"«Белая чайка» или «Красный скорпион»" - читать интересную книгу автора (Кирицэ Константин)

Глава V

Воскресенье, 6 июля.

Первым человеком, заговорившим в это утро со мной, вновь оказался Дориан. Он пристал ко мне в холле:

— Господин Энеску, пожалуйста, забудьте наш вчерашний разговор. Это моя личная, очень личная просьба. Прошу считать, что ничего не было, потому что уже все миновало. Заранее благодарен за понимание.

«Все уже миновало…» Что он хотел этим сказать?.. Насколько помню, во время игры в бридж они с Сильвией общались между собой со сдержанной любезностью, не проявляя ни подчеркнутой холодности, ни особого расположения, как люди, случайно встретившиеся в обществе… Что же хотел сказать архитектор? Все кончено или наоборот?..

Беспокойство, смятение, нетерпение, охватившие меня, были слишком велики, чтобы слушать еще и отчет портье, как я это делал каждое утро. Все же я бесшумно приблизился к его стойке. Он стоял спиной ко мне в дверях бюро обслуживания, загораживая проход, и с кем-то вел доверительную, беседу. Именно это обстоятельство подтолкнуло меня на неблагоразумный шаг. Я подкрался ближе и услышал шепот:

— Не беспокойтесь, господин директор, — говорил портье. — Здесь среди жильцов никто не узнает, что он из полиции. Раз вы говорите, у него официальное задание…

Я отошел на цыпочках. Значит, один из жильцов гостиницы — полицейский. С официальным заданием. Ничего себе: кто же это может быть?.. Вычислить не слишком сложно. Методом исключения. Если отбросить ребят из пансионата, остается всего несколько человек. Но мне-то какое дело до того, что в гостинице полицейский. Я в отпуске… А сыщик явно прибыл сюда по пустяковому делу. Ну и на здоровье, а я лучше позабочусь о своем…

Сильвия как раз спускалась по лестнице. Я приветствовал ее легким поклоном и кротко заглянул в глаза. В ответ она медленно склонила голову, окинув меня бездонным взглядом. В ту же секунду для меня наступило тяжелое и окончательное прозрение, и я не побежал ей навстречу, не попытался сопровождать, я лишь молча повернул голову и смотрел ей вслед. Прячась между колоннами, за ней следил и архитектор Дориан. Он сделал несколько шагов навстречу учительнице, но, заметив меня, остановился и, почему-то пожав плечами, направился к стойке портье.

— Новые гости не появились? — спросил он суровым голосом, призванным, очевидно, придать значимость его банальному вопросу.

— Один-единственный, — ответил портье. — Господин из Бухареста, эксперт-счетовод.

— Господин Даниэл И. Даниэл?

Портье пожал плечами:

— Я не дежурил, когда он прибыл. Но если хотите, посмотрю в журнале…

Это было лишним. Эксперт-счетовод, точь-в-точь соответствующий распространенному прототипу — лысоватый, среднего роста, с лицом, утомленным точными расчетами, но с живым блеском в глазах, как раз спускался по лестнице. Он был одет в летний, светлый, почти белый костюм, в одной руке держал соломенную шляпу, в другой — бамбуковую трость. Его походка, движения рук, подозрительный острый взгляд указывали на принадлежность к определенному типу чиновников, свыкшихся со всем, что можно назвать блеском и нищетой их профессии и создавших себе несокрушимую броню — невозмутимость, разумеется, чисто внешнюю.

Он поздоровался, приподняв шляпу так, будто собирался снять ее вовсе, затем опустил руку и задумчиво уселся в одно из кресел гостиной. Через несколько минут спустился господин Марино.

Я вышел из отеля вслед за архитектором Дорианом, но сразу на пляж отправиться не смог, поскольку был вынужден задержаться у дверей пансионата. Пауль возился с мотоциклом, менял переднее колесо.

— Здорово, — приветствовал он меня слегка приглушенным голосом. — Сегодня, кажется, нам придется идти пешком. Как нога? Получше?

— Гораздо лучше, — ответил я. — Ты один?

— Остальные бездельники увязались за Сильвией. Увидели, что она одна, без этой бледной тени, и в их воображении сразу же возник долгожданный для них конфликт между Сильвией и архитектором. Думаешь, это лишь фантазии?

— Нет, не думаю… Хотя этой ночью…

По дороге на пляж я посвятил Пауля в некоторые подробности партии в бридж, сообщив ему и о холодной вежливости в отношениях учительницы и архитектора. Конечно, я ни словом не обмолвился о нашей с Сильвией встрече. Чтобы скрыть эмоции, я притворился, что мучаюсь с похмелья.

— Меня не проведешь, — погрозил пальцем Пауль. — Я тебя вижу насквозь. Спорю на что угодно, что ты считаешь себя навек ее рабом.

Я вяло, почти равнодушно опроверг его слова. Пауль посмотрел на меня и уверенно произнес:

— Поостерегись, хороший мой. Ваша королева, когда захочет, — самое жестокое существо в мире — бессердечная, бесстрастная, холодная, как каррарский мрамор, хотя под ним и клокочет Везувий… Знаешь, сколько времени за ней ухлестывает господин миллионер Дориан? Целых шесть лет. И думаю, что до сих пор даже руку ей не смог поцеловать.

— Ты ее так хорошо знаешь? — удивился я, терзаемый неприятными предчувствиями.

— К сожалению! — с дрожью в голосе ответил он. — Мы вместе держали экзамены в консерваторию. Она свела с ума членов комиссии. Они плакали и на коленях молили, чтобы она училась в консерватории. Но ей не разрешили родители. Потом, я вновь ее увидел или, чего скрывать, узнал через несколько лет…

— И дело дошло до целования рук.

— Да… — горько прошептал он. — Дошло, и думаю, что она могла стать моей, но у меня не хватило сил бороться с Дорианом… Сейчас я бы разнес его в пух и прах… А тогда я отступился и не знаю, что со мной происходило целый год. Не знаю, где я жил, не знаю, был ли я человеком, или зверем, или духом. Ничего не помню. Быть может, висел распятым на кресте. Но потом все прошло бесследно. По праву меня считают женоненавистником. После того, как Сильвия была рядом со мной, другие женщины разбередить мне душу уже не могут… Однако жив я потому, что обнаружил иные истины. Желания, чувства, страсти мужчины не могут, сосредоточиваться лишь на одном предмете — женщине. Есть и иные влечения, иные высоты… иные пропасти.

— Искусство… — сказал я, охваченный потоком теплых чувств к Паулю…

— Искусство… в том числе… Я убежден, что, если человек мечтает попасть на звезду и если подчинит этому всю свою жизнь, все на свете, он в конце концов там окажется. Но эта истина открылась мне много позже, уже после того, как я потерял Сильвию. Образ моей звезды изменился. Признайся, ты испытал на себе чары Сильвии?

— Думаю, да… хотя некоторые отдают предпочтение Елене…

— Милый мой, Елена просто пустышка. Сильвия — мрамор. Благородный камень, который требует опытного резчика.

— Мне кажется… — начал я излагать свою идею на этот счет.

Пауль сделал мне категорический знак рукой.

— Довольно, — он ухватил мою мысль. — К счастью, я разумный человек, у меня за плечами опыт катастрофы, превратившей меня в пыль. Я собрал собственный прах и с помощью разума воссоздал себя. Мрамор Сильвии не приемлет резца, дрогнувшего перед ней. Мой резец заколебался, отступил, убоявшись тонких перчаток архитектора Дориана… Одна только рана меня порой беспокоит. Нет, дело не в Дориане. Он стал своего рода декорацией, передвижной колонной, которую королева привыкла видеть, прогуливаясь по аллеям и гостиным. Меня гложет мысль, что какой-нибудь… недоразвитый кретин найдет к ней ключ. Тип вроде Дана или вроде…

— Или вроде меня… — вставил я.

— О тебе я не думал. Будь я на месте Сильвии, я присмотрелся бы к тебе повнимательнее. Ведь твоя застенчивость скрывает недюжинную силу, то есть как раз то, что, по-моему, нравится Сильвии… Нет! Я думал о некоем троглодите, которого Елена оттолкнула бы, как червя, но который потряс бы Сильвию. А потрясенье, хотя бы минутное, может стать роковым. Знаешь, кто мне изложил эту теорию? Сама Сильвия. В шутку, конечно, поскольку она пересказывала одну из навязчивых идей Дориана…

Тем временем мы пришли на пляж. Я бы покривил душой, если бы не признал, что слова Пауля произвели на меня громадное впечатление. Громадное. Во мне нарастало что-то новое. Ужасное, болезненное ощущение. Чтобы избавиться от него, я, ей-богу, готов был повредить себе вторую ногу — легче было терпеть физическую боль. Тут я вспомнил, что вчера вечером ребята ринулись на гулянье, и спросил:

— Как провели ночь? Когда вернулись?

— Только сейчас вспомнил? — улыбнулся Пауль. — Это было безобразно. Во всяком случае, с моей точки зрения. Остальные недурно развлекались. На счету Раду почти пять жертв.

— А Елена? Эмиль? Господин адвокат с ватными волосами?

— Их там не было… Хотя, может быть, мы их просто не встретили… Я скверно себя чувствую в толпе. Лишь на сцене, перед зрителями я в своей тарелке. А на этом гулянье не было зрителей. Все были актерами — пели, плясали, пускались в любовные приключения, словом, пытались скрасить себе жизнь. Сам же я избрал для этого самое честное и самое мерзкое средство — выпивку. Остальные — Дан, а в конце концов и Раду — ночные приключения. Это было отвратительно… Но если бы я сам не прошел через это… Дан, во всяком случае, сделал качественное и, кто знает, может, долгосрочное приобретение.

Все началось с шутки. Он увидел потрясающую девицу и дал слово ее покорить. Я посоветовал, как действовать: подойти и сказать: «Ни дня, ни ночи, ни суши, ни моря, только мы двое, ты — самая прекрасная, а я — безымянный… Загадку отгадаешь?» Сначала он посмеялся, а потом выучил эту тираду. И, знаешь, девица попалась на крючок. Но, кажется, попался и сам Дан. Шутка сработала бумерангом…

В самом деле, Дана, казалось, подменили. Если бы Пауль не предупредил меня, я бы подумал, что он заболел. Мешки под глазами, беспокойный взгляд. Раду выглядел еще хуже. Напоминал лубочного ангелочка, проклятого небесами.

— Похоже, ты раскаиваешься в преступлениях, совершенных ночью… — поддел я его шутки ради.

Он вздрогнул и испуганно посмотрел на меня, хотел что-то ответить, но не смог выговорить ни слова.

Пауль подмигнул мне и сделал жест в сторону тента адвоката, после чего вкрадчивым и насмешливым тоном обратился к Раду:

— Не бойся, от него твоя дорогая фея ничего не узнает. Журналисты в некоторых обстоятельствах умеют держать язык за зубами. Хотя… может быть, тебе лучше отказаться от Елены ради той полуночной брюнетки…

— Что?! — искренне возмутился ангел. — Я больше слышать ничего не хочу о вчерашнем. Это вы меня туда потащили!

— О, господи! Вот дурень! — обрушился на него Дан. — Ну, найди себе другую. Хотя бы полуночную брюнетку… Ты, думаешь, сможешь вращаться в мире Елены? Туда пускают только с миллионами… Или умыкни ее, и бегите за границу, если хочешь удержать ее… Давай! Иди к господину президенту Жильберту Паскалу! Кишка тонка? Поди и скажи: всего на пару слов!.. Ну что?.. Другой бы позавидовал тем мерцающим глазкам, преданным тебе. Ну и удовлетворись этим, чтобы не испытать на себе злую силу адвоката… или дона Петрини…

— Дона Петрини?! — удивился я.

— Дона Петрини! — подтвердил Пауль. — Когда мы позавчера играли в очко, он нам продемонстрировал, что Елена относится к категории тех женщин, которых можно купить. Конечно, он ничего не знал об истории Раду. И чтобы окончательно убедить нас в отношении феи, поклялся устроить торг!

Раду ужасно страдал. Меня бы тоже больно задела попытка сицилийца. Я даже начал чувствовать некоторую злость на него… Но воспоминание о вчерашней рыжеволосой красотке вернуло меня к реальности. Чертов сицилиец! Однако момент был неподходящий для того, чтобы подливать масла в огонь. И, поскольку беседа грозила в любой момент принять неприятный оборот, я решил, что лучше будет покинуть приятелей.

От встречи с Сильвией я уклонился, но вовсе не потому, что был в смятении. Мне казалось или хотелось думать, что между нами установилось молчаливое согласие никого и ничего не принимать во внимание, знать, что мы навсегда связаны друг с другом узами, неведомыми другим, и бессознательно отдаваться во власть таинственных мгновений. Мне не хотелось ни думать о том, что рассказал Пауль, ни смотреть в море на белую шапочку (Сильвию) в обрамлении голубой (Марино) и зеленой (Эмиль). Однако кое-кто следил за морем в бинокль. Вначале я случайно уловил солнечные блики от линз бинокля, тщательно маскируемого в проеме тента, однако, когда красная шапочка Дана приблизилась к белой шапочке Сильвии, архитектор прятаться перестал. Он вылез из-под тента и на несколько минут застыл с направленным в море биноклем.

Архитектор был не единственный, кто исследовал море с помощью оптических средств. В синюю даль были устремлены и другие окуляры, а их обладателем был не кто иной, как новый постоялец гостиницы, эксперт-счетовод. Я неслышно подошел к нему, то есть, мне казалось, что неслышно, потому что он меня заметил и, не поворачиваясь, спросил:

— Тоже хотите посмотреть?

Мне следовало отказаться, но, сам не знаю, какой черт дернул меня принять предложение. Я, как чудак, сначала изучил парусно-моторное суденышко возле песчаной косы. Оно смотрелось как на ладони. На кой мне эта яхта? Я решительно направил зрительный прибор на четыре шапочки в открытом море. Смельчаки возвращались к берегу. Дан и Эмиль окружали Сильвию, Марино был где-то позади. Чемпион по плаванию шел очень близко от Сильвии, обгоняя ее примерно на полметра. Он плыл на спине и, наверное, все время смотрел на нее или заговаривал… Я вернул бинокль счетоводу, позабыв его поблагодарить. «Не за что», — тем не менее сказал он, и мне показалось, что я проглотил пригоршню песка. Не помню, что я пробормотал в качестве извинения, думаю, он все равно меня не слышал, так как в тот момент возился с миниатюрной фотокамерой.

Дон Петрини осаждал тент адвоката Жильберта Паскала и, судя по его чудаковатым жестам, находился в крайней ажитации. Я не мог устоять перед соблазном сделать ему какую-нибудь пакость, хотя бы рассказать дурацкий анекдот, и поэтому направился к нему. Сицилиец встретил меня как лучшего друга, и я отказался от своих коварных замыслов. Он усадил меня рядом с собой на пористую подстилку, и я превратился в слушателя… Прикинулся, что с большим интересом слушаю рассказ о Ватикане, а сам пропускал все мимо ушей. Притворялся я, чтобы довести до конца немой диалог с Еленой-узницей. Действительно, девица, оставив манеры феи, исполняла сольный номер пантомимы, выражающей чувства боли, протеста, одиночества, тоски и несправедливости. Она мило смотрелась в роли актрисы немого жанра, строя умильные рожицы, без нюансов, чтобы кто-нибудь случайно не истолковал их выражение не так, как ей того хотелось. Вдруг она возмутилась в голос:

— Или я искупаюсь, или прямо сейчас сниму с себя все!

И повторила жест, который сделала в первый день, чтобы повлиять на своего папа`!

Дон Петрини страшно разнервничался:

— И именно тогда, когда я дошел до сокровищ Ватикана! Это невозможно! Я должен вам рассказать о них…

Очевидно, это был просто маневр. Он не хотел, чтобы Елена с папашей шли купаться. Угроза девы была серьезной, и сицилиец состроил такую морду, будто проглотил все эти сокровища вместе с сундуками и прочим хламом, и теперь ждал великого чуда. Только произошло чудо, обратное ожидаемому. Адвокат простер руку к тенту и схватил давно протянутую ладонь Елены. Затем, они двинулись к воде. На девушке был новый, очень смелый купальный костюм, почти полностью приводивший в исполнение ее угрозу… Самым ценным в этой невинной чертовке были, конечно, глаза. Каким глазомером надо было обладать, чтобы момент их выхода из-под тента так удачно совпал с моментом выхода Раду из воды. Они встретились в самом центре пляжа, на узком настиле, которого было не миновать ни тем, кто шел к воде, ни тем, кто возвращался из моря. Излишне говорить, что две робкие руки встретились, но всего лишь на какую-то долю секунды, ибо седовласый адвокат с конечностями орангутанга что-то почувствовал и остановился. Раду продолжал двигаться дальше, и поэтому на его долю досталось лишь несколько угрожающих взглядов, которых он даже не мог заметить.

Дон Петрини продолжал свой рассказ. Он описывал сокровища Ватикана с пылом истинного коллекционера, а новый слушатель, эксперт-счетовод, внимал ему с усердием святого, баллотирующегося в галерею папской резиденции. В тот момент, когда господин. Марино проходил мимо нас, счетовод глупо улыбнулся и задал ему вопрос тоном, которым более пристало бы просить о пощаде:

— А вы тоже видели сокровища Ватикана?

Лицо Марино, как обычно, ужасающе искривилось. Он даже не взглянул на эксперта-счетовода, проследовав мимо, к своему навесу. За него ответил дон Петрини:

— Конечно же, он видел. Мы даже беседовали с ним об этом…

Мне стало жарко. Я отправился к Теплой бухте. Проходя мимо Сильвии, я встретил ее взгляд, и мы без слов поняли друг друга. Около часа я плескался, немножко даже поплавал, остерегаясь, однако, новой судороги. Я вышел из воды одновременно с Еленой и ее папочкой, и дева изобразила мне за его спиной новую пантомиму, умоляя передать бесконечный и многократный поцелуй мальчику с поэтической шевелюрой. Что мне было делать? Я понес к тенту ребят пламенное послание. Прибыл я туда как раз в момент, когда Эмиль Санду объявлял, будто приговор:

— Все! Последний круг! Два часа прошли, а вы дали слово чести!

Это был финал партии в покер. Действительно, это был последний круг, абсолютно бесцветный, лишенный каких-либо признаков борьбы. Вид у Эмиля был сверхпобедоносный. Он неторопливо пересчитал деньги и ушел на свое место. Казалось, его несла триумфальная колесница. Остальные игроки, трио сторонников независимости, сидели с таким видом, будто слушали похоронный марш, исполнявшийся по случаю кончины самого дорогого члена их семьи.

— Он нас разорил! — стал плакаться мне Дан. — Лишил нас почти всех денег. Около двух с половиной тысяч лей.

Я рот открыл от удивления. Не знаю, почему, но мне пришло в голову пойти рассказать об этом несчастье дону Петрини. Сицилиец немедленно взял на абордаж зазнавшегося адвокатишку. Не знаю, о чем он с ним беседовал, но через несколько минут я увидел существо, напоминающее щенка с поджатым хвостом, ковылявшее к навесу ребят. Вот так! Господин Эмиль вернул им деньги. Я вовремя подоспел, чтобы услышать его заверения:

— Честное слово! Это весь выигрыш — две тысячи двести. И ни гроша больше. Клянусь. Пожалуйста!

Вот ведь какая сила убеждения у сицилийца!

Уже пора было возвращаться в гостиницу, а поскольку мне неохота было ни с кем разговаривать и я увидел, что Сильвия уходит в молчаливой компании господина Марино, я двинулся один коротким путем. Около заброшенного колодца меня нагнал Пауль.

— У тебя удрученный вид… — сказал он. — Честно говоря… мне кажется, ты уже попал в западню. Я ведь тебя предупреждал. Поберегись! Поберегись, пока не поздно! Говорю тебе это потому, что очень к тебе расположен…

— А почему бы тебе не предупредить и других… Дана или Марино…

— Дан!.. Он может брать, но не может давать, а отдаваться чему-либо и вовсе не способен. Глупые мышцы… Ты говоришь, Марино!.. Где же я раньше встречал этого человека? Где? Нет, Марино в предупреждениях не нуждается. Марино владеет собой лучше нас всех.

И я был примерно того же мнения о Марино. Явное презрение, которое он выказывал всем и каждому, его величественное уединение, неподдельная грубость в поведении — все это делало его в моих глазах человеком весьма грозным. Все-таки, кто же такой этот Марино? Профессор Марино?

В гостинице стоял дикий галдеж. Производили его человек сто, вторгнувшихся в пределы нашего тихого пристанища. Десятка два из них сразу же набросились на Пауля.

— Мы тебя, негодник, повсюду искали! И под кроватью, и в гардеробах некоторых девиц, которых здесь называют феями и королевами. Где ты скрывался?

— В надежном месте, — ответил Пауль. — На пляже…

— Черта с два!.. Мы обшарили весь пляж группами по трое. Ни души. У тебя один выход — полное признание.

Шумный кортеж двинулся дальше, а я поотстал. Я понял, что произошло. В числе экскурсантов, совершавших воскресный набег на наш ресторан, оказались актеры из театра Пауля… О горе! Я ему пообещал, вернее, даже поклялся прийти на премьеру. И забыл попросить билет…

Я нашел Пауля в пансионате в комнате Дана и Раду. Билета он мне не дал, но сказал, что будет ждать и меня, и всех других, связанных клятвой (приглашены были фактически все жильцы гостиницы), у входа в театр.

— А можно мне заявиться с безымянной девушкой? — спросил в шутку Дан. — Но знай, что если ты мне не одолжишь мотоцикл, мне ее из Мангалии не довезти.

— На твое счастье, я его сегодня утром починил, — ответил Пауль. — Хорошо… Но хочу предупредить. Тебя там может ждать западня, из которой ты вряд ли выкарабкаешься… впрочем, нет! Ты не из той категории…

Лишь я понял смысл этих слов, или, во всяком случае, мне так показалось. Дан брал, но не давал. Затем Пауль несколько смущенно обратился ко мне:

— Я бы хотел пригласить и Марино. Но не знаю, как поступить. Не мог бы ты меня представлять в этом деле… или, может быть, лучше пойдем к нему вместе, ты и я?

Мы избрали второй вариант. Но прежде чем отправиться на выполнение этой деликатной миссии, я вспомнил об одном давно тревожившем меня вопросе:

— Скажи-ка мне, мой добрый Пауль, не кажется ли тебе, что Марино — сыщик?

— Почему тебе это пришло в голову? — удивился Пауль.

Я сообщил ему о разговоре, который невольно услышал в воскресенье в бюро обслуживания. Раду стрелой подлетел ко мне:

— Что здесь надо полицейскому? Зачем он?

Парень был страшно взволнован. Дан взял его за плечи и как следует встряхнул.

— Снова начинаешь свой бред! Ради бога, сейчас же придк в себя. Не с помощью же полиции господин адвокат хочет отвадить тебя от своей дочки. Он не тот человек, который станет впутывать полицию в чисто семейные дела. От страха скоро совсем голову потеряешь…

Раду била дрожь. Думаю, что он уже дошел до ручки, если любой пустяк мог его так встревожить. Но мне пришла на память и некрасивая сцена на лестнице, и угроза адвоката. Бедный Раду! Вид его был жалок!

Господин Марино сказал, что не может обещать, что придет на представление, и так и не пришел. Я прибыл к театру первым, поскольку Дан подбросил меня на мотоцикле. Было только начало седьмого. Он высадил меня у скамейки и пулей помчался в Мангалию за своей Дульсинеей. Пауль побожился, что не начнет представление, пока не увидит его в зале рядом с безымянной девушкой. Адвокат Жильберт Паскал тоже не пришел, поэтому меня крайне удивило прибытие Елены. Раду, однако, ждал ее. Обнявшись, они растворились в толпе. Дон Петрини подошел позднее, вместе с Сильвией. Сообщил, что Марино не придет, но его место пустовать не будет. Эксперт-счетовод тоже захотел получить приглашение. Сицилиец также рассказал, что архитектор Дориан и адвокат Жильберт Паскал около пяти часов отправились на такси в город. Приглашение Пауля оба отклонили. Об Эмиле он не знал ничего…

— Эмиль меня не интересует! — несколько взвинченным тоном сказал Пауль. — Прошу всех в зал…

Он сам рассадил приглашенных. Меня и Сильвию — в третий ряд, на самые лучшие места. Сицилийца немного подальше, рядом пару голубков — Раду и Елену. Эксперта-счетовода — примерно в центре зала. Сначала я наблюдал за влюбленными. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, позабыв обо всем на свете — о театре, о публике, о времени.

Представление задерживалось, хотя переполненный зал аплодисментами требовал поднять занавес. Думаю, что звонок прозвенел с более чем получасовым опозданием. Наконец перед публикой появился Пауль Соран.

Я рассказал Сильвии о своих подозрениях в отношении причин задержки спектакля, но она, слегка улыбнувшись, ничего на это не ответила. Она опиралась на мою руку и все время молчала. Чего еще опасаться? Почему опасаться? К черту все эти дружеские предупреждения! Дурак все-таки этот Пауль!

Конечно, дурак, только в определенном смысле. Потому что его появление на сцене на фоне неподвижного занавеса было в самом деле впечатляющим. Он начал с того, что раскрыл причину задержки представления.

— Простите меня, пожалуйста, мои дорогие и понятливые зрители, — сказал он. — Вчера в Мангалии очень симпатичный безымянный паренек, влюбленный в звездный идеал, встретил девушку, имени у которой тоже не было или, быть может, имя ей было Красота…

И Пауль совершенно честно повторил, не опуская мельчайших подробностей, историю Дана и девушки из Мангалии.

В заключение он прямо обратился к зрителям:

— Разве мы могли отвергнуть просьбу юноши? Ведь так можно погасить звезду… — после чего он указал в зал. — Мой дорогой безымянный друг, моя дорогая безымянная, но прекрасная незнакомка, добро пожаловать на наше представление!

Раздался взрыв аплодисментов. Взоры всего зала устремились к местам, на которые указал Пауль. Некоторые бросали влюбленным цветы. Я тоже сделал знак рукой, безадресный знак, ибо в тот момент меня совершенно ничего не интересовало. Голова Сильвии покоилась на моем плече, а ее волосы ласкали мне шею. Я чувствовал ее дыхание и мечтал превратиться вместе с ней в мраморное изваяние, чтобы навсегда остаться рядом. Может быть, я и видел какие-то эпизоды представления — когда я чувствовал, что на сцене Пауль, я открывал глаза и улыбался, но не более того. Мы пришли в себя только в антракте. Однако оставались на своих местах и не покинули их даже тогда, когда сицилиец нас обнаружил и пригласил в буфет выпить прохладительного и познакомиться с девушкой Дана. Приглашение было робким и сопровождалось любезнейшими извинениями, что не помешало ему, однако, весьма вульгарно мне подмигнуть. Ну его к черту!

Быть может, это было в целом и неплохое представление, но мне запомнились лишь выходы Пауля, показавшего себя настоящим гением. Воспользовавшись в качестве отправного пункта историей Дана и девушки, он как музыкант импровизировал на заданную тему. В конце он вновь обратился к двум влюбленным, и, когда взоры зрителей устремились к местам, указанным его рукой, он медленно поклонился и произнес проникновенным голосом:

— … Они ушли… Пора идти и нам…

Мы подождали его на выходе. Он немного задержался.

— Меня Дан не отпускал, — извинился он, наконец появившись. — Девушке хотелось обязательно поцеловать меня… в лоб.

— Она меня тоже поцеловала! — живо вставил дон Петрини, но его наглые глазки искали утраченную Елену, стоявшую под руку с Раду.

Все вместе мы пешком отправились в гостиницу. Кажется, я все время шел рядом с Сильвией. Даже когда ее рядом не было, я все время чувствовал, как она опирается на мою руку или кладет голову мне на плечо. Я самый счастливый человек на свете.

Какая дивная ночь…