"Детство в Соломбале" - читать интересную книгу автора (Коковин Евгений Степанович)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Изо всех сил старался я скрыть свое любопытство. Утром, направляясь на работу, я внимательно рассмат­ривал тумбы у деревянных тротуаров, словно в тумбах скрывалась какая-то загадка. Дважды даже заходил в ворота чужих домов, вслух считал свои шаги. Я делал вид, что занят чем-то особенно важным и интересным. Пусть Костя думает, что мне ровным счетом наплевать на его тайны.

А на самом деле мне хотелось лишь привлечь вни­мание приятеля. Если он спросит, чем я занят, я тотчас потребую рассказать все без утайки.

Словом, мысль о матросе не выходила из моей го­ловы.

А Костя шагал рядом и как ни в чем не бывало на­певал песенку о кочегаре, который не в силах был вах­ту стоять.

В конце концов мы рассорились. Собственно, это бы­ла не настоящая ссора, какая обычно бывает у ребят. Мы не показывали друг другу кулаков, не устрашали угрозами. Я лишь сказал, что не буду у Кости помощ­ником и сам придумаю кое-что более интересное, чем побег. Но Костя упорно молчал.

В этот день нас разъединили. Меня послали на паро­вую шаланду. Костя остался на «Святом Михаиле».

Шаланда имела странный вид. Единственная мачта находилась на самом носу, а труба высотой с мачту – на корме. На середине у шаланды палубы не было, и подвесной горбатый мостик был перекинут с бака на корму. Все здесь было какое-то смешное и несуразное. Даже капитана на шаланде называли багермейстером.

На паровой шаланде перевозили землю и песок, вы­черпанные на углубляемых местах реки.

Я не был в восторге, очутившись на этом грязевозе. И как это хочется команде плавать на таком судне! Ме­ня встретил старик-механик, очень добрый на вид, с большими седыми усами. На шаланде все его называли Николаем Ивановичем. Механик вытер паклей руки и протянул их мне.

– Уже трудишься, – сказал он. – Ладно. А чей будешь?

– Красов.

– Андрея Максимовича внук, стало быть. Давно не видел старика… Все рыбачит?

– Рыбачит.

– А батько где? Что-то не помню его. Он в верхней или в нижней?

Старый механик разговаривал со мной, как со взрос­лым, и это мне нравилось. Он спрашивал, в какой коман­де отец – в верхней или в нижней, то есть матрос или кочегар.

– В верхней был.

– Значит, рогаль! – засмеялся механик. – Один дух стоит рогалей двух, а под осень – восемь. Слыхал?

С давних пор матросов называют рогалями, а коче­гаров и угольщиков – духами. Летом, когда на море штиль, матросы на палубе отдыхают. Зато внизу, у котлов, мучаются кочегары. Нет ветра – нет тяги, плохо держится пар. Но осенью, когда на море шторм и волна за волной катятся через палубу, тяжело и опасно рабо­тать матросам. И в это время блаженствуют, как они сами говорят, кочегары. В кочегарке нет сумасшедшей жары, и пар держится хорошо.

Обо всем этом я знал. Шутка механика не обидела меня.

– На каком же плавает отец? – спросил он.

– На «Ольге» плавал и погиб.

– Вот оно как… Знаю это дело, знаю…

Механик замолчал. Он вытащил большие часы-луковицу, посмотрел на небо, словно сверяя время по солн­цу, и сказал:

– Время идет, работать нужно.

– Почему вы плаваете на шаланде? – спросил я.

– А где же еще плавать?

– Ну, на большом пароходе, в море.

– Хватит, наплавался.

Конечно, я не мог удержаться, чтобы не поговорить со старым моряком о том, как интересно плавать в море.

– Мы с твоим дедом поплавали, – перебил меха­ник, – повидали, поработали, и никто нам спасибо не сказал. Обоих нас с моря прогнали. Максимыча – за то, что он калека. Меня – за другое…

– За что?

Механик усмехнулся:

– Будешь много знать – скоро состаришься.

Пока мы стояли на палубе, Николай Иванович рас­сказал о работе землечерпалок.

Грязные шаланды, землечерпалки и рефулеры наво­дили чистоту в гавани портового города. Напористая моряна и весенние разливы наносят по песчинке, по ка­мешку целые острова. Постепенно гавань мелеет, дно поднимается. И давно большие морские транспорты перестали бы входить в порт, если бы не работали земле­черпалки.

– Мы, как дворники, чистим и подметаем фарва­тер, – сказал механик с усмешкой.

Машинное отделение на шаланде было такое же, как и на морских пароходах. Кочегарка тоже отделялась железной стенкой – водонепроницаемой переборкой. Металлические поручни, надраенные шкуркой – наж­дачной бумагой, сверкали отражением света.

В котле я работал старательно: мне хотелось заслу­жить похвалу старого механика. Вдруг они встретятся с дедушкой. «Дельный, – скажет Николай Иванович, – у тебя внук, старина».

Но механик даже не зашел в кочегарку, не полез в котел. Он позвал меня задолго до окончания работы:

– Беги домой, на сегодня хватит. Кланяйся Максимычу, скажи, что зайду как-нибудь, навещу старика.

Обрадованный, я убежал с шаланды. Котлы надо­ели. Когда я работал, согнувшись между дымогарными трубками, я страшно уставал и всегда думал о нашей тихой улице. Там дул свежий ветерок и было так хоро­шо играть!

Первым делом нужно забежать на «Михаила», к Косте. Хотя мы и поссорились утром, но обиды у меня уже не было. В самом деле, на Костю невозможно долго сердиться. Без него скучно. Я привык к нему.

Взбежав по трапу на палубу «Михаила», я заглянул в вентиляторную трубу и громко позвал:

– Костя!

Теплая струя воздуха из кочегарки щекотала лицо. Мой голос оглушительно прогудел в листах железа. Но никто из кочегарки не ответил.

– Костя, я пошел домой!

Труба снова гулким ревом повторила окончания мо­их слов.

Внезапно тяжелая рука схватила меня сзади за плечо:

– Чего надо?

Я обернулся и увидел над собой худое лицо кочегара, серое от угольной пыли и потное.

– Костю, котлочиста, зову.

– Нету здесь Кости, – нахмурившись, ответил коче­гар. – Он что, братишка тебе будет?

– Нет, мы с одной улицы. Товарищ мой.

Кочегар опять нахмурился и отвернулся:

– С ним тут нехорошая штука вышла. Ну вот, так дома твой Костя.

– Дома? Какая штука вышла?

– Ошпарился он, домой его увезли. Не выжить, наверно, парню.

Сломя голову помчался я к Косте. Неужели он уже умер? Не может быть этого! Мигом добежал я до до­мика, где жили Чижовы. Мне встретился Гриша Осокин. Он куда-то бегал, запыхался и не мог говорить.

– Костя… Костя… весь… весь… ошпарился.

Значит, правда.

Я тихонько пошел к Чижовым.

Костя лежал на кровати бледный, с закрытыми гла­зами. У кровати сидела мать и плакала.

У Кости были ошпарены руки и ноги.

На «Святом Михаиле» два котла. Один котел чи­стил Костя, другой был под парами. Кочегар велел котлочисту заползти под площадку и перекрыть клапан. Костя отвернул штурвальчик вентиля, и в этот момент сорвало резьбу. Со страшной силой и шумом вырвался пар и опрокинул котлочиста.

Я ушел от Чижовых с тревогой за своего друга.

Вечером на следующий день, когда я пришел с ра­боты, к нам прибежала мать Кости:

– Димушка, тебя Костя зовет. Ему сегодня легче.

Когда мы вошли в комнату Чижовых, Костя лежал с открытыми глазами. Он слабо улыбнулся мне. Обе ру­ки у него были забинтованы.

– Димка, – прошептал Костя, когда мать вышла из комнаты, – дай честное слово, что не скажешь…

Я не понял, о чем говорит Костя.

– Нужно одно дело сделать. Я тебе скажу. Дай честное слово, что никому… ни одному человеку…

– Честное слово, Костя! Никому!

Костя приподнял голову с подушки и стал говорить еще тише:

– В Соломбале есть один человек, дядя Антон. Он большевик. Только об этом никто не знает. И ты мол­чи. Понимаешь?

Я кивнул головой.

– У меня письмо от него есть. Нужно в город сне­сти. Снесешь? – И Костя рассказал мне, куда нужно отнести письмо.

– Ясное дело, снесу,

Костя глазами показал на подушку:

– Вот тут возьми.

Я вытащил из-под подушки конверт.

– Спрячь подальше! – шепнул Костя.

– А чего этот… дядя Антон… делает? – спросил я.

– Он матрос из флотского полуэкипажа. Батькин товарищ. Он делает известно чего: работает против белогадов. Только об этом ни гу-гу. Понял?

Однако еще не все было мне понятно. Но другие мысли уже захватили меня, когда я шел от Кости домой.

Мой друг, который вместе со мной чистил котлы и который играл с ребятами в казаки-разбойники, мой приятель Костя помогал большевикам, был у них вроде как почтальон. Ведь за это его могли отправить на Мудьюг или даже убить. Но он ничего не боялся. Сме­лый парень!

– Костя… Костя… – повторял я, нащупывая в кар­мане конверт. – Вот ты какой!