"Смягчающие обстоятельства" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил)

Глава двенадцатая МАРИЯ

Когда организовывался Научно-исследовательский институт проблем передачи информации, Элефантова пригласили туда, и он охотно согласился: заниматься разработками, не вполне совпадающими с планами НИИ средств автоматики и связи, становилось все труднее, тем более что Кабаргин ставил палки в колеса при каждом удобном случае.

К этому времени его первое детище, бесконтактный энцефалограф, демонстрировался на ВДНХ, где удостоился серебряной медали за оригинальность конструкторского решения сложной технической проблемы. Элефантов получил авторское свидетельство на изобретение и 800 рублей премии.

Минздрав заинтересовался новым прибором, разрабатывалась документация для запуска его в серию, и товарищи шутили, что сумм вознаграждения Элефантову хватит до конца жизни. Завистники и недоброжелатели кисло добавляли, что иногда этих денег приходится ждать всю жизнь.

— Ничего, — отвечал Элефантов. — Главное — вовремя посеять, а всходы появятся раньше или позже. К тому же — не в деньгах счастье!

Он действительно так считал, хотя и говорил с оттенком иронии: на новом месте оклад вопреки обещаниям увеличился только на десять рублей. Но Элефантов был доволен — работа приносила удовлетворение и видимые результаты: одна за другой выходили публикации, его имя стало довольно известным в кругах специалистов.

И он продолжал сеять. Теория экстрасенсорной передачи информации, которую он рассчитывал создать, должна была стать делом всей жизни, а пока следовало собрать эмпирический материал — результаты опытов, экспериментов, наблюдений.

Директор НИИ ППИ профессор Быстров разрешил Элефантову заниматься экспериментированием вне плана, но заверил, что добьется для него отдела специально по этой тематике. Прошло два с половиной года, отдел так и не был создан, положение Элефантова оставалось неопределенным.

Личная жизнь текла размеренно и спокойно, летом они всей семьей ездили на море, по воскресеньям уходили в кино, зоопарк, иногда выбирались за город. Привычный, устоявшийся уклад.

Про Нежинскую Элефантов почти не вспоминал. Но однажды, случайно узнав от кого-то, что Марии предстоит удалять хронический аппендицит, заволновался, поехал к ней, долго разговаривал и, стараясь как-то поддержать, ободрить и успокоить, подбирал самые убедительные, неизбитые слова. Беспокоился он и в день операции, и в последующие дни, часто звонил, справляясь о ходе выздоровления. Неожиданно для самого себя он обнаружил, что Мария дорога ему, а проанализировав свои чувства, понял: в этой женщине есть какая-то изюминка, которая влекла его раньше и не меньше влечет теперь.

Через полгода, встретившись с Нежинской на улице, Элефантов услышал, что в НИИСАиС закончилась хоздоговорная тема, предстоит большое сокращение штатов и она подыскивает новое место. В их лаборатории как раз открылась вакансия, так они снова стали работать вместе.

Мария заметно изменилась за прошедшие годы. У нее появилось много модных дорогих вещей, со вкусом подобранных и максимально подчеркивающих достоинства фигуры. Шатенка, она перекрасилась в брюнетку, небрежно собранную на затылке косичку сменила продуманная стрижка, которая очень ей шла. Она стала больше следить за собой, чаще смотрелась в зеркальце, тщательно поддерживая незаметные штрихи умело используемой косметики.

Из серенькой неприметной девчонки с чарующими глазами она превратилась в броскую, яркую, красивую женщину. Соответственно изменилось и поведение. Окружающие мужчины наперебой предлагали свои услуги, и Мария охотно позволяла подавать ей пальто, мыть чайную посуду, выполнять мелкие поручения. Она привыкла ограничиваться указаниями, и теперь казалось совершенно невероятным, что когда-то она сама карабкалась на подоконник и закрывала фрамугу.

Особое усердие в оказании Нежинской всевозможных услуг проявлял Валя Спиридонов — холостяк, среднего роста, с большой плешью и несколько одутловатым лицом. Работал он недавно и с первого взгляда Марии не понравился.

— Неопрятный субъект, — поморщилась она. — Даже запах от него неприятный…

Спиридонов оказался покладистым малым, добросовестно выполнял задания, прекрасно чертил. Но цвет лица, глаз и перегарный дух по утрам красноречиво свидетельствовали, что он тихо спивается. Парень он был неглупый и специалист хороший, его жалели, Элефантов предлагал даже определить к знакомому наркологу на лечение, но Спиридонов отделывался шуточками и дурацкими придуманными алкоголиками присказками типа «кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет».

— Я могу бросить в любой момент, — объяснял он. — Но не хочу. Зачем?

Это маленькая радость, скрашивающая неустроенный быт.

Жил он один в коммунальной квартире, почти всю зарплату пропивал и, чтобы сводить концы с концами, брался ремонтировать приемники, магнитофоны, чертил студентам курсовые и дипломные проекты.

Как и все пьяницы, Спиридонов считал, что выпивка ничем ему не мешает и ее вполне можно совмещать с профессиональным совершенствованием.

Действительно, он еще продолжал следить за литературой, мог принять участие в теоретической дискуссии, бегло читал незнакомые стихи. Но Элефантов видел — он опирается на старую базу, вновь получаемые знания, как взбадривающие инъекции, поддерживают приемлемый уровень, однако качественного роста не дают — верный признак того, что скоро начнется медленный, но неотвратимый путь вниз. Это было особенно наглядно, когда у Спиридонова начинали дрожать руки и он не мог становиться к кульману. Справедливости ради надо отметить, что такое случалось нечасто.

Знакомые Спиридонова делились на две контрастные группы: те, с кем он учился или работал, и те, с которыми проводил досуг. Последняя категория включала преимущественно темных личностей: барыг, фарцовщиков, спекулянтов. Через них он мог доставать «дефицит» — джинсы, батники, гольфы, иностранные сигареты.

Фирменные шмотки оказались тем звеном, в котором неожиданно пересеклись интересы Спиридонова и Нежинской. Несколько раз он помог Марии раздобыть, хотя и с переплатой втридорога, интересующий ее товар, у них появились общие темы для разговоров, общие дела.

По случайному стечению обстоятельств Спиридонова и Нежинскую одновременно командировали на курсы усовершенствования, после возвращения с которых они и вовсе подружились. Валя стал вхож к ней в дом, иногда выпивал с Нежинским, за что Мария устраивала ему выволочки. Спиридонов сносил их стоически, ничуть не обижаясь. Он вообще был бесхарактерным человеком, хотя многими эта черта воспринималась как покладистость и добродушие.

Эле фантов не любил безвольных людей, которые стремятся быть хорошими для всех, а потому ненадежны, вольно или невольно попустительствуют несправедливости, злу и жестокости и чаще всего становятся двурушниками и ренегатами. Когда Спиридонов, откровенничая о своих пьяных похождениях, грязно отзывался о женщинах, а через несколько минут, с приходом Марии, резко менялся и начинал источать елейные комплименты, Элефантов убеждался в правильности своего отношения к нему. И хотя тот общался с далеко не лучшей частью прекрасной половины человеческого рода, это ничего не меняло. Нельзя быть одновременно джентльменом и подонком. Истинное лицо определяется по нижнему уровню шквалы допустимости слов, действий и поступков. Потому подонок может носить маску джентльмена, но не наоборот.

Мария не могла не понимать всего этого, и Элефантова очень удивляла ее дружба со Спирей, как запанибрата называли Валю в институте. Присмотрелась? Принюхалась? Да и он стал больше следить за собой — каждый день брился, чистил обувь, чаще менял рубашки… И все равно, странно… Они стали работать в паре, зачастили на «Прибор», проводя там гораздо больше времени, чем требовалось. Однажды Элефантов, направляясь в библиотеку, увидел: Мария и Валентин, прислонившись к цистерне с квасом, едят пирожки, весело и понимающе глядя друг на друга и оживленно беседуя. В двадцати метрах от дома Спири. Элефантову стало неприятно. А как-то раз, когда они вернулись «с объекта», Элефантов заметил на обычно бледных щеках Марии румянец и обмер: он-то хорошо знал, после чего лицо Нежинской розовеет.

Да нет, чушь, не может быть! Она никогда не опустится до этого! Ну Астахов — понятно, ну кто-нибудь другой, только не Спиря… В конце концов, долгое отсутствие ничего не означает — могли просто-напросто сходить в кино или болтаться по городу, заходить в магазины и случайно оказались возле квартиры Спиридонова… Да и румянец — мало ли от чего он появился…

Неожиданно Мария оставила мужа. На вопрос Элефантова ответила, что не испытывает к нему чувств, а жить с нелюбимым человеком не хочет. Такое объяснение вызвало уважение к мужеству и принципиальности молодой женщины, которая предпочла одиночество с ребенком на руках внешне благополучному браку без любви. Решиться на это, несомненно, могла не каждая.

Нежинский сильно переживал, изо всех сил пытался сохранить семью, но Мария была непреклонна. Через все неприятности процедуры развода она прошла гордо, не показывая окружающим, что творится в душе.

Элефантов восхищался ее самообладанием и искренне жалел, считая, что, несмотря на производимое Марией впечатление независимого, уверенного в себе человека, на самом деле она глубоко несчастна и остро переживает личную трагедию. Он даже ощутил, что испытывает к ней какие-то новые чувства, намекнул Марии на это и дал понять, что если она нуждается в Помощи, то вполне может на него рассчитывать. Однако Мария никак не отреагировала, и самолюбивый Элефантов решил не навязываться.

После развода Спиря стал часто бывать у Марии. Он хорошо изучил ее вкусы, привычки, черты характера, советовал коллегам, что нужно купить ей ко дню рождения или женскому празднику, словом, превратился в этакого официального друга дома. Он давал понять, что знает Нежинскую гораздо лучше других, и как-то удивил Элефантова, обмолвившись, что кроткая и добрая на вид Мария на самом деле резка, эгоистична, часто зла. Его осведомленность касалась самых неожиданных сторон, так, например, он знал, что Мария летом бреет ноги, а зимой этого не делает, что она любит драгоценности, хотя их и не носит, что она рациональна и практична, хотя не производит такого впечатления.

Подобная компетентность в вопросах сугубо личной жизни Нежинской могла свидетельствовать только об одном, но Элефантов по-прежнему считал, что Спиря недостоин Марии и она никогда не снизойдет до него. К тому же мужчина не станет рассказывать о своей любовнице того, что рассказывал Спиря о Марии. Значит, все объясняется очень просто: Валентин часто бывает у Нежинской, привыкнув, она держится с ним запросто, как с подругой, и он невольно проникает в подробности ее быта.

Такое истолкование Спириной осведомленности успокоило Элефантова, но он тут же поймал себя на мысли, что раз неразрешенные вопросы взволновали его, то, значит, Мария ему небезразлична. И действительно, зароненная в душу несколько лет назад искорка не погасла, она тлела все это время и сейчас начинала разгораться…

Его тянуло к Марии все сильнее и сильнее, но влечение это было совсем иным, чем раньше, хотя разобраться, в чем же состоит новизна, Элефантов пока не мог. Он пригласил ее в кино, и она пошла. Но, когда он попытался ее обнять, убрала руку:

— Не надо. Ни к чему.

После сеанса Элефантов попросился в гости, «на чашку кофе». Мария отказала:

— Проводить себя немного я разрешу, но потом пойдешь домой.

Проявлять настойчивость и другие качества «настоящего жокея» Элефантов не стал, тем более что на самом деле не обладал ими, а то новое, что появилось в его отношении к Марии, не позволяло, пересиливая себя, действовать по рецептам Орехова, как он делал три года назад.

Вскоре у Марии настал день рождения, она пригласила сотрудников, и Элефантов первый раз оказался у нее дома. Почему-то он не считал, что Нежинская может быть хорошей хозяйкой, поэтому чистота и уют в квартире, вкусный, красиво сервированный стол его приятно удивили.

Но еще больше удивили новые ощущения: он не сводил глаз с оживленного лица Марии, любовался ее проворными руками, каждым грациозным движением… Вдруг он почувствовал, что больше всего на свете ему сейчас хочется сесть на пол возле ее кресла, обнять тонкие ноги и положить голову на трогательно худенькие колени.

Он предложил длинный, экспромтом придуманный тост об особой женской прелести именинницы, выделяющей ее так же, как тонкий аромат роз отличает их от других цветов, а изыск шампанского — от прочих вин. Он был в ударе и говорил искренне, поэтому тост получился хорошим, и Мария, смеясь воркующим смехом, говорила:

— Спасибо, большое спасибо, я просто таю…

И было видно, что ей действительно приятно. А он, как музыку, слушая ее смех и слова, думал, что был глупым слепцом и не смог в свое время по достоинству оценить эту замечательную женщину и отнестись к ней так, как она заслуживает. И если бы она согласилась начать все сначала, то не была бы разочарована.

Элефантов пригласил Марию танцевать, наговорил кучу комплиментов и, стараясь, чтобы голос звучал естественно и спокойно, как бы между прочим спросил:

— Можно я останусь, помогу помыть посуду? Мария, не переставая улыбаться, отрицательно покачала головой.

«Черт побери, собирался же не навязываться!» — с досадой подумал Элефантов, который не любил просить и болезненно переносил отказы.

Когда наступило время расходиться, Спиридонов вспомнил о каком-то неотложном деле, заспешил, выйдя на улицу, суетливо распрощался и вскочил в такси.

Элефантов тоже остановил машину и, помахав остающимся рукой, подумал: отъезд на виду у всех — лучший способ отвести возможные подозрения, если собираешься вернуться. Не надо даже придумывать срочную встречу, пороть горячку и демонстративно уезжать первым. Это уже переигрывание, дешевый водевиль. Неужели все-таки его подозрения верны? Или опять совпадение?

Но какие дела могут быть у этого пьяницы в одиннадцать часов ночи?

Очень хотелось вернуться, но Мария, к сожалению, его не ждет. Можно оказаться в положении третьего лишнего либо распоясавшегося наглеца — любой вариант унизителен до крайности… Разве что посидеть на скамейке у подъезда, посмотреть, появится ли там Спиря… Все сразу станет ясным… Ну и что? Уйти как оплеванному не менее унизительно… Нет, чушь, чушь! Спирька поехал «добавить» к дружкам такого же пошиба, а Мария вымоет посуду, уберет в квартире и ляжет спать. Одна. Нельзя быть таким мнительным!

Червячок новых ощущений в душе не давал Элефантову покоя. Преодолевая гордость, он еще несколько раз пытался восстановить отношения с Марией, но безуспешно.

«Хватит! — решил он. — Нет так нет? Недоставало еще страдать по юбке на старости лет! Не мальчишка!»

Он зажал в кулак мучающий его огонек, перетерпел боль и подумал, что все кончилось.

Как-то, танцуя на вечеринке у друзей, Галина Элефантова потеряла сережку, а Сергей наступил на нее. Жена огорчилась, и на следующий день он понес смятый кусочек металла в ювелирную мастерскую. Приемщик — маленький, лысый, с моноклем в глазнице, придирчиво, как воробей зерно, осматривал каждую вещь, и очередь продвигалась медленно. Элефантов глазел по сторонам и вдруг заметил у окошка знакомую фигуру. Астахов получал изящный, тонкой работы золотой браслет. «Наверное, у жены день рождения, вот Петр Васильевич и расстарался с подарком. Сразу видно — хороший семьянин!» Последняя мысль была насквозь пропитана сарказмом.

А через несколько дней Элефантов увидел знакомый браслет на узком запястье Нежинской.

Его как током ударило! За прошедшие несколько лег Астахов ни разу не подходил к Марии, не звонил, и он думал, что между ними все кончено.

Оказывается — нет… Память тут же услужливо преподнесла полузабытый факт: год назад Нежинская попросила его дать какие-нибудь материалы для дипломных проектов двум заочникам института связи. Элефантов не любил подобных вещей, считая, что каждый должен добиваться поставленных целей своим трудом, но желание Марии было для него законом, он только вскользь поинтересовался, откуда она знает своих протеже, и Нежинская ответила как-то невразумительно. Теперь все стало ясно: парни работали на «Приборе», в непосредственном подчинении Астахова, а тот всегда хлопотал за своих сотрудников и однажды уже обращался к нему с аналогичным ходатайством.

Просить второй раз ему, очевидно, было неудобно… Сергей представил, как где-нибудь в чужой квартире Астахов спросил у Марий: «Ты не можешь поговорить с этим Элефантовым, чтобы он помог моим ребятам?» И как она уверенно ответила: «Конечно. Он все сделает».

Ему стало обидно. Значит, связь между ними продолжалась все эти годы… Банальная интрижка не просуществует столько времени, да и дорогих подарков при ней не делают… Любовь?

Элефантов впал в меланхолию. Задушенный, как он думал, огонек снова вспыхнул, и поделать с ним он ничего не мог. А тут еще Астахов вновь начал звонить Марии, договаривался с ней о встречах, она охотно соглашалась, и в ее голосе проскальзывали новые, не слышанные Элефантовым ранее интонации.

Когда после очередного звонка Мария засобиралась «в библиотеку», Элефантов, стараясь, чтобы голос звучал достаточно бодро, через силу пошутил: «Только особенно долго там не задерживайся».

— В библиотеке? — с чуть заметной улыбкой переспросила Нежинская.

— Перестань! Я же знаю, куда ты идешь…

— Знать ты ничего не можешь! — резко бросила она. — Ты можешь только догадываться!

quot;Странная логика, — думал мучимый ревностью Элефантов. — Воплощение принципа «не пойман — не вор»… А чем отличается знание от догадки?

Только степенью достоверности. Если она достаточно высока, даже в науке факт считается условно доказанным. А в таких делах тем более… Ведь тут стопроцентного знания, которое дают личные наблюдения и эксперименты, не достигнешь…

Но я-то хорош! Каков глупец! Подозревал Спирьку — несчастного пьяницу. А секрет в другом… Конечно, Астахов — крупная фигура: положение, авторитет, персональный автомобиль, наконец, материальная обеспеченность… Любой женщине приятно внимание такого человека. А кто такой я?

Типичный неудачник — должностей не достиг, открытия не совершил, даже диссертацию никак слепить не могу! Копошусь понемногу, получаю свои сто девяносто рэ, на которые, конечно, путного подарка не купишь… Рядовой чиновник от науки, клерк, просиживающий последние штаны…

Элефантов уже давно не ощущал комплекса неполноценности, и сейчас осознание своей ущербности выбило его из привычной жизненной колеи. Никогда не отлынивающий от работы, он пользовался каждым удобным случаем, чтобы улизнуть из института, бесцельно бродил по улицам, спускался к набережной и тупо глядел на воду, ведя сам с собой нескончаемый диалог.

quot;Неудачник? Но почему, собственно? У меня большой задел, многое сделано, надо только чуть-чуть подождать, и появятся всходы… Астахов, конечно, достиг большего, но он старше на добрый десяток лет… Я ничем не хуже, не глупее, просто позже стартовал, но сил у меня побольше, и я еще могу прийти к финишу первым…

Чушь, братец. Это всего лишь надежды, планы, одним словом, журавли в небе. Не все мечты сбываются. Надо оперировать тем, что реально имеешь.

А тут тебе похвастаться нечем: висишь между небом и землей. Тема твоя каждый раз вылетает из плана, чинов и званий не приобрел, административных постов не занял. А годы идут. Ты думаешь, что финишная ленточка где-то далеко, за горизонтом, но не успеешь оглянуться, а она уже перед тобой. Разорванная другими. Оказывается — дистанция пройдена, и то, чего не успел, уже не наверстать. Что, непривычно?

Еще бы! Ты никогда не был самокритичным, считал себя умнее, способнее, талантливее других, хотя, надо отдать тебе должное, не кичился, не хвастал этим, и надо было в конкретной ситуации сравнить себя с конкретным человеком, которого предпочла тебе Мария, чтобы уяснить, что это совсем не так…quot;

Он старался, чтобы окружающие не заметили его состояния, вел себя как прежде, очень много работал, не оставляя ни одной свободной минуты.

И завидовал тем людям, которые не мучаются тягостными размышлениями и полностью свободны от проблем подобного рода.

Как раз к такой категории принадлежал Эдик Хлыстунов, которого он как-то раз встретил недалеко от института.

— Как дела?

Раньше тот работал у них электриком. Довольно смазливый парень, впечатление портила несуразная фигура: короткие ноги, чересчур большая квадратная голова, довольно округлый для неполных тридцати лет живот.

Этакие резкие движения, быстрая речь, несколько развязные манеры. Солидности никакой. Таких до преклонных лет зовут по имени.

Единственный сын престарелых родителей, Эдик и в зрелом возрасте оставался домашним мальчиком. Ездил на папиной машине, кушал мамины пирожки с яблоками, пользовался их связями и сбережениями. На случай обзаведения семьей ему предусмотрительно построили кооперативную квартиру в Южном микрорайоне.

— Дела идут, контора пишет, — весело ответил Элефантов, насмешливо оглядев Хлыстунова с головы до ног. — А у тебя?

Вначале Эдик Элефантову понравился. Потом насторожила его привычка угождать всем без исключения, оказывать мелкие услуги и чересчур явное желание обходить острые углы, «дабы не наживать врагов». Очень скоро стало ясно, что услуги он предлагает не так уж неразборчиво и большей частью небескорыстно: либо надеется на ответные, либо устанавливает «контакты» — авось пригодятся. Так же быстро Элефантов понял, что Эдик жаден до денег Он постоянно заключал какие-то сделки, занимался коммерческим посредничеством и с детской непосредственностью радовался, извлекая копеечную выгоду. Как он говорил, «навар».

— Мои дела! — Хлыстунов махнул рукой. — Завтра опять в суд.

Год назад он женился на копировщице Верухе Болтиной, после чего его налаженная, благополучная жизнь круто изменилась.

Хлыстунов считал себя хватом, ушлым, бойким парнем, умеющим выйти сухим из воды и, завсегда урвать свое. Но по недомыслию он не разглядел в новых родственниках тех же качеств, да еще возведенных в превосходную степень. Умудренные жизненным опытом родители, познакомившись с семейством Болтиных, поняли, что их любимый сын скоро окажется в положении цыпленка, попавшего в лисью стаю, но изменить хода событий уже не могли и сидели за свадебным столом явно грустные, как бы предвидя дальнейшее развитие событий.

Вылетев из-под крылышка родителей, Эдик уже через пару месяцев приобрел довольно подержанный вид: неглаженая одежда, грязные воротнички, оторванные пуговицы. Обносившийся и полуголодный, он во всех своих бедах винил почему-то тещу. В отличие от Эдика, Веруха высказывалась о супруге довольно скептически и доходила до того, что пренебрежительно отзывалась о его мужских способностях, чего нормальные жены никогда не делают. Во всяком случае, принародно.

В конце концов Эдику приелись радости семейной жизни. Развод шел со скандалом, взаимным обливанием помоями, перетряхиванием грязного белья.

С обеих сторон участвовали родственники и знакомые, семейную жизнь Хлысту новых обсуждали «в инстанциях». Потом начались судебные тяжбы из-за квартиры, имущества, денег.

— Ты знаешь, что она придумала на этот раз? Элефантов почти не слушал скороговорку Хлыстунова. Зная Веруху, нетрудно было предположить, чего от нее можно ждать.

К тому же Эдик уже подробно информировал всех, кого мог, о перипетиях судебной процедуры. Эта способность посвящать посторонних в сугубо личные дела всегда удивляла Элефантова. Впрочем, Эдик стремился быть свойским парнем, дружить со всеми, и излишняя откровенность органично вписывалась в привычный стереотип его поведения.

— …А я говорю: «Как не стыдно, ведь это подарок моих родителей…»

Разочаровавшись в Верухе, он яростно изобличал все ее отрицательные качества и пороки натуры.

— Хочу ей предложить: пусть забирает подарки, но выписывается и уходит к чертовой матери. Лучше потерять несколько сотен, чем квартиру.

Расчетлив он был до мелочей. Однажды они поехали на рыбалку к дальнему, разведанному Элефантовым озеру. Против ожидания поймать ничего не удалось, и припасший объемистый мешок Эдик заметно погрустнел. Всю обратную дорогу он сетовал на холостой прогон машины и сожженный даром бензин. Элефантов, который был инициатором поездки, чувствовал себя несколько неловко.

Когда подъехали к бензоколонке, Элефантов решил развеселить Хлыстунова и с серьезным видом протянул два рубля: «Чтобы не разорять тебя, я оплачу половину за горючее». Он ожидал, что Эдик засмеется шутке, но тот обрадованно взял деньги и действительно заметно повеселел. После этого он перестал для Элефантова существовать.

— Как ты думаешь, я правильно решил?

— Конечно, правильно, — с тех пор Элефантов разговаривал с ним в ироничном тоне, но Эдик не всегда это понимал. — Лучше расскажи, как новая работа?

Полтора года назад Хлыстунов уволился. В детстве он окончил музыкальную школу и сейчас устроился в ресторанный оркестр. Почему вдруг? Он не делал из этого тайны: папин друг занял руководящую должность в общепите, почему же не использовать удобный случай? «Чистая специальность, веселая, всегда на виду, — охотно объяснял он. — Заработки неплохие, к тому же вечер отыграл — день свободный, можно частные уроки давать».

Элефантов был уверен, что Эдик тщательно подсчитывал, какой «навар» принесет ему деятельность на музыкальной ниве. И, конечно, учел побочные выгоды. Теперь он снабжал особо ценных знакомых зернистой икрой, осетриной, копченой колбасой и прочим вкусным дефицитом.

— Все нормально. Правда, Верка дала маху, но там разобрались, что к чему.

«Ой ли?» — усомнился Элефантов, но вслух ничего не сказал.

— Мне на троллейбус.

— Тогда держи, — Эдик протянул короткопалую руку. — Как там коллеги?

Марии Викторовне привет!

Чего это он вспомнил про Нежинскую!

— А тебе если вдруг понадобится столик на праздники — обращайся, сделаю! С деликатесами сейчас туго, но если очень захочешь — приходи, что-нибудь придумаем.

Хлыстунов остался верен себе.

«Ну и гусь!» — Элефантов саркастически хмыкнул. Неужели он действительно может вызвать у кого-то симпатию? А почему бы и нет? Откровенен, доброжелателен, услужлив. Одним словом, милейший человек, приятный во всех отношениях. И очень легко плывет по жизненным волнам, никаких проблем, разве что пустячные, вроде раздела имущества с бывшей женой.

Но завидовать Хлыстунову Элефантову не хотелось.

Наступил сезон отпусков. Мария собиралась на море, в Хосту.

— Будь осторожна, — пошутил Спиря. — Там сердцееды так и ищут жертвы!

— Ну и что? — засмеялась она. — Я — женщина свободная!

Эти слова резанули Элефантова по сердцу. Не может быть, чтобы она действительно так думала!

Элефантов спросил, каким поездом она уезжает, но Нежинская отшутилась, оставив вопрос без ответа.

Шестым чувством Элефантов ощутил, что она едет не одна, и готов был поставить десять против одного за то, что знает, кто является ее спутником. Но ошибся. Как-то зайдя на «Прибор», он встретил Астахова и так обрадовался своей ошибке, что готов был подпрыгнуть до потолка. А следующим побуждением было немедленно поехать к Марии, провести с ней хотя бы день или два, рассказать о новых чувствах, которые он к ней испытывает… Но что-то удерживало от этого шага, интуиция подсказывала: в жизни Марии есть неизвестные обстоятельства, о которые могут вдребезги разбиться все его идиллические намерения.

И Элефантов решил получить ответы на интересующие его вопросы у более осведомленного Спирьки. Несколько раз он как бы между прочим заводил разговор о Нежинской. Спирька охотно поддерживал его, и Элефантов жадно впитывал каждую крупинку информации.

Спиридонов отзывался о Марии довольно скептически, критиковал ее внешность — мол, длинный нос, маленькие глаза — и нередко приводил ее в качестве отрицательного примера.

Вот Элефантов с возмущением пересказал уличную сценку: приличная на вид и хорошо одетая девушка в разговоре со спутником буднично употребляла нецензурные слова, и Спирька тут же пожал плечами: «Подумаешь, Мария тоже ругается…»

Зашла речь о спекулянтах — вновь тот же жест: «И Мария спекулирует!»

Само по себе двуличие Спирьки Элефантова не удивляло, но причин, по которым тот старается очернить Нежинскую, возводя на нее явную напраслину, он понять не мог.

Однажды, возвращаясь с работы, они остановились выпить по кружке пива возле обшарпанного ларька, под яркой табличкой «Пиво есть» у мокрой стойки толкались несколько человек со стеклянными баллонами и алюминиевыми бидончиками. Чуть в стороне две размалеванные девицы в шумной компании лихо пили водку из замызганных стаканов. Элефантов поморщился.

— Мария тоже пьет! — перехватив его взгляд, пакостно засмеялся Спирька. — Когда мы были на курсах, в кабаке раздавили бутылку коньяка и шампанского! На равных! А вторую бутылку распили у нее в номере!

— А что потом? — тихо спросил Элефантов, чувствуя, как у него похолодело внутри.

— Потом? — Спирька бросил на него короткий взгляд из-под опухших век.

— Потом ничего. Я попрощался и ушел. Давай и мы водочки выпьем?

Ни обстановка, ни компания, ни окружение не располагали к выпивке, но Элефантова охватило болезненное желание узнать, было ли что-нибудь между Спиридоновым и Нежинской, а ситуация для этого складывалась подходящая: выпив, Спирька обязательно развяжет язык.

— Давай.

Спирька быстро принес бутылку, Элефантов придержал горлышко, дав налить себе только четверть стакана.

— Напрасно, — Спирька наполнил свой до краев. — Ну, будем!

Водку он запил пивом, лицо сразу покраснело и покрылось каплями пота.

— Зачем отказывать себе в удовольствиях? Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет, ха-ха… Пей, пока пьется, гуляй, пока гуляется, да баб не пропускай, покуда получается!

Он снова разлил водку.

— Видишь, как девочки веселятся! — Он кивнул на шумную компанию.

— Шлюхи! — брезгливо сказал Элефантов.

— Так все бабы шлюхи! И ничего плохого в этом нет: что естественно — то небезобразно.

Элефантова бесила привычка Спирьки подводить «теоретическую базу» под всевозможные гадости и оправдывать любые гнусности. Если послушать его рассуждения, то пьянство, подлость, разврат являются естественными свойствами человеческой натуры и потому их не следует стыдиться или осуждать. Он был последователен и, придерживаясь этого принципа, рассказывал о таких своих похождениях, о которых нормальные люди предпочитают умалчивать.

— По-моему, тебе известно, что я придерживаюсь иного мнения. И если хочешь знать, этих стерв вообще за людей не считаю. А ты делаешь на их примере широкие обобщения!

— Просто в них порок более нагляден. Они опустились, деградировали. И я с тобой согласен — на них неприятно смотреть. С Марией, например, не сравнишь. Она чистюля, следит за собой, одевается по высшему разряду.

Все подобрано со вкусом, белье — французское, трусики — «неделька»: понедельник, вторник…

— Откуда ты знаешь? — у Элефантова снова похолодело внутри, и он до боли сжал ручку пивной кружки.

— Откуда? — Спирька безразлично махнул рукой. — Да зашел как-то, а она гладит, на столе — куча белья…

Применительно к любой другой ситуации Элефантов назвал бы такое объяснение ширмой для дурака, но, глядя на неопрятного потного Спирьку, он не мог представить другого источника его осведомленности.

Они выпили еще: Элефантов четверть стакана и Спирька-полный.

— А ты к Марии неровно дышишь! Думаешь, я не вижу, как ты у меня все про нее выпытываешь?

Элефантов не нашелся, что ответить, и сделал вид, что занят пивом.

— И к Астахову ее ревнуешь…

— С чего ты взял? — придя в себя от неожиданной прозорливости Спирьки, изобразил удивление Элефантов.

— А с того! Ты же знаешь, что она с ним живет. Знаешь! И тебе это неприятно! — в голосе Спирьки явно чувствовалось удовлетворение.

— Чушь какая-то! — продолжал лицемерить Элефантов. — Какое мне до всего этого дело?

— А вот такое! — с пьяным упорством настаивал Спирька. — Ты еще не все знаешь! Думаешь, она на море одна?

На этот раз Элефантова, бросило в жар. Сначала стала горячей голова и лицо, потом горячая волна прокатилась по всему телу, и он ощутил прилив тошноты.

— Конечно. А то с кем же? — голос звучал хрипло, но контрвопрос он поставил умело.

— Этого я тебе не скажу. Если она узнает, то не простит, а я не хочу портить с ней отношения.

«Мразь! — подумал Элефантов. — Но врет или нет?»

— Просто имей в виду, что, кроме Астахова, у нее есть и кое-кто еще…

«Врет или нет?»

— Ну да какое это имеет значение? Молодая, красивая, свободная женщина… Ей поневоле часто приходится использовать свои прелести… — он шумно отхлебнул, на верхней губе повисла пена.

— Хочешь сказать, что она тоже шлюха? — Элефантова затрясло от ненависти к этому жалкому пропойце, походя поливающему грязью женщину, даже ногтя которой он не стоит.

— Ну почему обязательно шлюха? Жизнь есть жизнь. — Спирька развел руками. — Вот представь: заболел у нее зуб. В поликлинике очередь, два дня потеряешь, намучаешься, да еще сделают плохо… А она пришла, улыбнулась ласково, и через полчаса все готово в лучшем виде. Ну, а потом обменяются с врачом телефонами: у нее еще зубки есть, а ему, может, захочется с ней в ресторан сходить, так что интерес взаимный…

Спирька сделал несколько жадных глотков.

— Да так и везде. Одеться красиво хочется, а в магазинах товары — только на пугало надевать. Чтобы «фирму» достать, тоже надо людей хороших знать, а раз так — принцип простой: услуга за услугу…

Элефантов вспомнил, что в последнее время Мария одевается с иголочки и немалую помощь в этом ей оказывает Спирька, и его опять затошнило.

— Портной, скорняк, сапожник, да мало ли к кому еще приходится обращаться. И везде нужно внимание, качество, так сказать, индивидуальный подход. Значит, что? Ну, одному достаточно глазки построить да дать «на чай», а другому этого мало, интерес у него в ином… Не страшно, от нее не убудет…

Первый раз в жизни Элефантову захотелось убить человека.

— Так что не обращай внимания: Астахов или кто-то там другой, третий — все в порядке вещей. Она обычная баба, нечего делать из нее святую и молиться на нее. Тем более что другие не тратят времени на подобные глупости и ложатся с ней в постель и развлекаются как душа пожелает! Понял, наконец? Обычная баба! И каждый может с ней переспать!

— Чтобы так говорить, надо как минимум самому это испытать, — голос был спокойный, но чужой и страшный. Внутри туго, до отказа закрутилась опасная пружина, которая, сорвавшись, должна была толкнуть его на неожиданные, совершенно непредсказуемые действия. — Иначе все твои слова — гнусная брехня. Ты сам спал с ней?

— А может, и спал! — торжествующе захохотал Спирька, с превосходством глядя на него, и эти торжествующие нотки, это пьяное превосходство убедили Элефантова в том, что Спирька сказал правду.

Его плешивая голова была совсем рядом, один взмах тяжелой кружкой, хруст костей, кровь… Крик, шум, толпа любопытных, милиция и самое главное — допросы, выяснение мотивов, копание в самом сокровенном… Но Спирьку спасли даже не эти картины, которые мгновенно прокрутил мозг Элефантова. Он вдруг ощутил сильную слабость, головокружение, к горлу подкатил комок. Едва он успел отбежать в сторону и прислониться лбом к грязному некрашеному забору, как его вырвало.

— Нажрался как свинья, интеллигент вонючий, — злобно ощерился мордатый татуированный парень с железными коронками. — Пошел отсюда, не порть аппетит людям!

Элефантов никому не позволял разговаривать с собой таким тоном и в другое время обязательно бы завязался с наглецом, несмотря на то, что тот был явно сильнее, но сейчас он молча повернулся и пошел, с трудом переставляя тяжелые ноги.

— С чего это ты, Серега! Вроде и не пил почти! Спирька шел рядом, как-то суетливо заглядывая ему в лицо, и, наверное, жалел, что сболтнул лишнее.

— Сейчас я тебя доведу…

Добрый, заботливый друг. Впрочем, он, наверное, искренен и действует в соответствии со своеобразным кодексом чести — ни в коем случае не бросать собутыльника и, оградив от возможных в таких случаях неприятностей: милиции, вытрезвителя — доставить до самого порога и сдать на руки домочадцам. Добрый, заботливый друг!

Элефантов испытывал к Спирьке такую ненависть, что не мог на него смотреть. Но проявить это — значило выдать себя окончательно.

— Все уже прошло. От жары ударило в голову. Ну пока, мне сюда.

Не подав руки, Элефантов свернул в первый же переулок.

На неприглядном, поросшем бурьяном пустыре возле трамвайного депо громоздились штабеля черных, крепко пахнущих смолой шпал. Выбрав относительно чистое место, Элефантов растянулся на земле и, положив руки под голову, уставился в яркое голубое небо. Если бы кто-то из знакомых увидел его в таком месте и в такой позе, он бы несказанно удивился, да и сам Элефантов никогда раньше не поверил бы, что будет валяться в жухлой вытоптанной траве на окраине города и думать тяжкую думу о вещах, которые не волновали его уже много лет.

Он понял, что неимоверно любит Марию, не представляет себе жизни без нее и бешено ревнует. Удивительно! Когда все это зародилось в его душе, почему так неожиданно дало столь бурные всходы? Он испытывал горечь и обиду, и мысли были горькими и обидными.

quot;Спирька… Жалкий, ни на что не годный человечишка, пьянь… пусть бы кто-нибудь другой, это можно было бы понять… Впрочем, я сам виноват… Тогда, три года назад, Мария доверилась мне — и что получила взамен? Ни любви, ни тепла, ни участливости…

Потом чертовы курсы… Вдвоем в чужом городе, это невольно объединяет. А в один прекрасный день он воспользовался ситуацией, подпоил и добился своего. Потом это могло войти в привычку — женское сердце мягкое, а он умеет быть обходительным, услужливым, необходимым… Ей же надо на кого-то опереться в жизни, и она, конечно, не подозревает, что он способен предать за бутылку водки… Он хамелеон — с ней совершенно другой, и она пребывает в заблуждении… Несчастная женщина. А все потому, что я вел себя как животное…quot;

Элефантову захотелось заснуть, чтобы уйти от тяжких размышлений, как давным-давно, когда все обиды и душевная боль проходили за время детского сна… И оставалось только жалеть, что такой простой и действенный способ избавления от переживаний с годами становился недоступным.

Через несколько дней на работу позвонила Мария. Ее голос подействовал на Элефантова, как инъекция кофеина.

— Здравствуй, Машенька! — возбужденно заорал он, не пытаясь скрыть радости. — Мы по тебе очень соскучились!

— Я слышу, — она говорила совершенно спокойно, без эмоций, не выказывая своего отношения к его радости и его словам.

Они поболтали ни о чем, Элефантов отчетливо представлял Марию, стоящую в будке междугородного автомата, и сердце его колотилось быстрее.

Где-то вдалеке мелькала мысль: quot;Кто ждет ее возле переговорного пункта?

quot;, но никаких реальных образов за ней не стояло, и поэтому она не могла омрачить радостного настроения.

Поняв, с кем он разговаривает, подошел Спирька и, протянув руку, застыл в выжидающей позе.

— Ну ладно, Машенька, тут у меня вырывают трубку, так что до свидания, желаю хорошо отдохнуть, надеюсь, скоро увидимся.

— Спасибо, тебе тоже счастливо.

Элефантов передал трубку. Поговорив с Марией, он почувствовал прилив бодрости, а давешние рассуждения Спирьки показались совершеннейшей чушью, не заслуживающей никакого внимания. Но тут же в сердце снова зашевелились сомнения.

Спирька разговаривал с Нежинской о таких же пустяках, как и он, — спрашивал о погоде, теплое ли море, как отдыхается. Но что-то изменилось в его лице, интонациях, он говорил очень мягко, с отчетливым налетом грусти, и Элефантов опять ощутил укол ревности.

— Ну пока, — Спирька печально покивал головой и слегка улыбнулся. — Я тоже.

От этих последних слов Элефантова снова, как и накануне в пивной, бросило в жар, и он ощутил тошноту. Что «я тоже»? Это могло означать только одно: на прощанье Мария сказала ему «целую» и он, чтобы не поняли посторонние, ответил совсем безобидно: «Я тоже».

Никто ничего и не понял, кроме того, кто обостренно воспринимал каждое слово, анализировал тональность голоса, интонацию, выражение лица говорившего… Кто знал больше других и сопоставлял фразы с взаимоотношениями, стоящими за ними, кого нельзя было обмануть кажущейся незначительностью как бы невзначай брошенного слова…

«Значит, все-таки правда! И она его любит — ведь звонила не просто так и не мне, а именно ему, значит, скучает!» Сердце разрывалось от ревности и тоски.

«Но почему он как в воду опущенный?»

Спирька курил, невидящими глазами глядя в окно, и вид у него был совсем не веселый.

«Я бы на его месте веселился, дурачился, рассказывал анекдоты, хохотал… В чем же дело?»

И вдруг Элефантов понял, что Мария в Хосте действительно не одна и Спирьку мучает ревность, поэтому он так отзывался о ней, чернил ее, чтобы как-то загладить причиняемый его самолюбию ущерб. Но почему сейчас он говорил с Марией как ни в чем не бывало? Впрочем, бесхребетностный человечишка… Мария ошибается в нем, не знает истинного лица…

И Элефантов твердо решил, что, как только Мария вернется, он вступит в игру и вытеснит Спирьку из ее жизни. В том, что это ему удастся, он не сомневался: Мария умная женщина и может определять цену людям. И если Элефантов по ряду показателей проигрывал Астахову, то, безусловно, превосходил Спиридонова.

Мария вышла на работу в пятницу, и, увидев ее — красивую, загорелую, — Элефантов ощутил такое волнение, что у него закружилась голова. С трудом он взял себя в руки, но она заметила необычность в его поведении, хотя и не подозревала, что является ее причиной.

Во время перерыва Элефантов предложил Нежинской погулять вечером по набережной, и она согласилась. Он с нетерпением ждал окончания работы, потом считал минуты на месте свидания. Ему показалось, что в конце квартала мелькнула тоненькая знакомая фигурка, но к условленному месту Мария так и не подошла: либо он ошибся, либо она перепутала и свернула на другую улицу. Как ни странно, Элефантов испытал некоторое облегчение: сейчас его намерения открыть Марии душу казались глупыми и совершенно мальчишескими. К тому же такой порыв оправдан только тогда, когда встречается понимание и сочувствие, в противном случае есть риск оказаться в глупом положении. А глупых положений Элефантов боялся пуще всего на свете.

«Ладно, подождем до понедельника, — решил он. — Там будет видно».

Но в понедельник Нежинская на работу не вышла. В конце дня позвонила ее мать и сказала, что Марию сбила машина.

Отделалась она относительно легко: ушибы, несколько ссадин и слабое сотрясение мозга. Элефантов ходил к ней почти каждый день. Выдумывая самые невероятные предлоги, он срывался с работы и ехал на рынок, покупал у краснощеких кавказцев мандарины, яблоки, персики, гранаты, придирчиво отбирая красивые, крупные, один к одному плоды, затем отправлялся в цветочный ряд. Здесь он тоже священнодействовал, выбирая самые свежие розы, и не всякие, а только нежно-розового цвета с длинными, туго сжатыми в бутон лепестками. Потом, сгорая от нетерпения, мчался в клинику на автомобиле и волновался всю дорогу и когда бросал камешек в окно на третьем этаже, успокаиваясь только тогда, когда за стеклом появлялась Мария и с улыбкой кивала, давая понять, что сейчас спустится вниз.

Мария похудела и осунулась, под глазами появились темные круги, челка не могла замаскировать кровоподтека на лбу, но для Элефантова она ничуть не утратила очарования и притягательной силы.

В отличие от большинства находящихся здесь женщин, растрепанных, неопрятных, расхаживающих в рваных халатах и стоптанных шлепанцах, Мария не перестала следить за собой. Красивые отглаженные платья, модные босоножки. И пахло от нее совсем не больничным: чистым телом, шампунем и импортным мылом.

— Как тебе это удается? — поинтересовался как-то Элефантов.

— Очень просто: познакомилась поближе с сестрой-хозяйкой и теперь принимаю душ каждый день!

Встречала она его весело, целовала в щеку, зарывалась лицом в букет.

— Ты меня балуешь! Чудесные розы! В палате все заметили, что у тебя постоянный вкус!

«И постоянен я не только к сорту цветов», — впрочем, это он сказал про себя. Решиться на объяснение он так и не мог, потому что не был уверен, как расценит Мария его признание.

Они уходили за больничную ограду в большой тенистый парк, гуляли по малолюдным аллеям, сидели на разноцветных скамейках, грызли яблоки и болтали. Травмы и больничная обстановка не оказали угнетающего влияния на Марию. Она шутила, смеялась анекдотам, рассказывала забавные истории из местной жизни.

Элефантов пытался расспросить, что же с ней произошло, но Мария отвечала кратко, без всяких подробностей:

— Пошла на красный свет, а из-за поворота — «Волга». Хорошо еще, что водитель успел притормозить.

У Элефантова на миг возникло неприятное ощущение, что она лжет. Но с какой стати?

— Если посмотреть на твои ушибы, то может показаться, что ты сидела в самой машине, — осторожно сказал он. — Знаешь, такие ссадины остаются от удара в лобовое стекло во время резкого торможения…

— Ну почему… Ссадины все одинаковы…

То же самое ощущение шевельнулось опять, хотя Элефантов не смог бы объяснить, каким чувством он улавливает оттенок фальши в невозмутимо-спокойном голосе. Да ему и не хотелось ничего объяснять и ни о чем задумываться. Сомнение шевельнулось и исчезло.

Элефантову было хорошо с Марией, он подумал, что за годы знакомства они никогда не проводили столько времени вместе, не гуляли просто так, не разговаривали на мелкие житейские темы, которые, оказывается, тоже могут быть важными и интересными. И никогда он не хотел так заботиться о — Марии, никогда не скучал по ней и не стремился увидеться, никогда не дарил ей цветов.

quot;Моя вина! — думал он, досадуя на себя. — Сколько времени упущено!

Если бы я отнесся к ней тогда по-другому, все было бы иначе. Она бы, конечно, не связалась с этим ничтожеством Спирькой, дорвала бы с Астаховым и была бы гораздо счастливее, чем сейчас… Каким же я был дураком!quot;

Часы их свиданий пролетали очень быстро, она провожала его до ворот и возвращалась, а Элефантов смотрел вслед, лаская взглядом легкую фигурку до тех пор, пока она не скрывалась из глаз. Каждый раз он ожидал, что она обернется, помашет рукой, улыбнется на прощание, и будет понятно, что между ними протянулась какая-то ниточка, пусть пока еще тонкая… Но Мария никогда не оборачивалась, и это его обижало, хотя обида оставалась глубоко-глубоко внутри, а в голову одна за другой приходили тягостные мысли.

Да, Мария радовалась его приходу, да, она целовала его и охотно проводила с ним время, но он чувствовал, что она рассматривает его просто как хорошего знакомого, отвлекающего от однообразия больничной жизни. И не больше. Наверное, так же, а может быть, еще радостнее она встречала и Спирьку, который тоже часто приходил сюда.

Элефантов поморщился, как от зубной боли.

По молчаливому уговору они со Спирькой проведывали Марию в разные дни, и тот тоже очень суетился, собираясь к ней. После беседы у пивной Элефантов почти перестал с ним разговаривать, но по отдельным репликам, которые предназначались специально для него, понял, что к Марии ходит кто-то еще. Присутствие этого третьего иногда давало о себе знать: как-то Мария, позвонив, отменила Спирькин визит, и тот, отвернувшись к окну, переживал, нервно глотая сигаретный дым. А однажды соседка по палате, которая завидовала небольничному виду Марии, частым посещениям и обилию цветов, улучив момент, как бы невзначай сообщила Элефантову:

— Сегодня к ней муж приходил. Долго разговаривали, почти до самого обеда!

Элефантов понял, что это и есть Он. Но почему «муж»? Догадки досужей сплетницы? Или так отрекомендовала Мария? Недалекие, примитивные бабы всегда выдают любовников либо сожителей за законных супругов, чтобы подчеркнуть свою добропорядочность. Но Мария не станет прибегать к столь жалким уловкам.

Как бы невзначай, полушутя, он пересказал этот разговор Марии и напряженно замолчал. Нежинская неопределенно пожала плечами.

— Они же не знают, кто муж, кто не муж…

От этого обтекаемого, ничего не объясняющего и довольно двусмысленного ответа тоже дохнуло неискренностью. Почти неуловимо. Но достаточно для того, чтобы на душе заскребли кошки.

Впрочем, теперь кошки скребли на душе постоянно. От неопределенности положения. Ревности. Неотвязных тягостных мыслей.

Вчера, например, Мария привела его к остановке и посадила в подошедший троллейбус раньше обычного. Попросту говоря, выпроводила. Умело, так, чтобы он этого не заметил. Зачем?

Все дела и заботы отодвинулись для Элефантова на второй план, ничто его не интересовало, не радовало и не огорчало. Ничто, кроме одного. Мария. Мария. Мария. Он стал хмурым, невнимательным и рассеянным. Работа валилась из рук, исследования не продвигались ни на шаг, он с трудом отбывал урочные часы. И оживал, только когда шел к Марии. Нет, когда видел ее одну и проходили опасения, что можно столкнуться с Ним и оказаться в дурацком положении бедного родственника. Он ведь ужасно боялся дурацких положений. И не терпел неопределенности.

На первый решительный шаг его толкнул Спирька.

— Наверное, лучше не ходить к Марии, — он пришел с опухшей помятой физиономией, в обед выпил пива и опять захмелел. — Даже мне.

— Почему? — поинтересовался Элефантов.

— Видишь ли, в чем дело, — когда у Спирьки пробуждался алкогольный интеллект, он становился вычурным и велеречивым. — Можно ей помешать. У нее ведь свои дела, о которых ты, как человек, бесспорно, неглупый, — он сделал полупоклон, — безусловно, не можешь не догадываться. Она свободная женщина…

Элефантова передернуло.

— …и это многое означает. Не правда ли?

— А почему ты подчеркнул «даже мне»? — В Элефантове вновь начала зарождаться тихая ярость.

— Да потому, — Спирька многозначительно полузакрыл глаза, — что у меня с ней особые отношения, в которые тебе лучше не лезть.

Элефантов стиснул зубы. «Ах ты жалкая пьянь! Особые отношения! Да я сделаю из тебя котлету! Но вдруг это правда? Нет, к черту, хватит! Спрошу у нее напрямую! Если она занята и я ей мешаю, значит, надо взять себя в руки и кончать со всем этим! А если он пытается интриговать, то я отучу его раз и навсегда!»

— Сегодня у меня к тебе дело.

Элефантов волновался и безуспешно пытался это скрыть, но отступать не собирался.

— Пожалуйста, — Мария не выразила удивления, как будто по деловым вопросам к ней обращались тут каждый день.

— Ты обсуждаешь с уважаемым Валентином Спиридоновым мои визиты?

Волнение усилилось, он почувствовал, что у него дергаются губы. Никогда раньше такого с ним не было.

— Нет, — несколько удивленно ответила Нежинская. — Почему ты спросил?

— Наверное, не просто так.

Губы у него задергались еще сильнее.

— Ты волнуешься, — встревоженно сказала Мария. — Серега, ты сильно волнуешься!

— Да, я сильно волнуюсь, — голос предательски подрагивал. — Но я хочу знать правду…

Волнение Элефантова передалось и Марии, она говорила напряженно и нервно.

— …и я тебе отвечу. Спиридонов хороший человек — добрый, мягкий, отзывчивый. Но он не тот, кого я могла бы любить и находиться в близких отношениях…

Ее голос тоже дрогнул, на глаза навернулись слезы, она сдавила пальцами переносицу и запрокинула голову, но говорить не перестала.

— Не тот. Он недостоин любви. Мне очень неприятно говорить на эту тему, но раз ты поставил вопрос…

Ответ Марии опередил вопрос Элефантова, очевидно, она предугадала ход его мыслей.

— …Я считаю, что человека, готового на все ради бутылки водки, любить нельзя!

Она прикрыла глаза и, закрыв ладонями лицо, приложила пальцы к векам.

Такая реакция настолько не соответствовала ее обычной невозмутимости, что у Элефантова мелькнула чудовищно нелепая мысль: Мария играет, причем хорошо играет… Он даже не успел устыдиться: подозрение бесследно растворилось в нахлынувшей теплой волне. Она говорила искренне, она открыла свою душу, которую обычно прятала за напускным равнодушием и рискованной бесшабашностью, поэтому ее поведение и кажется необычным! Мария оказалась такой, какой он ее видел, и от этой мысли Элефантову — захотелось плясать!

— Успокойся, Машенька, — он отнял ее руки от лица и с жаром принялся их целовать. — Извини, что заставил тебя нервничать, ты хорошая, порядочная женщина…

— Порядочная! — с оттенком то ли горечи, то ли сарказма произнесла Мария, и Элефантов не понял, к чему относится эта горечь или сарказм.

— …А Спирька — мерзавец!

В подсознании Элефантова вертелся целый рой вопросов по поводу обстоятельств, косвенно подтверждающих слова Спирьки, но он отмел их начисто.

Если верить человеку, то полностью и безоговорочно. Именно так он и поверил Марии. А всякие зацепки для подозрений… Мало ли какие бывают совпадения, иной раз кажется, что факты бесспорны, а на самом деле за ними ничего не стоит. Мария откровенна и правдива, а раз так…

— Завтра же набью ему морду!

Этих слов Элефантов не говорил уже лет двадцать пять — со времен начальной школы.

— Не хватало еще, чтобы вы из-за меня дрались — Мария несколько успокоилась. — Нашли яблоко раздора! Не вздумай этого делать!

Элефантов пообещал, но про себя решил, что, если Спирька хотя бы намеком еще раз бросит тень на Марию, он вобьет слова ему в глотку вместе с обломками зубов.

Но Спирька больше ничего о Марии не говорил. Да и вообще они совсем перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда по условиям работы без этого нельзя было обойтись.

Теперь Элефантов постоянно думал о Марии, — и мысли эти были радостнее, чем прежде. Раскрывшись с неожиданной стороны, она стала еще дороже.

«Вот видишь, — говорил себе Элефантов, — стоило только поговорить откровенно, по-человечески, и все стало на свои места! А ты почти год носил в себе сомнения, переживания и чувства, стеснялся… Она же не может читать мысли?» И он решил всегда быть с Нежинской прямым и честным.

В эти же дни, размышляя о взаимоотношениях с Марией, он неожиданно сочинил стихи. Они родились сами — оставалось только перенести на бумагу:

Будь все это игрою от скуки, Я, конечно, спокойней бы был И забыл твои нежные руки, Запах бархатной кожи забыл, Я не ждал бы тебя, как прохлады, И не видел бы в розовых снах, Позабыл бы я привкус помады На податливых мягких губах.

Постоянство мне служит укором, Но в привычном мелькании дней Все стоит перед мысленным взором Хрупкость стройной фигурки твоей.

Когда-то давно, в юности, он писал стихи одной женщине, но так и не показал их ей. Сейчас его тоже охватили сомнения: не будет ли он смешным?

Но колебался Элефантов недолго: он же решил быть откровенным и полностью доверять ей. А она сумеет правильно оценить его поступки.

— Удивительно…

Мария внимательно посмотрела на него и перечитала еще раз.

— Удивительно… — медленно повторила она. — Просто так этого не напишешь. Тут нужно вдохновение…

Мария с каким-то новым выражением рассматривала Элефантова, а он радостно думал, что не ошибся: только тонкая натура способна так точно все понять.

Фактически он признался ей в любви.

Выздоравливала Мария медленно: мучили головокружения, иногда нарушалась координация движений, резкость зрения. Ей кололи кучу витаминов и укрепляющих препаратов, но особого эффекта это не давало. Иногда Мария начинала грустить, и Элефантов ненавязчиво, исподволь ободрял ее, как бы невзначай рассказывая истории об аналогичных, только еще более тяжелых болезнях своих дальних знакомых, которые в конце концов полностью выздоравливали.

Ему удавалось ободрить ее, поднять настроение, и как-то она сказала:

— Ты действуешь на меня успокаивающе. Как это у тебя получается?

Он только пожал плечами. Ответить правду? Прозвучит слишком красиво и напыщенно.

— Не знаю.

Но то, что его поддержка нужна Марии, обрадовало Элефантова. Он чувствовал, что она стала относиться к нему лучше, и еще, уже в который раз, выругал себя за излишнюю гордость, мешавшую раньше открыться любимой женщине.

Но через несколько дней произошло событие, вновь выбившее его из колеи. Было воскресенье, и он приехал к Марии во внеурочное время — перед обедом.

— Сегодня мы не пойдем гулять, — она, как всегда, весело поздоровалась, поблагодарила за цветы. — Ко мне приедут из дома…

Они сидели на скамейке у входа в клинику, когда к ним вприпрыжку подбежал Игорек.

— Мама! — Он обхватил Марию за шею, и она прижала сынишку к себе.

Вслед за внуком не торопясь шла Варвара Петровна, а следом, широко улыбаясь, — Эдик Хлыстунов с объемистой хозяйственной сумкой в руках.

— Здравствуй, Серега, — он протянул руку, ничуть не удивляясь встрече. — Как наша больная?

— Да вроде поправляется. — Элефантов лихорадочно думал: почему Хлыстунов здесь? Обычная услужливость свойского парня — подвезти, поднести, проведать? Или нечто другое? Он умел быстро реагировать на неожиданные ситуации, но сейчас настолько растерялся, что не мог прийти ни к какому выводу.

— Пойдем, Мария, я тебе передачу до палаты донесу, а то сумка тяжеленная!

Элефантов первый раз встретился с матерью Марии, говорить им было не о чем, и он стал беседовать с Игорьком на школьные темы, одновременно напряженно обдумывая ситуацию.

Нежинской и Хлыстунова не было долго, раза в три дольше, чем требовалось, чтобы отнести передачу. За это время Элефантов связал воедино целую цепь, казалось, разрозненных фактов.

Эдик иногда звонил им и, поболтав с кем-нибудь из сотрудников, звал к телефону Марию. Время от времени он заходил, и Мария выходила его провожать. Все как в случае с Астаховым, один к одному, но Элефантов никогда раньше не обращал внимания на это совпадение, не проводил между Петром Васильевичем и Хлыстуновым никаких параллелей. Когда однажды Нежинский приревновал Марию к Эдику, Элефантов первым посмеялся над вздорностью подобных подозрений. Глупец! А цепочка разматывалась все дальше. Неоднократно Мария беседовала по телефону с матерью Эдика, на вопросы отвечала, что они знают друг друга давно, через общих знакомых. Элефантову показалось странным, что только после знакомства с Эдиком Мария выяснила, что давно знает его мать, но значения этому он не придал. В прошлом году Эдика видели в Хосте в то же время, когда там отдыхала Нежинская.

Но и это он посчитал случайностью.

И, наконец, последнее — недавно Эдик на своем «Москвиче» попал в аварию. Сам он не пострадал, но сетовал, что сильно повредил машину. Вот и разгадка таинственному происшествию с Нежинской!

Хлыстунов! Элефантов чувствовал себя последним идиотом, которого только что обвели вокруг пальца. И не один раз. Он вспомнил придуманный Честертоном эффект почтальона: от привычного, примелькавшегося человека не ждут чего-то необычного.

Вернулись Эдик с Марией. Веселые, оживленные. Он сыплет анекдотами, она смеется.

— Ну что, поехали? Я тебя подвезу!

Эдик всегда был услужливым парнем.

Мария поцеловала мать и сынишку.

— А нас?

И предприимчивым, старался ничего не упускать.

Она чмокнула Эдика и Элефантова.

— До свидания. Спасибо, что проведали.

Потом подошла к Эдику вплотную и три раза крепко поцеловала его в щеку.

Сердце у Элефантова покатилось куда-то вниз.

Эдик завез домой Варвару Петровну и Игорька, дружески попрощался и пообещал еще заехать. Чувствовалось, что он в семье свой человек.

— Где ты отдыхал? — спросил Элефантов, когда они остались одни.

— На море, — беспечно ответил Хлыстунов.

— В Хосте?

— Ага, — он отвел глаза и не спросил, откуда Сергей это знает.

— С Марией? — продолжал Элефантов, подумав, что любой на месте Эдика послал бы его к черту за такую назойливость.

— Ну как тебе сказать… Я в санатории, а она дикарем…

Эдик не любил ни с кем ссориться. Элефантов почувствовал, что он врет, но даже эта ложь дела не меняла.

— Я слышал, ты разбил машину?

— Кошмар! Вернулся из отпуска и на второй день — бац! Пришлось крыло менять и лобовое стекло! Еще повезло — нашел знакомого, он все быстро сделал, и обошлось не так дорого!

«Марии обошлось дороже, — зло подумал Элефантов. — До сих пор расплачивается». Он вспомнил, сколько уколов и других неприятных процедур пришлось перенести Нежинской. И из-за чего? Из-за этого благополучного и самодовольного везунчика? Впрочем…

— Ты жениться не думаешь?

— Нет, — Эдик бросил быстрый взгляд и опять не поинтересовался, чем вызван подобный вопрос.

Взяв два дня за свой счет, Элефантов съездил в Хосту. Зачем он это делает — он не знал, но противиться охватившей его потребности оказался не в состоянии.

В квартирном бюро узнал, где останавливалась Нежинская, и через час стоял в маленькой опрятной комнатке с двумя кроватями и окном, выходящим на море.

— У меня летом жили муж и жена из вашего города, — хозяйка, маленькая приветливая женщина, как видно, любила поговорить. — Мария и Эдик. Им понравилось. Так будете заезжать?

«Муж и жена»! Элефантов посмотрел на стоящие рядом кровати, представил, как Хлыстунов и Нежинская ложатся спать, как они просыпаются… Как будто поковырял подсыхающую рану.

— Наверное, нет, — Элефантов чуть поклонился, — слишком жаркая комната, уж извините.

То, что таинственный соперник оказался всего-навсего Эдиком Хлыстуновым, вызвало у Элефантова двоякие чувства.

С одной стороны, было досадно, что Мария связалась с мелким коммерсантом, но Элефантов ее за это не осуждал: женщина — слабое существо, ее легко увлечь, особенно если рядом никого нет. Он вновь выругал себя за старые ошибки.

С другой стороны, Элефантов не считал Хлыстунова серьезным конкурентом. Так же как и Спирька, он во многом проигрывает ему, Элефантову, и Мария это увидит. А значит, можно радоваться, что у нее не оказалось кого-то похожего на Астахова.

Нежинская не спросила, почему он не приходил несколько дней, а Элефантов, естественно, не стал ничего объяснять.

— Скоро меня выписывают, — по тону нельзя было понять, радует это ее или нет. — Надо готовиться к нормальной жизни. В воскресенье нарушу режим и отправлюсь к маме. Тут мне уже изрядно надоело!

— Отлично! — обрадовался Элефантов. — Давай встретимся!

— Ну что ты, — Мария покачала головой. — Я так соскучилась по Игорьку. Проведу целый день с ним.

— Тогда я позвоню.

Но когда Элефантов в воскресенье позвонил, ответила Варвара Петровна.

— Марию?.. — голос у нее был несколько растерянный. — Она уже уехала.

«Куда?» — хотел спросить Элефантов, но не спросил. Возвратиться в клинику она не могла: еще рано, на какой-то час не стоило и вырываться.

Значит…

Ему опять стало тошно. Значит, Мария соскучилась по Эдику больше, чем по сыну…

Сев в такси, он поехал к дому Нежинской. Если у подъезда стоит машина Хлыстунова, значит, догадка верна.

Еще издали среди нескольких автомобилей, припаркованных на тротуаре, он заметил светлый «Москвич». Тот или нет? 12-27 КЛМ. Но какой номер у Эдика? Этого он не помнил. Вроде бы его машина чуть светлее… А на крыше, кажется, багажник…

Элефантов поймал себя на том, что нарочно занимает голову всякими мыслями, лишь бы не представлять происходящего наверху, на седьмом этаже, в квартире Марии.

«Кого обманываешь? Сам себя? Ты же рассчитал, что они здесь, и приехал убедиться! Вот, пожалуйста, то, что ты и ожидал увидеть — автомобиль, светлый „Москвич“! Не будь его — это ничего бы не означало: Эдик мог повезти ее к себе на Южный, но ты бы тешил себя иллюзиями — дескать, ошибся… Так не прячь голову в песок! Ты же не открыл для себя ничего нового!»

Но одно дело — представлять отвлеченно, а другое — знать, что это происходит именно сейчас, сию минуту, совсем неподалеку…

Элефантов задрожал от горя и унижения. Подняться наверх и колотить в дверь? Скорее всего ему не откроют… А если и откроют? Элефантов почувствовал, как кулаки наливались свинцовой тяжестью. Раз! В солнечное правой! Два! Крюк слева в челюсть! Три! Сплетенными в замок руками добить ударом по шее!

Он никогда не решал таким путем никаких вопросов, считая, что драка — не метод достижения целей. Но сейчас испытывал острое желание избить Эдика. Жестоко. В кровь. Хотя никогда в жизни он по-настоящему не дрался, он ни на минуту не сомневался, что ему это удастся. Благопристойный, не любящий ссор Эдик — обыкновенный трус, он ничего не сможет противопоставить его ярости! Ну, а что потом?

Элефантов представил отвращение в глазах Марии, и кулаки разжались.

Но ярость требовала выхода. Проколоть шины «Москвича»? Разбить стекла?

Еще глупее.

Ссутулившись, Элефантов побрел прочь.

В конце концов, Эдик ни в чем не виноват. И она тоже. Когда у них все начиналось, он был равнодушен к Марии и его не стоило принимать в расчет. А сейчас изменить устоявшиеся отношения непросто. Для этого недостаточно дарить женщине цветы и писать стихи. Надо убедить ее в глубине и искренности своих чувств, войти в ее жизнь, стать для нее необходимым…

И он сумеет это сделать!

Но безукоризненная логичность рассуждении не помогла Элефантову.

«Значит, все верно? Женщина, которую ты любишь, спит с каким-то хлыщом, а ты считаешь это правильным? — внутри сидел злой бес, считавший своим долгом как можно сильнее растравить ему душу. — Браво! Ты прямо образец объективности! И всепрощенчества!»

У Элефантова пропал аппетит и появилась бессонница. Осунулся, похудел. Как оленю с простреленным легким, ему не хватало воздуха, и он ходил с полуоткрытым ртом, не видя ничего вокруг.

Как-то вечером его неудержимо повлекло к дому Марии, он надеялся на чудо, и оно произошло: «Москвич» 12-27 КЛМ по-прежнему стоял у подъезда.

Значит, машина принадлежала кому-то из жильцов! Значит, когда он в прошлый раз мучился подозрениями у безобидного автомобиля, в квартире на седьмом этаже никого не было! И хотя он понимал: это дела не меняет, то, чего он стыдился и боялся, скорее всего происходило в другом месте, у Эдика, в Южном микрорайоне, у него будто камень с души свалился. Странное существо — человек!

Правда, через некоторое время тоска нахлынула снова и с утроенной силой. Мария готовилась к выписке. Здесь он разнообразил длинные часы вынужденного безделья, помогал отвлечься от невеселых больничных размышлений, ободрял и поддерживал ее… Такая роль стала привычной для обоих. А как сложатся их отношения теперь? Ведь он может попросту оказаться ненужным…

— Я пока поживу у мамы, но буду звонить, — рассеянно сказала на прощание Мария. — И ты звони, когда захочешь.

Конечно, она не привязалась к нему так, как он бы этого хотел. Пока.

Но скоро все переменится.

Сидящий в Элефантове бес издевательски засмеялся.

А, собственно, отчего все должно перемениться? Почему Мария вдруг предпочтет тебя остальным? Что есть у тебя за душой? Возможности, власть, деньги? Вот то-то!

Зато у меня голова на плечах!

Эка невидаль! Посмотри вокруг — вон их сколько, голов-то! Да еще каких, не чета твоей! Модные прически, фирменные шляпы, кожаные и замшевые кепочки! А что под ними — никого не интересует. К тому же там у всех одинаково — серое мозговое вещество. И каждому хватает: на недостаток ума никто не жалуется. Правда, ты гордишься своей способностью быстро перерабатывать информацию, выдавать качественно новые мысли, идеи, теории… Но кому это нужно? И какая польза, например, Марии от твоего хваленого интеллектуального потенциала?

И тут Элефантова осенило. Надо предложить Марии заняться наукой! Это ее захватит, отвлечет от глупостей и мелочей, на которые можно незаметно растранжирить всю жизнь. Перед ней откроется необозримое поле для приложения сил, появятся реальные перспективы! Скоро он получит отдел, и Мария сможет беспрепятственно разрабатывать свою тему. Да, в конце концов, у него самого собрано материала не на одну диссертацию!

Его идея Нежинской понравилась.

— Я и сама думала над этим. Я себя знаю, я справлюсь, буду работать как вол, надо только взяться. И чтобы меня кто-то подталкивал, направлял…

— Не беспокойся, я сумею подтолкнуть тебя, помочь. Через три года ты защитишься, гарантирую!

Элефантова распирала радость: он сможет сделать для своей любимой большое дело, станет ей полезным, у них появятся общие интересы, общая цель… Но почему на ее лице явственно проступает сомнение?

— Тебя что-то смущает?

— Все не так-то легко, — она помедлила, как бы раздумывая: продолжать или нет. — Ты, например, до сих пор не кандидат.

Элефантов немного обиделся.

— Я же не ставил пока такой цели. Занимался другими делами, экспериментировал, распылялся. Сейчас оформляю результаты и выйду на защиту. Ты что, сомневаешься?

— Да нет.

Сомнение на лице не исчезало.

— Так в чем же дело? Тебе будет легче идти за мной. Я отдам половину того, что собрал, определю направление поиска, не будет получаться — напишу сам!

— Вот это меня и смущает: все будет находиться в твоих руках.

Они катались в колесе обозрения, кабинка медленно поднималась над городом, руки Элефантова, нервные и жилистые, лежали на металлическом штурвальчике.

— А чем плохи мои руки? — он крутанул штурвальчик, и кабина завертелась вокруг оси. — Ничем не хуже чьих-либо других!

Бодрым тоном он пытался затушевать неприятное ощущение: Мария боится зависимости, но от друга, к которому искренне расположен, нельзя зависеть…

— Да, не хуже… — неуверенно согласилась Мария. — Ну что ж, попробуем…

Прощаясь, он напросился к ней в гости и, дожидаясь назначенного дня, страшно волновался. Если раньше он ждал каждого телефонного звонка, то теперь боялся, что Мария передумает и отменит встречу.

Он не стал вызывать лифт и пошел пешком, опасаясь, что Марии не окажется дома. Когда дверь открылась, волнение не прошло, к нему добавились неловкость и скованность, которых он не испытывал даже при первом свидании.

Он неуклюже вручил Марии цветы, положил на стол фрукты и поцеловал в щеку, ощутив горький привкус.

— Ты как будто продолжаешь проведывать меня в больнице, — засмеялась Нежинская.

— Наверное, уже привык, — Элефантов старался никак не проявить волнения и неловкости. — Ты ничего не чувствовала вчера, да и сегодня с утра?

— Ничего, — непонимающе посмотрела она. — А что?

— Ужасно тосковал по тебе, просто выть хотелось. Задрать голову и выть по-собачьи…

Он уткнулся лицом в ее ладони, по одному целовал тонкие пальцы.

— Какой ты нежный, — как-то задумчиво сказала Мария. — Я давно тебя таким не видела…

— Ты никогда меня таким не видела. Я люблю тебя.

Этого он не говорил ни одной женщине, даже собственной жене. Чтобы избегать красивостей.

— Что? — она, очевидно, тоже не ожидала таких слов.

— Я люблю тебя.

Он привлек Марию, целовал щеки, лоб, глаза.

— Почему ты такая горькая?

Мария тихо засмеялась, и он уловил ответный порыв.

— Это косметическая притирка. Я же не думала…

Она не договорила.

Губы Элефантова вобрали привкус лекарства, и теперь горьким казалось все: нежная шея, трогательно худенькие ключицы, горькой была плоская чуткая грудь с большими коричневыми сосками, упругий живот, длинные гладкие ноги… Горькими были мягкие губы и быстрый горячий язык, и она, ощутив эту вернувшуюся к ней горечь, на миг отстранилась:

— Горькая любовь?

— Нет… Вовсе нет… — ему хотелось высказать все, что делалось на душе, но слов катастрофически не хватало. — Эта горечь — ерунда…

— Ты стал совсем другим… Такой ласковый…

— Господи, Машенька, как я в тебя влюбился…

— Через три года? — Мария смеялась.

— Да, через три… Я так мучился, переживал…

Первый раз он полностью исповедовался, наизнанку выворачивал душу, и ему совсем не было стыдно.

— Я же этого не знала.

«Конечно, не знала. А теперь знает. И все будет по-другому», — билась радостная мысль…

Принимая душ, Мария прихватила волосы резинкой, и они торчали вверх, как корона. Она ходила по комнате обнаженной, и Элефантов любовался ею, про себя удивляясь переменчивости восприятия.

— Знаешь, чем отличается любимая женщина от нелюбимой?

— Нет, — она выжидающе глянула ему в глаза.

— На нее приятно смотреть и после этого, — он сделал паузу. — А мне приятно смотреть на тебя.

Она села на диван, и он, как мечтал когда-то, положил голову на острые коленки.

— Будешь меня любить?

— Почему «будешь»?

Подразумевалось, что она уже сейчас любит, но Элефантову ее тон не показался убедительным.

— Будешь со мной?

Ставя вопрос по-другому, он все-таки рассчитывал получить более четкий и обнадеживающий ответ.

— Надеюсь.

Снова ему не понравилась неопределенность и нотки равнодушия в голосе.

«Просто ей надо ко мне привыкнуть, — решил он. — А для этого требуется время».

Уходить не хотелось. Элефантов долго прощался в прихожей, оттягивая момент, когда надо будет открыть дверь и захлопнуть ее за собой.

— Все было хорошо? — спросил он напоследок.

— Да, спасибо, ты молодец.

— Тебе спасибо.

Замок щелкнул, и Элефантов побежал вниз по лестнице. Все его существо пело, только в глубине души чувствовался неприятный осадок: на простыне он заметил несколько постыдных пятен — следы своего предшественника. Или предшественников?

Ну, ничего не поделаешь, жизнь есть жизнь… Сейчас его совершенно не интересовали ее взаимоотношения со Спирькой, Астаховым, Эдиком. Все это в прошлом!

Прыгая через три ступеньки, он выбежал на улицу. Возле подъезда стоял светлый «Москвич» 12-27 КЛМ. И хотя Элефантов понимал, что это совершенно не нужно, несолидно и даже глупо, он не удержался и показал ему кукиш.

Упругим, пружинящим шагом Элефантов шел по сказочному, раскинувшемуся на огромной зеленой равнине городу. Городу счастья из мечты своего детства. Он чувствовал себя молодым, бодрым, стремительным. Кровь играет, сила бьет через край. Сейчас он может бежать без устали несколько километров, прыгнуть на асфальт со второго этажа, драться один против троих, пробить голым кулаком стену в полкирпича!

И весь этот физический и духовный подъем, это чудо перевоплощения вызваны чудесной женщиной, которая доверилась ему и ответила любовью на его чувство.

Элефантову хотелось петь.

«Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали подковы и печенка не подвела!»

Огромными упругими скачками он несся по бескрайнему зеленому простору, в лицо бил встречный ветер. Спирька, Эдик и даже Астахов остались далеко позади. Мария предпочла его им! И, черт побери, она не пожалеет об этом! У нее не сложилась судьба, она металась из стороны в сторону, наделала уйму ошибок… И все потому, что рядом не было надежного любящего человека, на которого можно положиться… Но теперь такой человек у нее есть… Его захлестнула теплая волна нежности. Он сделает все, чтобы помочь ей стать счастливой! Все, что сможет!

В состоянии блаженной прострации Элефантов переходил через дорогу, как вдруг из-за остановившегося перед светофором троллейбуса с ревом выскочил автомобиль; он инстинктивно отпрыгнул, и машина пронеслась впритирку, обдав волной спрессованного воздуха и парализующего ужаса: слишком невероятной была эта бешеная скорость на красный свет по полосе встречного движения, гипсовая маска водителя, не сделавшего попытки объехать или затормозить, чудовищная реальность неожиданной, а оттого еще более нелепой смерти, которой только чудом удалось избежать.

«Пьяный, что ли?» — подумал ошарашенный Элефантов, глядя вслед вильнувшей обратно через осевую серой quot;Волге — фургону с круглым пятнышком облупившейся краски на задней стойке кузова и вывалившимся уголком матового стекла.

Трудно было поверить, что похожий на человека шофер только что походя готов был раздавить его и оставить расплющенным на асфальте на полпути от дома Марии к его собственному дому. Элефантов с болезненной ясностью почувствовал, что его смерть стала бы подлинным несчастьем только в одном из этих домов. От хорошего настроения ничего не осталось.

Вечером по телевизору передали сообщение про нападение на инкассаторскую машину, очевидцев просили сообщить об увиденном. Элефантов позвонил, в институт пришел поджарый целеустремленный инспектор с волевым лицом, они поговорили в вестибюле, Крылов записал его адрес и служебный телефон: если понадобитесь — вызовем, хотя вряд ли, опознать не сможете…

Разглядывая собеседника, Элефантов думал, что этому обычному на вид парню предстоит стать на пути той темной и беспощадной силы, которая вчера пронеслась рядом, внушив ощущение беспомощности, растерянность и страх. А майору, похоже, не страшно, он рвется встретиться с взбудоражившими весь город «Призраками», тем острее ощущается собственная несостоятельность: даже примет не запомнил… Впрочем, ерунда, у каждого своя работа, а у него еще есть Марияquot; которая сочувственно выслушала рассказ об этой ужасной истории. Мария, Мария…

Если бы в этот момент кто-нибудь сказал, что слова Марии про горькую любовь окажутся пророческими, он бы плюнул такому человеку в физиономию.