"Расследователь: Предложение крымского премьера" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей, Новиков Александр)

Часть вторая ЗАГОНЩИКИ

…Обнорский ошибся. Ошибся дважды. Первый раз, когда сказал, что в убийстве обвинят силовые структуры. Силовиков действительно обвинили, но косвенно — как исполнителей заказа. Второй ошибкой явилось предположение, что «козырем» станет голова Горделадзе.

Козырем стала кассета с голосом президента Бунчука.

Бомба взорвалась 28 ноября. Для Обнорского «кассетный скандал» начался со звонка Галины. Когда заверещал телефон, Андрей ехал по набережной.

— Алло, — сказал он в трубу. Андрей был напряжен — его беспокоила серая «шестерка», которая уже довольно долго висела на «хвосте». Что это — слежка? Случайность?

— Обнорский! — возбужденно сказала трубка голосом Галины. — Обнорский, ты уже в курсе?

— А что такое?

— О Господи! Ты еще ничего не знаешь?!

— Да что случилось?

— Включи радио. Немедленно включи радио. У тебя есть под рукой радио? — быстро говорила Галина. Чувствовалось, что она очень взволнована.

— Есть, — ответил Андрей. — А какой канал?

— «Материк»… или любой другой. Все об этом говорят.

— Сейчас, — ответил Обнорский. Он притормаживал на красный свет, параллельно говорил по телефону и поглядывал в зеркало на стремную «шестерку». Он нажал на кнопку магнитолы, сразу попал на «Материк». В салон ворвался возбужденный голос диктора:

«Час назад лидер соцпартии Александр Стужа обвинил президента Бунчука в организации похищения и убийства Георгия Горделадзе».

Обнорский остановился перед светофором.

— Включил? — спросила Галина.

— Включил… ну и что?

— Ты слушай, слушай, — ответила Галя и оборвала связь.

Взволнованный комментатор «Материка» вещал:

«Сползанию общества во тьму криминала и бандитизма, — сказал Стужа, выступая в Верховной Раде, — необходимо положить конец. Именно поэтому, имея достаточные основания, я обязан заявить, что заказчиком исчезновения журналиста Георгия Горделадзе является президент Украины Леонид Бунчук». Также господин Стужа заявил, что располагает данными, которые свидетельствуют о том, что заказчик "систематически контролировал ход выполнения своего поручения ". "В курсе подготовки и осуществления этого заказа, — говорит Александр Стужа, — с самого начала был глава администрации президента Владимир Латвин. Непосредственным разработчиком сценария и организатором осуществления операции является министр внутренних дел Юрии Марченко". В качестве доказательства своих слов Александр Стужа продемонстрировал аудиокассеты с записью фрагментов разговора президента с Латвиным и Марченко…"

Сзади засигналили. Обнорский бросил взгляд на светофор — уже вовсю горел зеленый.

— Началось! — сказал Обнорский. — Началось!

"Кассеты, со слов лидера соцпартии, ему передал один из офицеров СБУ, который обеспечивает информационную безопасность президента. Александр Стужа уверен в подлинности кассет и готов передать записи в специальную следственную комиссию Рады по исчезновению Горгия Горделадзе. «Я не хотел бы, — сказал Стужа, — чтобы обнародование записей выглядело так, что я иду „на вы“ против Леонида Бунчука. Меня беспокоит то, что в государстве исчезают политики, депутаты, журналисты, и никому нет до этого дела».

У Андрея снова зазвонил телефон.

— Ты знаешь, что Стужа… — услышал он голос Повзло.

— Знаю, — бросил Андрей. — Через десять минут буду дома, тогда и поговорим. Отбой.

Но телефон зазвонил снова. На этот раз позвонил Соболев.

— Андрей Викторович, — сказал премьер, — ты уже в курсе?

— Слышал, Сергей Васильевич. А что это за кассеты, которыми размахивает Стужа?

— Я знаю не больше тебя, Андрей, — мрачно произнес Соболев.

— Фальшивка? Подлинник?

— Не знаю. Скажу только, что Стужа — очень умный и выдержанный человек. Он почти не совершает ошибок. Не думаю, чтобы он так подставился…

Андрей выехал на Крещатик… «Шестерка» плелась следом.

— Сергей Васильевич, — сказал Обнорский.

— Да?

— Сергей Васильевич, вы бы хотели, чтобы мы прекратили расследование? — спросил Обнорский осторожно.

— Ни в коем случае! Бог с тобой, Андрей. Вот как раз сейчас-то и нужно напрячься до предела, — ответил Соболев. — Я ведь знал, что что-то готовится, что-то зреет… Не предполагал только, что удар нанесет Стужа… Ну да ладно. Я завтра буду в Киеве, тогда и поговорим.

— Отлично, — сказал Андрей. — Жду вашего звонка.

Из киевских СМИ:

"Александр Стужа призвал депутатов парламента обратиться к посольству США с просьбой о независимой экспертизе «таращанского тела».

«Лидер соцпартии заявил, что обнародование имеющихся у него записей может привести к импичменту президента Леонида Бунчука».

"Стужа обвинил Бунчука в «заказе» Горделадзе. От имени своей парламентской фракции "Левый центр " ее лидер Александр Стужа заявил: «Профессионально организованное исчезновение, пассивность следствия, игнорирование элементарно необходимых действий, неубедительность пояснений высоких милицейских чинов наводит на мысль о специфичности спланированного дела»

Владимир Латвин:

«На Украине было время и хуже, но не было времени подлее».

«Пресс-служба президента уполномочена заявить, что обвинения Александра Стужи в адрес Президента Украины Леонида Бунчука и главы администрации Президента Владимира Латвина о причастности к исчезновению журналиста Георгия Горделадзе не имеют под собой никаких оснований и являются инсинуациями, и, соответственно, как оскорбление и клевета подпадают под действие Уголовного кодекса Украины».

«Александр Стужа… потерпев поражение на президентских выборах и катастрофически теряя остатки своего политического рейтинга, не в первый раз прибегает к скандальным методам, чтобы привлечь к себе внимание и как-то удержаться во властных структурах».

«Глава администрации президента Владимир Латвин заявил о намерении подать в суд на лидера соцпартии Стужу. Сумма ущерба, которую Латвин намерен истребовать с Александра Стужи, равна тридцати трем гривнам. Видимо, по аналогии с иудиными сребрениками».

"Центр общественных связей МВД Украины обратился к Генеральному прокурору Украины Михаилу Щкопенко «для проверки фактов, изложенных в заявлении Александра Стужи и соответствующей правовой оценки по этому поводу».

«Александр Стужа заявляет, что записи, переданные ему сотрудником СБУ, — подлинные, они уже прошли экспертизу на аутентичность за границей. Как сообщает наш корреспондент, запись не очень четкая, однако голос президента Бунчука на ней различим хорошо».

«Бунчук — палач!»

Обнорский подъехал к дому. Чертова «шестерка» наконец-то отвалила. Андрей запомнил ее номер, проводил внимательным взглядом и сквозь зубы матюгнулся.

Коля Повзло кружил по квартире, как зверь в клетке.

— Чернобыль! — сказал он Обнорскому.

— Чернобыль уже был, Коля.

— Это политический Чернобыль.

— Не горячись, Коля. Еще неизвестно, что это за пленки. Подлинные или фальшак? Ты сам их слышал?

— Нет, разумеется. Но даже если фальшак — все равно это политический Чернобыль. Оппозиция навалится на Бунчука так, что мало не покажется. Вполне возможен импичмент, даже если записи — левые… Люди в таких случаях реагируют нервно: хоть пять экспертиз проведи, и если даже все пять дадут заключение, что пленки фальшивые, народ все равно скажет: э-э, нас не проведешь. Горделадзе убил Бунчук. Тем более что Стужа на Украине пользуется известным уважением.

— Я пошел в сортир, — проорал Родя в прихожей.

— Относительно реакции населения ты, безусловно, прав… К власти люди — что в России, что на Украине — относятся с большим недоверием, подозревают во всех смертных грехах… Положение у Бунчука незавидное. Надо достать эти записи. Сможешь, Коля?

— Сделаем, — сказал Коля. — Но все равно — Чернобыль. Вот ведь абсурдная ситуация: президент «заказал» журналиста! Абсурд? Полный абсурд! Но хрен кому чего докажешь. Сейчас начнется! Сейчас такое начнется, что шалости Билла с Моникой покажутся детским пустяком…

Обнорский сидел за столом, курил, а Коля ходил по кухне туда-сюда и рассуждал о геополитическом значении «пленок Стужи» и о размахе предстоящих политических штормов на Украине. Потом он подошел к туалету, встал против двери и заорал:

— Ты, полярник хренов! Ты что — зимовать там собрался?

Дверь распахнулась, и выскочил Родя с рулоном туалетной бумаги в руках.

— А я что? — сказал Родя. — Я ничего… Я вот тебе, Мыкола, бумажки припас… мягонькой.

Коля молча взял у Родиона рулон, повертел в руках:

— Мягкая, говоришь?

— Мягкая, Коля, мягкая.

— Все равно — Чернобыль, — сказал Коля и скрылся в сортире.

— Дурдом, — прошептал Обнорский.

Когда Повзло ушел добывать записи, Обнорский сказал Родиону:

— Слушай, Родя… есть темочка одна. Давай обмозгуем.

— Давай. А что за темочка?

— А вот слушай. У Горделадзе всю дорогу были проблемы с деньгами… Так?

— Так.

— Но все же он как-то выкручивался.

— Занимал, перезанимал.

— Занимать-то занимал. Но долги ведь отдавать надо. Около трех тысяч он в конечном итоге так и не отдал… Бог с ними. Но остальные-то свои долги он как-то гасил. Значит, где-то он брал деньги, а?

— Действительно, — озадаченно произнес Родион.

— Вот давай-ка сядем и прикинем доходы Горделадзе, начиная с января, и его расходы за тот же период.

— Логично, шеф, — поддержал Родион. Через минуту Обнорский и Каширин сидели, обложившись бумагами. Родя выписывал в столбик все известные доходы Горделадзе, Андрей — расходы. Многое приходилось прикидывать приблизительно.

— Интересно, — сказал Обнорский, когда они сличили свои цифири. — Что скажешь, Родион?

— Бухгалтерия — увлекательная наука, — ответил Каширин.

— Весьма, — согласился Обнорский.

Сравнение видимых доходов и расходов Георгия Горделадзе за двухтысячный год показало превышение расходной части над доходной на сумму не менее десяти тысяч долларов…

Зазвонил телефон. Каширин снял трубку, потом протянул ее Андрею:

— Тебя.

— А кто там?

— Не знаю, мужик какой-то.

— Алло, — сказал, взяв трубку, Андрей.

— Андрей Викторович? Мы с вами не знакомы, и моя фамилия вам ни о чем не скажет, поэтому я, извините, не представляюсь… Вы расследуете дело об исчезновении Георгия Горделадзе?

— А вы кто? Как, простите, вас зовут?

— Николай.

— Весьма приятно. Я вас слушаю, Николай.

— Я хочу вам помочь, Андрей Викторович.

— Как же вы собираетесь мне помочь?

— Вас интересует полная версия записей Стужи?

— Предположим. Сейчас это всех журналистов интересует.

— Я могу ее вам продать, — сказал человек, представившийся Николаем. — Полную версию и за разумную цену.

— Любопытно. Сколько же вы хотите?

— Недорого. Сто долларов кассета.

— А сколько у вас кассет?

— Одиннадцать штук. Полный комплект.

— Тысяча сто баксов? Не такие уж и маленькие деньги, Николай.

— А где вы еще эти записи возьмете? А у меня товар с гарантией, качественный. Полная, подчеркну, версия. Без купюр.

— Хорошо, давайте поступим так — я куплю у вас одну кассету…

— Нет! Или все, или ничего. Я и так здорово рискую. Если надумаете — приходите в двадцать ноль-ноль к монументу воссоединения Украины с Россией. Знаете, где?

— Знаю, — ответил Обнорский.

— Приходите один. Только один. Если еще кто-то с вами будет — контакт не состоится. Все.

В трубке пошли гудки отбоя. Обнорский задумчиво почесал затылок телефонной трубкой… Полная версия?

Повзло и Каширин уговаривали его не ходить.

— Эти «кассеты» ничем не лучше конверта, который подбросили нам, — убеждал Коля. — Откуда ты знаешь, что это за тип и что он тебе подсунет с этими кассетами? Откуда он взялся? Кто дал ему этот телефон?

— Коля, — отбивался Андрей, — я тоже задаю себе эти вопросы. И ответа пока не знаю.

— Тем более не надо ходить на эту встречу, — сказал Родион.

— Послушайте меня, ребята. Во-первых, у этого человека есть корыстный мотив. Это очень важно… Вот если бы он сказал: хочу вам помочь бескорыстно, тут я бы, пожалуй, насторожился. А он откровенно корыстен и, кстати, труслив. Во-вторых, риск всегда есть. Если ты хочешь совсем без риска, то надо менять ремесло. Так что я пойду — встречусь с этим Николаем. Ты же добыл только двадцать минут записи? — Андрей кивнул на диктофон.

— Столько, сколько Стужа обнародовал и позволил записать…

— Ну вот. А теперь появился шанс — пусть и неопределенный — получить запись.

— А если он тебя кинет?

— Посмотрим… Может, и кинет. Но если упустим шанс — будем потом локти кусать. Так что надо идти.

— Мы тебя подстрахуем, шеф, — сказал Родион.

— Не стоит. Засечет вас этот Николай — и обломится контакт. Да и чем вы мне поможете, если он впарит мне наркоту?

— Ну… мы для моральной, так сказать, поддержки…

— На фиг. Вы меня морально поддержите, если этот конь впарит мне кассетки с Пугачевой за тысячу сто баксов… Вот тогда мне действительно понадобится моральная поддержка.

В девятнадцать сорок Андрей оделся и вышел из дому. Было довольно холодно, дул ветер. Обнорский сел в машину, прогрел пару минут движок и поехал на встречу с Николаем.

По привычке Андрей немного попетлял по центру, приглядываясь к машинам на предмет «хвоста»… Никого не засек, пожал плечами. Без трех минут восемь он выехал на Европейскую площадь, поставил машину у Малого зала Филармонии.

Посидел, прислушиваясь к ощущениям, потом неохотно вылез из теплого салона.

Сразу навалился ветер с Днепра.

Андрей поднял воротник куртки, пошел к площадке с монументом Воссоединения Украины с Россией. Огромная, монументальная дуга врезалась в небо. Снизу ее подсвечивали прожектора, она серебрилась от инея. Кроме Андрея на площадке никого не было. Он прошел под аркой Воссоединения, остановился у парапета. Рядом с огромной, но несколько нелепой конструкцией человек казался маленьким и ненужным. Арка вибрировала, распространяла невидимые волны. Вниз уходил крутой, покрытый голыми деревьями спуск к Днепру. Деревья качались под порывами ветра. По дороге вдоль реки мелькали фары машин… Темный Днепр был почти невидим. Но Обнорский представлял его себе — широкий, мощный, в полосах седой пены на ледяной воде.

Андрей посмотрел на часы — «лонжин» показывал ровно восемь. Ну и где этот Мыкола? Андрей зябко поежился, обвел взглядом пустую площадь… Признаться, ему было очень неуютно, он уже жалел, что отказался от помощи Коли и Родиона. В случае провокации помочь они бы, конечно, все равно не смогли (Обнорский представил себе, как все может быть: Николай — встречная передача денег и «кассет с полной версией» — стремительное появление мужчин в штатском — наручники и т. д.), но если бы они сидели сейчас в салоне «девятки» в сотне метров отсюда, Андрею было бы легче. Вообще-то, Обнорский понимал: то, что он сейчас делает, является грубым нарушением одного из правил безопасности при проведении журналистских расследований. Нельзя встречаться с незнакомыми людьми в уединенном месте. Понимал — и все равно пошел на встречу. Заело его.

Андрей снова посмотрел на часы — «двадцять годын, дви хвылыны». В кармане запел телефон.

— Але, — ответил он, быстро поднеся трубку к уху. Телефон, пригревшийся во внутреннем кармане, был теплым.

— Вам следует сейчас спуститься вниз, к Днепру, — сказал голос Николая.

— Мы так не договаривались, Николай, — сказал в ответ Андрей.

— Я помню. Вы не понимаете, Андрей, чем я рискую… Извините, но я обязан подстраховаться… Вы деньги принесли?

— Принес. А вы — кассеты?

— Разумеется. Сейчас, Андрей, вы пройдете налево, мимо зданий Филармонии, по Владимирскому спуску и спуститесь по лестнице к Днепру.

Обнорский колебался. Ситуация ему определенно не нравилась. Человек, назвавшийся Николаем, молчал. Свистел ветер.

— Хорошо, — произнес Андрей, — я иду.

«Слава Богу, — подумал Обнорский, — что меня не видят сейчас мои студенты».

Он сунул телефон в карман. Снова прошел под аркой, ощутил ее тревожную вибрацию. В принципе, в действиях этого Николая нет ничего необычного… Навряд ли эти кассеты (если, конечно, они существуют) попали к нему легальным путем.

Возможно, это тот самый офицер СБУ, который осуществлял запись… Теперь он спешит срубить бабок. Возможно, он «напек» копий, как пирожков, и сейчас распродает их налево и направо. Впрочем, что гадать?

Андрей прошел мимо зданий Филармонии, оставил Европейскую площадь за спиной слева, довольно скоро увидел лестницу, ведущую к Днепру. Он посмотрел назад — никого. Взглянул на длинную бесконечную лестницу, уходящую в темноту…

Лучше не придумаешь места для конспиративной встречи. Скорее всего, этот Николай ждет его где-нибудь посредине, спрятавшись среди деревьев.

Обнорский вздохнул и, обозвав себя дураком, ступил на лестницу. Он прошел один пролет по ступенькам, чуть запорошенным снегом, второй… Господи, ну куда меня несет? Прошел еще один пролет. И еще. А потом оглянулся и посмотрел наверх — наверху, на фоне освещенного Владимирского спуска, стояли две черные мужские фигуры… Вот, значит, как! Конспиративная встреча? Для передачи кассет? По корыстным мотивам?

Два черных силуэта были видны четко, как на фото. Фары проезжающей по спуску машины на секунду мазнули по ним ярким светом… Тускло блеснули кожаные куртки. Но лиц все равно было не разглядеть, И никаких других деталей тоже. Да и нечего их разглядывать! Фары машины лизнули их и умчались. Обе фигуры сделали синхронный шаг на первую ступеньку.

Андрей почувствовал, как бухнуло у него сердце… По той спокойной уверенности в себе, которая ощущалась даже на расстоянии, по манере двигаться легко и свободно, он понял, что перед ним — боевики. Молодые, здоровые, крепкие, привыкшие решать вопросы решительно и жестко. Торпеды!

Андрей повернулся и быстро пошел вниз. А ноги в добротных теплых кроссовках двинулись вслед за ним… «Интересно, — думал Обнорский, — видят они меня или нет? Здесь темновато, но снег уже дал белый фон, и человека в темной одежде почти наверняка можно различить…» Андрей оглянулся и понял, что торпеды приблизились. Теперь их разделяло всего три пролета. Они двигались легко и бесшумно с неотвратимостью настоящих самонаводящихся торпед.

Андрей шепотом матюгнулся и побежал. Впереди, далеко-далеко внизу, виднелась освещенная набережная. Там ехали машины, там плыл, как маленький кораблик, трамвай. Но все это было страшно далеко. А преследователи за спиной — моложе, тренированней, с хорошей дыхалкой, с крепкими ногами. На бегу Андрей оглянулся и увидел, что двое тоже перешли на бег. Неторопливый бег, с ленцой.

Он снова посмотрел вниз — на бесконечную лестницу, сжатую перилами…

Ох, как далеко еще было до набережной. И все же прорываться нужно туда. Вступать с ними в схватку здесь, на лестнице — бесполезняк. Их двое, они имеют преимущество в позиции — находятся выше, они моложе и почти наверняка вооружены. Скорее всего, из оружия у них что-нибудь уличное, хулиганское — кастет, цепь, нунчаки… Они догонят, и тогда — проломленный череп, вывернутые карманы… В общем, банальный разбой.

Андрей бежал, бухало сердце, скользили ноги по снежку, и холодил лицо ветер. Рискуя оступиться и свернуть шею, он снова оглянулся. Двое преследователей заметно отстали. Это придало ему сил. Пролет! Еще пролет…

Странно, что они не торопятся. А может, им просто дали команду попугать питерского писаку? Провести «психическую» атаку, но не трогать?

Еще пролет, еще… еще… И вот уже виден темный зев тоннеля, ведущего под улицей к набережной. Из тоннеля дуло, как из аэродинамической трубы. Мощный напор воздуха нес вихри снега, мертвых листьев и мусора. До тоннеля оставалось всего три пролета, когда Андрей наконец понял. Он понял, почему так медленно движутся по лестнице преследователи. Так, как будто и не пытаются догнать…

А они действительно не пытаются. Они не догоняют — они гонят. Они гонят его, как загонщики волка, туда, где уже стоят на номерах стрелки. Через несколько секунд разгоряченный Обнорский влетит в тоннель, где его встретят. А двое сверху «запечатают» обратный выход. Тогда шансов не останется вовсе.

Андрей резко затормозил. До входа в тоннель осталось два пролета, а сзади уже подпирали загонщики. Ветер леденил лоб, завывал в трубе тоннеля…

Андрей положил левую руку на холодные перила, еще раз оглянулся назад — двое приближались, тускло отсвечивали куртки… Да вот хрен вам! Обнорский резко оттолкнулся и перелетел через перила.

— Стой! — ударил крик сзади.

От перил до земли было метра два или даже побольше. Андрей сгруппировался, подогнул ноги, упал, как на занятиях по парашютной подготовке.

Уже целая вечность прошла с тех пор, когда он последний раз прыгал с парашютом, но тело все помнило и действовало само. Слой листьев спружинил, захрустели под ногами ветки. Андрей перекатился, вскочил, быстро побежал налево от лестницы.

Налево — и вниз. Он петлял как заяц, оскальзывался, прикрывал лицо рукой. Он не слышал, как спрыгнули с лестницы его преследователи, но нисколько не сомневался, что они это сделали.

Он бежал, сознавая, что шансы не так уж велики, но все же есть. Первый раунд он выиграл, он не дал загнать себя в ловушку. А дальше: что будет, то будет… Главное — не влететь в какую-нибудь яму.

Преследовавшие его боевики замешкались, сообщая по рации другой двойке, что Араб выкинул номер, сорвался и сейчас уходит в сторону Почтовой площади:

— В «Макдоналдсе» на площади сидят Туз с Кузей… Пусть попробуют перехватить.

На разговор они потратили всего несколько секунд, но именно эти секунды дали возможность Обнорскому оторваться.

Он выскочил на Почтовую площадь. Освещенную, чистую и почти безлюдную.

Ярко светился павильон «Макдоналдса», женщина с детской коляской боролась с ветром на пешеходном мостике над дорогой.

Андрей почувствовал боль в перебитой шесть лет назад ноге. «Значит, — подумал он, — спрыгнул я не так уж и удачно. Ладно, теперь это уже не важно. Сейчас я нырну в метро. А там милиция, там полно людей, там они уже ничего не смогут…» Он оглянулся назад, никого не увидел и быстро пошел к входу в метро… Боль в ноге стала сильней. Черт с ней — лишь бы дойти, там уже безопасно… Почти безопасно.

Двери «Макдоналдса» распахнулись и выпустили на улицу двух бойцов в кожаных куртках и вязаных шапочках. Один говорил по телефону. Второй толкнул его локтем и показал на Обнорского.

— Да сколько же вас здесь? — прошептал Андрей, раздражаясь.

Путь к метро был отрезан. Двое уродов смотрели на Обнорского. Андрей резко повернул влево, пошел, прихрамывая. Он не знал, куда идет. Знал только, что дальше здесь оставаться нельзя — спустя несколько секунд на площади появятся еще несколько охотничков. И что тогда делать?

…Он увидел станцию фуникулера — знаменитого киевского фуникулера — и пошел туда, предполагая, что там будут люди. Много людей, которые, сами того не зная, станут его щитом. Он вошел в нижнюю станцию… Никто его не преследовал. Что, неужели получили команду «отбой»?

— Когда поедем? — спросил Обнорский у кассира… Неужели они получили команду «отбой»?

— Сейчас. С вас пятьдесят копеек… Ой, шо то у вас кровь на щеке и курточка порвана?

— Упал, — буркнул Обнорский и пошел к вагону.

Сел у окна, продолжая поглядывать на вход на станцию… Неужели его отпустили? Нет, не отпустили — в помещение станции вошли двое из «Макдоналдса».

Один все так же говорил по телефону. Практически не скрываясь, они разглядывали Обнорского в упор, но ничего не предпринимали. Прошла минута, другая.

Вагон дернулся и со скрипом поехал наверх. Двое из «Макдоналдса» остались внизу. — "Ну и что? — спросил сам себя Обнорский. Встретят наверху…

Почти наверняка машина с парой торпед уже едет наверх. Почти наверняка они успеют. Фуникулер-черепашка ползет медленно. Ах как медленно он ползет…"

Скрипел трос, мелькали за окном голые деревья. Андрей сидел, привалившись головой к холодному стеклу. Вместе с ним в купе фуникулера ехали полная дама с крашеными волосами и девушка — по виду студентка.

«Надо позвонить, — подумал Обнорский. — Надо позвонить ребятам… или лучше в милицию… еще лучше эсбэушнику Костенко. Или его приятелю — таксисту Сереге. Они помогут. Должны помочь. Я позвоню, попрошу Серегу подскочить к станции фуникулера. Обязательно его дождусь… Можно, в конце концов, позвонить прямо Соболеву. Премьер сейчас в Крыму. Но даже из Крыма он сможет помочь».

Андрей сунул руку в карман… Телефона не было. Обнорский понял, что выронил его, когда прыгал с лестницы. Андрей выругался сквозь зубы и перехватил неприязненный взгляд пожилой дамы. Подумал, что выглядит не лучшим образом — кровь на щеке, полуоторванный рукав куртки…

Вагон фуникулера выкатился на двухколейный участок, где разъезжаются два вагона. За окном мелькали шпалы, наматывался трос, черный от мазута…

Внезапно в свете, падающем из окна, Андрей увидел человека. Человек стоял, прислонясь к дереву, и поднимал правую руку. Рука была длинной… Не бывает таких длинных рук, подумал Андрей и вдруг все понял.

— Ложись, — закричал Обнорский.

Рука человека за окном полыхнула пламенем. Андрей рванулся вниз, на пол, увлекая за собой девушку-студентку. В стекле фуникулера образовалась огромная дыра. Посыпались сверху стеклянные осколки, потянуло холодом. Кто-то изумленно вскрикнул. Грохнул второй выстрел. Провизжала пуля. Андрей лежал, прижимая к полу девушку. Прошла секунда, другая, третья… Больше никто не стрелял. Стало тихо. И в этой тишине пронзительно закричала пожилая дама.

Обнорский поднял на нее взгляд: ранена?

Дама не была ранена. Она сидела и кричала на одной ноте. В крашеных волосах искрились осколки стекла.

…Когда вагон-черепашка дополз до верхней станции, Обнорский чувствовал себя подобным выжатому лимону. Он вышел и бессмысленно уставился на диораму, изображающую фуникулер. В пояснении к диораме было написано, что фуникулер был открыт в девятьсот пятом году. «Почтенный возраст», — автоматически подумал Обнорский.

Возбужденные пассажиры толпились, гомонили. Откуда-то появился молоденький сержант в милицейской форме.

— Это в него стреляли, — прорезал гомон истерический голос дамы с крашеными волосами. Она показывала на Обнорского пальцем. — Это из-за него всех нас чуть не убили… из-за него! Из-за него нас всех чуть не поубивали!

Толпа как-то незаметно растеклась в стороны, Андрей остался один.

Сержант (или как он там называется?) подошел к Андрею и неуверенно сказал, козырнув:

— Предъявите документы.

В отделении милиции Обнорского продержали почти три часа. Сначала Андрея допрашивал милицейский следак. Потом, когда он узнал, что Обнорский — журналист из России, да еще проводящий здесь, в Киеве, расследование по «делу Горделадзе», он куда-то позвонил, и вскоре в кабинете появились люди в штатском. Они тоже представились сотрудниками милиции, но у Андрея сложилось впечатление, что они работают в другой организации… Держались люди в штатском вполне доброжелательно, но вопросы задавали быстро и много.

— Как вы оказались в фуникулере, Андрей Викторович?

— Гулял… Увидел фуникулер, захотел прокатиться.

— Гуляли в такую погоду?

— Я с севера, господа. Из Санкт-Петербурга. У нас такая погода — обычное дело.

— А что вы делаете в Киеве, Андрей Викторович?

— Я уже говорил вашему сотруднику, — ответил Андрей, улыбаясь, и кивнул на следака.

Тот явно был лишним в собственном кабинете. Держался скованно, в разговор не встревал.

— Расскажите нам еще разочек, Андрей Викторович.

— Ради Бога, господа. Я журналист, директор Агентства журналистских расследований… В Киеве я и мои коллеги заняты расследованием исчезновения Георгия Горделадзе…

— Это благородно, — сказал один, которого Обнорский про себя окрестил «Полковником». — А кто дал вам задание заниматься этим расследованием?

— Задание? Мы независимая организация и сами выбираем темы расследований, — ответил Андрей.

— А что — в «бандитском Петербурге» вы уже все дела расследовали? — спросил второй. Его Андрей окрестил «Милашкой».

— Нет, не все. Осталась заначка на черный день… далеко не все.

— Тогда почему же вас так волнуют киевские дела?

— Дело очень необычное, резонансное. Грех пройти мимо.

— Вас нанял Стужа?

— Нет. Первоначально исчезновением Горделадзе нам предложили заняться сотрудники Фонда «Виктория». Потом уже мы сами не могли бросить расследование… Понимаете?

— Как движется расследование?

— Спасибо, хорошо…

Полковник и Милашка переглянулись.

— Давеча вы обмолвились, что гуляли… в одиночестве гуляли?

— Да, я люблю прогуляться один.

— Можете описать маршрут вашей прогулки?

— Могу…

— Опишите, пожалуйста, Андрей Викторович.

— Можно закурить? — спросил Обнорский у хозяина кабинета.

Вместо него ответил Полковник:

— Курите.

Андрей закурил, выпустил струйку дыма, и спросил:

— Это беседа или допрос?

— Это беседа, Андрей Викторович, — сказал Полковник.

— Но она может перейти в допрос, — добавил Милашка.

— В таком случае я, как иностранный подданный, требую присутствия российского дипломатического представителя.

— Андрей Викторович, — сказал Полковник, — фуникулер в котором вы ехали, подвергся обстрелу…

— В нем ехало еще полтора десятка человек.

— Но пассажиры считают, что именно из-за вас обстреляли фуникулер.

— Ну допустим, не все пассажиры так считают, а одна истеричная бабенка…

— Эта, как вы выразились, «истеричная бабенка» — преподаватель университета.

— Какое совпадение, — сказал Андрей. — Я, представьте себе, тоже читаю лекции в Санкт-Петербургском университете… Стало быть, мы коллеги? Не ожидал.

— Андрей Викторович, мы уже проанализировали список пассажиров фуникулера. Среди них нет ни одного человека, который мог бы вызвать интерес киллеров… за исключением вас.

— Да бросьте вы! Во-первых, в вагоне ехало полтора десятка человек. На практике это означает, что фуникулер тащил в гору полтора десятка проблем и даже, я бы сказал, тайн… Даже «маленький» человек из тех, кто живет на зарплату и ни в чем крамольном властями не замечен, может мучиться от ревности, например. Или от ненависти. Быть больным психически, иметь долги или — напротив — должников… У него могут быть проблемы в сексуальной жизни, в карьере. На него может свалиться наследство или гнев соседа-алкоголика. Жизнь, господа, значительно богаче и разнообразнее каких-либо схем. Любой человек может, сам того не ожидая, стать преступником или жертвой преступления в любую минуту и в любом месте. Не стоит подходить к сегодняшнему происшествию так прямолинейно и противопоставлять полтора десятка пассажиров-киевлян одному питерскому журналисту… Жизнь сложнее.

— Браво, Андрей Викторович, — сказал Милашка. — Чувствуется рука романиста: тайны, ревность-ненависть, внезапные загогулины судьбы… Вы правы — криминальная практика выдает иногда такие сюжетцы, что куда там Бальзаку! Но мы реалисты, Андрей Викторович. Мы, как положено, набросаем десяток версий. Среди них будет и бытовая и даже хулиганство… Но здравый смысл, опыт и практика подталкивают к элементарному выводу: стреляли в вас. В купе фуникулера вас было трое: студентка восемнадцати лет, пожилая и безобидная преподаватель универа и вы, журналист-расследователь, занимающийся весьма неординарным делом. Кто первый должен попасть на прицел? Угадайте с трех раз.

Андрей пожал плечами. Было совершенно очевидно, что Милашка прав.

Рассуждения о том, что, в принципе, любой человек (в нашем случае: пассажир фуникулера) может быть объектом посягательства, имеют, конечно, право на жизнь… Но в данной, конкретной ситуации, Обнорский был фигурой номер один, дураку понятно.

— Андрей Викторович, — сказал Полковник, — давайте начистоту: стреляли в вас. Только в вас. Со слов кассирши на нижней станции фуникулера, вы были возбуждены, возможно — напуганы. У вас была поцарапана щека и порвана куртка… А я, глядя на вас, добавлю — брюки испачканы землей.

— Ну и что? — спросил Андрей. — Я упал. Было скользко, и я упал.

Полковник посмотрел на милицейского следака, сказал:

— Выйди, майор, покури в коридоре… У нас тут разговор такой… неинтересный.

Следак поспешно встал и вышел. Даже сейф не запер. Полковник сел в его удобное, вращающееся кресло.

— Давайте начистоту, Андрей Викторович… Это в вас стреляли. Это вас преследовали… Я могу предположить, что в районе Почтовой площади у вас была какая-то встреча. Конфликтная встреча. Об этом свидетельствует ваш внешний вид… Но на площади вам удалось от своих… э-э… собеседников уйти. Их, однако, такой расклад не устроил, и они решились на крайнюю меру — на стрельбу. Я думаю, что они сделали это сгоряча, в азарте преследования («А вот тут, — подумал Обнорский, — ты заблуждаешься, Полковник. Хрен там сгоряча») и без желания убить.

— Любопытная версия, Игорь Кириллович, — сказал Андрей. — Она ведь ни на чем не основана, кроме ваших предположений, верно?

Вообще-то, Андрей не был уверен, что поступает правильно. Возможно, было бы лучше рассказать о звонке Николая, о засаде, о преследователях-загонщиках, о двух орлах из «Макдоналдса»… У СБУ (а то, что с ним беседуют сотрудники именно этой организации, сомнений не вызывало) огромные оперативные возможности. У них — «Фронт», агентура и прочее. Вполне вероятно, что они смогут в считанные часы выйти на исполнителей, а то и на заказчиков акции… Андрей не был уверен, что поступает правильно. Но он не знал, на чьей стороне «играет» СБУ, и решил не форсировать события.

Полковник кивнул:

— Пока у меня нет фактов, но в районе Почтовой площади уже вовсю работают оперативники… Глядишь, что-то и всплывет.

— Я тоже очень хочу, чтобы ваши опера нашли исполнителей этой мерзкой затеи… А почему вы сказали, что у стрелка не было желания убивать?

Ответил Милашка:

— Обе пули попали в потолок вагона, Андрей Викторович. Стрелок сознательно стрелял так, чтобы никого не зацепить.

— Так ведь он стрелял из обреза. Очень, знаете ли, неприцельное оружие, — возразил Андрей.

Внутренне он был согласен с эсбэушником: стреляли над головами. Причем с хорошим запасом — даже если бы пассажиры фуникулера стояли, а не сидели, им ничего всерьез не угрожало. За исключением осколков стекла и шока. Что и произошло.

— Да, — согласился Милашка, — обрез не для снайперской стрельбы. Но с дистанции пять метров промахнуться все-таки весьма затруднительно… Впрочем мы не настаиваем на нашей версии. Какое задание было у стрелка, мы узнаем только тогда, когда доберемся до него. А вот в том, что стреляли из-за вас, мы убеждены. И, вероятно, сумеем это доказать.

Некоторое время все молчали. Затем Полковник спросил:

— Вы ничего не хотите сказать, Андрей Викторович?

— Мне нечего добавить к тому, что я сказал…

— А вы не боитесь, что история может повториться?

— Не думаю.

— А нам представляется, что она может иметь продолжение. Гораздо более трагическое, чем сегодня… Если бы вы поделились с нами информацией, мы бы смогли вам помочь.

Обнорский внимательно посмотрел на Полковника: что это — предложение сотрудничества? Неуклюжая вербовка? Полковник тоже внимательно смотрел на Андрея.

— Это любопытная мысль, — сказал Обнорский нейтрально. Голова болела, он чувствовал невероятную усталость.

Из отделения милиции он ушел в начале двенадцатого. Ментовский следак тщательно опросил его по факту стрельбы, заполнил протокол допроса свидетеля.

Оба эсбэушника присутствовали при этом, но вели себя пассивно, лишь изредка задавая некие уточняющие вопросы. Андрей стойко придерживался своей версии, совсем как Семен Семеныч Горбунков («шел, упал, очнулся — гипс»)… Все — и мент, и эсбэушники — понимали, что он лжет, но никаких эмоций не проявляли.

Эсбэушники же вызвались подвезти Андрея до дома. Сперва он хотел отказаться, но, подумав, согласился. Эта маленькая услуга ни к чему его не обязывала. Нога успокоилась, но голова болела. Он согласился с предложением Полковника, и эсбэушная «Волга» за пять минут домчала его домой.

— Вы, — сказал Полковник, прощаясь, — подумайте о моем предложении, Андрей Викторович.

— Обязательно. Вы мне номера телефонов своих оставьте, Игорь Кириллович, — ответил Андрей.

Он надеялся получить визитку, где будет указана должность Полковника.

Но Игорь Кириллович написал свои телефоны — домашний, рабочий, мобильный, — на листочке, вырванном из блокнота.

— Мы тут чуть с ума не сошли, — сказал Повзло. — Мы звоним тебе, начиная с половины девятого, каждые три минуты… Почему ты не отвечал? Что происходит?

— Погоди, Коля, — произнес Обнорский. Не раздеваясь, он опустился на табуретку в кухне. — Погоди, дай оклемаюсь маленько… Смудаковал я, ребята. Есть такое дело.

— Да что случилось? На тебе лица нет… куртка порвана…

Андрей достал из кармана таблетку, вылущил одну из блестящей фольги, жестом попросил воды. Родион налил ему стакан минералки… Андрей запил таблетку. Родя и Коля сидели напротив него с напряженными лицами. Они ждали объяснений, но тактично давали Обнорскому возможность оклематься. Андрей ценил их такт. Он понимал, что ребята встревожены. Ведь с момента контрольного звонка, который он обязан был сделать, но не сделал, прошло больше двух часов.

С сотрудниками «Золотой пули» уже не раз случались… как бы это помягче?… нештатные ситуации. Иногда очень серьезные. В Агентстве была выработана практика: отправляясь на задание, которое может иметь «последствия», сотрудник обязательно ставил об этом в известность руководство и обязательно отзванивался через загодя оговоренное время. Эти нехитрые меры иногда позволяли избегать неприятностей… Андрей в контрольное время не отзвонился, и теперь ему было неудобно перед подчиненными.

— Может, чайку? — спросил Коля.

— Конечно, — сказал Андрей. Он бодро улыбнулся и закричал: — Я пошел в туалет!

…Он умыл лицо и присел на край ванны. Закурил. Глядя на себя в зеркало, подумал, что обязан извиниться перед ребятами и еще раз напомнить о праве выбора — присяги они не давали и рисковать жизнью не обязаны. Игра, которая шла до сих пор в обычных, в общем-то, рамках, пошла на грани фола, и не исключено, что может перейти эту грань.

Из ванной Обнорский вышел, когда таблетка уже начала действовать и голову отпустило. Чайник вскипел, вкусно пахло лимоном, в кухне царил домашний уют, и почти не верилось, что всего три часа назад он уходил от погони… от погони в центре Киева. Но все-таки это было: темная, заснеженная лестница, спускающаяся к Днепру… загонщики за спиной… ледяной ветер… блеск битого стекла в прическе университетской дамы… «беседа» с Полковником и Милашкой. И обо всем этом надо рассказать Коле с Родькой.

— Может, коньячку, шеф? — спросил Родион.

— Две капли, — сказал Андрей.

Родя быстренько налил стопку янтарной жидкости, но Обнорский к ней не притронулся. Он сделал глоток горячего, крепкого чаю… Зазвонил телефон.

— Это Соболев, — сказал Коля.

— Почему Соболев? — спросил Андрей.

— Пока ты был в ванной, я сообщил, что ты нашелся, — ответил Коля.

Андрей взял трубку, покачал головой. «Я сообщил, что ты нашелся», означало, что сперва Повзло сообщил Соболеву, что Андрей пропал.

— Нормально, — сказал Обнорский Коле и — в трубку: — Алло.

— Ну слава Богу, — услышал он голос премьера. — Что случилось, Андрей?

— Не телефонный разговор, Сергей Василич, — ответил Андрей. — Вы завтра прилетите в Киев — тогда все и расскажу.

— Кое-что я и так уже знаю, — сказал Соболев.

— Каким образом?

— После звонка Николая Степаныча я связался кое с кем из киевского руководства… Им, правда, сейчас ни до чего. Все стоят на ушах из-за заявления Стужи… Но десять минут назад мне позвонили и намекнули, что некий журналист попал в неприятную историю на киевском фуникулере. Это так?

— В общих чертах — так.

— Немедленно прекращай расследование, Андрей.

— Почему, Сергей Васильевич?

— Я приглашал вас поработать. Но не под пулями. Немедленно прекращай расследование… Я не хочу иметь на совести ваши трупы.

— Давайте, Сергей Васильевич, мы все это обсудим завтра.

— И обсуждать нечего, Андрей Викторович. Расследование закончено.

Обнорский положил трубку, выпил глоток коньяку… Но снова зазвонил телефон. Он вздохнул и взял трубку.

— Алло?

— Господи, Андрей, — сказала Галина. — Где ты пропадаешь? Я звоню тебе на мобильный, я звоню сюда… Твои орлы темнят, путаются… Что у тебя случилось?

— Все в полном ажуре…

— А где ты был?

— Это ревность?

— Может быть, и ревность… Я же чувствую, что Повзло мне врет.

— Он не врет. Он просто проявляет мужскую солидарность.

— Ах, даже так? Ладно, разберемся… Ты придешь сегодня?

— Извини, но сегодня не могу. Я очень устал.

— Ну вот! А я тебя жду.

— Завтра, Галя, завтра. Ты извини, — Обнорский положил трубку, посмотрел на коллег.

— Ну-с, господа инвестигейторы, слухайте сюды.

Рассказ Обнорского был сух, полностью лишен эмоций, лаконичен. Он излагал только факты и не давал никаких комментариев. Напоследок сказал:

— Соболев считает, что расследование необходимо прекратить.

— … твою! — сказал Коля.

— Спокойно, Коля. Все оценки и решения будем принимать завтра. Сейчас есть более насущная задача.

— Какая? — спросил Родион.

— Возле Филармонии брошен автомобиль. Нужно его пригнать.

— Сейчас мы сгоняем за ним, — кивнул Родя.

— Вместе пойдем, — ответил Андрей.

— Да ладно, ты-то отдыхай.

— Рад бы, но не могу. Потому что хочу посмотреть все на месте. Я уронил там телефон… Не исключено, что дружбаны мои — загонщики — тоже что-нибудь обронили. Надо поискать.

— Это лучше утром, — возразил Коля. — Что мы в темноте найдем?

— Нет, — возразил Коле Родя, — откладывать не гоже. Те, что гоняли Андрюху, могут нас опередить… Если уже не опередили.

— Тогда поехали.

Машина никуда не делась. Стояла там, где Обнорский ее оставил. Нетронутый, чистый снег вокруг подтверждал, что никто к ней не подходил. Дотошный Каширин все-таки долго всматривался сквозь заиндевевшие окна внутрь салона, подсвечивал себе фонариком-карандашом.

— Что ты там хочешь найти, полярный волк? — спросил Повзло.

— Голову Горделадзе, — огрызнулся Каширин. Потом лег на снег и заглянул под машину. — Вроде чисто, — сказал, поднимаясь. — Открывай, шеф.

Обнорский нажал кнопку брелока сигнализации, «девятка» мигнула «габаритами», щелкнул центральный замок. Втроем сели в машину, пустили движок.

— Значит, так, — сказал Обнорский. — Мы с Родей идем на лестницу, осматриваем место, где я спрыгнул, авось найдем хотя бы мой телефон. А ты, Коля, постоянно находишься в машине. Сидишь с включенным движком, готовый нас подхватить при шухере… Давай определим точки, где ты подберешь нас, ежели что.

Обнорский набросал от руки схемку, на которой обозначил треугольник, образованный Владимирским спуском, набережной и лестницей от спуска до набережной.

— Вот так. Точки для экстренной эвакуации по вершинам треугольника. Номер один — верх, начало лестницы. Номер два — то самое место, где я выскочил на Почтовую площадь, и номер три, наконец — тоннель с выходом на Набережное шоссе. Вопросы есть?

— Вопросов нет… Но лучше было бы обойтись без шухера.

— Тогда — вперед! К лестнице.

Ветер утих, вызвездило. Обнорский и Родион ступили на лестницу. Андрей посмотрел на часы — почти полночь, прислушался к своим ощущениям: страха не было, но напряжение он определенно испытывал.

— Как ты, Родя? — спросил Андрей негромко. — Нормально. А что?

— Да нет, ничего. Не боишься? Можем ведь нарваться…

— А это уж как выйдет, шеф… Два-то раза все равно убить нельзя.

— Резонно, — буркнул Обнорский, думая про себя, что убить два раза, конечно, нельзя, но убивать можно очень долго. Душу это никак не греет.

Они пошли вниз. Слегка поскрипывал снег под ногами, светился Днепр внизу… Машинально Андрей оглянулся назад. Наверху никого не было. Он усмехнулся. Сейчас лестница не казалась ему такой бесконечно длинной, как четыре часа назад, когда вслед за ним шли «самонаводящиеся торпеды». И вход в тоннель не выглядел таким зловещим.

— Кажется, здесь, — сказал Андрей, останавливаясь.

Каширин посветил фонариком — стали видны полузанесенные снегом следы.

Довольно аккуратно, без каскадерских трюков, Андрей и Родя перелезли через перила, стали изучать снег под ногами. Он еще хранил следы ног трех спрыгнувших с лестницы крупных мужчин. Но телефона нигде не было видно.

— Худо, — сказал Обнорский. — Если его подобрали эти быки — лучшего подарка для них не придумаешь.

— Еще бы, — вздохнул Каширин.

Сотовый телефон, попавший в чужие руки, — идеальное средство для провокации. В самом примитивном виде можно просто подбросить принадлежащий Андрею телефон рядом с каким-нибудь трупиком… А на нем эксперты найдут «пальцы» Обнорского. Однако, даже если «пальцев» нет, откреститься от «трубы» невозможно. Как автомобиль или оружие, сотовый телефон подлежит обязательной регистрации, имеет «привязку» к конкретному человеку. Установить этого человека очень легко… Лучшего средства для провокации нет. Можно, конечно, подбросить «трубу» рядом с трупом. А можно поступить тоньше: сделать с «трофейной трубы» звонок о заложенной бомбе.

— Да уж, — вздохнул Родя. — А точно здесь уронил?

— Больше негде, — ответил Андрей.

— Давай его позовем.

— Точно! — улыбнулся Обнорский. — У меня сегодня что-то с мозгами. Не мой день. Что ни делает бедняк — все он делает не так.

— Лишь бы не разбился при падении, — говорил Родя, набирая на своем мобильном номер трубки Андрея. — Лишь бы работал.

В ночной тишине знакомая трель прозвучала отчетливо и громко. Занесенный снегом «эриксон» лежал почти под ногами у Обнорского.

— Ну до чего телефоны насобачились маленькие делать, — сказал Родион. — Лежит под ногами — и хрен заметишь… Но надежные. Четыре часа пролежал на морозе, в снегу, а поди ж ты — работает.

Андрей поднял трубу, осторожно обтер от снега, сунул в карман. Они покружили вокруг места обнаружения телефона, но ничего больше не нашли…

Медленно двинулись тем же маршрутом, которым Обнорский убегал к Почтовой площади. Следы двух «торпед» в точности повторили его путь. Андрей и Родион вышли на площадь и, оставаясь в тени деревьев, вызвали Колю.

— У вас все в порядке? — сразу откликнулся Коля.

— В порядке… Выезжай в точку два.

— Пять секунд, — ответил Повзло. Ожидая его, Родя вертел головой по сторонам. Когда рядом затормозила «девятка», Каширин что-то высмотрел на снегу, наклонился и подобрал.

В теплом салоне автомобиля было уютно, как дома. Пахло табаком, играл джаз.

— Телефон нашли? — спросил Повзло.

— Нашли.

— А еще что-нибудь?

— Больше ни хрена, — пожал плечами Андрей. Родя хмыкнул и сказал:

— Как знать… Может, и нашли.

— А что?

Родион молча показал смятую пачку из-под «Мальборо». Он держал ее за уголки кончиками пальцев.

— Ты что же, Родя, хочешь сказать, что эта пачка…

— Не знаю. Не знаю, шеф. Но эта пачка лежала там, где ты выскочил из «леса». А твои преследователи остановились там же. Они за тобой не пошли, рассчитывая, видимо, перекрыть тебе дорогу обратно, если ты надумаешь рвануть наверх по Владимирскому спуску. Эта пачка может принадлежать одному из них.

— Э-э, брось, Родя, — сказал Андрей. — По Владимирскому спуску в день проходят сотни людей. Пачку может выбросить любой. Да и вообще — неизвестно, сколько она тут валяется… Так?

— Нет, не так… По спуску, конечно, проходит много народу. Но, во-первых, не каждый забросит смятую пустую пачку за восемь метров от тротуара.

Пачка — не камень. Она легкая и далеко не летит. Во-вторых, пачка совсем свежая. Она хранит отчетливый запах сигарет, она сухая и чистая. Значит, выбросили ее совсем недавно. Скорее всего, несколько часов назад. В-третьих, она найдена именно там, где тормознулись твои «торпеды».

— Из этого ты, Родион, делаешь вывод, что…

— Я не делаю выводов. Я просто обнаружил пустую пачку, которая может принадлежать одному из твоих «друзей»… Всего лишь может. Но подобрать ее с земли мне было нетрудно. Может, удастся проверить на «пальцы».

— Свернет завтра Соболев наше расследование, — сказал Коля, — вот и проверишь.

Обнорский посмотрел на часы и произнес:

— Уже сегодня, мужики… уже сегодня.

"Брюссель 28 ноября 2000 г.

Господину Ивану Вьюну,

Спикеру Верховной Рады,

Киев,

Украина. Уважаемый господин спикер!

Во время Вашего визита в Брюссель на прошлой неделе мы уже имели возможность встретиться и обсудить проблемы в отношениях между Европейским Союзом и Украиной. Среди затронутых нами тем было исчезновение украинского журналиста Георгия Горделадзе. За время, прошедшее после нашей встречи, в прессе появились сообщения о некоторых новых обстоятельствах, связанных с его исчезновением. Так, информационное агентство «Интерпресс» обнародовало информацию о том, что в Таращанском районе обнаружено изувеченное тело Горделадзе, что подтверждают данные судебно-медицинской экспертизы. Сегодня я получил сообщения о том, что к исчезновению и жестокому убийству Горделадзе могут быть причастны некоторые высшие должностные лица страны. В распоряжение голландской газеты «De Valksrant» попала аудиозапись, предположительно содержащая разговор президента Украины с другими лицами, в котором президент требует "исчезновения " Горделадзе. Информация о существовании и содержании записи впервые была представлена бывшим спикером Верховной Рады Украины г-ном Стужей. Как нам стало известно, после объявления о существовании записи г-н Стужа удерживается в здании парламента, не имея возможностей для связи с внешним миром. Такие сообщения вызвали у нас серьезную озабоченность состоянием свободы слова и прессы на Украине, и я хотел бы обратить Ваше внимание на то, что, если правдивость упомянутых фактов подтвердится, отношения между нашими парламентами окажутся под угрозой. В этой связи я прошу Вас провести тщательное и независимое расследование обстоятельств исчезновения и возможного убийства г-на Горделадзе. Я также надеюсь, что украинские власти воздержатся от каких бы то ни было репрессивных действий в отношении тех, кто пытается выяснить правду об исчезновении Горделадзе и обнародовать полученные данные. Заверяю Вас г-н спикер, в том, что мое письмо не преследует целью вмешательство в ход следствия и судебного разбирательства по делу Горделадзе, но свидетельствует о глубокой озабоченности Европейского Союза наступлением на свободу слова и прессы на Украине.

С наилучшими пожеланиями, Ян Мариус Вирман, председатель комитета по связям с Украиной Европейского парламента".

Соболев выглядел усталым и в какой-то мере встревоженным.

— Расследование останавливаем, — сказал он сразу после взаимных приветствий.

— Почему? — прямолинейно спросил Обнорский. Обнорский и Соболев встретились «полуконспиративно». На деле это означало, что премьер приехал в киевскую штаб-квартиру «Золотой пули» один, без сопровождающих лиц и без охраны.

— Потому, что расследование смерти одного журналиста ценой жизни другого представляется совершенным абсурдом, — прямолинейно же ответил Соболев. — Я не прав?

— Выслушайте меня внимательно, Сергей Васильевич… — начал Обнорский, но Соболев перебил его:

— Нет, это вы меня выслушайте, Андрей Викторович. Вы сами обмолвились во время нашей встречи в Санкт-Петербурге, что далеки от политики. Вы просто не совсем понимаете, что означает вчерашнее выступление Стужи. Дело-то ведь даже не в том, подлинные это пленки или нет. Дело даже не в Горделадзе!…

— А в чем же дело?

— Дело в том, что кто-то хочет спровоцировать стратегический кризис в Украине. Стужа в данном случае — винтик. Он, может быть, даже не понимает подлинной своей роли. Но за ним обязательно есть эшелоны политической и силовой поддержки… Речь идет не только о смене курса и правительства, но и о досрочной отставке президента. Фактически — это легализованный переворот. Ваша жизнь в таких условиях ничего не стоит.

— Стрелок не пытался меня убить… Выстрелы были демонстрацией силы, предупреждением, — возразил Обнорский.

— Вот именно. Вчера было предупреждение… А завтра? — очень серьезно произнес Соболев. Он замолчал, побарабанил пальцами по столешнице.

— И тем не менее, Сергей Васильевич, расследование я теперь уже не брошу, — упрямо сказал Обнорский.

— Амбиции? — спросил Соболев.

— Я не в том возрасте, чтобы тешить амбиции, Сергей Васильевич. Но всякое расследование проходит несколько стадий. Первая — накопление информации… Эта работа рутинная и трудоемкая, но именно она является фундаментом того здания, которое зовется «расследованием». Сейчас я могу сказать, что фундамент уже есть. Провокации против нас свидетельствуют, что мы на правильном пути. Или, по крайней мере, что мы верно очертили круг лиц, которые причастны к делу… Потому они и нервничают, потому и решились на стрельбу в центре города. Прекращать в таких условиях дальнейшее расследование — ошибка. А ошибка, как сказал Талейран…

— Хуже, чем преступление, — продолжил Соболев. — Талейран, конечно, великий человек, но…

— Что — «но»?

— Но это не аргумент, Андрей. Это расхожий афоризм, который в полемике уместен, а при обсуждении серьезнейшего вопроса — нет.

— Однако, Сергей Васильевич, таково мое мнение: расследование останавливать нельзя.

— А что думают ваши коллеги? — спросил премьер.

— Давайте спросим у них, — ответил журналист и позвал Повзло с Кашириным.

Андрей думал, что Родиона надо представить, но оказалось, что премьер запомнил его по посещению Агентства. Он уверенно назвал Каширина по имени-отчеству, и Родя даже несколько смутился.

— Мужики, — сказал Обнорский, — дело вот в чем: Сергей Васильевич считает, что расследование необходимо прекратить. Мотив: ситуация стала опасной в первую очередь для самих расследователей. Я хочу услышать ваше мнение по этому вопросу.

Коля и Родя переглянулись. Видимо, этот взгляд означал: ну, кто первый?… Повзло пожал плечами, сказал:

— Я считаю, что прерывать расследование сейчас — нецелесообразно… Возможно, скоро мы получим результаты.

— А возможно, и не получите? — спросил Соболев.

— Все возможно, — согласился Коля. — Но если мы остановим расследование, то результатов точно не получим.

— А ваше мнение, Родион Андреич?

Родя кашлянул в кулак, ответил:

— Ситуация однозначная, Сергей Василич… Мы вышли на тот рубеж, на котором уже можем получить результат. Скорее всего, мы его получим. Я категорически против того, чтобы закрыть тему.

— Вот так, значит?… А риск получить пулю вас не пугает?

Обнорский сказал, усмехнувшись криво:

— Пугает. Но, как говорил незабвенный Фокс из «Места встречи»: «Жизнь без риска — что еда без соли».

Соболев встал, прошелся по гостиной. Ноги утопали в толстом паласе. Было очевидно, что крымский премьер напряженно думает. Он остановился у окна…

Трое «варягов» — питерские журналисты — смотрели ему в спину. От Соболева зависело, будет ли продолжаться расследование «дела Горделадзе» или нет. Достаточно премьеру прекратить финансирование — и все. Вытянуть немалые расходы, характерные для длительной работы «на выезде», Агентство просто не могло… А их уже подстегивал охотничий азарт. Охотничий азарт — это очень опасно. Испытывая этот азарт, охотник часто забывает об опасности. И может сам стать дичью.

Премьер резко повернулся к журналистам лицом.

— Хорошо, — сказал он, — хорошо. Я услышал ваше мнение и отношусь к нему с уважением. Но ответственность… моральная ответственность за вашу безопасность… лежит на мне. Попробуйте убедить меня, что риск оправдан, что вы на верном пути.

Все трое облегченно вздохнули и переглянулись. Стало понятно, что Соболев готов к диалогу, и это открывает перспективу… Всем трем журналистам был известен чиновничий апломб, когда переубедить обладателя некой должности (чем она меньше — тем хуже) попросту невозможно. Невозможно потому, что носитель этой должности уже принял решение и не намерен его менять ни при каких обстоятельствах… за исключением указания «сверху».

Соболев был открыт для диалога и даже сам предложил убедить его.

— Я попробую, Сергей Васильевич, — сказал Обнорский. — Я попробую… Может быть, вы присядете?

— Конечно, — улыбнулся Соболев и сел в кресло.

— Буду краток, — сказал Андрей. — Итак, что мы имеем на сегодняшний день? На сегодняшний день картина такова: обнаружен обезглавленный, разложившийся труп… Формально труп не опознан, но с очень высокой степенью вероятности мы можем считать, что это действительно Георгий Горделадзе. Первоначально я считал, что это не так, что нас просто пытаются запутать, подтолкнуть к мысли: это — Горделадзе. Однако, по мнению эксперта, прижизненные ранения Георгия соответствуют следам на теле. Даже если эксперт ошибся, что представляется крайне маловероятным, но даже если он ошибся, труп все равно представляет огромный интерес.

— Почему? — спросил Соболев.

— Потому что те люди, которые произвели захоронение, несомненно причастны к исчезновению Георгия… Откуда бы иначе они взяли его украшения: перстень, браслет, кулон? Итак, мы считаем, что обнаружен труп Георгия Горделадзе. Мы знаем, что журналист был похищен шестнадцатого сентября, в Киеве, в период между десятью часами вечера и полночью. Спустя полтора месяца его обезглавленный труп был обнаружен в ста тридцати километрах от Киева. Лица, захоронившие тело, сделали все, чтобы труп был скорейшим образом обнаружен и опознан.

— А зачем же, — спросил Соболев, — ему отрубили голову?

— Нас тоже это поначалу озадачило, но потом мы нашли объяснение — скорее всего, в голове Горделадзе осталась пуля, которую можно привязать к конкретному стволу. Отсюда вывод: ствол легальный. Табельный. Может принадлежать сотруднику МВД, СБУ или лицензированному охраннику. Учитывая небезопасность захвата и дальней перевозки пленника или трупа, резонно предположить, что осуществили ее не частные лица, а все-таки офицеры спецслужб.

— Худо, — серьезно сказал Соболев. — Очень худо. В свете заявлений Стужи ваши выводы работают на его версию.

— Ничего странного в этом нет, Сергей Васильевич. Те, кто спланировал акцию, именно на это и рассчитывали. Они просчитали, что следствие придет именно к такому выводу. Тут все не случайно, все с дальним прицелом… Это, однако, всего лишь логические построения, не подтвержденные фактами. Они позволяют почти наверняка исключить бытовые версии, как то: ревность, ограбление, случайное убийство шпаной. Однозначно видно, что похищение и убийство Георгия Горделадзе — спланированная и организованная акция. Но пока это не выводит нас ни на заказчиков, ни на исполнителей…

— Что же из этого следует? — осторожно произнес Соболев.

— Мы стали исследовать личность Георгия, предысторию убийства, людей, которые его окружали. Сам день исчезновения Горделадзе мы исследовали практически поминутно. На девяносто процентов события этого дня прозрачны и не внушают никаких подозрений: происходят обычные встречи, контакты, разговоры… Ничего, за что можно было бы зацепиться. Но вечером, после того, как Георгий и Алена пришли к Алене домой, начинаются «маленькие странности». Я их перечислю: во-первых, неизвестно, куда и зачем выходил Георгий в начале одиннадцатого.

Алена ссылается на голодного кота… Но факты свидетельствуют, что Гия не покупал «Китикэт». С какой же целью он выходил? Во-вторых, консьержка утверждает, что не видела, чтобы Горделадзе второй раз выходил из дома.

Возможно, консьержка была пьяна… возможно… Но почему-то милиция не зацепилась за этот факт. На слово поверила Алене и даже включила ее в следственную группу. А ведь обычно бывает наоборот — человек, который последним видел исчезнувшего, попадает под подозрение. В-третьих, Алена утверждает, что фонарь во дворе дома горел, а консьержка утверждает обратное… Соседи Затулы дают противоречивые показания. Одни говорят, что фонарь горел, другие — что нет.

— Какие из этого следуют выводы, Андрей Викторович? — спросил Соболев.

— Позвольте, к выводам я перейду чуть позже, Сергей Васильевич? Мы движемся, как вы обратили внимание, в обратном порядке: от обнаружения тела к началу истории. Так вот, предыстория вопроса… Отнюдь не бездарный, но вместе с тем не имеющий широкой известности журналист Горделадзе мечтает о большем. А вынужден все время находиться на вторых, а то и на третьих ролях, заниматься поденщиной, жить в долг, пощипывая по несколько долларов… Естественно, Георгия эта ситуация не устраивает. Он делает острые материалы на радио, он пишет скандальные статьи, он едет в Америку… Он заявляет: «Я! Вот — я! Я талантливый, умный и смелый! Я никого не боюсь!…» Но его не замечают. Многие украинские читатели и слушатели даже не знали о существовании некоего Горделадзе до его исчезновения. — Андрей сделал паузу. — Но кто-то все же Георгия заметил.

— Кто же?

— Я не готов назвать фамилии. Но это те самые люди, которые организовали похищение, потом убийство, потом обнаружение тела и, наконец, осуществляют сейчас скандал с записями… Мы считаем, что на Горделадзе обратили внимание год назад, в ноябре девяносто девятого, когда он и Затула предприняли вояж в Штаты. Этот вояж как-то очень странно совпал с визитом в Америку президента, и есть сведения, что президент был не очень доволен тем, что Горделадзе рассказывал о положении прессы на Украине.

— Да, — сказал премьер, — я в курсе.

— Видимо, именно тогда Георгия «назначили» на роль жертвы, на роль знамени оппозиции…

— Почему вы так думаете?

— Я попробую объяснить. Повторюсь при этом, что все то, что я сейчас вам говорю, — не есть факты. Но все наши построения основаны на цепочке фактов… Итак, кто-то очень недовольный «режимом» или своим местом в «режиме», задумался о том, каким путем можно сменить власть на Украине или изменить ее состав. Таких сил довольно много: это США, которым не нравится перспектива сближения Украины и России… Это Россия, которой не нравится перспектива сближения Украины и США. Это и внутриукраинские движения и кланы разной ориентации… Это олигархические семьи и их конкретные представители во власти…

— Андрей, я представляю себе политический расклад Украины, — сказал крымский премьер. Андрей улыбнулся:

— Извините. Извините, Сергей Василич… Итак, Георгий Горделадзе был избран на роль жертвы. В принципе, он на эту роль подходил почти идеально: горяч, молод, амбициозен, оппозиционен, симпатичен, беден… Но те, кто задумал акцию, считали (и правильно считали), что этого маловато. Горделадзе стали «откармливать на убой»… Проще говоря, готовить на роль жертвы. То есть развивать в нем именно те черты, которые необходимы будущей жертве. Ему подбросили идею о создании собственной Интернет-газеты. Несолидно как-то выставлять знаменем рядового журналиста с радио… А оппозиционера с собственным изданием — в самый раз! И ему подкинули мысль об Интернет-газете.

Многие бывшие сотрудники Георгия рассказывают, что он сомневался, не очень верил в сетевые возможности. Но его убедили… Мы даже можем назвать имя человека, который в январе или, возможно, в конце декабря девяносто девятого подбросил ему эту мысль.

— Что за человек? — спросил Соболев.

— Человека зовут Эдуард Вайс, — ответил Обнорский.

— А-а, этот, — разочарованно протянул премьер, — он же, кажется, мелкая сошка…

— В смысле политического или экономического веса он, разумеется, никто… Ноль! Мелкий бизнесмен. Но истинная его роль в этом деле для нас пока не очень ясна. Напомню вам только, что это Вайс подбросил Георгию мысль о создании «УВ». Вайс сам вышел на Горделадзе. Причем в нужное время… В конце девяносто девятого или в самом начале двухтысячного года. Кроме того, у нас есть основания полагать, что он подсадил Георгия на наркотики…

— Вот так?

— Мы полагаем: так… Затула продемонстрировала нам препарат прозак, который последнее время принимал Георгий. Прозаком лечат депрессии, в том числе депрессии, связанные с отказом от наркотиков. А до этого Вайс подкармливал Гию некими «таблетками успеха»…

— Интересно, — сказал Соболев. — Очень интересно, мужики. Похоже, Горделадзе обрабатывали всерьез…

— Мы тоже так думаем. Его обрабатывали всерьез и в расчете на перспективу. Более того, его все время держали не только на наркотическом поводке… Это не очень надежно. Жизнь это подтвердила — Гия попытался скинуться… Но его держали еще и на очень крепком финансовом поводке. Это делали умно, тонко, то давая, то отбирая деньги. Георгий был все время как бы на грани краха. Положение Георгия и «Украинских вестей» было очень зыбким, что дополнительно делало его раздражительным и даже, можно сказать, озлобленным…

И вот здесь мы подошли к очень важному моменту. К роли в этой истории Алены.

Обнорский закурил, помолчал несколько секунд, потом продолжил:

— Алена… Алена Затула… Женщина, загадочная, как Луна, — открытая для наблюдателя только с одной стороны. И эта — видимая сторона — светла и даже романтична. Алена — соратница, Алена — любимая женщина. Дом Алены — это то самое место, где Георгий отдыхал душой от опостылевшей Мирославы, которая в делах мужа участия не принимала. Алена — та самая женщина, которая первая подняла тревогу по поводу исчезновения Георгия… А позже сделала все, чтобы привлечь внимание общественности. Алена вызывает уважение и сочувствие… Ах как трудно ей, бедняге! Одна, совсем одна… Мирослава-то с детьми осталась!

Всяко Мирославе легче. Да и любила ли мужа-то? От любящей жены к любовнице не бегают!… Вот так примерно выглядит в глазах обывателя боевая подруга Георгия Алена Затула. Эта — видимая, романтическая сторона Луны… А что же невидимая, темная? Что там? Да и есть ли она вообще? Есть! Есть вторая сторона. Пока мы знаем о ней очень мало, но даже то, что знаем, настораживает, а хрустальный образ самоотверженной боевой подруги очень сильно мутнеет. Обыватель — читатель, зритель и, если хотите, «болельщик» — этого не видит. Не видит потому, что не хочет видеть. Восприятие происходящего идет по прямой: это — черное, это — белое. Как в сериалах. И никакие полутона ему не нужны. Сериал еще только начался, но зритель уже четко разделил героев на белых и черных. Белым — понравившимся — он загодя прощает все, наделяет их только положительными качествами. Черным — отказано в каком-либо понимании вообще…

Мы, в отличие от зрителя-болельщика, обязаны смотреть наш «сериал» вдумчиво, с повторами, в замедленном воспроизведении. Прикидывая про себя все задумки сценариста и режиссера и пытаясь восстановить те фрагменты, которые при монтаже вырезали… Собственно, наша задача как раз и состоит в том, чтобы увидеть эпизоды, не вошедшие в версию для широкой публики. Именно это мы пытаемся сделать. Мы бродим по задворкам студии, подбираем забытые куски пленки, оброненные странички сценария. Беседуем с осветителями, гримерами, рабочими…

И, видимо, правильно делаем. Не зря же так занервничали сценарист с режиссером!

Впрочем, простите, отвлекся… Итак — Алена. Если присмотреться к Алене внимательно, то не так уж она романтически-лунная. Давайте позволим себе некоторое количество морализаторства и даже, я бы сказал, ханжества. В разумных пределах это иногда позволяет взглянуть на вещи здраво… Итак, Алена — любовница. В этом есть некоторая романтика. В кино и в литературе это проходит.

В реальной же жизни всякая женщина ненавидит соперницу (даже всего лишь предполагаемую) всем инстинктом собственницы… Искренне и глубоко. Потому что романтика в кино оборачивается разрушением в жизни. Любовница — это же Разлучница… И женщина, вступающая в отношения с женатым мужчиной, отлично это сознает. Она сознает, что причиняет боль другой женщине. Она разрушает чужую жизнь… Но — стоп! Ханжества уже достаточно. Потому что пришла пора задать себе вопрос: а если это Любовь? О, если это Любовь! Если это Любовь, можем ли мы предъявлять какие-либо претензии Алене? Конечно, нет… Вот только была ли любовь? Мне кажется, что нет. Не было ни любви, ни сподвижничества… Очень странные были у них отношения. Постель? Да. Но постель — это очень мало, чтобы соединить мужчину и женщину. Постель способна соединить лишь на то время, пока они находятся в постели. Это, коллеги, не любовь — это ПАРТНЕРСТВО. Вы можете спросить: а чего ты так распыляешься на отвлеченные темы? К чему все эти разговоры о любви? Какое отношение они имеют к расследуемой теме? Отвечу: прямое. Мне важно понять: могла ли Алена предать Георгия? Если женщина любит, она не предаст. А если она видит в мужчине всего лишь партнера? Это уже совсем другое кино… В таком случае возможно лицедейство, лицемерие и, в конечном итоге, предательство. Боюсь, что именно так все и было в отношениях Затулы и Георгия.

Андрей умолк. Трое слушателей его монолога тоже молчали. Через несколько секунд Соболев произнес:

— Вы весьма образно описали ситуацию, Андрей. Но все это — сплошная лирика.

— Я прошу прощения за то, что говорил длинно, не очень внятно и, вероятно, несколько пафосно… У нас мало конкретики и действительно много лирики. Есть только предположения о том, что Алена играла неоднозначную роль в судьбе Георгия. Она как бы стояла рядом. Как бы была соратницей… И вместе с тем дважды отсекала Горделадзе от денег. Один раз по ее милости был упущен большой американский грант, в другой раз — некий спонсор. Это, кстати — факты.

А деньги были нужны позарез! Но Алена все время как будто подталкивала Георгия к краю. К такому состоянию, когда он будет готов принять деньги из любых рук, когда он пойдет на любую авантюру. Она толкала «любимого» в финансовый капкан. Или — выводила его на конкретных хозяев. А это покруче наркотической ловушки — с помощью прозака из нее не вылезти.

— Но, как я понял, у Георгия не было серьезных долгов?

— Спорный вопрос, Сергей Васильевич, — ответил Обнорский. — До поры до времени мы тоже так думали… Пока не провели небольшой сравнительный анализ доходов и расходов Г.Г.

— И что же?

— Очень интересная получилась картинка. По нашим оценкам… очень приблизительным и неточным… Так вот, по нашим оценкам расходы Горделадзе тысяч на десять долларов превысили его видимые доходы.

— Очень интересно… Вы не могли ошибиться?

— Могли. Но только в сторону занижения суммы. Все доходы мы брали с повышающим коэффициентом, а расходы, наоборот, — с понижающим. Скорее всего, окончательная разница составит тысяч пятнадцать-восемнадцать… Возможно, больше.

— Выводы?

— Очевидны. Либо кто-то тайно спонсировал Георгия, либо он нашел скрытый способ заработка. Либо имело место сочетание двух этих источников… В любом случае для Горделадзе это создавало очень серьезные проблемы.

— Почему?

— Потому что если у Горделадзе и был спонсор, то наверняка небескорыстный… В любой момент Георгию могли предъявить счет. Как может журналист отработать «бескорыстную спонсорскую помощь»? Только пиаром… Если же он нашел левый заработок, то это тоже пиар. Есть, конечно, и третий вариант.

— Шантаж?

— Да, Сергей Васильевич, шантаж. Сейчас, когда мы имеем представление о личности Горделадзе, мы можем точно сказать, что он не Дон-Кихот… Теоретически мог Гия подхалтурить шантажом. Практически — навряд ли.

— А почему вы так думаете? — живо спросил Соболев.

— Какую же убойную нужно иметь информацию, чтобы снять с жертвы как минимум десять тысяч?

Премьер переменил позу, посмотрел на часы.

— Вы спешите? — спросил Обнорский.

— Э-э… Не то чтобы спешу. Но…

— Ничего, я почти закончил свой доклад. Попробуем подвести итог сказанному. Итак, ситуация представляется нам следующей: Георгия Горделадзе готовили на роль жертвенного бычка. Готовили основательно, долго, профессионально… Среди вероятных исполнителей этого этапа — Эдуард Вайс и Алена Затула. Возможно, они не знали истинных целей операции. Возможно, они даже не предполагали, что делают общее дело… Вполне вероятно, что к этой сладкой парочке примыкает «конкретный» депутат Рады господин Матецкий. Почему я так думаю? Потому, что Леонид Семенович не тот человек, который может просто так дать кому-то в долг… Если он давал Горделадзе деньги, то вовсе не потому, что боялся его. У Отца есть масса возможностей заткнуть рот Г.Г. Впрочем, утверждать что-либо наверняка нельзя… Хотя фигура Матецкого у нас вызывает живейший интерес.

— У меня тоже, — сказал Соболев.

— Так вот, отработка этих трех фигурантов вполне может дать интересные результаты. Это одно направление работы. Второе — Таращанский район. Мы полагаем, что труп обнаружен в Тараще не случайно. Вполне вероятно, что Георгия после похищения отвезли в те края… Там с ним «работали». Потом, когда убили, не рискнули перевозить труп куда-то далеко. Третье направление — попытка установить лиц, организовавших стрельбу в фуникулере.

— И как же вы собираетесь их устанавливать?

— Есть определенные соображения. Если вы нам поможете, то шансы на успех достаточно велики, — ответил Обнорский.

— Какого рода помощь требуется от меня? — спросил Соболев.

— Нам необходимо пошуровать в телефонных сетях Киева. Для этого нужен контакт с сотрудником МВД. Обязательное условие — это должен быть надежный человек уровня начальника отдела главка…

— Такого человека я найду, — сказал премьер. — Даже не одного.

— Достаточно будет одного, Сергей Васильевич.

— Не вопрос, — ответил Соболев и достал пухлую записную книжку.

Стало очевидно, что расследование продолжается.

Обнорский прикрыл глаза.

— Я пошел в сортир! — заорал в коридоре Родя. Премьер-министр республики Крым удивленно посмотрел на матюгнувшегося шепотом Андрея, спросил:

— А что это Родион Андреич?…

— Э-э, — сказал Обнорский, — это у нас шутка такая.

— Очень смешная шутка… Петербургская традиция?

— Н-нет… скорее — киевская. Но вообще-то… Знаете, я своим сотрудникам часто повторял слова Чехова о том, что нужно каждый день по капле выдавливать из себя раба. Вот они и… демонстрируют, что… что поняли эти слова и приняли их, как руководство к действию…

Из прессы:

"Сегодня сотрудники СБУ из отдела охраны президента Украины распространили в СМИ открытое письмо. Одиннадцать офицеров, подписавших письмо, «глубоко возмущены» и расценивают заявление народного депутата Верховной Рады Александра Стужи как «грубую клевету на СБУ и ее сотрудников, рассчитанную на неосведомленных людей». Подписанты считают ложью слова Стужи о том, что пленки с аудиозаписями разговоров высших должностных лиц государства, которые якобы причастны к исчезновению журналиста Горделадзе, ему передал один из офицеров СБУ — некий анонимный «офицер спецслужбы связи».

Одиннадцать «связистов» утверждают, что такие записи просто невозможно осуществить: «Каждому элементарно грамотному специалисту известно, что снимать информацию с каналов связи, чтобы фиксировать разговоры в помещениях, которые используются руководителями страны, невозможно ни с какой стороны: технической, организационной и физической». В письме отмечается, что каждый офицер подразделения правительственной спецсвязи во время выполнения своих служебных обязанностей может находиться в упомянутых помещениях только в присутствии представителя Управления государственной охраны. Все работы на средствах правительственной связи в этих помещениях документально фиксируются.

Существующая система организационно-технических средств исключает какие-либо отклонения от порядка проведения подобных работ. Кроме того, пишут сотрудники СБУ, “этого не позволяет сделать существующая правовая база, честь офицера, верность долгу и присяге, что традиционно является нормой поведения сотрудников СБУ. Со всей ответственностью заявляем, что никто из нас никогда, ни при каких обстоятельствах не имел отношений со Стужей. Его заявления относительно причастности руководителей государства и представителей СБУ к событиям, связанным с именем Георгия Горделадзе, считаем популистскими, невзвешенными, недостойными звания народного депутата Украины и лидера политической партии”, — подчеркивается в письме. В документе также говорится: "Поступoк Стужи оцениваем как провокационную, но неудавшуюся попытку опорочить высокое звание офицера СБУ, посеять недоверие к нам со стороны общественности, высших должностных лиц Украины, вбить клин между руководством страны и правоохранителями ".

— Теперь нас пинают все, кому не лень, — сказал полковник Перемежко.

Полковник был грузен, лысоват, одет в невзрачное пальтецо. Мясистый нос украшали очки в металлической оправе. Его можно было принять за бухгалтера или какого-нибудь инженера-неудачника, так и не поднявшегося по служебной лестнице за двадцать лет службы.

— Все, — говорил полковник, — об нас ноги вытерли. Как о половичок. Да если бы мы знали, что с этим грузином что-то может случиться, мы бы к нему взвод «Беркута» приставили… Нам нужны эти головные боли?

— Думаю, не нужны, — ответил Обнорский. Поезд метро летел над Днепром.

Стылая серая вода лежала внизу широкой лентой. В вагоне было почти пусто: полковник, Обнорский, молодая парочка, Каширин и двое мужчин. Мужчины, как полагал Андрей, были людьми Перемежко. Полковник позвонил на трубу Обнорского спустя час после разговора «варягов» с крымским премьером, представился, спросил, чем может быть полезен. Андрей ответил, что необходим личный контакт.

— Хорошо, — ответил Перемежко. — Давайте часиков в восемь в Ботаническом саду… Место там тихое.

Обнорский усмехнулся про себя: вчера уже провел одну встречу в «тихом месте». Ботанический сад был неподалеку — на бульваре Шевченко, почти у площади Победы… Он отказался от встречи в «тихом месте». Предложил что-нибудь нейтральное… метро, напримep. Co скрипом полковник согласился, но перенес встречу на более позднее время — на одиннадцать вечера. За час до назначенного срока Обнорский и Повзло поехали «кататься». Они кружили по городу минут двадцать, потом Обнорский выскочил у площади Независимости, нырнул в метро.

«Хвоста», кажется, не было… Он купил за пятьдесят копеек пластмассовый жетончик зеленого цвета с абстрактным изображением пятилистника, спустился вниз. Киевское метро оказалось на удивление глубоким, напоминало в этом смысле питерский метрополитен. Почти сорок минут он катался туда-сюда, пересаживался с линии на линию, наблюдал за пассажирами. Убедился, что «хвоста» действительно нет…

Ровно в двадцать три ноль-ноль Обнорский встретился на перроне станции «Арсенальная» с полковником Перемежко. Вместе с ними в вагон вошли двое неприметных мужчин и Родя Каширин.

Поезд выскочил из тоннеля, остановился на станции «Днепр» и ринулся по мосту на левый берег. Внизу тускло блестела холодная вода.

— …нужны нам эти головные боли? — сказал полковник.

— Думаю, не нужны, — ответил Обнорский.

— Правильно думаете… От «дела Горделадзе» все сейчас шарахаются, как от чумной крысы. Поэтому, поймите меня правильно, моя помощь может быть весьма ограниченной.

— Я понимаю.

— Чего же вы хотите?

— Мне нужны распечатки телефонов нескольких человек из окружения Горделадзе… это реально?

— Реально, — не очень охотно произнес полковник. — Кто конкретно интересует?

— Вот списочек. — Андрей передал газету. Перемежко взял газету в руки, заглянул внутрь. Поезд летел над пустым и мрачным Гидропарком.

— Вайс, Затула, Мирослава и Алазония — это реально, — сказал полковник.

— Но — Матецкий! Вы с ума сошли. Он депутат Рады, член Комитета по оргпреступности и…

— Я знаю, — перебил Андрей. — Я знаю, кто такой Отец.

— Тем более… Вы что же, хотите, чтобы меня раком поставили?

— Нет, не хочу.

— Тогда забудьте про Отца… Контроль за депутатом Рады исключен полностью. Это стопроцентный звиздец, — сказал полковник.

— Хорошо, я понял… С остальными поможете?

— Да… А за какой период нужны распечатки?

— С первого августа по сегодняшний день.

— Вы отдаете себе отчет в том, что это тысячи звонков?

— Да.

— Что ж, Бог в помощь, как говорится. Будут вам распечатки. Что-нибудь еще?

Поезд, расталкивая холодный воздух, вылетел на Русановский мост.

— Да, Василий Василич. Вчера на домашний телефон квартиры, которую я снимаю, звонили. Звоночек был в шестнадцать тридцать. Полагаю, из таксофона. Сможете уточнить?

— Смогу, — усмехнулся полковник. — Видимо, вас интересует номер таксофонной карты и все остальные звонки, которые были сделаны с этой карты? Я правильно понял?

— Да, очень интересует…

— Понятно. Что-то еще?

— Еще необходим «фильтр» звонков из Таращанского района на телефоны указанных лиц… за тот же период.

— Ох, круто солите, питерские, — покачал головой полковник. — Сделаю. Что еще?

— Вот это пачка из-под сигарет. — Андрей достал из кармана полиэтиленовый пакет. — Нельзя ли проверить «пальчики» по вашим учетам?

— Да-а… Ну вы даете! Надеюсь, это все?

— Хорошо бы еще пробить номера трех автомобилей, которые записаны на другой стороне листа. Они проявляют к нам определенный интерес.

— Понятно. Предупреждаю сразу: если это наша или эсбэушная наружка, то ответа не будет… За вами кстати, и сейчас наблюдают.

— Кто? — изумился Обнорский. Вагон был практически пуст. Молодая пара приготовилась выйти на «Левобережной».

— Вон тот тип справа, в кепке… видите?

— Это мой человек, — улыбнулся Обнорский.

— Я так и подумал, — ухмыльнулся в ответ полковник.

На «Дарнице» он вышел. Вместе с ним вышли мужчины, что сели порознь на «Арсенальной».

— Бездарно, Костя, — сказал Хозяин. — Просто бездарно… Стрельба по фуникулеру?! Эт-то, брат, нечто. Неужели нельзя по-другому?

"Ну ты и урод, — подумал Заец. — Ты же сам вчера говорил, что методы тебя не интересуют. А теперь вот как: «нельзя ли по-другому».

— Стрельба не входила в первоначальный план. Бойцы перестарались… Но там такая обстановка сложилась.

— …Твою мать! — стукнул кулаком Хозяин. — У тебя как у большевиков: «исторически сложилась». Ничего не складывается само по себе! Обстановку, как ты выразился, создают люди. Твои, между прочим, люди. Профессиональные кадры, а?

Хозяин замолчал, налил себе минералки. Выпил. — А если бы пассажиры в фуникулере пострадали? А?

— Никто, включая Араба, не пострадал. Это была всего лишь акция устрашения.

— Акция устрашения? А если менты сейчас всерьез возьмутся за эту твою «акцию устрашения»? И выйдут на твоих недоделанных «профессионалов»?

— Во-первых, не возьмутся… Во-вторых, даже если возьмутся, то ничего не найдут. Оружие уничтожено, ребят я отправил на пару недель в Таращу. Посидят там, пока шум не уляжется. Даже наружку за питерскими я временно снял… Им, кстати, тоже нет резона хвост подымать. Все чисто, Матвей Иванович. Зацепиться ментам не за что.

Заец держался очень спокойно. Он вообще-то понимал, что Хозяин прав: сработали бездарно. В первоначальный план входило «отделать» этого Араба под видом банального разбоя. Ни в коем случае не убивать — просто «попортить здоровье»: сломать руку, челюсть… не более. Но Араб перехитрил всех.

Ребятишки растерялись, упороли косяка… Константин Григорьевич Заец отлично это понимал. В советские времена за такую организацию операции звезды полетели бы — только держись! Но в советские, безвозвратно ушедшие, были бы задействованы совсем другие человеческие и технические ресурсы… Да и вообще, тогда самой такой истории и ситуации сложиться просто не могло бы.

— Ладно,… твою! Главное, что люди не пострадали, — произнес Хозяин, и Заец в который раз подивился его цинизму.

Хозяина он знал давно, знал, что люди для него ничего не значат. И Хозяин знал, что Заец это знает, но все равно лицедействовал. Видимо, такова природа публичного политика.

— Ладно, Костя… Араба вы просрали. Это факт. Но, слава Богу, люди не пострадали. Кое в чем ты, однако, прав: менты за дело всерьез взяться не могут. Не до того им. А скоро им вообще ни до чего будет. Скоро на Украине такое начнется! Папу маненько подожмем — чтоб не ох…евал в атаке. За…бал этот гитарист. Пусть теперь Путину в уши дует «подмоскальские вечера»… Ха-ха-ха. Но!… Но питерских «переводчиков» из виду не выпускай. Ситуация уже не та, чтобы они смогли что-то переменить. Однако не нравятся они мне. Шустрые больно.

Заец кивнул:

— С ними работает моя агентеса. Это во-первых. Во-вторых, я предлагаю внедрить в их квартиру «ушки».

— А сумеешь? — с сомнением спросил Хозяин.

— Не вопрос. Я уже подработал эту тему.

— Ну давай. Внедряй «ушки»… Эх, прогнать бы этих «переводчиков» через детектор брехни. Как этого грузина, х… ему в сраку.

— Да, это было бы не худо. Но детектор все еще в Тараще.

— Вот и надо было там, в Тараще-то, их прихватывать, — сказал Хозяин.

Посмотрел на часы. — Ладно, у меня через полчаса доклад в Раде. Работай, Константин Григорич.

Вечером тридцатого ноября вся питерская бригада была в разлете.

Обнорский встречался с полковником Перемежко. Повзло общался с коллегами, Родион договорился о встрече с одним старым вором. Координаты вора дал ему Зверев. Когда-то дорожки опера Зверева и вора Буханкина пересеклись. Сашка дал Родиону киевский телефон Буханкина, сказал:

— В случае чего обратись к Краюхе. Скажешь — Зверев привет передает. Ежели вдруг он меня «позабыл», то напомни про встречу в мотеле «Ольгино»… Это-то он помнит.

— А что было в мотеле «Ольгино»? — спросил любознательный Родя. И получил ответ:

— Про это вам, гражданин Родя, знать не обязательно… Уж ее-то, встречу ольгинскую, он точно не забыл.

— А будет мне толк с Краюхи?

— А я почем знаю? — ответил Зверев. — Ты летишь в Киев — я даю тебе киевскую связь. А уж пригодится или нет — не знаю.

Краюхе Каширин позвонил не потому, что рассчитывал узнать что-либо по «делу Горделадзе». Каким боком вор шьется к политическим пасьянсам украинской элиты?… А просто хотел познакомиться с серьезным человеком и на всякий случай задать пару вопросов про Отца. Родя позвонил, передал привет от Зверева. Вор, кажется, нисколько не удивился.

— Как там поживает Александр Андреич-то? — спросил Краюха после паузы. — Давно его не видал… давно.

— Спасибо, Рудольф Николаевич, — ответил Родион. — Нормально.

— Ну-ну… Слыхал про него маленько… от общих знакомых. А вас, простите, как звать-величать, молодой человек?

В начале разговора Родя представился и, кстати, нисколько не сомневался, что вор запомнил его имя — Зверев сказал, что Краюха любит иногда изобразить из себя человека недалекого, даже глуповатого. А на самом деле вор умен, памятлив, начитан… Родион представился повторно: Родион Каширин, журналист из Санкт-Петербурга, коллега Александра Андреевича Зверева.

— А по отчеству? — спросил Краюха.

— Да незачем это, — скромно сказал Родя, но вор настоял на своем.

Потом спросил: а что, мол, привело питерского журналиста в Киев? И что нужно от него, старого человека, Родиону Андреичу?

— Есть потребность пообщаться, — сказал Каширин. Он нисколько бы не удивился, если бы вор уклонился от встречи.

Но Краюха ответил:

— Почему не пообщаться? Можно и пообщаться.

Пока Родя «общался», люди Зайца начали ставить «ушки» в штаб-квартире.

Предварительную разведку подъезда, двери и замков уже провели «сантехник» и "врач «скорой». Убедились, что сигнализации нет, а замок особой сложности не представляет. Замок, в принципе, был не самый простой — пацану-пэтэушнику его не открыть, но человеку с опытом в этом деле — запросто. У «сантехника» такой опыт был. Когда в квартире не осталось никого, «сантехник» и Заец поднялись на пятый этаж, на всякий случай позвонили. Внизу их страховали еще двое… Замок щелкнул.

— Прошу, маэстро, — сказал «сантехник», распахивая дверь.

Они вошли в квартиру. Нервишки у обоих, надо сказать, были напряжены — ремесло шпиона требует огромных нервных затрат. Заец тщательно осмотрел квартиру, выбирая места под закладку. «Сантехнику» делать было нечего. Он присел в кухне, выкурил сигарету. Пепел аккуратно стряхивал в раковину, потом смыл струей воды, окурок убрал в карман… Вышел из кухни и спросил:

— У тебя долго еще, Костя?

— Пять минут, — ответил Заец.

Он уже пристроил фирменный «жучок» в гостиной, а теперь возился с телефоном. Он воткнул «жука» в разрыв линии. Миниатюрный передатчик мог, таким образом, питаться от электроэнергии самой линии и действовать неограниченно долго. Напряжение в сети при этом несколько падало… Но кто будет его измерять?

— Пять минут, — ответил Заец. — Не ссы…

— Как раз наоборот, пойду-ка я пописаю. Прижало, как после литра пива.

— Это у тебя от нервов, — буркнул себе под нос Заец.

В туалете «сантехник» сделал свое дело, но, когда собрался выйти обратно, обнаружил, что замок открываться не хочет… Любого другого человека это бы смутило. Но не спеца по проникновению в закрытые помещения. Конечно, он нервничал… конечно. Сначала он даже подумал, что Заец подпер дверь снаружи.

Он понимал, что это ерунда, что этого не должно и не может быть. Но нервы звенели. Сантехник несколько раз дернул ручку и даже толкнул дверь ладонью. Ему неоднократно приходилось проникать в чужие жилища. Но раньше у него в кармане лежала очень серьезная ксива, позволяющая с ходу закрыть все (или почти все) вопросы. Отпирая чужие двери, он выполнял волю своего руководства, а по большому счету — государства. Нынче он совершал уголовное преступление, ксивы у него не было. Наконец «сантехник» сообразил, что произошло. Он матюгнулся, достал из кармана отмычку и через двадцать секунд легко выбрался из плена.

— Лохи, — пробормотал он, вытирая мерзкую испарину со лба. — Всего-то у замка один сухарик поджать — и порядок.

— Порядок, — сказал, выходя из гостиной, Заец. — А ты чего такой бледный?

— Да так, ничего.

Спустя две минуты они покинули киевскую штаб-квартиру «Золотой пули».

Родион пообщался с Краюхой впустую. Они встретились в кафе возле вокзала, попили пива, потолковали за жизнь и друг другу вроде бы понравились. Однако когда Родя начал закидывать удочку про Отца, старый вор сказал:

— Э-э, Родион Андреич… Оно мне надо? Я черной масти, в такие игры не играю. Это тебе любой блатарь скажет. Это тебе и Александр Андреич подтвердит. Тебе Отец нужен? Ты к Отцу и иди. А я в братанские дела не лезу, у меня свой хабар.

— Да я про Отца так, к слову, — спокойно ответил Родя. Он с блатными легко находил общий язык. — К слову… Мы вообще-то здесь заняты «делом Горделадзе».

— А-а, козни Бунчука, значит, вскрываете? Ну-ну… Святое дело.

Краюха рассказал еще пару историй, которые никакого отношения к делу Г.Г. не имели, Родя тоже загнул ему пару баек про Север… На том и расстались.

Обнорский вернулся с конспиративной встречи с полковником Перемежко ближе к полуночи. Подъезжая к дому, он позвонил мужикам: «Еду, через минуту буду». Звонок был страховкой. Примитивной, конечно, но лучше уж такая, чем совсем никакой. Андрей позвонил, предупредил. Это означало, что Коля с Родей выйдут перекурить на лестничную площадку и будут, по крайней мере, слышать, что происходит внизу, в подъезде. Если кто-то затеет устроить там засаду (а сквозной подъезд идеально для этого подходит), то он ее устроит. И не поможет никакой перекур на лестнице. Но почему-то было немножко легче на душе оттого, что тебя ждут, что тебя встречают.

…Никому из питерских журналистов и в голову не могло прийти, что в квартире уже сидят хитрые «ушки», что любой телефонный звонок фиксируется и фактически раскрывает планы «переводчиков»… В таких условиях звонок, сообщающий: «Через минуту буду», — объективно работает на противника. И если бы в тот вечер было принято решение о силовой акции, то оно было бы элементарно осуществлено: звонок «еду», команда от прослушки: «приготовились, едет»… Человек с кастетом на руке входит в подъезд, аккуратно выкручивает лампочку и встает рядом с лифтом…

В тот день команды на силовую акцию не было. «Торпеды» после неудачных действий на лестнице и Почтовой площади отсиживались в глубинке. Андрей вернулся на базу без приключений. Повзло с Родионом вернулись без приключений и даже с уловом. Едва Обнорский поднялся на пятый этаж и вышел из лифта, Повзло сразу сказал победно:

— Есть!

— Что есть? — механически спросил Андрей.

— Следочек есть, — ответил Коля. Вошли в квартиру, сели в кухне. Ошибся господин Заец — не учел русскую манеру общаться в кухне, возле горячего чайника (вариант: бутылки с водкой) и поставил своего главного «жука» не там, где нужно… Сели в кухне, дружно задымили. Андрей бросил на стол пухленькую папку с распечатками телефонных контактов ближайшего окружения Георгия Горделадзе.

— Ну-с, господа инвестигейторы, попрошу поделиться результатами сегодняшнего дня… Кто первый?

— Наверно, я, — сказал Родион. — У меня, собственно, результатов никаких нет. Работа по уже имеющимся распечаткам ничего не дала. Самые обычные контакты… Выявил четыре неизвестных номера. Надо их устанавливать. Вот, пожалуй, и все.

— По телефонам работы тебе еще полно, — ответил Андрей и кивнул на папку. — Вася Перемежко распечатки устроил… А что у тебя, Коля?

Николай откинулся на спинку стула, посмотрел на коллег серьезно, значительно:

— Есть, мужики. Кажется, есть зацепка.

— Ну-ка, ну-ка…

— Я сегодня пил пиво с одним деятелем…

— Это мы поняли, — сказал Обнорский.

— Что вы поняли?

— Что ты пиво пил…

— А-а… Так я для пользы дела. Короче, пил я нынче пиво с одним парнем из местной тусовки. Парень нормальный, но с пунктиком — во всем видит москальскую экспансию. Я с ним не первый раз разговариваю…

— Да уж, конечно, — ядовито вставил Родя, — пиво-то приятней сосать с землячком, чем над портянками распечаток корпеть… Плавали, Николай Степаныч, знаем.

— Выключите второй микрофон, — потребовал Коля — Понаехавши тут с Диксона… Тока и умеют орать: «Я срать пошел!»

— Орать, Николай Степаныч, больше не надо… Замок работает исправно.

— Да ну? Починил, что ли?

— Починил, — с достоинством ответил Родя. На самом-то деле он, обдумывая свой разговор с Краюхой, машинально запер дверь туалета на защелку… И сам испугался: один в квартире, кто вызволять будет? Но попробовал открыть, повернул защелку назад, и произошло чудо — замок исправно работал. Родион пощелкал еще несколько раз — открыл-закрыл, открыл-закрыл… Работает… Эва как!

— Починил, — ответил Родя. — Полярники — ребята с головой и с руками. А некоторые — только пиво по барам жрать.

Про то, что он и сам пил пиво с Краюхой, Родя тактично умолчал.

Обнорский скептически хмыкнул и сказал:

— Так что там, Коля, у тебя интересного?

— Горделадзе анонимно размещал заказные материалы в Интернете. Один раз — точно. Но, видимо, не один.

— Ага, — сказал Обнорский, — как мы и предполагали. Ну-ка, давай подробней.

— Где-то в середине апреля Георгий, Алена и мой источник…

— Кто он, кстати?

Повзло положил на стол визитку, Обнорский взял в руки, прочитал: «Вечерний экспресс». Поздняк Антон Петрович. Начальник репортерского отдела. Киев. Тел. 295-17-…, факс 295-14-…". От руки был дописан домашний телефон и мобильный.

— Так вот, в середине апреля Георгий, Алена и Антон зашли как-то в Интернет-кафе. На глазах у Антона Г.Г. набрал статью и скинул ее на «левый» сайт. Алена была не очень довольна, но Гия сказал: ерунда, мол, Антон — наш человек… Он в то время как раз Антоху сватал к себе в «Вести».

— Так, так, так… А что был за материал? — спросил Обнорский.

— Вопрос хороший… Но ответа на него нет.

— Как это?

— Видишь ли, в чем дело, шеф… Антон крепенько поддатый был. Помнит, что материал был сильный, очень конкретный — с приведенными цитатами из документов, с номерами каких-то счетов — словом, совсем не в обычном стиле господина Горделадзе.

— Это понятно… Но кого конкретно разоблачал наш Дон-Кихот?

— Я же тебе говорю: не помнит он. Запомнил только, что Горделадзе руки потирал и шутил: это, мол, третий выстрел. А я в вас, блядей, всю обойму засажу.

— Лучше бы он содержание статьи запомнил, — сказал Родион.

— Адрес этого кафе есть? — спросил Обнорский. — Или он тоже не запомнил?

— Есть адрес, — успокоил Коля. — Завтра иду туда. Будем проверять.

— Очень хорошо, — сказал Андрей. — Это реальный след. Все, как и положено, без неожиданностей… Нечто подобное мы и предполагали. Эту тему, Коля, нужно работать по полной программе.

— А у тебя что-нибудь есть, шеф? — спросил Родион.

— Есть, — сказал Обнорский. — Во-первых, Перемежко дал новые распечатки. Это, Родион, ложится на тебя… Понимаю, что у тебя уже трещит голова от этих распечаток, но придется попахать. (Родя кивнул.) Во-вторых, человек, звонивший мне насчет кассет, действительно пользовался таксофонной картой… Пользовался ею всего единожды, так что здесь нам ничего, друзья мои, не светит. В-третьих, «пальцы» на пачке из-под сигарет есть. По региональной картотеке они не проходят, но полковник дал запрос и в центральную. Ответ будет завтра… А вот сейчас самое главное. Сейчас самое интересное: «шестерка», которая болталась у меня на «хвосте», зарегистрирована на жителя Таращи Иванова Леонида Павловича.

— Нормально, — сказал Родя. — А если совпадение?

— Может быть, и совпадение… Но все равно я думаю, что нужно ехать в Таращу.

— Я тоже соскучился, — сказал Обнорский в трубку. «Жучок» в корпусе телефона исправно передавал слова Андрея на ретранслятор, установленный во дворе дома, в багажнике дряхлого «Москвича», а с него — дальше. — Я тоже соскучился. Но, честное слово, совершенно нет времени и… сплошной аврал у нас. Хватай мешки — вокзал отходит.

— Приходи, — ответила Галина, — отдохнешь.

— С тобой навряд ли, — сказал Обнорский.

— Хам!… Обыкновенный питерский хам.

— Девушка, ведите себя прилично. Во-первых, я сделал тебе скрытый комплимент. Во-вторых, мне надо элементарно выспаться. Завтра я сгоняю в Таращу и сразу по возвращению — к тебе.

— Господи! Опять в Таращу? Ну что тебе в этой Тараще — медом намазано, что ли?

— Да есть пара вопросов к эксперту.

— А ты отправь туда Мыколу или этого… полярного волка. Ты же начальник, в конце-то концов.

— У них тоже полно работы, Галка.

— А толку с вашей работы, Андрей?

— Э-э, не скажи, у нас, кажется, есть существенные сдвиги.

— Все сдвиги у Стужи… Теперь уже и ребенку ясно, почему исчез Георгий и кто стоит за его исчезновением.

Андрей выпустил струйку дыма, посмотрел, как он стелется в свете настольной лампы, меняет свои контуры… Точно так же расплывалась, меняла свой смысл история журналиста Горделадзе. Казалось, что разгадка совсем близко.

Вот-вот из массы разрозненных фактов, мнений, случайных и неслучайных событий, сложится некий рисунок. Логичный и композиционно законченный. Но он все никак не складывался…

— Ребенку, — ответил Андрей, — наверное, ясно. А вот мне пока нет. Я бы даже сказал, что совсем не ясно. А Стужа — он, скорее всего, добросовестно заблуждается. Верит в то, во что очень хочет поверить.

— Ах, Обнорский, Обнорский… во сколько ты вернешься из своей Таращи?

— Не знаю. Как только вернусь — позвоню.

— Давай лучше так — ты не звони, а сразу приезжай. Я буду ждать.

Из прессы:

«В Киеве разворачивается и с каждым часом набирает силу мощная антипрезидентская кампания. Заявление лидера СПУ Александра Стужи о прямой причастности президента и других высоких должностных лиц к исчезновению журналиста Горделадзе вызвало серьезный кризис во властных структурах. Многие наблюдатели заговорили о грядущей смене власти. Причина перемен, по словам политиков, кроется не в нарушении принципов демократии, законности и свободы слова… Заявление Стужи свидетельствует о намерении очень мощных финансово-политических сил отстранить от должности нынешнего президента».

"Отвечая на вопросы журналистов депутат Рады Александр Стужа сказал: «Я готов в суде доказать, что записи, обнародованные мной, подлинны, и господин Бунчук инициировал действия своих подчиненных в отношении честного журналиста Горделадзе». «С другой стороны, — отметил далее Александр Стужа, — и администрация президента, и сам президент, будучи заинтересованными в том, чтобы опровергнуть мои якобы инсинуации, должны обратиться к международным организациям или конкретным государствам по поводу технической экспертизы записи и, кстати, по поводу экспертизы тела, найденного в Тараще». Лидер Соцпартии отметил также, что никто из высших должностных лиц не сделал официального заявления, что предъявленные записи — фальшивка".

"Западные эксперты не подтверждают подлинность записей Стужи!

По утверждению Александра Стужи, западные специалисты дали заключение о подлинности записанных разговоров. Однако версия голландской журналистки Катрин де Грис из амстердамской Интернет-газеты «De Volkrant» расходится со словами Стужи. По словам журналистки, получив от Стужи несколько недель назад копию кассеты с записью, она отнесла ее в лабораторию. Вывод специалистов, проводивших анализ: качество пленки слишком низкое для того, чтобы делать какие-либо заключения. Голландские эксперты считают, что в помещении, где производилась запись, слишком много посторонних шумов, а микрофон находится далеко от говорящих. В то же время, со слов журналистки, эксперты заявили, что единственная возможность доказать аутентичность кассет — это «субъективный анализ». Это означает, что «если вы дадите послушать кассету многим людям, которым лично знакома речь президента, и они придут к выводу, что слышат речь президента, то следует считать запись подлинной». Катрин де Грис сообщила, что «отдала кассету знакомым украинцам и они согласились, что человек на кассете — президент Бунчук. Особенно принимая во внимание его лексику».

Каширин просидел над распечатками до трех часов ночи. Не осилил даже четверти материала. Работа с листами, сплошь покрытыми столбцами цифр, утомительна, однообразна и требует концентрации внимания. Родион сидел, обложившись бумагами, разносил звонки по абонентам, датам, входящим-исходящим. К трем часам он выкурил почти пачку сигарет и выпил литр кофе. Кухня, где работал Родион, была наполнена сизым дымом, в голове шумело. «Пора заканчивать», — решил Родя.

Обнорскому снова — в который раз уже! — приснился Кука со своей бандурой, Андрей проснулся как от толчка. На потолке дрожал слабый отсвет с улицы, за окном кружился снег. Обнорский сел на диване, посмотрел на часы — без двух минут три. «Вот так, — подумал он, — захочешь выспаться в кои-то веки — так хрен выспишься…» Привет от Куки.

Андрей поискал сигареты, не нашел и вспомнил, что забыл их в кухне. Он встал и босиком пошел в кухню. Из коридора увидел, что в кухне горит свет.

— А ты чего не спишь? — спросил он Каширина. Родя посмотрел на Обнорского шальными глазами и сказал:

— Затуле звонили из Таращи.

Андрей опустился на стул, взял со стола пачку «Кэмел».

— Ну и что в этом необычного? Ей действительно звонил эксперт. И даже не один раз.

— Не только эксперт, — возразил Родя.

— Да, не только. Еще ей звонили из прокуратуры, — ответил, вынимая сигарету, Андрей. — Возможно, из тамошней милиции тоже звонили.

Каширин откинулся на спинку стула, посмотрел воспаленными глазами:

— Ты помнишь, когда обнаружили тело?

— Конечно, второго ноября… А третьего выкопали.

— Затуле звонили семнадцатого сентября и первого ноября. На следующий день после исчезновения Георгия и за день до обнаружения тела.

Обнорский замер с неприкуренной сигаретой. Мерцал огонек зажигалки.

В девять утра Заец получил записи разговоров питерской бригады, сделанные с помощью «ушек». Человек, отвечающий за «прослушку», в письменном отчете сообщил, что с «жучка», установленного в гостиной, толковой информации не получили: звук телевизора и вялый обмен репликами Родного и Шустрого… В общем, ничего существенного, да и качество далеко от идеала — телевизор слышно лучше, чем клиентов.

Телефонных разговоров было пять. Один раз Шустрый звонил в Питер.

Звонок был личного характера, полезной информации не содержал. Дважды по киевским номерам звонил Родной. Пять минут трепался с дамочкой по имени Галина, набивался в гости, но она явно не хотела этого… Ссылалась на обстоятельства, отказала. Второй звонок он совершил некоему Антону. Видимо, журналисту…

Договорился о встрече в Интернет-кафе… Тоже ничего существенного.

А вот звонки Араба весьма Зайца заинтересовали. Первый звонок был в Симферополь, некоему Сергею Васильевичу. Судя по всему, этот Сергей Васильевич был как-то причастен к расследованию, и Заец решил, что обязательно нужно пробить этого симферопольского незнакомца… Не он ли заказчик? В разговоре с Сергеем Васильевичем Араб сказал, что в деле есть существенные подвижки.

Второй звонок Араб сделал Галине. И сказал, что едет в Таращу, к эксперту Боротынцеву.

— В Таращу, — повторил вслед за Арабом Заец, — в Таращу. Что ж, это хорошо… Сам в руки идет. Вот в Тараще-то мы и потолкуем по душам, господин Араб.

Константин Заец выкурил сигарету, обдумывая ситуацию, потом сделал несколько звонков…

— Посмотрим, какие у тебя появились «существенные подвижки» и что ты вообще за гусь, — подвел он итог.

Обнорский гнал машину по знакомой уже трассе в Таращу. Летели навстречу заснеженные поля, низко над горизонтом всходило хилое декабрьское солнце. Негромко звучал джаз из магнитолы, посапывал во сне Каширин. Обнорский думал о том, что означают звонки из Таращи любовнице Георгия Горделадзе. Первый звонок еще можно было объяснить — допустим, ночью с шестнадцатого на семнадцатое сентября Горделадзе увезли (или сам уехал) в Таращу. Оттуда он и позвонил, чтобы успокоить Алену или что-то ей передать…

Возможно такое? Возможно… Но первого ноября, когда Георгий был уже месяц-полтора мертв… Кто и зачем звонил Затуле? Кто и зачем? Звонить могли его похитители или убийцы… Но зачем?

Белые украинские поля летели навстречу, и странно звучала труба Армстронга посреди этого снежного пространства, под карликовым солнцем.

— Мама, — сказал во сне Родион и улыбнулся.

«Вот будет смешно, — подумал Андрей, — если у Затулы в Тараще живет какая-нибудь двоюродная тетка или школьная подружка. И загадочные звонки из Таращи — всего лишь невероятное совпадение. Э-э, нет, брат… В жизни, конечно, разные совпадения бывают. Но ведь звоночки-то были один — сразу после исчезновения Г.Г., второй — за день до обнаружения трупа… Вот тебе и тетка двоюродная вместе со школьной подружкой!… Кто и зачем звонил Алене? Кто и зачем?»

Задумавшись, Андрей едва не проскочил поворот. Он резко затормозил, Родя клюнул носом и проснулся.

— Что? — спросил Родя спросонья, щурясь на низкое солнце. — Где мы?

— Спи, Родион, — ответил Обнорский. — Еще минут двадцать можешь спать… В Тараще разбужу. Там уж спать — извини — не придется.

— Угу, — ответил Родя и снова задремал. До Таращи осталось километра два, когда Обнорский увидел на обочине микроавтобус «ниссан» с включенной «аварийкой» и голосующую девушку в короткой дубленке. Он плавно снизил скорость и подъехал к девушке. Вылез из машины. Родя посапывал и стонала труба Армстронга. А девушка улыбалась не уверенно, смущенно.

В Интернет-кафе Горделадзе хорошо знали. Не понадобилось даже предъявлять фото и объяснять, что к чему.

— Георгий? — спросил хозяин — молодой мужик с усами а-ля Сальвадор Дали и гроздью сережек в ухе. — Ха, конечно, знаем… Вернее, знали. Наш, можно сказать, постоянный клиент. Если бы не эта старая сволочь Бунчук!

— А часто у вас бывал Георгий? — спросил Коля.

— Последнее время перед своим исчезновением не особенно часто. Но весной и летом — практически еженедельно.

— Когда он начал у вас появляться?

Сальвадор Дали заложил большие пальцы в кармашки жилетки, подумал и ответил:

— Я думаю, где-нибудь в конце марта он появился.

«Господи, — подумал Николай, — в конце марта! Если он шлялся сюда еженедельно в течение четырех-пяти месяцев, то мог вбросить в сеть штук двадцать информационных „бомб“. Даже в „Украинских вестях“ он не работал так эффективно! Еженедельно — статья. Интересно, где он брал материалы? Или, вернее, кто давал ему эти материалы? И что там была за фактура?»

— Гия — он очень порядочный человек был, — продолжал Сальвадор Дали. — Такая эпоха — пир мародеров.

— Да, конечно, пир мародеров, — согласился Коля. — А с какой целью, Дмитрий, посещал ваше кафе Георгий?

— О-о! Интернет — дело интимное… Мы не суем нос в дела наших клиентов. А если вдруг что-то видим вполглаза или слышим вполуха, то, как священнослужители, храним тайну исповеди.

— Да, я вас понимаю и уважаю вашу позицию. Но, видите ли, в чем дело… Мы расследуем дело об убийстве Георгия.

— Я понял вас, Николай. Это благородная задача.

— Если бы вы могли нам чем-то помочь…

— Увы! Я, к сожалению, ничем не могу вам помочь… Увы!

— Очень жаль.

— Мне тоже. Но…

Коля посмотрел Сальвадору Дали прямо в глаза и проникновенно сказал:

— Пока Георгий был жив, его личная жизнь была только его личной жизнью. Но после его смерти многое переменилось, и его жизнь стала фактом, влияющим на жизнь общества в целом. Не так ли, Дмитрий?

— Безусловно. Но… ничем помочь вам не могу.

Коля задал еще несколько вопросов, получил на них неконкретные ответы. После этого они с Антоном ушли. В ближайшем кафе попили пивка и расстались. Антон побежал на службу, Коля побрел домой.

На площади Независимости шел митинг. Кто-то, бородатый и косматый, надсадно орал в микрофон. Динамики шипели, фонили и слышно было худо. Однако слова «Бунчук — убийца!» доносились хорошо. При каждом заклинании бородатого «Бунчук — убийца!» толпа подхватывала… В отдалении стояла милицейская машина и несколько милиционеров переминались в нерешительности. Коля постоял, послушал, крикнул один разок «Бунчук — палач!», сплюнул и пошел прочь.

— Проблемы? — спросил Обнорский.

— Да, — ответила девушка. — Двигатель заглох. То ли сломался, то ли бензин кончился…

— Кхе, — сказал Андрей. — Это почти одно и то же… Не так ли?

Девушка улыбнулась, кокетливо пожала плечами. Андрей бросил:

— Ладно, сейчас разберемся… Ключи в замке?

— Да-да, в замке, — ответила она как-то неуверенно. Обнорский распахнул дверцу, заглянул внутрь — в грузовом отсеке лежали какие-то мешки, накрытые брезентом, — и сел в водительское кресло. Ключи действительно были вставлены в замок зажигания, брелок в виде боксерских перчаток висел на цепочке. Андрей повернул ключ. Затарахтел стартер и… движок заработал. Андрей удивленно посмотрел на девушку: что же ты, подруга, мозги кру… Он ощутил какое-то движение за спиной и, кажется, понял или, вернее, начал понимать, но было уже поздно — ладонь с остропахнущей хлороформом тряпкой легла на лицо, прижала затылок к подголовнику.

Он дернул головой, протянул левую руку к клаксону — разбудить Родьку! — но не успел, не смог. Сознание провалилось в какую-то черную дыру…

Очнулся Андрей с тяжелой головной болью. Как будто с глубокого похмелья. Он не понимал, где он и что с ним. Он лежал на кушетке, какие украшают поликлиники всей страны, в почти пустом помещении без окон и тусклой лампой «дневного света» под потолком… Что за черт, где я нахожусь? Андрей сел на кушетке, попытался поднести правую руку к голове и не смог — руки были скованы наручниками.

— О-о, е-е! — сказал Обнорский.

Встала перед глазами заснеженная обочина, девушка с неуверенной улыбкой и мигающий «аварийкой» «ниссан»… Он вспомнил. Он все вспомнил! И детское посапывание Роди… и трубу Армстронга… и свой дурацкий вопрос: «Проблемы?»

Он поднял обе руки к голове, потер лоб. Во рту стоял мерзкий запах хлороформа, было очень холодно. Тоскливо обвел взглядом помещение: кирпичные стены, железная дверь, старые лысые покрышки от грузовика в углу, какие-то ящики, бочка, лопаты и метлы. Он снова вспомнил свой идиотский вопрос: «Проблемы?» Да, проблемы. Еще и какие проблемы! Лаптем не расхлебаешь.

Андрей прямо через куртку пощупал карман, в котором лежал телефон… Телефона, разумеется, не было. Что они — дураки, чтобы телефон тебе оставить?

Андрей не знал, кого подразумевает под словом «они». Они — это они. Те, кто организовал слежку, охоту на спуске к Днепру и стрельбу по фуникулеру. Они — это те, кто организовал похищение и убийство Горделадзе. Это факт, который необходимо признать… И отдать себе отчет в том, что положение серьезно, донельзя серьезно, серьезней некуда.

А куда они дели Родьку?! Черт возьми! Родька где? От мысли, что он не только сам подставился, но и Родиона подставил, Обнорский заскрипел зубами. С удвоенной силой накатила боль. Он закрыл глаза и лег на холодную кушетку.

Каширина от Обнорского отделала стена — Родион находился в соседнем помещении. Его положение мало чем отличалось от положения Андрея. В помещении было так же холодно, почти так же пусто и мрачно. Вот только лежал Родя на голой — без матраца — панцирной кровати. К спинке этой кровати была прикована его правая рука.

До некоторой степени положение Роди было еще хуже, чем положение Андрея. В отличие от Обнорского он даже не знал, что и как произошло, — в момент захвата он спал, и боевики Зайца даже посмеялись: вон оно как — усыпили спящего… Умора! Сам Родя так не считал. Он изумленно оглядел помещение, подергал наручники. Точно так же, как и Обнорский, убедился, что телефона нет.

Ну а кто ж тебе телефон оставит?

Родион сел на скрипучей панцирной сетке, задумался.

Заец узнал об успешно проведенном захвате около полудня. В осторожных выражениях он поинтересовался, как все прошло, не было ли осложнений. «Нет, — ответили ему, — все о'кей».

— Отлично, — ответил Заец, — часам к пяти я сам подъеду. Без меня не начинать.

— Да они раньше и не очухаются.

Николай Повзло раз десять набрал номер Обнорского и столько же раз — Каширина. Оба телефона не отвечали. Коля не мог знать, что оба аппарата лежат рядышком на широком подоконнике в одном из помещений Таращанского моторного завода и своим пиликанием развлекают команду «торпед».

Андрей совсем замерз. Как мог, он пытался согреться, но получалось не очень… Он даже не знал, сколько времени прошло с момента захвата на шоссе. Сколько, интересно, действует этот хлороформ? Два часа? Пять? Сутки?

Андрей ходил из угла в угол, приседал, размахивал руками. Хотелось пить и еще сильнее — курить. Несколько раз Андрей подходил к двери, прикладывал ухо… Из-за двери не доносилось ни звука. Где, черт побери, я нахожусь? Скорее всего, в Тараще. Вполне возможно, в том самом помещении, где держали Горделадзе. Или хранили его труп. От этой мысли стало мерзко на душе. Вспомнилась яма в лесу и горлышко бутылки, указывающее на яму.

— Ерунда, — сказал он вслух, — не убьют. Хотели бы убить — убили бы сразу… Нет, не убьют.

Сознание гадливенько подсказало: а ведь Горделадзе тоже убили не сразу. Сначала с ним «поработали». И только потом застрелили из табельного ствола… Потом отрубили голову и герметично упаковали тело. Андрей сглотнул комок. Умирать не хотелось. Умирать очень не хотелось.

«А придется», — шепнул голос капитана Кукаринцева за спиной. Он прозвучал настолько явственно, что Андрей даже обернулся. Никого сзади, разумеется, не было.

— Да вот хрен тебе, Кука, — сказал Андрей вслух. Он встал с кушетки, прошел в угол, где стояли лопаты и ведра, и сразу увидел то, что нужно, — кусок стального уголка длиной около метра. Андрей взял его в руки, несколько раз взмахнул, примериваясь. Самое то.

…Когда в коридоре раздались шаги, он взял свое оружие и встал возле двери справа. Отвел руки с железом, изготовился для удара. За дверью раздались голоса, заскрипел ключ в замке.

У Повзло зазвонил телефон. Коля ждал звонка уже три часа. Он сразу схватил трубку:

— Алло!

— Николай Степаныч?

— Да, я… кто это?

— Это друг. Николай Степаныч, ваши коллеги заскочили в гости и сейчас не могут вам позвонить.

— Кто это? Кто говорит? Представьтесь.

— Повторяю: друг. Обнорский и Каширин сейчас в гостях. На некоторое время они задержатся. Если вы не хотите варианта, как с Горделадзе, не звоните никуда… Вы все поняли?

Коля стиснул трубку так, что побелели пальцы.

— Вы все поняли? Не надо никуда звонить.

— Я понял. Какие вы можете дать гарантии?

Человек на том конце провода удивился:

— Какие, к черту, гарантии?

— А если вы их…

— Бросьте, Николай Степаныч. Мы просто поговорим. А вот если вы поднимете шум, то, извините, нам придется пойти на непопулярные меры. Вы понимаете?

— Да, понимаю.

— До свидания, Николай Степаныч.

В трубке раздались гудки. Коля выматерился. «Слухач» в номере отеля «Премьер-палац» довольно рассмеялся.

Ключ в замке сделал два оборота. Дверь распахнулась. Скрипнули несмазаные петли. Андрей сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду.

— Обнорский, — сказал голос из-за двери, — мы знаем, что вы человек решительный… Но глупостей все равно делать не надо. Никто с вами в рукопашной сходиться не будет. Застрелим — и все.

Андрей стоял, ощущая затылком холодную шершавую стену. Видел на грязном полу неясную серую тень.

— Обнорский, вы меня слышите? Выходите на середину комнаты.

Андрей молчал. В тишине отчетливо щелкнул взведенный затвор.

— Не дурите, Андрей Викторович. Бросьте на пол свое оружие… Что там у вас — лопата?… Бросьте на пол и выходите на середину помещения… Ну не потчевать же вас «черемухой»?

Обнорский сплюнул, отшвырнул к порогу уголок и встал напротив двери. В дверном проеме стоял человек с пистолетом. За его спиной — еще двое, с дубинками. Лица всех троих были скрыты шапочками с дырками для глаз и рта.

— Вот видите, — сказал человек с пистолетом, — вполне можно по-хорошему… А вы сразу за железо хватаетесь. Зачем это?

— Где мой сотрудник? — спросил Андрей. Человек с пистолетом вошел внутрь, щелкнул предохранителем и убрал ствол под куртку. Следом за ним вошли двое с дубинками. Остановились в полутора метрах.

— Курить хотите?

— Где мой сотрудник? — повторил Андрей. — Что вы с ним сделали?

— Да ничего не случилось с вашим сотрудником… Что вы переживаете попусту?

Андрей опустился на кушетку. Человек, который говорил, присел рядом, достал из кармана сигареты.

— Курите, — сказал он, протягивая пачку. Обнорский вытащил сигарету.

Человек щелкнул зажигалкой. Андрей затянулся, дым сладко потек в легкие, сразу закружилась голова. Двое с дубинками внимательно следили за движениями Андрея. Обнорский подумал: «Не те ли самые, что преследовали меня на лестнице?»

— Ну вот, — сказал тот, что с пистолетом, — успокоились?

— Может, наручники снимете?

— Снимем… чуть позже. И чаем напоим.

— А коньяком?

— А коньяком — нет. Трезвость — норма жизни, как говорил Лигачев.

— Я узнал ваш голос, — сказал Андрей. — Вы мне звонили, назвались Николаем.

— Тем лучше — мне не нужно представляться, — весело сказал Николай.

Обнорский бросил сигарету на пол, раздавил ботинком.

— Короче, — сказал он. — Чего вы хотите?

— Задать вам несколько вопросов. Всего лишь. Потом мы вас отпустим. Но с обязательным условием — вы улетаете из Украины и нос в украинские дела больше не суете. Понятно?

— Понятно.

— Никогда ничего не пишете про это и никому ничего не рассказываете, — продолжил Николай.

— Понятно. Я хочу видеть своего сотрудника.

— Легко, — кивнул Николай. — Пойдемте. Он встал, встал и Обнорский.

Николай вышел первым, за ним один из бойцов, потом Андрей и, замыкающим, второй боец. Они оказались в недлинном, захламленном коридоре. Слева была дверь, и Андрей интуитивно понял, что она ведет на улицу. На свободу. Справа — лестница на второй этаж. Над головой мигала лампа «дневного света».

— Здесь ваш сотрудник, — сказал Николай, — здесь…

Один из бойцов достал связку ключей, выбрал нужный и вопросительно посмотрел на Николая. Тот кивнул. Боец вставил ключ в дверь, соседнюю с тем помещением, где держали Обнорского. На серой краске было написано: «Инструментальный склад». Ниже — «Ответственный за пож.безопасность Глущенко Г. И.».

Замок щелкнул, боец распахнул дверь… Обнорский увидел Родиона, сидящего на голой кровати. Правая рука Роди была наручником прикреплена к спинке. Глаза Обнорского и Андрея встретились.

— Родя! — сказал Обнорский. — Роля, ты как?

Каширин перевел взгляд на людей в масках, потом снова на Андрея… улыбнулся.

— Нормально, — сказал он. — В кои-то веки выспался как человек.

— Вот и поговорили, — сказал Николай и захлопнул дверь.

Обнорский посмотрел на него с ненавистью. Боец в маске закрыл на два оборота замок.

— На хер вы держите его в этом карцере? — зло спросил Андрей. — Неужели нельзя перевести куда-то в отапливаемое помещение?

— Переведем, Андрей Викторович, переведем… Сейчас мы побеседуем с вами, потом с Родионом Андреичем. Чем быстрее вы расскажете все, что потребно, тем быстрее отсюда уйдете. Вам понятно?

— Да… Но я хотел бы позвонить своему…

— Ради Бога, Андрей Викторович, — сразу сказал Николай. — Давайте пройдем наверх, оттуда и позвоните. Есть, правда, один нюанс.

— Какой?

Жестом фокусника Николай достал из кармана шапочку. Такую же, какая была на нем. Вот только надел он ее на голову Андрея «глазами» назад.

— Наверху снимем, — пообещал он. — Прошу вас… Я поддержу под локоть… Осторожно, ступеньки… Площадка… Снова ступеньки. А здесь налево.

Андрей почти ничего не видел — сквозь плотную шерсть чуть пробивался люминесцентный свет, да маячило впереди черное пятно — спина одного из бойцов.

— Сюда, Андрей Викторович… входите… садитесь.

Андрей опустился на стул. Шапочка все еще была на нем, и он по-прежнему ничего не видел, но ощущал, что в помещении тепло и светло. И что рядом находятся люди.

— Сейчас с вас снимут наручники, — сказал Николай. — Потом и шапочку. Вы, наверно, понимаете, что глупостей делать не нужно.

Андрей промолчал.

— Вы меня поняли, Обнорский?

— Да.

— Очень хорошо. Снимите наручники. Кто-то снял с Обнорского «браслеты». Андрей с удовольствием потер запястья. Тот, кто никогда не был в «браслетах», не может оценить, какое это удовольствие… И дай Бог вам этого не знать.

— Снимите куртку, Обнорский, — скомандовал Николай. Андрей снял куртку.

— Теперь можете снять и шапочку, но головой вертеть не надо… Смотрите перед собой.

Андрей снял шапочку. Оказалось, что он сидит лицом в угол комнаты. Он видел перед собой две сходящихся стены, покрашенные краской салатного цвета. Из— за спины высунулась рука с телефоном:

— Звоните. Текст простой: Коля, у нас все в порядке. Через несколько часов будем дома, в полицию не звони.

Андрей усмехнулся, взял в руки свой собственный телефон, набрал номер. Он чувствовал, что человек за спиной внимательно за ним наблюдает.

— Алло, — нервно сказал Повзло.

Как, черт возьми, приятно было слышать Колин голос!

— Коля, это я.

— Андрюха! Где ты? Что происходит?

— Все в порядке, Коля. Мы с Родиком у ДРУЗЕЙ. Беседуем на животрепещущие темы.

— Где вы? Кто они? Что они хотят?

— Все в порядке, Коля… Надеюсь, что скоро мы будем дома. Наши друзья просят, чтобы ты никому не звонил.

Из— за спины снова вылезла рука, отобрала телефон.

— Текст, который я вам рекомендовал, вы, конечно, исказили. Надеюсь, никаких условных фраз там не было?

— Ну, голубчик, куда вас занесло! Всю секретную информацию я, как Буба из «Неуловимых мстителей», передаю в танце… Хотите, станцую танго?

Ответил Андрею другой, незнакомый ему голос:

— Вы нам сейчас споете, Обнорский… Арию варяжского гостя.

Когда дверь за Обнорским закрылась, Родион снова остался один. Поговорить не дали… От досады он сплюнул на пол и сказал: «Сволочи».

Родион плюхнулся на кровать, и она противно завизжала всеми своими стальными сочленениями. Родя поморщился и подумал, что в его положении реализовалось расхожее выражение «прикованный к постели». Это, правда, говорится о людях больных, а Родион был здоров. «Что, конечно, относительно, — добавил про себя Родя, — и в самое ближайшее время может перемениться… Весь вопрос в том, какие методы общения предпочитают ребятки. Вон с Горделадзе так поговорили, что он совсем голову потерял… От счастья, наверно. От роскоши человеческого общения».

Родион покачался на пружинах, вслушиваясь в их мерзкий скрип, и выругал себя за то, что не спросил у своих тюремщиков закурить. По классическим канонам гордый и несгибаемый пленник ничего у своих тюремщиков просить не должен. Родион смотрел на вещи здраво: ничего тут зазорного нет. Эти уроды сами отобрали у меня курево — можно и спросить. Тем более, что на «роскоши человеческого общения» это никак не отразится — церемониться эти ребятки не будут и ежели начнут беседовать с помощью горячего утюга или тисков, то вопрос о несгибаемости отпадет сам собой. На этот счет Родя особых иллюзий не испытывал.

— Товарищ! — сказал Родя сам себе. — Не надо драматизировать, товарищ. Ситуация под контролем. ЦК готовит пленум. Вольфыч — наш рулевой! Давайте займемся делом — поищем окурки.

Родион внимательно осмотрел пол и вскоре увидел то, что искал — «жирный» хабарик. Кровать, к которой приковали Каширина, была тяжелой, но на колесиках. Родя уперся в спинку и, толкая кровать перед собой, двинулся вдоль стены. Это требовало немалых усилий, но все же «экипаж» двигался, оставляя за собой борозды в толстом слое пыли и производя страшный скрежет.

— Используя притупившуюся бдительность своих палачей, — торжественно произнес Родя, — граф… э-э… (Родя поднял окурок, прочитал: «Мальборо») граф Мальборо, подло закованный в кандалы, достиг своей высокой цели — хабарика… То есть кисета с добрым табаком из Вест-Индии.

Родя присел на корточки, сдул с окурка пыль, полез в карман за зажигалкой…

— Граф понял, что он последний мудак, — грустно сказал Родя. — Весь его титанический труд пошел насмарку, так как враги отобрали у него не только доброе имя, но и кресало, и он лишен возможности высечь огонь… Эх, Прометея бы сюда… Хотя бы и совсем паршивенького.

Родион посмотрел на окурок и назидательно произнес:

— Минздрав предупреждает: курение опасно для вашего здоровья.

С этими словами он вдавил окурок в трещину между кирпичами… и вдруг замер. На грязной побелке кирпича он разглядел выцарапанные острым предметом буквы.

— Сейчас вы нам споете арию варяжского гостя, — произнес незнакомый голос за спиной. Андрею очень хотелось обернуться, но он не стал оборачиваться. А голос добавил:

— Выйдите все, я хочу поговорить с господином журналистом тет-а-тет.

— Мы освободили ему руки…

— Ничего. Деться ему отсюда все равно некуда… Выйдите. Он отлично все понимает.

Андрей услышал, как открылась дверь и несколько человек… трое? четверо?… вышли. Дверь затворилась. В комнате было очень тихо. Андрей пытался уловить движение или дыхание человека, но не смог этого сделать. Он удивился — обычно ему это удавалось. В этот раз ощущения присутствия человека за спиной не было, и Обнорский подумал, что из комнаты вышли все, включая того, кто отдал приказ: выйдите все. Он уже собрался было обернуться, но человек вдруг кашлянул и сказал:

— Так на кого же вы работаете, Обнорский?

— На Агентство журналистских расследований.

— Мы наводили справки о вашем Агентстве в Питере.

— И что?

— Агентство — хорошее прикрытие для разведывательно-аналитической структуры… На Черкесова работаете или прямо на Путина?

— Вы нам льстите… Вас, простите, как величать?

— Николай Николаич, — ответил Заец.

— У вас, похоже, сплошь одни Николаи собрались.

— Обнорский, вы отдаете себе отчет, в какую неприятную ситуацию вы попали?

— Кажется, да. Отдаю.

— А мне кажется — нет, не отдаете. Вы влезли туда, где вам делать нечего. Ваше присутствие здесь нежелательно. Вам намекали тактично, но вы не поняли. Вам намекнули всерьез, и вы опять ничего не поняли… Я мог бы посчитать, что это от недомыслия… Я мог бы так посчитать. Но я вижу, что вы профессионал. — Заец умолк, потом спросил, как будто выстрелил:

— ГРУ? ФСБ?

— Глупости, Николай Николаич, — ответил Обнорский. — Я действительно когда-то служил в ГРУ. Но это было очень давно.

— Но старые связи остались, и однажды вас попросили поработать на благо Родины… Так?

— Нет, не так. Я не имею никаких контактов с ГРУ. И не являюсь сотрудником. Я журналист.

— Странно было бы, если бы вы заявили обратное… Но наш с вами разговор не закончится до тех пор, пока я не узнаю, на кого же вы работаете.

— Я уже сказал: на себя. На Агентство журналистских расследований.

— Вы же служили в ГРУ… Вы ведь знаете, как допрашивают пленного в реальных условиях. А, Обнорский?

— Знаю, — сказал Андрей глухо.

— Тогда вы должны понимать, что вас ждет, — спокойно произнес Заец.

Андрею стало не по себе. За его спиной слегка заскрипел паркет — видимо, подумал Андрей, Николай Николаич подошел ближе. Но Андрей по-прежнему не ощущал его присутствия. Щелкнула зажигалка, и Заец произнес почти в ухо:

— Либо вы сейчас расскажете мне всю правду, либо я зову своих костоломов. Дальнейшее понятно… Ну, звать людей-то?

Родион тряхнул головой и снова посмотрел на стену в шелушащейся серой побелке. Нет, не приснилось. Корявые буквы не исчезли, все так же оставались на стене. Бурый кирпич проступал из-под них, как запекшаяся кровь:

«Тому, кто это найдет. Мое имя — Георгий Горделадзе. Меня похитили люди Отца. Пытают. Навер. — убьют. Сообщите Алене. 235-… -…».

— Вот это сюжетец! — пробормотал Родя. — Даже Дюма-папахен не мог такого придумать… Куды Дюме?

Родион забыл про наручники, про то, что холодно и хочется курить. Он сидел на корточках, прислонившись к спинке кровати, и смотрел на зловещие буквы цвета запекшейся крови… Значит, здесь держали Горделадзе. Вероятно, здесь же его и пытали… Здесь и убили. Возможно, он спал на этой кровати. Возможно даже, что окурок, который нашел «граф Мальборо» — остаток сигареты, которую курил Георгий… Ай да дела!

«А может быть, — подумал вдруг Родион, — есть и другие надписи?» Он стал внимательно разглядывать стену. Иногда ему казалось, что он видит текст, но всякий раз это оборачивалось обманом — трещинки на кирпиче и лохмотья побелки создавали иллюзию нацарапанных букв.

Родион сел на кровать, задумался. Он представил себе измученного, обреченного человека, выцарапывающего буквы на стене. От его дыхания шел пар.

Стоп! Не было никакого пара — Георгия держали здесь в сентябре, когда еще тепло… Измученный человек царапал чем-то острым по стене в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь это найдет. И тогда его убийцы будут наказаны.

Но будут ли? Сумеет ли почерковедческая экспертиза доказать, что каракули на кирпиче принадлежат Горделадзе? А если сумеет, то явится ли это достаточным основанием для предъявления Отцу обвинения?

В любом случае, это улика. Железная, забойная улика… В оперативном, по крайней мере, плане… А чем, кстати, нацарапал Г.Г. этот текст? Копейкой не нацарапаешь — буквы врезались довольно глубоко. Родион снова начал шарить глазами по пыльному полу. Спустя несколько минут он нашел то, что искал…

— …Ну, звать людей-то?

— Это каких таких людей? Гоблинов, что ли? — зло спросил Обнорский.

Заец рассмеялся. Отсмеявшись, сказал:

— А ведь дрогнул голосок-то… дрогнул. А, Андрей Викторыч? Страшно стало? А зря… мы же не звери. Не буду я вас пытать. Не буду. Зачем это? Дико, грубо, пошло. Незалежная ненька Украина семимильными шагами движется на сближение с цивилизованным миром, а тут — пытки какие-то… Ну к чему это? Вы согласны?

Андрей молчал. Что можно было ответить на это словоблудие?

— Мы будем разговаривать по-другому, Андрей Викторович. Цивилизованно, вполне по-европейски… Доктор! Эй, доктор!

Заец подошел к двери, распахнул ее:

— Эй, доктор! Вы где?

— Я здесь, Констан… Николай Николаич.

— Начинайте, доктор.

Родион поднял с пола то, что искал — обломок трехгранного напильника…

«Как штык, — подумал Родион, — как штык». Вот этим «штыком» Горделадзе, видимо, и нацарапал свой последний «материал». Как всегда — разоблачающий. Вот только у этой его «статьи» не было читателей. За исключением Родиона Каширина.

— Вот как обернулось, Гия, — сказал Родя. — Я — единственный читатель твоего последнего опуса, Дон-Кихот ты наш.

— Мы будем работать вполне цивилизованно… Начинайте, доктор.

Сзади к Обнорскому подошел еще один человек.

— Снимите пиджак, — сказал он.

Андрей снял пиджак, и чья-то рука тут же его подхватила. Рука была ухоженной, почти женской. Обнорский стал закатывать рукав рубашки.

— Это ни к чему, — сказал доктор.

— Сквозь рубаху колоть будете?

— Совсем колоть не будем, молодой человек… Вы что себе вообразили — «сыворотка правды» и прочее? Глупости. У нас есть средство получше — наш старый друг Полиграф Полиграфыч. Не знакомы?

Детектор лжи, понял Обнорский, ответил:

— Нет, не знаком.

— Ну что же? Сейчас и познакомитесь, — почти добродушно сказал доктор или кто он там был на самом деле. — Встаньте, пожалуйста… Мне неудобно крепить датчики.

Андрей встал.

— Поднимите руки… Вот так… хорошо.

Грудь Обнорского охватила эластичная широкая лента с отходящими от нее проводами.

— Не туго? — поинтересовался доктор заботливо.

— Нет.

— Замечательно. Знаете, что это такое? Руки, кстати, можете опустить.

Андрей опустил руки, пожал плечами.

— Это датчики дыхания — верхнего и нижнего. Они «слушают», как изменяется ваше дыхание, когда вы волнуетесь. А волнуется человек, когда лжет. Он сам не замечает этого, а датчик замечает… Так, теперь под ножки стула подложим «треморы». Это, голубчик, датчики двигательной активности… Они расскажут нам, в какой именно момент ваши мышцы начинают непроизвольно сокращаться… Кстати, вы можете сесть.

Андрей сел на стул. Доктор продолжал что-то болтать. У Обнорского появилось желание взять его за горло и… Нельзя! Кроме доктора, есть еще Николай с пистолетом и двое гоблинов с дубинками. Плюс Николай Николаич, которого даже не ощущаешь за спиной… А в холодной сидит Родя, прикованный к кровати. Нельзя!

Обломок трехгранного напильника похож на штык. Им можно выцарапывать надписи по кирпичу… Но можно сделать и кое-что еще. Родион не сразу сообразил, что именно можно сделать обломком напильника — он был слишком ошеломлен предсмертным письмом Георгия Горделадзе. Он сидел и вертел в руках этот обломок — грубый ржавый трехгранный кусок металла длиной около пятнадцати сантиметров… Вот чем написал журналист Горделадзе свое последнее послание.

— Последнее, — повторил Родион, — последнее… А я — его единственный читатель… И если я не выйду из этой «камеры», то, возможно, окажусь последним читателем.

Эта мысль обожгла вдруг Родиона. И тогда он по-другому посмотрел на напильник… Не как на последнее «стило» Горделадзе, а как на обычный слесарный инструмент, пригодный для того, чтобы перепилить никелированную трубу в спинке кровати.

— Полиграф Полиграфыч, голубчик, регистрирует «симптомокомплексы», — говорил доктор, опутывая Обнорского проводами. — Его действие основано на регистрации непроизвольных… я подчеркиваю — непроизвольных! — неконтролируемых реакций человеческого организма. Когда вы напряжены (а когда вы лжете, вы всегда в той или иной степени напряжены), ваш организм обязательно на это отзывается. У вас меняется частота и глубина дыхания… У вас напрягаются мышцы, усиливается потоотделение… и так далее. Искусный, хороший лжец запросто может обмануть своего собеседника. Но обмануть машину нельзя. Она «умнее» человека.

— Очень интересно, — буркнул Обнорский.

— Правда интересно? — живо отозвался врач. Андрей промолчал. А эскулап продолжил:

— Первый полиграф изобрели в Штатах еще в тысяча девятьсот двадцать первом году два офицера калифорнийской полиции — Джон Ларсон и Леонард Килер. Тот прибор был еще очень несовершенен.

— Но прогресс не стоит на месте, — сказал Андрей.

— О да! Нынешнее поколение полиграфов практически невозможно обмануть… Проверено многочисленными экспериментами.

— Это радует.

— Я вижу, вы человек с чувством юмора… Это хорошо… Так, дайте мне, пожалуйста, вашу правую руку… Спасибо… На пальчик мы наденем датчик, регистрирующий кожно-гальванический рефлекс… Отлично. А теперь левую ручку… на палец левой мы наденем датчик плезиограммы. Он регистрирует изменения в работе сердечно-сосудистой системы… Ну вот и все. Мы готовы, Николай Николаич.

Родион даже не предполагал, как легко напильник перережет тонкостенную трубу. На вид труба казалась солидной и массивной. На деле толщина стенок не превышала миллиметра, и, даже работая левой рукой, он сделал работу за двадцать минут. Роде было жарко. Он пилил как механическая пила, опиливал трубу по окружности… Он все время косился на дверь, ожидая, что вот — войдут…

Увидят. И тогда ничего не выйдет. Он пилил как заведенный. Сыпались горячие опилки, визжал нагревшийся напильник, вибрировала труба. Когда она стала «дышать» по месту надреза, Родион нажал на нее руками — труба лопнула и наручник соскользнул… Родя вытер пот со лба.

— Мы готовы, Николай Николаич. Можно начинать?

Заец посмотрел на доктора, застывшего у прибора, на затылок Обнорского.

— Начинайте, — бросил он. — Я сейчас вернусь. Заец вышел в соседнее помещение — там сидели быки и Николай. Курили, смотрели телевизор. Когда Заец вошел, дружно обернулись к нему.

— Как там этот? Второй гусь? — спросил Заец.

— Сидит, — ответил Николай и пожал плечами.

— Дайте ключи.

Один из бойцов достал связку ключей. Выбрал один, показал который, протянул шефу.

— Мне сходить с тобой, Григорич? — спросил Николай.

— Отдыхай, — бросил Заец. Он ушел — одна рука в кармане, в другой ключи. Он спустился на первый этаж, вставил ключ в замок.

Родя услышал шаги за дверью, потом звук вставляемого в замок ключа. Он отлично понимал, что шансов у него немного. Если за ним придут как за Обнорским — втроем, с дубинками, — то шансов вообще нет. Если вдвоем, или — предел мечтаний! — один человек, то некий шанс все же имеется. Из «камеры» он сумеет вырваться. А вот что дальше — непонятно… Возможно, он сразу напорется на охрану. Возможно, заблудится в коридорах… Да он вообще не представлял, где находится. Может быть, даже вырвавшись из здания, окажется на охраняемой территории с трехметровым забором, колючкой по верху и собачками… Его быстренько поймают и отмудохают дубинками (Родя поежился) по полной программе. Возможно, и Обнорскому подкинут. Но самый главный шаг был уже сделан, отступать поздно.

Замок щелкнул, дверь распахнулась. На пороге стоял невысокий мужчина в костюме, с галстуком, в маске… без дубинки… один.

Заец окинул взглядом помещение. Что-то ему не понравилось, но он не понял, что именно. Каширин сидел на кровати, положив правую руку на спинку. От его дыхания шел парок, глаза смотрели исподлобья. Люди, которые в Киеве присматривали за Кашириным, доложили, что объект шустр, хитер и, возможно, из бывших ментов. Да Заец и сам нашел время взглянуть на объект и пришел к тем же выводам: прикидывается простаком, но это далеко не так. Ничего, найдем к нему подходы.

Заец вошел в «камеру», прикрыл дверь и сказал вполне дружелюбно:

— Холодно тут у вас.

— Дубак, — согласился Каширин.

Мужчина в маске вошел и сказал:

— Холодно у вас.

Не у нас, а у вас, хотел ответить Родион, но не ответил, а пожал плечами и произнес: «Дубак». «Подойди поближе, — думал Родя, — в упор ко мне подойди… Я нежно тебя обниму».

Но мужчина не приближался, стоял около двери. От Родиона его отделяло метра три — слишком много, чтобы атаковать. А рисковать никакого права нет. Если не удастся вырубить этого гада сразу — с одного, максимум с двух ударов, — он поднимет шум. Тогда пиши пропало… Ну подойди! Подойди поближе, дядя.

— Закурить не будет у вас? — спросил Родион.

— Разумеется, Родион Андреич, — ответил Заец и улыбнулся.

Улыбку «съела» маска. Он опустил руку в карман, вытащил сигареты и сделал несколько шагов к кровати. Он протягивал руку с раскрытой пачкой, приближался… шаг… еще шаг… Он подошел почти вплотную, что и требовалось.

Родион ощущал запах хорошего одеколона, который исходил от мужика. Мужик был явно не из рядовых быков. «Видно, — подумал Родя, — именно он тут все и разруливает, сволочь». Накручивая себя, Родион думал о мужике только плохо: «Это он, сука, приказал нас тут запереть. Это он приказал грохнуть Горделадзе и отрубить ему голову… он. Он!»

— Курите, Родион Андреич.

Родя протянул левую руку и… из рукава выпал, звякнул о бетонный пол «штык» — обломок трехгранного напильника. Заец быстро посмотрел вниз, под ноги.

И, кажется, понял.

Родион схватил его свободной левой рукой за руку, дернул правой — распиленная перекладина спинки сложилась, «браслет» соскользнул. Родя, не прерывая движения правой руки, ударил противника в пах. Заец охнул, присел.

Обеими руками Каширин взял его за голову — рванул вниз, выбрасывая одновременно навстречу колено. Заец завалился в сторону.

Родион вскочил, ударил несколько раз ногой в неподвижное тело, метнулся к двери… Вернулся обратно, еще раз ударил ногой. Потом он поднял с пола связку ключей и запер дверь изнутри. Сел сверху на тело, дрожащими руками вытащил из пачки сигарету, прикурил… Зажигалка была испачкана в крови. Кровь бежала из носа мужика, собиралась маленькой лужицей на бетонной пыли. Родя затянулся сильно раз, другой, третий. Голова закружилась. Он докурил сигарету, растер ногой окурок и быстро обыскал тело. Оружия, к разочарованию своему, не нашел… Нашел телефон, бумажник с деньгами и документами. Не глядя сунул все это в карман.

Закурил новую сигарету, брезгливо вытер испачканные липкой зажигалкой руки о костюм Зайца и задумался.

— Граф Мальборо, — сказал он, — был толковый малый… Но и мудак немалый… Че дальше-то делать, товарищ?

Доктор отработал на полиграфе стандартный установочный тест и стал ждать Зайца — без него работа не имела смысла, так как доктор был простой исполнитель. Он даже не знал, какие именно вопросы следует поставить испытуемому. Доктор подождал минут пять, потом вышел в приемную. Спросил:

— Где шеф?

— Шеф, — сказали ему, — где надо… Ты, доктор, не суйся, занимайся своим делом.

Доктор боевиков боялся. Он имел очень смутное представление о том, чем они занимаются, но догадывался, что чем-то криминальным. А он, доктор, всего лишь технический специалист, привлекаемый к делу периодически. За хорошие, впрочем, деньги. Доктор сказал:

— Понял, — и ушел обратно в кабинет.

— А чего-то действительно долго Григорича-то нет, — сказал Туз, — схожу погляжу, чего там.

— Сиди, — строго ответил Николай. — Раз шеф пошел один — значит, так надо. Сиди, не дергайся. Туз пожал плечами: ты начальник, тебе видней.

Родион сидел, курил Зайцевы сигареты и думал: а что дальше? Там (где именно «там» он не знал. «Там» — это все то, что находится за дверью) как минимум три крепких мужика с дубинками. Скорее всего, не только с дубинками, но и со стволами… У них Обнорский. В наручниках, между прочим, значит — не боец… А может, там не три мужика, а десять. Затеять здесь рукопашный бой в стиле голливудских боевиков? Глупо. Не катит… Завалят обоих и отвезут в Таращанский лес.

— Спокойно, — сказал Родя, — спокойно. Граф Мальборо не сдается никогда. Он, конечно, немалый мудак, но славный малый…

Пока что Родион находился в некоторой безопасности — за крепкими стенами и железной дверью. Но эта безопасность была весьма относительной — как только гоблины врубятся, что слишком долго нет их начальника, они мигом припрутся сюда. Дверь, запертая изнутри? Так это не очень серьезное препятствие… А время идет, и надо что-то решать. Иначе все решат за тебя.

Родя посмотрел на своего пленника. Тот дышал тяжело, веки подрагивали — значит, скоро очнется. Родя пнул пленника ногой. Заец застонал и открыл глаза.

Родион резко сдернул с него шапочку, пропитавшуюся кровью, рывком посадил. Лицо пленника исказила гримаса… Родион достал его бумажник, вытащил права, прочитал: Заец Константин Григорьевич.

— Ну что, гражданин Заец, очухался?

Заец смотрел бессмысленными глазами, мотал головой.

— Тьфу! — сказал Каширин и набрал на Зайцевом телефоне номер Повзло.

Коля отозвался сразу.

— Слушай меня, Коля.

— Родька! Родька, ты где?

— Сам не знаю. В каком-то складе, что ли… Видимо, в районе Таращи. А может, за двести верст от нее. Слушай внимательно. Нас с Обнорским взяли какие-то отморозки. За старшего у них некто Заец Константин Григорьевич, родившийся, — Родион снова заглянул в права, — четырнадцатого сентября пятьдесят седьмого года в Киеве. Номер водительского удостоверения… Записываешь?

— Да, да…

— Нас держат в помещении типа производственного или складского. До нас здесь держали Горделадзе… Похитил его Отец.

— Ни х… себе!

Заец снова застонал, но взгляд у него стал гораздо более осмысленный. Он изумленно посмотрел на свои руки, стянутые его же брючным ремнем.

— А где Андрюха? — спросил Повзло.

— Не знаю… Увели куда-то. Похоже, на допрос. Ты меня не перебивай, времени нет. Я попробую вырваться отсюда в компании с этим Зайчишкой. Если через час не позвоню — включай ментов.

— Я свяжусь с ментами сейчас, — быстро сказал Коля.

— Толку-то? Только шухер поднимем, и тогда нас точно — даже если отсюда выкарабкаемся — с Украины выпрут. Да и не успеют менты. Я даже приблизительно не знаю, где мы находимся, а счетчик щелкает… Сейчас я попробую вырваться отсюда, но что из этого выйдет — не знаю. Подожди часок, Коля. И — поболей за нас. А если не отзвонимся — тогда уж поднимай хай вселенский. — Каширин хотел как-то попрощаться на всякий случай, но постеснялся — подумал, что уж больно по-киношному получится. Он выключил аппарат, опустил его в карман и поднял с пола «штык».

— Можешь вывести меня отсюда? — спросил Родион, поигрывая обломком напильника. С запястья свисали наручники. — Могу, — сказал Заец. — Я бы и так вас отпустил.

— Как Горделадзе? — Заец молчал. Родион подождал несколько секунд и сказал:

— Если выведешь нас отсюда — разошлись краями. Я тебя не знаю, ты нас не знаешь. Понял?

— Это нереально. Все зашло уже слишком далеко.

— Есть другой вариант: сейчас я забаррикадирую дверь и начну пилить тебя этим напильничком, пока ты не скажешь, где мы сейчас находимся. Через пару часов здесь будет вся украинская ментура и СБУ… Тебя это больше устроит?

Родион говорил с напором, но сам себе не очень верил.

— Дай сигарету, — попросил Заец. Родион сунул ему в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Заец затянулся. Было очевидно, что он сосредоточенно что-то обдумывает. Что-то очень важное.

— Ну? — сказал Родя.

— Предлагаю размен.

— Это какой же размен? Что разменивать будем?

— У нас есть крепкий компромат на вас…

— Какой? — быстро спросил Родя.

— Не важно… Важно, что вы оба по уши в дерьме. По три статьи УК на каждого, — устало сказал Заец.

— Какой компромат? — повторил Родион. — Колись быстро, пан Заец.

— Предположим, вы изнасиловали ту деваху…

— Какую? — удивился Родион.

— Ах да… ты же спал. Ту, что вас тормознула. Расстегни рубашку и посмотри на свою кожу.

— Зачем? — спросил Родион, холодея.

— Посмотри, посмотри… сам все поймешь. Каширин расстегнул рубашку и сразу увидел красные полосы — следы от ногтей… Вот, значит, как! Ловко. Ловко, сволочи, обули.

— А еще у меня есть свидетели, которые подтвердят, что вы силой тащили Танюшу в «ниссан». Есть масса отпечатков ваших пальцев и обуви в салоне. Ваши волосы, следы на теле потерпевшей и, разумеется, ее собственное заявление.

— Слабовато, — сказал Родя бодро. На самом деле он не был в этом уверен. Захотят закрыть — закроют. Да еще по изнасилованию!

— Хватит, — сказал Заец. — Вам — хватит.

— Значит, вот так ты собирался нас отпустить? А, пан Заец?

— Ладно, не пыли… Мы вас сюда не звали. Вы сами пришли.

— Здорово! Так в чем твой размен?

Заец отшвырнул в сторону окурок. Фильтр был окрашен кровью.

— Я, — сказал он, — забуду про «изнасилование», а вы забудете, что были здесь. Что ты меня сделал.

— Идет. Но мне нужны гарантии, что мы выйдем отсюда живыми.

— Я прикажу своим. Никто вас пальцем не тронет.

— Э-э, нет. Сейчас мы выйдем отсюда вдвоем. Снаружи есть охрана?

— Дед-сторож у ворот. Вечно бухой. Какая из него охрана?

— А где наша машина?

— Во дворе.

— Сейчас мы с тобой выйдем отсюда как Шерочка с Машерочкой, сядем в машинку и уедем. Потом вызвоним Андрюху. Если будут какие-то фокусы — я тебя заколю вот этой хреновиной. И это, пан Заец, будет самообороной.

— Ладно, не пыли…

Родион подошел к двери… приложил к ней ухо. Нервы были напряжены до предела. Он долго слушал тишину за дверью, потом кивнул Зайцу: пошли. Заец кивнул: пошли.

Родион повернул ключ в двери. Звук показался ему чудовищно громким. Еще десять минут назад дверь представлялась ему весьма ненадежной защитой. Теперь ему предстояло выйти из-за двери, а делать это страшно не хотелось. Дверь теперь казалась надежной, укрывающей его от стаи вооруженных убийц. Выходить не хотелось. Мелькнула мысль: к черту! К черту это все.

Можно же, в конце-то концов, вынудить этого Зайца — угрозами, пытками… не важно как — назвать адрес и вызвать сюда «Беркут». И сидеть здесь, за надежной дверью, пока не приедут бойцы группы захвата… Родион вытер пот со лба, обернулся к пленнику:

— Ты все понял? — Заец кивнул. — Ты понял, что теперь наша жизнь для тебя — высшая ценность? В Киеве уже знают, что нас захватил Заец Константин Григорьевич. И если что-то с нами случится — тебе жопа.

Заец снова кивнул. Родион повернул ключ второй раз, подождал секунду и рванул дверь — в коридоре было пусто. Удерживая Зайца за свободный конец ремня, как за собачий поводок, Родион вышел в коридор.

— Куда? — шепнул он, и Заец тоже шепотом ответил:

— Налево.

На улице было темно, косо летел мокрый снег. Бок о бок стояли «девятка», на которой приехали Обнорский с Кашириным, микроавтобус «ниссан» и темно-вишневый «лэндкрузер». Родя сунулся в «девятку», но она оказалась заперта.

— Где ключи? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Заец.

— … твою мать! — сказал Родя зло. Рванул дверцу «ниссана» — она оказалась открыта, в замке торчали ключи с брелоком в виде боксерской перчатки.

— Залезай, — скомандовал Каширин, помог пленнику забраться в машину, потом нагнулся и подпер обломком напильника колесо «лэндкрузера».

Родион включил стартер, и дизелек сразу затарахтел.

— Ворота! Где ворота? — спросил Каширин, обводя взглядом бетонный забор. Каждой клеточкой он ощущал чудовищное нервное напряжение.

— За углом, — ответил сквозь зубы Заец. Родя тронул «ниссан» и поехал вдоль корпуса. Протекторы печатали на снегу две четких дорожки. За углом действительно были ворота и маленькая будка возле них. Нетрезвый сторож вышел, покачиваясь, открыл ворота и по-военному отдал честь, приложив руку к «пустой голове».

Взревев движком, «ниссан» выскочил наружу. На повороте его занесло, заднее правое колесо едва не влетело в канаву. Но Родя топил газ, движок ревел, и микроавтобус летел по засыпанной снегом дороге. От нервов Родион забыл включить фары, забывал переключать передачи. На правой руке болтался наручник.

Николай посмотрел на часы, буркнул:

— Что-то действительно долго нет шефа. Пойду посмотрю.

Он встал, двинулся к двери. В этот момент зазвенел его мобильный. Николай поднес трубку к уху:

— Але.

— Слушай меня внимательно, Коля, — произнес голос Зайца. — План изменился.

— Да, шеф.

— План изменился. Немедленно освободи Араба. Верни все вещи, деньги, документы… ключи от машины… дай ключи от наручников.

— Я не понял, шеф.

— Не перебивай, — почти закричал Заец. — Немедленно освободи. — Он замолчал, потом произнес уже спокойней:

— Обстоятельства переменились, Коля… Ты понял меня?

— Да, — ответил Николай обескуражено.

— Пусть садится в свою «девятку» и по выезде из ворот едет направо… Понял?

— Да, пусть едет направо, — повторил Николай.

— А теперь дай-ка ему трубку… Я сам с ним поговорю.

Обнорский нашел «ниссан» метрах в трехстах. Микроавтобус стоял на обочине с выключенными фарами, возле него стоял Родион Каширин. Снег падал на его непокрытую голову.

К воротам завода Заец вернулся пешком, в мокром от снега пиджаке, со стянутыми ремнем руками. В распахнутых воротах стоял поддомкраченный «лэндкрузер», Леша Туз менял колесо.

Его встретили напряженные взгляды подчиненных. Заец чувствовал себя мерзко во всех отношениях: и в физическом — болела голова, и в психологическом… Он шел медленно, сознавая всю паскудность и унизительность ситуации. Сквозь косой штрих-пунктир летящего снега на него смотрели мрачные глаза подчиненных.

Он подошел, протянул Николаю руки: развяжи. Николай никак не отреагировал на слова Зайца — смотрел, курил, молчал.

— Развяжи, — сказал Заец.

— А надо ли, Костя? — ответил Николай.

…Когда Заец позвонил и приказал немедленно освободить Араба, Николай ничего не понял, но приказ выполнил… А чуть позже он понял все. Обнорский уехал, а Николай с бойцами спустились вниз. Обнаружили пустую «камеру», перепиленную спинку кровати, кровь на полу и окровавленную шапочку Зайца… Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что здесь произошло. Разумеется, они не знали деталей, но в целом картинка была ясна: Каширин каким-то образом сумел перепилить трубу спинки, освободился и неожиданно напал на Зайца. А потом заставил его отдать приказ на освобождение Араба. Ситуация была скверной. Очень скверной. Особенно для Николая. Именно он отвечал за провал. Его бойцы проворонили напильник, и эта маленькая оплошность позволила Каширину освободиться, что повлекло за собой цепочку последующих событий. Ситуация была вдвойне скверной потому, что Николай уже провалил предыдущую операцию, упустил Обнорского на Почтовой площади.

Николай Палыч Оськин — бывший майор милиции — отлично понимал, что две ошибки подряд, да еще в таком щекотливом деле, Хозяин ему не простит. Он решил перевести все стрелки на Зайца. Впрочем, сначала он хотел организовать погоню. Втроем (доктора оставили с Полиграф Полиграфычем) прыгнули в «лэндкрузер». В первую же секунду движения напильник, подпертый Родионом под колесо, пропорол шину, и к воротам джип подъехал на спущенном колесе. Пока «переобувались», стало ясно, что время упущено, что погоня бессмысленна.

Когда из косой штриховки снегопада вышел Заец, Николай Оськин мгновенно принял решение.

— Развяжи, — сказал Заец, протягивая руки.

— А надо ли, Костя? — ответил зам.

— Ты что это? — спросил Заец с угрожающими нотками в голосе.

Он отлично понимал, что ситуация непроста. Что операция провалена, и не просто провалена, а с непредсказуемыми последствиями. Кто-то должен за это ответить. Виноваты были все — Туз и Фомченко не осмотрели как следует помещение, Николай не проконтролировал, а Заец потерял бдительность и попал в капкан. Он, кстати, был виноват меньше всех, но после слов Николая Оськина стало ясно, что именно его, Зайца, готовят на роль козла отпущения.

— Ты что это? — строго, угрожающе произнес Заец.

— Залезай в машину, Костя, — буднично процедил Николай.

Заец посмотрел на Туза… на Фомченко… В их глазах было отторжение. Они были согласны с Николаем. Они, спасая себя, готовы были переложить всю вину на Зайца. Он понял, что если не переломит ситуацию сейчас, резко и решительно, то так все и будет. Он сделал шаг вперед, приблизился к Николаю вплотную и негромко сказал:

— Ты на кого тянешь?… Ты на кого тянешь, щегол?

Николай ударил его коленом в пах, схватил за мокрые лацканы пиджака и с силой швырнул лицом на машину.

— Осторожнее, — сказал Туз, — у меня тачка на домкрате.

Из сторожки таращил глаза испуганный сторож.

Вырвались. Вырвались — и это главное. Что там будет дальше. — не знает никто. Сейчас главное, что вырвались. «Девятка» мчалась по ночному шоссе, обгоняя редкие фуры, разрезая «дальним» светом интригу снегопада. Ехали молча — еще вибрировали нервы и время для слов еще не пришло…

Повзло наполнил рюмки коньяком. Обнорский посмотрел на густую янтарную жидкость и даже взял рюмку в руку, но потом поставил ее обратно.

— Х…ня все это, — сказал он. — Налей-ка, Коля, стакан.

Коля налил Андрею и Родиону по чайной кружке коньяку. Обнорский повертел кружку в руке, понюхал и выпил до дна, только ходил кадык на горле. Выдохнул.

— Мощно, — сказал Повзло, подвинул Обнорскому блюдце с нарезанным лимоном.

Андрей махнул рукой, закурил. Родион тоже выпил кружку до дна. После всех произошедших за последние часы событий это было, пожалуй, именно то, что нужно. Выпили, закурили и замолчали. Коля хотел поскорей услышать подробности, но мужиков не торопил. Знал — нужно дать им немножко отойти. Плыл по кухне сизый дым, за окном брезжил серенький рассвет.

— А пожрать у нас чего-нибудь есть? — спросил Родион.

— Есть маленько, — сказал Коля, — я щас сварганю… Я мигом. А вы расскажите, как вам удалось вырваться.

Обнорский вдавил сигарету в пепельницу и сказал:

— Как удалось вырваться? Повезло. Родька — молодец. В Питер вернемся — премия с торжественным вручением на общем построении. А вот как нам удалось влететь? Вот в чем вопрос.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Коля. Он возился у холодильника, доставал сосиски.

— Он имеет в виду, что нас ждали… Что нас готовились встретить. То есть знали, что мы поедем в Таращу. А знали об этом только мы трое.

Коля так и замер у открытой дверцы, в руке болталась гирлянда сосисок. Он повернул голову к Каширину, изумленно спросил:

— Ты что, Родя? Ты что, хочешь сказать, что я…

— Коля, — произнес Обнорский, — Коля! Не сходи с ума. Никто тебя ни в чем не подозревает.

— Но где-то у нас потекло, — сказал Родя. — Ты морозилку-то закрой — холоду напустишь… И вообще, ты говорил: я мигом спроворю.

— Чего спроворю?

— Насчет пожрать…

— А… это я щас…

…Кипела вода в кастрюльке с сосисками, питерская бригада сидела вокруг стола.

— Где-то у нас утечка, — сказал Родион. — Фактически вариантов немного: либо у них очень качественная наружка, которая засекла наш выезд и спрогнозировала конечную точку. Либо, что еще более вероятно, мы сами облажались. Давайте соображать. Каждый должен вспомнить: не говорил ли он кому о нашем намерении съездить в Таращу?… Кто-то ведь узнал.

Повзло сосредоточенно наморщил лоб. Обнорский взял сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил.

— Расслабьтесь, мужики, — сказал он, выпуская дым. — Это я…

— Что — ты?

— Это я нас сдал.

— Как? Кому?

— Галке… Галине Сомовой.

Андрей ткнул в пепельницу только что прикуренную сигарету, поднялся и вышел из кухни.

Из прессы:

"Президент Бунчук отвергает все обвинения в свой адрес о причастности к исчезновению Георгия Горделадзе и даже заявляет, что к скандалу имеют отношение «иностранные спецслужбы». Вопрос о судьбе Горделадзе естественным образом встал во время встречи в Минске с президентом Грузии Эдуардом Думбадзе. «Это, — сказал Бунчук, — провокация. Возможно, с участием иностранных спецслужб. Каких спецслужб, еще предстоит разобраться». Президент Думбадзе добавил: "Или догадаться… " Между тем Верховная Рада уже внесла в повестку дня на следующую пленарную неделю специальное заседание по расследованию «дела Горделадзе».

Депутаты планируют пригласить на это заседание президента, министра внутренних дел, Генерального прокурора и начальника Службы безопасности Украины".

«Против лидера Соцпартии Александра Стужи возбуждено уголовное дело по факту клеветы в адрес президента Леонида Бунчука… На основании заявления из администрации президента Печерский районный суд Киева принял решение о возбуждении дела. Александр Стужа заявляет, что в суде он сумеет доказать свою правоту».

"Кассетный скандал на Украине развивается лавинообразно и грозит принять характер политической катастрофы. На Банковой улице царит паника…

Никто из обвиненных Стужей в причастности к исчезновению Г. Горделадзе так и не сказал: это ложь, никаких разговоров о силовой акции против журналиста не было.

Только спустя неделю (!) после скандального заявления Александра Стужи администрация президента все-таки собралась с силами… Для оглашения запоздалой реакции традиционно избрали Первый национальный канал. Выступая на ТВ, Бунчук заявил: «Развитие событий в последние дни свидетельствует, что Украину толкают к грани, за которой хаос, анархия, дезорганизация общественной жизни». Президент заявил также, что речь идет о «сознательно спровоцированной и четко спланированной политической провокации», целью которой является «выставить Украину в глазах мира как нецивилизованное государство, дикое и темное общество». «Я выступал и выступаю за свободу слова, против какого бы то ни было давления на средства массовой информации, за возможность свободного публичного выражения своего мнения». «Мне не в чем оправдываться… Я всегда действовал и буду действовать в правовом поле. На Украине и далее будут последовательно утверждаться демократические принципы. Бросить украинское общество в водоворот нездоровых страстей, принести в жертву его мир и спокойствие не удастся никому».

Многие политологи отметили, что выступление президента не принесло того результата, на который рассчитывали в администрации. Украинское общество в смятении, протестные настроения сильны необычайно, впереди президентскую администрацию ожидают серьезнейшие потрясения".

По Крещатику шла демонстрация, ветер трепал флаги, рвал на слоги лозунги «Украина без Бунчука!», «Бунчук — палач!» и прочие. Ветер рвал мощный мотив «Реве и стогне». Над высоким куполом Бессарабского рынка металась стая ворон.

Обнорский, Повзло и Каширин смотрели на демонстрацию сквозь зеркальное стекло кафе.

— Это только начало, — сказал Повзло. — Главное — впереди. «Молодой Рух» собирается поставить палаточный городок на площади Независимости. Даже думаю, что…

— Позавтракали? — спросил Обнорский. — Пошли работать… Барышня, дайте, пожалуйста, счет.

Они вышли из кафе, постояли под порывами холодного ветра, провожая взглядом колонну. Потом вернулись домой, сели в кухне.

— Итак, — сказал Обнорский, — давайте смотреть, что получается.

— Херово получается, — буркнул Родион.

— Не согласен. У нас есть определенное движение. Итак, покойный Дон-Кихот зарабатывал на содержание своей газеты, размещая анонимный компромат на каких-то политиков… И в этом смысле он действительно был довольно бескорыстен — тратил большую часть денег не на себя, а на то, чтобы поддержать свою газету… При этом он даже не предполагал, что его используют втемную. А его втравливали в некую многоходовую комбинацию, финалом которой должно было стать то, что мы только что наблюдали на Крещатике: «Украина без Бунчука!». И, надо признать, пока у них все получается. Хотя мне почему-то кажется, что они не скинуть президента хотят, а ослабить, сделать ручным и покладистым. Хотя — хрен его знает, это все одни предположения. Коля, — обратился Андрей к Повзло, — удалось что-нибудь выяснить в Интернет-кафе?

— Нет. Только то, что Георгий бывал у них довольно часто… По грубым прикидкам, он мог дать штук пятнадцать-двадцать материалов. Но тексты, к сожалению, недоступны.

— Жаль. Конкретная фактурка не помешала бы. Возможно, по текстам мы смогли бы определить заказчика.

— Увы.

— Ладно. Поехали дальше. Мы с вами предполагали, что в деле задействована структура. После событий на спуске к Днепру это стало очевидно. А таращанские дела подтвердили это однозначно. Теперь мы точно знаем, где держали Горделадзе, и сможем это доказать.

— А найти это место вы сможете? — спросил Повзло.

— Это какой-то заводишко, фабричка или что-то подобное, — ответил Родион. — Адрес я, конечно, не посмотрел… Извините, но было не до того. Однако не так велика Тараща, чтобы эту точку не найти. Ворота и забор я запомнил, найдем легко. Никуда он не денется.

— Еще у нас есть на крючке некто Заец Константин Григорьевич. Надо изучить этого Зайчишку. Кто он? На кого работает? Надо проверить, что это за объект, где нас держали. Кому он принадлежит? Кто там заправляет? Не с этого ли объекта звонили Затуле? Узел завязался хороший… Теперь только распутывай. К финалу идем, ребята. Вот только — дойдем ли?… Сейчас по-настоящему стремные дела начнутся. Так что если кто решит в Питер вернуться — я пойму. И по человечески, и — по-служебному.

— А ты? — спросил Повзло. — Ты что же, один останешься воевать?

— Я просто отдам всю информацию в милицию.

— И они максимум что сделают — возьмут исполнителей. А про заказчиков никто никогда не узнает, — сказал Коля. — Я из дела выходить не собираюсь.

— А я тем более, — сказал Родя. — После этих таращанских приключений хрен я куда уеду, пока не разберусь, что к чему. Они хотят, чтобы мы свалили — именно поэтому сваливать мы не будем.

— Ну что ж… Все высказались, — подвел итог Обнорский. — Предлагаю обсудить один очень важный вопрос… Он называется «Галина Сомова». Факт утечки информации бесспорен. Нам сейчас очень важно понять: было ли это случайностью или моя гарная Галя — агент Рипус?

— Это нетрудно проверить, — сказал Повзло.

— Проверим, — кивнул Обнорский. — Такого рода проверка необходима с любой точки зрения. Если это случайность, то мы сможем выяснить, кому Галя проболталась про нашу поездку в Таращу. Это след. Если же это не случайность и мадам Сомова действительно агент, подведенный к нам, то получается еще интересней. У нас появляется возможность дезинформировать через нее наших противников… Предлагаю высказаться на эту тему, коллеги.

— Одну минуту, — сказал Родион. — Я хочу уточнить: ты, Андрей, сообщил Галине о нашей поездке в Таращу по телефону?

— Разумеется… А что?

— Я ведь как-никак связист. И я задаю себе вопрос: а нет ли утечки информации через каналы связи? Мне представляется, что это весьма вероятно.

— И давно тебя посетила эта мысль? — спросил Обнорский с иронией.

На самом деле он обрадовался предположению Родиона — Андрея угнетала мысль о том, что Сомова ведет двойную игру. Это казалось ему невероятным… или почти невероятным. Но засада под Таращой заставила задать себе жесткий вопрос: кто дал наводку? Логика подсказывала: Галина. Когда Андрей спокойно (внешне — спокойно) рассуждал о том, что Галина Сомова, возможно, чей-то агент и это открывает перспективы дезинформационных фокусов, на душе у него начали скрести кошки. И он готов был ухватиться за мысль Каширина о прослушивании телефона. Но не очень верил в это.

— И давно тебя посетила эта мысль? — спросил Обнорский.

— Нет, сегодня утром, — ответил Родион.

— А позволь узнать, Родион Андреич, что подтолкнуло тебя к этому?

— Замок в сортире, — сказал Родя.

— Что-что?

И Родя рассказал, что утром он пошел в туалет. Сидя на унитазе (прошу пардону за такую подробность) подумал, как, в сущности, немного нужно для счастья… Или, если угодно, для чего-то подобного. После «таращанского плена», наручников, холода, неопределенности — покой и защищенность. И вот — даже защелка замка работает. И нет нужды орать: занято.

Родя пощелкал фиксатором замка — работает. И вдруг его обожгла одна мысль: а с чего бы замок сам отремонтировался? То, что техника выходит из строя сама — это да, это запросто. Но чтобы она сама по себе ремонтировалась? Нет, не слыхал такого… Может быть, в квартире побывал хозяин? Пришел, обнаружил непорядок и отремонтировал замок? Могло такое быть? В принципе, могло. Но Родион своими глазами видел хозяина — такой не то что замок отремонтировать, гвоздя заколотить не сможет без того, чтобы не перебить себе пальцы… Но замочек-то работает! Щелк-щелк… Вполне исправно, между прочим. С чего бы это?

— Стоп! — сказал Обнорский. — Стоп, Родя. Ты хочешь сказать, что кто-то мог в наше отсутствие посетить квартиру и…

— …И этот «кто-то» мог, кстати, воспользоваться туалетом. И оказаться в ловушке. Но если человек сумел открыть замок входной двери, то, наверно, справиться с простеньким фиксатором он тоже смог, — Родион внимательно посмотрел на коллег. — Но ведь не ради посещения туалета он приходил.

— Глупости все это, — сказал Обнорский. Приложил палец к губам и взял лист бумаги, быстро стал писать. Одновременно продолжал говорить:

— Это у тебя, Родя, от нервов… По себе знаю. А вообще, скажу я вам, техника — это нечто непредсказуемое. Особенно это знают автомобилисты: то вдруг что-то забарахлит — беда, в ремонт надо. А пока соберешься в ремонт ехать — глядь, а все само прошло. Так что плюнь, Родя, и разотри.

Андрей перевернул лист бумаги так, чтобы текст был виден Коле и Родиону: «Возможно, Родька прав. Нужно поискать „жучков“. В первую очередь — в телефоне. Сможешь, Родя?»

Каширин кивнул: да, конечно. Он достал свой швейцарский ножичек и отправился в комнату, где стоял телефон. Обнорский с Колей остались за столом.

Мысль о том, что в квартире могут быть «жучки», угнетала. До сих пор квартира казалась относительно безопасной. На время командировки она стала их домом, что по определению означает — их крепостью. Теперь появилось подозрение, что в крепость проник враг. Маленький (не зря называют его «клопом»), не способный навредить в буквальном смысле слова, но подлый, как всякий шпион, и способный нанести вред.

Родион появился в дверях кухни минут через пять. Он поманил Обнорского и Повзло пальцем. Телефон со снятым корпусом стоял посреди стола, напоминал калеку, выглядел жалко. Андрей и Коля осторожно подошли. Ни слова не говоря, Родя ткнул концом отвертки в маленький электронный блочок.

Через несколько минут они покинули квартиру. Ушли по одному, с интервалом две-три минуты. Разошлись в разные стороны. С тем, чтобы встретиться через час в непрезентабельной пивнухе. Настроение было довольно паршивым… А какое может быть настроение у человека, который неожиданно узнает, что его подслушивают?

В пивнухе было довольно многолюдно, шумно. Большую часть посетителей составляла молодежь — очевидно, студенты. Они горячо обсуждали тему подлинности «пленок Стужи» и на трех мужиков за столиком в углу внимания не обращали.

Повзло и Каширин заказали себе пива, Обнорский — чай.

— Молодец, Родя, — сказал Обнорский. — Я, даже если бы и заглянул в телефонные потроха, ничего бы не понял — проводочки, пимпочки какие-то… Черт его знает — «жук» это или деталь телефона. Молодец, молодец. Объявляю официальную благодарность — уже вторую, заметь.

— Весь вопрос, — сказал Повзло, — что нам дальше делать с этим счастьем?

— А это мы сейчас обсудим, — ответил Обнорский. — Вообще-то, господа расследователи, нужно было давно предположить, что мы под контролем у папаши Мюллера. Или еще у нескольких папаш. Вариантов, как я понимаю, несколько. Можно ничего не делать — оставить так, как есть. Все серьезные разговоры вести по мобильным. Их, правда, тоже сечь можно — но это сложнее и намного дороже. А СБУ — пусть слушают. Они нам не враги. Можно просто отключить эту штуковину. Но что это нам дает?… Можно, в конце концов, использовать телефон, чтобы гнать дезу. Правда, пока не совсем ясно, какую. Ну это уже жизнь подскажет. Скажи, Родя, этот «жучок» слушает только наши телефонные разговоры или все разговоры в помещении вообще?

— Я не готов ответить. Но «жучок» фирменный… Следует полагать, что он может слушать нас через звонковую цепь, то есть при положенной на рычаг трубке. Слава Богу, что он поставлен не так давно.

— Откуда ты знаешь, когда он поставлен? — спросил Повзло.

— Защелка стала работать позавчера.

— Ага… А сломалась она когда?

Родион изумленно посмотрел на Николая:

— Ты что — хочешь сказать, что…

— Вот именно. Сломалась она больше недели назад. Может быть, именно в этот день нам и воткнули «жука»?

За столом повисла напряженная тишина. От мысли, что «жучок» мог быть внедрен больше недели назад, стало совсем не по себе. За это время аппаратом пользовались десятки раз, общались с самыми разными людьми, с Питером и между собой… Тот, кто их слушал, наверняка получил огромный объем информации. А разговоры велись не только по телефону, но и рядом с ним.

Все трое начали лихорадочно вспоминать, что именно говорилось в присутствии и при помощи безмолвного шпиона.

— Спокойно, — сказал Обнорский. — Спокойно… Не может быть, что он слушает нас уже неделю.

— Почему? — спросил Родя.

— Потому, что в Тараще самый главный вопрос был: на кого вы работаете? Кто ваш заказчик? Если бы «жучка» поставили неделю назад, они бы уже знали, что наш заказчик — Соболев. Но они этого не знают.

С выводом Обнорского согласились.

— Однако, — сказал Андрей, — нам все равно придется вспомнить и проанализировать все звонки, которые мы сделали за последние двое суток. Да, хороши мы, нечего сказать. Расследователи. Играли, играли — смеялись и досмеялись. Стыдно.

И с этим тоже согласились.

— Но самое паршивое в том, — продолжил Андрей, — что мы не знаем, единственный это «жучок» в квартире или она вся ими нашпигована? Ты сам сможешь проверить хату?

— Нет, — ответил Каширин. — Далеко не все эти штучки можно обнаружить так легко. Необходим инструментальный контроль.

Обнорский позвонил Забияке. Сказал:

— Нужно встретиться.

— Срочно? — спросил «таксист».

— Весьма, — ответил Обнорский. Спустя сорок минут он «ловил такси» на углу Крещатика и Богдана Хмельницкого. Возле Андрея остановился знакомый «жигуленок» с плафоном на крыше. Андрей нырнул в салон. «Шестерка» резво взяла с места.

— Здравствуйте, Сергей. Рад вас видеть.

Забияка сухо спросил:

— Что у вас за проблемы?

— Можно проверить помещение на наличие «жучков»?

— А что за помещение?

— Квартира, которую мы снимаем.

— Есть основания?

— Есть… В телефонном аппарате мы обнаружили «сюрприз».

— Мне звонили с этого аппарата?

— Обижаете. С уличного таксофона.

— Понятно.

— Так можно проверить квартирку-то?

— Я перезвоню вам через час, — ответил Сергей. — На трубу.

Андрей понял, что сам «таксист» таких вопросов не решает и должен доложить своему приятелю из СБУ.

— Хорошо, — сказал Обнорский. — Олегу Марковичу привет… Высадите меня возле Бессарабского рынка.

«Таксист» позвонил ровно через час. Сказал, не представляясь:

— В девятнадцать часов к вам придут из санэпидемстанции. Морить ваших тараканов. Желательно, чтобы в квартире никого, кроме вас, не было.

В девятнадцать ноль-ноль в дверь позвонили. Обнорский посмотрел в глазок: на лестничной площадке стоял Костенко. За его спиной — незнакомый мужчина с дипломатом. Андрей открыл дверь. Входя внутрь, эсбэушник приложил палец к губам.

— Добрый вечер, Андрей Викторович, — почти шепотом сказал он. — Пообщаемся шепотком, интимно. Мой коллега (жест в сторону человека с «дипломатом») сейчас проверит вашу квартирку.

Человек с «дипломатом» молча кивнул, раскрыл свой чемоданчик и достал из него какой-то прибор.

— Не будем ему мешать, — сказал Костенко. Спустя несколько минут спец разрешил им разговаривать в кухне.

— Чисто, — сказал он. — Можете даже песни петь.

Спустя еще минут сорок спец заглянул в кухню и поманил Обнорского и Костенко пальцем. В гостиной он подошел к журнальному столику и лег на пол. Обнорский и Костенко последовали его примеру. Под столешницей, у ножки, прилепился маленький серый предмет. Спец показал на него рукой, потом подергал себя за ухо. Потом, в кухне, он сказал Обнорскому:

— Микрофон японский, дорогой… Вас слушают очень серьезные люди. Позволить себе такую технику могут только весьма богатые конторы.

— Как долго, — спросил Обнорский, — он может работать без подзарядки?

— Хороший вопрос… Около ста часов.

— То есть около четырех суток?

— Нет. Сто часов — в активном режиме.

— Что это значит?

— Это значит, что сейчас он спит и энергии почти не расходует. А включается только от звука человеческого голоса. Хотите побыстрей его разрядить — включите телевизор. Пусть он гонит в эфир телепередачи. — Спец улыбнулся.

— А где, — спросил Обнорский, — могут находиться люди, которые нас слушают?

— Рядом. Дальность у него невелика — метров двадцать. Человек или магнитофон находятся либо в машине, припаркованной рядом, либо в самом здании. Существует, правда, еще один вариант: где-то рядом установлен ретранслятор. Он принимает сигнал от вашего «жука» и передает его дальше. Но в любом случае — недалеко.

— Понятно, — сказал Обнорский. — Скажите: за ним придут?

— Откуда я знаю? — пожал плечами спец. — Я бы пришел обязательно. Бросать такую технику — непозволительная роскошь… Да и улика…

— Понятно… Машину проверить сможем?

— Почему нет? Проверим вашу машинку…

Машина оказалась «чистой». Микрофонов в ней спец не нашел. Но в заднем бампере нашел «бипер» — радиомаячок, позволяющий отслеживать перемещения объекта.

— Серьезные ребятишки, — сказал спец. — Я такие штуки видел только в каталогах… Модель совсем свежая, а у них уже есть.

— Понятно, — произнес Обнорский мрачно. — Я очень вам признателен…

— Не за что.

— Чем я обязан? — Обнорский вытащил бумажник.

— Это лишнее, — ответил спец. — Но если эти штучки станут вам поперек горла — отдайте мне. Приму с удовольствием.

— Они уже поперек горла. Но пока пусть постоят.

Спец пожал плечами и удалился. Костенко закурил, оперся на борт машины и сказал:

— Интересно живете, господин Серегин.

— Да уж… Интересней некуда. Как букашка под микроскопом.

— Не хотите поделиться результатами расследования?

— Рад бы, Олег Маркович. Да нечем… Нет результатов.

Костенко усмехнулся:

— Странно… К вам проявляют живейший интерес. В вас даже стреляют в фуникулере. А вы говорите: нет результатов.

— И тем не менее… Впрочем, кое-что есть. Мы выяснили, что Горделадзе анонимно размещал материалы компроматного характера через Интернет. Для этого пользовался услугами Интернет-кафе «Пространство».

— Спасибо, — сказал Костенко. — Займемся… Что-нибудь еще?

— Больше ничего.

— Ладно, будем считать, что так оно и есть. А телевизор, по совету нашего специалиста, включите. Пусть «жучок» подразрядится.

— Хотите задержать человека, который придет менять батарею?

— Хотим… Не будете возражать, если в квартире посидит наш человек?

— Как вам сказать?… Мы ведь, в принципе, и сами могли бы…

— А вот этого не надо, — сказал Костенко. — Мы знаем, что вы — люди серьезные. Но самодеятельности не надо. Каждый должен своей работой заниматься.

«Спасибо, что объяснил», — подумал Андрей. А вслух сказал:

— Что ж, присылайте своего человека… Пусть посидит.

Вечером Андрей «катался в метро» с полковником Перемежко. Полковник рассказал, что отпечатки пальцев с пачки «Мальборо» принадлежат некоему Гвоздарскому Станиславу Яновичу, семьдесят пятого года рождения. В девяносто седьмом проходил по делу об убийстве. Сначала как свидетель. Позже его роль в деле переквалифицировали на соучастие. Гвоздарский скрылся, находится в розыске. Есть оперативная информация, что он погиб в Чечне… Воевал наемником на стороне чеченцев.

— Где вы взяли эту пачку? — спросил Перемежко.

— В Киеве, разумеется.

— А точнее?

— Недалеко от киевского фуникулера, Василий Василич.

— И, разумеется, в тот же день, когда фуникулер обстреляли?

— Разумеется.

— Ox, Обнорский, Обнорский… Нужны вам эти головные боли?

— Выходит, нужны… Меня еще один человек интересует.

— Кто?

— Фамилия у него интересная — Заец.

— Не Константин ли Григорьевич? — спросил Перемежко с интересом.

— Точно, — удивленно сказал Обнорский. — Из ваших?

— Нет. Константин Григорьевич Заец — подполковник КГБ в отставке. Нынче возглавляет какую-то охранную контору.

— А что за контору — можно выяснить?

— Можно… Заец, кстати, непорядочный человек, мягко говоря. («Да уж» — подумал Обнорский.) Мне в старые времена доводилось с ним пересекаться. Да и в отставку он ушел не совсем по своей воле…

— Я вас очень попрошу навести о нем справочки.

— Сделаю… Что еще?

— Пока все.

— Слава Богу. За Гвоздарского спасибо, — сказал полковник, пожал Андрею руку, встал и пошел к дверям.

Каширин позвонил Зайцу. Мобильник Зайца был выключен. Тогда Родион позвонил на домашний телефон. Подошла женщина. Услышав вопрос:

— Нельзя ли поговорить с Константином Григорьевичем? — долго молчала, потом произнесла:

— Нельзя… Нельзя с ним поговорить.

— Простите, а когда я смогу его застать?

В ответ женщина всхлипнула. Раз, другой, третий… Худо дело, решил Родион, сейчас заплачет. Но женщина не заплакала. Она справилась с собой, сказала:

— Кости нет больше… Его убили.

— Как? — спросил Родион. — Когда?

Она не ответила, положила трубку. Каширин выключил свою трубу, почесал переносицу и пробормотал: «Нормальный ход… Это кто же грохнул Зайчишку-то?»

Зайца «грохнули» его же подчиненные. Задушили брючным ремнем, вывернули карманы, сняли дорогие часы и бросили тело в джипе, в нескольких километрах от Таращи, на трассе. Разбой!

Обнорский, узнав про смерть Зайца, выругался. Сказал:

— Свои завалили. Завалили с одной-единственной целью: обрубить цепочку. Ну это мы еще посмотрим.

Обнорский провел совещание в гостиной. Питерская бригада собралась вокруг стола с микрофоном и «совещание», предварительно отрепетированное в кухне, началось.

— В общем, так, мужики, — сказал Обнорский, — надо эту тему закрывать… слишком стало горячо.

— Ты чего, Андрюха? — удивился Повзло.

— А ничего! Надоело мне голову подставлять. Раз повезло, два повезло. А третий раз неизвестно, чем обернется… Могут и грохнуть.

— Это точно, — сказал Родя. — Ты-то, Коля, здесь сидел. Тебя хлороформом не травили, в наручниках не держали… Я с шефом согласен: надо сваливать от греха.

— Ну, допустим, — недовольно сказал Коля, — допустим… А бабки?

— А бабки с заказчика все равно сорвем, — заявил Обнорский. — Завтра с утра садимся писать итоговый отчет. Втроем за три дня накатаем такую пиццу — пальчики оближешь. И бабки наши.

— Э-э, — протянул Родя. — Еще три дня тут сидеть?! Аккурат пришлют какого-нибудь отморозка с автоматом.

— Не ссы, Родя… Не пришлют.

— Это бабка надвое сказала.

— Не бабка и не надвое. Это я, Родя, тебе говорю. Мы ребяткам знак подадим: все в порядке, сваливаем, не надо жестких мер.

— Какой же ты им знак подашь? — удивился Родион.

— Завтра с утра ты сходишь и купишь билеты в Питер.

— Ну и что?

— Да ничего. Раз за нами следят — а события Тараще точно доказали — следят… Раз за нами следят, то они про это замечательное событие тут же узнают. И сделают правильные выводы.

— Пожалуй что, — согласился Родион. — А что будем лепить в отчете? — спросил Повзло.

— А что есть, то и будем лепить: Горделадзе, сучонок, лил черный пиар через Интернет… Видимо, на людей Бунчука. Тот не большого ума, конечно. Ну и приказал с мудаком «разобраться». А у его подчиненных мозгов тоже не хватает. Разобрались так, что полный караул… Классический эксцесс исполнителя. Голову отрубили, чтобы спрятать пулю. Все стройно, логично. Пожалуйте бриться!

— Не особенно-то нашего заказчика устроит такой вывод, — сказал Коля.

— А меня это не колышет, — ответил Обнорский. — Я предупреждал, что мы — не шаманы и не волшебники.

Потом — для пущей убедительности — они полчаса обсуждали некоторые детали отчета. Потом отправились в кухню ужинать, оставив включенным телевизор.

Используя свои связи, Повзло добыл «кассеты Стужи». Разумеется, не бесплатно… С каждым часом количество копий обнародованных лидером соцпартии кассет увеличивалось. Они расползались по Киеву как тараканы по коммунальной квартире. Цены падали. Рассудительный Родя сказал:

— Если подождать пару-тройку дней — цена снизится вдвое, а то и втрое.

— А если подождать месяц, — сказал Обнорский, — то они вообще пойдут по цене песенок Киркорова… Времени ждать у нас нет. Садимся работать.

Втроем сели в кухне слушать. Это был нелегкий труд — часть записей оказалась весьма невысокого качества, — приходилось возвращаться обратно, прослушивать по два, по три, по пять раз. На пленке звучало много незнакомых питерским журналистам голосов. Назывались незнакомые имена, фамилии и даже клички… На удивление много употреблялась ненормативная лексика. По части матерщины представители украинской элиты не уступали грузчикам. Часть разговоров шла на украинском, и тогда Коле приходилось переводить. Процесс был утомительный и, откровенно говоря, малорезультативный… При этом следовало учитывать, что восприятие записи разговора сильно отличается от самого разговора. Магнитофонная пленка не может передать жестов и мимики, взглядов, которыми обмениваются собеседники. О многом слушатель может только догадываться. При всем при том, что Повзло добыл далеко не «полную версию, без купюр» (которую «продавал» Обнорскому Николай), прослушивание затянулось до утра. Про Горделадзе упоминали не так уж и много, но в достаточной степени эмоционально, зло.

Особенный интерес вызвал один фрагмент. На нем звучали голоса президента и министра внутренних дел Марченко:

"Бунчук: Этот грузин.

Марченко: А я. Мы работаем.

Б.: Я и говорю: вывести его, бросить. Отдать чеченцам. (Неразборчиво) а потом выкуп на хуй.

М.: Мы продумаем. Мы сделаем так, чтобы…

Б.: Значит, отвезти его, раздеть, бля, без штанов оставить, пусть сидит.

М.: Я бы сделал просто, бля. Мне сегодня докладывали. Мы обстановочку изучаем: где он ходит, как ходит. Там у нас на связи сидит… Еще немножко, немножко изучить, мы сделаем. У меня сейчас команда боевая. Такие орлы — все, что хочешь сделают. Значит, вот такая, бля, ситуация, на хуй.

Б.: Шо ты пиздишь?

М.: Ну я вам докладываю. Мы там немного прокололись.

Б.: Но он же сука, грузин, сука… Он же грязь кидает в Россию через Интернет… В Интернет через Россию.

М.: Ясно… Я Горделадзе не выпускаю из виду. Просто у нас возник вопрос… мы же это… Хотя уже есть контакты… Ну было, бля… из наружного наблюдения. Я хочу изучить его контакты.

Б.: Ты, бля, разберись — нет ли там команды, которые строчат эту грязь. Они уже заебали на хуй.

М.: У меня все есть. Но я хочу с него, с грузина… с первого. Как это… как Генеральная отреагирует? Номеров, насколько я знаю, у них нет…

Б.: А при чем Генеральная? Какая, бля, связь?

М.: Есть же заявление Горделадзе… Это же, на хуй, официальное заявление.

Б.: Ну и что?

М.: Заявление-то официальное.

Б.: И чего это каждая срань должна писать на Генерального прокурора… Вот подонок!"

— Да, — сказал Обнорский, — грустно…

— Куда уж дальше? — ответил Коля.

— Что думаешь — подлинная запись?

— Я не эксперт.

— Я знаю, что ты не эксперт. Я твое личное мнение спрашиваю, Николай… Ты же голоса всех этих ребят лучше знаешь.

Коля аккуратно сложил кассеты в стопку, сказал:

— Да уж, наслушался… Очень похоже на то, что записи действительно подлинные. Особенно похожи голос Бунчука, Латвина, Марченко. Бунчук опознается почти стопроцентно. По голосу, по интонациям, вообще — по манере говорить. Марченко — тоже… Про Латвина сказать трудно… Как-то он себя мало проявляет, неконкретно.

— Да, — согласился Андрей, — Латвин очень неконкретно бормочет.

— Зато Марченко совершенно конкретно, — сказал Родион. — Однозначно подтверждает, что за Георгием ходила наружка… и что орлы у него боевые — «все, что хочешь сделают».

— Боюсь, Бунчуку не отмыться, — произнес Коля.

— Ладно, — сказал Обнорский. — Время позднее… Надо хотя бы часа три поспать. Потом мы прослушаем все это повторно. А пока давайте подобьем предварительные итоги.

Предварительные итоги были таковы: запись, с высокой степенью вероятности, подлинная. Это подтверждается сходством голосов на пленках, большим количеством приведенных фактов, дат, фамилий…

Записи подтверждают, что президент Бунчук был очень недоволен деятельностью Георгия Горделадзе, знал о его «анонимной» работе в сети и требовал от своих подчиненных расправы с журналистом… Министр МВД, со своей стороны, заявлял, что работа ведется, что за Георгием установлено наружное наблюдение и его «орлы все что хочешь сделают».

Горделадзе или его «Украинские вести» упоминались прямо или косвенно в десяти эпизодах. Кроме того, несколько раз упоминались другие журналисты или издания, которыми был недоволен президент… Слава Богу, никто из них не пропал.

Однако «кассеты Стужи» производили очень мрачное впечатление.

Теперь, после гибели Зайца, его место занял Оськин. Надо сказать, что Николай Павлович давно об этом мечтал, но отдавал себе отчет, что навряд ли… Навряд ли когда-нибудь он займет место Зайца. Бывший комитетский подполковник по всем профессиональным показателям явно превосходил милицейского майора. Плюс ко всему с Хозяином Заец работал уже очень давно и пользовался его доверием. Не безграничным, но высоким…

Николай Павлович Оськин не особо рассчитывал, что когда-либо займет место своего шефа… Но все вдруг изменилось — мгновенно, за несколько минут. В какой-то мере все это стало результатом целой цепочки случайностей, а уж если по-честному — ошибок, совершенных людьми Оськина. И в какой-то момент, когда стало очевидно, что груз этих ошибок слишком тяжел, Оськин понял: счет предъявят ему. И тогда он принял решение: перевести стрелки на Зайца. Он никогда бы не посмел этого сделать, если бы не чувствовал молчаливой поддержки своих бойцов… Он посмел — и все получилось!

Когда Оськин шел на первый свой доклад к Хозяину, он понимал, что Хозяин скорее всего ему не поверит. Но отступать было поздно, некуда было отступать. Николай Павлович пришел на доклад к Хозяину и доложил, что Константин Григорьевич в процессе проведения оперативно-профилактических мероприятий в районе города Тараща наделал немало странных шагов. В том числе лично освободил от наручников фигуранта разработки Шустрого. Затем потребовал освобождения фигуранта Араба, после чего скрылся вместе с ними на своем автомобиле… Конечно, Хозяин был в шоке. Конечно, он не поверил. Но и выбора у него тоже не было: коней на переправе не меняют. Но даже если бы Хозяин захотел «поменять коней», то не смог бы — не было никаких запасных «коней»… Под руками Хозяина была только та команда, которую за четыре года создал Заец.

Нынче она оказалась обезглавленной. Хуже всего было то обстоятельство, что многие вопросы замыкались на Зайца… С его смертью обрывались некоторые контакты, некоторые очень важные связи в эсбэушной среде и в среде криминальной. Восстановлению они почти не подлежали.

После доклада Оськина Хозяин откровенно запаниковал. Он накричал на Оськина, назвал его провокатором, сказал, что знать ничего не знает ни про Таращу, ни про «оперативно-профилактические мероприятия», ни про Шустрого, ни про какого-то там Араба… Оськин понял, что Хозяину страшно. Может быть, даже страшней, чем самому Оськину. Он пожал плечами и покинул кабинет.

Вечером Хозяин пригласил его для беседы. В течение полутора часов он очень осторожно беседовал с Николаем Павловичем. Зондировал, что тот знает. И остался в целом доволен: с одной стороны, Оськин знал кое-что и был в достаточной степени замаран… С другой, он многого не знал. Он ничего не знал об операции «Почтальон», например. Да и вообще, информирован был однобоко.

Конечно, от него следовало избавиться, так как события показали: ненадежен Оськин, ненадежен. Но заменить даже это «слабое звено» было нечем. Поразмыслив, Хозяин пришел к выводу, что, в общем-то, произошедшее даже к лучшему. Дело вышло на финишную прямую. Теперь уже никто — ни питерская бригада, ни СБУ вместе с ФБР и Интерполом, ни сам Господь Бог, изменить ничего не смогут. Дело фактически сделано, и Заец уже не нужен. Более того — он опасен.

Так или иначе, а с Зайчишкой все равно пришлось бы распрощаться. Причем именно тем способом, которым это сделал Оськин. «…Что ж? Значит, судьба», — подвел итог Хозяин и вернулся к Оськину:

— Ну-с, Николай Палыч, ситуация очень непростая. На время отсутствия Константина Григорьевича (Оськин удивленно вскинул глаза, встретился взглядом с Хозяином… ПОНЯЛ)… Куда Зайчик пропал? Не загулял ли?… На время отсутствия господина Зайца я прошу вас взять на себя его обязанности: обеспечение безопасности, работа с персоналом… Ну вы же знаете?

— Понял, Матвей Иваныч, — сказал Оськин.

Он действительно кое-что понял: Хозяин шифруется, маскируется, осторожничает… Он всегда был такой. Сам Оськин, например, ни разу не получал от Хозяина приказы на совершение каких-либо незаконных действий — все подобного рода директивы спускались через Зайца. Но теперь-то Зайца нет. Как, интересно, ты, Матвей Иваныч, будешь теперь крутиться? Не все же словоблудием заниматься? Когда— то придется КОНКРЕТНЫЕ вещи говорить… Как ты будешь крутиться, Хозяин?

— Ну коли уж вы нашли время меня посетить, то, Николай Палыч, я вас не отпущу, пока в баню не сходим, — сказал Хозяин в тот вечер.

А уже в сауне (Оськин знать не знал, что прямо за кабинетом есть сауна) Хозяин сказал открытым текстом:

— В общем, так, Палыч. С питерскими вы напортачили…

— Матвей Иваныч, тут, видите ли…

— Не вижу. Не знаю. И знать не хочу. Больше на пушечный выстрел к ним не подходить… Ну их на хер! Наружку снять, оставить только электронный контроль. Мне докладывать ежедневно. Понял?

— Понял.

— Предашь — зарою, — сказал Хозяин и посмотрел на Оськина так, что стало майору холодно в горячей сауне.

Тогда он впервые подумал:

— А хорошо ли, что он, Николай Оськин, занял теперь Зайцево кресло?

…Оськин вошел в кабинет Хозяина со скорбным лицом.

— Здравствуй, Николай Палыч, здравствуй… Ну что там? Был?

— Был, Матвей Иваныч… Опознал. Без сомнения — Заец. Константин Григорьич. Сотрудники милиции считают: разбойное нападение.

— Да, наступает криминал, понимаешь ли. Пора положить этому предел. Поставить заслон… Это общенациональная задача.

Хозяин остановился посреди кабинета, зорко посмотрел на Оськина и сказал:

— Беда, беда… Ты уж, Николай Палыч, возьми-ка, брат, на себя организацию похорон. — Хозяин чуть-чуть помолчал и произнес совершенно двусмысленную фразу: — Ты это дело начал, ты уж и доведи до конца.

Оськин промолчал, а Хозяин сверкнул глазами и буднично спросил:

— Ну, что у нас по текущим делам?

— Все в порядке… Даже, я бы сказал, замечательно.

— Что же замечательного?

— Вот кассетка, Матвей Иваныч, — сказал, доставая из кармана пиджака кассету, Оськин. — Если бы вы нашли время послушать…

— Стоп! — сказал, поднимая руку останавливающим жестом, Хозяин. — Что на кассете?

— Питерская бригада… Самая свежая информация.

— Быстро, в двух словах — что они там несут?

— Решили, что здесь им делать больше нечего. Собрались домой.

— Ага! Вот так, значит? — оживился Хозяин. — Ну-ка, дай ее сюда.

Оськин подал кассету, Хозяин достал из стола портативный диктофон, вставил кассету и поднес машинку к уху… слушал внимательно. Спустя десять минут сказал:

— Да-а… Дозрели наконец. Ну что ж? Счастливого пути, как говорится. Но ты, Коля, проверь факт покупки билетов, а их отъезд проконтролируй лично.

— Будет сделано, Матвей Иваныч.

Когда Оськин ушел, Хозяин закурил (курил он очень редко, а на людях вообще никогда) и сказал:

— Сваливают! Сваливают москали… Но теперь-то уж — какая, на х…, разница? Теперь уже дело-то сделано.

В 11:45 человек Оськина зафиксировал факт приобретения Шустрым авиабилетов в кассах на улице Городецкого. Через свои старые связи в МВД Оськин быстро организовал запрос и выяснил, что господа Каширин, Обнорский и Повзло приобрели билеты эконом-класса на рейс №1139 компании «Air Ukraine», вылетающий в Санкт-Петербург 6 декабря в 11:25. Ну и скатертью дорога. Попортили вы тут нервы людям.

Вечером в квартире, где обитала питерская бригада, появился четвертый обитатель. Он пришел поздно, когда дом уже затих и вероятность встречи с кем-либо на лестнице или в лифте была минимальна.

Обнорский представил его («Кстати, как вас зовут?» — «Саша». — «Это, друзья мои, Саша».) личному составу. Объяснил, что Саша здесь находится нелегально, ни в каких разговорах не должно сквозить, что в квартире есть еще один жилец… Саша только скромно улыбался.

Обнорский огляделся по сторонам, запустил руку под бампер своей девятки и с изрядным усилием отодрал блочок «бипера» от металла. Пакостная штучка (новая модель, таких даже спец из СБУ еще в руках не держал), не издавала ни звука, но на самом деле распространяла радиосигнал, который соответствующая аппаратура принимала метров за триста.

Андрей повертел штуковину в руке, потом сунул ее под бампер дряхлого «Москвича». Судя по виду, «Москвич» стоит здесь уже год, а может — три, а может — пять… И уже навряд ли куда-нибудь когда-нибудь поедет… «Бипер» примагнитился к стали. Слухач в отеле «Премьер-палац», на которого возложили обязанности контролировать еще и сигналы «бипера», естественно, не смог засечь перемещение пищалки на полтора метра. Для него «бипер» как стоял под бампером «девятки», так там и стоит. И сама «девятка» тоже стоит на месте.

Обнорский тем временем вывел машину из двора и направил ее привычным уже маршрутом — в Таращу. Он вернулся поздно вечером, но слухач в «Премьере» поклялся бы, что Араб весь день не покидал квартиры. Он, слухач, постоянно фиксировал присутствие в квартире трех человек. Слышал реплики Родного и Шустрого, обращенные к Арабу, и слышал даже его ответы — невнятные, в виде междометий, но все-таки слышал.

По договоренности с Оськиным слухач должен был каждые четыре часа отзваниваться, сообщать новости. В полдень он доложил: информации — ноль. Все трое орлов сидят — работают. Изредка обмениваются какими-то репликами. Да еще телевизор, козлы такие, не выключают вовсе… Телевизор, конечно, мешает.

В шестнадцать доклад был такой же: пишут свой сраный отчет. Из квартиры выходили один раз: в 13:40 Шустрый предложил сходить пообедать. Родной поддержал, а Араб отказался… Ему пообещали принести пиццу сюда. И, действительно, принесли пиццу и пиво.

— Вот и все. Может, прекратим наблюдение, Николай?

— Слушай. Тебе за это деньги платят. Сиди и слушай.

Родиону неожиданно позвонил Краюха. Родя уже как бы забыл про старого вора. То есть, конечно, не забыл — криминальному журналисту не положено забывать своих персонажей. Но вор оказался персонажем эпизодическим, проходным… Таких в каждом расследовании бывает немало. И Родион просто перевел его из оперативного отдела памяти в архивный.

Краюха позвонил на «трубу», когда Родя аккурат закончил работу с толстой пачкой распечаток. Работа была сделана огромная, и Родион остался доволен результатами… Он откинулся в кресле, потянулся и шумно зевнул.

— Закончил? — спросил Повзло.

— Ага… — ответил Родя. Потом покосился на журнальный столик и добавил:

— Закончил главу про телефонные контакты Г.Г. Налил воды, развел пожиже — авось сожрут.

— Может, сходим пообедаем? — спросил Коля.

— Ага, пойдем… А ты, шеф, как? — обратился Родя к «Обнорскому».

В коридоре эсбэушник Саша пробурчал что-то нечленораздельное, но в целом отрицательное, должное означать: некогда мне. Не могу. Не хочу… Идите в баню! А впрочем, принесите пиццу.

— Ладно, — сказал Коля, — мы с Родькой тебе пиццу принесем и пивка.

Повзло и Каширин вышли в прихожую, в комнате остался работающий телевизор… Тогда-то и позвонил Краюха. Слава Богу, на «трубу». Родион звонку Краюхи удивился… Еще больше он удивился, когда вор сказал, что надо бы, мол, встретиться.

— Конечно, — сказал Родя убежденно, — конечно, надо встретиться… Да вот и не знаю — когда? Мы вроде бы работу свою закончили, через два дня улетаем… А что у вас такое случилось, Рудольф Николаич?

Буханкин крякнул и сказал:

— Улетаете? Работу закончили?

— Да вот… вроде как бы… А вы, наверно, привет Звереву хотите передать?

— Привет? — переспросил вор. — Ну конечно… Конечно, я хочу передать привет Александру Андреичу… А как же?

Родя почувствовал, что вор говорит что-то странное, что-то он, видимо, хотел сказать, но вдруг передумал… Передумал, кстати, потому, что уловил некую фальшь в словах Роди.

— Постойте, — сказал Родя. — Постойте, Рудольф Николаич. Я, кажется, начинаю нести какую-то хренотень… Крыша уже едет от этой бумажной работы. Вы сказали: нужно встретиться… Я готов, Рудольф Николаич. Я очень рад встрече с вами. Определите, пожалуйста, удобное для вас время и место… Простите мне мою бестактность.

Еще до того, как вор Буханкин ответил, Родион понял, что настроение Краюхи изменилось.

— Ваши извинения, Родион Андреич, принимаю… коли вас устроит, жду через час в том же кафе, где и в прошлый раз.

Тараща была тихой, мирной, белой… В девять утра народу на улицах почти не было. Те, что были, никуда не спешили. Куда спешить в этом припорошенном снегом тихом городке, где, кажется, остановились все часы? А если какие-то еще идут, то это по недосмотру. И надо бы за недосмотр спросить… да некому. Вились кое-где над домами дымки, изредка проезжала машина или телега.

Обнорский остановился возле кафе «Наталi», зашел и выпил чашечку кофе. Поговорил со знакомой уже симпатичной буфетчицей: как, мол, жизнь и что слышно? Жизнь в Тараще была, оказывается, «совсем непродвинутая»… А что, мол слышно?

— Так ничего не слышно… Хотя — ой, блин! — мужика недавно убили. Приезжий, из Киева, на шикарном джипе. Говорят, засекреченный разведчик. А убили его потому, что знает «тайну Горделадзе».

— Этот, пожалуй, знает, — согласился Андрей.

Он расплатился за кофе, позвонил Повзло и сообщил, что до Таращи доехал благополучно. Сейчас направляется на завод. Связь — каждые четверть часа.

Когда накануне вечером обсуждали перспективу поездки в Таращу, вопрос стоял так: ехать или не ехать? Обнорский настаивал, что ехать нужно обязательно. Найти объект, где держали их с Родионом, а еще раньше — Горделадзе. Провести разведку и по возможности сфотографировать кирпич с «запиской» Георгия… Повзло и Каширин возражали. Говорили, что ехать в Таращу опасно. Смертельно опасно… После долгого спора сошлись на компромиссном варианте: Андрей съездит, найдет объект, но внутрь заходить не будет.

— Ты поосторожней там, — сказал Коля, и Андрей поехал искать завод (фабрику, склад), на котором их держали.

Долго искать не пришлось: довольно скоро он увидел бетонный забор и выкрашенные синей краской ворота с буквами ТМЗ, что, видимо, должно означать Таращанский моторный завод. А может — механический. Андрей остановил машину метрах в двадцати от ворот. Ну вот, Андрей Викторович, ты и нашел «логово зверя». Как все просто… Просто, как в жизни. Теперь осталось решить вопрос: входить или не входить внутрь? Входить представлялось небезопасным… А не входить — глупо. Зачем ты сюда приехал? Посмотреть снаружи?… О, это вершина расследовательской работы.

Андрей выщелкнул окурок в окно и снова позвонил в Киев:

— Я нашел «объект». На воротах аббревиатура — ТМЗ. Видимо — Таращанский моторный завод. Адрес — улица Куреневская, восемь. Сейчас двину на разведку. Звони мне, Коля, каждые три минуты… Понял?

— Ты что — хочешь войти внутрь? — спросил Коля.

— Да, Коля, надо.

— Андрюха, мы же вчера договорились!

— Надо идти, Коля… Жаль, фотоаппарат не взял.

— Послушай, Андрюха…

— Звони мне, Коля, каждые три минуты. Ах, дурак я, что фотоаппарата не взял!

— Понял, Андрюха, — сказал Повзло. — Слушай… может, не надо?

— Каждые три минуты, Коля…каждые три минуты.

Андрей сунул в карман телефон, надел на лицо выражение «я, конкретно, бизнесмен» и пошел к воротам с буквами «ТМЗ». Он шел, ноги утопали в снегу, холодный сырой ветер шевелил волосы… Где-то на территории ТМЗ пронзительно завыла собака.

Из прессы:

"Кто заказал «Бунчукгейт»?

…В эксклюзивном интервью нашему специальному корреспонденту вице-спикер Верховной Рады Украины Семен Гаврош высказал мнение, что за кассетным скандалом на самом деле стоят те политические силы Украины, которые на словах говорят о своей преданности президенту, что же касается Александра Стужи и анонимного офицера СБУ, то их Гаврош называет «маленькими колесиками и винтиками большой провокации». По мнению вице-спикера, техническая сторона «пленок Стужи» — результат длительной работы целой команды высококлассных специалистов, преимущественно — зарубежных. Утверждения анонимного офицера СБУ о диктофоне под диваном Гаврош категорически опровергает, подчеркивая, что неоднократно сидел на этом самом диване и там просто нет места, куда можно спрятать диктофон.

На вопрос нашего корреспондента: какие же именно силы г-н Гаврош считает ответственными за «Бунчукгейт»? — вице-спикер ответил, что такой вопрос следует адресовать политологам. "Я много что хотел бы сказать на эту тему, но в силу своей должности являюсь фактором стабильности в государстве, а потому не имею права на те открытия, которые может обнародовать политолог…

Хочу обратить внимание на одно: этот скандал как бы затушевал все остальные скандалы, существующие на Украине. На сцене обвинений сейчас только президент.

Только он один… Я мог бы назвать десятки персоналий или структур, кому это выгодно".

Так как г-н вице-спикер не назвал конкретных фамилий, а лишь намекнул на подозреваемых, мы осмелимся сами очертить их «узкий круг». Это могут быть, во-первых, олигархи. Во-вторых, кабинет Ященко (о том, что в кабинете есть собственный олигарх — Юлия Имошенко — на Украине говорить не принято). И, наконец, в-третьих, о своей преданности президенту говорят руководители силовых ведомств… Впрочем, подозревать их в причастности к кассетному скандалу не стоит — они сами попали под удар вместе с президентом.

…Так кого же все-таки подозревает вице-спикер?"

Андрей подошел к воротам. Холодный сырой ветер трепал волосы и запускал пальцы под одежду… Мерзко завыла собака за бетонным забором. А может, прав Коля: не надо? Не надо совать голову туда, где обосновались специалисты по отделению головы от тела…

Андрей стоял около ворот, собака выла, и было еще не поздно передумать, вернуться в машину, в теплый и уютный салон. Включить на всю катушку магнитолу, заглушая собачий вой и собственный страх, вызванный этим воем. Развернуться. Дать по газам и уехать отсюда к чертовой матери… Андрей ощутил вдруг чей-то взгляд, поднял глаза и увидел сквозь приоткрытые ворота человека на территории ТМЗ. Человек был одет в пыжиковую шапку, дубленку, джинсы — некий усредненный стиль «начальник по-советски». Обнорский восстановил на лице хамоватое выражение «я — бизнесмен» и пошел к человеку в пыжиковой шапке.

Их разделяло всего метров пятнадцать. Андрей шел и думал: еще не поздно развернуться… еще не поздно. Если те ребятки, что взяли нас с Родькой на шоссе, все еще базируются здесь, то не исключено, что они захотят исправить свой промах… Брось, ответил он сам себе, брось! Они давно слиняли. После того, как засветили «объект», они слиняли. Они испугались так, что слили Зайца. Понятно, что и на точке никого нет… А даже если кто и есть, он тебя «не узнает». Не захочет узнать — не в его интересах…

— Я и есть директор, — сказал человек в пыжике, отвечая на вопрос Обнорского. — Чем могу?

— Серегин Андрей, — сказал Обнорский. — Из Киева… ищу складские помещения. Нет ли у вас чего?

Помещения на ТМЗ были. И под склад, и под офис. От десяти до трехсот квадратных метров. Отапливаемые и неотапливаемые. С освещением и без. Под сигнализацией и без таковой. Весь Таращанский моторный можно было снять в аренду — целиком или по частям. За «нал» или «безнал». На год или на сутки. За гривны, доллары и даже за рубли. Можно — по договору, можно — без. Директор готов был сдать все, что угодно. Лишь бы киевский бизнесмен снял и заплатил…

Директор повел Обнорского по заводу. Вернее, по тому, что от завода осталось…

У Обнорского постоянно звонил телефон. Пустующих помещений было немало, но Андрей под тем или иным предлогом отклонил их все. Директор уже начал нервничать, уже начал предполагать в Обнорском сотрудника налоговой инспекции или ОБЭП. Но тут «киевский бизнесмен» увидел отдельностоящий маленький двухэтажный корпус, мгновенно его узнал и сказал:

— Во! Во, блин, то, что мне нужно. Сколько квадратов?

— Этот корпус снят целиком…

— Кем? Вашими — таращанскими?

— Нет, вашими — киевскими.

— А сколько там квадратов?

— Сто пятьдесят в первом этаже — помещения складского типа, столько же во втором — офисные…

— Бля! — сказал Обнорский. — Мне бы в самый раз… Вот прямо то, что доктор прописал. А что за контора-то снимает этот апартамент?… Конкуренты, хрен им в дышло!

Директор махнул рукой с шапкой, сказал вяло:

— Да какие-то чудаки… ООО «Гарантия». Сняли корпус в конце августа. Деньжищ вгрохали уйму. У нас там внутри кое-чего лежало — велели за неделю освободить. А как там за неделю освободишь? Там стеллажи стальные. Их не вынесешь — они в двери не проходят. Их газом резать надо… Потом, правда, они согласились, чтобы мы за две недели освободили — к пятнадцатому августа. Стальных дверей везде понаставили: у нас тут, дескать, ценный товар будет храниться.

— А что за товар? — поинтересовался Обнорский. В очередной раз зазвонил телефон. Андрей сообщил Повзло, что нашел подходящий объект… Да, прямо здесь, на территории завода. Но вот проблема — его еще в конце августа арендовало какое-то ООО «Гарантия»… конкуренты! Но они арендовали, а сами-то вроде бы не пользуются. Может, удастся провернуть субаренду… Ты звони, Коля, звони.

— Так что за товар-то у них, говоришь? — спросил Обнорский директора.

Про себя он точно знал, что за товар и в каких количествах собиралась хранить «Гарантия» за стальными дверьми в отдельном корпусе.

— Какой там, к черту, товар?! Они так ничего и не завезли. Мелочь какую-то: мебелюшку офисную, пару компьютеров… Посадили там охрану — двух мордоворотов. А чего им охранять-то? Пыль?

Э-э, пан директор, тут ты не прав — было им что охранять. Еще и как было! Товар, именуемый «Г.Г.» или «Георгий Горделадзе», позже «модернизированный» в модель «Таращанское тело» вроде бы не стоил ничего… То есть не имел никакой товарной стоимости. Да и качество его в процессе хранения только ухудшилось. Однако цена при этом неимоверно возросла!

— А посмотреть помещение можно? — спросил Андрей. — Может, раз они фактически не пользуются, я сам с ними договорюсь?

— Попробуйте, — пожал плечами директор. — Только ведь там, скорее всего, и нет никого. Это раньше они хоть какую-то активность проявляли, а теперь там и вообще никого не бывает.

Директор и Обнорский подошли к дверям корпуса. Дверь была закрыта, но, когда Андрей потянул за ручку, отворилась.

— Ну вот, — сказал директор. — Сначала меры безопасности установили, как в гестапо, а теперь и дверь не закрывают. Эй, есть кто живой?

Пустой коридор отозвался эхом. Обнорский увидел приоткрытые двери «камер» — пардон, складских помещений, — в которых содержали его и Родьку. С заинтересованным видом он подошел и заглянул внутрь своей камеры… Увидел кушетку, стальной уголок на полу…

— Помещение, — говорил директор за спиной, — складского типа. Пятьдесят квадратных метров. Отопление отключено, но зараз можно подключить.

— Отлично, — сказал Обнорский. — Мне подходит.

Вдвоем с директором они вышли из «камеры Обнорского» и вошли в «камеру Каширина», она же — инструментальный склад. Андрей мельком обратил внимание на большое количество отпечатков обуви, покрывающих пол… На отсутствие кровати с перепиленной трубой в спинке.

— Отлично, — повторил Обнорский. — Отлично… Мне подходит.

Он быстро пересек помещение, остановился у левого дальнего угла и стал считать кирпичи — шестнадцатый от угла и шестнадцатый же от полу… Кирпич — предсмертное письмо Георгия Горделадзе… Ага, вот оно: «Тому, кто это найдет…»

Обнорский знал этот простой текст дословно. Даже зрительно он его представлял очень четко — неровные буквы цвета запекшейся крови, нацарапанные трехгранным штыком-напильником. И все-таки он еще раз перечитал это послание обреченного человека.

— Что вы там интересного увидели? — спросил директор задумавшегося Андрея.

«…Меня пытают. Навер. — убьют. Сообщите Алене…»

— А? — Очнулся Обнорский.

— Вы меня не слушаете… Что вы там такого интересного нашли?

— Нет-нет, ничего… Смотрю, в каком все это состоянии.

Директор снова забубнил свое, но Андрей, не дослушав, вышел прочь из инструментального склада. Мигала лампа «дневного света» на потолке… В спину выла смертная тоска приговоренного человека. «Сообщите Алене», — просил он перед смертью.

— Офисные помещения на втором этаже? — спросил Андрей.

— Да, но там, видимо, все закрыто.

— Ничего, посмотрим, что есть, — Обнорский быстро шагнул к лестнице. Он помнил, что оба пролета имеют по восемь ступенек. Наверху — налево и сразу дверь… Директор поднялся вслед за Андреем, подергал ручку и сказал:

— Закрыто…

В коридор выходили шесть дверей и только одна — в туалет — была незаперта. Но в туалете ничего интересного не было.

— Я же говорил, — сказал директор кисло, — что ничего вы тут не увидите. Здесь и раньше-то никого из «Гарантии» было не найти… кроме охраны. Потом и охрана куда-то испарилась.

— Когда исчезла охрана? — спросил Обнорский, заранее зная ответ.

— Давно уже… В конце октября или, может, в начале ноября.

— Ясно… Телефон здесь есть?

— Конечно. И местный, и городской.

— Какой номер городского?

— Э-э… — Директор наморщил лоб, вспоминая. Вспомнил, назвал пять цифр. Номер был тот самый, с которого звонили Затуле. «Сообщите Алене», — просил в предсмертном обращении Георгий… И ей сообщили.

— Сколько стоит аренда этого корпуса? — спросил Обнорский у директора. — Я хочу его снять.

— Но у меня же договор с «Гарантией», — сказал тот. Обнорский предполагал, что никакого (по крайней мере — на бумаге) договора нет. — У них, знаете ли, до конца года проплачено.

— Это все херня, Иван Иваныч. С вашей «Гарантией» я договорюсь сам. Сколько стоит аренда этого корпуса?

Директор приободрился. Он увидел в Обнорском заинтересованное лицо.

Если бы он знал, в чем настоящий интерес «бизнесмена Серегина», он бы перекрестился… Но он не знал. Он просто почувствовал интерес Андрея, а значит, и возможность заработать. Директор начал спрашивать о предполагаемых сроках аренды, потребности в отоплении, освещении… Рассказывать о проблемах с СЭС и пожарниками. Он говорил осторожно, боясь вспугнуть потенциального клиента, и очень нудно. Андрей сначала слушал терпеливо, потом достал из бумажника сто долларов.

— Вот задаток, — сказал он оторопевшему директору. Здесь, в Тараще, сто баксов были большими деньгами.

— А как же «Гарантия»? — спросил директор разоренного ТМЗ.

— Решим вопрос, Иван Иваныч. Вы, главное, корпус никому не сдавайте, закройте на ключ и никого не пускайте. А дня через два-три приедет мой зам, и вы с ним решите все вопросы… Понятно?

Директору многое было совершенно непонятно, но он уже держал в руке стодолларовую купюру, и это решило исход «сделки».

— Да, — кивнул он, — понятно.

— Отлично, — сказал Обнорский. — Да, вот еще что: вы до приезда моего зама никому ничего не говорите, пожалуйста… Я бы не хотел сейчас нашу сделку афишировать. Вы меня понимаете?

— Да, да, конечно, — закивал директор! — Никому ни слова.

И Обнорский ушел, а директор остался в компании бесстрастного президента Франклина… Сто баксов в Тараще — большие деньги.

Каширин с Повзло пообедали в пиццерии и вернулись домой, прихватив пиццу и пиво для «Обнорского». Родион честно сыграл свое возвращение в квартиру, «отметился» перед микрофоном, сделал звоночек в Питер на тему: скоро буду дома, и тихонько ушел на встречу с Краюхой… Интересно, что же такое случилось с вором, что он захотел встретиться?

Родион вышел через черный ход, дворами добрался до улицы Богдана Хмельницкого, там поймал частника и за десять гривен доехал до вокзала. «Хвоста» за Родей, кажется, не было… Впрочем, в этом никогда нельзя быть уверенным до конца.

Краюху он нашел в неприметной кафушке на Вокзальной площади. Вор сидел в углу, скромно, незаметно. Пил чай с лимоном, смотрел на окружающих как бы отсутствующим взглядом. Родион знал, что «отсутствующий взгляд» — маска. Вор — это такая профессия, которая требует собранности, внимания, умения принимать решения мгновенно. Краюха увидел Каширина в тот самый момент, когда Родион перешагнул порог кафе, но никак этого не показал. Продолжал сидеть, помешивая ложечкой чай. Каширин подошел к столику, остановился напротив:

— Здравствуйте, Рудольф Николаич.

— А-а, Родион Андреич, — «вышел из задумчивости» Буханкин. — Каким ветром вас сюда?

Вор поднялся, протянул Каширину правую руку.

— Да вот… шел мимо…

— Да что же вы стоите-то? Присаживайтесь, Родион Андреич. Уделите старику пять минут.

Родя присел, тут же возле столика появилась официантка. На Краюху она смотрела, как продавщица сельмага на певца Киркорова Ф.

— Что, Родион Андреич, будете заказывать? — спросил Краюха. — Вы ведь еще и не обедали?

— Спасибо, Рудольф Николаич. Я пообедал… Но кружку пива с удовольствием выпью. «Черниговское» есть у вас?

— Нет, — ответила официантка. — «Черниговского» нет… Но для друзей Рудольфа Николаича мы обязательно найдем бутылку-другую.

— Спасибо, Варенька, — сказал Краюха.

Так началась встреча Каширина и вора… Родя даже предположить не мог, к чему она приведет.

В Тараще Обнорский провел целый день. Помимо моторного завода, нанес еще несколько визитов. О каждом своем перемещении по Тараще Андрей извещал киевскую «штаб-квартиру». В восьмом часу вечера Обнорский выехал из тихого мирного городка. Он проехал мимо того места, где голосовала девушка на «сломавшемся» «ниссане»… ухмыльнулся. Хотя смешного-то мало — по-всякому могло дело обернуться. Р-р-раз — и угодил в насильники! Если даже и не посадят, то шлейф слухов потянется будь здоров какой… Сегодня он попытался встретиться с «жертвой изнасилования», благо адрес они с Родей из покойного Зайца вытащили, но дома «жертву» не застал. А жаль! Было, о чем поговорить. Дело-то дрянь. Гнусное дело. Совсем плохо могло выйти.

Андрей отмахнулся от мрачных мыслей, вытащил телефон и позвонил Повзло. Сказал, что все о'кей, выезжает из Таращи и есть хорошие новости.

— У нас тоже новости неслабые, — ответил Коля. — Ждем тебя.

Самая обычная для любого — полицейского, журналистского — расследования ситуация: работа кипит… А результата нет. Подобно старателю (сравнение — извините! — избитое. Но ведь и правильное) сыщик просеивает «кубометры» информации в надежде, что на дне лотка тускло блеснет добыча… На этом сходство и заканчивается — старатель работает в чистом, прозрачном потоке… А сыщик? Сыщик работает в потоке мутном. Поток состоит из нечистот, крови, спермы… Из лжи, зависти, похоти, провокаций, сплетен, клеветы… Поток благоухает, как всякая выгребная яма и несет мимо сыскаря-старателя подмоченные репутации и грязные деньги, исподнее. Случается, несет трупы, похожие на сваленные бурей стволы. Сыщик, в отличие от старателя, зачастую не знает, что именно ищет. А бывает так, что даже найдя нечто, сыщик не может понять: а то ли он нашел?

Но очень часто бывает так, что перелопачиваются горы информации, а результата нет. Нет, нет и нет. И, вероятно, уже не будет… Уже прошли по второму кругу… по третьему. И стало ясно: пора прекращать. Пришло время честно сказать себе, что это только в кино следствие непременно заканчивается разоблачением злодея. В жизни довольно часто бывает иначе: злодей оказывается умнее и изощреннее полицейского.

Пришло время признаться, что расследование зашло в тупик. Сложить собранные бумаги в папки, завязать тесемочки и поставить папки в шкаф, в архив…

Так бывает довольно часто. Бывает, однако, и по-другому: в тот самый момент, когда вам показалось, что настало время завязывать тесемочки и нести бумаги в архив… В этот самый момент на дне лотка блеснуло!

И это правильно, это нормально, это справедливо. Если сыщик (или целый коллектив сыщиков) пахал… долгое время пахал… не за зарплату, не за награду или очередную звезду на погонах… Если он честно делал свое дело — должно же ему подфартить?!

Нет, вовсе не обязательно, что ему подфартит. Розыскная реальность сурова. И часто несправедлива. Но все-таки, все-таки, все-таки… Все-таки «фартит» тому, кто пашет. И в расследовании наступает момент, когда сыскарь говорит:

— Вот теперь, наконец-то, я все понял.

Обнорский внимательно посмотрел на Каширина и сказал:

— Вот теперь, мужики, я ни хрена не понимаю.

— Я, признаюсь, тоже, — сказал Повзло.

— А я? — спросил Родя. — А я понимаю?

Андрей вернулся в Киев около девяти часов вечера. Машину поставил во дворе дома возле «Москвича», по-хозяйски проверил «бипер» — стоит милый? «Милый» стоял в «москвичовском» бампере — никуда не делся. Потом Андрей позвонил в квартиру:

— Я внизу, выходите подымить на лестницу.

— О'кей, — ответил Коля, — выйдем на лестницу. Поужинали дома — кулинарные способности любого члена питерской бригады были весьма скромны, но идти куда-то в ресторан не хватало сил… Поужинали в кухне и приступили к подведению итогов дня. Обнорский рассказал о своей нелегальной поездке в Таращу:

— С Таращанским моторным заводом все предельно ясно. Корпус, где мы с тобой, Родя, квартировали, снимали конкретно «под Горделадзе». Им нужен был именно отдельный корпус для того, чтобы никто не крутился под ногами. Везде поставили стальные двери, заменили замки… Очистить помещения под свой «товар» требовали крайний срок к пятнадцатому сентября.

— Нормально, — сказал Повзло.

— Отлично, — сказал Обнорский. — Уже семнадцатого, как мы знаем, «груз» доставили и разместили в инструментальном складе. Кто — хрен знает. Сегодня я не мог подробно потолковать с директором и персоналом завода. Начать расспрашивать их означало бы раскрыться, а я пока не хочу этого делать, предпочитаю пока пожить в шкуре бизнесмена, которому нужен склад в тамошней местности… Далее: Георгия пытали… Но вот что от него хотели, он не написал…

— Кажется, я знаю ответ, — сказал Родион. — Но с твоего разрешения, шеф, я возьму слово чуть позже…

— Возможно, и я кое-что добавлю, — сказал Коля.

— Тоже чуть позже? — спросил Обнорский.

— Желательно.

— Ну, друзья мои, — развел руки Андрей. — Хорошо, я закончу свой отчет о Тараще. Итак, Георгия держали и пытали в бывшей «инструменталке» ТМЗ. Сколько времени это продолжалось — мы не знаем. Даже даты, когда он написал свое письмо, нет. Это, в общем, понятно — он просто не знал дату. Часы у него наверняка отобрали.

— Ты забыл, Андрей, — сказал Коля.

— Что я забыл?

— Ты забыл, что у него не было часов — он их сломал шестнадцатого и отдал в ремонт.

— Верно, — согласился Обнорский. — Верно, я просто-напросто забыл… бывает. Благодарю за подсказку. Итак, часов у него не было, окон в помещении тоже нет, и Георгий даже приблизительно не мог определить время, проведенное в плену. Так или иначе, но через какое-то время (возможно — два-три дня, возможно — пару недель) Горделадзе убили. Допускаю, что убили случайно.

— Почему? — спросил Коля.

— Только дурак будет стрелять из табельного ствола, если можно просто проломить череп… Впрочем, здесь возможны любые предположения, любые, самые невероятные варианты. Сейчас мы знаем только то, что Георгия Горделадзе убили, отсекли голову, герметично запаковали и хранили там же до первого или второго ноября.

— Почему ты, шеф, считаешь, что хранили там же? — спросил Родион.

— Потому что до самого конца октября — начала ноября в корпусе торчала охрана. Что, кроме трупа Горделадзе, они могли охранять? Пыль?

— Может, у них там есть еще что-то такое, что следует охранять? — спросил Коля. — Остальные помещения, ты говорил, закрыты.

— Сейчас там точно ничего уже нет, — ответил Андрей. — После того, как нам удалось вырваться, они наверняка вывезли все, что могло представлять какую-либо опасность для них. Они испугались и отрубили все хвосты…

— Кроме «письма» Гии, — сказал Родион.

— Да, кроме «письма» Гии, — согласился Обнорский. — Впрочем, возможно, что мы сумеем найти еще какие-то зацепки: например, номера автомобилей, которыми пользовались охранники, их имена, фамилии, номера телефонов, на которые они звонили… В общем, Таращанский моторный еще следует изучать. И, конечно, ООО «Гарантия» тоже.

— «Гарантию» изучать бесполезно, — сказал Повзло.

— Почему?

— Я их уже пробил. Они зарегистрированы в середине августа. В адресе, указанном при регистрации, прописаны одиннадцать человек — либо коммуналка, либо общага… Учредитель «Гарантии» — Смыслов Юрий Федорович — прописан там же, ему шестьдесят четыре годочка. Скорее всего, Смыслов — пьянь непросыхающая. Сдал паспорт в аренду за литр водки и даже знать не знает — кому.

— И все равно с господином Смысловым необходимо познакомиться, — сказал Обнорский. — Я с твоими выводами, Коля, согласен. Но проверить нужно. Чем черт не шутит: вдруг наш Смыслов знает человека, который регистрировал «Гарантию» на его паспорт? Так что проверить надо.

— Проверим, — согласился Коля.

— Далее, — сказал Андрей. — В Тараще я хотел потолковать с Татьяной…

— Это с той самой?… — вопросительно произнес Родион.

— Да, с той самой, Родя, которую мы с тобой «изнасиловали». Но встреча не состоялась — госпожа Татьяна Степанян убыла в неизвестном направлении на следующий день после нашего таращанского приключения. Ей позвонили, она быстренько собрала вещички, сказала мачехе, что съездит на недельку в Крым, и исчезла.

— Херовенько, — сказал Родион. — А ну как найдут нашу красавицу где-нибудь в лесу, задушенную собственными колготками?

— Навряд ли, — ответил Андрей. — За час до моего визита к ней домой она позвонила из Севастополя…

— Слава Богу!

— Да уж, действительно… Ну ладно, я отчитался. А что за новости у вас, орлы-инвестигейторы?

— Хорошие новости, — отозвался Повзло. — Мне позвонил сегодня Сальвадор Дали…

— Кто? Кто тебе позвонил?

— Хозяин Интернет-кафе, откуда Горделадзе вел «партизанские действия». Он внешне под Сальвадора Дали косит… Так вот, этот. Дали позвонил и сказал, что на него наезжают эсбэушники (Обнорский усмехнулся), грозят всеми карами вплоть до закрытия заведения, если он не даст информацию о нелегальных «вылазках» Георгия… А он, Дали-то, ненавидит КГБ всеми тонкими фибрами души «демократа», но деваться ему некуда. А посему, раз уж он дал информацию им, то считает своим святым долгом дать и нам.

— А у него есть эта информация? — спросил Родион.

— Вот, — сказал Коля и положил на стол два листочка ксерокопированной бумаги.

— Что это? — Андрей взял в руки листки с текстом.

— Это тот текст, который Г.Г. дал однажды в сеть. Дал анонимно, конспиративно… Но сам текст забыл на столе. Был то ли пьян, то ли под кайфом. А Сальвадор Дали нашел, прочитал, восхитился. И оставил на память. Я, говорит, подумал: «Вот станет Георгий знаменит, я эту статью в рамочке повешу».

— Так уж стал Георгий знаменит — дальше некуда, — усмехнулся Обнорский. — Что же твой Дали не вешает в рамочке?

— Ссыт сильно, — сказал Коля. Обнорский надел очки и быстро прочитал текст. Читал и качал головой.

— Мощно, — сказал Обнорский, прочитав. — Теперь понятно, почему он лил эту информацию анонимно… И почему ссыт твой Дали.

Родион, читавший статью через плечо Андрея, подтвердил:

— Да, мощно. Интересно, где он брал информацию? Это ведь не просто словоблудие: «Ах, ах! Все — ворюги…» Это уже факты. Номера счетов, банковские реквизиты… Это уже очень серьезно. Где Горделадзе мог добыть такую конкретную компру?

— И это еще не все, — сказал Коля. — Сальвадор Дали с Георгием познакомился: ваш поклонник, демократ, патриот и все такое… Наговорил комплиментов. Гия растаял, да и был опять же под кайфом. Расхлестался, что он еще не то в сеть забабахает! Еще такое забабахает — мало не покажется! У него есть материалы о торговле детьми, которой якобы занимается вице-спикер парламента… О фальсификации итогов референдума… О неких финансовых шалостях силовых министров. При этом Гия похлопывал рукой по портфелю.

— Он что — носил документы с собой? — спросил Андрей напряженно.

— Похоже, что так, — подтвердил Повзло.

— Вот тебе и второй пакет с мусором, — сказал Обнорский.

— В смысле?

— В том смысле, что от Затулы вечером шестнадцатого Горделадзе вышел с двумя пакетами мусора. Один нашли, второй нет… Почему, спрашивается, исчез второй пакет с «мусором»? Что — преступники увезли его с собой? Нет, конечно… Просто не было второго пакета с мусором, а была сумка с компроматом.

— Думаешь, Затула лжет? Зачем она лжет?

— Это нужно спросить у нее…

Какое-то время все молчали, «переваривая» информацию. Ее вдруг оказалось много. Избыточно много. Она ставила новые вопросы, которые — если удастся найти на них ответы, — неизбежно повлекут за собой другие…

Обнорский бросил на стол листочки ксерокопий. В нескольких местах текст, отпечатанный на принтере, был правлен от руки. Очевидно, рукой Горделадзе… Андрей снял и положил поверх бумаги очки. Прикрыл и помассировал веки. Потом обратился к Каширину:

— Ну а у тебя что за бомба, Родя? Атомная?

— Ядерная, — серьезно ответил Родион. — Боюсь, что она вообще способна сломать все наши представления о подоплеке «дела Горделадзе»…

— Ого! Ну-ка, ну-ка… расскажи.

— Сегодня днем я встречался с одним старым вором. Погоняло — Краюха, в миру Буханкин Рудольф Николаевич.

— Зверев дал связь? — спросил Обнорский.

— Зверев, — кивнул Родион. — Дал на всякий случай, потому что к политической и журналистской тусовке гражданин Краюха никаким боком не шьется. Я встретился с Краюхой один раз, хотел задать пару вопросов про Отца, но Рудольф Николаич сказал: «Это ваши дела. Я в эти игры не играю». И тогда я поставил на Краюхе крест… Но сегодня он позвонил сам и предложил поговорить.

…Когда официантка Варенька (ей было явно около сорока, и пора уже, наверно, называться Варварой…) принесла пиво, Краюха сказал:

— Спасибо, Варенька. Проследи, чтобы нас не беспокоили… Нам с человеком потолковать надо тет-а-тет.

Варенька кивнула, забрала и унесла от столика третий, свободный, стул, на столик поставила табличку: «Служебный». Родион, не торопясь, отхлебнул в меру охлажденного пива, помолчал, предоставляя Краюхе инициативу в разговоре. Вор закурил, пустил несколько колечек дыма и сказал:

— Вас Отец интересует?

— В общем — да, — ответил Родион.

— Не столько «в общем», сколько в связи с Горделадзе, — заметил, усмехаясь, Краюха. — Верно?

— Верно, Рудольф Николаевич. Интересуют возможные пересечения Отца с Горделадзе, Неформальные пересечения… Если, конечно, они имели место быть.

— Они, Родион Андреич, имели место быть, — твердо произнес Краюха. А потом, не торопясь, рассказал, что в конце июля был на вокзале небольшой шухер:

— Такой, знаете ли, локальный шухерочек. На моем, между прочим, вокзале. Я уж не знаю, рассказывал ли вам Зверев о деталях моей биографии или нет, а потому поясню: вся моя сознательная жизнь прошла на этом самом вокзале или рядом с ним. За исключением нескольких длительных командировок и редких гастролей… А так считай, что сорок лет я на этом вокзале. Я знаю здесь всех. И все здесь знают меня. Было бы нескромным заявить, что я обладаю здесь неким весом… Но сказать, что я не обладаю весом, было бы просто глупо. Надеюсь, вы правильно меня понимаете, Родион Андреич?

Родя кивнул. Он отлично понял вора. Вокзалы притягивали криминальный элемент всегда, во все времена. Вокзал — это круглосуточный «круговорот лохов в природе». Поезда прибывают, выбрасывают на перроны сотни и тысячи лохов: сельских портяночников, туристов, командированных. Почти все они везут с собой некий гардероб в чемоданах и деньги. Деньги везут в тех же чемоданах, бумажниках, в подкладке пальто, в трусах и в лифчиках… По-всякому везут деньги. Главное — везут… А на вокзале лоха встречает жулик, готовый эти денежки изъять. Жулик, как и лох, был и будет всегда. При проклятом царизме, при большевиках и после большевиков. Способов изъятия денег существует великое множество. Карманная кража занимает среди них не последнее место. А вор в криминальном мире — не последний человек. Хотя нынче, конечно, времена переменились, и уже не воры держат мазу, а братаны…

Родион отлично понял Краюху. «Я на вокзале вес имею, — сказал вор. — Но — пойми правильно — не самый большой».

— …А когда случается шухер, Родион Андреич, то ко мне приходят непременно. Если сегодня менты банкуют, то ко мне приходят менты: Рудольф Николаич, выручай. Мне масть не позволяет с красными темы тереть. Но и темы, и красные тоже разные бывают… Ты понимаешь? (Родион кивнул.) А когда братки шухер наводят, то опять идут ко мне: Рудольф, помоги. В тот раз банковали братки. Искали они одного кавказца, который увел у них кейс…

— Кейс? — переспросил Родион. — Что за кейс?

— Самый обычный «дипломат», неброский, из черной искусственной кожи… Какой-то хрен взял его из ячейки камеры хранения.

— Понятно. А кто его взял? — спросил Родя. Пока он явно не понимал, что это за кейс и какое отношение к нему имеет Горделадзе.

— Братанов тоже интересовало: кто мог взять кейс из ячейки? Они пришли ко мне: слышь, Рудольф, хороших людей обидели, кейс умыкнули… надо вернуть. Я им спокойно растолковал, что у вора ремесло такое — воровать, и возвращать никто никому ничего не будет. А мне в ответ: мы, Рудольф, понимаем… претензий нет. Но серьезные люди очень ПРОСЯТ вернуть и, кстати, за вознаграждение. Ты здесь всех знаешь, поговори со своими… Я подумал-подумал, решил: а почему нет, если ПРОСЯТ? Я спросил у братков: когда и что конкретно пропало? Тогда мне представили человечка от Отца. Человечек объяснил, что в пятницу, двадцать восьмого июля, в ячейке автоматической камеры хранения был оставлен кейс. Ориентировочно это произошло около четырех часов дня. В семь вечера его должны были забрать. Но нашли только пустую ячейку. Ценного в кейсе ничего нету. Но для хозяина ценность его огромна… Нужно выяснить, кто взял, и вернуть за хорошее вознаграждение.

Рудольф Николаевич умолк, закурил новую папиросу и спросил:

— Я понятно излагаю, Родион Андреич?

— Вполне, Рудольф Николаевич… Что же было дальше?

— Дальше? Дальше я поговорил с людьми. Выяснил, что никто этого кейса не брал. Но у той самой ячейки видели какого-то типа с кавказской внешностью. Без малого два метра ростом… Я так и сказал братку от Отца: наши не брали. Ищите кавказца большого роста… Через три дня этот же браток снова пришел, попросил о встрече с тем человеком, который видел кавказца. Дело это, сами понимаете, Родион Андреич, довольно-таки деликатное… Я сперва согласовал с нашим человеком, а уж только потом свел его с братком. Так вот, браток предъявил нашему штук пятнадцать фото разных лаврушников…

— И? — подтолкнул Родя вновь умолкшего вора. Краюха усмехнулся и сказал:

— Наш опознал одного.

— Горделадзе?

— Тогда я не знал, что это Горделадзе, — ответил Краюха. — Узнал позже — случайно увидел его по телевизору, в «Эпицентре»… Но браток был определенно доволен: он как будто еще до начала «опознания» был уверен, что фото станет козырным.

Родя посмотрел на Обнорского, сказал:

— Резюмирую: двадцать восьмого июля из автоматической камеры хранения киевского вокзала в период с шестнадцати до девятнадцати часов была совершена кража «дипломата» черного цвета. «Дипломат» принадлежал Отцу или его команде. Содержимое нам неизвестно… Кражу дипломата предположительно совершил Георгий Горделадзе. И люди Отца сумели его вычислить.

Обнорский внимательно посмотрел на Каширина и сказал:

— Вот теперь мужики, я ни хрена не понимаю.

Информация, которую принес Каширин, действительно совершенно не вписывалась в уже оформившуюся версию: Горделадзе — пешка, обдуманно принесенная в жертву в большой игре. Конечная цель игры — сериал «Украина без Бунчука». В этой версии «вытанцовывалось» все, оставалось провести не так уж много оперативных мероприятий, чтобы завершить расследование и написать в титрах: действующие лица и исполнители. И перечислить всех поименно. Питерская бригада уже примерно наметила план будущих действий, но вдруг вылез некий вокзальный вор и смешал все карты.

— А я? — спросил Родя. — А я понимаю?

— Не может твой Краюха быть подставой? — спросил Коля.

— Во-первых, не похоже. Во-вторых, какой в этом смысл?

— Увести нас в сторону, — сказал Коля.

— Стопроцентной гарантии не дам, — ответил Родион. — Но мне представляется, что Краюха был искренен… Не потому даже, что очень уж сильно хотел помочь нам, а потому что беспредел ненавидит.

— Да-а, — протянул Андрей. — Твой Краюха смешал весь пасьянс.

— Ну извини…

— Что извиняться? Во-первых, надо позвонить Звереву и навести дополнительные справки о Краюхе. Я понимаю, что если бы Краюха был урод, Сашка бы на него тебя не вывел… Но поговорить с Сашкой надо.

— Я позвоню, — кивнул Родя. — Перетрем тему.

— А во-вторых, — сказал Обнорский, — со всем этим (он сделал неопределенный жест рукой, очертил в воздухе нечто) нужно переспать. Давать все оценки будем утром.

Обнорский посмотрел на часы:

— Ну-с, господа, до отбоя и отхода ко сну у вас есть еще личное время. А я, с вашего разрешения, еще покатаюсь на метро.

Полковник Перемежко выглядел усталым.

— Плохо выглядите, Василь Василич, — сказал Андрей после взаимных приветствий.

— А вы себя когда в последний раз видели в зеркале? — ответил полковник.

— Понял, — ответил Обнорский.

Из тоннеля вынырнул поезд, похожий на длинную грохочущую змею. Перемежко и Обнорский вошли в вагон. В соседнюю дверь вошел человек, сопровождающий полковника. Зашипел воздух, двери сомкнулись, и змея, стремительно разгоняясь, нырнула в черную нору. Андрей посмотрел на свое отражение в стекле, повторил: «Понял».

— В моем возрасте, Обнорский, нужно по вечерам дома сидеть, чай пить, — сказал полковник. — А я тут с вами ношусь, как с писаной торбой… в конспирацию играю…

— Я все понимаю, Василь Василич… Помогите еще немножко. Скоро уж все закончится.

— Ну-ну… закончится, — скептически произнес полковник. Потом, меняя тон, перешел к делу: — Вас интересовал Заец Константин Григорьевич?

— Не только интересовал, но и сейчас интересует, — ответил Андрей. Он решил сделать вид, что ничего не знает о смерти Зайца.

— Убили Зайца, — сказал Перемежко мрачно и покосился на Андрея.

— Надо же, — пробормотал Андрей. — Какая неожиданность.

— Убили его, кстати, в Таращанском районе.

— Еще интересней… Подробности известны?

— Задушен в собственном джипе. Инсценировка разбоя.

— Почему инсценировка?

— Есть некоторые детали… Вам это ни к чему, — ответил полковник. — Почему вы вообще заинтересовались Зайцем? Вы им интересуетесь, его убивают… Вы хоть понимаете, что, по идее, вас надо следствию отрабатывать? И я, как честный мент, должен был бы следствие поставить в известность, а не разводить тут с вами тары-бары…

— Он позвонил, предложил встретиться, — солгал Обнорский.

— Когда? Кому? Что конкретно говорил?

Обнорский рассказал о звонке Николая… Выглядело правдоподобно, но полной гарантии, что матерый агентурист принял его слова за чистую монету, не было.

— Чем занимался Заец после увольнения из КГБ? — спросил Обнорский.

Ответ на этот вопрос представлял немалый интерес.

— Весь его героический путь я вам сегодня осветить не смогу — из конторы Заец ушел аж при Советском Союзе, в девяносто первом. Знаю, что подвизался в каких-то охранных структурах. Их тогда расплодилось как собак нерезаных… Но подробностей про тот период жизни господина Зайца я не знаю. А в самом конце девяносто пятого года он создал собственную фирму. Называется — «Гарант». Здесь (Перемежко положил на сиденье газету) копия лицензии, посмотришь сам. В «Гаранте» работают почти сплошь бывшие менты.

— А почему не чекисты? — поинтересовался Обнорский.

— Я вам уже говорил: в ГБ у Зайца не очень хорошая репутация. В таких делах они бывают весьма щепетильны.

— Понятно, Василь Василич… дальше.

— Дальше так: через год, в конце девяносто шестого, Заец «законтачил» с Эстером. И с тех пор фактически постоянно работает с ним. Формально «Гарант» — самостоятельная структура, никак не связанная с Эстером и его командой. На деле, как говорят люди знающие, «Гарант» давно стал одним из отделов команды… Матвей Иванович Эстер — руководитель аппарата кабинета министров. Фигура далеко не самого крупного калибра, но его влияние определяется не должностью… В общем, это очень серьезный человек.

— Вот так? — спросил Обнорский механически. Собственно, нечто подобное он и предполагал. Даже при беглом знакомстве с Зайцем было очевидно, что на самостоятельную фигуру он не тянет. Он, разумеется, не пешка, но и не ферзь. При блиц-допросе в салоне «девятки» Заец не назвал ни одной фамилии… Однако намекнул, что знает эти фамилии…

— Вот так, — кивнул полковник. Помолчал, потом добавил: — Раз уж ты знаешь, кто тебе звонил с той таксофонной карты, то скажу… Не хотел говорить. Более того, не имею права. Но раз уж сам знаешь, скажу: эта карта еще раз «выходила в эфир». В день смерти Зайца с нее звонили одному высокопоставленному чиновнику.

— А фамилия?

— Вы меня удивляете…

— Понятно. Есть еще один щекотливый вопрос, Василий Василич.

— Щекотливый? Ваша щекотка может довести до инфаркта, — сказал полковник. — Что за вопрос?

— Василий Василич, вы слушали «кассеты Стужи»? — осторожно спросил Обнорский.

— Допустим…

— Ваш министр прямым текстом говорит о том, что за Горделадзе ходила наружка… Это так?

— До инсульта, Обнорский.

— Не понял.

— Ваша щекотка может довести не только до инфаркта, но и до инсульта, Андрей Викторович… Почему бы вам прямо у министра не спросить?

— Мне очень важно понять, кто реально следил за Горделадзе.

— Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь?

— Да, я понимаю…

Перемежко долго молчал. Так долго, что Обнорский уже решил, что ответа на его вопрос не будет… Перемежко вдруг сказал:

— В общем, так. Учти, что я от своих слов всегда откажусь… Я не только ничего тебе не говорил, но даже ни разу с тобой не встречался… Понял? — Обнорский кивнул. — В июне или июле — сейчас уже не помню — вызвал меня замминистра… Вздрюченный весь, красный… Я его никогда таким не видел. В общем, вызвал, а сам мнется, как целка… Потом говорит: «Выручай, Василь Василич… Есть один урод — журналист… Надо на него что-то найти. Хоть что-то!…» А мне это надо? У меня серьезной работы полно и людей некомплект. Но заместителю министра не откажешь. Взял под козырек, сказал: «Есть» — и поставил наружку. А поскольку мне этот журналист на хер не нужен, я поставил стажеров… Понял?

— Понял, — быстро сказал Андрей. Он действительно все понял: стажеры! За Горделадзе ходили стажеры. Это многое объясняло. — Что-то интересное они зафиксировали?

— А может, вам отчеты наружного наблюдения показать? — с интересом глядя на Обнорского, спросил Перемежко.

— Заманчивое предложение, — сказал Андрей. — Но я, пожалуй, откажусь.

Полковник хмыкнул. Видимо, это должно было означать: ну ты наглец… таких еще поискать.

— Горделадзе, — сказал он, — наблюдение засек… стажеры!… Засек и написал заявление в Генпрокуратуру. Конечно, мы немедленно сняли наружку… Всего наилучшего, Андрей Викторович. Моя остановка… И запомните: я вам ничего не говорил.

Дверь раскрылась, полковник вышел из вагона, Андрей поехал дальше.

После признания полковника Перемежко ему стало ясно: МВД к исчезновению Георгия Горделадзе не причастно… Если бы они всерьез разрабатывали журналиста, то поставили бы за ним спецов, а не стажеров.

Разговаривать по сотовому, когда под рукой есть обычный телефон — глупо. Вдвойне глупо, если звонить приходится из Киева в Санкт-Петербург. Все разговоры с Питером, в которых речь шла о скором возвращении домой, Каширин вел с квартирного телефона — пусть слушают. А Звереву позвонил с «трубы».

В Агентстве Сашки не оказалось — Оксана сказала, что Зверев приболел и отлеживается дома. Родион позвонил домой — мать Зверева сообщила, что Александр уехал в командировку. Куда? Кажется, в Выборг. Вы, Родион, позвоните ему на мобильный телефон.

«Ну шустрила, — сказал сам себе Родя. — Не иначе к какой-то телке завалился… Отлеживается он, видите ли. Чудовищное падение нравов и дисциплины в Агентстве в наше с Обнорским отсутствие».

Порассуждав о падении нравов, Родион позвонил Звереву на «трубу». Сашка отозвался сразу же:

— Ау!

— Приветствую тебя, учитель, — сказал Родя.

— А-а, да никак это мой первый зам Родион Каширин?

— Он и есть, о великий! Уделишь ли ты минуту своего драгоценного времени, чтобы поговорить со мной, недостойным?

— Говори.

— Ты где, наставник? Давай я тебе перезвоню.

— Я в дороге, Родя. Говори прямо на «трубу»: что у тебя?

— Краюха.

— А что Краюха?

— Можно ему верить?

— У-у, какой вопрос интересный, Родион Андреич. Это смотря в чем.

— Долго объяснять… Ты когда будешь в Выборге?

Зверев сказал:

— Еще не скоро. Говори сейчас.

— По телефону не в жилу. Ты, наставник, просто скажи мне: Краюхе можно доверять?

— Родя, ты же не пацан и все просекаешь: Краюха — вор. Жизнью битый… Он тебе таких головоломок накрутит — век не разберешь. Сам решай — можно верить вору или нет. Но!… Но если ты хочешь услышать мое мнение…

— Именно! Именно твое хочу услышать.

— Краюха — человек. Вор, но не мразь.

— Редкая порода, Александр Андреич.

— Редкая, Родион Андреич. Очень редкая.

— Понял, наставник… А чего тебя в Выборг-то понесло?

— Потом объясню, — сказал Зверев. Он стоял возле терминала номер два аэропорта Борисполь.

Директор Таращанского моторного завода Иван Иванович Довгалюк был очень доволен визитом Обнорского — вырисовывалась реальная возможность заработать.

Моторный завод находился при смерти. Жизнь еле-еле теплилась на одном механическом и одном сборочном участках. Восемьдесят пять процентов персонала находились в неоплачиваемом отпуске, главбух пил, главный инженер зарабатывал на жизнь кузовными работами. В корпусах завода разместились арендаторы. Их было мало, платили они скупо и нерегулярно.

Самым крутым арендатором была «Гарантия». От «Гарантии» веяло криминальным душком, но зато они заплатили сразу до конца года. Нынче конец года был уже не за горами, у директора не было никаких сомнений, что «Гарантия» дальше арендовать помещения не будет, — они и так уж с начала ноября почти не появлялись. Были, правда, пару раз ихние быки — волохались тут со шлюхами. Но это не разговор. И вдруг появился этот Серегин. Вовремя, кстати. Деньги нужны позарез. Они, впрочем, всегда нужны.

Два дня Иван Довгалюк пребывал в радостной эйфории — душу грела еще не разменянная американская «стошка»… А потом пришла тревога: не договорился бы этот Серегин с «Гарантией» напрямую, за спиной директора… А чего? Запросто договорятся промеж собой киевские и запросто кинут его, директора Довгалюка.

Иван Иванович обеспокоился, весь вечер ходил хмурый, а утром позвонил заместителю директора «Гарантии» Николаю Палычу Оськину.

Оськин сначала не мог понять, чего от него хочет Довгалюк. Но когда услышал, что приезжал некто Серегин, сильно обеспокоился. Еще сильнее он обеспокоился, когда в результате долгого опроса выяснил, что Серегин внимательно осматривал помещение инструментального склада. Сразу после разговора с директором завода Оськин выехал в Таращу.

Решение было рядом… где-то совсем рядом. Оставалось немного: добыть некую деталь… или сопоставить факты… или просто вспомнить что-то — и все срастется. Но пока ничего не срасталось…

Андрей откинул одеяло, встал, посмотрел на спящую Галину. В окно светила луна, в лунном свете лицо женщины выглядело неживым. Андрей надел свитер на голое тело, прошел в кухню. Сел у стола, закурил. Лунный свет сочился, сигаретный дым в его слабом потоке был почти невидим. Обнорский подумал: как в нашем расследовании… Все есть. Но это «все» эфемерно. Оно присутствует, но присутствует в виде сигаретного дыма в голубом лунном свете.

Андрей тряхнул головой, отгоняя прочь лирику. Некогда, некогда!

Работать надо… Он посмотрел на часы, но часов на руке не было. Они остались на полу возле дивана… Надо работать, сопоставлять факты, вспоминать уже отработанный материал. Его накопилось так много, что мы «плывем» в нем, путаемся, забываем… Как вчера получилось с часами Горделадзе? Андрей пытался прокомментировать ситуацию с датой на «записке» Г.Г., привел пример с часами и попал впросак — забыл, что часы Гия в тот злополучный день сломал и отдал в ремонт. И вообще, в этой истории еще что-то такое было, связанное с часами…

Что-то странное… Какое-то несоответствие. Но сообразить сейчас никак не получается Это «нечто» присутствует, но все время ускользает… как сигаретный дым в лунном свете. А потом он вдруг сообразил, какая нестыковка его смущает! Вдруг, как это нередко бывает, он понял. И даже представил это себе, увидел и услышал.

Сначала в ночной тишине кухни прозвучали слова Алены, записанные на диктофон:

«Он вышел из квартиры приблизительно в двадцать два пятнадцать — двадцать два тридцать. У меня нет часов, и я не могу назвать время точнее…» Вот так!

А потом он увидел стол в квартире Алены. В центре стола стояла фотография Георгия в вышитой украинской сорочке. Слева от фото — монитор компьютера, справа — часы в виде корабельного штурвала на подставке.

Штурвальчик был сработан из темного, покрытого лаком дерева, блестел латунными детальками, солнечные лучи бликовали на стекле циферблата. Впрочем, тогда он не обратил особого внимания на часы — в большей степени взгляд притягивала фотография.

…А теперь он вспомнил. Вспомнил так отчетливо, что, кажется, напрягись — и ты увидишь даже время на циферблате.

«Ну и что? — остудил себя вопросом Обнорский. — Были часы? Не было часов? Что с того? Ты видел часы на столе Затулы в ноябре. Прошло почти два месяца, как исчез Георгий… За это время она могла купить или получить в подарок штук десять часов… Или же она может заявить, что часы у нее были, но именно шестнадцатого сентября как на грех сломались. Были часы — не было часов? Что это меняет?»

Андрей закурил новую сигарету, выпустил струйку дыма и ответил: «Это меняет степень доверия к Алене… Она лжет, лжет, лжет… Она постоянно лжет. Но в какой-то момент ложь становится уже запредельной. И некая капля — будь то часы, фонарь во дворе или маленькое разночтение относительно того, на какой руке Гия носил перстень… последняя капля переполняет чашу. Если бы можно было уличить Алену во лжи! Но как это сделать?»

Прохладная рука легла на затылок Андрею, и Галина шепнула в ухо:

— Почему ты не спишь, инвестигейтор?

— О Господи! Так ведь и до инфаркта… Ты чего подкрадываешься? И так нервы ни к черту, а тут еще ты по ночам подкрадываешься!

Галина прильнула к Обнорскому сзади, шепнула:

— Никогда не думала, что ты такой пугливый.

— Я не пугливый — просто нервы ни к черту. Думаю, что это ты меня довела, неврастеником сделала. Раньше я таким не был. Я вообще, раньше был высоким и стройным блондином.

Галина, не обращая внимания на треп Обнорского, потянулась — обнаженная в лунном свете, — с матовой кожей, высокой грудью и дразнящим ароматом…

— Ты обещал рассказать о том, что случилось в Тараще.

— Разве?

— Да, ты сказал: «Потом расскажу».

— Но я же не уточнял — когда именно потом.

— Андрей! — шепнула она и опустилась на колени Обнорскому.

— Галя, ну не сейчас же… Ночь на дворе. Все порядочные люди — спят… И только журналисты… Короче — в двух словах так: нас хотели по-крупному подставить. Нас с Родей ждала засада…

— Засада?

— Да, такая вот канитель. Но мы отбились. Кстати, я даже заподозрил тебя.

Галина резко отстранилась, блеснули зеленым огнем глаза:

— Как? Как меня, Андрей?… Я не понимаю. Это опять твои шуточки?.

Обнорский усмехнулся.

— Не обижайся, товарищ. Ситуация складывалась так, что хочешь — не хочешь, а предположишь, что кто-то нас сдал… Понимаешь?

— И ты! И ты… и ты решил, что это я?! — изумленно спросила Галина.

Андрей отвел взгляд.

— Извини. Извини, но мы так подумали. Потом, после трезвого размышления, мы пришли к выводу, что нас, скорее всего, прослушивают.

— Как?

— Мы считаем, что наш телефон на прослушке.

— Ты серьезно?

— Трудно сказать… Но мне кажется, что так оно и есть. Мы свели к минимуму серьезные, разговоры по телефону и… — Андрей замолчал, с силой затушил окурок в пепельнице. — И решили прекратить расследование.

— Да ты что? — сказала Галина.

— Тебя это удивляет? Ты ведь с самого начала считала, что мы на неверном пути, что и так все ясно и окончательный вывод однозначен: «Бунчук — палач!».

— Я никогда, собственно… — начала было Галина, но вдруг осеклась, отодвинулась от Андрея, спросила: — Тебе не кажется, что все это глупо? Я не только про ваше расследование…

— Кажется, и довольно часто.

— Ты скоро улетишь?

— Завтра.

— Как завтра?

— Так… Расследование закончено, ребята пишут отчет.

— Вот оно что… Ай, Обнорский! Ай ты, гусар питерский… Налетел в кавалеристской атаке, в снежном вихре, в звоне шпор. Всех победил, всех обаял… и ускакал, — сказала Галина. — Шампанского хочешь, гусар? Ты только не подумай, что я тебя в чем-то упрекаю.

— Никого я не победил, — ответил Андрей. — Шампанского? Хочу.

Галина встала, подошла к холодильнику и открыла его. Вернулась с ополовиненной бутылкой шампанского, протянула Андрею: открой. Обнорский с трудом вырвал пробку, Галина подставила фужеры. Шальная луна наполняла фужеры фантастическим свечением…

— Значит — завтра? — спросила она.

— Завтра, — откликнулся он.

— И ты заподозрил меня?

— Галя!

— Давай за это выпьем, Обнорский.

— Галя, я… Ты… понимаешь…

Галина выпила фужер до дна, встала и принялась вальсировать — обнаженная в лунном свете. Было очень тихо, но Обнорский слышал доносящуюся откуда-то музыку. Возможно, с Луны.

Когда он уходил, Галина спросила:

— Хочешь, помогу проверить ваш телефон?

— Каким образом?

— Есть специалисты, — уклончиво ответила она.

— Значит, ты все-таки американская шпиенка, — сказал Обнорский.

— Дурак!

— Дурак, — согласился он. — А что — есть возможность проверить на профессиональном уровне?

— Если бы не было, я бы не предлагала.

— Официальные структуры?

— Нет. Если ты имеешь в виду СБУ или МВД — то, конечно, нет. Но организация легальная и вполне профессиональная.

— Неплохо бы… А сколько это будет стоить? — спросил Обнорский.

— Да мелочь какую-нибудь… долларов двадцать-тридцать. Может, пятьдесят. Дорого для тебя?

— В общем-то — нет. А когда сможешь сделать?

— Ну раз вы завтра улетаете, то сегодня.

— Ладушки, — сказал Андрей. — Кстати, ты не могла бы помочь мне еще в одном деле?

— В каком же?

— Сущий пустяк, Галка. Нужно просто-напросто поинтересоваться у Затулы относительно часов. Она, помнится, говорила, что у нее нет дома часов. А когда мы у нее были, я видел часы на столе.

— Что же сам тогда не спросил?

— Да как-то прошлепал… сделаешь?

— Конечно, — ответила она. — Хотя и не понимаю, зачем это надо.

— Сегодня?

— Конечно, сегодня.

Галина позвонила около полудня и сообщила, что со специалистом по поиску «жуков» она договорилась. Когда приезжать?

— Да хоть сейчас, — ответил Андрей.

— Тогда мы подскочим через полчаса, — ответила она.

Сотрудника СБУ Сашу из квартиры временно «изъяли» — чтобы не «светить».

Он этому обстоятельству был только рад — в засаде он сидел уже больше двух суток и никакой замены, кажется, не предвиделось, а чертовы батареи «клопа» в гостиной все никак не садились… Саша доложил своему руководству о просьбе Обнорского, получил «добро» и ушел в увольнение до вечера. Минут через десять после его ухода появилась Галина в сопровождении спеца. У спеца, которого привела Галина, был точно такой же «дипломат», как у того, которого привез Костенко… Да что чемоданчик! У него и манеры были точно такие же. Он был так же неразговорчив и сосредоточен. «Клопа» в телефоне он обнаружил быстро. Подвел Обнорского — ткнул в «клопа» отверткой. Обнорский изобразил шок.

— Можем снять, можем оставить так, как есть… А можем оставить так как есть, но создадим помехи, — сказал спец.

— А как лучше? — спросил Обнорский.

— А это вам решать, — безразлично ответил спец. — Мое дело — обнаружить. А дальше — как решит клиент.

— Хорошо, мы подумаем… Скажите, а квартиру в целом вы можете проверить на наличие «жучков»?

— Почему нет? — ответил спец. — Об этом, правда, не договаривались.

— Я заплачу, — сразу сказал Андрей. Спец взялся за дело. Он работал около часа, но «жука» в гостиной не нашел… У Обнорского бухнуло сердце.

— Чисто у вас в квартире, — уверенно сказал спец. — Кроме, конечно, телефона…

— Вы уверены? — переспросил Обнорский.

— Я за свои слова отвечаю.

Когда спец ушел, Обнорский первым делом заглянул под журнальный столик — «жук» стоял на своем месте. Стало очень-очень противно.

Красный «опель» выглядел ярким мазком на сером полотне дороги. Широкие колеса расплескивали грязную снежную жижу по сторонам. Галина Сомова везла питерскую бригаду в Борисполь. Она выглядела усталой, под глазами лежали тени.

Родион пытался развлечь ее рассказами о том, как он на Севере «белых медведей профилактировал», но Галина реагировала вяло, и Родя умолк.

— Кстати, — сказал Обнорский, — ты сделала, о чем договаривались?

— А о чем договаривались? — с недоумением спросила Галина.

— Я просил тебя поинтересоваться у Затулы…

— Ах, это! Сделала, конечно.

— И что?

— Она была, мягко говоря, удивлена. И сказала, что этим часам — сто лет в обед, что она привезла их из Симферополя. Но в день исчезновения Гии их не было — они сломались и находились в ремонте.

— А ты не спросила, куда она отдавала часы в ремонт?

— Нет… Ты же не говорил, чтобы я спросила, — ответила Галина.

— Да и черт с ним! Теперь-то чего? Проехали!

С заднего сиденья отозвался Повзло:

— А вот ни фига не «проехали»! На ней, стерве, соучастие в убийстве… А ты: «проехали».

— Коля! — сказал Обнорский. — Не преувеличивай.

— А что — Коля? Коля, понимаешь… Я имею право написать в отчете свое особое мнение?

— Имеешь, но ты подумай о том…

— Вот я-то как раз думаю, — горячо сказал Повзло. — Я думаю. И свое особое мнение напишу не только в отчете. Кассеты Стужи цветочками покажутся, когда я опубликую свое особое мнение. Я молчать не буду!

Галина, поглядывая на Повзло в зеркало заднего обзора, спросила:

— А что у тебя, Николай, за «особое мнение»?

— Я считаю, что Алена…

— Хватит! — рявкнул Обнорский. — Хватит… Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что фактически выносишь ей приговор своим «особым мнением»?

Повзло не ответил. Нахохлился, как воробей, и стал смотреть в окно, в скучный черно-белый пейзаж… В Борисполь приехали к началу регистрации. Галина проводила их до той черты, которая четко отделяет провожающих от пассажиров. Поцеловала Колю и Родиона, долго смотрела на Обнорского.

— Что ты, Галка? — спросил он.

— Ничего… Когда теперь встретимся?

— Не знаю. Может быть, летом… в Крыму?

— Тебе это не нужно, — сказала она. — Ты стал другим, Андрей. Ты изменился.

Обнорский неуверенно спросил:

— Почему? Почему я изменился?

— Не знаю. Скажи, у тебя там, в Питере, женщина?… Господи! Что я говорю? Конечно, у тебя там женщина. И, вероятно, не одна.

— Галя, послушай…

Она не хотела слушать. Она отодвинулась и сказала:

— Командировка закончилась, ты летишь домой. Лети, гусар. Желаю тебе удачи. Пока.

Андрей смотрел, как она уходит, и в этом была некая необратимость, некая фатальность, в которую не очень хочется верить… Но и не верить в нее было нельзя. Обнорский покачал головой, повернулся и пошел к стойкам регистрации.

Галина вышла из здания терминала на улицу. Холодный ветер хлестанул по лицу сырой моросью, прижал к коленям юбку. Не оглядываясь, она быстро двинулась на стоянку, к своему «опелю». Села в машину, пустила движок и включила печку. Достала из сумочки сигареты и телефон… Закурила… С минуту смотрела сквозь покрытое моросью стекло. Потом вытерла глаза и взяла в руки телефон.

Через две машины от «опеля» стояла скромная «пятерка». Мужчина в салоне «пятерки» засек, что Галина взяла телефон. Посмотрел на часы и засек время.

Потом выбрался со стоянки и поехал в Киев. Он постоянно поглядывал в зеркало, ожидая появления на трассе красного «мазка». Дождался, добавил газу, до самого города так и ехал впереди «опеля». Человека звали Александр Зверев.

Станислав Гвоздарский вышел из квартиры своей любовницы на Броварском проспекте. Уже больше двух лет он был в розыске, жил с чужими документами…

Первое время это здорово давило на психику, и Гвоздь свалил в Чечню. Там тоже оказалось не сладко, и как только москали в девяносто девятом начали активные боевые действия, он вернулся обратно на Украину. Уже с новыми документами на имя Поддубного Матвея Сергеевича. В Днепропетровске один «умелец» закатал в скулы Гвоздя вазелин, и теперь Гвоздь приобрел несколько азиатские черты лица.

Страха влететь за старые — двухлетней давности — подвиги уже не было. Но за два года накопилось столько новых, что Гвоздарскому иногда приходило в голову: от чего бегаю-то? От соучастия, где всего сроку года на три по максимуму… А пока бегаю, уже набрал лет на пятнадцать! А может, и больше. Гвоздарский вышел из квартиры, внимательно прислушался, ничего интересного не услышал и вызвал лифт. В ожидании лифта и во время спуска он фальшиво насвистывал.

Бампер в бампер к его «шестерке» стояла неказистая «тойота-хайэйс». В салоне, за тонированными стеклами, сидели четверо мужчин. Когда Гвоздь вышел из подъезда, один сказал:

— Ну вот он… Смотри, Павло, он или нет?

Второй мужчина присмотрелся и уверенно ответил:

— Да не, не он. Гвоздарь наш, лицо славянское. А это монгол какой-то… Да вы сами фото его видели.

— Точно не он? — разочарованно спросил первый.

— Точно. Когда мы его разрабатывали, я на него нагляделся, — ответил второй. Гвоздарский тем временем приблизился к «тойоте» метров на десять. — А впрочем, — сказал второй, — здорово на Гвоздарика похож. Если б не эти скулы…

— Так он или не он? Думай, Павло.

— Да нет, не он, — ответил второй, но уже не так уверенно.

Третий заметил:

— А вышел-то он из квартиры Саленко, любовницы Гвоздаря… может, внешность изменил?

— Короче! Нечего сношать муму. Нужно взять и проверить.

Когда Гвоздарский поравнялся с «тойотой», боковая дверь отъехала в сторону и оттуда неуклюже, пятясь по-рачьи, задом, вылез мужчина лет тридцати. Одновременно с двух разных сторон — от подъезда, из которого вышел Гвоздь, и от остановки — к «тойоте» направились еще двое мужчин. Гвоздарский дошел до «шестерки», сунул руку в карман — за ключами. Голос сзади произнес:

— Гражданин Гвоздарский?

Он обернулся спокойно, встретился глазами с тем, который давеча вылезал из «тойоты» раком. Но теперь этот крепыш не выглядел увальнем, в нем сквозила сила и уверенность.

— Гражданин Гвоздарский?

— Вы — мне? — изображая удивление, спросил Гвоздь.

Крепыш стоял напротив него один, но было бы глупо считать, что так оно и есть… Гвоздь заметил еще двух мужчин, направляющихся к нему. Вот теперь все ясно, все сходится.

— Вам, вам, Станислав Янович.

— Вы ошиблись, я не… Станислав Янович.

— Уголовный розыск. Предъявите документы.

— Ради Бога, — ответил Гвоздь и сунул руку в карман.

— Только без глупостей, — сказал крепыш. А двое других были уже совсем близко… Рука в кармане нащупала тело «эфки».

— Только без глупостей, — повторил крепыш. Руки он держал в карманах.

— Да вы что?… — ответил Гвоздь и вытащил гранату.

С ходу рванул кольцо на загодя сведенных усиках чеки… Все замерло вокруг, остановилось, и даже морось как будто повисла неподвижно.

— Мудак, — тихо-тихо сказал опер. Грохнул выстрел — стрелял тот из ментов, что шел от остановки. Пуля попала в стекло автомобиля слева от Гвоздарского. Каленка враз осыпалась водопадом осколков. Гвоздарь от неожиданности шарахнулся вправо, ударился рукой о наружное зеркало — пальцы разжались, и «эфка» с металлическим щелчком упала под ноги… И снова все замерло. Ребристое тело гранаты лежало на асфальте между опером и Гвоздем, сам Гвоздь ошеломленно на нее смотрел. В воздухе еще висел звук выстрела.

Опер в отчаянии крутил головой — вокруг были люди, люди, люди. На тротуаре — люди, на остановке — люди, на переходе — тоже люди. До взрыва оставалось меньше двух секунд.

— Мудак. — Опер ударил Гвоздя в живот, схватил за лацканы и, словно мешок картошки, бросил на гранату. Сам навалился сверху.

Спустя сутки Обнорский вернулся. Его встретил Зверев.

— Здорово, нелегал, — сказал Андрей.

— От нелегала слышу, — ответил Сашка. Они пробились сквозь толпу встречающих, вышли на стоянку, под порывы ветра.

— Где же ты себе такой экипаж оторвал? — спросил Обнорский, скептически разглядывая видавшую виды «пятерку».

— Краюха устроил, — ответил Зверев, садясь в машину.

Они выехали со стоянки, двинулись в Киев.

— Ну рассказывай, — предложил Обнорский.

— Без неожиданностей. Она схватилась за телефон, как только села в машину… Сегодня Перемежко даст распечатку — поглядим, кому она звонила. Но я полагаю, что она звонила в «Гарант».

— Почему?

— Потому, что встречалась она с человеком из «Гаранта». Я проследил. Они встретились на улице Льва Толстого, разговаривали четыре минуты, после чего разошлись. Сомова села в свой «опель» и уехала. Мужчина пошел пешком. Я прогулялся за ним. И он привел меня к конторе, на дверях которой написано «Гарант».

— Действительно: без неожиданностей… Что еще?

— Краюха устроил встречу с вором, который засек Горделадзе в камере хранения.

— Ну-ка, ну-ка…

— Не нукай, не запряг… В общем, все подтвердилось. Двадцать восьмого июля вор Витя Хрюндель своими глазами видел в автоматической камере хранения Георгия Горделадзе. Вел себя журналист, с точки зрения Хрюнделя, подозрительно. А именно: крутился возле ячеек часа два… все чего-то вынюхивал и страшно Хрюнделя раздражал, мешал работать. Хрюнделю даже показалось, что Гия проводит скрытую видеосъемку… А интерес Горделадзе проявлял к конкретным ячейкам. Позже выяснилось, что из одной пропал кейс. Кто взял этот кейс, Хрюндель не знает, но не исключает, что это мог сделать Горделадзе… вот такие пироги!

— А ты что думаешь, Саша? — спросил Андрей. — Георгий украл кейс?

— Я сомневаюсь, чтобы Горделадзе украл этот кейс… Я думаю, что он наблюдал за ячейкой. Видимо, его интересовало, кто придет за кейсом. Потому и терся там так долго, потому и фиксировал на видео.

— Эх, знать бы, что было в этом кейсе!

— Горделадзе, скорее всего, знал, — сказал Зверев. — Вполне возможно, что и Затула знала.

— Вот у нее-то мы и спросим.

Редактор Интернет-газеты Алена Затула вернулась домой около девяти часов вечера. Едва она вошла в прихожую, как зазвенел телефон. Снимать трубку не хотелось. Хотелось лечь, уткнуться лицом в подушку и завыть. За время, прошедшее с 16 сентября, Алена очень сильно устала… иногда ей казалось, что она не выдержит, что она сойдет с ума или наложит на себя руки.

Она стояла в прихожей и смотрела на телефон. «Заткнись, — внушала она телефону, — заткнись, сволочь…» Но пластмассовая коробка продолжала верещать. Алена вздохнула, поставила сумку на стол и взяла в руки трубку:

— Алло.

— Здравствуйте, Алена Юльевна, — сказал мужской голос в трубке.

Кажется, голос был знакомый, но вспомнить, чей, она не смогла…

— Здравствуйте, — механически произнесла Алена.

— Меня зовут Андрей Серегин, я журналист из Питера… вспомнили?

— Ах да… да, конечно. Говорят, вы закончили свое расследование и улетели уже.

— Да, мы тоже так думали, — сказал Обнорский. — Но открылись такие обстоятельства, что пришлось вернуться и продолжить…

— Вы сказали: «пришлось вернуться»… Вы в Киеве?

— Я у вашего подъезда, Алена, внизу, у консьержки.

— Внизу? У консьержки?

— Да, Алена… я внизу. Со мной мой коллега Александр Зверев. Нужно поговорить.

Несколько секунд она молчала, потом спросила:

— Что-то случилось?

— Случилось, — ответил Обнорский и замолчал. Он осознанно держал паузу, понимая, что этот короткий ответ: «Случилось», — встревожил женщину. И сейчас она лихорадочно пытается сообразить: а что случилось? Что случилось такое, ради чего Обнорский, улетевший вчера в Санкт-Петербург, срочно вернулся и сразу пришел к ней?

— Это срочно? — сказала она. — Я, собственно, очень устала…

— Это в ваших интересах, Алена, — перебил Обнорский. — Мы поднимаемся.

Когда Обнорский со Зверевым поднялись, Алена все еще была в шубке. Из кухни выглядывал кот, негромко урчал холодильник — «филиал» таращанского морга. Алена выглядела очень бледной и как бы постаревшей.

— Проходите, — сказала она. — У меня, правда, не прибрано…

— Это не важно, — ответил Зверев.

Они разделись, прошли в комнату. Сразу встретились глазами с улыбающимся Горделадзе в рамочке на столе.

— Кофе? — спросила хозяйка.

— Нет, спасибо.

Алена сняла наконец шубку, надела домашние тапки в виде бегемотиков и вошла в комнату. Села в кресло, разгладила на коленях клетчатую юбку, вопросительно посмотрела на Обнорского, потом на Зверева. Взгляд означал: ну и зачем вы явились? Что вам от меня нужно? Вы улетели — и слава Богу… Зачем вы снова здесь?

— Мы пришли к вам за правдой, Алена Юльевна. — сказал Андрей.

— За правдой? Я не понимаю… Вы пришли за правдой?

— Да. Лжи мы уже наслушались достаточно, — сказал Сашка.

— Что это означает? Как мне понимать ваши слова?

— Буквально, Алена. Мы хотим услышать правду об исчезновении вашего любовника Георгия Горделадзе… Мы многое уже знаем сами. Но хотим услышать это от вас. Так будет правильно.

— Уходите, — сказала она, поднимаясь. Обнорский и Зверев переглянулись.

— Мы уйдем, — сказал Андрей. — Но завтра же я соберу пресс-конференцию и расскажу о вашей, как минимум, странной роли в истории исчезновения Георгия.

— Убирайтесь вон, — повторила она. Зашипел кот. Зверев достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на стол: — Не хотите взглянуть на это, Алена Юльевна?

— Что это? Что это за бумажонка?

— Это копия квитанции на ремонт ваших часов, — ответил Зверев.

— Каких часов?

— Вот этих самых — в роскошном штурвале. Которые якобы были в ремонте шестнадцатого сентября.

— Почему «якобы»? — спросила она озадаченно. Зверев покачал головой:

— Ax, Алена Юльевна, Алена Юльевна… Как все это наивно. Вы ведь, наверно, фильмы про шпионов смотрите? Или в детстве смотрели? В детстве-то уж наверняка смотрели…

— При чем здесь фильмы про шпионов? — Обнорский взял у Зверева листок, развернул и сказал:

— В фильмах про шпионов любят проталкивать такую мысль: шпионы попадаются на мелочах… Банально, но, в сущности, верно. Я, Алена, обратил внимание на ваши часы. Странно, что никто, кроме меня, не обратил на них внимания. Впрочем, они так нагло стоят на самом виду, что никто на них и не смотрит… Верно?

— Зачем вы все это мне говорите, Обнорский?

— Я объясню. Вы многократно говорили неправду, но уличить вас было затруднительно: горел фонарь — не горел фонарь? Покупал Георгий «Китикэт» — не покупал? Я и попросил Александра Андреича проверить: а когда часы были в ремонте? Киев — город большой, часовых мастерских — сотни. Но Зверев здраво предположил, что удобней и проще всего воспользоваться мастерской, которая ближе к дому… Верно?

Алена пожала плечами. Зверев усмехнулся и сказал:

— И буквально в пятистах метрах от вашего дома я нашел «Ремонт годинников свiтовых фiрм». А мастер там оказался такой педант, что хранит все квиточки за год… И ваш квиточек, Алена Юльевна, он тоже хранит… Вот копия квиточка. Из нее следует, что ваш «штурвал» действительно был в ремонте. С четвертого по одиннадцатое сентября.

— Я получила его позже, — сказала Алена.

— Да, верно… Вы получили его тринадцатого, — ответил Зверев. — Вот взгляните, — он показал ксерокс Алене, — отметочка часовщика.

— Ну и что? — выкрикнула Алена. — Ну и что?

— Да ничего, Алена Юльевна. Ничего… кроме того, что вы солгали. Ложь выглядит будто бы маленькой, будто невинной даже. Но, как завещал нам папаша Мюллер — маленькая ложь порождает большое недоверие. И завтра мы собираемся обнародовать наше открытие… Мне кажется, что ваш кристальный облик жертвы несколько потускнеет и ваши коллеги зададутся естественным вопросом: если Алена Затула лжет, то, видимо, ей есть что скрывать? Алена снова села в кресло, спросила:

— Чего вы хотите от меня?

— Правды, Алена, — сказал Обнорский. — Только правды.

Она молчала, комкала в руках носовой платок. Обнорский выдержал паузу, потом сказал:

— Что было во втором пакете? «Дипломат», который Георгий похитил двадцать восьмого июля в камере хранения на вокзале?

Алена вздрогнула, сжалась в комок и посмотрела на Обнорского испуганно… Так, как будто он ударил ее. В некотором смысле это так и было. На такой эффект Обнорский со Зверевым и рассчитывали. Рассуждения о часах были только подготовкой к главному удару — нельзя же всерьез рассчитывать на то, что Затула начнет «колоться» из-за ксерокопии квитка. Квиток — это, в сущности, мелочь. Разговор о сроках получения часов из ремонта имел характер отвлекающего маневра… за которым последовал главный удар.

— Что было во втором пакете? «Дипломат»? «Дипломат» из камеры хранения?

— Нет, — ответила Алена тихо. — «Дипломат» Георгий выбросил.

— Но содержимое «дипломата» оставил? — быстро сказал Зверев.

— Откуда вы знаете? Откуда вы это узнали? Про тот «дипломат» знали всего три человека.

— Что было в «дипломате», Алена? — спросил Обнорский. — Документы?

— Нет, — сказала она. — Там были кассеты. Кассеты Стужи.

Позже Обнорский признается Звереву:

— Когда она сказала про эти кассеты, я подумал, что она издевается над нами. От этого «дипломата» я ожидал чего угодно, но только не кассет Стужи.

— Я тоже ожидал какой-то уголовщины, — скажет Зверев. — По мне так лучше десяток грабителей задержать, чем копаться в этих тайнах Мадридского двора…

— …Там были кассеты. Кассеты Стужи, — сказала Алена и, кажется, сама испугалась того, что сказала. Обнорский метнул быстрый взгляд на Зверева.

— При чем здесь Стужа? — спросил Сашка.

— Чего вы хотите? — закричала Алена. — Что вы вынюхиваете, ищейки? Зачем вы снова явились? Денег вам не доплатили?

От крика кот стремительной тенью метнулся прочь из комнаты. Обнорский, не спрашивая разрешения, закурил. «Крейзи, — подумал он. — Но не только она. Я тоже скоро стану крейзанутым».

— Не надо истерики, Алена, — сказал Зверев, но было уже поздно — Алена зарыдала. Плакала она некрасиво, по-бабьи, и текла косметика, смешиваясь со слезами…

Двое мужиков угрюмо молчали, пытаясь оценить сказанное Аленой, любовницей человека, которого очень ловко и крепко подловили… Но и сам он сделал очень много для того, чтобы стать жертвой. Алена плакала, выглядывал из прихожей испуганный кот.

Понемногу Затула успокоилась. Выглядела она нехорошо, жалко. Обнорский спросил:

— Может быть, вам дать чего-нибудь… валерьянки? Коньяку?

— Спасибо… Вайс уже пытался подсадить меня на какую-то гадость… Он и Георгия подсадил, сволочь такая!

— Вы знали об этом? — спросил Зверев.

— Все об этом знали.

— Почему же молчали?

— Зачем вы пришли? Вы считаете, что я хотела смерти Георгия? — спросила она. — Ну говорите прямо: вы так считаете?

— Нет, мы так не считаем. Не хотите теперь рассказать всю правду, Алена Юльевна?

— Она никому не нужна, правда эта… Все равно никто ничего не докажет. Но я уже не могу жить со всем этим… Мне нужно кому-то рассказать. Пусть уж вам… Тем более, что вы все равно уже многое знаете. Дайте мне сигарету.

Обнорский дал сигарету, щелкнул зажигалкой. Алена затянулась, закашлялась… Потом подняла лицо, похожее на маску клоуна, и сказала:

— Я его никогда не любила. (Обнорский подумал: а кого-нибудь в своей жизни ты любила?) Я его никогда не любила, но сначала мне казалось, что люблю… Но он так и не смог сделать выбор. А ведь все могло быть по-другому. Если бы он решился… Но он так и не решился. Он был весь в комплексах… Потому и лаял на всех. Его не нужно было ни на кого натравливать. Он самоутверждался и готов был критиковать, развенчивать и ниспровергать. Временами он становился просто смешон, меня тошнило от его самодовольства… Поэтому, когда мне предложили исполнить партию в спектакле «Жертва режима» с Георгием Горделадзе в главной роли, я согласилась. Я согласилась сразу… или не сразу. Впрочем, какая теперь разница?

— А кто вам предложил? — спросил Зверев.

— Это не важно.

— Напротив, это очень важно, Алена.

— Фамилию я вам не назову… один человек… политик.

— Я знаю его фамилию, Алена, — сказал Обнорский.

— Вы не можете ее знать, — отмахнулась она.

— Этого человека зовут Матвей Иванович Эстер, — сказал Андрей. Она удивленно распахнула глаза. — Да, да, Алена Юльевна. Это ваш любовник Матвей Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима».

— Но — как? Но… откуда вы?… Об этом никто… ни одна живая душа.

— Мне рассказал ваш бывший муж, Алена.

— Сергей? Но ведь он тоже ничего не знал.

— Он знал, Алена… Однажды он вернулся из командировки на день раньше, чем предполагал. Хотел сделать вам сюрприз. Но на самом деле это он получил сюрприз.

Обнорский говорил, Алена смотрела на него широко раскрытыми глазами в темных кругах расплывшейся косметики.

— Он пришел домой с цветами, с шампанским, — продолжил Обнорский, — и увидел то, что увидел. Он ушел, а вы даже не знали, что он приходил.

— Господи! — сказала она, поднеся руки к щекам. — Господи… Я догадывалась, что он что-то подозревает… Господи! Какой ужас.

— Это не самый большой ужас, Алена… Что конкретно предложил вам господин Эстер?

— А? — Она посмотрела на Обнорского непонимающим взглядом.

— Вы сказали, что господин Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима», что это значит?

— Он, конечно, сначала ничего не говорил про жертву. Напротив, он сказал мне, что хочет помочь Георгию, что Георгий — талантливый журналист и очень ему нравится, что о наших с ним отношениях он хранит самую светлую память и к Георгию меня не ревнует… Он сказал, что может подкинуть материалы о закулисной жизни нашей верхушки. И это позволит Георгию заявить о себе.

— Он, — спросил Зверев, — разговаривал только с вами или с Георгием тоже?

— Только со мной, естественно… Он говорил, что Георгий — гордый человек и может отказаться принять что-либо из посторонних рук. А из моих — возьмет… Дайте мне сигарету, Обнорский.

— Вы же не курите, Алена… Зачем вам?

— Все равно дайте. Теперь уже все равно.

Андрей дал ей вторую сигарету. Она раскрошила ее пальцами, табак просыпался на пол. Алена посмотрела на табачные крошки с недоумением, бросила изувеченную сигарету в пепельницу, но новой не попросила, пробормотала:

— Теперь уже все равно. Кому это надо теперь?

— Когда у вас состоялся этот разговор с господином Эстером?

— В октябре прошлого года.

— Где?

— Мы встретились… мы чисто случайно встретились в Вашингтоне.

— Понятно… Чисто случайно встретились. И он стал давать вам материалы?

— Не сразу… До того, как пошли материалы, мы встречались еще дважды.

— В Вашингтоне? Случайно?

— В Киеве и не случайно… Он настойчиво предлагал мне компромат, но я отказывалась.

— Почему, Алена, вы отказывались?

— Потому что я слишком хорошо знаю этого человека. Как-никак я полтора года проработала у него пресс-секретарем. Он расчетлив, циничен и никогда ничего не делает просто так… Если он так настойчиво чего-то добивается, значит, видит выгоду для себя лично. Значит, что-то ему нужно. А если ему что-то нужно — он умеет этого добиваться. А Георгий — не умел. Слишком был мягкий.

Алена умолкла, потерла виски.

— А что было дальше, Алена? — спросил Зверев.

— Дальше? Дальше много чего было… Странные какие-то события за спиной Георгия. Слежка, что ли? Метания какие-то… Газета наша. А потом появился Вайс. Я сразу поняла, что Вайс появился не случайно. И говорила Георгию: не встречайся с ним. Но нет — Гия был как девушка: ему наговорят комплиментов — он млеет. А Вайс и подошел к нему с комплиментами: ах, вы такой талантливый! Ах, вы — звезда украинской журналистики… еще не первая по величине, но, несомненно, первая по яркости. И Гия «повелся» на эти разговоры… И начисто проигнорировал мое мнение о Вайсе. Впрочем, надо заметить, что Эдик Вайс далеко не глуп и до примитивной, прямолинейной лести не скатывается. У меня даже сложилось впечатление, что его обучали манипулировать людьми. В общем, так или иначе, но именно Вайс появился, как черт из табакерки, вошел в доверие к Георгию и подсадил его на наркотики. И это не случайно.

— А на какие именно наркотики? — спросил Зверев.

— Не знаю… какие-то таблетки. Они оказывали стимулирующее воздействие… в том числе, на сексуальное влечение. Георгий радовался, как ребенок: ой, ой, «таблетки успеха»! На Западе, дескать, все их принимают, это в порядке вещей. Он был даже благодарен Вайсу. Ему казалось сначала, что он видит свет в конце тоннеля. Он становился абсолютно некритичен к себе и к своим поступкам.

— Вайс сам снабжал его таблетками? — спросил Андрей.

— Конечно. И делал это очень ловко, как дрессировщик.

— То есть? — удивился Андрей.

— Очень просто, господин питерский расследователь: сначала он приучил Георгия к мысли, что Вайс — это здорово. Вайс — это приятное общение, в процессе которого тебя хвалят, тобой восхищаются. Разумеется, это приятно, это нравится… А Эдик Вайс появлялся всегда только в удобное время — как будто знал, когда уместно.

— Вполне вероятно, что действительно знал, — сказал Андрей.

— Как это? — спросила Алена.

— Очень просто: кто-нибудь из вашего замечательного редакционного коллектива снабжал его или его шефов информацией.

— Кто? — подалась вперед Алена.

— Не знаю, — сказал Обнорский. — Но это установить нетрудно. Так что там дальше относительно «дрессировщика»?

— Вайс вел себя как дрессировщик: сначала он приучил Георгия к себе, потом внушил ему мысль о необходимости глотать эти чумовые колеса. Но и колеса-то он давал Георгию тогда, когда Гия слушался. А если не слушался — Вайс «исчезал», на связь не выходил, и Гия сидел без таблеток. А без таблеток он уже не мог — его давил депрессняк, он кидался на людей по малейшему поводу. На меня ему было уже наплевать.

— Как быстро, Алена, все эти изменения происходили?

— На глазах… Другое дело, что многие не хотели ничего замечать. И понимать не хотели. Спроси в редакции про Вайса, ответят: «О, Эдик? Эдик отличный мужик…» Еще бы! Эдик всегда приходил со свежим анекдотом, угощал вином, пивом. А того, что он за полтора-два месяца сделал Георгия наркоманом, замечать не хотели. Но для меня тогда было главным другое — Георгий отдалился от меня. Из наших отношений как-то незаметно исчезло человеческое тепло… Секс? О да, секса стало больше, но человеческое постепенно сходило на нет.

— А что же вы… вы-то куда смотрели, Алена? — спросил Обнорский.

— А что я могла сделать? — пожала она плечами.

Обнорскому хотелось вскочить, тряхнуть Алену за плечи и заорать на нее: «Ты что? Ты что несешь, дура?! Мужика на твоих глазах разводят, сажают на наркоту, а ты целку из себя корчишь: что я могла?… Ты и есть самый настоящий соучастник». Но он не закричал, он посмотрел на Зверева, и Сашка ответил ему понимающим взглядом. Ему тоже было очевидно, что Алена не так наивна, как хочет сейчас казаться.

— Потом вы все-таки стали передавать Георгию материалы от вашего лю… от Эстера. Почему вы изменили свою позицию?

— Потому, что их стал носить Эдуард Вайс.

— А где брал их Вайс?

— Да где? Наверное, там же. Как вы сказали: «у моего лю…»

— Почему вы так думаете?

— Да потому что материалы были те же самые, о которых мне намекал Эстер. Поэтому я твердо убеждена, что Вайс — человек Хозяина. И я подумала: пусть уж эти материалы идут через меня. Я, по крайней мере, сумею отсеять то, что может стать миной замедленного действия в судьбе Георгия.

— Понятно. Скажите, Алена, какие суммы Хозяин платил за организацию левых публикаций? — спросил Зверев.

— Платил? — удивилась она. — Он ничего не платил.

— Как же так? За черный пиар обычно платят. Обычно немало.

— Он не платил… давал по пятьдесят-сто долларов на Интернет-кафе. На расходы.

— Любопытно. У Георгия — финансовые проблемы. Он выполняет… э-э… довольно деликатную миссию, за которую можно спросить деньги. Но не спрашивает. Как же это понимать?

Алена замялась, потом сказала:

— Он и не мог спросить. Он ни разу не общался с Хозяином лично, только через меня.

— Понятно. Но через вас, Алена, он мог передать: деньги давай.

— Видите ли, Андрей…

— Вижу! — сказал Обнорский. — Вижу. Георгию уготовили роль «жертвы режима», и вы активно помогали «режиссеру» работать с «актером». А жертве не положено быть богатой… Так?

— Нет, — сказала она горячо. — Не так… разумеется, не так.

— Так, Алена! — уверенно, обличительно произнес Зверев. — Вы сами пятнадцать минут назад сказали, что не любили Георгия… что не любили его никогда и с удовольствием приняли предложение разыграть спектакль «Жертва режима». Разумеется, вы не знали тогда, чем это может кончиться… Возможно, Хозяин даже говорил вам, что все его действия пойдут на пользу Горделадзе, для его же блага.

— Да, да, именно так, — подхватила она.

— Погодите, не перебивайте меня, Алена Юльевна. Я не думаю, что все так просто. Я думаю, что у вас были иные мотивы… Самый простой — финансовый.

— Как — финансовый? — изумилась она.

— Да очень просто: вы получали от вашего бывшего любовника не только материалы, но и деньги за публикацию этих самых материалов.

— Да как вы смеете?

— Смеем! — сказал Обнорский. Он встал, подошел к креслу, в котором сидела Алена, остановился, нависая над ней. — Смеем, Алена. Ты видела, как у тебя на глазах губят человека… И — молчала.

— Я не молчала, — ответила она. Чтобы отвечать, ей приходилось задирать голову.

— Ты не просто молчала. Ты, как мне представляется, участвовала в этом. Пассивно, разумеется, но участвовала. И даже получала удовольствие, видя, как Георгий все глубже увязает в трясине.

— Нет! — выкрикнула она.

— Да, — сказал Обнорский. Он интуитивно чувствовал, что попал «в десятку». — Да, Алена, да… Ты втайне ненавидела его. За то, что у него есть дочки. За то, что он никогда их не бросит. За то, что он талантливее тебя как журналист и интереснее как личность. Ты давно и тайно ненавидела его, и когда твой бывший трахаль предложил тебе «расплатиться» с Георгием, ты сразу согласилась.

— Нет, нет и нет, — сказала она.

— Конечно, я не могу доказать свою точку зрения… Но чем другим, Алена, можно объяснить твое поведение? Деньгами? Наверно, можно, но я в это не очень верю. Как иезуитски ты себя вела! В этом есть нечто… Нечто глубоко личное, не имеющее отношения к деньгам.

— Я боялась, — произнесла Затула.

— Возможно… возможно, ты боялась. Но это не мешало тебе подталкивать Георгия к обрыву. И одновременно трахаться с ним. От этого некрофилией тянет, деточка…

— Да как ты смеешь, подонок? — закричала она, вскакивая.

Обнорский легонько толкнул ее ладонью в плечо, и Затула снова села в кресло. Андрей сознательно обострял диалог. Он видел, что Затула начала оправляться от первого шока, что она уже примеривает новую маску, уже привычно лжива… Он решил надавить.

— Смею! Ты, как настоящий маньяк, сначала убила Георгия, а потом хранила его отрубленную руку. Ты почти что в глаза ему заглядывала в смертный час. Ты толкала его к могиле, Алена.

— Не так, — вскрикнула она. — Все было не так.

— А как было? — спросил Обнорский. Он видел: сейчас она заговорит. И она заговорила:

— Все было не так, не так, не так! Никто не хотел его убивать. Хозяин предлагал создать образ Горделадзе — жертвы… Но не убивать. Георгий должен был исчезнуть, отсидеться в Грузии, а потом «сбежать из чеченского плена», куда его «продал злой Бунчук». Хозяин говорил: все будет сделано так — комар носа не подточит. У нас в запасе, говорил он, будет железный козырь. Такой, что ничем не перебить… Тогда я не знала, что он имел в виду «кассеты Стужи». Впрочем, может быть, он имел в виду что-то другое. Неизвестно, был ли он сам в курсе существования кассет или решил использовать их, когда Георгий «открыл» кассеты…

— Что значит: он «открыл» кассеты?

Алена вдруг хлопнула себя по лбу и сказала:

— Господи, какая же я дура! Как же я сразу не поняла, что вы ничегошеньки не знаете? Слышали где-то случайно, краем уха, про «дипломат»…

— Вы почти правы, Алена, — сказал Зверев. — Но только «почти». Мы действительно слышали случайно, «краем уха», про «дипломат». Потом мы случайно услышали про вашу связь с Хозяином… случайно услыхали про забавы Георгия в Интернет-кафе… случайно уличили вас во лжи со «штурвалом». Есть еще десяток таких «случайностей». Мы пока их не называем — мы даем шанс вам.

— Да ладно тебе, Зверев, Господа Бога из себя корчить — шанс он мне, видите ли, дает! Да кто ты такой, Зверев? А ты, Обнорский, кто? Расследователи? Да вы никто здесь, на Украине! Тут покруче и поумнее вас мужики сидят. В погонах с большими звездами… Но и они сидят, хвост поджавши. Вы думаете, только вы такие умные? Кроме вас никто по следу не смог пройти? А? Так ведь есть, есть люди, которые очень много знают. Но сидят на жопе ровненько, смирненько. Пока команды «фас!» не будет — голоса не подадут. А вы? Ой, мама, не могу — «мы даем вам шанс!» Да я завтра же заявлю, что вы приходили ко мне и шантажировали меня… Консьержка подтвердит, что вы были у меня. Настаивали, чтобы я дала показания на Хозяина. А хотите, я заявлю, что вы вербовали меня работать на ваше москальское ФСБ? Вот скандальчик-то будет! Международного уровня.

Алена произносила свой монолог быстро, уверенно, даже как будто весело.

Но очень скоро выдохлась, увяла и съежилась под тяжелыми взглядами Зверева и Обнорского. Как-то разом, вдруг, она осознала, что уже сказала в запале много лишнего… И что оба питерских не очень просты, зато очень опасны. Они опасны не той опасностью, какой опасен Хозяин или Отец. Они опасны своим умением добывать и анализировать информацию. И этот Зверев не зря намекнул: у нас есть в загашнике еще десяток таких «случайностей»… И ведь почти наверняка они у них есть. В какой момент и каким образом они обнародуют эти «случайности», то бишь факты? В чьи руки отдадут?

Она не ощущала себя преступницей, она не совершила ничего худого… Но отчего же ей так страшно и тяжело? Отчего она мечется между желанием рассказать все и желанием выгнать двух этих коллег… Что делать? Что делать?

— Ну, — сказал Обнорский, — успокоилась? Что значит: «Георгий открыл кассеты»?

— Именно то и значит…

— А все-таки?

— Вы уже в курсе, что Георгию остро не хватало денег?

— Конечно. Мы также в курсе, что вы, Алена, сорвали получение американского гранта. А также подставили «Вести», опубликовав критическую статью про спонсора… Как тут не быть острой нехватки денег?

— Тут все не так просто, — вяло сказала она.

— Бросьте, — ответил Зверев. — Все просто. Вы отсекали Горделадзе от реального финансирования.

— Нет, вы не понимаете…

— Объясните, мы поймем.

— Вы не поймете, — сказала Алена. — Я… я сама не понимаю.

— Ладно, дальше. Финансовые проблемы были, но все же деньги откуда-то поступали. Если Хозяин за пиар не платил, то откуда?

— Его финансировал Отец.

— Да бросьте, Алена. Тысяча баксов в долг — это что, по-вашему, «финансирование»? Тем более, что деньги Георгий вернул

— Как — вернул? — удивилась Алена. — Почему — тысячу долларов? Кто вам это сказал?

— Отец и сказал, — ответил Зверев.

— Ну, Отец мог вам сказать все, что угодно. Даже то, что он сам у Георгия брал в долг… Вы поверили Отцу?

— Георгий был должен Отцу?

— Да, еще бы. Я думаю, что подсадка Георгия на финансовый шприц к господину Матецкому была спланирована Хозяином.

— Много Георгий был должен? — спросил Зверев.

— Много… тысяч пятнадцать.

— Гривен?

— Если бы! Долларов.

Обнорский и Зверев переглянулись — пока их построения в основном подтверждались. Да, у Горделадзе был левый источник финансирования. Да, он возник неслучайно — он являлся частью плана «Украина без Бунчука!». Разве пятнадцать тысяч баксов — деньги? Понятно, что суммарная стоимость плана на порядок или даже на два выше… Но даже и полтора миллиона баксов — не цена за Украину. За возможность установить здесь контроль над президентом и качать бабки. Торговать нефтью, газом, портами, людьми и самой «незалежностью».

Украина огромна и богата… Разве миллион-другой долларов и несколько человеческих жизней — цена за нее? Нет, ребята, не цена… Лезут со всех сторон Хозяева с Отцами, Газовые Принцессы и Футбольные Магнаты. Каждый хочет урвать «свое»… Но не прочь прихватить и чужого. Для этого все средства хороши — подкуп, шантаж, убийство. Важен результат.

— Значит, — сказал Обнорский, — Отец подпитывал Георгия финансово. Видимо, с дальним прицелом и по заданию Хозяина. Я вас правильно понял?

— Пожалуй, да…

— А почему, Алена, вы считаете, что Отец действовал по заданию Хозяина?

— А с чего бы Отец стал таким широким спонсором? — пожала плечами Алена. — Он же бандит, жмот страшный. Я его по Симферополю знаю — он просто так копейки не даст никому…

— Понятно. Ну а какое отношение Отец имел к тому «дипломату»? Как Георгий узнал про «дипломат»?

— Он был у Отца. Пошел просить еще денег. Сами знаете — их много не бывает. Он пошел просить, но в тот день Отец впервые ему отказал. Даже напротив, сказал, что пора бы, мол, и рассчитаться. Для Георгия это была полная неожиданность… Он растерялся, он не знал, что ответить.

Обнорский подумал: «Когда Гия брал деньги у натурального бандита — неужели не предполагал, что настанет время платить по счетам?» Как будто услышав его мысленный вопрос, Затула сказала:

— Георгий уже здорово подсел на таблетки. Я думаю, что он уже не совсем адекватно воспринимал происходящее. Он жил в режиме «кайф-депрессняк». Все либо хорошо, либо плохо. Это было не очень заметно посторонним, но я-то знала отлично… Короче, Отец спросил: как, мол, отдавать будешь, Георгий? И Гия растерялся. Он не знал, что ответить… Но в этот момент у Отца зазвонил телефон. Георгий говорил мне позже: меня спас этот звонок! Он, дурень такой, не мог предположить, что этот звонок его и погубит… В общем, зазвонил телефон.

Невольно Георгий стал свидетелем разговора. Разговор велся «конспиративно» — намеками, недоговоренностями. И все же Гия понял, что речь идет о некой «посылке», которая, видимо, находится в камере хранения. О камере хранения он догадался потому, что Отец записал на календаре: «яч. 68 к. 303». Это, видимо, следует читать как «ячейка № 68, код 303». Логично?

— Вполне, — ответил Зверев. — Это было двадцать восьмого июля?

— Нет, двадцать первого.

— Как двадцать первого? — спросил Обнорский и посмотрел на Зверева.

Сашка пожал плечами.

— Да вот так — двадцать первого, — сказала Алена. — Я точно помню.

— Ладно, пусть двадцать первого. А «дипломат» Георгий взял двадцать восьмого?

— Да, двадцать восьмого. Как, кстати, вы узнали?

— Оперативным путем, Алена Юльевна. Нам, конечно, очень далеко до тех крутых ребят с большими звездами, но кое-что мы умеем… Что же было дальше-то?

— Дальше? Из разговора Отца с неизвестным Георгий понял, что «посылка» в ячейке номер шестьдесят восемь имеет какое-то важное значение и что долго лежать ей в камере хранения нельзя. Отец заверил, что долго лежать она не будет… Дальнейшее вам известно.

— Отчасти, — возразил Зверев.

— Хотите, чтобы я вас за ручку водила? — с издевкой спросила Алена.

— Нет, нам не нужно, чтобы нас водили за ручку. Мы сами можем реконструировать события. Хотите, Алена, чтобы я сам вам рассказал, как дело сделалось? Я расскажу. Итак, двадцать первого июля Георгий невольно стал свидетелем разговора Отца с неизвестным. Из той информации, которую удалось снять, Гия сделал вывод: на вокзале, в ячейке номер шестьдесят восемь, находится некая посылка для Отца. И эта посылочка имеет важное значение… В разговоре Отец «конспирировался», из чего хитрый Гия сделал следующий вывод: что-то здесь не так. И, конечно же, решил посмотреть: а что не так? И поехал на вокзал… и проник в ячейку… Думаю, что сначала он был разочарован — он ожидал обнаружить деньги. Целый «дипломат» денег. Или наркотики. Или нечто подобное. А там оказались «кассеты Стужи». Я думаю, что в тот раз, двадцать первого, Георгий не стал их слушать. Он положил «дипломат» обратно… Почему я так думаю? Элементарно, Ватсон. Если бы Гия прослушал кассеты, он бы их забрал.

Но он — хвала ему и честь! — рассудил иначе. Что-то в этом есть! — решил он. И задумал отследить канал. Существует, правда, одно «но»: необходимо знать, что это именно канал, а не разовая передача. Откуда Гия мог это узнать? — спросите вы. Я думаю, что есть две возможности. Либо в том же «дипломате» лежала записюлька: наш следующий секретный контакт состоится через неделю таких же способом… Либо нечто подобное прозвучало в подслушанном им разговоре. Не суть важно! Важно то, что через неделю, двадцать восьмого июля, разведчик Гия Горделадзе заступил на боевой пост. Он принял «таблетку успеха», нацепил темные очки и сел в засаде. Возможно, он вооружился фото— или видеотехникой.

Зверев говорил, Алена смотрела на него во все глаза. Когда Сашка произнес последнюю фразу — про фото-видео — она как будто напряглась. Зверев это заметил.

— Так вот, — продолжил он, — Георгий засек и, скорее всего, сумел зафиксировать на пленку…

Сашка повернул голову к Затуле и быстро спросил:

— Верно, Алена? — Алена кивнула механически.

— …и зафиксировал на пленку человека, который принес «дипломат». Скорее всего, Георгий знал этого человека… Почему я так считаю? У Георгия была очень сложная задача: человека, который принесет «дипломат», он не знал. И точного времени, когда состоится закладка, он почти наверняка не знал… Да и номер ячейки тоже — нельзя же всерьез рассчитывать на то, что это снова будет «шестьдесят восьмая». Поэтому Георгию приходилось снимать всех подряд. Выделяя в первую очередь мужчин с «дипломатами». Но так можно снимать очень долго. Скорее всего, он увидел знакомого. Так, Алена?

— Да, — сказала Затула.

— Кого? — спросил Андрей. — Кого он увидел?

— Мельника, — ответила она.

— Того самого? — ничему уже не удивляясь, спросил Андрей.

— Да, Обнорский, того самого.

Из статьи в «Украинских вестях»:

"В прошедший понедельник, на канале HI-TV, который принадлежит почти зятю Бунчука г-ну Пинчеру, предали огласке расшифровку видеозаписи свидетельств офицера СБУ, который «писал» президента… Мы представляем нашим читателям фрагмент этой расшифровки:

«Мы, члены временной следственной комиссии Верховной Рады, — предваряют видеозапись депутаты Рады, — в соответствии с постановлением Верховной Рады Украины от 1 сентября 2000 года в помещении (в целях безопасности помещение не называется) применили видеозапись в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса Украины и получили объяснения от Мельника Николая Ивановича, родившегося 18 октября 1966 года в Васильковском районе Киевской области»:

— Назовите, пожалуйста, вашу фамилию, имя и отчество?

— Я — майор запаса Службы безопасности Украины Мельник Николай Иванович.

— Назовите, пожалуйста, свою последнюю должность?

— Моя должность — старший офицер безопасности, отправленный в отдел охраны президента Украины.

— Ваше бывшее место работы?

— Отдел охраны президента Украины.

— Вы имели доступ к помещениям, где пребывал президент Украины?

— Да, имел.

— Когда и при каких обстоятельствах проводилась запись, которую вы передали народному депутату Александру Стуже?

— Запись, точнее документацию президента Украины, я начал проводить после того, как стал свидетелем во время выполнения служебных обязанностей, как президент Украины Леонид Бунчук отдает преступный приказ и только после того, как я узнал, что этот приказ выполнен, я стал документировать дальнейшие события.

— На протяжении какого времени осуществлялась запись?

— Документирование разговоров президента Украины в его рабочем кабинете осуществлялось на протяжении длительного времени, и тех материалов, поверьте, достаточно, чтобы доказать, что президент Украины действовал не на благо народа Украины.

— Как технически осуществлялась запись? Какое именно устройство использовалось для снятия информации?

— Цифровой диктофон.

— Где именно и каким способом устанавливалось устройство?

— Цифровой диктофон находился непосредственно в кабинете президента Украины под диваном. Как заходим в кабинет президента, с левой стороны — мягкий уголок, и под диваном был расположен этот диктофон.

— Находится ли это устройство на том же месте до сих пор?

— Сегодня его там нет.

— Где находится это устройство?

— В надежном месте.

— Под вашим контролем?

— Да.

— Вы могли бы его предоставить при необходимости для проведения независимой экспертизы?

— Я готов передать это устройство для проведения независимой экспертизы, но на Украине независимой экспертизы не может быть.

— Проводилась ли перезапись звукозаписи?

— Те материалы, которые я передал депутату Стуже, содержат отрывки тех записей, которые у меня есть. Я передал не весь разговор Бунчука с Марченко, а только те отрывки, которые касались "дела Горделадзе ", его исчезновение и заказа Бунчука на то… чтобы его…

— Что побуждало вас на осуществление этих записей?

— После того, как я узнал, кто нами правит, какие приказы отдаются, какие выполняются, как офицер, который дал присягу на служение Украине, я не мог не задокументировать и не передать, чтобы все население узнало о том, кто нами на сегодняшний день правит. Я это делал для того, чтобы положить край тем преступным действиям.

— Чем вы руководствовались в своих действиях?

— После того, как я узнал о преступном приказе, и после того, как этот преступный приказ был приведен в действие, эти обстоятельства побуждали меня к тому, чтобы начать документировать эти разговоры.

— Уточните, какая информация, касательно каких лиц, каких приказов есть в этих записях?

— Президент Украины отдавал приказы главе государственной налоговой администрации, министру внутренних дел, председателю Службы безопасности. Эти приказы были направлены на уничтожение неподконтрольных режиму оппозиционных к Кучме средств массовой информации. Таких, как газеты «Сильски висти», «Товарищ», «Грани», «Вечерние вести», «Зеркало недели», « Свобода». Также он отдал приказы на подавление радиостанции ВВС и «Свобода». Это касалось также ряда предприятий, банков, фондов. Также он отдавал приказы на использование органов судебной и исполнительной власти для того, чтобы придушить противодействие депутатов, которые пытались что-то изменить и бороться. Это такие, как народный депутат Украины Белашов, Головастый, Кастенко, Имошенко, Ткаченков, Стужа, а также другие фамилии, которые я сейчас не помню, но касательно которых он отдавал приказы душить. На это есть документальное подтверждение.

— Есть ли документальное подтверждение его приказов, касающихся прослушивания народных депутатов?

— Да, есть. Президент Украины непосредственно отдавал приказы председателю Службы безопасности Сварогу на прослушивание всех и вся. С самого начала Бунчук отдавал приказ такого содержания — никого не простить, кто работает против нас. И была команда — душить, уничтожать. Почему именно Горделадзе? Я не знаю. Бунчук позвонил по телефону главе администрации Латвину и дал ему указание, чтобы тот думал, как и что делать с Горделадзе. Потом, через 2-3 минуты, Латвин пришел к президенту в кабинет, и там они обсуждали.

Бунчук говорит: «Может, на него есть суд?» Латвин говорит: «Нет, пусть Марченко подействует на него другими методами».

— Уточните, пожалуйста, цель осуществления записи этих разговоров?

— Целью было прекратить преступную деятельность этого режима, для того, чтобы народ смог очиститься от грязи и той откровенной лжи, которая доносится ежедневно".

— Да, Обнорский, того самого Мельника, — сказала Алена.

— Нормально, — сказал Андрей. — Просто нормально. Просто высший пилотаж конспиративной работы — майор СБУ из системы безопасности президента «пишет» президента, а потом таскает «дипломат» с кассетами на вокзал… Что думаешь, Саша?

Зверев пожал плечами, ответил:

— Реальная жизнь сильно отличается от шпионских романов.

— Да уж, отличается… Итак, Алена, он зафиксировал на пленку, как Мельник положил «дипломат» в ячейку, что было дальше?

Затула зябко повела плечами, ответила будто в пустоту:

— Георгий попробовал открыть ячейку. Он наугад набрал тот же код, что и в первый раз — получилось. Он забрал этот «дипломат», переложил в другую ячейку и остался наблюдать дальше.

— Он хотел посмотреть, кто придет?

— Да, разумеется.

— Пришел человек от Отца?

— Нет. Пришел сам Отец.

— Нормально, — сказал Обнорский. — Один дурак лично делает закладку, другой дурак лично за ней приходит.

— Они, — сказал Зверев, — просто боялись передоверить это третьему лицу. Потому и челночили сами.

— Резон, — согласился Обнорский, — конечно, есть. Тем более, что у Мельника в кармане — ксива СБУ, а у Отца так и вообще депутатская неприкосновенность… попробуй прихвати.

— Отца Георгий тоже зафиксировал? — спросил Зверев.

— Да, — ответила Алена. — Очень смешно было смотреть, какое мурло было у депутата народного, когда он обнаружил пустую ячейку… А дипломат-то лежал в соседней!

— Вы видели пленку?

— Конечно. Ее видели еще два человека.

— Кто?

— Сам Отец и Хозяин.

— Где она теперь?

— Не знаю, — сказала она безразлично. — Скорее всего, уничтожена… Впрочем, у Хозяина, может быть, сохранилась копия. Но вам до нее не дотянуться — руки коротки.

— Когда Георгий изъял «дипломат»?

— Да сразу, как только Отец убежал… Он убежал как наскипидаренный, а Гия спокойно взял посылочку и ушел.

— Он пришел к вам?

— Да, ко мне… Мы вместе прослушали записи, и нам тоже стало худо.

— А потом? Что было потом, Алена?

— Потом мы долго решали, что с этими кассетами делать. Я предлагала их уничтожить и забыть. Но Георгий сказал: нет. Нет, сказал он, это мой шанс. Отца я теперь скручу в бараний рог.

— М-да… скрутил, — сказал Зверев.

— Я еле-еле уговорила его не ходить к Отцу сразу. Не пороть горячку, обдумать все. Он же упрямый был… Если бы вы знали, какой он был упрямый. Но я все-таки его уговорила. Я предложила ему отнести кассеты Хозяину.

— Зачем? — удивился Обнорский.

— Эстер был единственный человек, который мог бы реализовать эти кассеты.

— Вот и реализовал, — мрачно произнес Андрей.

— Паук, — сказала Алена.

— Эстер?

— Да, мой бывший любовничек. Паук! Когда я принесла ему кассеты — он даже не удивился. У меня сложилось впечатление, что он знал об этих кассетах.

— Он не просто знал о них, Алена, — сказал Обнорский. — Он сам все это и организовал.

— Потом и я догадалась. Не очень трудно было догадаться. Но дальше… дальше произошло самое страшное: Гия, оказывается, втайне от меня сделал копии с кассет и видеопленки и пошел к Отцу.

— Шантажировать, — сказал Зверев.

— Да, — кивнула Алена. — Он рассчитывал списать долг, да еще и заработать тысяч сорок-пятьдесят.

— Что сказал Отец?

— Отец сильно испугался… Он очень сильно испугался. Он был готов на все! Георгий воспрянул духом. Даже бросил принимать эти мерзкие таблетки.

— Перешел на прозак?

— Да, это такие успокоительные… витамины… В общем, он стал напрягать Отца. Тот был так напуган, что рассказал про Мельника.

— А что он рассказал про Мельника?

— У Мельника больная дочка. У нее сложное заболевание почек… На операцию требуется около двадцати тысяч баксов. В апреле-мае, когда Мельник отдыхал в Крыму, его вербанули. Поймали на крючок из двадцати тысяч долларов и патриотических разговоров. Дело было в санатории, который принадлежит Отцу… Это хороший санаторий.

— Понятно, — сказал Андрей. — Ну а что же все-таки с исчезновением Георгия?

Затула посмотрела на Обнорского устало. Спросила тихо:

— Зачем вам? Зачем вам это?

— Надо, Алена.

— А, — махнула она рукой. — Чего уж теперь?! Гия тянул с передачей пленок. Он то впадал в эйфорию и строил грандиозные планы на будущее, то, напротив, становился мрачным, говорил, что надо бежать за границу, что его убьют… Время шло. Хозяин не предпринимал никаких шагов. Гия психовал, Отец тоже психовал. Было очень тревожно… Я сильно боялась… Все сильно боялись. Четырнадцатого сентября Отец сказал: «Надо решать». Они договорились, что шестнадцатого, в субботу, Георгий передаст ему все кассеты и видеозапись. А Отец Георгию — деньги.

— Эстер об этом знал? — спросил Андрей.

— Не знаю… кажется — знал… Наверняка — знал! Этот паук всех держит в паутине своей. Он и Папу держит.

— А как он держит Папу?

— А-а, херня… Папа, случается, выпивает, а Хозяин ему помогает в этом деле. Он сам-то почти непьющий, но с Папой квасит за милую душу. За печень потом держится, плачет, но с Папой пьет. А тот, когда поддатый, поле не под тем углом видит, — любую бумажку подмахнет по доброте душевной.

— Понятно… Значит, Эстер знал о предстоящей шестнадцатого встрече Георгия с Отцом?

— Не знаю, не знаю… наверное, знал… Тот день был очень напряженным. С утра все шло наперекосяк. Кошка дорогу перебежала. В тот день Георгий снова принял таблетку своей дряни. У меня все внутри сжималось. Я чувствовала: что-то случится, что-то произойдет страшное. Я не знала, что делать, и каждая жилочка во мне звенела. Я очень боялась… За Георгия… за себя… за всех. А Гия парил на своей таблетке! Как слабоумный. Он говорил: все будет хорошо, уже вечером мы будем богаты! Странно, но никто из окружавших нас ничего не замечал. Все как будто ослепли. А я уже чувствовала, что пришла Беда.

Алена обнимала себя за плечи и временами становилась похожа на маленькую девочку. Было ясно, что сейчас она говорит не для Обнорского и Зверева, — она говорит для себя. Она снова переживает субботний день 16 сентября. В ней уже не осталось ни капли той оборонительной агрессии, которая присутствовала в начале и в продолжении всего длинного путаного разговора. Оба питерских журналиста были абсолютно посторонние ей люди. В известном смысле — враги. Но сейчас она просто не думала об этом. Она жила в ином времени. На календаре Алены было 16 сентября, суббота. Трепетала темная листва за окном, Георгий лежал в ванне.

— …Гия лежал в ванне. Пел песни на грузинском и на украинском. Время остановилось… Потом он вышел, спросил: нет ли у меня выпить? У меня было немножко виски… с какого-то праздника осталось. Он выпил рюмку, выкурил сигарету и оделся. Пора было идти на встречу… На встречу с ЭТИМИ. Я сказала: «Хочешь, я пойду с тобой?» А он засмеялся, сказал: «Глупости». Он взял только одну кассету из тех трех, что у нас были… Сказал: «Скоро вернусь», — и ушел. Мне было очень страшно.

Она умолкла. В тишине было слышно, как стучат часы.

— Почему, Алена, — осторожно спросил Андрей, — он взял только одну кассету?

— Что? — спросила она.

— Почему он взял только одну кассету?

— Он страховался… Он хотел сначала посмотреть, что за люди придут от Отца? Привезут ли они деньги? Хотел записать номер машины.

— Крутая страховка, — буркнул Зверев. Алена не обратила на его реплику внимания. Она смотрела вниз, на свои тапочки — два плюшевых розовых бегемотика с синими глазами безмятежно улыбались. Они не знали, что такое отчаяние, боль и беда.

— Он ушел… а я стояла у окна и молилась… Я молиться не умею, я просто просила Бога, чтобы он помог нам. Я видела, как Гия пересек двор и поднялся на улицу. Там, у остановки, стояла машина — светлый «жигуленок». Гия сел в нее. Мне казалось, что сейчас машина сорвется с места, Георгия увезут, и я больше никогда его не увижу. Я не любила его. Он был эгоист, он был несправедлив к людям… но я очень боялась, что больше не увижу его. Но все обошлось. В ТОТ РАЗ все обошлось. Он вернулся. Вернулся сияющий, принес пачку долларов… Смеялся, говорил: «Я могу их строить как бойскаутов…» И мне тоже стало легче. Господи, какая я была дура!… Дура, дура! Девчонка. Я увидела сияющего Гию, доллары и поверила вдруг, что все будет хорошо, что Бог меня услышал. Мы выпили по глотку виски. Мы были возбуждены как дети, которым объявили, что уроки на сегодня отменяются. Георгий сложил в пакет видеокассету, две «кассеты Стужи» и копии с них. Сказал, что возвращаться уже не будет… что Мирослава, дети… Я не знала, что вижу его в последний раз.

Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот… Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот-вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой-то мере ему даже было жаль эту женщину — маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным грузом… Одновременно он не испытывал к Алене никакого сочувствия. Вина ее в произошедшем была огромна.

— Алена, — сказал Обнорский, — ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины… он записал?

— Да, конечно, — сказала она, вытирая глаза по-детски — кулачками. — Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины… если известны люди… Значит, они не посмеют что-нибудь сделать с нами.

— Ты сохранила эту запись? — спросил Зверев.

— Да, — сказала она.

Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.

— А где она? — спросил Обнорский.

— Там, — сказала Алена, никак не обозначив, где это «там».

— Где — там?

— Там, за портретом Георгия. — Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.

Не спрашивая разрешения, Андрей встал, подошел к столу и взял в руки фотопортрет Георгия Горделадзе… Гия улыбался очень хорошей, открытой улыбкой. Андрей повернул портрет обратной стороной — пусто. Он отогнул четыре лепестка, вынул лист паспарту… на стол спланировал листок, вырванный из записной книжки.

Андрей прочитал: «8…9 КИЯ. Заец. Слепой».

— Отдай! — закричала Алена. — Отдай, сволочь!

Обнорский и Зверев сидели в салоне «пятерки» на бульваре Леси Украинки, возле той самой остановки, откуда Георгий Горделадзе уехал 16 сентября. Мимо проносились редкие автомобили. Отсюда были хорошо видны окна Алены. В окнах горел свет.

— Тварь, — сказал, глядя на окна, Зверев.

— Несчастная баба, — сказал Обнорский.

— А ты пожалей ее, — ответил Сашка неожиданно зло.

— Саша… — сказал Обнорский.

Зверев перебил:

— Не надо. Проповедей не надо… Она — тварь. Если бы она сразу сообщила номер тачки, на которой его увезли… он был бы сейчас жив.

— Саша, послушай меня. Она, конечно, тварь… Но она не верила в то, что Георгия убьют. Она ведь позвонила посреди ночи Эстеру. И тот, видимо, ее успокоил: все в порядке, играем спектакль «Жертва режима». Играем версию «похищение». Спи спокойно, днем Гия сам тебе позвонит. И ведь он позвонил — семнадцатого числа был звонок с Таращанского моторного на ее телефон. Какое-то время она сама верила в то, что ничего страшного не произойдет.

Зверев щелкнул зажигалкой, затянулся сильно и ответил:

— Брось! Брось, Андрюха… Она — прямая соучастница убийства Горделадзе. Если не в юридическом плане, то в моральном — бесспорно. И она сама это знает. А еще она знает поименно всех организаторов убийства… почему она до сих пор жива?

— Я думаю, что это ее бывший любовник Эстер отдал команду не трогать ее.

— А я думаю, что ее не убили только потому, что были уверены: она будет молчать. Они уже считали ее СВОЕЙ.

— Ты прав, — сказал Обнорский сухо.

Они вернулись в гостиницу на левобережье, поужинали и сели в номере Обнорского подводить итоги. Настроение после общения с Затулой было пакостное… ощущение осталось такое, как будто наступил на гадюку. Однако это не отменяло работы.

— Что будем делать, опер? — спросил Обнорский.

— Я бы попросту передал всю информацию в прокуратуру.

— Я бы тоже сделал это с удовольствием. Но… не вижу смысла. Неужели ты, Саня, считаешь, что они сами не смогли бы — будь на то желание — поднять эту тему? Если бы сразу закрыли Алену на десять суток, она бы «потекла».

— Это точно. Когда человек… особенно человек из «интеллигенции» оказывается в камере… среди уголовников… когда он впервые в жизни видит парашу, его взгляды на жизненные ценности сильно меняются. Если бы закрыли Алену, она бы «потекла» через сутки. Максимум — через двое.

— А они этого не сделали. Вместо этого они включили Затулу в состав следственной группы. Вывод? Никто и не хотел раскрывать исчезновение Горделадзе. А сейчас, после того, как Стужа вылез со своими записями, все и подавно шарахаются от этого дела, как от чумы.

— Что предлагаешь? — спросил Зверев.

— В принципе, картина ясна. Мы можем написать отчет, сдать его нашему заказчику и вернуться в Питер. Но я бы хотел разобраться до конца. Понять, почему убили Георгия и кто его убил?

Зверев открыл бутылку пива, сделал глоток прямо из горлышка. Потом сказал:

— Убивать его действительно не было никакого смысла. Ну взяли за жабры, вывезли в Таращу… отмудохали, отобрали кассеты и деньги… но убивать-то зачем? Проще и практичней заставить работать на себя. Однако ж убили. Не вяжется как-то, не вижу логики.

— Потому я и хочу разобраться, — ответил Андрей. — В машине были Заец и некто Слепой. С них и следовало бы начать, но Зайца уже не спросишь, а кто такой Слепой, мы пока не знаем. Скорее всего, это человек Отца.

— Нужно устанавливать. Если Георгий его знал — а он его знал, раз уж записал «Слепой» — то, скорее всего, этот Слепой из ближайшего окружения Отца. Тем более, что и сам Отец не послал бы на такую важную стрелку кого попало… Думаю, мы установим его легко. Давай поступим просто — я звоню моему лучшему другу Краюхе, а ты пану полковнику Перемежко.

Они взялись за телефоны. Обнорский разговаривал с Василием Васильевичем Перемежко около двух минут, Зверев с Краюхой — три. По окончании переговоров обменялись информацией.

— Перемежко сказал, что да — среди окружения Отца есть некто Слепой. Личность известная, имеет две судимости — за ношение оружия и за грабеж… подробней он сможет сказать завтра.

— Краюха, — усмехнулся Зверев, — ничего не сказал про судимости, но Слепого знает. Именно Слепой искал человека, который на вокзале увел «дипломат». Сказал, что Слепой — беспредельщик, приехал с Отцом из Симферополя…

— Вот оно и срослось. Слепой занимался розыском «дипломата», ему же поручили забрать пленки у Г.Г. Симферопольский, говоришь?

— Это не я говорю, это Краюха говорит. — Андрей тоже открыл себе бутылку пива, сделал глоток.

— Симферопольский, — сказал он, — это хорошо… Позвоню-ка я в Симферополь, есть у меня там один человек, который очень не любит Отца и его банду.

Андрей полистал записную книжку, нашел телефон «афганца» Сереги, набрал номер.

— Здравствуй, Сергей Иваныч, — сказал Обнорский, когда в трубке раздался голос Сереги. — Андрей Обнорский из Питера… не забыл такого?

— А, гражданин расследователь! Нашел голову Горделадзе?

— Ищу, Иваныч. Если ты поможешь, то глядишь, и найду.

— Всем, чем могу. Спрашивай.

— Значит, так, Иваныч… тебе знаком человечек с погонялом Слепой?

— А як же? Личность известная. Но он теперь больше в Киеве отирается… Хотя и у нас, в Симферополе, частенько бывает. А что тебя, Андрей Викторович, конкретно интересует?

— Все, — ответил Обнорский.

— Я тебе уже объяснял, что все знает только «Бизон» и «Скорпион». А я просто бывший мент.

— Да ладно, не прибедняйся. Охарактеризовать Слепого можешь?

— Почему нет? Могу… Итак: Макаров Геннадий Ефимыч. Год рождения по памяти не скажу, но что-то около тридцати. Образования — ноль, но зато здоров как бык. Боксер. Имеет две судимости. Одну в самом начале девяностых за ствол, вторую — в девяносто третьем за грабеж. Оба раза выходил досрочно. Беспределыцик, покуривает травку, ходит в подручных у Отца, что еще хочешь услышать?

— Спасибо, — сказал Обнорский. Они поговорили еще с минуту и попрощались. Обнорский передал Звереву то, что сообщил Сергей.

— По большому счету эта информация ничего нам не дает, — сказал Сашка.

— Встретиться со Слепым, конечно, стоит, но он человек опытный — пойдет в полный отказ, а предъявить ему нечего. Остаются Вайс, Отец и Эстер.

— Эстера можно исключить сразу. Тут Затула права — руки у нас коротки, чтобы до него дотянуться… Вайс? Тоже пустой номер. Скажет: знать ничего не знаю. И что ты ему сделаешь?

— Ничего.

— Остается Отец.

— Да, остается только Ленечка Матецкий.

— Ну что, Эстик? Думаешь, я тварь? — спросила Алена.

Кот молчал. Смотрел своими загадочными глазами и молчал. Алена налила себе виски. Из той самой бутылки, что так и не допили с Георгием. Выпила и зажмурила глаза. Из-под век выкатились две слезинки.

— И ты, Гия, думаешь, что я тварь? — спросила она у портрета на столе.

Георгий тоже ничего не ответил. Он улыбался — спокойно и безмятежно. Алена смахнула слезинки и прочитала:

Я уйду. И ничего не будет.

Лишь тоннель и свет в конце пути.

Божий Правый Суд меня рассудит

И определит, куда пойти.

Стихи Марины Макеевой.

Она посмотрела на портрет, на кота, на свое собственное отражение в зеркале… Потом упала лицом в подушку и зарыдала. На пол свалились розовые тапочки-бегемотики с голубыми глазами.

Визит к депутату Верховной Рады Леониду Матецкому был назначен на 16:30. Добиться согласия на встречу оказалось совсем просто: Обнорский представился секретарю, попросил передать господину депутату, что у него — журналиста Обнорского — есть новая информация о «деле Горделадзе». Она очень важна, затрагивает непосредственно господина Матецкого. Поэтому очень желательна личная встреча. Андрей оставил номер своего телефона и стал ждать.

Не было никаких сомнений, что Отец клюнет. Не может не клюнуть. Если он работает в связке с Хозяином, а он работает в связке с Хозяином, теперь это очевидный факт, — то должен знать, что Обнорский и компания свернули расследование и убрались восвояси… Причем спешно убрались, напуганные. И вдруг — Обнорский вернулся! Это неспроста. Это значит, что они что-то нарыли, что-то такое, что заставило Обнорского вернуться… Видимо, это действительно важно. И опасно.

Обнорский и Зверев считали, что после сообщения секретаря о звонке Андрея, Отец, если и не напугается, то насторожится. Формулировка «есть новая информация… очень важна… затрагивает непосредственно господина Матецкого» расплывчата, неконкретна, допускает разные толкования. Отец обязательно клюнет.

И он клюнул. Спустя минут сорок после звонка Андрея Матецкий позвонил сам, представился и поинтересовался, чем он может быть полезен господину Обнорскому. Андрей довольно сухо ответил, что разговор возможен только при личной встрече. Встречу назначили на 16:30. В офисе Отца.

За полчаса до встречи Обнорскому из Симферополя позвонил «афганец» Серега.

— Андрей Викторович, — сказал он, — потолковал я тут с людьми насчет Слепого… Ты ведь его к «делу Горделадзе» примеряешь?

— Точно так.

— Похоже, правильно примеряешь. Был тут у нас некто Грек. Отморозок, псих. Так вот этот Грек по-пьяни хлестался, что ездил по заданию Слепого в Киев. А там, под Киевом, они закопали какого-то жмурика… жмурик без головы. Как тебе такой расклад?

— Весьма. А когда это было?

— Когда он об этом трепался, или когда они жмурика закапывали?

— Когда закапывали, конечно.

— В октябре.

— А поточнее не скажешь?

— Извини…

— Понятно. А в контакт с этим Греком нельзя войти?

— Седьмого ноября Грек дал дуба от передозировки… как тебе такой расклад?

— Не очень, — кисло сказал Обнорский.

— Мне тоже, — ответил Сергей. — Но только вот что я тебе скажу: Грек-то героином не баловался. Анашу курил, пил, но никогда в жизни не ширялся. Не было такого… А за день до его смерти из Киева опять прилетел Слепой. И они тут на пару гуляли. Вот так, Андрей Викторович.

— Спасибо, Иваныч. Ты даже не представляешь, какой ты мне подарок сделал.

— С тебя пол-литра, — сказал Серега и засмеялся. — Если еще чего нарою — позвоню.

Андрей рассказал Звереву о странной смерти Грека. Сашка хмыкнул и ответил:

— Все в цвет: первого ноября они закопали Горделадзе. Потом Грек по пьяни трепанул языком, а уже седьмого «помер от передоза». Все сходится, Андрюха… Ладно, поехали к Отцу.

В приемной борца с оргпреступностью паслись братаны. «Почти наверняка, — подумал Андрей, — у каждого из них в кармане лежит удостоверение помощника депутата». В Питере в середине девяностых такими ксивами обзавелись все авторитетные пацаны. У одного депутата от очень либеральной и очень демократической партии было сразу четыре таких помощника.

Ровно в шестнадцать тридцать Обнорского и Зверева пригласили в кабинет народного избранника. Андрей уже слышал от Повзло о роскоши, с которой оборудован кабинет, но тем не менее был удивлен. Особенно впечатляли два огромных аквариума.

А хозяин кабинета уже внимательно изучал визитеров, сидя за огромным столом. Он был, кажется, слегка напряжен, но выглядел уверенно и внушительно.

Обнорский представился сам, представил Зверева. Матецкий буркнул нечто вроде: очень приятно. Взаимностью ему не ответили.

— Прошу присаживаться, — сказал он. Обнорский и Зверев опустились на стулья.

— Красивые у вас аквариумы, — сказал Зверев.

— Аквариумы? Да, красивые… Для релаксации, знаете, полезно. Приходишь, замотанный делами, включаешь свет… — Отец нажал невидимую кнопку, и аквариумы, подсвеченные изнутри, погасли, вода в них стала темной. Внутри ощущалось какое-то движение, какая-то тайная жизнь, но понять, что там, в темени, происходит, было нельзя. Колыхались массы водорослей и смутные мелькали тени… Отец снова нажал кнопку — вспыхнул свет. — Включишь свет и наслаждаешься… душой отдыхаешь.

— А что за рыбки-то у вас? — спросил Зверев.

— Рыбки-то? Рыбки называются пираньи. — В аквариуме серебрились пузырьки всплывающего воздуха, зеленели растения и ходили невзрачные на вид рыбешки… Отец снова щелкнул выключателем — аквариумы погрузились во мрак. — Пираньи, — повторил он, — пираньи… Хышники. Снова включил свет и спросил:

— Чай? Кофе? Минералочка?

— Спасибо, Леонид Семенович… мы пришли к вам по делу.

— Слушаю вас внимательно, — сказал Отец. Его посетители нисколько не сомневались, что борец с преступностью будет слушать их очень внимательно… По расчетам Обнорского и Зверева, Отец после звонка Андрея первым делом связался с Хозяином: опять питерские! Что делать? Вероятно, Хозяин ответил: встретиться, выслушать, понять, что им стало известно… Возможно, этого не было и все решения Леонид Матецкий принимает сам. Но навряд ли.

— Леонид Семенович, — сказал Обнорский, — нас привело к вам серьезнейшее дело. Мы получили информацию по «делу Горделадзе». Некоторым образом она касается и вас… Поэтому возникла потребность задать несколько вопросов. Вы не будете возражать, если мы запишем нашу беседу на диктофон?

— Не буду, пишите.

Андрей достал диктофон, проверил.

— Итак, Леонид Семенович, в процессе расследования обстоятельств исчезновения Георгия Горделадзе, сотрудники Агентства журналистских расследований получили информацию, что к этому может быть причастен некто Слепой… Вам знаком человек с таким прозвищем?

Услышав про Слепого, Отец опустил глаза, мгновенно напрягся. Он взял из деревянного стаканчика на столе карандаш, вложил его между указательным, средним и безымянным пальцами правой руки… Легко, движением пальцев, сломал его. Половинки карандаша бросил на столешницу. Потом поднял глаза, посмотрел на Обнорского, ответил:

— У меня много знакомых…

— В миру Слепого зовут Геннадий Ефимович Макаров.

— Да, мы знакомы… Геннадий Ефимович — мой помощник.

— Мы получили информацию, что Слепого видели шестнадцатого сентября вечером возле дома Алены Затулы.

— От кого вы получили такую информацию? — спросил Отец и взял из стаканчика второй карандаш.

— Извините, Леонид Семенович, но я не вправе раскрывать своего информатора.

Карандаш хрустнул, половинки его полетели на стол.

— Тогда, господин Обнорский, я вас не понимаю… Вы приходите ко мне, намекаете, что мой помощник может быть причастен к похищению Горделадзе, но раскрыть источник информации не желаете. Чего вы хотите?

— Хотим встретиться и поговорить со Слепым, — ответил Андрей.

Отец собрался что-то сказать, но у Андрея зазвонил телефон. Обнорский посмотрел на часы — 16:33. «Наверняка, — подумал он, — это звонит Повзло…» Так и оказалось. Обнорский произнес несколько фраз: «Да, господин полковник, да… мы со Зверевым сейчас у господина Матецкого. Как только выйдем из офиса — позвоним». Отец посмотрел исподлобья — явно догадался, что ему дают понять: некоему полковнику известно, где находятся питерские журналисты… страхуются, суки.

— Извините, — сказал Обнорский, убирая телефон. — Мы бы хотели встретиться и поговорить с вашим помощником.

— Запретить я вам не могу. Но навряд ли это возможно сейчас.

— Почему?

— А он сейчас в Симферополе, — сказал Отец и взял в руки третий карандаш. Повертел и поставил обратно в стакан.

— Когда вернется?

— Не знаю… может, через неделю. Может, через две.

— А связаться с ним можно? — спросил Зверев.

— Нельзя, — ответил Отец.

— А почему так? — удивился Зверев.

— Роуминг дорог, Гена им не пользуется, — с откровенной издевкой сказал Отец.

— А другие каналы? Домашний телефон, например?

— А я его не знаю.

— Это нетрудно узнать через справочное.

— Узнайте… Будете звонить — Гене привет, — сказал Отец.

Обнорский улыбнулся, сказал:

— Обязательно передадим. Лично.

— Полетите в Симферополь? — спросил Отец.

— Почему нет? У нас в Симферополе есть свой интерес.

— Любопытно: какой?

— Там седьмого ноября убили некоего Грека. Незадолго перед смертью он рассказал, что был в Тараще и принимал участие в захоронении некоего безголового тела…

Отец мгновенно стал красным. Взял в руки карандаш.

— Вы, Леонид Семенович, были знакомы с Греком? — спросил Зверев.

Карандаш хрустнул.

— Возможно, — сказал Отец. — Возможно.

Обнорский выключил диктофон, помолчал немного. Потом произнес:

— Леонид Семенович, Слепой и Грек — это ведь ваши люди… Ничего не хотите сказать?

— Что именно?

— Они явно причастны к исчезновению, а возможно, и к убийству Горделадзе… оба с уголовным прошлым. Очень странные контакты для депутата Верховной Рады? Ничего не хотите сказать?

Отец посмотрел на часы и ответил:

— Я ничего не хочу сказать… А сейчас — извините, у меня есть дела.

Обнорский и Зверев вышли. Когда дверь за ними затворилась. Отец смахнул со стола обломки карандашей, выругался и взялся за трубку телефона.

Обнорский и Зверев вышли на майдан Незалежности. Светило солнце, поскрипывал снежок, шел на площади бесконечный митинг: «Украина без Бунчука!».

— Чего мы добились? — спросил Зверев.

— Не знаю, — честно сказал Обнорский. — Возможно, мы вынесли смертельный приговор Слепому… возможно — нет.

Реяли на ветру «жовто-блакитные» флаги, колыхались плакаты с требованиями отставки Бунчука. В стороне стояли милиционеры в касках, со щитами и дубинками… Сегодня все было мирно, но уже прошли стычки протестующих с милицией, уже были раненые. В воздухе висели бациллы насилия, недоверия, ненависти.

— Да и хрен с ним, — сказал Зверев. — Все равно он ничего бы нам не сказал.

— Грохнут — точно не скажет.

— Не грохнут, — успокоил Зверев.

— Если Хозяин прикажет — грохнут.

Пьяный мужичок высморкался, зажимая одну ноздрю пальцем и заорал:

— Бунчук — палач!

Обнорский позвонил в Симферополь Сергею и попросил навести справки: нет ли в Симферополе Слепого? Сергей пообещал узнать… Часа через два он отзвонился и сказал, что нет, в Симферополе про Слепого никто не слышал. Говорят, у вас, в Киеве.

— Ты знаешь, Саня, — сказал Обнорский, — мне очень не понравились аквариумы.

— Да? А чем они тебе не понравились?

— Нет, сами по себе аквариумы, конечно, хороши. Пираньи? Ну пираньи — это дурной тон. Выпендреж… я, однако, о другом. Эти аквариумы могут служить наглядной иллюстрацией нашей работы: темень… за стеклом, в толще воды, происходит нечто… Мы стараемся разглядеть, понять — нет! Ни черта не видно. Скользят тени, тени, тени… Мы ищем кнопку, чтобы включить свет, чтобы заглянуть в темень. Но как только мы находим эту кнопку и высвечиваем один какой-то уголок аквариума, кто-то мигом ее блокирует. В аквариуме снова темно, снова скользят пираньи. И даже сейчас, когда мы просмотрели последовательно все закутки, заросли и гроты в нашем аквариуме и, кажется, составили себе общее представление о том, что происходит, кто-то все равно держит руку на кнопке… Как только мы включим мощный прожектор, чтобы осветить все пространство и показать всем, что творится внутри, этот «кто-то» тут же ее вырубит.

Обнорский произнес свой монолог, усмехнулся… Встал и прошелся по номеру, остановился у окна. За окном были сумерки, правый берег Днепра горел тысячами огней, работающий телевизор рассказывал о митингах и демонстрациях, сотрясающих Украину. Андрей повернулся к Звереву, сказал:

— Я не знаю, что делать… Найти Слепого, наверно, можно. Но ведь он ничего не скажет.

Зверев стряхнул пепел с сигареты, собрался было ответить, но у Обнорского запиликал телефон… Звонил полковник Перемежко.

— Андрей Викторович, — сказал он, — извини, что не смог раньше — работы полно. Справочку про твоего Слепого я подготовил…

— Спасибо, — сказал Обнорский.

— Но это еще не все… помнишь, ты интересовался одним человеком? Гвоздарский его фамилия.

— Это который в бегах?

— Был в бегах. Теперь, благодаря тебе, мы его взяли.

— Поздравляю.

— Особо не с чем. Плохо взяли… Этот гад изменил внешность, ребята заменжевались и засомневались: он — не он? А этот сучонок схватился за гранату.

— Ну? — спросил Обнорский.

— Граната, к счастью, не взорвалась.

— Так слава Богу!

— Так-то оно так, но урод все равно в больнице… — сказал Перемежко.

— Почему? — изумился Обнорский. Перемежко помолчал немного, потом сказал:

— Ребята сгоряча, на нервах, помяли его… в общем, сам понимаешь.

— Понятно, — протянул Обнорский.

Он действительно понимал, что при задержаниях бывает всякое, что нервов опера сжигают очень много, и преступника, который схватился за гранату, могли не только искалечить, а и убить.

— Состояние у него тяжелое. Врачи говорят: может и помереть.

— Сожалею, — сказал Обнорский.

— Жалеть его, урода, не стоит, — ответил Перемежко. — А ты знаешь, почему я тебе это говорю?

— Почему, Василий Василич?

— Он хочет встретиться с вами, Андрей Викторович. С нашими следаками говорить не хочет, а с Обнорским, говорит, мне есть о чем потолковать… перед смертью.

— Это он так сказал? — спросил Андрей.

— Да, это он так сказал. Вы согласны?

— Согласен ли я? — спросил Обнорский, удивляясь самой постановке вопроса. — А что — такая встреча возможна?

— Я, Андрей Викторович, звоню тебе не по своей инициативе… Инициатива исходит от руководства.

«Вот оно что, — подумал Обнорский. — Ребята напороли с задержанием, а раненый (возможно — умирающий) бандит представляет для них какую-то ценность… Что— то они хотят у него получить. Но он не идет на контакт. Заявляет, что будет говорить только с неким приезжим журналистом… Что движет им — раскаяние? Страх?»

— Андрей Викторович, — напомнил о себе Перемежко.

Задумавшийся Обнорский откликнулся:

— Да, да, Василий Василич… я слушаю вас.

— Так вы готовы?

— Конечно.

— Очень хорошо. Но вы, наверно, догадываетесь, что будут некоторые условия…

— Диктофонная запись разговора?

— Да, — ответил Перемежко. — Мы позволим вам сделать эксклюзивное интервью, но на двух условиях. Первое вы уже знаете: диктофонная запись, которая поступает в распоряжение следствия. Второе условие — конфиденциальность. Та информация, которую сообщит вам Гвоздарский, не может быть обнародована без согласия МВД.

Андрей задумался, потом сказал:

— Василий Васильич, мою предстоящую беседу с Гвоздарским вы сами назвали эксклюзивным интервью… Понятие интервью предполагает право журналиста на обнародование.

— Это исключено, — жестко ответил Перемежко. — Вы отлично понимаете, что беседа с Гвоздарским возможна только на наших условиях: диктофон и неразглашение… Если вы не согласны, то…

— Я согласен, — сказал журналист Обнорский.

— Я согласен, — сказал Обнорский. — Когда встреча?

— Сейчас. Откладывать нельзя.

— Что — он действительно так плох?

— Медики не дают никаких гарантий… Если вы готовы, я пришлю за вами машину. Диктуйте адрес.

— Спасибо, я доберусь сам.

— Вы что, — изумленно спросил Перемежко, — не доверяете нам?

— Ерунду говорите, Василий Васильевич, — ответил Андрей, раздражаясь. — Я в гостинице «Турист», но машину присылать не надо, доберусь сам… куда ехать?

…Обнорский, Перемежко и контролер шли по коридору тюремной больницы.

Андрей вспомнил, как он впервые попал в подобное заведение. Это было восемь лет назад в Санкт-Петербурге. В областной тюремной больнице имени Гааза умирал старый законный вор Барон. Барон боялся унести в могилу тайну похищенной из Эрмитажа картины и сам искал контакта с журналистом Серегиным…

«История повторяется, — думал Андрей. — Снова — тюремная больница, снова — умирающий человек… Конечно, Гвоздарский — это не Барон. Но все равно — история повторяется. Неотвратимо, жестоко, подло».

Перемежко тронул Обнорского за рукав. Андрей повернулся к нему. Контролер-прапорщик ушел вперед, полковник и журналист остановились в коридоре. Василий Васильевич сказал:

— Я, Андрей Викторович, еще раз обязан напомнить тебе о неразглашении.

Андрей кивнул. Перемежко смотрел пристально, в упор. Сейчас он не был похож на усталого бухгалтера. Из-под безобидной бухгалтерской внешности выглядывал умный, жесткий, битый жизнью оперативник.

— Вопрос о твоем участии в этом деле решался на очень высоком уровне. Ты иностранный журналист… некоторые считают, что не только журналист… Я поддержал решение о допуске тебя к Гвоздарю. Если ты нарушишь наши договоренности, меня вышвырнут из МВД как щенка.

— Я все понял, Василий Василич, — сказал Андрей.

— Разговаривать с Гвоздарским будешь один на один. Под вашу беседу специально освободили палату. Гвоздарь плох, сколько времени вам отпустит медицина, я не знаю… Кассету по завершении разговора сразу отдашь мне. Диктофон у тебя в порядке?

— Всегда в порядке, — сухо сказал Обнорский. Андрею дали белый, застиранный халат с заплаткой на рукаве. Халат был маловат, и Андрей просто набросил его на плечи. Врач брюзгливо сказал Перемежко:

— Вы, полковник, присягу давали?

Василий Васильевич удивленно посмотрел на врача, кивнул.

— А я, — продолжил врач, — давал клятву Гиппократа… Сейчас вы толкаете меня на нарушение клятвы. Я иду на это под давлением вашего генерала и только потому, что Гвоздарский, скорее всего, не жилец. — Врач повернулся к Обнорскому:

— Двадцать минут, молодой человек.

— Да, доктор.

— Для того, чтобы он мог говорить с вами, я сделал ему инъекцию, которая фактически подталкивает его к могиле… вам понятно? Вам знакомо выражение «non nосеrе» [Не навреди (лат.)] ?

— Да, доктор.

Гвоздарский лежал один в плотно заставленной койками палате. Белая марлевая повязка на голове резко контрастировала с желтым скуластым лицом. Лихорадочно горели глаза. Темные, живые. Обнорский посмотрел в эти глаза и подумал, что врач не прав, что не должен раненый бандит умереть. Андрей присел на табуретку возле больничной койки. Врач посмотрел на капельницу, на Гвоздарского, на часы.

— Двадцать минут, — сказал он Обнорскому и вышел.

Скрипнула дверь, и стало очень тихо.

— Здорово, Араб, — сказал Гвоздарский. И даже попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

Андрей не мог знать, какой псевдоним ему присвоил покойный Заец, но как-то сразу догадался, почему Гвоздарский назвал его Арабом.

— Здравствуй, Станислав, — сказал Андрей.

— Граната не взорвалась, — произнес Гвоздарский.

— Я знаю, — ответил Андрей.

— Граната не взорвалась… иначе мы бы с тобой не поговорили.

— О чем ты хотел со мной поговорить, Станислав?

— Ты зови меня Гвоздем. Я от имени-то своего уже отвык. Если хочешь, можешь Монголом звать.

— Хорошо, — ответил Андрей.

— Подохну я видно… слышь, Араб, чего Айболит говорит: подохну я?

— Говорит, что шансы есть, — соврал Андрей.

— Врешь, братуха… Он и смотрит на меня, как на жмурика. Уже похоронил.

Андрей не знал, что ответить, и промолчал. Гвоздарский вздохнул. Вазелиновые скулы блестели.

— Дай закурить, Араб.

— Тебе же нельзя.

— Теперь мне все можно… Это у меня уже третья травма головы-то. Мне еще в Гудермесе, когда прикладом по голове отоварили, врач сказал: «Бросай войну, Гвоздь. Третий раз в жбан залепят — помрешь». Вот… Залепили. Дай, Араб закурить. Теперь мне все можно.

Поколебавшись, Андрей вытащил сигарету. Прикурил и вставил в бледные губы на заросшем щетиной лице. Гвоздарский затянулся. Раз, другой, третий… закашлялся и уронил сигарету. Андрей быстро подхватил ее с одеяла.

— Ух, — сказал бандит, — хорошо. Я почему тебя позвал? Я ведь знаю, что все равно подохну… меня уже в аду на довольствие поставили. Хочу рассказать про грузина. Тебе хочу рассказать… понял?

— Да.

— Это я тебя гонял по Владимирскому спуску. Помнишь?

— Еще бы. Я уж думал, что мне кранты.

— Не… команда была только покалечить. Но ты шустрый оказался.

— А кто дал команду?

— Косой.

— Заец? — уточнил Андрей.

— Он, сучара. Комитетчик бывший… ну да хрен с ним. Я тебе про грузина хочу рассказать… только тебе. Я к тебе присмотрелся. Вижу: крепкий мужик. С характером. С хребтом… Я книжки твои читал. Думал: мало ли чего написать можно! Теперь понял: дело пишешь. Может, обо мне напишешь… Напишешь, Араб?

Точка была поставлена. Рассказ Гвоздарского оказался тем последним эпизодом, который позволил поставить точку.

Обнорский пересек улицу и сел в машину. Сашка приглушил звук магнитолы и вопросительно посмотрел на Андрея.

— Поехали домой, Саша, — сказал Обнорский.

Шел снег. Пушистые белые хлопья мелькали в свете фар. Машина кружила по чистым улицам огромного города. Снег ложился на крыши, на голые деревья, на холодную черную воду могучего Днепра. Город был полон ненависти и тревоги…

Город был полон надежд, ожиданием Нового года и нового века, до которого оставалось совсем немного.

Старенькая «пятерка», предоставленная киевским вором бывшему ленинградскому менту, печатала следы протекторов, увозила двух питерских журналистов от того мрачного здания, где умирал бандит Гвоздарский. Шел снег. Обнорский и Зверев в салоне молчали. Музыка в магнитоле оборвалась, и женский голос сказал:

«Двадцать один час в Киеве. Как всегда в начале каждого часа новости на нашей волне. Только что нам стало известно, что в зале игровых автоматов на Большой Житомирской неизвестным преступником убит помощник депутата Верховной Рады Леонида Матецкого. Убитый помощник — некто Макаров Геннадий — известен правоохранительным органам по кличке Слепой. Неизвестный киллер произвел четыре выстрела из пистолета ТТ в голову жертвы, бросил оружие и беспрепятственно скрылся… А теперь хроника политической жизни столицы…»

Зверев нажал кнопку, переключился на другую станцию.

Из прессы:

"Сегодня в полдень на площади Независимости начался митинг протеста.

Митинг организовали 12 политических партий Украины, среди которых СПУ, КПУ, УРП, УКРП, «Вперед, Украина!», УХДС, УНП «Собор». К этой акции также присоединились УНА-УНАСО, Молодой Рух, Молодой «Собор», Шевченковская районная организация УНР. К этому мероприятию присоединились также ветераны студенческой голодовки на площади Независимости осенью 1990 года.

Размах и массовость проводимых мероприятий свидетельствуют о глубочайшем политическом кризисе на Украине".

«Народные депутаты, представляющие оппозиционные к власти фракции, а также внефракционные депутаты-оппозиционеры призывают руководителей силовых ведомств и президента Леонида Бунчука добровольно и немедленно уйти в отставку».

"В ходе обсуждения информации о расследовании обстоятельств исчезновения журналиста Георгия Горделадзе в Верховной Раде лидер партии «Собор» Анатолий Матвеев, обращаясь к силовикам, заявил, что "своей холуйской политикой «они толкнули президента в пропасть».

"Представитель фракции «Яблуко» Александр Чародей считает, что у Верховной Рады «есть один достойный выход — начать процедуру импичмента» и тем самым «спасти лицо Украины». Чародей призвал президента «покаяться перед народом и добровольно уйти в отставку».

«Внефракционный депутат Григорий Осторожко, выступая с трибуны, заявил, что „содеянным президент Леонид Бунчук, министр внутренних дел Юрий Марченко и председатель СБУ Леонид Сварог подписали себе не только юридический, но и политический и нравственный приговор“. Он заявил далее, что все руководители силовых ведомств должны быть уволены».

Когда в гостиничном номере Андрей почти дословно пересказал Звереву рассказ Монгола — Гвоздарского, Сашка длинно и нецензурно выругался. Потом закурил, успокоился и сказал:

— Ну и дерьмо. Лучше уж нормальных убийц ловить.

— А в чем разница? — спросил Обнорский.

— Там все честнее как-то…

— Ну это ты хватил.

— Может, и хватил. Может быть… Но от этих холеных морд совсем с души воротит, Андрюша. Подлость бескрайняя.

— Я бы даже сказал — отцовская, — ухмыльнулся Андрей.

— Да что Отец? Отец все-таки бандит. Мурло у него бандитское, восприятие жизни бандитское… Он ломает хребты людям, как карандаши, — вот его уровень. И если взяться за него всерьез, то почти наверняка можно будет на чем-то подловить… А Эстер? Провокатор, убийца. Но как ты его возьмешь?

— Скорее всего — никак… Завтра я улетаю в Крым. Там встречусь с Соболевым, доложу ситуацию. Пока — устно. Но позже напишем отчет. Если Сергей Васильевич сочтет его стоящим, то доложит Бунчуку. А уж во власти президента отстранить Хозяина от должности. Но я не уверен, что это произойдет. Эстер не есть сам по себе некая демоническая личность — он выражает интересы некой группы олигархов… Полетишь со мной в Крым, Саша?

— Нет, — сказал Зверев. — Я возвращаюсь в Питер.

На следующий день Зверев вылетел в Москву, Обнорский — в Симферополь. В Борисполь их отвез человек, присланный Краюхой — молчаливый мужик с наколками на руках. Из аэропорта Обнорский сделал звонок полковнику Перемежко.

— Василий Василия, — сказал он, — пленочку-то прослушали?

— Прослушали, Андрей Викторыч.

— Ну и как? Не изменили своего мнения?

— Относительно чего?

— Относительно возможности опубликовать рассказ Гвоздарика?

— Решения в данном случае принимаю не я.

— Этажом выше?

— Тремя этажами выше, Андрей.

— Понятно, Василий Василич… а как здоровье Гвоздарского?

— Помер Гвоздарский, господин журналист. Сегодня утром.

— Вот так?

— Вот так.

— Как же это он без санкции тех, кто тремя этажами выше? — зло спросил Андрей… Гвоздарский был бандит, убийца… наемник, воевавший против нас в Чечне. Жалеть его не стоило. Но все еще стояло перед глазами монголоидное лицо Гвоздя, еще звучал в ушах голос: матери сообщи, Араб… матери сообщи моей. Как же он без санкции-то?

— Личная недисциплинированность, Андрей Викторович, — ответил Перемежко. — Вы еще что-то хотели у меня спросить?

— Нет, больше я ничего не хотел спросить у вас, господин полковник, — сказал Андрей. — Я, напротив, хотел кое-что вам сообщить.

— Слушаю вас, — официальным голосом произнес Перемежко.

— Коли вы уже прослушали кассету, то знаете, что Горделадзе держали в инструментальном складе Таращанского моторного завода.

— Со слов Гвоздаря. Других доказательств нет.

— Есть. Если вы направите своих людей в Таращу, то в помещении бывшего инструментального склада найдете доказательство.

— Какое? — быстро спросил Перемежко.

— Отсчитайте шестнадцать кирпичей от левого дальнего угла склада. И шестнадцать же от пола. На стене есть текст, исполненный Горделадзе собственноручно. Передавайте привет «тремя этажами выше», полковник.

В Симферополе термометр показывал плюс десять и ничто не напоминало о зиме. Ветер нес над летным полем легкую, почти невидимую пыль с запахом керосина и сухой травы. Низкое солнце било в глаза, заставляло щуриться.

Обнорского встретил уже знакомый водитель Игорь. Сказал, что Сергей Васильевич сейчас занят, освободится часам к десяти вечера, отвез Андрея в гостиницу «Москва». Времени было полно. Андрей принял душ, попил кофе в баре и пошел прогуляться по городу. Он бесцельно бродил по улицам и, можно сказать, отдыхал — в отличие от Киева, в Симферополе он не ожидал провокаций или нападения… Одновременно он работал, выстраивал свой предварительный, устный доклад Соболеву. Это было нетрудно: вот уже полтора месяца Андрей жил «делом Горделадзе». Он держал в голове десятки фамилий, адресов, телефонов и дат. Он как бы видел лица всех (или почти всех) участников этой драмы: начиная от дочек-близнецов Георгия Горделадзе, заканчивая холеным лицом руководителя аппарата кабинета министров. На некоторых, кого он не видел сам, Обнорский смотрел глазами Повзло или Каширина. Вместе с Родионом он изучал пачки распечаток телефонных разговоров, беседовал с вором Краюхой, матерью Георгия Лесей, пил пиво с темным человечком Вайсом… Он видел яму в лесу, под Таращей, и отсеченную руку Горделадзе в боксе из нержавеющей стали. Он очень многое видел.

В Симферополе был вечер — тихий, теплый, мирный. Андрей стоял на мосту через Салгир, смотрел в мутную воду, и картина произошедшего сложилась у него в голове ясно и полно. Он выщелкнул в воду окурок, проследил за траекторией, описанной красным огоньком… в этот момент зазвонил телефон. Звонил Соболев.

Валентина Павловна накрывала стол и корила мужа за то, что не предупредил про гостя.

— Бестолковый ты у меня, Сережка, — говорила она. — Трудно было сказать, что придешь сегодня не один?

— Ну извини, Валюшка, — оправдывался премьер. — Ну закрутился, забыл.

— Ну бестолковый ты… как такого премьером назначили? Дома и нет ничего, гостя угостить нечем.

Что касается «нет ничего», то это было явное преувеличение — стол ломился. Соболев за спиной у жены подмигивал Обнорскому. Премьер снял пиджак, распустил узел галстука и выглядел сейчас не администратором большого калибра, а обычным человеком, вернувшимся домой после тяжелого рабочего дня, — чуточку усталым, не сбросившим еще груз проблем… но уже неофициальным, домашним.

Валентина Павловна хлопотала, ей помогала дочь-школьница. За ужином выпили немного вина. Соболев подтрунивал над женой… Валентина отвечала тем же. Обнорский чувствовал, что в этой семье царит лад. И даже завидовал немножко. Соболев, будто угадывая его мысли, сказал:

— Жениться тебе надо, Андрей… Ты ведь тоже приходишь домой поздно? — Обнорский кивнул. — Ну вот. Приходишь усталый, злой иногда. А дома — пустой холодильник и телевизор… так? — Обнорский снова кивнул. — И никто тебя не ждет. А женатый человек приходит — его ждут. И сразу начинают пилить!

— Это я тебя пилю? — спросила Валентина Павловна. — Совести у тебя нет.

Соболев рассмеялся. После ужина мужчины перешли в кабинет премьера. Валентина Павловна принесла им горячий чай с лимоном.

— Валентина, — попросил Сергей Васильевич, — будут звонить — меня нет, нам тут с Андреем поболтать надо.

Когда жена вышла, Соболев сразу переменился в лице. И стало видно, что он устал сильнее, чем хотел показать за ужином. Он посмотрел на Обнорского и спросил:

— Ну что, Андрей Викторович? Что ты мне привез?

— Как положено, две новости. Одна плохая, вторая…

— Еще хуже, — усмехнулся премьер.

— Нет, Сергей Васильевич, вторая — хорошая.

— Начинай с хорошей.

— Расследование мы фактически закончили.

— Поздравляю. А плохая?

— Все значительно сложнее, чем можно было предположить, — сказал Обнорский.

— Это обычное дело, Андрей. Я был бы удивлен, если бы вдруг оказалось проще… Мы с тобой уже толковали на эту тему, и я — помнишь? — еще в ноябре предвидел, что ситуация вокруг исчезновения Горделадзе может существенно осложниться, что и произошло после сольного выступления Стужи с «кассетным хором» на подпевках. Ну рассказывай, что вы выяснили.

— Курить можно? — спросил Андрей.

— Да, кури, — ответил хозяин и поставил перед Обнорским пепельницу.

Андрей с удовольствием закурил, сделал глоток чаю и начал свой «доклад».

— Итак, шестнадцатого сентября в Киеве исчез Георгий Горделадзе…

— …что само по себе не является чем-то исключительным. Как сказал, отвечая на вопрос депутатов Рады, заместитель Генерального прокурора, в девяносто девятом году на Украине исчезли 35 449 человек. Население целого города! Надо полагать, что двухтысячный не очень сильно отличается от девяносто девятого. Люди пропадали, пропадают и будут пропадать… такова реальность. И, однако же, исчезновение одного — одного-единственного! — человека вызвало вдруг необычный ажиотаж. Впрочем, тогда мы еще не знали, что это первая, самая маленькая волна… Я отдаю должное вашей проницательности, Сергей Васильевич, — вы предвидели, что история будет иметь продолжение. А я нет. Я и предположить тогда не мог, что поднимется «таращанская волна» и повлечет за собой невероятное цунами — «кассетный скандал».

Теперь совершенно очевидно, что все эти события связаны, что они были спланированы, и, кстати, очень толково. Я не имею никакого права утверждать, что мы раскрыли весь механизм, знаем все имена, можем однозначно трактовать события. В нашем расследовании еще полно белых пятен. Мы видим по большей части только марионеток, кукловоды остаются в тени. И тем не менее я готов раскрыть вам сценарий, по которому развивались события. Анализ добытых нами фактов показывает, что они не могут быть юридической базой для судебного преследования как организаторов, так и исполнителей… по разным причинам. Я расскажу, и вы сами это поймете.

Итак, исчез Горделадзе… Каким образом? Как и почему? Убит? Скрылся?

Похищен? Если убит — где тело? Если скрылся — от кого? Если похищен — кем?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно вернуться, на год назад. Мы не знаем точной даты… мы не знаем имен тех людей, которые однажды собрались тайно и решили в своем узком кругу, что если Бунчука немножечко поприжать и подвинуть — будет лучше для Украины. Под Украиной они понимали прежде всего себя самих. Я не хочу кого-либо обличать, бичевать, разоблачать. Но тот путь, который группа этих людей избрала, изначально подл и порочен. Они — не декабристы, готовые принести на алтарь свои жизни. Очевидно, что они просто хотели добиться режима наибольшего благоприятствования для себя. Требовалось найти способ, который позволит сделать Бунчука более зависимым и управляемым, более покладистым. Это весьма непросто, если не сказать невозможно.

Но все же они нашли такой способ — он называется «волна гнева». Только мощной волной протеста со стороны и парламента и народа можно напугать президента угрозой отставки. А для того, чтобы вызвать гнев, нужно показать стране, что Бунчук — негодяй. Законченный, циничный негодяй. Настоящий людоед!

Соответственно, и преступления президента должны быть ужасны… Конечно, народу можно рассказать о реальном или мнимом воровстве. Во, глядите: Бунчук — вор! Он украл из казны миллион баксов… или два… или десять. Народ ответит; ну и что? Он — народ — уже давно привык, что большие начальники воруют. Народ — и украинский, и русский — давно свято убежден, что все большие начальники либо воры, либо дураки. Так уж у нас со времен Салтыкова-Щедрина повелось, и надо сказать, что начальство свой народ не разочаровывает… Требовалось найти действительно мерзкое, возможно даже — иррациональное, преступление. Но Бунчук, при всех его недостатках, не ест на завтрак младенцев и даже в баню с девками не ходит. Нет на нем ничего такого военно-морского, что могло бы растревожить ум и сердце украинца и вывести его на улицы. На митинги, а еще лучше — на баррикады… Нет ничего — и хоть разбейся!

Но если дьявола нет — нужно его выдумать.

И его выдумали… Наверно, мы никогда не узнаем, кто был главным сценаристом. Эстер? Навряд ли. Он хитер, но не настолько смел, чтобы в одиночку сконструировать и закрутить сложную оперативную многоходовку…

На роль жертвы выбрали Горделадзе. Думаю, что причин этому было две.

Первая и основная — скандальные выступления Горделадзе в Штатах в ноябре 99-го… Именно тогда фамилия Горделадзе стала известна Бунчуку, а его — Георгия — выступления вызвали гнев президента. Второе обстоятельство — у Эстера был рядом с Горделадзе свой человек… Имя этого человека — Затула. Алена Затула… Да, да, Сергей Васильевич, не удивляйся. Когда Алена работала в аппарате Хозяина, они стали любовниками. Позже эта связь сыграла свою роль.

Итак, в конце 99-го года жертва была выбрана. Я, кстати, предполагаю, что были и другие жертвы — дублеры, так сказать, Горделадзе. На тот случай, если с Георгием по каким-то причинам не выгорит. Мы не знаем и никогда не узнаем имена жертв и схемы, по которым их должны были «реализовать». Но почти наверняка они были — серьезные люди вроде Хозяина никогда не работают без запасных вариантов, надеясь на волю случая.

Георгия взяли в разработку… Для придания ему большего веса было решено повысить его значимость — подтолкнуть к открытию собственного издания.

Насколько нам известно, с этой целью к Горделадзе подвели некоего Эдуарда Вайса. Вайс — темная лошадка, человечек в шкуре мелкого бизнесмена. Но раскатывает по Киеву на «крайслере». Вайс инициативным путем вышел на Георгия в конце 99-го года, сумел стать если не другом, то, по крайней мере, приятелем.

Он часто встречался с Горделадзе, угощал его за свой счет в барах, давал в долг мелкие суммы. Он же — Эдуард Вайс — подсадил Гию на некие «таблетки успеха». На самом деле это был какой-то наркотик. Какой — мы не знаем, но зависимость от этих таблеток у Георгия была… Косвенным доказательством того, что Вайс действовал по чьей-то указке, может служить один интересный факт. Мы изучили распечатки телефонных разговоров Вайса и обнаружили один интересный телефончик.

За период с начала двухтысячного по середину августа с этого номера Вайсу звонили пятьдесят два раза. Он не позвонил в ответ ни разу… Такой «обмен» характерен для одностороннего управления агентом. За три дня до исчезновения Горделадзе номер был ликвидирован. Мы, разумеется, его проверили — трубка была зарегистрирована на некоего Смыслова Юрия Федоровича, пенсионера шестидесяти четырех лет… Вы эту фамилию запомните, Сергей Васильевич. Она еще всплывет.

Итак, процесс пошел — Георгий учредил «Украинские вести». Вайс кормил его наркотой и подогревал амбиции… Гия облаивал и кусал в верхних эшелонах власти всех, кого только возможно. Но делал это как-то мелко, несерьезно… На роль борца с режимом он не вытягивал. Но и этот вариант был в команде Хозяина предусмотрен! Георгию стали подбрасывать горячие материалы про верхушку украинской власти. Они исходили от Хозяина! Это однозначно, хотя и недоказуемо…

Георгий помещал материалы тайно, через анонимные сайты в Интернете. Но анонимность журналиста Горделадзе была условной. Бунчуку докладывали о скандальных статьях… И навряд ли это ему нравилось. Мы не знаем содержания всех материалов — в наши руки попал только один текст. Он скандален, амбициозен и, вероятно, в значительной степени недостоверен. В какой именно — мы тоже не знаем. Некоторые специалисты (в частности, бывшие комитетчики, обслуживающие «Мост» Гусинского) дают такой рецепт: составлять пиар-коктейль следует в пропорции семь к трем. То есть материал должен на семьдесят процентов состоять из достоверных фактов. Например, фактических, легко поддающихся проверке сведений о герое публикации: когда родился, где крестился, где учился, на ком женился, с кем дружит, с кем воюет… А на тридцать процентов — компрометирующая ложь. В такой пропорции клевета действует весьма убедительно не только на «простой народ», но и на многих «акул пера»… Я не могу дать анализа анонимных статей Георгия Горделадзе — у меня их нет. Но я думаю, что они содержали нечто подобное «мостовскому» коктейлю.

Всего Георгий поместил пятнадцать-двадцать материалов. И о них докладывали Бунчуку. Разумеется, президенту это не очень нравилось. Возможно, он даже требовал у своего окружения: узнайте, кто льет эту грязь… Но до поры до времени ему имя Горделадзе не называлось. Хозяин выжидал, когда накопится «критическая масса» президентского гнева… Или когда появится реальная возможность документально зафиксировать этот гнев.

То, что я сейчас рассказал, Сергей Васильевич, только одна часть операции… один, так сказать, ее вектор. А теперь мы перейдем к другому, наиболее на мой взгляд важному и ответственному. Фактически — ключевому, потому что без него не имела бы смысла вся возня вокруг Горделадзе… Что — Горделадзе? Таких, как он, немало. Не было бы Горделадзе — нашелся бы другой диссидент, «борец с режимом». Их, жаждущих славы любой ценой, много. А вот людей, способных осуществить запись в кабинете главы государства, единицы… Их можно, грубо говоря, пересчитать по пальцам. И вот из этого ограниченного числа необходимо выбрать одного, который пойдет на вербовку. Я думаю даже, что Николай Мельник попал в поле зрения Эстера гораздо раньше, чем Горделадзе…

Без Мельника не стоило и затевать эту операцию. Мы не можем сейчас сказать, как они вышли на «героя-патриота» Николая Мельника. Возможно, его разрабатывали долго и целенаправленно… А возможно, что Мельник случайно засветился на каком-то не очень благовидном деле. И тогда на него обратили внимание. А уж после этого стали разрабатывать всерьез. Такое в практике разведок и контрразведок случается. Так или иначе люди Хозяина поняли, что майор Мельник перспективная для вербовки фигура. Ситуация дополнительно отягощалась болезнью дочери Мельника. На операцию девочки требовались большие деньги. Настолько большие, что сотрудник СБУ не сможет их заработать за всю свою службу.

Короче, майора стали разрабатывать, выявлять его слабые стороны и в конечном итоге сделали вывод: вербовка Мельника возможна… Со слов Затулы, его вербанули в Крыму, в санатории, принадлежащем Отцу. Это было в апреле-мае, когда Мельник проводил там отпуск. Надо полагать, что вербовку людям Отца не доверили. Это дело тонкое, требует навыков, знания психологии, умения общаться с людьми. А у Отца — бычье, их знание психологии сводится к умению разводить лохов… Итак, майора вербовали спецы. Я полагаю, что к этому мог быть причастен некто Заец, бывший подполковник КГБ. Он и его охранная контора «Гарант» лежали под Хозяином… Так или иначе, но вербовка в крымском санатории состоялась. Место, кстати, выбрано удачное… Почему? Да очень просто: даже после многочисленных разведбесед и вербовочных подходов никогда нельзя дать стопроцентной гарантии, что объект пойдет на вербовку… А санаторий Отца — то самое место, где объект можно круглосуточно держать под контролем. Можно наблюдать за ним визуально, можно напичкать его номер «жучками» и видеоаппаратурой. Важен еще и тот момент, что клиент находится на отдыхе — то есть расслаблен, снял некоторые табу. Можно, например, подвести к нему женщину… И, наконец, третий фактор, объясняющий, чем хорош санаторий. Если Мельник на вербовку не пойдет — его однозначно нужно сливать. В «личном, персональном» заведении Отца сделать это гораздо проще, чем, скажем, в Киеве. Ну например: нетрезвый отдыхающий сдуру полез в море и утонул…

В общем, майора Мельника завербовали. Под деньги на операцию дочери и гром патриотических разговоров. Возможно, все это подкреплялось компроматом. Вернувшись в Киев, Николай Иванович Мельник поставил прослушку в кабинете президента Украины.

Скорее всего, мы никогда не узнаем истинных мотивов поступка Мельника… Я не исключаю, что им двигали патриотические чувства. Я не исключаю этого. Но кто бы что ни говорил, Николай Мельник стал предателем! Страшно подумать, какие последствия для Украины может иметь его поступок, если записи попадут в разведслужбы других стран… А они, надо полагать, попадут. Впрочем, последствия и сейчас ужасны — общество расколото на две части, а престижу государства нанесен колоссальный ущерб. «Уотергейт» бледнеет рядом с «Бунчукгейтом». Ричард Никсон, кстати, ушел в отставку, а Леонид Бунчук… впрочем, я отвлекся.

Прослушка заработала, и вот тогда президенту сообщили, кто вбрасывает компру через Интернет. Видимо, «критическая масса» президентского гнева Эстером была уже организована. И Бунчук сказал свои «исторические» слова:

«…Подонок, бля… Грузин, грузин, блин… Депортировать его, блядь, в Грузию и выкинуть там, на хуй. Отвезти его в Грузию и оставить там. Надо, чтобы его чеченцы украли…»

Все! Самое главное в «деле Горделадзе» было сделано. Президент вслух потребовал расправы над журналистом. Не важно, что он сказал эти слова в запале. Не важно, что он ни разу не призвал к убийству, не потребовал отрубить Георгию голову… Это все уже не важно. Важно то, что он потребовал физической расправы над журналистом. На девяносто процентов «дело Горделадзе» сделано. Это произошло приблизительно в середине июля. Точную дату назвать не могу, но думаю, что не позднее четырнадцатого числа. Дело сделано, остались технические мелочи — исчезновение самого Горделадзе, позже — обнаружение его трупа и обнародование пленок.

Соболев, ни проронивший ни слова за весь монолог Обнорского, спросил:

— Почему, Андрей, ты считаешь, что это произошло в середине июля?

— Чуть позже вы все поймете, — сказал Обнорский. Закурил новую сигарету. Сделал глоток остывшего чаю и продолжил:

— Итак, остались технические детали. Но тут в дело вмешался господин Случай. Впрочем, он был не совсем случаен. Он был обусловлен ошибкой кукловодов… Они, видимо, не понимали, что совершают ошибку… А дело было вот в чем: они решили, что Горделадзе больше не нужен. Кабанчик, дескать, откормлен. Придет время — зарежем. Но откормленного на убой кабанчика нужно кормить до самого забоя. Иначе он отощает.

Хозяин и команда совершенно не учли этого момента — они перестали кормить Георгия. В буквальном почти смысле этого слова. Я уже говорил, что Георгия держали на наркотическом поводке. Но не только на нем. Был и еще один, не менее прочный поводок, — финансовый. Горделадзе постоянно испытывал острую финансовую недостаточность. Которая, кстати, организовывалась во многом искусственно, через Алену Затулу. Очень странным кажется, что Георгий терпел фактическое предательство Алены… Я могу это объяснить только наркотиками и той обработкой, которую постоянно проводили Вайс и сама Алена. Так или иначе, но Затула как минимум дважды отсекала Георгия от денег. Денег хронически не хватало. Тем более, что Горделадзе семейный человек и имеет двоих детей… оплачивает няню и съемную трехкомнатную квартиру.

Георгия посадили на финансовый шприц. Финансирование осуществлял господин Отец.

— Даже так? — вырвалось у Соболева.

— Да, Сергей Васильевч, именно так. Отец сделал вид, что Георгий сам попросил у него в долг. Не исключено… Но скорее всего, господин депутат под каким-то предлогом предложил свою помощь Георгию. А тот согласился. Взял деньги один раз, потом — другой. Он думал, что сумеет раскрутить свою газету, начнет зарабатывать. Но из этого ничего не получалось… а деньги были нужны. Видимо, под влиянием «таблеток успеха» он потерял чувство реальности. А Вайс с Затулой помогали. В конечном итоге сумма долга выросла как минимум до пятнадцати тысяч баксов. Это с одной стороны. С другой — Горделадзе стал как бы не нужен. И тогда Отец решил получить свои деньги обратно. Я уверен, что «спонсорская помощь» Отца была заложена в смету операции, и все его деньги вернулись бы к нему помимо Горделадзе… но — жадность! Леонид Семенович вызвал к себе нищего Георгия, чтобы срубить хотя бы часть денег.

— Это на него похоже, — кивнул Соболев. — Жаден безмерно.

— Вот это и было его ошибкой! Которая, впрочем, не была фатальной. Все могло обойтись. Но именно в тот момент, когда ошеломленный требованием долга Гия сидел в кабинете Отца, у господина депутата зазвонил телефон. А позвонил ему Мельник.

— Мельник? — удивленно спросил премьер.

— Мельник, — ответил Обнорский. — Именно Мельник. Передача записей шла по каналу Мельник — Отец — Заец — Эстер… Два промежуточных звена цепочки были нужны, чтобы максимально обезопасить Хозяина в случае провала… И провал произошел! Виновником стал Отец. Именно он допустил непростительную ошибку — записал в присутствии Горделадзе номер ячейки и ее код… А Горделадзе догадался, что речь идет о какой-то важной конспиративной передаче. Но даже этот чудовищный прокол Отца мог не иметь никаких последствий, если бы он поговорил с Горделадзе по-человечески. Достаточно было погладить Гию по шерстке, сунуть двести-триста баксов, и Горделадзе полетел бы дальше «бороться с режимом». Вместо этого Отец в очень грубой форме «наехал» на Георгия. Оскорбил, угрожал. Когда Гия вышел от избранника народного, он был никакой. Униженный, уязвленный.

— И он решил нанести ответный удар?

— Да, Сергей Василич… Горделадзе поехал на вокзал и проник в ячейку.

Это было двадцать первого июля. В тот раз Георгий оставил «дипломат» в ячейке… Но ровно через неделю, двадцать восьмого, Горделадзе снова был на вокзале. Он засек и зафиксировал на видеокамеру Мельника в момент закладки. Он был ошеломлен! Он понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее… Георгий Горделадзе был авантюрен и безответственен. Но далеко не глуп. Он понял мгновенно, что раскрыл тайный канал связи «сотрудник службы безопасности — бандит». В воздухе запахло «Уотергейтом»… Горделадзе почувствовал себя наследником и продолжателем дела Вудворта и Бернстайна [Роберт Вудворт и Карл Бернстайн — журналисты «Вашингтон Пост». Провели сенсационное расследование «Уотергейтского дела»]. Он похитил «дипломат» и зафиксировал Отца, который пришел за посылкой.

С этого момента Горделадзе был обречен. Уже через два дня люди Отца вычислили его. Это было не очень трудно: воры на вокзале запомнили двухметрового грузина, который несколько часов крутился в камере хранения…

Когда Георгий явился к Отцу с целью шантажа, тот был уже готов к такому повороту. Он изобразил испуг, готовность заплатить за молчание. На самом-то деле судьба Георгия была уже решена. Скорее всего, Отец просто сломал бы Горделадзе… Вывез на пленэр, потолковал по душам… они это умеют, опыт есть… и Гия сам отдал бы все копии и — больше того — стал бы рабом Отца на всю оставшуюся жизнь. А могли просто убить.

От этого шага Отца удержал Хозяин. Горделадзе был еще нужен. Оставляя Георгия живым и на свободе, они до известной степени рисковали, но риск был не очень велик — рядом с ним всегда находилась Затула. Георгий психовал, периодически прибегал к наркотикам, но был под контролем Алены, с одной стороны, и влиянием Эстера, который обещал ему покровительство, — с другой.

Отец тоже поддерживал у Горделадзе иллюзии… Исход дела был предопределен, и Георгия не трогали только потому, что еще не все было готово к третьему этапу операции — исчезновению. Еще не покинул страну Мельник, еще не было найдено помещение, где будут «работать» с Горделадзе… Вероятно, были еще какие-то соображения, но нам они неизвестны.

Подготовка тем не менее велась интенсивно — в Тараще, на территории моторного завода арендовали изолированное помещение «под Горделадзе». Специально для прикрытия создали некое ООО «Гарантия». Учредителем стал тот же пенсионер Смыслов… мы проверяли — старый алкоголик, паспорт продал кому-то. Кому — не помнит.

Как только все было готово, Отец сказал Горделадзе: надо решать вопрос… Георгий согласился. Шестнадцатого сентября, вечером, у дома Затулы произошла встреча Горделадзе с похитителями. Нам известен номер автомобиля, на котором они приехали, нам известны их имена и фамилии. У Затулы хранится листок, на котором рукой Георгия записаны все эти данные… Итак, шестнадцатого вечером Горделадзе вышел из дому и сел в машину, в которой сидели со стороны Отца — Слепой. А со стороны Эстера — Заец.

— Слепой — это Макаров? — уточнил Соболев. — Наш, симферопольский?

— Он самый и есть — покойничек.

— Как покойничек? — удивился премьер.

— Вчера в Киеве гражданина Макарова застрелил неизвестный киллер в зале игровых автоматов… произошло это через несколько часов после того, как я намекнул Отцу про причастность Слепого к «делу Горделадзе».

— Ай да Отец, — покачал головой премьер.

— Зайца тоже уже нет в живых, — сказал Обнорский. — Так вот, Георгию передали часть денег, он вернулся домой к Затуле, взял кассеты и снова пошел вниз, к Слепому и Зайцу. Он шел за деньгами, но у Слепого и Зайца были другие планы. После того, как Георгий сел в машину и продемонстрировал кассеты, его каким-то образом усыпили… думаю, что хлороформом… Очнулся он уже в Тараще.

Наверно, ему было очень худо. Не столько в физическом, сколько в моральном плане. Мы не можем знать, о чем думал Георгий Горделадзе тогда. Мы можем только догадываться… Он был деморализован и ждал расправы. Репутация Отца была известна ему очень хорошо, и он ждал расправы. Разумеется, у него оставалась и надежда на спасение — Алена знала имена похитителей и номер машины. Он не знал, что Алена — такой же его враг, как и Отец… Он надеялся на ее помощь. Его предали.

Кстати, им — Алене и Георгию — даже дали возможность поговорить друг с другом… с одного из телефонов моторного завода в Тараще 17 сентября был сделан звонок на телефон Затулы. Разговор продолжался меньше минуты. Видимо, это был психологический ход, придуманный для того, чтобы успокоить Алену.

— О чем они говорили? — живо спросил Соболев.

— Этого, Сергей, мы не знаем и, видимо, не узнаем никогда. Это останется тайной Затулы и, возможно, ее пожизненным кошмаром.

— Черт знает что! — сказал Соболев. — Черт знает что, Андрюха… Это же прямо драма какая-то…

— Да, история далеко не рядовая. В ней столько всего переплелось, что просто не верится в ее реальность… Итак, Георгию дали возможность поговорить с Аленой. Это был его последний контакт с миром. Сразу после разговора его избили. Это было сделано по приказу Зайца, что означает — Хозяина. Били не сильно. Так, чтобы не изувечить, а запугать, сломать…

— Андрей, — перебил Соболев. — Андрей, извини, что перебиваю. Откуда ты это знаешь? Ты рассказываешь так, как будто сам там был.

Обнорский несколько секунд молчал. Потом сказал:

— Ты знаешь, мне тоже иногда кажется, что я сам там был… Наверно, это оттого, что мне довелось побывать на месте Горделадзе. Я могу «влезть в его шкуру». А подробности я знаю потому, что мне рассказал их человек, который действительно там был. Он знал, что умирает, и говорил как на духу. Хотел, видно, напоследок облегчить душу. Это плохой человек, страшный… наемник, убийца… Но, видно, тяжело было на душе-то. Видно, что страшно было ему. Боялся ответ держать перед Богом. Но я не поп, отпустить грехи ему не могу…

Да, так вот. Георгию дали поговорить с Аленой, потом избили, и он действительно сломался. Упрекать его не стоит — девяносто девять из ста человек потеряют волю в таких обстоятельствах. В тот день его больше не трогали… На другой день приезжали Отец с Зайцем. Допрашивали. О чем шла речь, Гвоздарский… Гвоздарский — это тот человек, который рассказал мне о последних днях жизни Георгия Горделадзе… Гвоздарский не знает — Отец и Заец «беседовали» с Георгием с глазу на глаз. Но я думаю, цель допроса была одна: узнать, не заныкал ли где Горделадзе еще несколько копий? Георгия прогнали через детектор лжи, потом Отец его избил собственноручно. Избил, как говорит Гвоздь, жестоко… выбил передние зубы. Глумился, говорил, что теперь Георгий будет его рабом на всю жизнь… если ему сохранят жизнь. Вечером Заец и Отец уехали… Но на следующий день Отец вернулся… Он вернулся со Слепым, и они сразу прошли к Георгию. Были нетрезвы оба. Сильно нетрезвы. Гвоздь сказал так: как только я их увидел — понял: что-то будет, что-то произойдет скверное. Даже не хотел их пускать. Но оба были очень агрессивны, перли буром, и он их пустил… Отец сказал, чтобы им не мешали. Вдвоем они прошли к Георгию и заперли дверь изнутри. Но Гвоздарский остался у двери. Сквозь замочную скважину он все видел и слышал. Он был единственным свидетелем трагедии.

Когда вошли бандиты, Георгий лежал на кровати… Он сел, скрипнули пружины. Лицо у него было черное от побоев, пиджак и рубашка в запекшейся крови… «Что ты сидишь, сука? — заорал Слепой. — Что ты сидишь, пидор причмуренный?…» Георгий встал. Он сильно сутулился, длинные руки безвольно свисали. Он казался сломанной игрушкой. Отец по-хозяйски уселся на табурет, достал фляжку и спросил у Георгия: «Выпить хочешь?» А Слепой сказал: «Ты че, Отец? Зачем на эту падаль виски переводить?» А Отец сказал: «Заткнись, тебя не спрашивают… Выпить хочешь, Гия?» Горделадзе кивнул… Наверно, в этот момент выпивка была ему очень кстати. Отец протянул флягу, Георгий взял и выпил. Он запрокинул голову и выпил. Он лил виски в беззубый рот, хрипел и булькал…

Слепой заорал: «Хватит!» — и вырвал флягу. Он толкнул Гию в грудь, и Горделадзе упал… Отец сказал: «На, Георгий, покури…» Он выплюнул на грязный пол окурок. Когда сломанная кукла потянулась к дымящемуся плевку, Отец наступил на окурок и раздавил его. Засмеялся… И Слепой засмеялся. Его смех был похож на икоту. Они просто глумились, и было видно, что им нравится глумиться… Пьяный Отец оборвал смех. Сказал: «Ты! Ты на кого наехать хотел, пидор? Ты на меня хотел наехать! Ты меня — МЕНЯ! — хотел на бабки поставить!…» Он кричал долго.

Он кричал, а Георгий сидел на полу. В почти пустом помещении голос звучал гулко… Отец кричал, Георгий сидел, Слепой отхлебывал из фляжки… Гвоздарский — бандит, убийца и наемник. Сантиментами «не страдает». Но даже ему было противно. Он сидел на корточках, смотрел в замочную скважину, и ему было противно. Он уже собирался встать и уйти, но что-то его удержало… «Встань, сука», — сказал Отец. Георгий тяжело поднялся… «Иди к стене!…» Георгий подошел к стене… «На колени! На колени, сука! Я кому сказал?!» Георгий опустился на колени. Отец вытащил пистолет: «Я сейчас тебя грохну. Я грохну тебя, урода. Именем — ха! ха! ха! — Верховной Рады…» Отец размахивал пистолетом, Георгий стоял на коленях. На его глазах выступили слезы… «Я разнесу тебе башку! А твой долг будет отрабатывать Мирослава и девки твои. Подрастут — отправлю в бордель. Недолго расти надо — уже на шестилеток спрос!…» И Георгий поднял голову. Он смотрел на Отца темными глазами. В глазах стояла ненависть… В них была такая отрешенная ненависть, что Гвоздарскому за стальной дверью стало не по себе. А Отец продолжал орать… «Они, — кричал Отец, — будут сосать у черножопых. Отрабатывать долг. Ты понял, сука? Они будут сосать у негров!…» И тогда Георгий встал. Видно было, что ему очень трудно, но его вела ненависть. Он встал, и Отец вдруг умолк. И Слепой перестал булькать.

Георгий сделал шаг… другой… «Стой, сука, — заорал Отец. — Стой, застрелю…»

Георгий сделал еще шаг. Он был страшен… Он был один. Избитый. Без оружия… А этих было двое… и с пистолетом. Георгий сделал еще шаг. Он протянул вперед руки, и Отец, вооруженный пистолетом, отшатнулся… «Стой, Гия, — пискнул он, — стой, у меня волына…» Георгий зарычал и бросился вперед. Ударил выстрел.

Обнорский замолчал, вытащил из пачки сигарету. Он заново пережил рассказ бандита Гвоздарского о страшной смерти Георгия Горделадзе. Он помнил слова Гвоздя почти дословно, почти наизусть. Помнил, как двигались монгольские скулы Гвоздя, как неровно, отрывисто ронял обреченный бандит слова. Соболев сидел с напряженным, застывшим лицом. Было очевидно, что и на него рассказ Гвоздарского произвел впечатление. Андрей закурил, сказал:

— Дальше был большой шухер… Гвоздь сразу позвонил в Киев, Зайцу. И Заец примчался уже через полтора часа. Отец к тому времени протрезвел и врал, что другого выхода не было: Гия, мол, озверел и бросился на них с ломом в руках… И ведь действительно, они вложили покойнику в руки лом. Если бы Гвоздь не видел, как было дело, никто бы и не знал. Но Гвоздь вмешиваться не стал, промолчал. Языком трепать — себе дороже… Заец, конечно, был страшно недоволен. Сказал, что Горделадзе был нужен живой. Потом они долго совещались с Отцом наедине. О чем говорили, Гвоздь не знает. Потом — уже в присутствии Гвоздя — решали, что делать с телом. Отец сказал, что тело лучше всего сжечь. А Заец возразил, что тело еще нужно. Отец заныл, что в голове пуля осталась. А пистолет табельный, за ним числится… извлекут пулю — сразу на него, Отца, выйдут. Не отмоешься. Заец на это ответил: «Я тебя стрелять не заставлял. Ты стрелял — ты и решай вопрос с пулей. Хоть штопором ее доставай…» Отец предложил голову отрубить. «Руби», — сказал Заец… «Кто? Я?» — спросил Отец. А Заец разозлился: «Нет, я должен это делать? Наломал дров — так хоть не ной теперь. И вообще, стрелять нужно из ПМ, он голову навылет бьет, а твой ИЖ — говно, пародия на ПМ. У него патрон пониженной мощности. Потому и пуля в голове застряла…» Отец ответил, что и на ИЖ-то он еле-еле разрешение выбил… В общем, препирались они долго, но в тот день так ни к чему и не пришли. Все вместе уехали, Гвоздарский остался. На следующий день приехал Слепой и отрубил голову. Снял с тела одежду и украшения. Потом запаял тело в полиэтилен. Просил Гвоздя помочь, но тот отказался. Слепой все сделал один… Вот и вся загадка гибели Георгия Горделадзе. Изначально его не планировали убивать. Живой он был бы полезней. Я думаю, что изначально они планировали так: Георгия похищают, держат месяц — полтора — два в плену и все это время с ним работают.

Обработать его не так уж и сложно… А потом, после «побега» из плена, Гия расскажет, что похитителей он не знает, лиц их никогда не видел, но по некоторым обрывкам разговоров (соответствующие «обрывки» придумать легко) понял, что это люди из СБУ. И что по отдельным фразам он понял: они выполняют чей-то заказ. Какого-то очень-очень высокопоставленного лица… И вот представь себе: Гия выползает на свет Божий — голодный, истощенный, избитый, и рассказывает свою историю. А через неделю-другую Стужа представляет общественности кассеты Мельника! Соболев сказал:

— Да, если бы у них это получилось, то, пожалуй, дело окончилось бы импичментом.

Андрей пожал плечами, ответил:

— Если бы Леонид Данилович Бунчук был более осторожен в своих высказываниях…

— Его провоцировали, Андрей. Сознательно натравливали на Горделадзе.

— Я согласен: его провоцировали. Но если бы Леонид Данилович был более осторожен в своих высказываниях, то у его противников не было бы никаких серьезных козырей. У блатных это называется «фильтровать базар». А Бунчук базар совсем не фильтрует.

— Ладно, Андрей, оставим это… Скажи мне, пожалуйста, вот что: на основе собранной информации можно привлечь Матецкого к уголовной ответственности? За убийство Горделадзе?

— Нет, — твердо сказал Обнорский.

— Почему?

— В юридическом смысле очень слабенькие доказательства. Даже и не доказательства вовсе. У нас есть только показания Гвоздарского. Сделанные на диктофон. Без свидетелей. Кроме того, адвокаты могут поставить вопрос о вменяемости Гвоздя — он был после тяжелой травмы головы… Да и самой кассеты нет.

— Почему? — удивился Соболев. Андрей объяснил.

— Худо, Андрей Викторыч.

— Собственно говоря, есть еще кое-что, — сказал Обнорский.

— Что же?

— Горделадзе оставил надпись на стене инструментального склада. Там он обвиняет в убийстве и пытках Отца…

— Так это же… — произнес премьер, но Обнорский поднял руку:

— Это то же ничего не значит, Сергей Васильевич. Сначала необходимо заключение почерковедческой экспертизы… Я не специалист, не знаю, возможно ли провести идентификацию почерка, если текст нацарапан на кирпиче обломком напильника, да еще печатными буквами. Боюсь, что экспертиза невозможна. Я, конечно, сообщил о «предсмертной записке» полковнику Перемежко. Теперь слово за милицией…

— М-да… а Затула?

— А что Затула? Во-первых, она сильно замазана и будет молчать. Во-вторых, что, собственно, она может показать? Как Отец стрелял в Георгия, она не видела… Нет, Затула нам не помощник.

— Жаль. Чертовски жаль, что эта мразь по-прежнему будет оставаться на свободе и даже останется депутатом Рады… А что было дальше, Андрей?

— Остальные события, в общем-то, известны. Тело Георгия — запаянное в полиэтилен, безголовое — так и лежало в помещении склада. Голову куда-то увез Слепой. Тем временем вокруг исчезновения Георгия раздувалась шумиха… это все известно, говорить особенно не о чем. Мельник вышел на Стужу, всучил ему кассеты и благополучно покинул Украину. После этого люди Отца провели захоронение тела. Захоронение провели так, чтобы оно было быстро обнаружено…

А поскольку опознание безголового трупа весьма затруднительно, подбросили украшения Георгия… Первоначально планировалось, что тело будут прятать люди Зайца, но они отказались. Тогда Заец позвонил Отцу: «Нагадил? Убирай». Слепой слетал в Симферополь, взял Грека, и они вдвоем сделали эту работу. Позже, когда Грек стал трепать языком, его убили… Ну а потом громыхнул «кассетный скандал». Вот, собственно, и все…

Часы показывали половину второго. Глубокая ночь. Глубокая темная зимняя ночь над Украиной, над Крымом, над Симферополем. В домашнем кабинете премьер-министра республики Крым Сергея Соболева горел свет.

— Вот, собственно, и все, — сказал Обнорский. — В общих чертах.

— В общих чертах, — повторил Соболев. — Чаю хочешь?

— Пожалуй, нет.

— А коньяку?

— Глоток можно.

Премьер встал, пересек кабинет и открыл бар. Принес бутылку «мартеля» и два коньячных бокала.

— Это нас взбодрит, — сказал он. Выпили молча, без тостов.

— Хороший коньяк, — оценил напиток Обнорский. — Возвращаясь к теме возможности уголовного преследования, Сергей Васильевич, я тебе так скажу: нереально. Часть ключевых фигур бесповоротно выведена из игры… Другая часть ни при каких условиях не станет давать признательных показаний, да и защищена весьма надежно своим служебным положением. Затула вообще получила полную индульгенцию от государства. У меня и моих коллег нет никаких сомнений, что если бы с первых часов после исчезновения Георгия за нее плотно взялись, события могли развиваться по-другому.

— Я думаю, — сказал Соболев, — что здесь приложил руку Эстер.

— Я тоже… теперь, впрочем, это не имеет значения. Время упущено, свидетели, а правильнее сказать — соучастники, мертвы, улики утрачены. Вы, наверно, обратили внимание, что мой рассказ изобиловал словами «вероятно», «возможно», «скорее всего»? — Соболев кивнул. — Это потому, что мы не обладаем информацией в полном объеме. Мы реконструировали события, исходя из известных нам фактов и логики… В нашем расследовании полно белых пятен…

— Например? — спросил Соболев.

— Например, мы так и не разобрались, кто и в какой момент подбросил украшения Горделадзе к его «могиле»… Мы понятия не имеем, как «состарили» тело. Мы так и не знаем, где голова Георгия. И еще десяток что? где? когда? Разумеется, можно продолжить работу и осветить некоторые моменты, но…

— Но в этом, Андрей, уже нет необходимости, — сказал Соболев.

— То есть?

— В принципе, ситуация стала прозрачна, — ответил премьер, и Обнорский добавил про себя: как вода в аквариуме с пираньями, — а детали вы изложите в отчете. После знакомства с вашим первым отчетом я понял, что вы делаете это в высшей степени профессионально.

— Спасибо.

— Не за что. Это не комплимент, Андрей Викторович, это констатация факта… Кстати, сколько времени вам понадобится на составление отчета?

— Это срочно? — спросил Андрей. Соболев посмотрел на него очень внимательно, сделал глоток коньяку и сказал:

— Теперь уже нет.

— Что это значит, Сергей Васильевич?

— Это значит, что президент принял решение. Кризис приобрел настолько острую форму, что Бунчук готов пойти на компромисс ради спасения мира на Украине. Ему дали понять, что если он устранит силовых министров, оппозиция прекратит нагнетание обстановки… Мы в пяти шагах от гражданской войны, Андрей. Президент принял решение об отставке председателя СБУ и министра МВД.

— А Эстер? — спросил Обнорский. — Эстер остается?

— Эстер настолько хитер и изворотлив, что, кажется, даже укрепил свои позиции. Я подам твой отчет президенту, но, думаю, Хозяин сумеет вывернуться. Он всегда это делал виртуозно… Если бы мы начали расследование недели на две пораньше! Мы опоздали, Андрей. Компромисс найден, и теперь никто — ни Бунчук, ни оппозиция — не захочет осложнять отношения. Свиньи остаются у своих кормушек, и в этом смысле я согласен с Латвиным: «На Украине были времена и хуже, но не было подлее». Но я все равно покажу твой отчет президенту… даже если это будет стоить мне отставки.

Соболев замолчал, улыбнулся и спросил:

— Выпьем?

— Давай. За что?

— За Украину!

Они чокнулись и выпили.

— Когда ты улетаешь? — спросил премьер.

— Завтра… вернее, уже сегодня.

— В Москву?

— Нет, в Киев.

— А что так?

— Есть у меня, Сергей Васильевич, одно дело в Киеве. Личное.

В Борисполе было солнечно и ветрено. Андрей сидел в кресле, ожидая, когда подадут трап… Он сидел и вспоминал, как прилетел в Киев в самом начале расследования. Он даже не предполагал тогда, с чем столкнется. Он вспомнил, как навалилась на него мелодия «Реве и стогне» в чудовищной аранжировке Куки.

Неожиданно до Андрея дошло, что он давно уже не слышал Куку ни во сне, ни наяву. И не видел его мерзкой улыбки.

Он попытался вспомнить, когда Кука оставил его в покое… напрягал память, прокручивал в уме все события последних дней, но вспомнить не мог.

Подали трап.

— Андрей, — удивленно и чуть встревоженно спросила Галина. — Андрей, как я… рада тебя слышать… Ты знаешь — когда ты улетел, у меня было такое чувство… что ты уже не позвонишь… никогда.

— Почему?

— Не знаю… Не знаю, почему-то мне так казалось.

— Ты ошиблась. Я не только позвонил, я приехал.

— Приехал? Ты приехал? — удивленно спросила она. — Ты откуда звонишь?

— Если ты посмотришь в глазок, то поймешь, — ответил он.

Через несколько секунд светлая линза «глазка» потемнела. А еще через две секунды дверь распахнулась. Обнорский положил телефон в карман. Галина — босиком, в легком халатике — смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Она смотрела на него, он — на нее… Пауза казалась бесконечной, и уже было понятно, что ничего, напоминающего прошлые визиты Обнорского, на этот раз не будет — ни любовной истомы, ни эротических безумств в зеленой воде джакузи.

— Ой, да чего же мы на пороге-то стоим, — опомнившись, засуетилась Галина. — Проходи, Андрей, я так рада… Почему ты не предупредил заранее?

Она говорила что-то еще, но Обнорский не вслушивался, потому что слышал еле заметную, но все же уловимую фальшь в ее голосе. Она старалась изобразить радость встречи с любимым мужчиной, но при этом ей не удавалось скрыть страх быть разоблаченной.

Он позволил снять с себя куртку, позволил провести себя на кухню.

Он даже не стал останавливать Галю, когда она помчалась набирать воду в джакузи. Андрей закурил сигарету и, вздохнув, пошел за женщиной в ванную.

Галина, наклонившись и «демонстрируя классный ракурс», насыпала в ванну каких-то экстрактов. Несколько раз она суетливо оглянулась и улыбнулась Обнорскому, но улыбки эти получались какими-то вымученными.

— С дороги надо обязательно искупаться, — сказала Сомова и Андрей согласно кивнул:

— Да, это хорошая народная традиция. Полезная и не устаревшая. Слушай, Галя, я вот о чем хотел тебя спросить… Ты ведь на Эстера давно уже работаешь… Зачем же тогда ты нас вообще в это дело втянула? С тебя же все началось… На хрен тебе это было надо? Или ты тогда, в самом начале, решила, что мы ничего расследовать не будем, а просто напишем, что Бунчук палач?

Галина грузно села на край ванны — так, словно у нее подкосились ноги. С усилием сглотнув, она затрясла головой:

— Я не понимаю… С чего ты взял… Я работаю на Эстера? Кто… Кто это тебе…

— Да брось ты, — устало махнул рукой Андрей. — Не надо вот этого всего… Все ты прекрасно знаешь и понимаешь.

— Я не…

— Перестань! Я не разборки вести с тобой сюда пришел… И не предъявы тебе строить. Я не собираюсь играть в доказательства — хотя у меня их столько, что даже тошно. У нас с тобой разговор один на один — и скрытой записи я не произвожу, — так что врать тебе резона нет… Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.

Галина зачерпнула из ванны воды и плеснула себе в лицо. Потом растерла влагу по коже и посмотрела на Обнорского.

— А чего же ты хочешь? Зачем ты пришел, если не посчитаться?

Обнорский присел на корточки и ссутулился над своей недокуренной сигаретой:

— Зачем я пришел? Знаешь, я очень любознательный человек… Мне до сути вопросов дойти хочется гораздо чаще, чем это нужно для нормальной жизни… Я хочу понять… Ты меня и всю нашу команду на расследование подписывала — зачем? Логики в этом никакой нет… И еще один момент, чисто личный… Мне казалось, что тебе со мной было хорошо. Мне казалось, что между нами был не только секс, а нечто большее.

— Нечто большее? — Галина вдруг как-то очень не по-женски усмехнулась и взглянула Обнорскому прямо в глаза. С ее лицом произошло странное изменение — оно внезапно обрело такое выражение, которого Андрей никогда прежде не видел, — выражение, в котором смешивались усталость, цинизм и полное отсутствие интереса к жизни, — а ведь женщина почти всегда, даже на подсознательном уровне, думает о том, как она выглядит… На Обнорского смотрело лицо незнакомой женщины…

— Нечто большее, говоришь? Дай сигарету.

Андрей подал ей пачку «Кэмела» и зажигалку. Галина закурила, глубоко затянувшись несколько раз подряд.

— Я тоже, Андрей, сначала думала, что, может быть, есть между нами и нечто большее, чем секс. Только я ошиблась. Ты что-нибудь для меня хорошее сделал? Ну кроме того, что драл меня качественно? Ты как-то обо мне позаботился? Нет, дорогой мой. Ты меня просто использовал — в своем долбанном расследовании — отвези туда, отвези сюда… Ты даже не подумал, что вы-то все уедете, а мне здесь жить. Ты подумал о том, что многие знали про наши отношения? А? Тебя вообще хоть как-то моя жизнь интересовала? Как я живу, на что? Что у меня раньше в жизни было? Была ли я замужем, был ли у меня ребенок?

Ты хоть раз всем этим поинтересовался — благородный расследователь? Ах да, тебе, конечно, не до того было — все дела и дела. Времени хватало, только чтобы пожрать да потрахаться… А Эстер… Да, я помогаю ему. Не всегда, но когда он просит — не отказываю. Ни в чем. Потому что он, в отличие от многих, он мне тоже помог. Эта квартира — это Эстер. И работа моя в «Виктории» — тоже он.

Когда у меня девочка моя умерла — муж бросил, — вообще без средств к существованию осталась. И если бы не Эстер… Подохла бы я, наверное… Не тебе меня судить, правдоискатель. Я твоему вшивому Агентству, между прочим, работу дала, вы хоть и небольшие, но деньги на этом заработали — через меня. Но от тебя, Андрей, кроме джентльменского набора «конфеты-букеты» — извини, — но ничего реального не было. И ты не думай, что дело в деньгах. Дело в заботе.

Она замолчала, молчал и Обнорский. Андрей прикурил от окурка новую сигарету и потер левый висок. Зачем он пришел к этой женщине? Наверное, что-то его мучило. И, в общем, Обнорский даже понимал, что, просто сам себе до конца сформулировать не хотел, вроде как в прятки сам с собой играл. А все было просто — в его жизни уже не первый раз происходил полный, извините за выражение, «пердимонокль» с женщинами — и всякий раз после очень красивого начала. Сначала — с бывшей женой Машей. Потом — с бывшей женой Виолеттой. Потом с Леной Ратниковой. Потом с Катей Званцевой. Теперь вот — с Галиной. У Обнорского уже вырабатывался какой-то комплекс, ему уже начинало казаться, что это с ним что-то не так, что это в нем какая-то причина кроется, отчего все его любови заканчиваются настолько же по-уродски, насколько красиво начинались…

Вот в этом Андрей пытался разобраться. Вот за этим он и пришел к Сомовой.

— Да, Галя, — сказал наконец Обнорский, докурив свою сигарету и встав во весь рост. — Сильно ты выступила, ничего не скажешь. Крыть нечем. Я о тебе действительно заботился не очень. Ты права — времени не хватало. Ну и, наверное, душевной чуткости — врать не буду. Но, правда, и не предавал я тебя.

А вот ты меня… Хотя нет, и ты меня не предавала. Предавать ведь только свои могут, а я, судя по твоим словам, никаким «своим» для тебя не был… Ладно, с этим разобрались. Ну а за каким хреном ты нас в расследование-то втянула? Это-то как объяснить? Тут-то где логика?

Галина усмехнулась и швырнула свой окурок прямо в зеленоватую воду джакузи:

— Твоя ошибка, Андрей, что ты везде логику ищешь… Я сначала действительно ничего понять не могла… Чувствовала, что случилось что-то жуткое… Гийку жалко было. Он ведь мне тоже не чужой был, хотя ему-то на меня наплевать было, так же, как и тебе. У него свой сложный мир был — между Аленой и Мирославой. Я туда уже не помещалась. Предполагала я и то, что без этой сучки Затулы во всей этой истории не обошлось. Хотелось, чтобы и она свое получила, тварь эта…

Андрей вдруг поймал себя на вопросе — а не стоит ли он с разинутым ртом, потрогал рукой, нет, вроде закрыт, вроде все нормально.

— Да, — произнес после долгой паузы Обнорский. — Интересный у нас тут винегрет образовался, дорогие товарищи. Все ингредиенты, какие положено. Даже с перебором. Крыть, в общем-то, нечем. Ладно, Галя, пойду я. Спасибо за честный разговор. И… знаешь… Вот я что хотел тебе сказать на прощание. Та ночь — в Крыму, когда мы в море… Ну ты помнишь… У меня это все равно останется одним из самых дорогих мне воспоминаний, правда… Ведь, несмотря ни на что, в этой ночи что-то волшебное было. И я этого никогда забыть не смогу — да и не хочу я этого забывать. Это я тебе говорю от души… Ну бывай, мать. Не сердись на меня, ежели что не так сказал. Встретишь Эстера — привет ему передавай, мы ж с ним как-никак «молочные братики», как я понимаю. Почти родственники. Ты, кстати, все-таки поосторожнее с ним, он хоть и заботится о тебе, как ты говоришь, но в размен-то пустит не задумываясь, если что… Да, жизнь — она штука очень даже бугристая…

Андрей хмыкнул и пошел к выходу. Он узнал все, что хотел, — и даже больше. Настолько больше, что идти ему было очень тяжело.

— Андрей! — голос Галины буквально толкнул его в спину. В нем слышались боль, тоска и отчаяние. Обнорский запнулся на мгновение, но оборачиваться не стал.

— Прощай, Галя, — сказал он, открывая входную дверь. И потом, уже на лестничной площадке, повторил совсем тихо:

— Прощай, Галя. Бог тебе судья…

Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.

— О'кей? — шепнул он.

— Йес, — ответила она.

Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.

— Куда? — спросил водитель.

— Домой.

Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.

— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.

— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.

Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.

— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.

— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.

Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:

— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.

— И что? — спросил Андрей.

— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.

— И что? — снова спросил Андрей.

— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.

— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?

— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.

— А, черт! Она была… вы мне не верите?

— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.

Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.

— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…

— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!

Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»

Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…