"Страх" - читать интересную книгу автора (Константинов Владимир)Глава восьмая: Говоров. Новые обстоятельства.Вечером, стоило мне выйти из прокуратуры, как я был подхвачен под руку своей Ксантиппой. — Говоров, ты порядочный свинтус, — заявила Марина. — В каком смысле? — спросил я отстраненно и попробовал было освободить руку. Но не тут-то было. Она держала её так, будто это было последнее, что осталось ей в жизни. — Ты почему ушел из дома? — Извини, дорогая, но ты очевидно заспала обстоятельства вчерашнего вечера? В таком случае я тебе их напомню. Ты мне указала на дверь и в совершенно ультимативной форме потребовала убираться. У меня не было альтернативы. — Стоило ли обращать внимание на истерику неуравновешенной женщины? — она, будто дурачась, повисла у меня на руке и громко, ненатурально рассмеялась. Но вид её говорил, что ей совсем, совсем невесело. Лицо опухшее, подурневшее, глаза красные, наплаканные. Мне её было искренне, по-человечески жаль. Но… Но что случилось, то случилось и изменить уже ничего невозможно. — Стоило. Истерики у тебя стали повторяться с прогрессирующей последовательностью. Как сказал когда-то Цицерон своему оппоненту Катилине: «Квоусквэ тандэм (до каких же пор)». Там где испробованы все средства, необходима хирургическая операцию. А потому, мы правильно сделали, разбежавшись. — Прости, Говоров! Прости! Я исправлюсь! Я буду хорошей. Я буду паинькой! — проговорила Марина, продолжая смеяться. Только теперь этот смех больше смахивал на истерику. Факт. — Прекрати! — строго сказал я, но это не возымело действия. У неё уже началось что-то вроде судорог от смеха. — Черт знает что такое! — Я с силой выдернул руку и зашагал прочь, сопровождаемый её истеричным смехом. Я опасался, что она броситься за мной и прямо на улице закатит очередной скандал. Но этого, к счастью, не случилось. Отойдя на приличное расстояние, оглянулся. Марины нигде не было. «А может быть это был всего-навсего её фантом?! — невольно подумал. Не дай-то Бог если общение со мной ему понравилось и он возобновит контакты. Воевать с фантомами я ещё не научился. Утром следующего дня, придя на работу, я решил вызвать по телефону свидетельницу Виноградову, видевшую Степаненко и его гостей непосредственно перед убийством. Из её скудного объяснения, записанного Ромой Шиловым было трудно что-то понять. Я набрал её номер телефона. — Алло! Слушаю, — раздался приятный и мелодичный женский голос. — Вас беспокоит следователь Говоров из областной прокуратуры. Мне с вами необходимо побеседовать. Вы не могли бы подъехать? Довольно продолжительная пауза. — Я бы с удовольствием, но только у меня ужасно болит голова. Должно быть инфлюэнца. — Все это сопровождалось томным вздохом. И эта «инфлюэнца», и этот вздох. Я мысленно представил обладательницу всего этого. Да, меня ждал нелегкий разговор с нею. С такими дамочками умеет разговаривать Дима Беркутов — легко и быстро ставит их на место. Я же совершенно не умею, не знаю с какого боку к ним подойти. — Это надолго? — спросил. — Что? — Ваша инфлюэнца? — Ах, не знаю, Это должно быть от всех этих переживаний. Просто ужас какой-то! — вновь вздохнула Виноградова и неожиданно предложила: — А знаете что, приезжайте вы ко мне. Я буду рада поближе познакомиться. — Голос её стал каким-то очень странным, вкрадчивым и воркующим. — Поближе — это как? — наивно спросил. — Узнаете, — рассмеялась она. Я был несколько шокирован и озадачен её поведением. — А как же ваша инфлюэнца? — Ах, это… Я приму что-нибудь от головы. — Хорошо, — сдался я. — Называйте адрес. Она назвала. Я записал. — Буду через сорок минут, — пообещал я и положил трубку. Мой «шевроле» после разлуки с Марининой «вольво» бегал с превышением скорости. Как истинный француз, он был весьма легкомыслинен, любил смену впечатлений и терпеть не мог постоянства. Ровно через сорок минут я уже жал пальцем на кнопку дверного звонка коттеджа мадам Виноградовой. И вот дверь распахнулась и я понял, что мои предположения относительно её внешности полностью сбылись. Передо мной стояла молодая женшина лет двадцати восьми — тридцати, пухленькая и примиленькая, в сильно декольтированном ярком шифоновом платье, таком воздушном, что больше напоминало пеньюар куртизанки эпохи Людовика Четырнадцатого. А её наивные зеленые глазки пятилетней девочки взирали на меня удивленно и одновременно разочаровано. — Здравствуйте, Любовь Сергеевна! Разрешите представиться — следователь Говоров Андрей Петрович. Я вам звонил. — Здравствуйте! — в замешательстве проговорила она. — А где этот… прежний? Так вот в чем тут дело! Она ожидала нашего малыша богатырского телосложения Рому Шилова, готовилась к встрече, на что-то надеялась и, вдруг, на тебе — вместо ожидаемого богатыря, сына сибирской тайги, видит перед собой какого-то хилого интеллигента. Ей можно только посочувствовать. Как говориться, не только не тот, но даже и не Федот. «Когда он научится представляться!» — с неудовольствием подумал я о своем друге. — Вы очевидно имеете в виду нашего оперативного работника Романа Шилова? — спросил. — Ну да. — кивнула она. — Прежнего? — К сожалению, он не смог прийти, заболел, — печально вздохнул я. — Заболел?! — удивилась Виноградова. Она вероятно была убеждена, что такие парни, как Шилов, застрахованы от любых болезней и напастей. — И что же у него? — Ни за что не поверите. Ветрянка. Представляете?! — Ветрянка?! — озадаченно переспросила она. — Но ведь ею болеют эти… дети? Похоже, что мои слова она принимала за чистую монету. Святая простота! — Вот такой он у нас феномен, Любовь Сергеевна. Совсем недавно переболел корью. Все мировые светила медицины в совершейнейшей панике. — Надо же! — покачала головой Виногрдова. Образ моего друга в её сознании теперь окружался ореолом самой высокой пробы. Он будет приходить к ней зябкими и зыбкими ночами. А она будет протягивать свои белые руки и звать его из кромешной темноты: «Где ты, Рома, возлюбленный мой?! Умоляю, приди, заключи меня в свои могучие объятия! Моя юдоль без тебя превратиться в пустыню!» И я её по-человечески понимал. — Любовь Сергеевна, если вы конечно не против, мы смогли бы продолжить нашу содержательную беседу у вас в доме, — сказал я. — Ах, извините! — воскликнула хозяйка и зарделась словно красна девица. — Да-да, проходите, пожалуйста. И я оказался в просторном холле, а из него вслед за хозяйкой прошествовал во вместительную залу, где предусмотрительной хозяйкой уже был накрыт стол на две персоны, в центре которого среди всевозможных закусок красовалась бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом. К сожалению, она ждала не меня, а Рому Шилова. Перехватив мой взгляд, Виноградова смутилась, пробормотала в замешательстве: — А я как раз собиралась позавтракать. — Сожалею, что порушил вам режим. — Может быть желаете? — она кивнула на стол, очевидно решив, что на безрыбье и рак — рыба. — Разве-что чашечку кофе, — сказал я нерешительно. И в считанные мгновения чашка с дымящимся кофе уже была в моих руках. «Мулинекс» гостеприимной хозяйки давно стоял на подогреве и дожидался своего часа. Выпив кофе и поблагодарив Виноградову, я раскрыл дипломат, извлек из него бланк протокола допроса свидетеля и принялся заполнять титульный его лист. Когда дошел до параграфа: место работы, то услышал беспечное: — Не работаю. — Так нигде и не работаете? — А вы считаете, что я должна непременно где-то работать? — с вызовом спросила она. По своей глупости я порушил тот хрупкий, едва возникший контакт между нами, а без него полноценного допроса не получится. Нужно было спасать положение. — Ну что вы, Любовь Сергеевна, я вовсе этого не считаю, — одарил я её одной из своих самых приятных улыбок. — Впрочем, вы могли бы стать украшением любого салона, к примеру, высокой моды или современного искусства. Вы бы, на мой взгляд, очень эффектно смотрелись на фоне полотен дядюшки Пикассо или Малевича, в особенности его черного квадрата. Ее ресницы широко распахнулись, а в зеленых глазах вспыхнул жгучий интерес к моей скромной персоне. — Вы так думаете? — кокетливо проговорила она и состроила мне глазки. В чем, в чем, а в этом она была профессионалом. Потому-то и имеет такой коттедж и все прочее. — Уверен. И все же, простите великодушно за мое любопытство, но каким образом вы все это содержите? — Мой бывший муж после нашего развода дал указание своему банку ежемесячно перечислять мне определенную сумму. — Значит, вы рантье? — Какой еще… Я — женщина! — Виноградова гордо вскинула свой округлый подбородок. — Я это заметил сразу, как вас увидел. А рантье — это человек, который получает постоянную ренту. — Ну, вам виднее, — сказала она. Когда титульный лист был наконец-то заполнен, я приступил, собственно, к самому допросу, спросил: — Любовь Сергеевна, вы хорошо были знакомы с вашим соседом Степаненко? — Не так. чтобы… Встречались иногда, здоровались. Мне он всегда казался солидным, порядочным и приятным во всех отношениях мужчиной. А правду говорят, что он был чуть ли не главарем преступной группировки? — Правду, Любовь Сергеевна. Истинную правду, — подтвердил я. — А ещё он был вором рецидивистом и отсидел в местах лишения свободы без малого двадцать лет. — Что вы говорите! Ужас какой-то! — Глаза хозяйки стали не только наивными, но и испуганными, лицо выразило целую гамму чувств, главным из которых было все же кокетство хорошенькой женщины, и уж потом — все осталные. — А с виду такой… Ни за что не подумаешь. — Вы со Степаненко в последние дни перед его смертью разговаривали? — Да, конечно. Мы часто втречались по вечерам. Его Джек с моим Ромой были большими друзьями. — С кем? — Я посчитал, что ослышался. — С Ромой. Это моего добермана так зовут, — пояснила она. — Он такой у меня умница, такой душка. Это называется — нарошно не придумаешь. Точно. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. — А у Степаненко тоже была собака? — Да. Шнауцер. — И где же он? — Дня за два до того, как… Умер. Чем-то отравился. Они, собаки, как дети, чуть не досмотрел и… А Джек, к тому же, был молодым и очень импульсивным. Потому и… У Виноградовой была странная манера не договаривать фразы. — И как реагировал Степаненко на смерть своего друга? — Был очень опечален. Переживал. — А не высказывал он предположения, что Джека мог кто-то отравить? — Нет, а при чем тут… — Но вот смысл моих слов кажется наконец дошел до её головки и произвел в ней сущий переполох. Ее глазки округлились от изумления и забыв про роль этакой очаровашки, светской обольстительницы, она совсем по-бабьи всплеснула руками и воскликнула так, будто хотела поведать мне мировую сенсацию: — А ведь очень может… В свете последних… Какой ужас! А мне даже ни к чему. Это они его, чтобы не мешал. Да? — Это всего-навсего одна из версий, Любовь Сергеевна. — Да-да, я понимаю. Теперь я уверена, что так все и было. Какие изверги! Даже бедную собачку не пожалели. А он. Джек, был таким наивным, таким доверчивым. Вообще-то шнауцеры не очень контактны, самолюбивы. Но Джек был не таким. Господи! Что делается! Даже собачки страдают от этого беспредела! — А в тот вечер вы со Степаненко разговаривали? — Да не то чтобы… Так, обменялись парой фраз. — О чем же? — Федор Степанович поздоровался со мной и сказал, что я слишком поздно гуляю. Я ответила, что Рома никак не хочет идти домой. Он сказал: «Балуете вы его, Любовь Сергеевна». Вот и весь разговор. Затем он со своими спутниками прошел к себе в коттедж. — Сколько было времени? — Что-то в районе двенадцати. Я на часы на смотрела. — А сколько было его гостей? — Четверо. Трое мужчин и одна женщина… Да, чуть было не забыла. Был ещё телохранитель Степаненко, кажется его Сергеем зовут. — Вы кого-нибудь из гостей прежде видели? — Женщину. Она раза три приезжала вместе с Федором Степановичем. — А из мужчин? — Никого. Хотя лицо одного из них… Но никак не могла вспомнить, где видела. — Вы хорошо их разглядели? — Да, достаточно хорошо. У ворот Степаненко два ярких светильника. Так что… — Сможете их описать? — Пожалуй. — Тогда сделайте одолжение. — Значит так… — Виноградова подвела глаза к потолку, вспоминая. — Один из ни бы полный, солидный, представительный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти кавказской или еврейской наружности. Волосы черные с проседью, зачесаны назад, в массивных роговых очках. Одет в серую тройку. Он-то и показался мне знакомым. Я даже не ожидал, что она окажется столь ценным свидетелем. Внешность описывала достаточно профессионально, будто до этого многие годы работала в правоохранительных органах. Весьма и весьма наблюдательная дама. Кто бы мог подумать?! — У вас не возникло ощущение, что вы с ним прежде где-то встречались? — Возможно… Впрочем, не уверена. Я же уже говорила, что не могла никак вспомнить. — А двое других? — Эти были молодые, лет по тридцать. Оба рослые, спортивные. Один блондин, довольно красивый, другой брюнет, очень неприятный. — И чем же он показался вам неприятным? — Мрачный, лицо лошадинное и взгляд исподлобья. Экая, право, умница! Даже взгляд запомнила. — Лошадинное — это какое? — Длинное, естественно, с массивным выпирающим подбородком. А глазки маленькие, колючие. — А блондин? — Он полная противоположность брюнету. Лицо хорошее, славянское. — Славянское? — Ну да, славянское — широкоскулое, открытое, добродушное. Волосы короткие… Ну, знаете, как сейчас молодежь… Он мне понравился. «Считай, что фотороботы всех троих у нас уже в кармане», — с удовлетворением подумал я. — Они между собой общались? — Нет. Молча прошли за Федором Степановичем. — В своем объяснении вы указали, что они приехали на двух иномарках. Так? — Да, — кивнула Виноградова. — Случайно, не можете назвать марки машин? — Случайно, могу, — кокетливо улыбнулась она. — Они приехали на темно-бордовом «рено» и черном «БМВ». Она оказалась сущим кладом для следователя. Но я даже не мог предположить, какая удача ждет впереди. Спросил скорее для очистки совести, чем в надежде на результат: — А их номера вы видели? — «Рено» стояла сбоку и потому, номера не было видно. А вот у «БМВ» я прекрасно разглядела номер и даже запомнила. — Что?! Не может этого быть! — воскликнул я пораженный. Подобная удача не часто балует нашего брата, следователя. — Ну отчего же, — рассмеялась Виноградова, весьма довольная произведенным эффектом. — Очень даже может быть. Ее номер — А 378 БК. От этих слов я тут же, не сходя с места, готов был расцеловать эту прелестную Армиду в её соблазнительные уста. От возбуждения во рту у меня пересохло, а в голове как-то само-собой, совершенно спонтанно возник вопрос: «А не выпить ли нам за удачу? Она того стоит!» И я тут же озвучил это желание голосом: — А не выпить ли нам шампанского, Любовь Сергеевна? — Ой, правда! — сразу же среагировала она. И засветилась, и засияла аки роза под благодатными лучами утреннего солнца. А в слишком откровенном декольте что-то там заволновалось, заволновалось… Господи, прости мя грешного! Ибо слаб я пред соблазнами земными и мысли мои греховны. Отвергни козни диавола, смущающего разум мой и плоть мою. Помоги, Господи! Ибо сам себе помочь я уже не в состоянии. Виноградова подбежала к столу и голосом победительницы в войне полов, сказала: — Открывайте, Андрей Петрович! Я не заставил себя ждать. Шампанское лишь глубоко выдохнуло и полилось, полилось живительною струею в бокалы. По всему, от томительного ожиданию у него уже не осталось сил на более громкое проявление чувств. — За удачу! — громкогласно провозгласил я, поднимая бокал. — Да, — сказала Армида, а глаза её стали влажными и загадачными. Она пила за свою удачу и за свои намерения. Я был отчего-то почти уверен, что эти её намерения связаны с моей скромной персоной. Суждено ли будет им сбыться — покажет время. Лишь оно, как беспристрастный судья, расставляет всё и вся на свои места. Так доверимся же ему и будем уповать на лучшее. Шампанское было холодным, терпким и пощипывало язык, тоесть именно таким, каким и должно было быть, чтобы охладить перевозбуждение и остудить разыгравшееся воображение. Пора было возвращаться к нашим баранам, то бишь, к допросу. — Продолжим, Любовь Сергеевна, — сказал я дежурным голосом. — Как скажите, — пожала она плечами и стала тускнеть прямо на глазах. — Скажите, а в этих иномарках кто-то остался? — Да, там ещё были люди. Но я их не разглядела. — Сколько их было? — Затрудняюсь сказать, но не менее трех человек. — Все они сидели в одной из машин? — Нет. По моему, один человек был в «БМВ» и двое — в «рено». Да, так. — Из них никто не выходил из машин? — Нет. При мне никто не выходил. Но когда я уже отошла на приличное расстояние, слышала, как хлопнули две дверцы. Оглянулась, но из-за деревьев ничего не было видно. — Никакого шума, стрельбы не слышали? — Нет. Я вернулась домой, выпила снотворное и тут же уснула. Возможно поэтому, ничего… Вы их арестовали? — Кого? — Убийц? — Скоро, Любовь Сергеевна, только сказка сказывается, а вот дело, увы. Но обещаю — мы их обязательно поймаем. Я лично извещу вас об этом. Договорились? — Договорились, — улыбнулась она. Я записал её показания. Она прочла, расписалась. Ну вот и все. Сделал дело, гуляй смело. Вот именно. Одно меня смущало во всей этой истории, только-что поведанной мне легкомысленной Армидой. Как убийцы не избавились от столь важного свидетеля их визита к Степаненко? Это их просчет или что-то другое? Ничего, даст Бог, разберемся. — А может быть отобедаете, Андрей Петрович? — робко предложила хозяйка. — Ведь время-то уже обеденное. И столько в её голосе было великой надежды, а в наступившем молчании томительного ожидания, что я почувствовал бы себя большим свинтусом, отказав ей. — А действительно, Любовь Сергеевна, почему бы нам с вами не отобедать?! — воскликнул я с пафосом, жизнерадостно и жизнеутверждающе. И ярко вспыхнуло её прелестное личико, озаряя унылую и серую действительность, И заволновались, затрепетали в декольте два гладких, нежных полушария в предвкушении чего-то замечательного, необыкновенного, для чего собственно и сотворены Матушкой природой и Космическим разумом. — Только как же Шилов, Любовь Сергеевна? — Какой ещё Шилов? — недоуменно спросила она. Похоже, я полностью вытеснил из её сознания образ своего друга. И мне даже как-то стало обидно за Рому. Как же, порой, бывают ветрены и непостоянны женщины. — Тот, с кем вы беседовали прежде? Насколько я правильно понимаю, все это, — я кивнул на стол, — предназначалось именно ему. Или я не прав? — Ну зачем же вы так, Андрей Петрович! — довольно искренне возмутилась она. — Зачем смущаете бедную женжину?! — Относительно вашей бедности, Любовь Сергеевна, я бы мог поспорить с кем угодно, У вас и тут, — я посмотрел на потолок, — всего достаточно. А здесь, — я опустил вгляд до уровня её декольте, — даже слишком много. — Ах, какой вы, право, насмешник, — зарделось она, будто маков цвет. Но по всему было видно, что мои слова ей приятны. Армиды, потому и зовуться Армидами, что любой комплемент им и их внешности в какой угодно форме сказанный, убыстряет ток крови в их крепком организме, возбуждает жажду деятельности, и тем самым продляет им молодость и красоту. Этим они живут. И не надо их осуждать за легкомыслие и отсутствие духовности, ибо ни одному человеку не дано понять, что истинно духовное, а что плотское, что возвешенное, а что низменное. Ведь соловей поет не потому, что он полон возвышенного чувства, а потому, что таким его создал Космический разум. Каково сказано?! Вот так-то, знай наших. — А где тут у вас удобства? — спросил я. — Пойдемте, я вас провожу. А через пять минут мы уже сидели за столом, при виде которого у меня началось обильное соковыделение. — Может быть коньячку, Андрей Петрович? — выжидательно глянула на меня Виноградова. И тогда я спросил себя: «Андрюша, неужели ты сегодня не заслужил отдохновения от трудов праведных? Неужто не имеешь права хоть немного расслабиться от моральных устоев и всего прочего?» И тут же ответил: «Еще как заслужил! Ты, Андрюша, сегодня можешь все». — Можно, — кивнул я решительно. Предвижу, что многие читатели, прочтя эту сцену, разочаровано вздохнут. Нет, герой не может быть таким легкомысленным и безответственным. А бабушки и дедушки уже не станут ставить меня в пример своим внукам. Но только я живу не для примера, а живу так, как живу, как мне хочется. Предвижу также, что мои биографы, дойдя до этого места, испытают явное затруднение — каким образом объяснить мой поступок? Так вот, им я хочу сказать заранее — ничего объяснять не надо, пишите правду, как она есть. Как сказал когда-то римский комедиограф Публий Теренций: «Хомо сум, хамани нихиль а мэ алиэнум путо (я человек, ничто человеческое мне не чуждо)». Вот именно. Так и запишите. А потом на грешную землю медленно и незаметно опустился тихий теплый вечер. Где-то гремели войны и революции, гасли и рождались звезды, человеческая цивилизация стремительно катилась к своему логическому концу. Кто-то ждал конца света. Кто-то — второго пришествия Сына Божьего. Но тот почему-то опаздывал. Вместо него по Земле, как по своей вотчине расхаживал дьявол и его приспешники. Но нам с Армидой до всего до этого не было никакого дела. От выпитого кружилась голова. Было чувство покоя, нерваны. Часы монотонно и медленно пережевывали своим стальным механизмом время, извлекая его из будущего и отправляя в прошлое. А настоящего у нас не было. И ни у кого не было. Но и это нас нисколько не смущало. Где-то плакала иволга, схоронясь в дубло. И было такое чувство, что все это происходит не с нами, а кем-то другим. А наши тела уже давно жили своей самостоятельной жизнью, ничего общего с нами не имеющей. |
||
|