"Дело о похищенных младенцах" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)ДЕЛО О ПОХИЩЕННЫХ МЛАДЕНЦАХ— О-о… Да вы, кажись, перебрали, Глеб Егорыч! Голос доносился откуда-то сверху и звучал то ли с укоризной, то ли с сочувствием, то ли с недоумением, а может — со всеми оттенками сразу. Я поднял голову и увидел над собой малознакомое небритое лицо. Два года назад, когда мы с Надеждой переехали в новый дом, я, еще до ввоза мебели, обошел квартиры и составил картотеку соседей. Жизнь должна быть систематизирована. Несистематизированная жизнь — одно мучение. Если же все разложить по полочкам, станет удобно и спокойно. Но этого человека я не узнавал. В картотеке его определенно не было. — Не узнаете? — угадав мои мысли, рассмеялся мужчина. — Знаете ли, я вас тоже не сразу узнал. Приличный с виду человек, Высоцкого любит, а лежит тут, извиняюсь, как свин, посреди лестницы. При упоминании о великом барде я наконец опознал зависшего надо мной гражданина. Татарников Е. В., водитель трамвая, сосед с восьмого этажа, архивная карточка № 87. Я проговорил с ним когда-то целых двенадцать минут, поскольку «номер 87» оказался единственным из жителей подъезда, кто разделял мою глубинную страсть к творчеству Владимира Семеновича. — Здравствуйте, Евгений Валерьянович! Во-первых, я не свин, потому что свины в хлеву, а я — в своем подъезде, — попытка приподняться окончилась неудачно, ноги абсолютно не хотели выпрямляться, — а во-вторых, вы не в курсе, который час? — Скоро утро. — Конкретнее. — Четыре часа пятьдесят три минуты. Может, вам все-таки помочь добраться до квартиры? Тут совсем немного — всего-то два этажа. Только давайте одолеем их по-быстрому, а то у меня — смена… Татарников довел меня до двери, зачем-то нажал звонок, хотя я уже нащупал в кармане ключи, и предусмотрительно исчез, пригласив на прощание в гости. Очень уместно — в пять-то утра… Дверь открылась. Я остался наедине с разбуженной женой. — Наденька, ты извини… Ты же знаешь, как я тебя… — Когда-нибудь это должно было случиться, — холодно оборвала супруга и, схватившись рукой за галстук, словно за поводок, потащила меня к зеркалу (я едва сохранил равновесие). — Любуйся! Собственное отражение меня не впечатлило. — Пьянству бой, — сказал я, сдвинув брови и стараясь не икать. — И герл тоже. Кстати, чьим парфюмом ты пропах? Какой отвратительный запах! — Это запах важного информатора, Наденька. Я не просто так… Я информацию добывал. — Узнаю, что изменил, — убью. А сейчас — в душ. Потом — в койку. Подъем — в восемь тридцать. В восемь тридцать, ты слышал? Всё! День, когда я впервые в жизни перебрал по части алкоголя, вообще начинался нескладно. С утра исчезла добрая половина сотрудников агентства. — Я — за главного, — встретил меня завхоз Скрипка, держа в руке покусанное яблоко. — Обнорский улетел на семинар. В Бишкек. По случаю перевода «Переводчика» на киргизский язык. Говорят, киргизы в восторге. Киргизы только и мечтали, чтоб прочитать живого классика современной русской литературы на своем родном языке. — Кто остался? — Я! — Скрипка смачно куснул яблоко. — В строю также Агеева, Каширин, Модестов и Соболин с имеемым репортерским отделом. На секунду задумавшись, я представил Соболина за этим непристойным занятием. После чего (как всегда, без тени улыбки) произнес: — Запомните, Алексей Львович: имею здесь всех я. Причем по полной программе. В двенадцать — летучка. Всем быть. …В отсутствие шефа обязанность вести летучки ложится на меня. Я считал и считаю, что летучки — это мощный инструмент в борьбе за укрепление дисциплины. Обычно я укрепляю дисциплину без повода, но на сей раз причина для сурового разговора имелась. И еще какая причина! — На имя директора агентства, — начал я, когда все текущие вопросы остались позади, — поступила докладная записка «О пьянстве на рабочем месте». Автором записки являюсь я. Горностаева из репортерского отдела попыталась хихикнуть, но тотчас же замерла под моим взглядом в испуганной полуусмешке. — На вашем месте, Валентина Ивановна, я бы сто раз подумал, прежде чем приступить к процессу смехоизвержения, потому что мои ответные и, смею заверить, малоприятные реакции не заставят себя ждать. Этой тирадой я окончательно добил Горностаеву, щеки ее покраснели, а взгляд пополз вниз, пока не уперся в свежевылизанный редакционной уборщицей бабой Лидой пол. Теперь можно было спокойно приступать к чтению докладной. — Позвольте, — продолжил я, — огласить содержание записки, поскольку вопрос важен, очень важен. Речь, если хотите, идет о судьбе нашего агентства. Итак… Закончив чтение, я поправил очки и обвел собравшихся взглядом. Добавить было нечего. Полная деградация. — Добавить нечего, — повторил я вслух. — Деградируем в ускоренном режиме. Не удивлюсь, если сегодня вечером кто-нибудь приведет сюда проститутку. А может, не одну. А завтра здесь закурят анашу. А послезавтра… Я не буду оглашать то, что написал поверх докладной Обнорский. Шеф выражений не выбирает, а в таких ситуациях — тем паче. Каширин депремирован на четыре месяца вперед. Так будет с каждым, кто не избавится от пагубного пристрастия к алкоголю. — Глеб, я тебя сукой не называл, — негромко произнес запунцовевший Каширин Р. А. — Все, что видят мои глаза и слышат мои уши, а также глаза и уши некоторых других ответственных сотрудников агентства, вне всяких сомнений является правдой. — Я сутки сторожил кабинет, пока не поставили новую дверь. — Каширин хватался за последнюю соломинку, но шансов у него не было. — Распоряжения начальства не обсуждаются, — поставил я точку. — Четыре месяца без премий. — Повезло тебе, Родик, что не к Скрипке ломился, — жалостливо вздохнула Агеева, когда летучка закончилась и народ потянулся к выходу. — У Спозаранника дверь легкая, деревянная, а у Скрипки — стальная. Перелом ноги — как минимум. «Стальная дверь — это то, что надо, — подумал я про себя. — Стальная дверь — это мощно. Никакая сука, называющая меня сукой, не пробьется». В два часа дня в кабинет вошел посетитель. Мы договорились с ним о встрече еще вчера, по телефону. Посетитель — седеющий мужчина в потертом костюме — должен был рассказать о причинах смерти прокурора Калининградского района Бунина. Во всяком случае, обещал. Бунин прослужил в органах прокуратуры без малого полвека и, согласно официальной версии, скончался от ишемической болезни сердца. Но у визитера была некая эксклюзивная версия, которой он хотел поделиться с нашим агентством. Что ж, мы всегда рады инициативным людям! — Здравствуйте, я — Спозаранник. — Очень приятно, Гендельсон Иван Иванович, — заулыбался старичок, тряся мою руку. — Ветеран войны, труда и партии, князь. Князь так князь, подумал я. Могут же быть у пожилого человека маленькие причуды! Но вскоре оказалось, что причуды эти не так уж малы. — Прокурор Бунин умер оттого, что я сказал ему три слова, — пристально глядя мне в глаза, заявил посетитель. — Получается, вы его убили? Я сделал вид, что включаюсь в игру. — Нет, но способствовал, так сказать, переходу в мир иной. Сволочь он был редкостная, этот Бунин. Тут целая история. В нашей коммуналке жилец один не соблюдает нормы морали. Как сказать… Диарея у него постоянная. Понос то бишь. Как сядет этот засранец на горшок, так и не снять его оттуда. Туалет один, а хочется-то всем. Четыре жалобы написал я в районную прокуратуру, чтоб или соседа отселили, как злостного хулигана, или дополнительный биотуалет поставили за счет государства, потом не выдержал — пришел к Бунину на прием. А он: разбирайся, мол, сам со своим говном. Ну и сказал я ему три слова, от которых он скоропостижно, так сказать, умер. Большой опыт общения с посетителями-шизофрениками научил меня главному: этих людей надо спрашивать об их заболевании с самой первой минуты и в лоб, иначе разговор рискует затянуться на долгие часы. Шизофренику-то что — он кайф ловит, а начальник отдела расследований только теряет время. — У вас справка имеется? — обратился я к Ивану Ивановичу Гендельсону. — А то. И справка, и удостоверение. — Иван Иванович начал копаться во внутренних карманах пиджака и спустя полминуты извлек оттуда «Удостоверение князя». — До свидания, — встал я из-за стола. Пациент был тяжел, и расставание с ним необходимо было произвести немедленно. — А как же Бунин? — Ваша информация нас не заинтересовала. Советуем обратиться в газету «Аномальные явления». Это по их части. — «Аномальные явления»? погрустнел старичок. — Там меня психом считают… Как только Гендельсон удалился, зазвонил телефон. Это была Надя. — Дорогая, ты как нельзя кстати. Только что беседовал с человеком, мозги которого представляют особый психиатрический интерес. Он считает себя князем и даже выписал себе по такому случаю удостоверение. А еще утверждает, что убил прокурора Калининградского района путем нашептывания ему трех волшебных слов. — Раздвоение личности, отягощенное манией величия. Обычная шизофрения. Хотя ты знаешь, дорогой, ставить диагнозы по телефону — это не в моих правилах… Между прочим, я по делу. Ты должен меня выручить. Сегодня открывается Первый городской психотерапевтический центр, будет куча народа, планируется банкет и все в таком духе. Я приглашена, но быть не смогу — сам понимаешь, квартальный отчет, налоговая. Вот раньше была благодать — сидела себе в поликлинике, принимала психов с десяти до восемнадцати — никаких проблем. А теперь я, как директор общества с ограниченной ответственностью «Психотерапия плюс», за все отвечаю. Так что придется ехать на банкет тебе. — Это еще зачем? — возмутился я. Ненависть к банкетам у меня в крови, и супруга об этом знает. Дразнит, что ли? — Двухминутное дело. Я договорилась встретиться там с большим человеком из Комитета по здравоохранению и должна передать ему документы. Заедешь, найдешь человека, отдашь документы — и все. — Надюша, мой статус не позволяет мне выполнять курьерские поручения. Я — начальник отдела, а не побегушник какой-нибудь… — Ну пожалуйста, милый. Надя знала, как произнести эти слова, чтобы я сдался. Знала бы она еще, чем все закончится… Первый городской психотерапевтический центр разместился в здании на улице Марата, где раньше был детский садик. Вполне логичная метаморфоза: согласно статистике, детей с каждым годом становится все меньше, а психов, как постоянно твердит Надюша и как засвидетельствовал мой последний посетитель, — наоборот. За пять месяцев садик вылизали, превратили в белоснежный дворец и даже обложили по периметру разноцветной плиткой — совсем как особняк представителя президента Карачаевцева. Ничего не поделаешь — мода. Под стать дворцу сверкали и припаркованные лимузины. Народ на банкет собрался важный — одни «ООО». Простые люди с такими номерами не ездят. Свою «Ниву» я из скромности поставил возле соседнего дома. У входа меня тормознул секьюрити — высокий парень в дорогом темном костюме и с радиотелефоном в руках. — Вы на банкет? Назовите фамилию. — Спозаранник. Секьюрити уткнулся глазами в список приглашенных, пока наконец не обнаружил нужную строчку. Брови его поползли вверх. — Здесь написано: «Спозаранник Надежда Борисовна». Вы женщина? — Я журналист. Так бы и сказали. — Охранник быстро взял в руки другой лист и пробежал его сверху донизу. — Извините, но в списке приглашенной прессы вас тоже нет. — И не должно быть. Я — муж. Муж Спозаранник Надежды Борисовны. В двух словах я попытался объяснить ситуацию. Охранник насупился. Это не предвещало ничего хорошего. Много лет назад был случай, когда знаменитого журналиста «Спорт-Экспресса» Юру Неходорского не пустили на банкет по случаю открытия Игр доброй воли. И не просто не пустили, а грубо оскорбили, сказав, что с такой бородатой рожей не то что на банкет — в постель к жене проникать неприлично. (Рожа, кстати, была что надо — типично журналистская. Неходорский по этому поводу часто рассказывал анекдот о том, как его призвали на военные сборы и поставили на КПП. Стоит, значит, Юра с автоматом, а тут генерал из ЛенВО с проверкой приезжает. Юра: «Здравия желаю, товарищ генерал!» Генерал: «Ты кто?» Юра: «Лейтенант запаса Неходорский». Генерал: «А кто тебя сюда поставил?» Юра: «Подполковник Кузьмин». Генерал: «Ну и мудак же твой подполковник! На КПП должно стоять лицо сборов, а он поставил жопу».) Ну вот, и этого самого Неходорского не пустили на банкет. «Ладно, — злобно сказал Юра, — вы у меня попляшете». На следующий день в «Спорт-Экспрессе» вышел фельетон под названием «Йогурт-шоу», где в красках описывалось, как мэр города жевал курицу, брызгая на соседей кетчупом, как его зам по вопросам спорта заблевал стол с праздничным тортом и как директор крупнейшего питерского стадиона, основательно надравшись, у всех на виду пытался соблазнить юную школьницу — чемпионку города по художественной гимнастике. Воистину, журналист, не пропущенный на банкет, хуже не вовремя разбуженного медведя… — Боже мой, Глебик! Какими судьбами?! Так называла меня только одна женщина. Я обернулся и увидел Светлану Ивашину, личного пресс-секретаря губернатора Санкт-Петербурга, с которой мы в незапамятные времена вместе учились в Физтехе. Светка была мечтой моей юности. Красивая, статная, уверенная, с длинными каштановыми волосами и бархатной кожей. Мне нравилось в ней все: математический склад ума, абсолютная информированность, и даже маниакальная преданность мужу нравилась. Она была моим человеком. Только одно нас разъединяло: Ивашина необычайно любила выпить. А я, как известно, отношусь к алкоголю с омерзением. — Здравствуй, Светочка! Рад тебя видеть. В настоящий момент я являюсь жертвой перебдевшей охраны. — Это кто перебздел? Я, что ли? Выбирай выражения, клоун! — двинулся на меня охранник. — Вы ослышались, молодой человек, — остановила его Света. — Господин Спозаранник имел в виду совершенно другое. Он похвалил вас за бдительность. И в знак благодарности вам придется его пропустить. Она махнула «корочками», и путь в Первый городской психотерапевтический центр был для меня открыт. «Большого человека» из Комитета по здравоохранению я отыскал быстро. Как и обещала Надюша, это заняло не больше двух минут. Отдав ему документы, я уже собрался уходить, но вдруг вновь увидел Ивашину. Она шла ко мне с двумя бокалами мартини: «Куда же ты, Глеб? Неужели я не удостоюсь хотя бы минуты твоего внимания?» О эти женщины — исчадия ада! Мы приземлились на диванчик в фойе и первый час говорили о сокурсниках, второй — о жизни, а третий — о любви. За окнами стемнело, но, судя по доносившимся из зала радостным крикам, банкет был в самом разгаре. Пил я мало, однако хватило и этого. Когда Света предложила переместиться в более интимное место, меня пошатывало. Ее, впрочем, и вовсе штормило. Интимным местом оказался фиш-бар «Окунь», расположенный в соседнем здании — как раз том, возле которого я припарковал машину. Помимо нас, в баре сидела еще одна, не менее датая, парочка, а также немолодой мужчина, явно кого-то ожидавший и для приличия заказавший кофе. Ты уже слышал о проекте "К"? — заговорщицки спросила Светлана, подавшись вперед и понизив голос. — Нет. Что на сей раз придумал недремлющий губер — высадить слонов на Марсе? — усмехнулся я. — Круче, Глебик, намного круче. Губернатор решил превратить Петербург в кремационную столицу России. Секунду-другую я переваривал эту новость, после чего, сделав вид, что поправляю галстук, нажал кнопку дистанционного управления диктофоном. Сверхчувствительный диктофон, который я всегда ношу во внутреннем кармане пиджака, тотчас же начал фиксировать все наши слова. — Мы, Светочка, культурная столица, ну, может, чуть-чуть криминальная, но уж не кремационная — точно. — Не веришь? Тогда объясни, зачем правительство города выделяет сорок миллионов долларов для закупки в Германии ста двадцати кремационных печей? Краем глаза я заметил, что в бар вошел еще один посетитель. Он быстро прошествовал мимо нас и подсел к столику, за которым пил кофе немолодой мужчина. Они пожали друг другу руки. — Сорок миллионов?! удивился я. — Это какой процент городского бюджета? — Бешеный. — Света развела руки, пытаясь показать этот самый бешеный процент. — Представляешь, какой кусок? И сколько будет украдено! — Чья идея? Опять Витадай постарался? — А кто ж еще? Пришел к губеру, сказал, что у города плохая карма и исправить ее можно, лишь закупив в Германии кремационные печи. Гражданин Витадай Сергей Гогиевич, 1978 года рождения, был штатным колдуном при губернаторе, что давно уже служило поводом для многочисленных анекдотов. Откуда он взялся, история умалчивает, но в последнее время без этого паренька не принималось ни одно важное решение. — Так бред же ведь! — не сдержался я. — Не бред, а повеленье звезд, — поправила Светлана. — Витадай губеру так и сказал: вижу по звездам, что Петербург станет кремационной столицей России. — А при чем тут Германия? Что, у нас не делают печей? — Германия? Ты серьезно? Все понимают, а ты нет? Ну, Германия — это модно, современно. К тому же сам президент наш… — Светлана хихикнула и застыла с бокалом почти у самых губ, словно раздумывая, продолжить фразу или поставить многоточие. — Сам президент, как говорится… Оттуда. В честь собственной смелости она немедленно опрокинула очередную порцию мартини и уставилась на меня, ожидая похвалы. Я уже приготовился произнести пару мощных фраз про нашего президента, как вдруг из-за соседнего столика раздался крик. «Вы торговали ими! Негодяй! Я завтра же доложу обо всем руководству!» — кричал мужчина с кофе своему опоздавшему собеседнику. Собеседник сидел к нам спиной, и его лица видно не было. Ничего не сказав, он встал и двинулся к выходу. — Нам пытаются испортить вечер, — улыбнулась Светка. — Уже нет. Так что ты говорила про президента?… …Утро началось с того, что я проспал. Какие там восемь тридцать! Был полдень. И — первое в моей жизни опоздание на работу. Судорожно вспоминая события минувшей ночи, я не мог понять лишь одного: почему, доехав до дома, найдя свой подъезд и пройдя четыре лестничных пролета, я решил присесть на ступеньки отдохнуть. Ну неужели так сложно было поднапрячься и добраться до квартиры? Какой позор — начальник отдела расследований обнаружен спящим в собственном подъезде. И кем обнаружен? Водителем трамвая с восьмого этажа, спешащим на утреннюю смену. Кстати, а где «Нива»? Выглянув в окно, я обнаружил, что «Нива» на месте, и мысленно похвалил себя: «Ты ас, Глеб, первоклассный водила!» Мысль №2: а как доехал-то? На кухонном столе лежала Надина записка. Альбомный лист с огромными буквами поперек листа: «АЛКОГОЛИК!» — и внизу справа — маленький P.S.: «Несвоевременная явка в семью — наказывается лишением еды сроком на одни сутки». «Надеюсь, это шутка!» — подумал я, дернувшись к холодильнику. Он был пуст. Голодный и злой, я приехал на Зодчего Росси. — Глеб Егорович, мы думали, вас украли, переволновались тут все. — Агеева стояла в курилке и опять, вопреки требованиям Внутренней Инструкции № 19, стряхивала пепел на дощатый пол. — Вы, Марина Борисовна, лучше б думали, как принести пользу агентству. Что полезного вы сделали за последние пятнадцать минут? Агеева фыркнула, затушила недокуренную сигарету и чинной походкой отправилась к себе в кабинет. А я, сосредоточенно жуя «Орбит», чтобы никто не догадался об истинной причине моего опоздания, сел за рабочий стол и включил телевизор. Там — очень кстати — шли питерские новости. Девочка-диктор рассказывала об очередном заказном убийстве. «Ну? — усмехнулся я про себя, наливая в стакан фруктовый кефир, купленный по дороге. — Кого грохнули на этот раз?» «Труп Геннадия Самарина с огнестрельными ранениями в голову и грудную клетку был обнаружен сегодня утром на лестничной площадке дома № 32 по Суздальскому проспекту, — сказал телевизор. — Киллер оставил оружие — пистолет ТТ — на месте преступления; это позволяет предположить, что убийство было заказным. Геннадий Самарин в течение последних четырех лет работал председателем Комитета по делам семьи, детства и молодежи администрации Санкт-Петербурга. Он стал пятым чиновником высокого уровня, погибшим от рук киллеров в нашем городе за текущий год». В это время камера наехала на фотокарточку убиенного. Я застыл. С экрана на меня смотрел человек, которого я видел вчера в «Окуне». Тот самый мужчина с чашечкой кофе. Господи, что же он кричал своему собеседнику? «Негодяй!… Вы продавали!…» Что продавали? Чушь какая-то! Бессмыслица! Ходя по кабинету взад-вперед, я пытался сосредоточиться. Голову ломило. Никогда еще мне не было так хреново. — Глеб Егорович, вы нашлись? Это радует. — В кабинет бесцеремонно вломился Скрипка, в руках он держал блокнот. — Заказы на батарейки будут? Или нужда в них на данный момент отсутствует? — Отсутствует. Но это не значит, что к вечеру батарейки не закончатся. Так что купите на наш отдел штук двадцать. И в следующий раз не задавайте бессмысленных вопросов. Скрипка исчез за дверью, и тут меня осенило. Батарейки! Так ведь я записывал беседу с Ивашиной на диктофон. Разговор за соседним столиком происходил в то же самое время. Будем надеяться, что и он записался. Пусть не так отчетливо, но записался! Я вытащил из «дипломата» диктофон и бережно, словно пушинку, переложил его на стол. Сейчас я услышу последние слова Геннадия Самарина и, возможно, узнаю, из-за чего он погиб. Пленка перемоталась. Я включил запись. «Мы, Светочка, культурная столица, ну, может, чуть-чуть криминальная, но уж не кремационная — точно». Это был мой голос — он записался замечательно. Столь же хорошо, как и Светин рассказ о проекте "К". Но кремационный скандал интересовал меня сейчас меньше всего. Я прибавил громкость и сквозь шумы динамика услышал наконец то, что хотел. Неизвестный: «Добрый вечер, Геннадий Иванович! Извините — заставил ждать. Позвольте узнать, чем вызвана такая спешка? Вы срываете меня после работы… Назначаете встречу в забегаловке…» Самарин (прерывает): «Посмотрите документы и ответьте, что все это значит!» Пауза (видимо, неизвестный читает бумаги). Самарин: «Поясню, не дожидаясь. Это значит, что вы торговали ими!» Пауза. Неизвестный: «Геннадий Иванович, давайте откровенно, раз уж вы все равно обо всем догадались. Какая сумма вас устроит?» Самарин (будто не слыша собеседника): «Я верил вам. Я… я подписывал эти бумаги, даже не подозревая, что вы используете меня… Вслепую используете… Вы подонок!» Неизвестный: «Двадцать тысяч зеленых на дороге не валяются!» Самарин (переходя на крик): «Вы торговали ими! Негодяй! Я завтра же доложу обо всем руководству». Все! Короткий, однако, разговор. И — абсолютно неконкретный. Что так возмутило чиновника? Чем он был взбешен? «Вы торговали ими!» Речь могла идти о чем угодно. О куриных окорочках, например. О партиях мороженого. Нет, тут что-то криминальное. Такое, чем торговать нельзя. Иначе к чему весь сыр-бор? Торговал окорочками, и что с того? Разве это запрещено? Может, гуманитарка? Нет — это пройденная тема. Думай, Глеб, думай. Истина где-то рядом. Самарин возглавлял Комитет по делам семьи, детства и молодежи. Лекарства? Детское питание? Что?! Я снял трубку и набрал номер. Света Ивашина ответила таким бодрым голосом, как будто и не была вчера ни в каком «Окуне». — Светочка, у меня к тебе наиглупейший вопрос. — Я ждала наиумнейший, Глебик. Ты разочаровываешь, — рассмеялась Ивашина. — Не обижайся. Я вся внимание. — Помнишь, мы вчера сидели в кафе… — Еще бы. — …и за соседним столиком ругались два мужика. Светочка, это важно. — Ты их не запомнила? — Мужики, которые орали? — Ну да, да. — Что-то про торговлю? — Про торговлю. — Конечно не запомнила. Это ты их должен был запомнить — ты же к ним лицом сидел. — Все правильно, так я и думал. И второй вопрос. Сегодня убили Геннадия Самарина, председателя Комитета по делам семьи, детства и молодежи вашей, между прочим, городской администрации. Узнай, пожалуйста, на каких документах должна была в обязательном порядке присутствовать его виза? То есть без подписи Самарина документ бы дальше не пошел. — Ты в своем репертуаре, Глебик, — убийства, трупы, подписи. Никогда не хотел написать о любви? Ладно — дай полчаса. Перезвоню. В ожидании звонка я сел за компьютер и сделал расшифровку диктофонной записи. Перечитал и еще раз удивился. Самарин отказался от взятки в 20 тысяч долларов. Честный чиновник? Что ж, наверное, бывает и такое. Света перезвонила даже раньше, чем обещала. — Слушай и запоминай, — сказала она. — Тебе повезло. У покойного был не такой уж широкий круг обязанностей. Вот должностная инструкция. Как председатель Комитета по делам семьи, детства и молодежи, он обязан был лично визировать документы по вопросам финансирования домов ребенка, муниципальных приютов, распределения гуманитарной помощи малоимущим и многодетным семьям, а также все документы, связанные с процессами международного усыновления. При последних словах меня прошибло током. Я вскочил и схватил со стола дырокол. Вот оно! Вот оно!!! — Ты умница, Светочка. Натуральный ангел. — Ангел в натуре, что ли? Глебик, тебе нельзя общаться с бандитами. Ты становишься вульгарным. Мне советовали, кстати, быть с тобой поосторожней — говорят, ты ходячий диктофон. — Никому верить нельзя. Мне можно, — ушел я от прямого ответа фразой из бессмертных «Мгновений». Женщины, как правило, и не нуждаются в конкретике. Их уши настроены иначе, чем у нормальных людей. Они хотят слышать приятные прилагательные. А существительные, глаголы (то есть суть) женщин не трогают. Больше того — ответ по существу их злит. О эти женщины!… Итак (щелкнул я дыроколом), вернемся к Самарину и будем считать, что ответ на первый вопрос найден. Чем нельзя торговать? Нельзя торговать детьми. Самарин визировал все документы, связанные с процессами международного усыновления. Дети на экспорт. Дети на запчасти. Самарина использовали вслепую. А когда он догадался что к чему, — убили. Остается, правда, второй вопрос: кто сидел с Самариным в кафе? Очевидно — сам детоторговец. А теперь еще и убийца. Но как его имя? Имя убийцы я узнал в тот же вечер. — Глеб, ты сбрендил? — возмутилась Надюша, придя с работы. — Мало того, что приполз домой еле живой на рассвете, так еще теперь, вместо того, чтобы встретить меня с цветами, лежишь на диване в наушниках! — Цветы — в спальне. За вчерашнее прости. А сейчас я занят. Ты занят, потому что слушаешь музыку? — Это не музыка. Это — важный разговор. — Важный разговор со вчерашней важной бабой? Как ты ее назвал — инфор-ма-тор?! Давай я тоже послушаю! — С этими словами Надя выдернула из меня наушники. — А-а, Светка! Старая любовь из Смольного? Которая — как ты там говорил не является угрозой?! Она же алкоголик!!! Назревал скандал. — Наденька, — попытался я успокоить жену, — я слушаю не запись разговора со Светой… — Ты меня дурой считаешь? — Там на заднем плане мужики разговаривают. Слышишь? — И что? — Их-то я и слушаю. Жена посмотрела на меня испепеляющим взглядом: — Ты заврался, Глеб. Вдруг ее лицо переменилось: — Так это ж Маминов! — Что? — не понял я. — Ты про кого? — Ну мужик, который баксы предлагает. Точно Маминов. Слишком много потрясений для одного дня. Моя рука начала автоматически искать дырокол. — Надя, это важно. Кто он такой? Откуда ты его знаешь? — Александр Николаевич Маминов, профессор, заслуженный врач Российской Федерации, директор элитного роддома номер двадцать пять. Его все знают. — Откуда ты его знаешь? — повторил я. — Маминов читал лекции у нас в институте. Такой баритон! И через двадцать лет услышишь — не ошибешься. Что он наделал? При чем тут баксы? Торговля какая-то… — Пока не могу сказать, Наденька. Но мне очень нужно знать все об этом человеке. Надя рассказывала минут пятнадцать. В основном это были ее институтские впечатления. Нулевая информация. Но главное — теперь я знал имя. Надюша — прелесть! Ты у меня прелесть, — сказал я, когда жена закончила рассказ. — Буду получать медаль за изобличение особо опасного преступника обязательно попрошу, чтобы дали еще одну — для тебя. Целуя Надежду, я уже тянулся к телефону. После одиннадцатого гудка послышался заспанный голос Каширина: — Кому не спится в ночь глу-ху-ю? — Родион Андреевич? — бодро начал я. — Уверен, что не разбудил, потому что есть дело. — Какое дело, Глеб? Ты охренел? Полпервого ночи! — Грандиозное. — А че ты не спишь-то? У тебя ж режим: в двадцать два ноль-ноль — отбой. Кефирчику тяпнул, и — хр-р-р-р — на боковую. Я сделал вид, что не заметил наезда. Ничего-ничего, ерничай-ерничай. Выбью у Обнорского деньги на стальную дверь — все ноги переломаешь. — Родион, сейчас не время обсуждать мой образ жизни, хотя я и считаю, что он единственно правильный. Бери ручку, записывай. Маминов Александр Николаевич, директор роддома номер двадцать пять. Адрес: Глухоозерная улица, сорок пять. Завтра в девять утра ты приходишь в этот роддом и производишь сбор информации. По полной программе — что за человек, чем занимается, что о нем коллеги думают — от зама до последней кладовщицы, что представляет собой его кабинет. Беседуешь под любым предлогом с самим Маминовым. Составляешь психологический портрет. В пятнадцать часов — отчет. — Премии вернут? — Нет. — Тогда у тебя небогатый выбор, Глеб: либо пойти туда самому, либо пойти на хер. — Второй вариант неприемлем. Первый — тем более. Наша встреча с господином Маминовым впереди, и светиться раньше времени нет никакого резона. Кстати, хамство в адрес непосредственного начальника запрещено внутренней Инструкцией номер шестьдесят четыре (пункт семь), но ты ее, очевидно, не читал. Поэтому, как только разберемся с роддомом, я специально для тебя устрою методическое занятие по правилам хорошего тона. Не сдашь зачет — на всю жизнь без премий останешься. Доложи, как понял задание. Каширин, бурча и зевая через слово, повторил мои ЦУ, после чего спросил: — В чем замешан фигурант? — Убийство. Торговля детьми. Что еще — пока не знаю. — Вот сволочь! — возмутился Каширин. — Вставай теперь из-за него в такую рань! Носит же земля уродов! Следующим утром я поехал в РУБОП. Мой добрый знакомый — начальник отдела по расследованию заказных убийств Игорь Эмиссаров был в прекрасном расположении духа. — Скорее всего, Самарин стал случайной жертвой киллера, — размышлял он вслух. — Его сосед по лестничной клетке — крупный бизнесмен — держит всю торговлю на юге города. Вот кого хотели замочить! Ошиблись. Бывает. Мы сейчас крутим этого коммерса на предмет мстительных приятелей, неурегулированных долгов. А Самарин стал трупом по ошибке, точно тебе говорю. За ним же нет ничего. Самый нищий чиновник во всей администрации. Таких не убивают. Из разговора с Эмиссаровым я сделал вывод, что оперативники взяли ложный след. Вот и отлично! Значит, у нас — все шансы стать первыми. Приехав в агентство, я сразу направился к Агеевой, которая находилась в буфете и занималась поглощением гречневой каши. — Марина Борисовна, заканчивайте процесс введения пищи в организм, для вас появилась работа. — Вы опять мне мешаете, Глеб Егорович! — раскричалась Агеева. — Может, вы что-то и вводите, когда сидите за столом, а лично я ем. Разве можно быть таким бесцеремонным? — Я не мешаю, — строго заметил я. — Я помогаю вам приносить пользу нам, чтобы мы в свою очередь приносили пользу агентству, в котором вы, Марина Борисовна, между прочим, работаете. «Во, здорово завернул!» — мысленно поаплодировал я себе. — Хорошо, что вам нужно? — смирилась со своим поражением Агеева. — Вся информация о скандалах, связанных с продажей малолетних детей под видом международного усыновления. — На это потребуется не меньше суток. — У вас в распоряжении — два часа. В полтретьего в агентство вернулся Каширин. — Твой маньяк меня затрахал, — буркнул он, входя в кабинет. — Вещун! Ровно час вещал о проблемах перинатальной медицины. Еле вылез из этого проклятого роддома. — Отлично! Под какой легендой действовал? — Радиопрограмма «Будьте здоровы». — И он купился? — Еще бы — бесплатная реклама его платного элитного заведения. Может, расскажешь все-таки, зачем я проторчал на Глухоозерной целое утро? — Да, пожалуй, пора. — В голове у меня зрел план, но его реализация была невозможна без посторонней помощи. Собрав в кабинете Каширина, Модестова и Агееву, я дал им прослушать пленку и вкратце изложил суть дела. После чего резюмировал: — Доказательств нет. Даже пленка, которую вы только что слышали, ни о чем не свидетельствует. Двое мужчин выясняют отношения по поводу какой-то торговой операции. Ни слова о продаже младенцев, ни слова о предстоящем убийстве. И тем не менее я уверен, что Александр Николаевич Маминов занимается торговлей детьми и что именно по его указанию был убит председатель Комитета по делам семьи, детства и молодежи Геннадий Самарин. Наша задача — найти доказательства. Считаю, что их проще всего найти в самом роддоме. Слово предоставляется господину Каширину, который провел там сегодня полдня. — Клиент — очень уважаемый человек с безупречной репутацией, — начал отчет Каширин. — Пользуется авторитетом в коллективе, исправно платит подчиненным зарплату. И премии, кстати, тоже. Не имеет вредных привычек, так что подпоить его не представляется возможным. Женат. Помимо жены обладает также двумя автомашинами — ВАЗ-2106 и «форд скорпио». На работе — с утра до вечера. Трудоголик. В общем, очень положительный типаж. Единственный изъян в биографии — партийный выговор от тысяча девятьсот восемьдесят шестого года «за личную нескромность». Все. Приводов, задержаний, судимостей — нет. Более подробный отчет готовится. — Замечательно, — сказал я, щелкнув дыроколом. — А теперь вы, Марина Борисовна. Что удалось узнать о скандалах, связанных с международной детоторговлей? — Скандалов — море. Самой частой схемой продажи новорожденных за рубеж является следующая. Вскоре после родов матери говорят, что ребенок умер. Убитая горем, она, как правило, не запрашивает труп. А на самом деле никакого трупа и нету — ребенок жив. Это первый этап. Далее в медицинских документах подделывается одна-единственная бумага — заявление матери на отказ от ребенка. Это второй этап. И — все. Новорожденный, сделавшийся отказным, готов к усыновлению. Такие случаи были во Львове, Красноярске, Барнауле, Донецке, Москве. Сотрудники Интерпола подозревают, что речь идет о единой разветвленной сети детоторговли, в которой замешаны и чиновники, и врачи. — Спасибо, Марина Борисовна, — поблагодарил я Агееву и вновь обратился к Каширину: — Родион, скажи, на каком этаже располагается кабинет нашего доктора? — На втором. — И решеток на его окнах, конечно же, нет? — Точно, нет. Но это не значит, что туда можно беспрепятственно проникнуть. Здание охраняется, и неплохо. — А что, есть другие варианты? — посмотрел я на всех. — Это уголовщина, Глеб Егорович! — интеллигентно заметил Модестов. — Никакой уголовщины. Мы проникаем не в жилище, а в служебный кабинет — раз. Мы не собираемся там ничего брать — два. Состав преступления отсутствует. План таков: внимательно изучить документы, хранящиеся в кабинете доктора Маминова, и найти доказательства его участия в детоторговле. Входить будем ночью через окно. Главный участник операции — я. Каширин — внизу, на подстраховке. Модестов находится неподалеку от роддома и в случае непредвиденного развития событий принимает меры по нашему спасению. Возражения есть? Нет? Тогда идите к Скрипке — пусть ищет раздвижную лестницу, она нам пригодится. Этот план был безумен с самого начала. И если б Обнорский не уехал в Бишкек, он собственноручно снял бы с меня скальп. Но шеф далеко, а убийца — здесь, близко. И желанная медаль сияет восходящим солнцем на горизонте. Да к тому же решеток на окнах нет. Грех не попытать счастья. Мы приехали на Глухоозерную улицу ровно в два ночи. Каширин долго высчитывал маминовское окно, потом уверенно ткнул пальцем в третье справа на втором этаже: «Оно! Точно оно!» Выждав еще с полчаса и не заметив каких-либо признаков усиленной охраны, о которой так вдохновенно пел наш разведчик, мы решили действовать. Оставив Модестова в машине, мы с Кашириным дотащили раскладную лестницу до здания и приставили ее к стене. — Ну, с Богом, — иронично напутствовал меня Родион Андреевич. — Постарайся вернуться живым. Открыть окно не составило никакого труда. Через минуту я был внутри кабинета, который оказался на удивление небольшим. Стол с компьютером, шкаф для одежды, книжный стеллаж — и все. С чего же начать? Вряд ли Маминов хранит документы, которые я ищу, на видном месте, поэтому стол, заваленный бумагами, исключим сразу. А вот в ящиках стола очень даже может обнаружиться нечто интересное. Я стал по очереди выдвигать ящики и исследовать их содержимое. В первых двух ничего серьезного не было, а третий, нижний, оказался закрытым на ключ. «Вот это уже интересно», — подумал я. Нащупав на столе профессора скрепку, я разогнул ее и аккуратно ввел в замочную скважину. Пять минут усилий — и замок поддался. Открыв ящик, я испытал шок. «Господи, неужели все так просто? Ну почему мне все время везет?» На дне ящика лежала одна-единственная дискета с надписью: «УСЫНОВЛЕНИЕ». Надо проверить ее на месте, решил я. Уносить дискету нельзя. Будет нехорошо, если хозяин кабинета обнаружит, что здесь кто-то побывал. Я включил компьютер. Он загружался с полминуты, а потом потребовал пароль. «Вот черт, что же делать?» — ругнулся я про себя. Неожиданно за окном послышался какой-то шум. Я высунулся наружу и увидел, как трое охранников вяжут несчастного Каширина. Четвертый, держась за раздвижную лестницу и запрокинув голову, смотрел на меня. — Давно тебя ждем! — радостно запричитал он. — Компьютер хотел спиздить? Думал, тут лохи дежурят? А ну спускайся! Сунув дискету в правый носок, я покорно спустился вниз. Охранники, радостно посмеиваясь, вызывали по рации подмогу. — Ребята, давайте урегулируем инцидент, — предложил я, достав из кармана две стодолларовые купюры. Обнорский убьет, ну да ладно — ситуация безвыходная. Спишем на непредвиденные расходы. Охранники деньги забрали, но регулировать ничего не стали. Я понял, что дела наши плохи. Через несколько минут к служебному входу родильного дома подъехал сине-желтый «уазик» с мигалкой. Из него вывалились два здоровенных лба с явными признаками недоброты на лицах, близнецы если не в этой жизни, то в прошлой — точно. Их пошатывало. — Старший наряда сержант Круглов, — представился один из милиционеров. — Документы! От сержанта Круглова несло спиртом и малосольными огурчиками. Было видно, что он оторван от важного застолья и очень зол. Напарник Круглова икал и выглядел настолько неустойчивым, будто тоже побывал на банкете в Первом городском психотерапевтическом центре, причем совсем недавно, какой-то час назад. — Та-а-ак. Спозаранник Глеб Егорович и Каширин Родион Андреевич, — поморщился Круглов. — Ну все, козлы, допрыгались! С этими словами он схватил нас за грудки и прижал к борту «уазика». «Уазик» содрогнулся. — Где деньги?! — тихо и зло спросил Круглов, переводя взгляд с одной жертвы на другую. — Какие деньги? — Каширин попытался дернуться, но железная хватка стража порядка не дала ему сделать ни малейшего движения. — Я не брал никаких денег. Вообще не понимаю, о чем вы говорите! — Твои, сука, деньги, твои! — заржал сержант и вдруг резко крикнул: — Карманы выгребай, мразь! Боковым зрением на двери УАЗа я разглядел надпись: «335-й отдел Прибрежного РУВД Санкт-Петербурга». Вот когда стало по-настоящему страшно. 335-й отдел гремел на весь город: там работали садисты. За каких-то полгода в стенах отдела погибли три человека (один был сброшен с крыши, второй «выпал» из окна, а третьего — 70-летнего деда, торговавшего овощами у метро, — избили так, что он заблевал кровью всю дежурку и там же, на пороге, умер). Однако ни по одному случаю не было проведено серьезного расследования, так как начальник отдела полковник Ошейников состоял в близком родстве с прокурором района, а если конкретнее — приходился ему сыном. — Они из триста тридцать пятого отдела, — сказал я Каширину, когда нас, основательно избитых, запихали в «козелок». — Мы что, умрем? — спросил Каширин. — Нет, — смеясь, отозвался из-за зарешеченного окна водитель милицейского УАЗа. — Но кишки на яйца вам намотают — это точно. — Вот видишь, — сказал я, пытаясь успокоить Родиона, — ничего страшного, — и тихо добавил: — В правом носке — дискета. Думаю, там — вся информация, которую мы ищем. В обезьяннике, помимо нас, сидели еще двенадцать человек. У одного лицо было разбито в кровь, другие выглядели менее пострадавшими. — Не повезло вам, ребята, — сказал один из сокамерников, представившийся Витьком, обращаясь ко мне и Каширину. — У ментов сегодня праздник — ночь крота. Давно не рыли норы? — Чего-о? — удивленно переспросили мы. — Сейчас увидите. Через несколько минут, держа в руках бутылку водки и стакан, из дежурки вылез сержант Круглое. — Рота, подъем! — громко скомандовал он, хотя никакой роты в обезьяннике не было. Все послушно встали. — Слушай мою команду. В соседнем здании укрепился противник. Ваша задача: в течение пятнадцати минут создать оборонительные сооружения, а именно — норы. Оглядев задержанных, Круглов заорал: — Объявляется ночь крота! Пьяные менты в дежурке дружно заржали: — Ну, вперед, суки! Ройте норы в этом бетонном полу. Кто не справится — будет уничтожен! — Это у них в Чечне крыша съехала, — прокомментировал Витек, когда все мы, приняв позу прачек, начали «рыть» бетон. — Уже полгода как вернулись, а все успокоиться не могут. — А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил его Каширин. — Я тут завсегдатай. Четвертый раз как-никак. — За что? — Морда моя им не нравится. Говорят, на чеха похож. — На кого? — Ну, на чеченца, в смысле. Я внимательно изучил физиономию Витька и решил, что ничего кавказского в ней нет. — Эй, исламисты, хвать базарить! Делом занимайтесь. Осталось восемь минут, — окликнул нас сержант Круглов. — А что будет дальше? — тихо спросил я у Витька. — Дальше? Дальше будет «ласточка». «Ласточка» — это самая изощренная милицейская пытка. Связав ноги задержанного с руками, менты подвешивают его между двух стульев, как барашка над огнем. Выдержать в таком положении можно от силы часа полтора. Далее наступает смерть. — Только этого не хватало, — выдохнул Каширин. — Где Модестов, чего он нас не выручает? — Все. Это было последнее предупреждение. — Сержант Круглов открыл дверцу обезьянника. — Вы трое, — показал он на нас и Витька, — на выход. Мы покорно вышли. — Вы являетесь нарушителями конституционной законности и подлежите уничтожению! — прокричал мент сумасшедшим голосом, доставая табельный ПМ. — Руки — за голову! — Эй, Сашка, остынь! начали останавливать Круглова сослуживцы-собутыльники. — Зачем нам новые трупы? Лучше сделай им «ласточку». Однако сержант уже вошел в раж. Надев на нас наручники, он повалил всех троих на пол и принялся избивать ногами. Так продолжалось минут пять. Потом я потерял сознание… Очнулся я оттого, что по лицу текла вода. — Во жлоб! Сдохнуть решил? Не получится! — довольно ухмыльнулся сержант Круглов. В руках у него было ведро с водой. Видимо, прошло достаточно много времени, потому что за окнами дежурки светало, а наш мучитель успел слегка протрезветь. Каширин и Витек лежали рядом без каких-либо признаков жизни. — Сука! — сквозь зубы процедил я, глядя на Круглова. — Что-о?! Тебе мало, чех?! В этот момент зазвонил телефон, и дежурный, увидев на АОНе номер звонящего, прокричал: "Всем заткнуть рты! Звонит начальник отдела!" Воцарилась тишина. Даже в обезьяннике все затихли. — Дежурный по триста тридцать пятому отделу капитан Лобачев слушает… Да, товарищ полковник… Так точно… Есть!… Разберемся немедленно… Как их фамилии? Спозаранник? А второй? Каширин?… Есть!… Кто же зная?… Так точно! Капитан Лобачев повесил трубку и с хмурым видом вышел из дежурки. — Каширин и Спозаранник здесь? — Вон они, суки, валяются, — сплюнул на пол Круглов, махнув рукой в нашу сторону. — Это — журналисты, — удрученно произнес Лобачев. — А-а, говнописцы-очернители! Чеченозашитнички! Знал бы — сразу убил. Лобачев нахмурился еще больше: Это — не просто журналисты. По их душу нашему полковнику Ошейникову только что звонил сам начальник ГУВД Павлинов. За что они задержаны? — А я помню? — возмутился Круглов. — Повязали у родилки — это точно, а за что — черт их знает. Ссали, наверно, в неположенных местах, — и добавил специально для нас с пришедшим в себя Кашириным: — Ишь, писуны, какая вонь из-за вас поднялась! — Начальник ГУВД распорядился немедленно их отпустить, — сказал Лобачев. — Зря, — прокомментировал сержант Круглое. — Им только дай свободу — они весь город потопят в своей вонючей моче. Через пару секунд с нас сняли наручники и разрешили умыться. Еще через минуту вернули паспорта, ключи, часы и мобильники. «Вы извините, что так получилось, — сказал капитан Лобачев. — Распишитесь вот здесь, пожалуйста. И — всего хорошего». На выходе нас ждал Модестов. — Ребята, вы живы? Вот и хорошо. Я тут всех на ноги поднял. С Божьей помощью… Договорить Модестов не успел, потому что в это время в моем кармане начал пиликать мобильник. Я достал его и приложил к уху. — Вы там совсем о…?! — без всяких предисловий зарычала трубка голосом Обнорского. — Какой, в жопу, роддом? Зачем полезли? Глеб, ты ёбнулся на внутренних инструкциях! Приеду — высчитаю с каждого по три зарплаты! Мы тут, в Бишкеке, делом занимаемся, лекции читаем, а вы от безделья крышами поехали! — Андрей, я сейчас объясню… — Объяснялово будет потом! Не хватало, блядь, чтобы ты за мой счет свои сказки рассказывал! Я тебе и сам все объясню. Два х… лезут в роддом. Третий звонит мне ночью: спасай, мол, шеф, — наших загребли! Я должен будить Павлинова, кланяться, блядь, в ножки: отпустите хулиганов, они больше не будут. В общем, все: к х…! С этими словами Обнорский бросил трубку. — Кто звонил? Шеф? — спросил Каширин. — Он самый. — И что? — Ну что что? Недоволен слегка. Жаловался, что нехороший человек Модестов разбудил его посреди ночи. — Между прочим, я вас спасал, — пробурчал Модестов. — В следующий раз не буду. Погибайте в своей ментовке. Я его не слушал. Я наклонился и достал из носка драгоценную дискету, ради которой все и затевалось. Она была цела и невредима… …Компьютерщик Петя — самый невозмутимый человек в Агентстве журналистских расследований — колдовал над клавиатурой. — Дискета запаролена, Глеб Егорович. Двадцать три миллиона комбинаций. Может, и удастся открыть ее к вечеру. А может, и нет. — Удастся, — уверенно сказал я. — Обязательно удастся. Пароль был расшифрован через четыре часа. Петя аж заерзал на стуле от удовольствия: — Внимание! Торжественный момент! На дискете оказался один-единственный файл — «усыновление.doc». — Ну что, заглянем внутрь? — спросил Петя. Я кивнул. Компьютерщик подвел к файлу курсор, щелкнул мышкой, и на экране монитора возникла непонятная таблица: Всего в таблице было 18 строк. «Это значит, что с начала года Маминов продал 18 младенцев, — догадался я. — Недурно, если учесть, что на каждой такой операции он зарабатывает по 25 тысяч долларов. Да наш профессор — без пяти минут миллионер». — Глеб, смотри, — толкнул меня в плечо Каширин. — Во втором столбце русские фамилии, а в четвертом — иностранные. Думаю, тут все просто. Мельникова, Кузнецова, Лабутина — это матери, у которых украли младенцев. А Мак-Говерны с Моррисами — усыновители. — Я тоже так думаю. Только где их искать? Знаешь, сколько в Питере Мельниковых и Лабутиных? Тысяч тридцать, не меньше. — Хорошо, но вот предпоследним номером в таблице идет некая Крячко Е. Т., — не сдавался Каширин. — Фамилия редкая. Найдем в две секунды. — Крячко… Крячко… — повторял я, раздумывая, как поступить. — Ну что ж, давай. Пробей-ка ее по базе. — Будет сделано, начальник. Каширин отсутствовал в кабинете пару минут и вернулся с распечаткой из базы данных Центрального адресного бюро. Лицо его выражало абсолютный восторг. — Глеб Егорыч, пляши! Людей с фамилией Крячко в Санкт-Петербурге сорок три штуки. И только у одной инициалы «Е. Т.». Знакомься: Крячко Елена Тихоновна, тысяча девятьсот семьдесят пять гэ-эр, проживает: Строителей, сто двадцать, корпус семь, квартира восемь. Есть предложение поехать прямо сейчас, пока ограбленный профессор Маминов не опомнился и не пошел по следу пропавшей дискеты. — Постой, постой, — притормозил я Каширина. — Куда ты предлагаешь ехать? — Как куда? Вот по этому самому адресу, к Крячко Елене Тихоновне. — Ну приедешь ты. И что, спросишь: «Не умирал ли у вас в роддоме ребенок? Не писали ли вы отказное заявление?» Родион, мы журналисты, а не гестаповцы. — Глеб, ты, кажется, хотел изобличить убийцу, — обиженно заметил Каширин. — И продолжаю хотеть. Но это не повод, чтобы врываться в дом к несчастной женщине и задавать беспардонные вопросы. Ей и так больно. Неужели ты не понимаешь? — Хорошо, твои предложения. — Нужно ехать к родственникам. Посмотри по базе, где живут ее родители, братья, сестры. — Уже посмотрел. Братьев и сестер нет, отец умер, а мать, Оксана Львовна Епифанова, пятьдесят два года, прописана в Зеленогорске. — Тогда собирайся. Нам предстоит дальняя дорога. В Зеленогорск — курортный пригород Санкт-Петербурга — мы приехали уже затемно. Я с трудом вел «Ниву» — страшно ныла рука, отбитая сержантом Кругловым. «Зачем берут в милицию таких подонков? — думал я по дороге. — Впрочем, где они еще нужны? Что умеют?» Дом Оксаны Епифановой находился в самом центре городка, рядом с величественным зданием районной администрации. Мы поднялись на четвертый этаж. Вот и искомая квартира. Каширин уже хотел нажать на звонок, но я его остановил. — Подожди, она может испугаться и не открыть. В таких ситуациях надо действовать наверняка. Я достал из кармана «трубу» и набрал семь цифр. Было слышно, как за дверью зазвонил телефон. — Оксана Львовна? Здравствуйте. Вас беспокоят из Агентства журналистских расследований. У нас к вам разговор имеется, но хотелось бы не по телефону… Когда встретиться? Да хоть сейчас. Тем более что мы под вашей дверью стоим… Спустя полминуты дверь квартиры приоткрылась, и хозяйка через цепочку попросила показать наши удостоверения. — Вы действительно работаете у Обнорского? — спросила она. Мы кивнули. — Считайте, что вам повезло. Я — его почитательница. Мы прошли в квартиру, которая представляла собой мини-музей А. В. Обнорского. Книжные полки были заставлены литературными трудами Андрея Викторовича за последние десять лет, а по бокам телевизора двумя высоченными стопками возвышались видеокассеты с сериалом «Петербург криминальный» по мотивам произведений нашего шефа. Да, нам определенно повезло. Это просто подарок судьбы! — Оксана Львовна, — начал я, когда хозяйка вернулась в комнату с тремя чашечками кофе, — вопрос, по которому мы здесь, настолько деликатен, что я даже не знаю, как его задать. Одно могу обещать — все, что вы сочтете возможным сказать, останется между нами и не будет предано огласке без вашего разрешения. — Не знаете, как задать вопрос? Задавайте в лоб, — улыбнулась Епифанова. — Я ничего не боюсь. Мы с Кашириным переглянулись. — У вас ведь есть дочь? — спросил я после некоторой паузы. — Да, Лена, она в Питере живет. — А внуки, внучки? — подхватил Каширин. Епифанова помрачнела и замолчала. Я укоризненно посмотрел на Родиона. — Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен. Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала. Потом заговорила. — Не знаю, зачем это вам… Внук. У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя. Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня: — Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне? Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать? — Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему. — Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез. Я раздумывал несколько секунд. — Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив. Ну зачем, зачем я сказал? — Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом. Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули? — Возможно. — И где же теперь мой внук?! — Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене. Никому… — Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину. Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план. Слишком дерзкий. И единственно возможный. — Родион, а где твое досье по Маминову? — Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью: «Роддом». — Там есть домашний телефон злодея? — Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь! — Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера. — Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться? — Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки. — Ты всерьез? — Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного. — Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник. — Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом. Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова. — Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка». — Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие. — Здравствуйте, Александр Николаевич. Моя фамилия Блюмштейн. Я — адвокат, представляю интересы гражданина США Джона Хопкинса, владельца крупной табачной фабрики. Мне рекомендовали вас как надежного человека, который может помочь в решении одной деликатной проблемы. Но обсуждать ее по телефону как-то не с руки. Мы бы могли встретиться? Маминов выдержал паузу, после чего произнес: — Завтра в двенадцать вас устроит? Подъезжайте ко мне на работу: Глухоозерная, сорок пять, второй этаж, кабинет директора. Можешь не рассказывать! Кому, как не мне, знать, где находится твой кабинет! Мы договорились, что во время моего визита к Маминову Каширин и Модестов, как и в прошлый раз, будут на подстраховке. Цель операции — сделать так, чтобы профессор сам рассказал о своем незаконном бизнесе, и записать этот рассказ на пленку. Запись будет вестись на два диктофона, один из которых, как всегда, у меня во внутреннем кармане, а второй — в машине; сигнал на него будет поступать с радиомикрофона, спрятанного в моем пиджаке… — Александр Николаевич готов вас принять, — пропела секретарша. Я вошел в знакомый кабинет. Из-за стола навстречу поднялся крупный мужчина с седоватой бородкой. Он не производил впечатление негодяя. — Приветствую вас, Семен Моисеевич, присаживайтесь. Люба, сделайте нам кофе! Если не секрет, откуда вы обо мне узнали? — Мой коллега представляет в России интересы господина Лозинни, — вспомнил я фамилию с дискеты. — Понятно, понятно, — расслабился Маминов. — И что же вы хотите? Мой клиент, господин Хопкинс, мечтает о ребенке. — А я чем могу помочь? Еще одна проверка! — Мне казалось, мы поняли друг друга, — с расстановкой произнес я, глядя профессору в глаза. — У господина Хопкинса никогда не будет своих детей, и он хотел бы усыновить русского ребенка. — Мальчика? Девочку? Все, мысленно поаплодировал я себе, он клюнул! — Это не имеет значения. Сумма также не имеет значения. Имеет значение только ваше согласие. — Если вы общались с адвокатом Лозинни, то, очевидно, представляете, сколько это стоит. — Да, мой клиент готов передать двадцать пять тысяч долларов в любое время. — Хорошо, хорошо. Это очень хорошо. — По лицу Маминова я понял, что проверка закончена. — Вы представляете себе механизм усыновления через наш роддом? — Не совсем, — ответил я. — Но если я правильно понимаю, вы занимаетесь благим делом — отдаете на усыновление отказных детей. — Да, вы почти правы. По всем документам они числятся как отказники. В принципе, вопрос можно решить в течение недели. У нас имеются, так сказать, запасы. Из свежих есть девочка пятнадцати дней, мальчик четырнадцати. Предыдущая сделка по ним не состоялась. Передайте господину Хопкинсу, что я готов рассмотреть… Речь профессора неожиданно прервал стук в дверь. — Войдите! — разрешил Маминов. Я обернулся. На пороге возникла до боли знакомая физиономия. — Александр Николаевич, простите за беспокойство. Я насчет установки решеток на окна. Мы с ребятами просчитали — потребуется полторы тысячи «гринов». Это был один из тех охранников, что задерживал нас с Кашириным позавчера во время ночного проникновения в роддом. Сейчас он узнает меня. Полный провал! Я опустил голову, но это не помогло. — А, сука, это ты? — прищурился охранник. — Ну, здравствуй! Что прячешь морду? Тебя уже выпустили? — Что это значит? — побагровел Маминов. — Это значит, Александр Николаевич, что вы разговариваете с вором. Данного субъекта мы взяли, когда он лазил в ваш кабинет. Компьютер хотел свистнуть. Маминов побледнел. — Где дискета? — закричал он диким голосом; от прежней вальяжности не осталось и следа. В кабинет вбежали еще пятеро охранников. — Обыскать! — распорядился профессор. В течение следующей минуты из моих карманов были извлечены диктофон, служебное удостоверение и мобильник. — Журналистишка, заулыбался один из охранников, застегивая на мне наручники, после чего обратился к Маминову: — Что с ним делать-то? Профессор ответить не успел, потому что в этот момент из коридора послышался лошадиный топот, и в кабинет вломились люди в масках: "Всем лечь! Работает РУБОП."… — …О, Глеб! — Начальник отдела по расследованию заказных убийств Игорь Эмиссаров был удивлен не меньше моего. — А ты что тут делаешь? То же, что и ты, — изобличаю убийцу. — И как, получается? — с сарказмом поинтересовался Эмиссаров, подергав нацепленные на меня наручники. — Может, сначала поможешь снять эти оковы? Освободив меня от наручников, Эмиссаров подошел к лежащему на полу Маминову и пнул его ногой: — А ну, чучело, быстро говори, где прячешь детей!… …Рубоповская «Волга» неслась по трассе Петербург-Зеленогорск со скоростью 150 километров в час. Медленнее оперативники просто не умеют. На заднем сиденье с младенцем на руках восседал Каширин. Мы ехали к Оксане Львовне Епифановой и везли ей долгожданного внука того самого мальчика четырнадцати дней от роду, которого Маминов, на наше счастье, не сумел втюхать западным усыновителям и держал в специальном боксе вместе с тремя другими непроданными младенцами. — Нашли троих, найдем и остальных, — постоянно повторял Эмиссаров. — Хотя это уже не наша задача — пусть эфэсбэшники работают. Тут надо Интерпол подключать. А мы свою задачу выполнили — арестовали убийцу. — Игорь, ты же говорил, что Самарина убили по ошибке, спутали с соседом-бизнесменом, — заметил я. — А ты никогда не ошибался? — глянул на меня Эмиссаров. — Вот и я тоже человек. Видимых причин для ликвидации Самарина не было. Это мы потом уже стали копаться в бумагах, которые он визировал, тогда-то все и всплыло. Самарин понаподписывал кучу документов об усыновлении новорожденных отказных детей из роддома номер двадцать пять. Ну не бывает столько отказников! Дернули двух мамаш, они — в слезы: какой, мол, отказ, умер наш ребеночек сразу после родов. Так и вышли на Маминова… Ребенок на руках у Каширина заплакал. Я повернулся назад и строго глянул на Родиона: — Смотри, поаккуратнее. Чужое дите везешь. И очень долгожданное. Правый глаз Каширина совсем заплыл от грандиозного фингала, поставленного сержантом Кругловым. Я подумал, что выгляжу ничуть не лучше. Адвокат Блюмштейн! Господин Хопкинс! Да уж, герои! — Как себя чувствуешь, Родион Андреевич? — спросил сидящий за рулем Эмиссаров. — Не знаю, как вы, — улыбнулся Каширин, — а я чувствую себя аистом… |
|
|