"Мужья и любовники" - читать интересную книгу автора (Конран Ширли)

Глава 2

17 октября 1978 года К несчастью для Максины, оказалось, что она ошиблась: темноволосая женщина не принадлежала к разряду дешевых шлюх. После минутного ослепления госпожа Шазалль узнала женщину, с которой занимался любовью ее муж. Симон, самая толковая ассистентка Чарльза.

— А мы думали, ты приедешь только завтра, — промычал он и тут же сообразил, что это едва ли можно счесть оправданием. Обычное удивленное выражение его лица сменилось тревогой. Девица освободилась из рук Максины и, спокойно усевшись на край кровати, жестом собственницы накинула край простыни на худое обнаженное тело Чарльза.

— Он хочет кое-что сказать вам, графиня, — четко произнесла она, глядя прямо в глаза Максины. — Ну же, Чарльз, смелее! Не позволишь же ты своей жене издеваться над тобой.

Какое-то мгновение супруги молча смотрели друг на друга, а потом Чарльз, откашлявшись, произнес:

— Я хочу получить развод.

Максина не могла поверить своим ушам.

— Никогда! — отрезала она с гораздо большей решимостью, чем ощущала на самом деле. А потом почти закричала:

— Убирайтесь с этой кровати! Убирайтесь из этой комнаты! Немедленно!

Ноги Максины тряслись. Пошатываясь, она прошла в ванную и захлопнула за собой дверь.


На следующее утро ассистентка Чарльза исчезла, и в замке воцарилось ледяное молчание.

Максина все еще находилась в шоке, но, чтобы хоть как-то отвлечь себя, с головой погрузилась в работу.

К полудню Максина вдруг осознала, что ее корректный, очаровательный муж никогда не сознался бы в существовании своей любовницы, не говоря уже о том, что не посмел бы заикнуться о разводе, не застань Максина их вместе и не заставь эта скотина Чарльза заговорить. Слишком поздно Максине стало ясно, что самым разумным с ее стороны было бы бесшумно закрыть за собой дверь и выйти из спальни, а потом уже наедине переговорить с мужем, и тогда — Максина в этом не сомневалась — он согласился бы на все ее требования. Но теперь все испорчено.

Не первый раз Максина ощущала опасность, нависшую над ее браком. По традиции, существовавшей в аристократических семьях Франции, супруги часто жили отдельно друг от друга, но ни один из них никогда не допускал ни малейшей угрозы нарушения святости домашнего очага и, что еще более важно, — священного права собственности. Но Чарльз слишком легко поддавался соблазнам, а Максина была слишком романтична, чтобы жить как все цивилизованные люди.

Все друзья Шазаллей полагали, что чрезмерное увлечение Чарльза женщинами из низших классов и чрезмерная преданность со стороны Максины составляют перманентную угрозу самому существованию их брака.

После первой серьезной измены Чарльза только благодаря вмешательству Джуди супругов удалось примирить. Со свойственным янки здравым смыслом Джуди объяснила графу де Шазалль, что он может потерять. И сейчас Максина подумала о том, что, если ей не удастся самой справиться с ситуацией, придется посылать сигнал SOS в Нью-Йорк.

Зевнув, Лили взяла трубку телефона.

— Алло! Кто это? Поль Кролл? Тебе нужен Симон? — Черт бы драл этих режиссеров, которые уверены, что могут позвонить актеру в любое время суток. — Поль, а ты не мог бы подождать до завтра? В Нью-Йорке уже одиннадцать вечера, и Симон сейчас в ванной.

— Но Симон ничего не имеет против моих поздних звонков.

— Да, но я имею. Ты в Париже или в Лондоне?

Я попрошу Симона перезвонить тебе завтра, как только он проснется.

— А почему бы тебе не проснуться прямо сейчас, Лили? — Голос Поля заглушали помехи на линии.

— Что ты имеешь в виду? Я не сплю.

— Нет, дорогая, ты в плену грез. — Слащавые нотки в голосе Поля напомнили Лили, что приятель Симона был «голубым».

— Что, черт возьми, ты имеешь в видуquot;!

— Я имею в виду, сладкая ты моя, что ты одна не хочешь знать того, что известно всем. — Теперь, хотя слова долетали по-прежнему плохо, в голосе Поля слышалось нескрываемое торжество.

— Говори яснее.

— Ну что ж, если ты настаиваешь… Как бы Симон ни притворялся, что он нормален, это только притворство. Мы уже несколько лет вместе, дорогая. Конечно, чего актер не сделает, чтобы получить хорошую роль, но Симон делает это, потому что ему так нравится. Он любит это, дорогая. Ему ненавистна мысль, что рано или поздно придется в этом признаться, но у людей, как ты догадываешься, длинные языки. Когда ты была на съемках, cherie, Симон и я жили вместе в Марракеше, потом в Танжере. Когда ты…

Не будучи в силах ни заговорить, ни положить трубку, загипнотизированная отвратительной историей о похоти и предательстве. Лили молча слушала, и слезы текли из ее глаз, пока наконец Симон, выйдя из ванной, не выхватил у нее телефонную трубку. Не проронив ни слова, он тоже долго слушал, потом наконец крикнул:

— Заткнись, Поль, ты пьян… Ты все испортил, идиот несчастный! — Симон положил трубку и решительно посмотрел в глаза Лили. — Поль для меня ничего не значит!

Лили знала, что он лжет.


Охапки нарциссов и роз на столиках будто заслоняли собой осеннюю непогоду. Большую часть оживленно беседующих беззаботных людей, ужинавших в тот час в ресторане, составляли элегантно одетые женщины На их фоне резко выделялось встревоженное, страдающее лицо Лили.

— Я бы никогда не решилась рассказать вам о Симоне. Но я так несчастна, и мне совершенно не с кем поделиться. А я последнее время просто ни о чем другом не могу думать. И мне не хотелось бы говорить об этом с Джуди. Это только усложнило бы наши с ней отношения, а я стремлюсь сделать их более простыми.

— Лили, твои чувства понятны, — постаралась успокоить ее Пэйган. — Любая из нас так же отреагировала бы на твоем месте. Конечно, ужасно узнать то, что ты узнала.

— Он ушел. Я думаю, его поставили перед выбором, а он наконец решился быть честным перед самим собой. Вы знаете, мы даже не ссорились, а просто сидели друг против друга и плакали. Но после всего, что рассказал Кролл, сама мысль о прикосновении Симона была для меня нестерпима. Ведь я служила Симону прикрытием. Он хотел таким образом доказать окружающим, что нормален. И у нас могли родиться дети, только для того, чтобы Симону было легче морочить людям голову.

— Лили, будь справедлива! Возможно, он действительно хотел детей.

— Я не в силах быть справедливой. Я так унижена!

На минуту они замолчали, потом Пэйган, перегнувшись через стол, крепко сжала ее руку.

— Уверяю тебя, жизнь продолжается и после унижения. Когда будешь старше, сама это поймешь. Тебе надо научиться преодолевать унижение, проходить через него. И хотя всегда твоим первым побуждением будет скрыть свой позор, лучше все же поделиться с кем-нибудь: каждый в свое время познал горечь, и именно поэтому любой отзывчивый человек преисполнен сочувствия к униженным.

— Ну, я-то знаю об унижении все, но никогда не поверю, чтобы вы — четыре богатые, преуспевшие в жизни женщины — понимали значение этого слова.

Помолчав, Пэйган произнесла:

— Отчего же. — Даже сейчас она почувствовала укол ревности, вспомнив девятнадцатилетнего принца Абдуллу и то, как хорошо им было вместе, пока Абдулла, подчинившись приказу деда, не заключил политически выгодный Сидону брак.

После смерти деда вся жизнь Абдуллы сосредоточилась на политических проблемах его государства и гинекологических проблемах его жены, так и не сумевшей родить ему наследника. Четыре года спустя у него появилась еще одна жена.

И с того момента, как родился сын Мустафа и счастливый отец взял крошечное тельце на руки, Абдулла был готов отдать ему все.

В 1972 году Абдулла, управляя собственным вертолетом, летел с женой и сыном в охотничий домик в восточной части горного массива Сидона. Мотор, не проверенный механиками перед взлетом, вдруг отказал, вертолет упал, и гигантский пропеллер отрезал голову королевы. Машина взорвалась. Взрывной волной Абдуллу отбросило в сторону. Вертолет вспыхнул огромным огненным шаром, обращая Мустафу в пепел.

В течение последующих трех лет Абдулла, оглушенный горем, редко появлялся на людях, а потом он встретил Лили. Пэйган прекрасно помнила этот прогремевший на весь мир роман.

Целый год Абдулла и Лили были неразлучны, а потом актриса вернулась обратно в Париж, к своей заброшенной было карьере.

Пэйган смотрела на Лили — единственную белую женщину, которую Абдулла рискнул взять с собой в Сидон.

Пэйган сказала:

— Ты ведь тоже в свое время унизила человека — короля Абдуллу.

— Нет, это не так, — отозвалась Лили. — Он не мог почувствовать никакого унижения, когда эта «западная шлюха» вернулась обратно домой.

Пэйган не смогла сдержаться.

— А почему ты оставила его? — спросила она.

— Меня держали в золотой клетке. Его приближенные шпионили за мной, они мне не доверяли. Я была «неверной», и он не мог жениться на мне. Абдулле нужна была жена-мусульманка, которая вновь подарила бы ему наследника.

— Но как только ты ушла от него, он усыновил своего единственного кровного родственника, племянника Хасана, и больше не предпринимает попыток вступить в брак. Последнее время я не встречала ни одного упоминания о нем в колонках светской хроники.

Лили бросила на собеседницу острый, пронзительный взгляд.

— А вы, кажется, многое знаете об Абдулле?

— Мы вместе учились, и у нас всегда были славные отношения. — Пэйган решила, что, пожалуй, большего Лили знать не нужно.

Лили окинула Пэйган быстрым оценивающим взглядом.

— А что было после Швейцарии, Пэйган? — спросила Лили.

— Что-то чудовищное. Я вышла замуж, но муж совсем не любил меня, ему нужны были только деньги. Самое забавное, что как раз денег-то у меня и не оказалось. Я наследовала имение деда в Корнуолле, но оно было заложено-перезаложено.

Роберт так никогда и не простил мне, что я не оправдала его ожиданий. В конце концов я начала пить. — Она задумчиво подняла бокал с шампанским. — Да, ты видишь перед собой бывшего постоянного члена Общества анонимных алкоголиков. Уверяю тебя, я многое знаю об унижении. — Она сделала маленький глоток. — Кейт спасла меня. Кейт всегда была моей лучшей подругой, с самой школы. Она не позволила мне погибнуть окончательно. Я никогда не забуду того, что она для меня сделала.

Лили, которая так и не притронулась к своему салату из авокадо с семгой, задумчиво произнесла:

— Во всех вас есть что-то, на что можно опереться, нечто теплое и сулящее защиту. Я просто физически ощущаю это, когда мы собираемся вместе.

— Это дружба, — просто произнесла Пэйган. — Еще со времен Швейцарии мы помогаем друг другу и в горе, и в радости, и в счастье, и в грехе.

«Г-гехе», как выговаривает Максина. Она так и не научилась скрывать свой французский акцент.

— Только не говорите мне, что Максина знает что-нибудь о грехе!

— Увы, она многое знает. Ее муж, Чарльз, находит… трудным противостоять натиску других женщин. Максина чувствовала себя униженной в течение многих лет, пока в один прекрасный день не поняла, что больше не в силах этого переносить. Конец всему. Развод. Джуди срочно вылетела во Францию и имела крупный разговор с Чарльзом. В конце концов ей удалось объяснить ему, что он может потерять, если позволит Максине уйти. И кажется, он это очень хорошо понял. Джуди может быть просто неистовой, если верит, что борется за правое дело.

— А какой была в юности моя мать?

— Храброй, как маленький барабанщик, идущий в бой. Ее отец разорился, и потому Джуди решила, что должна преуспеть в жизни во что бы то ни стало. Она всегда очень много работала. И в отличие от нас всех была человеком железной дисциплины. Бедняжка, у нее даже не было времени научиться кататься на лыжах.

— А мой отец… Каким он был? — Именно ради этого невинного вопроса Лили и пригласила Пэйган на ужин. — Как он выглядел?

«Проклятье, — подумала Пэйган, — я не сильна во вранье. Но ради Джуди придется выкручиваться».

— Он был, хм… очень хорош собой. Черные волосы, аквамариновые глаза и отличные манеры. И очень застенчив, как большинство английских юношей. Джуди встретилась с ним, когда он изучал гостиничный менеджмент в «Империале», где она тогда работала. Для нас всех он был как брат, и мы его обожали, но ему никто не был нужен, кроме Джуди.

Пэйган не добавила, что, хотя Джуди и симпатизировала Нику, как мужчина он ее совершенно не волновал и между ними никогда ничего не было.

— Джуди говорила, что он был сиротой…

«Да, черт возьми, именно так она и говорила, — подумала Пэйган. — Это означает, что она не хотела никаких дальнейших расспросов Лили».

— Он очаровал нас всех, — сказала она вслух. — Потом его призвали на воинскую службу, отправили в Малайю, и вскоре мы узнали, что он убит.

Мы были потрясены.

От. Лили не ускользнули нотки сомнения в голосе Пэйган и ее старание взвешивать каждое слово. Это было так не похоже на всегдашнюю откровенность англичанки. «Значит, мне предстоит еще кое-что узнать», — подумала Лили, механически стряхивая хлебные крошки со своих белых кожаных брюк.

— Я полагаю, нет сомнений в том, что именно Ник мой отец? — «Ну вот, я это произнесла, поздравляю!» — выдохнула про себя Лили.

— Думаю, что нет. — Голос Пэйган был на этот раз тверд, и в нем слышались нотки оскорбленного достоинства. Лили поняла, что ей лучше не приставать дальше с расспросами, а Пэйган между тем продолжала:

— То, что случилось с Джуди, могло случиться с любой из нас. Мы все опытным путем познавали жизнь, у всех нас первые романы случились в Швейцарии. Мы были готовы помогать Джуди до тех пор, пока она не обретет собственный дом. Но когда ты исчезла, она все еще получала зарплату секретарши.

— А как ей удалось начать свое дело?

— Максина убедила ее организовать собственную фирму. В сущности, Шазалль был первым клиентом Джуди. Это оказалось чертовски трудно — с ее полным отсутствием опыта, репутации и денег. Она предпочитает сейчас об этом не упоминать, но у нее дважды конфисковали имущество за то, что она не могла уплатить налог. Она была почти в таком же сложном положении, как исследовательский институт моего мужа на сегодняшний день. — Пэйган решила не упустить того, ради чего приехала в Нью-Йорк. — Мой муж был в таком восторге, когда узнал, что ты готова сделать взнос в бюджет института. Им необходим новый электронный микроскоп.

Лили сморщила лоб, ощущая свою вину. Она ведь просто заманила Пэйган на этот ужин, пообещав обсудить вопрос о деньгах.

— Я узнаю у своего агента, не может ли он начать прокат нашего нового фильма с благотворительной премьеры в Нью-Йорке или Лондоне.

— А может быть, и там и там? — Пэйган прошла длинный путь с тех пор, как, сгорая от смущения и стыда, решилась начать сбор спонсорских денег в пользу дела мужа.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — пообещала Лили и добавила:

— Как жаль, что Максине пришлось вернуться во Францию. Мне бы так хотелось узнать вас всех получше.

— Ты обязательно узнаешь со временем. Мы и сами редко встречаемся в последние годы, но это не имеет значения.

— Почему? — спросила Лили, обернувшись в сторону слуги, подававшего омаров.

— Настоящий друг тот, с кем нет необходимости поддерживать постоянную близость. — Пэйган поддела на вилку кусочек омара. — Разумеется, следует понимать, что в дружбе могут быть как счастливые моменты, так и тяжелые.

Настоящая дружба — не статичная величина. Она идет волнами.

— Но что же привязывает женщин друг к другу?

— Ну, просто с какими-то людьми ты чувствуешь себя теплее и комфортнее.

— Но почему? — настаивала Лили.

— Совместный опыт, понимание, терпимость и многое другое в том же роде. Сейчас, когда браки так неустойчивы и когда идет такая яростная война поколений, женская дружба кажется единственным оставшимся ареалом человеческих отношений.

— Что вы имеете в виду? — изумилась Лили.

— Многие связи сейчас переоцениваются и переосмысливаются, потому что ясно: они складываются совершенно не так, как мы ожидали в юности. Вернее, не так, как нам внушали.

— И что же вам внушали?

— Нас учили, что главная цель в жизни — мужчина. И мы с интересом оглядывались вокруг, ожидая, когда же появится Прекрасный Принц. — Пэйган пыталась отделить от клешней розовые кусочки мяса. — Я надеялась, что после замужества так и буду продолжать жить дальше в розовых очках. И никак не ожидала, что мой Прекрасный Принц окажется зол и коварен. Мы были первопроходцами, как многие из тех женщин, кто приехал сюда с первыми поселенцами. — Она вытерла руки о розовую салфетку. — Первопроходцами в области человеческих отношений. Многие наши проблемы проистекали из непонимания этого простого факта.

Лили, почти не притронувшись к омару, внимательно слушала Пэйган.

— Сегодня некоторые из нас находятся под огнем, некоторые живут с кровоточащими ранами, некоторые стали калеками, — продолжала леди Свонн. — Но наши шрамы невидимы. И часто люди даже не понимают, что находятся на войне. — Пэйган замолчала и, подозвав официанта, заказала кофе. Потом заговорила вновь:

— Конечно, многие сложили головы. Плоды их подвигов достались следующим поколениям. Это они живут теперь на земле обетованной.

— Но где же, черт возьми, эта земля обетованная? — воскликнула Лили.

— Там, где мужчины и женщины могут быть честны друг перед другом, могут разделять друг с другом ответственность, где взаимоотношения строятся на честности, а не на лжи, самообмане и страхе — Что вы подразумеваете под страхом?

— Многие связи строятся на страхе в разных его проявлениях. Страхе, что мать будет строга к тебе, а учитель рассердится, что твой парень тебя бросит, а начальник подпишет твое увольнение, или страхе, что придут русские и убьют тебя Страхе, что женщина непривлекательна и никогда не сможет выйти замуж, или страхе, что она не сможет себя обеспечить.

Подумав, Лили произнесла:

— Значит, все мы первооткрыватели, отправившиеся на поиски достойного образа жизни?

— Надеюсь, что да, — кивнула Пэйган в ответ.


Песок и камни сыпались в траншею, где нашли себе укрытие американский фотограф и трое сидонских солдат. Еще один снаряд разорвался совсем близко от них. «Следующий нас достанет, — подумал Марк, попытавшись вжать свое длинное тело в горячую землю. — Без паники, только без паники, — повторял он как заклинание. — Если следующий снаряд нас не накроет, надо будет бежать. Если я впаду в панику, ноги не будут служить мне, и тогда я действительно погибну. Значит, без паники, черт возьми!» Он откинул со лба прядь темных волос и попытался протереть глаза.

Двое солдат, находившихся рядом с Марком, попытались было перебежать в другое укрытие, но еще один взрыв вернул их обратно. Кусок камня, отлетевший от скалы, задел солдата. Марк поднял фотокамеру и вытер капли крови с объектива. Его губы потрескались, все лицо было в пятнах от солнечных ожогов; небольшой, слегка курносый нос покраснел и облез.

Марк быстро перезарядил аппарат.

— Даже если меня убьют, мой последний кадр можно будет отправить в печать, — пробормотал он.

Через несколько секунд двое солдат с офицером спрыгнули в окоп прямо на лежавшие там тела убитых и бросились к орудию Марк заметил в руках офицера прибор наведения последнего образца. «Да, король Абдулла не на ветер бросает свои нажитые на продаже нефти миллионы», — подумал он. Офицер был собран и деловит. «Интересно, знает ли этот спокойный и очень профессиональный юноша, что находится во главе отряда самоубийц?» — размышлял Марк. Майор Халид не хотел, чтобы американский фотограф пошел в этот рейд. Своим собачьим чутьем Марк определил, — майор слишком настойчиво убеждает его, что это обычный рейд, в котором для представителя западной прессы не может быть ничего интересного. Марк заявил, что хочет воспользоваться столь редким случаем, когда военные действия ведутся днем, а не ночью. Ночью, как известно, невозможно снимать. Майор так и не сказал Марку, что отряд был послан на позиции с целью отвлечь на себя огонь противника.

Марк вновь протер линзы своего «Никона» и сфотографировал убитых, которые лежали в грязи, тесно прижавшись друг к другу, подобно двум спящим детям. У того, что поменьше ростом, поперек лица отпечатался след тяжелого кованого сапога. Сосредоточившись на работе, Марк перестал дрожать. Фотографии Марка Скотта можно было передавать во все концы света, и при печати любая деталь оказывалась идеально прорисованной.

Марк навел камеру на сосредоточенные лица военных. У них не было шансов покинуть этот окоп живыми, если только не удастся уничтожить находящуюся в узкой расщелине огневую точку противника.

Прогремел выстрел, и на этот раз с горы не последовало ответного. Офицер приказал дать еще один залп, и опять никакого ответа.

Теперь Марк боролся с захлестнувшим его чувством торжества. «Спокойнее, спокойнее. Ради Христа, успокойся, будь осторожен, останься живым». Марк не раз видел, как люди вскакивали в восторге, поверив, что вырвались из когтей смерти, и тут же падали, сраженные вражеской пулей.

Противник всегда понимал, что его единственный шанс в подобных ситуациях — чужая беспечность.

Молодой офицер приказал своим двум оставшимся в живых подчиненным и Марку ползти, используя каждое укрытие, любую расщелину, пока они не окажутся в безопасности с той стороны горы.

Извиваясь подобно змеям, они пробирались вперед Когда они были уже достаточно близко от вражеского укрытия, из которого все еще торчал ствол орудия, туда полетела граната.

Осторожность спасла их. Застонав от боли, из расщелины вниз скатился человек. И тут же Марк услышал, как отчаянно застрочил пулемет.

— Попытаемся обойти укрытие сзади, — сказал офицер.

Они поползли дальше и попали в пещеру, обнаружив там обычный склад бандитов. Около сотни корзин с килограммовыми тротиловыми бомбами, упакованными в целлофановые пакеты, по двадцать четыре штуки в каждом, ящик со взрывателями и корзина с детонаторами.

— И что только мы беспокоились? — обратился офицер к Марку на гортанном, но совершенно правильном английском. — Одна сигарета могла бы сделать за нас всю работу.

Это была уже видавшая виды шутка, но для четверых, уцелевших из всего взвода, она показалась верхом остроумия.

Проникающие через отверстия в скале лучи солнца освещали содержимое пещеры. Марк подошел к тому месту, где все еще в окружении горы камней и трупов стояло орудие.

Четверо убитых оказались кубинцами, у одного на шее висел медальон с портретом Кастро.

Двое других, несомненно, были арабами. У одного к запястью был привязан молитвенник на арабском языке.

— Он просил пророка Магомета, чтобы тот научил его руку бить без промаха, — заметил офицер.

— Наемники? — поинтересовался Марк.

— Несомненно, — ответил офицер.

Когда стемнело и зажглись первые звезды, все четверо вошли в ближайшую деревню. На этот раз предосторожности оказались излишними: в деревне был расквартирован отряд королевской армии. Трех военнослужащих и Марка препроводили в штаб-квартиру. Им навстречу вышел юноша в светлом костюме и предложил миску с финиками. Марк устало отодвинул еду.

— Вы будете есть! — раздраженно обернулся к нему офицер. — Пока вы с нами, вы находитесь в моем распоряжении и будете пить и есть, когда я вам прикажу!

Марк извинился. Он действительно забывал обо всем на свете, когда работал, а уж о еде тем более. Его первой заботой было сделать хороший кадр, второй — остаться в живых.

— А теперь мы ляжем спать, — заявил офицер, и Марк послушно растянулся на грязном полу хижины.

На рассвете в деревню прибыл майор Халид, и американскому фотографу предложили место в грузовике, заполненном ранеными. «Веселенькое предстоит путешествие!» — подумал Марк. Потом, к его удивлению, в кузов грузовика влезли две крестьянки, обе в черных паранджах. Они несли на руках девочку лет семи, ноги которой были крепко спеленуты бинтами, как у египетской мумии. Ее, по всей видимости, лихорадило; глаза были воспалены, щеки горели.

Когда грузовик подъехал к госпиталю, Марк стал помогать заносить раненых в здание. А когда он уже собрался было уходить, его задержали.

— Идите скорее сюда, — схватив Марка за руку, выпалил санитар. — Надо сделать снимок.

Марк отправился вслед за санитаром по длинному госпитальному коридору. Рядом с комнатой, куда относили раненых, стояла, заложив руки в карманы белого халата, худая седоволосая женщина.

— Вы журналист? — спросила она.

— Именно.

— Где вы публикуете свои фотографии?

— В «Тайм», «Ньюсуик», во многих европейских журналах. Мое агентство рассылает снимки по всему миру.

— Тогда я хочу, чтобы вы сфотографировали эту девочку. Причем без ведома ее матери, иначе она запретит.

Вместе с женщиной-врачом Марк прошел в небольшую комнату, где на носилках лежала девочка. Живот ее вздулся, как у беременной. Сестра стала осторожно снимать бинты, стягивающие ноги. Марк не задавал никаких вопросов. Он молча приготовил аппаратуру к съемке. Врач сделала инъекцию в худенькую руку девочки, и та впала в забытье.

Когда бинты были сняты, Марк увидел гной и кровь. Весь низ живота девочки был обмазан какой-то коричневой пастой, напоминавшей жеваную траву.

Одна из нянечек стала медленно лить воду на зловонную массу, а другая осторожно раздвинула ноги девочки.

Ее наружные половые органы были утыканы длинными шипами акации, скрепленными черным шнурком. Когда пасту и сгустки крови окончательно отмыли, Марк увидел, как из крошечного отверстия, оставленного в зашитой ткани, стекает зеленый густой гной. Сестра быстро разрезала шнурок, и аккуратно, один за другим, стала вынимать шипы. Марк фотографировал. Последнее, что он увидел, — это искалеченные гениталии девочки, из которых, когда вынули последние шипы, потоком хлынули кровь и гной. Потом Марк упал в обморок.

Он открыл глаза в лазарете, нагнулся над стоящей возле кровати миской, и его вырвало. Увидев, что он пришел в себя, к нему подошла врач.

— Что они сделали с этой девочкой? Это самое страшное зрелище, которое я когда-либо видел.

— Они приготовили ее к супружеской жизни. — Врач не могла скрыть ярости. — Так поступают во многих африканских и в самых примитивных арабских государствах. Они совершили обрезание. Специально искалечили ее гениталии, вырезав клитор: жена, которая не получает наслаждения от секса, не будет изменять своему мужу.

— Но кто это сделал?

— Скорее всего деревенская акушерка с помощью обычной бритвы. А мать и сестры держали девочку. Конечно, об анестезии и речи не шло.

Затем на рану положили землю и пепел, чтобы остановить кровь. Потом, как вы видели, они зашили ее с помощью шипов и бечевки, оставив крошечное отверстие для мочи и менструальной крови. Они перебинтовали ноги так, чтобы девочка не могла ими пошевелить.

— А почему у нее так раздут живот?

— Гной, образовавшийся внутри, не имел выхода.

— Что же случается после того, как она выходит замуж?

— А как вы думаете? Муж «вскрывает» ее кинжалом, а потом носится по всей деревне, демонстрируя всем окровавленное лезвие — доказательство того, что была произведена дефлорация.

Стоит ли говорить, что женщина испытывает чудовищную боль во время соития, а если «вскрытие» не было тщательным, то при рождении ребенка она просто лопается, как арбуз.

— А их всегда… «оперируют» в столь юном возрасте?

— Да. Причем чем раньше это делается, тем больший вред «операция» наносит ребенку.

Марк вновь почувствовал острый приступ тошноты и склонился над миской.

— Что, вы полагаете, я должен сделать с фотографиями?

— Для нас важно, чтобы люди на Западе узнали об этом. — Врач сняла очки в тяжелой роговой оправе и протерла уставшие глаза. — Я делала доклад на комиссии ООН, занимавшейся вопросом дискриминации женщин в регионе Персидского залива. Однако доклад проигнорировали.

А как вы сами знаете, одна фотография стоит тысячи слов. Я вижу девочек в таком же состоянии, как эта, каждый месяц, а то и чаще. — Она вздохнула. — Но правительство Сидона делает вид, что такой проблемы просто не существует. Появление фотографии в американской прессе вызовет волну возмущения, и давление с Запада заставит сидонское правительство принять меры.

— Вы имеете в виду короля Абдуллу?

— Нет. Департамент здравоохранения утаивает от него информацию. Я думаю, что многие из прозападных реформ Абдуллы здесь очень непопулярны.

Марк вдруг почувствовал прилив огромной симпатии к этой женщине-врачу. Жалость ко всем страдающим на этой земле была движущей силой его жизни. Сколько бы трупов он ни сфотографировал, сколько бы его друзей ни пропали в районе боевых действий, Марк в глубине души оставался все тем же подростком-идеалистом, который десять лет назад убежал из дома, чтобы собственными глазами увидеть войну.

— Перед тем как уехать из Сидона, мне предстоит снимать короля Абдуллу. Я постараюсь показать ему эти фотографии.


Глядя вперед через лобовое стекло боевого вертолета, Марк увидел на горизонте Семиру. Город проступал ярким белым пятном на фоне зеленой равнины, простиравшейся у берегов единственной в Сидоне реки.

В сопровождении двух гвардейцев Марк прошел в королевскую приемную. Абдулла поднялся ему навстречу из-за изящно инкрустированного стола.

— Салям алейкум.

— Алейкум а салям. Разведка доложила мне, что вы были с майором Халидом в районе восточного предгорья и что вы — один из немногих оставшихся в живых после наступления на позиции бандитов. Позвольте мне взглянуть на ваши снимки.

Кто-кто, а Марк-то уж знал, что сам майор Халид не имеет ни малейшего отношения к успеху операции. Вздохнув, он стал раскладывать фотографии на столе.

Марк протянул королю специальное увеличительное стекло, и тот склонился над фотографиями, — Это потрясающие свидетельства того, что такое война в Сидоне! Вы очень храбрый человек, господин Скотт. — Он еще раз взглянул на снимок, запечатлевший обнаруженный в пещере склад с советским оружием. — Мы не были уверены в том, что Советский Союз оказывает бандитам военную помощь. Правда, разведка доносила нам об этом, но конкретных доказательств не было. Теперь с вашей помощью страна получила необходимые доказательства. Благодарю вас!

Марк понял, что благоприятный момент настал.

— Ваше Величество, я хотел бы показать вам еще несколько фотографий.

— Конечно.

Марк быстро собрал разложенные на столе снимки, а на их место положил фотографии искалеченной девочки.

Абдулла молча смотрел на воспаленное лицо девочки и ее кровоточащие гениталии, потом коротко и отрывисто спросил:

— Кто совершил это зверство? Кто из солдат за него ответствен?

По лицам охранников Марк понял, что они-то были в курсе дела. Но Абдулла заблуждался искренне.

— Ваше Величество! К сожалению, то, что: вы видите, — результат операции, проведенной на половых органах девочки по просьбе ее собственной матери. Меня попросил сделать эти снимки врач из госпиталя в Динаде.

Сохраняя внешнее спокойствие, Абдулла опустился в кожаное кресло, предложил Марку сесть и рассказать все, что ему известно об этой варварской традиции. Он записал в блокноте имя врача и потребовал, чтобы охранники немедленно вызвали к нему министра здравоохранения.

Король взглянул на самого молодого из находившихся в комнате офицеров.

— Вы знали об этом обычае?

— Да, Ваше Величество. — Офицеру не удалось скрыть дрожь в голосе. — Но эта традиция соблюдается лишь в самых примитивных крестьянских семьях…

— Девяносто пять процентов нашего населения — простые, примитивные крестьяне. — Голос Абдуллы все еще казался спокойным, но глаза уже метали молнии. — Почему мне никогда об этом не докладывали? Намеренно скрывали факты? И что заставляет людей идти на подобные зверства?

— Исключительно суеверие, — ответил офицер. — Но исламские фундаменталисты одобряют эти обычаи. И хотя в Коране подобная практика не упоминается, некоторые из ученых комментаторов закона находили эту традицию весьма похвальной.

— Если бы только аллах мог защитить нас от зла, творящегося его именем! — вздохнул король и вновь обратился к Марку:

— А что вы намерены делать с фотографиями?

— Предложу «Тайм». Они, конечно же, опубликуют фотографии, ставшие доказательством советского вмешательства.

— А с этим? — Абдулла указал на фотографии девочки.

— Тоже предложу в «Тайм». Но они скорее всего откажутся. Снимки слишком шокирующие.

Абдулла кивком головы дал понять, что разделяет мнение Марка.

— Понимаете, в чем мои трудности? Я могу отдать приказ, чтобы подобная практика прекратилась, и женщины мне повинуются. Тридцать лет назад никто в Сидоне не смел отремонтировать собственный дом или покинуть деревню без разрешения короля, и простые люди до сих пор подчиняются королевским приказам, не размышляя. Проблема в том, что, если я так поступлю, фанатики используют это, чтобы спровоцировать бунт. Нужно создать впечатление, что, запрещая чудовищный обычай, я лишь подчиняюсь чужой воле, а не навязываю людям свою.

— То есть вы хотите, чтобы западная пресса повлияла на формирование общественного мнения?

— Точно так же, как западные политики, ученые и дипломаты… Вы никогда не устраивали выставки своих фотографий в каких-либо галереях, мистер Скотт?

— Устраивал. Я работаю с галереей Анструтера в Нью-Йорке.

— Тогда, пожалуйста, организуйте выставку этих фотографий. Мы, конечно, оплатим все расходы. Наше посольство свяжется с вами, когда вы вернетесь в Нью-Йорк.

Очень тихо боковая дверь в комнате приоткрылась. Король обернулся. В комнату вошел двенадцатилетний мальчик. На нем была изящнейшим образом выполненная белая военная форма.

Абдулла подумал, что его племяннику подобало бы входить в комнату, как входят принцы, а не проскальзывать, подобно слуге.

— Простите, что побеспокоил вас, дядя. Но я думал, что вы уже закончили. — Принц Хасан два часа простоял под дверью, раздираемый противоречивыми чувствами: любовью к дяде и страхом перед ним и его охраной. А кроме того, ужасом перед королевским троном, который ему предстояло наследовать.