельзя было изобрести дифференциального и интегрального исчисления.

Однако не только И.Л.Герловин, М.М.Протодьяконов и заокеанские гости стимулировали замыслы моих новых романов. Незабываемое впечатление произвел на меня крупнейший ученый, почитаемый всем миром, в ту пору стоявший во главе советской науки, впоследствии дважды Герой Социалистического Труда академик Александр Николаевич Несмеянов.

По поручению правления Центрального Дома литераторов я в сопровождении ныне заслуженного работника культуры РСФСР Р.Я.Головиной отправился к президенту Академии наук СССР с просьбой встретиться с московскими писателями.

Я бывал уже в этом небольшом кабинете, который во время войны занимал вице-президент Академии наук СССР академик Абрам Федорович Иоффе. Нас встретил обаятельнейший человек с необычайно красивым лицом, высокий, статный, Александр Николаевич Несмеянов. Он охотно согласился поделиться с писателями своими мыслями и научными замыслами Отчетливо помню эту встречу. Тогда, в самом начале шестидесятых годов, я завороженно слушал стратега науки. Он говорил о «проклятых вопросах современности»: перенаселении, нехватке пищевых продуктов, энергетическом голоде (что ныне повергает западных ученых в уныние и беспросветную тоску!). Он же рассматривал проблемы, разрешимые в самом непродолжительном времени. Вооруженный высшей поэзией науки, поэзией цифр, он показывал, как можно в наше время добыть не хватающее населению Земли количество белка. В древности наши предки сначала охотой, потом занимаясь скотоводством и земледелием, обеспечивали себя белком. Но коэффициент полезного действия их «живых машин»

— животных, растений — не превышал 10 процентов. Это невыгодно. Между тем есть полная возможность получать полноценный белок на микробиологическом уровне (КПД 90 процентов) и делать из него искусственно все привычные виды пищи, придавая им нужный вкус и аромат. Говоря о перспективах и трудностях, в частности о консерватизме мышления, Несмеянов указывал, что 80 лет назад человечество носило только «натуральную» одежду, а теперь на 80 процентов одето в одежду из искусственных материалов, без которых уже нельзя обойтись. Так же будет и с пищей. Но когда?!

Меня больше всего поразило, что для уничтожения голода на Земле нет нужды изобретать что-нибудь невероятное. Все уже найдено. Одноклеточные грибки — дрожжи кандида — по составу своему и набору аминокислот не отличаются от материнского молока. Вырастают эти грибки на тяжелых отходах нефти и увеличиваются за сутки в весе в тысячу раз! Чтобы накормить все человечество, понадобится израсходовать в год смехотворно малое количество нефти — пятьдесят тысяч тонн, приготовляя из полученного белка все виды пищи. В академическом институте, которым руководил академик А.Н.Несмеянов, я имел возможность убедиться, что искусственная картошка ни по виду, ни по вкусу не отличается от обычной, но обладает питательностью мяса, что жареный искусственный бифштекс совсем такой же, как сделанный из свежей вырезки. Кстати, к такому же убеждению пришли не только скептически настроенные члены моей семьи, но и официальные дегустаторы, которые, ничего не подозревая, поставили при испытаниях искусственные продукты выше натуральных.

Вот она, «модель грядущего»! О ней и написал я через несколько лет новый роман «Купол Надежды», посвященный академику Несмеянову. К сожалению, вышел он уже с посвящением памяти замечательного ученого и стратега науки.

Перелистывая «Пунктир воспоминаний», я подумал: не слишком ли благополучным представляет он мою жизнь? Отводя упреки, замечу, что пунктир есть пунктир, он состоит из черточек и промежутков между ними. Все просчеты, ошибки, горькие разочарования и невосполнимые потери приходятся на эти «промежутки». А было их, пожалуй, куда больше, чем удач. Достаточно сказать, что из четырнадцати вариантов «Пылающего острова» читателям выдан лишь последний, да и тот коренным образом переработан, а все предыдущие скрыты в промежутках между черточками пунктира.

Кстати, черту принято подводить и итоговую. В какой-то мере ею было подписное издание собрания моих сочинений (в трех томах), выпущенное издательством «Молодая гвардия» в 1977-1978 годах. И вот тут мне привелось столкнуться едва ли не с наиболее приятной черточкой пунктира!..

На Кузнецкий мост к магазину подписных изданий меня не пропустил милиционер, проезд был закрыт: толпа людей теснилась у магазина и толстой очередью тянулась за угол к Большому театру. Я не удержался и спросил милиционера:

— А что здесь такое?

— Подписка на Казанцева.

Я возгордился, но тотчас был низвергнут репликой прохожего.

— А! Фантастика! — презрительно сказал тот, махнув рукой. — Делать им нечего!..

Но все-таки народ толпился С трудом пробрался я в Лавку писателей на Кузнецком мосту, где получил несколько абонементов на свое издание. Вернулся к осаждаемому читателями магазину. Там объявили, что подписка закончена. Возмущенные крики, унылые лица. И тут по-мальчишески захотелось сыграть в Гарун аль Рашида (из «Тысячи и одной ночи»). Я выбрал наиболее расстроенного, нет, расстроенную читательницу и спросил, давно ли она здесь. И услышал: «Простояла всю ночь». Тогда я открыл свое инкогнито и, вынув из кармана абонемент, подарил ей, попросив приехать за первым томом ко мне (его нужно было получить на складе). Меня окружили любители книг, требуя абонементов, а у меня их не было!..

В назначенный день, когда склад открылся, меня одолели телефонные звонки читателей, хотя я дал номер лишь своей «избраннице». Очень трудно отказывать! Наконец позвонила она, назвав себя обладательницей абонемента No 1 (случайно я дал ей такой!). Я пригласил ее приехать за книгой. И она приехала… с мужем, ради которого и выстаивала в очереди. Напрасно я подозревал ее в следовании моде на подписные издания. Оказывается, ее муж, работая в каком-то НИИ, по указанию начальника отдела обязан был читать научную фантастику, проникаясь новыми идеями. Ларчик просто открывался! Я тепло попрощался с супругами, обладателями абонемента No 1. Но главное для меня было в указании начальника отдела НИИ. Это поднимало научную фантастику, которая мне так дорога.

Итог, казалось бы, подведен, но сумма растет. Я отнюдь не прекратил своей литературной деятельности, замыслы теснятся роем. Пусть продолжится мой пунктир воспоминаний и после того, как часы покажут 75 лет! Они ведь с автоматическим подзаводом!

Почти сорок из них прошел я по писательскому пути рука об руку со своей женой Татьяной Михайловной, большим другом моих старших детей. Мы разделили с ней неиссякающую боль утраты: в 1955 году наш старший сын Андрюша, которому посвящен роман «Полярная мечта», погиб в шестилетнем возрасте от полиомиелита. В утешение нам два года спустя родился Никита, которого поначалу даже нельзя было отличить от старшего брата. Татьяна Михайловна во время войны начиняла «волшебные чайники» для партизан полупроводниками Иоффе, потом стала учительницей в школе.

Идя рядом на протяжении почти всей моей писательской жизни, она старалась своей требовательностью развить во мне критическое отношение к тому, что я делаю, резко отличаясь тем от большинства щедрых на похвалу спутниц нашего брата литератора. Смеясь, она напоминала, что только «воробьиха всегда своего воробья хвалит».

Словом, похвалами ни близких мне людей, ни суровых критиков я не избалован, хотя жаловаться на непризнание не могу.

Посвящая свои романы международной теме, я имел возможность посмотреть мир: объездил не только Советский Союз между морями и океанами, но и четырнадцать раз бывал за рубежом, увидев свыше двадцати стран и как турист, и как вице-президент постоянной комиссии ФИДЕ, и как инженер, и как уполномоченный правительства.

Наблюдая жизнь у нас и за рубежом, я стремился отразить в книгах тенденции развития науки, техники, общества.

Насколько это удалось, судить не мне. Я лишь перелистываю «Пунктир воспоминаний», сознавая его неполноту и прерывистость.

Вглядываясь в черточки и промежутки между ними, задаю себе вопрос: согласен ли вновь пройти весь путь под «ребяческим девизом юности», свернуть в фантастическую литературу, сделав ее содержанием жизни? И отвечу себе: готов, готов снова шагать прежней извилистой дорогой по спускам и подъемам, снова стремиться к цели, суть которой могу выразить лишь в стихах.

Москва-Переделкино 1979-1980 гг.