"«Берег» и море" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)XI«Однако!?» – мысленно воскликнул Артемьев при виде «начальницы» эскадры Тихого океана. И стал мрачнее. Он поклонился и, сделав несколько шагов, остановился у круглого стола, посредине роскошной адмиральской приемной, в почтительном отдалении от адмиральши. Она сидела, строгая и высокомерная, в кресле у балкона, из раскрытых широких иллюминаторов которого, словно из рамок, выглядывали и сверкавший под солнцем, рябивший рейд, и голубое небо, и зеленеющий берег. В ожидании адмирала, Артемьев нетерпеливо взглядывал на боковую дверь каюты. Среди мертвой тишины из-за дверей вдруг донесся тихий, меланхолический храп. «Зачем же приняли? Ведь не к адмиральше пришел являться старший офицер?» – подумал раздраженно молодой моряк. Да он и не имеет ни малейшего желания знакомиться с этой, едва ему кивнувшей своими взбитыми кудерками, маленькой и коренастой «волшебницей Наиной» с огромными, «выкаченными», как у лягушки, глазами, неподвижно-строго устремленными на него, с крупной бородавкой на широком, слегка приплюснутом носу и с редкими черными усиками на укороченной «заячьей» губе, открывающей такие ослепительно белые, сплошь безукоризненные зубы, что, казалось, они не могли быть не вставными. Затянутая в корсет до того, что хорошенькая блузка из небеленого полотна напоминала моряку напирающий брамсель, готовый под напором засвежевшего ветра разорваться в клочки, красная, как вареный рак, – адмиральша Елизавета Григорьевна Трилистникова, рожденная княжна Печенегова, по мнению Артемьева, носила слишком снисходительную кличку «сапога». Прошла минута-другая. Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон. Адмиральша, казалось, строже и любопытнее «выпучила» глаза на офицера, словно бы изумленная, что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь супруги. Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд. Молодой офицер между тем выругал про себя, и довольно энергично, храпевшего адмирала. Он и «скотина» за то, что женился на адмиральше, – разумеется, она и лет тридцать тому назад была такая же «противная жаба», – хотя бы у нее было и большое состояние и все сокровища мира. Он и «осел», не сумевший избавиться от адмиральши хоть бы на время плавания. Он и «позорный трус», который только срамит и себя и службу, позволяя «бабе» командовать русской эскадрой. «Ишь пялит на меня глаза!» – подумал старший офицер, взглянув на адмиральшу. И, поклонившись ей, – все же дама! – повернулся и направился к выходу, чтоб ехать на «Воина». – Попрошу вас пожаловать ко мне! – остановил Артемьева низкий и густой, слегка нетерпеливый контральто, часто бывающий у честолюбивых и очень некрасивых дам. Молодой моряк подавил вздох и, приблизившись к адмиральше, снова наклонил голову. С видом чуть ли не королевы адмиральша протянула надушенную руку с короткими пальцами, унизанными кольцами, поднявши ее кверху, с обычным жестом для baisemain [3]. Артемьев еще не забыл красивых, тонких рук «великолепной Варвары», и выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее и словно бы «наглее» оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и изумруды бесчисленных колец. Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов. В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости. Она, впрочем, не показала ни гневного чувства «начальницы эскадры» к дерзкому подчиненному, ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому человеку и любезно попросила садиться. – Познакомимся. Можете курить! – милостиво прибавила она. Артемьев присел. Но не закурил. – Кажется, имею удовольствие видеть господина Артемьева, нового старшего офицера крейсера «Воин»? «Отлично знаешь, кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по порядку?» – подумал молодой человек и ответил утвердительно. – Ваше имя и отчество? – Александр Петрович. – А меня зовут Елизаветой Григорьевной. Сегодня пришли на «Добровольце»? – Час тому назад. Прошла пауза. Адмиральша помахала веером, подровняла на обеих руках кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала: – А я думала, что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины… А вы было бежать… Это нелюбезно, молодой человек. «Начинается разнос?» – усмехнулся про себя Артемьев и сказал: – Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна. – Вот как! – не то удовлетворенно, не то недоверчиво протянула адмиральша. – Я по службе, Елизавета Григорьевна… Явиться к его превосходительству. – Пармен Степаныч отдыхает. Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему что-нибудь надо?.. – Очень вам благодарен. Решительно ничего. – Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым? При имени Нельмина и слове «конечно» молодой моряк густо покраснел и с какой-то особенной силой уверенности, которою хотят обмануть себя не уверенные в чем-нибудь люди, ответил: – Я назначен по распоряжению министра! – И Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три дня? «И это уж известно!» – Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра. – Но отчего такая спешность, Александр Петрович? – казалось, с самым искренним участием спросила адмиральша. Об этом напрасно раздумывал и Артемьев и до сих пор ни до чего не додумался. – Воля начальства! – сказал он. – Я решительно не понимаю Василия Васильевича. Он ведь добрый старик. Входит в семейное положение офицера… Сам женатый. Я еще поняла бы такие распоряжения Нельмина… Холостяк… Любит щеголять энергией. В три дня! По правде сказать, я – не большая поклонница нового товарища министра. Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят… Артемьева уже грызло подозрение. – А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам? – Очень! – горячо воскликнул Артемьев. – Ну еще бы, это так понятно. Я слышала, какая у вас прелестная и преданная жена и – без комплиментов! – какой вы, Александр Петрович, образцовый муж и отец… «Куда это ты гнешь, ведьма? – подумал Артемьев и взглянул на нее – совсем любезно улыбается теперь лягушечьими глазами. А все-таки скорей бы треснул брамсель, – и она бы ушла!» – неделикатно пожелал молодой человек, взволнованно ожидавший от адмиральши какой-нибудь любезной «пакости». – Такие дружные, согласные пары ныне, к сожалению, редкость, – продолжала адмиральша, по-видимому, оживившаяся матримониальной темой. – Не правда ли, Александр Петрович? «Правда, что ты одна из отвратительнейших особ для пары! Вот это правда!» – хотелось бы сказать гостю, но вместо этого он, подавая реплику, уклончиво промолвил: – Говорят… – К несчастию, в этом «говорят» много правды… Или муж увлечется чужой женой… или жена – чужим мужем. Да еще, пожалуй, и каким-нибудь холостяком второй молодости в придачу, особенно если законный муж – большой философ… Никакого чувства долга… Никаких нравственных принципов… И куда мы придем!? Но в эту минуту, щегольски одетый во все белое и в белых парусинных башмаках, молодой матрос, благообразный, чисто выбритый, с опрятными руками, видимо, с повадкой хорошо выдрессированного адмиральского вестового, остановился в нескольких шагах от адмиральши и, глядя на нее напряженными, слегка испуганными глазами, тихим и почтительным голосом доложил: – Капитан просит позволения видеть ваше превосходительство! – Проси! И, обращаясь к Артемьеву, прибавила, любезно и конфиденциально понижая голос: – A la bonne heure! [4] Сейчас увидите большого философа-мужа. – Да Князьков и не женат. – Какой Князьков?.. Я говорю про милейшего Ивана Николаича… Вы знаете Каурова? Муж недавно перевел его командиром с «Верного» на «Олега», а Князькова на «Верный». В вошедшем видном брюнете с красивыми крупными чертами моложавого, румяного и жизнерадостного лица, с пушистыми усами и окладистой черной бородой, решительно нельзя было увидать ни малейшей неловкости или затруднительности мужа «великолепной Варвары». Он молодцевато и как-то приятно и легко нес свою крупную, полноватую фигуру в белом кителе, белых штанах и желтых башмаках, слегка почтительно наклонив коротко остриженную, крепко посаженную, круглую, черноволосую голову с жирным загорелым затылком. Кауров крепко поцеловал руку адмиральши и с аффектацией почтительного подчиненного спросил: – Как прикажете, ваше превосходительство… Будить адмирала? – А что? – Ученье… Адмирал хоть посмотрит. – Какое в два часа? – Минное, ваше превосходительство. – Не беспокойте Пармена Степаныча. Делайте без него. – Слушаю-с, ваше превосходительство! Кауров с каким-то удовольствием и как-то «вкусно» сыпал «превосходительством». Адмиральша указала на стоявшего Артемьева. – Вот и новенький к нам. Знакомы? Кауров так крепко пожал руку Артемьева и так ласково, добродушно и, казалось, чуть-чуть посмеиваясь глазами, улыбался всем лицом, что влюбленный любовник его жены невольно смутился и, казалось, готов был сейчас же извиниться перед мужем и просить, чтобы он на него не сердился. Он сам понимает, как обворожительна его жена. – Молодой человек не хотел к нам… И на меня – ни малейшего внимания. Не удостоил подойти сам. Верно, расстроен. Хандрит… По семье, конечно, – ядовито прибавила адмиральша. Артемьев презрительно усмехнулся. – Привыкнет, ваше превосходительство!.. Только немножко подтянуть себя… Нервы и стихнут, Александр Петрович… И я привык на положение соломенного вдовца… Вавочка обрадовала было осенью. Телеграфировала, что приедет… А на днях: «не приеду»… Ну что Вавочка? Она писала, что вы – спасибо, голубчик! – навешали ее… Здорова? Не скучает? – Здорова… Не скучает, кажется… – И молодец Вавочка. Честь имею кланяться, ваше превосходительство! И Кауров снова чмокнул руку адмиральши. Поклонился и Артемьев, собираясь уходить. – Так и не удостоите, молодой человек, чем-нибудь интересным из Петербурга? – с насмешливой усмешкой высокомерно спросила адмиральша. – Ничего интересного нет, Елизавета Григорьевна… А петербургские и кронштадтские сплетни, вероятно, вам хорошо известны, гораздо лучше, чем мне. Адмиральша едва кивнула и не протянула руки. |
|
|