"Мальчик" - читать интересную книгу автора (Гор Геннадий)12 Я долго переживал и волновался. Дней пять или шесть. А потом перестал переживать и больше ужо не волновался. И как только перестал волноваться, в моей голове появилось множество вопросов, которые следовало бы задать мальчику, то есть Громову. Но Громов был уже далеко, в Академическом городке под Новосибирском. А в их квартиру въехала какая-то чужая семья. Я видел, как подъехала трехтонка с вещами. Но то были обыкновенные вещи, столы, кровати, стулья, диваны. И конечно, среди этих вещей но могло быть деревянного божка с поджатыми ножками и нумерованных черепов. Я смотрел, как носили эти вещи, и сердце мое сжималось от тоски. И я думал: вот была в доме напротив необыкновенная квартира, и в ней жил Громов, а сейчас туда въехала незнакомая семья, и это уже необратимый процесс, как любит говорить наш учитель физики Дмитрий Спиридонович. Вообще настроение у меня было плохое в эти дни, и ребята это заметили сразу. – Что нос-то повесил? – спросили меня. – Громов уехал, – сказал я. – Ну и что? Подумаешь! Вместо него другой уже сидит ученик. Новый. Он тоже, кажется, много знает. Приехал из Горького. Говорит на трех языках. И действительно, на том месте у окна сидел новичок, издали он даже был чем-то похож на Громова. Такое же задумчивое выражение лица. И волосы жесткие, прямые, ежиком. И как Громов, он то и дело смотрел в окно. Потом сделал кому-то гримасу и показал язык. И я подумал, что он это, наверное, старухе в доме напротив, которая ела яблоки или щелкала утюгом орехи. Громов этого себе никогда не позволял. Он ко всем относился с уважением, и к этой старухе тоже. Да, неважное было у меня настроение. А тут еще стали тревожить меня вопросы, которые я не успел задать Громову. Уроки тянулись долго. А когда я возвращался домой, я увидел рядом с собой того, новенького, который сидел на месте Громова. – Ты далеко живешь? – спросил он меня. Я назвал улицу и номер дома. Он удивился. – Значит, ты живешь напротив, – сказал он. И я догадался, что это он поселился в квартире Громова. Это их вещи привезла трехтонка. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, как к нему отношусь: хорошо или плохо? Два голоса спорили во мне. Один голос говорил: он же не виноват, что сел на место Громова у окна и поселился в его квартире. И Громов все равно уехал бы в Академический городок под Новосибирском, раз его отца выбрали в члены-корреспонденты. А другой голос возражал: разумеется, он не виноват. Но все равно что-то в нем есть. И наверное, задается. И я решил задать ему, этому новичку, вопрос, один из тех, которые хотел задать Громову. – Почему, – спросил я его, – существует мир? – Потому, что существует, – ответил он. – А что было бы, – спросил я, – если бы мира не было? – Не было бы и нас, – ответил он. – Ну, это не ответ, – сказал я. – А почему ты об этом спрашиваешь? – спросил он. – Потому, что хочу знать. – Мало ли что ты хочешь! – А почему я должен хотеть мало? Я хочу много. – Но ты задаешь глупые вопросы. – Вовсе они не глупые. Ты ничего не понимаешь. – Глупые. А главное, неконкретные. Разве можно спрашивать о том, почему существует мир? – Можно. – Нет, нельзя. – Громов так бы не сказал. – Громов? Этот тот, что жил в нашей квартире? – Не он в вашей, а вы живете в его квартире. – Мы въехали по ордеру. А он выбыл. – Не выбыл, а уехал в Новосибирск. – Ну, уехал. Это все равно. А ты в пинг-понг играешь? – Играю. – Так заходи. После обеда заходи. У нас есть. Сыграем. – Может, и приду, – сказал я. – А как тебя зовут? – Игорь, – ответил он важно. – Игорь Динаев. Два голоса спорили во мне: идти или не идти? И все-таки я пошел. Больше из любопытства. В столовой вместо божка с поджатыми ножками уже висела картина. Квартиру я не узнал. Везде мебель, вся новенькая, как в мебельном магазине. А ведь когда Громовы там жили, квартира походила чем-то на отсек космического корабля. Вещей почти не было. А сейчас от мебели и от картины, на которой была изображена купальщица, трогающая воду в реке длинной ногой, мне как-то стало не по себе. И даже в пинг-понг расхотелось играть. Почему-то захотелось пить. Но я вспомнил про пустыни и как там люди мужественно превозмогают жажду. И я тоже превозмог. – Что ты молчишь? – спросил Игорь. – Думаю, – ответил я. – А о чем ты думаешь? – Мало ли о чем я могу думать! – Ну, а все-таки? – спросил он. – Я думаю о пустыне Гоби. – А ты там бывал? – Нет, не бывал. – А почему же ты тогда о ней думаешь? – Я всегда думаю о тех местах, где не бывал. – Значит, ты псих. У вас все в классе какие-то не такие. Я сразу заметил. А кто тот парень, про которого у вас все так много говорят? – Громов. – А что в нем особенного? Почему про него так много говорят? Я взглянул на картину, на которой была изображена купальщица, и на новую мебель. Потом сказал: – У них не было столько мебели. – У кого? – У Громовых. – Что ты хочешь этим сказать? – Ничего. Я нарочно заговорил о другом. Не хотелось мне говорить с ним о Громове да еще в этой самой квартире. Потом я встал. – Ну, пока. Уроки учить надо. Сегодня много задано. А задано было совсем немного. Что еще осталось мне сказать? Почти ничего. Без Громова в классе все стало очень обыкновенным. Все к этому скоро привыкли. И постепенно стали забывать о Громове. И даже я редко о нем думал. Слишком задавать стали много. Свободного времени совсем мало оставалось. Но я все-таки старался пополнять свои знания. Читал разные книжки, в том числе ту, которая называется . И голос (один из двух спорящих во мне голосов) говорил, что всего знать нельзя. А второй возражал, напоминая о Громове, и утверждал, что можно. Из Академического городка под Новосибирском но было никаких известий. Я уже стал думать, что Громов просто шутил, когда сказал мне перед отъездом, что он и есть тот самый мальчик. Но вот что случилось в субботу после занятий. Я ехал в трамвае с матерью. Ехали мы на Черную Речку к знакомым поздравить их с новосельем. И у матери на коленях в белом футляре лежал огромный торт, купленный в кондитерской . Вес было как обычно бывает в трамвае. Одни люди стояли, держась за ремни, другие сидели. И один из них читал газету. Я заглянул ему через плечо и посмотрел на третью полосу, и буквы стали прыгать, словно я глядел на них через отцовские очки. Но я успел прочесть: Слова прыгали. И мне стало холодно, и сразу же жарко, и снова холодно. – Что с тобой? – спросила мать. Я не успел ответить и бросился бежать за гражданином, который встал с места и быстро пошел к дверям. – Газету! – кричал я на весь трамвай. – Дайте, пожалуйста, газету! |
|
|