"Нет времени" - читать интересную книгу автора (Крылов Константин)

Сказки о силе

Александр Секацкий, Наль Подольский, Владимир Рекшан. Незримая Империя. СПб.: Амфора, 2005

Очередная «амфоровская» книжка — произведение или, лучше сказать, совместная акция — литературной группы, в последнее время предпочитающей называть себя «петербургскими фундаменталистами». Если кто забыл: литературное объединение — это, как правило, несколько пишущих людей, занявшихся, помимо выделки и сбыта собственных текстов, какими-нибудь сопутствующими промыслами, начиная от совместных чтений и выступлений и кончая всякими пощёчинами общественному вкусу, наносимыми с целью развлечься и пропиариться. Когда-то — например, в начале прошлого века — в ЛО состояли практически все сколько-нибудь интересные авторы, а кого не брали, тот организовывал своё.

В наше смутное время единственным состоявшимся ЛО можно считать «Орден куртуазных маньеристов». Рецепт успеха оказался прост: нужно найти какой-нибудь торчащий оголённый нерв общественного сознания и на нём сыграть. Маньеристы утилизовали тоску по гламуру, исподволь душившую бывших советских людей, — и всласть над ней поглумились, п(р)одавая её ст(ер)илизованную под «галантный век». «Петербургские фундаменталисты» избрали схожую стратегию, но не гламурную, а готичную: предметом их интеллектуальных упражнений является модная ныне «имперская тема», — то есть, проще говоря, мечтания о сильном и красивом государстве, в котором не стыдно жить.

Теперь о людях. Неформальный лидер группы — Александр Секацкий, один из немногих отечественных философов, достойных называться философами и при этом адекватных времени и месту. Во всяком случае без фигуры Секацкого невозможно представить себе интеллектуальный пейзаж девяностых годов в России. Сам он, впрочем, позиционирует себя как софиста. Что справедливо: современный философ (читай — постмодернист поневоле), сделавший основными предметами своей рефлексии ложь, войну, геополитику, несправедливость и государственность, то есть вещи предельно серьёзные, не может не быть софистом.

Прочие «петербургские фундаменталисты» — притянутые аурой Секацкого завсегдатаи клуба «Борей», многие из клиентелы издательства «Амфора»: Павел Крусанов, Сергей Носов, Владимир Рекшан, Наль Подольский и другие. Люди это, в основном, умные, хотя не всегда талантливые. Впрочем, ауры основателя пока хватает на всех.

Акции и мероприятия, регулярно проводимые петербургскими фундаменталистами, весьма разнообразны и довольно забавны. Чего стоит хотя бы открытое письмо Путину с требованием вернуть Константинополь и проливы, подписанное Секацким, Крусановым и прочими. Или публичное измерение Сергеем Носовым пропорций шемякинского памятника Петру I, с последующим вычислением трохантерного индекса:[59] мероприятие, кстати, было заявлено в качестве подготовки к написанию рабоы «Половая конституция петербургских памятников». Или лекция Подольского «Правовые аспекты воскрешения мёртвых»… да что там говорить: на этаком фоне весь отечественный контемпорарный арт с Маратом Гельманом во главе нервно грызут локти в коридоре.

Все эти развлечения, однако, интересны одним. По сути, неофундаменталисты пытаются использовать наработанные техники разрушения, глумления и опрокидывания авторитетов для задач прямо противоположных, то есть восстановления строя, меры и порядка.[60]

Теперь, наконец, о книжке. В ней три текста: трактат Секацкого «Моги и их могущества», роман Подольского «Хроники незримой империи» и сочинение Рекшана «Ужас и страх». Скажем сразу: тексты эти очень разного качества и разбираться с каждым надо отдельно.

Сначала о трактате Секацкого о «могах». Это, собственно, то единственное, ради чего имеет смысл купить и прочесть «Незримую Империю».

Это старый текст, датируемый 1997 годом (хотя написан он был раньше) и являющийся классическим — то есть культурообразующим, в прямом смысле слова. Можно не читать «виктора—еврофеева» и «татьянутолстую», можно и нужно не муракамиться и не сквернить очи каким-нибудь «кодом Да-Винчи»,[61] но вот небольшое сочинение Секацкого — всё-таки следует. Из тех же соображений, по которым следует читать Илиаду, «Обломова» или «Как закалялась сталь». То есть — ради приобщения к вечным первообразам, как они нам даны в преходящем потоке времён. Извините за некстати прорезавшийся пафос: ну что ж поделать, другими словами это не скажешь.

Существуют ряд вечных первообразов, вневременных ликов Человека Как Такового: Герой, Учитель, Мудрец и так далее. Среди них есть и фигура Мага — он же Волхв, он же Посвящённый, он же Воин Духа etc. Корпус «классики» состоит из проекций вечных ликов на конкретные обстоятельства культуры, языка, места и времени. Удавшиеся проекции дают чувство подлинности и остаются в культуре навсегда — или хотя бы настолько, насколько именно эта культура и это время остаются живыми.

Девяностые годы в России в смысле культуросозидания были чудовищно бедны, что и неудивительно, ибо пафосом их было разрушение и развенчание (а потом и развинчивание) всего и вся. Но особенно это касалось образов силы и мощи: Воина, Правителя, а также, разумеется, и Мага: эта фигура тоже нуждалась в дискредитации. Выяснилось, что Матросов поскользнулся, Зоя Космодемьянская была идиоткой, советские космонавты, согласно Пелевину, служили расходным материалом для ополоумевшего начальства и так далее. А увенчала всю эту линию книжка Стругацкого-Витицкого о современных магах, ничтожных и гадких, боящихся бандитов и прислуживающих за тридцать баксов нуворашам. Книжка называлась «Бессильные мира сего».[62]

Но незадолго до появления «бессильных» Секацкий выпустил в свет «Могов». Где с кастанедовской достоверностью был нарисован образ «магов-какими-они-были-бы-сейчас», в наше время и в нашей стране. Образ гипнотически достоверный (такие люди могут быть, жить рядом с нами и пить тот же скверный макдональдсовский кофе) и в то же время наполненный силой.

Собственно, Сила — главная и единственная героиня трактата. Сила во всех её видах и разновидностях смакуется, как хорошее вино, — начиная с силы-как-удачи, силы-как-радости и кончая Силой Разрушения, силой как желания одним ударом смести всё в нихиль. Последнее слово, венчающее трактат (я не могу воспроизвести его здесь по цензурным соображениям), собственно, является именем этой последней мощи, наступающей «всему вааще».[63]

Впрочем, глядя из нынешнего времени, видно, что Секацкий всё же не избежал влияния своего времени. Однако оно было скорее отрицательным. Например, при чтении становится ясно, что автор наслушался немало историй про тогдашних «братков», про всех этих вованов и толянов с мобилами и стволами, которые палили друг в друга, стригли «коммерсов» и носили на бычьих шеях полпудовые золотые кресты.[64] Так, описанная в романе процедура «дарования санкции» (когда мог по своей прихоти предоставляет покровительство обычному человеку, в обмен на верность и исполнение каких-нибудь бессмысленных обрядов) сильно напоминает пресловутое «крышевание» — но, с другой стороны, могу от человека ничего не нужно, их покровительство является чистым даром, а налагаемые на человека ограничения — просто проверкой на готовность этот дар принять хотя бы с минимальной почтительностью и благодарностью… Точно так же следует воспринимать и многие другие сцены: лихость и хаотичность Силы явно перевешивает другой её аспект, то есть её стремление положить себе и другим некие пределы, замкнуть свой бег в гранитных берегах Закона и Порядка. Этому Секацкий научился позже, когда стал называть себя имперцем и фундаменталистом.

Теперь о прочем. Честно скажу: о прочем не хочется, но порядок есть порядок.

Роман Подольского «Хроники незримой империи» — падение с уровня, заданного Секацким, на двадцать три ступеньки вниз. По сути, это скучная научно-фантастическая повестушка в жанре киберпанка: действие происходит в «виртуальном пространстве», в котором существуют «искусственные разумы» разного уровня, остроумно поименованные «симулякрами». Кои, естественно, замышляют против людей недоброе. На этом фоне разворачивается длинная скучная история компьютерного восстановления личности философа Фёдорова — по его текстам. В советской фантастике этот сюжет был отработан в мохнатые семидесятые годы, — правда, там, кажется, восстанавливали Пушкина по его ПСС… Имеются в наличие также сцены киберсекса, где специальные приборчики щекотят лапками влагалища и члены. В общем, всё это вторяки: если «Хроники» предложить какому-нибудь издательству, лабающему крепкую фантастику, типа АСТ или ЭКСМО, то рукопись завернули бы на уровне редактуры: «у нас такого навалом».[65]

Третье сочинение — рекшановский «Ужас и страх» — в каком-то смысле «ещё хуже», несмотря на то, что это единственный полноценный с чисто литературной точки зрения текст во всей книжке. Узнаваемая стилистика конца века: реальные люди в полуфантастических обстоятельствах. Неплохо простроенная модель мира: непонятная война, на которую забирают не молодёжь, а пенсионеров и стариков — из соображений справедливости: «дайте пожить молодым, наконец». Отлично прописанное чувство неясной тревоги, фирменная фишечка автора. Наконец, просто хороший язык. Владимир Рекшан — бывший рокер, профи, получатель престижных премий — написал «просто хорошую книжку». Да пусть бы даже и отличную, ладно. «Ну, ква». Однако жизни-то ей дано — ну год, ну два.

Что по сравнению с «могами», увы, «неможество».