"История одной жизни" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)IXЕго превосходительство Константин Иванович Опольев уже сидел за письменным столом в своем большом внушительном кабинете, убранном в строго солидном стиле, гладко выбритый, свежий и хорошо сохранившийся, несмотря на свои пятьдесят два года и многочисленные занятия, в щегольски сшитом утреннем костюме, и прилежно занимался, обложенный делами в синих папках, с большим красным карандашом в красивой холеной руке с большими крепкими ногтями, – когда в дверях кабинета показался в это утро его камердинер Егор с письмом на маленьком серебряном подносе в руках. Неслышно ступая в своих мягких башмаках, Егор приблизился к столу и положил на край его письмо «графа». Опольев поднял лицо, красивое, смуглое, серьезное лицо, окаймленное такими же вьющимися и заседевшими черными волосами, как у младшего брата, с большими темными глазами, над которыми красивыми дугами темнели густые брови, сходившиеся у переносицы. – Письмо вашему превосходительству! – Хорошо! – промолвил Опольев низковатым приятным голосом и, взяв в руки письмо, не спеша и аккуратно взрезал конверт ножом слоновой кости. Брезгливая улыбка слегка искривила его губы, когда он читал письмо брата. Он отложил письмо, пожал плечами и снова принялся за работу. Однако минуту спустя его превосходительство подавил пуговку электрического звонка и, когда явился Егор, спросил: – Кто принес это письмо? – Не могу знать. Швейцар подал. – Узнайте. Егор скоро вернулся и доложил, что письмо подал какой-то очень скверно одетый господин и… Камердинер, видимо, затруднялся продолжать. – И что же?.. – Он назвался… – Ну, говорите же, кем он назвался? – нетерпеливо допрашивал Опольев. – Дальним родственником вашего превосходительства, – словно бы извиняясь, что обязан передать такое неправдоподобное известие, проговорил Егор и даже позволил себе улыбнуться. «По крайней мере имел стыд не назваться братом!» – облегченно подумал его превосходительство. И сказал: – Позовите сюда швейцара. Когда швейцар явился, Опольев тихим, ровным и спокойным тоном, каким всегда говорил с прислугой, произнес: – Если господин, который принес утром письмо, придет еще когда-нибудь, не принимайте от него писем и никогда не пускайте его. Поняли? – Понял, ваше превосходительство. – Можете идти. Швейцар повернулся почти по-военному и исчез. Его превосходительство вновь принялся за работу. Часа через полтора он поднялся с кресла, слегка перегнулся, расправил свою уставшую спину и, взяв со стола письмо, легкой, молодцеватой походкой, чуть-чуть перекачиваясь, прошел через ряд комнат в столовую. Там за чайным столом сидела жена Опольева, полноватая, довольно красивая еще блондинка, в кольцах на пухлых белых руках, с пышным бюстом и туго перетянутой тальей, и молоденькая девушка в черном шерстяном платье, свежая худенькая брюнетка с одним из тех лиц, которые не столько красивы, сколько привлекательны. Особенно привлекательны были эти большие темно-серые глаза, опушенные длинными ресницами, ясные, детски-доверчивые и в то же время будто пугливые. – Здравствуй, Anette! Здравствуй, Ниночка! – приветствовал своих Опольев. И его серьезное, строгое лицо прояснилось ласковой улыбкой, и ровный, несколько монотонный голос его зазвучал мягкими звуками. Он поцеловал благоухающую руку жены, горячо поцеловал дочь и присел к столу. – Ну что, хороша была вчера опера? Тебе понравилась, Нина? – Очень, папа. – Музыка или певцы? – Музыка… – И я вчера хотел попасть в театр, да заседание комиссии затянулось… На вот, прочитай-ка это письмо, Anette, – вдруг, хмурясь, проговорил Опольев, передавая письмо жене… – А все-таки жаль! – слегка певучим голосом протянула жена, окончив чтение письма. – А мне нисколько не жаль! – резко и докторально ответил Опольев, видимо недовольный мнением жены. – Совсем не жаль! Человек, который дошел до положения скота, нисколько не заслуживает моего сожаления, хотя бы он был и близкий мой родственник. Нисколько! И я не понимаю этих уз крови, совсем не понимаю и не чувствую их. Коль скоро человек опозорил и себя и всю семью так, как вот этот господин (его превосходительство указал пальцем на письмо, лежавшее около Анны Павловны), то нечего и рассчитывать на какие-то узы… Мне не денег жаль… какие-нибудь двадцать рублей не беда бросить… но принцип… понимаешь ли, принцип… – Но, послушай… ведь он обращается к тебе в первый раз после того, как ты – помнишь – так круто отнесся к нему… И, наконец, ведь он не для себя, а для какого-то мальчика… – Ты веришь… этому мальчику? – засмеялся тихим жестким смехом Опольев. – Ну, милая, ты довольно легковерна… Ему на пьянство надо, вот для чего… Помилуй, человек неглупый, который после своего падения мог бы как-нибудь устроиться… жить честным трудом… работать, как все мы работаем, дошел до того, что по вечерам останавливает прохожих и просит подаяния… – Неужели это правда?.. Мне говорила Marie, но я не поверила… – К сожалению, правда… И ты хочешь, чтоб я таким помогал?.. Да я готов помочь всякому чужому, но сколько-нибудь порядочному человеку, но только не этому пропойце… Никогда! Дай ему раз, он повадится… Эти люди наглы и лживы… Покойный батюшка недаром его проклял – а отец был твердых правил человек! И я не хочу его знать… Черт с ним… Пусть пропадает… Такие люди не нужны обществу… – Он сам приходил? – спросила жена, восхищенная убедительными, красноречивыми словами мужа и его умом. – Вообрази… имел наглость прийти сам… Еще слава богу пощадил… назвался только дальним родственником… Я приказал швейцару никогда больше его не пускать и не принимать никаких писем! – заключил Опольев… Молодая девушка, слышавшая что-то смутно о «погибшем дяде», внимала жестоким словам любимого отца с каким-то невольным чувством сомнения и, вся притихшая, как-то пугливо взглядывала на него. – Ну, однако, мне пора в министерство… До свидания, милые! – промолвил Опольев и, сделав прощальный жест, вышел… – Мама! Позволь мне прочитать это письмо… Можно? Мать передала молодой девушке письмо. Та прочитала его и сказала: – Мама! Папа ошибается… Так не пишут обманщики. Дядя наверное просит не для себя, а для мальчика… Грешно не помочь! – прибавила девушка, и лицо ее подернулось тихою грустью. – Ты слышала, что папа говорил? – Слышала… А все-таки папа не прав… Необходимо помочь! – решительно произнесла девушка. – И дяде и мальчику… – Отец всегда прав! – строго проговорила мать. Наступило молчание. |
|
|