"Страх" - читать интересную книгу автора (Константинов Владимир)

Глава пятая: Бегство.

Выслушав Калюжного, Олег Дмитриевич Друганов с сомнением спросил:

— Так ты полагаешь, что в этом замешан ваш прокурор?

— Я в этом убежден, дядя Олег.

— Да-а, дела-а! — озадачено проговорил Друганов. — А что было на той кассете?

— Лучше, дядя Олег, вам этого не знать. Из всех, кто видел запись, в живых остался лишь я, да и то не знаю — надолго ли.

— Ты меня никак пугаешь? — усмехнулся Друганов. — Мне в жизни приходилось столько рисковать, что тебе и не снилось. И потом, я уже, слава Богу, пожил на этом свете. Поэтому, хотел бы знать, — что за тайна такая, ради сохранения которой уже убили столько людей.

И Эдуард Васильевич был вынужден все рассказать. По мере продвижения его рассказа лицо бывшего летчика-испытателя все более суровело, на скулах явственно проступили желваки.

— Неужели все обстоит так серьезно? — озадаченно спросил он, когда Калюжный закончил.

— Серьезней некуда, дядя Олег.

— А ведь я за него голосовал. Надеялся, что он наведет в стране, наконец, порядок.

— Я тоже надеялся, — вздохнул Эдуард Васильевич. — Порядок-то он может быть и наведет, но только угодный этим олигархам.

— Но как тебя-то угораздило во все это вляпаться?! Ведь ты же всегда был очень осторожным и сторонился всяческих конфликтов. Ты даже никогда не поддерживал политических анекдотов.

— Возможно, потому и угораздило.

— Не знаю, не знаю. Что собираешься делать?

— Надо пока отсидеться, переждать время.

— А кассета у тебя?

— Да.

— Ты её собираешься обнародовать?

— Дядя Олег, не будь наивным! Ты думаешь, что кто-то рискнет это сделать?

— Ты полагаешь, что в стране не осталось честных и порядочных людей?

И Калюжный понял, что допустил непростительную ошибку, рассказав Друганову о содержании видеокассеты. Этот настырный старик не захочет молчать, а это может повлечь самые непредсказуемые последствия.

— Нет, я так не считаю. Но они, эти честные и порядочные, уже не способны переломить ситуацию и хоть что-то изменить. Как ты не понимаешь, что все сейчас в руках этих олигархов — и суды, и прокуратура, и ФСБ, и милиция. Везде в руководстве их ставленники.

— Но я также понимаю, что рано или поздно народ поймет, что его ещё раз обманули. Нового обмана он власти не простит. И тогда ей не поможет никто.

— А-а! — начал заводиться Калюжный. — Ты, дядя Олег, безнадежно отстал от жизни. О каком народе ты говоришь? Где ты его видел? Пьяницы, наркоманы, бомжи, проститутки, транссексуалы, рэкетиры, киллеры, целая армия боевиков мафии, или желторотые юнцы, готовые за «сникерсы» и красивые шмотки продать родную мать — это ты называешь народом?

— Нет, это всего лишь пена, возникающая всегда, когда море начинает штормить. Но новая свежая волна смоет и эту пену и все остальное, — спокойно возразил Друганов.

— Ну, надо же! — удивился Калюжный. — Тебе бы, дядя Олег, книги писать. У тебя бы очень здорово могло получиться.

Но Олег Дмитриевич не обратил внимания на его слова, продолжал:

— Я говорю о своих соседях по даче, по дому, о своих товарищах, которые также, как я, переживают то, что происходит со страной и всеми нами. Если ты их не знаешь, то я тебе сочувствую.

— Да, бросьте вы! — в раздражении махнул рукой Калюжный. — Что они могут эти ваши друзья и соседи?! Им в очередной раз навешают лапшу на уши, и они побегут голосовать за очередного «спасителя Отечества».

— Зря ты так о нас неуважительно, — хмуро проговорил Друганов. Глаза его стали жесткими и колючими. — Да, наш народ слишком доверчив и терпелив. Этим они пока и пользуются. Но когда его терпение лопнет, то я им не позавидую… Ты зачем ко мне приехал?

— Можно мне пожить у вас немного?

— Бога ради! Живи сколько вздумается. Пойдем, у меня для тебя есть подарок.

Они прошли в дом. Олег Дмитриевич спустился в полуподвал и через пару минут вернулся с железным ящиком в руках. В кухонном столе нашел сейфовский ключ, открыл ящик и достал из него небольшой хромированный браунинг, протянул Калюжному.

— Держи. Оружие не ахти какое, но все же. Теперь тебе без него ходить нельзя, в любую минуту они могут заявиться.

— Спасибо, дядя Олег! — искренне обрадовался Калюжный, беря браунинг. Что ни говори, а оружие придавало уверенности. — Откуда он у вас?

— Это, когда я ещё в ВВС служил, был награжден им лично командующим за умелые действия в учебном бою. Раньше это было принято.

— А вы как же?

— Что — я? — не понял Олег Дмитриевич.

— А вдруг, они сюда?

— Для этой цели у меня есть «тозовка» и охотничье ружье. Так-что, есть чем держать круговую оборону. — Друганов весело подмигнул Калюжному. — Не дрейфь, Эдик, прорвемся. Они, эти олигархи, лишь с виду такие страшные, а тряхни их как следует — рассыпятся. Уверен, что многие, кто им сейчас служит, их ненавидят не меньше нашего.

— Спасибо, дядя Олег! — ещё раз поблагодарил Калюжный за столь щедрый подарок.

Вечером Эдуард Васильевич сходил на Золотую горку и позвонил жене из автомата.

— Ира, я тут в командировке, — соврал он. Посвящать жену в истинные причины своего отсутствия Калюжный не хотел. Мало ли что она может подумать и как все это воспринять. — Так-что ты меня не жди.

— В командировке?! — удивилась она. — А что же ты мне утром об этом ничего не сказал?

— Утром я и сам не знал. Так получилось. Москва срочно запросила заключение по жалобе. Вот меня и послали кое-что проверить.

— Ты откуда звонишь?

— Из Искитима.

— А что же не едишь домой? Ведь из Искитима всего каких-то два часа на электричке?

— Я же сказал — срочное задание. У меня здесь много работы.

— Ты и сейчас что ли работаешь?

— И сейчас.

— Ну, как знаешь, — смирилась жена. — А тут к тебе недавно один товарищ приходил.

Сердце у Эдуарда Васильевича упало. «Начинается!» — с токой подумал он. Спросил:

— Какой ещё товарищ?

— Он представился Григорием Борисовичем, сказал, что вы вместе учились в Университете.

— И что ты ответила?

— Сказала, что ты на работе. Он выразил сожаление и ушел.

— Он не говорил, что ещё придет?

— Нет, не говорил.

— Вот что, Ирина, до моего звонка ты не должна открывать дверь ни под каким предлогом. Поняла?

— А что случилось?! — не на шутку встревожилась жена.

— Я тебе потом все объясню. Если кто попытается проникнуть в квартиру, немедленно звони в милицию.

— А этот, Григорий Борисович. Он кто?

— Понятия не имею. Но то, что у меня нет и никогда не было такого товарища — это однозначно.

— Эдуард, ты что-то от меня скрываешь?! Мне страшно! Приезжай скорей.

— Я утром позвоню и мы все решим. А пока никому не открывай дверь и все будет хорошо. Не волнуйся.

— Как же мне не волноваться, когда ты тут такого наговорил, — заплакала Ирина.

«Зря я её оставил, — подумал Калюжный. — Теперь эти сволочи ей покоя не дадут».

Но он прекрасно осознавал, что возвращаться домой за женой — значит, подписывать себе смертный приговор.

— До свидания, Ирина! — сказал Эдуард Васильевич и повесил трубку. Утро вечера мудренее. Может быть завтра и придет что-нибудь толковое в голову, а сегодня столько всего свалилось, что мозг буквально изнывал от перенапряжения.

Вернувшись на дачу, Калюжный лег и попытался уснуть. Но сон не шел, хоть убей. Мешала тревога. Что же теперь будет с ним, с Ириной и вообще? Ему было страшно. Страшно так, как никогда прежде не бывало. Впрочем, ему всегда было страшно, но так, по мелочам. Жил с оглядкой, как бы чего не вышло. И вот его настигла настоящая беда, а он к ней, практически, не готов. Очень даже не готов.

Промучавшись около часа, Калюжный встал, накинул на плечи ветровку, прихватил сигареты, вышел на веранду, сел на высокое крыльцо, закурил. Ночь была прохладная, сырая, безлунная. Хоть глаз коли. В голове роились невеселые думы. Похоже, кончается жизнь. Уцелеть в ситуации, когда против него работает мощная, хорошо отлаженная машина у него нет никаких. Ну побегает он ещё какое-то время будто заяц, но его неизбежно найдут и… А, да что говорить! Интересно, есть ли что за пределами земного бытия? Или все также черно, как вот эта ночь? А если и есть, что он там предъявит? Самое печальное, что за сорок три года ни одного яркого воспоминания. Разве-что рождение сына, а остальное — сплошная серость. Он не совершил ни одного поступка. Все осторожничал, все выгадывал. Ради чего? Ради спокойствия? Но ведь не было его, спокойствия. Не было. Дурацкая какая-то жизнь получилась. Да и получилась ли? Вот вопрос. Он все свои сознательные годы простоял на остановке, все чего-то ожидая. Но так и не дождался. А жизнь, похоже, уже заканчивается. Очень даже похоже.