Конрад ДжозефАванпост прогресса

Джозеф Конрад

АВАНПОСТ ПРОГРЕССА

Рассказ

Перевод А. Кривцовой

Джозеф Конрад (1857 - 1924) - выдающийся английский писатель, классик "морской" литературы, видевший истинную сущность колониальной политики в ту пору, когда над Британской империей "не заходило солнце". Его произведения наполнены самой острой проблематикой, прежде всего, тревогой за судьбу человека в мире расчета и насилия. В книгу входят рассказы и повести "Тайфун". "Теневая черта", "Конец рабства" и др.

I

Заведовали торговой станцией двое белых. Кайер - начальник коротенький и толстый человек; Карлье - помощник - высокого роста, с большой головой и очень широким торсом, насаженным на длинные тощие ноги.

Третьим служащим был негр из Сьерра-Леоне, утверждавший, что его имя Генри Прайс. Однако туземцы с низовьев реки называли его почему-то Макола, и это имя неотступно следовало за ним во время всех его скитаний по стране. Он говорил по-английски и по-французски со щебечущим акцентом, отличался прекрасным почерком, знал бухгалтерию и в тайниках своего сердца хранил глубокую веру в злых духов. Его жена была негритянка из Лоанды, очень большая и очень шумливая.

Трое ребят копошились на солнце перед дверью его низенького домика, напоминавшего сарай. Макола, молчаливый и непроницаемый, презирал обоих белых. Он заведовал маленьким складом с глиняными стенами и соломенной крышей и утверждал, что ведет точный учет всех бус, бумажных тканей, красных платков, медной проволоки и прочих товаров, в нем хранившихся. Кроме склада и хижины Маколы, на расчищенном участке станции находилось только одно большое строение. Оно было искусно сооружено из тростника, с верандой, выходившей на все четыре стороны. В нем было три комнаты. В средней, общей, стояли два грубых стола и несколько табуреток.

Остальные две служили спальнями белых. В них не было ничего, кроме кровати и сетки от москитов. На дощатом полу в беспорядке валялось имущество белых: открытые полупустые ящики, рваная одежда, старые ботинки - все грязные и поломанные вещи, которые таинственным образом скопляются вокруг неопрятных людей. Было здесь и еще одно жилище на некотором расстоянии от строений.

Тут под высоким, сильно покосившимся крестом покоился тот, кто видел рождение станции, кто строил планы и следил за возведением этого аванпоста прогресса. На родине он был художником-неудачником; устав на голодный желудок гоняться за славой, он устроился на этот пост благодаря протекции влиятельных лиц. Он был первым начальником станции. Макола, со свойственным ему равнодушным видом - "а что я вам говорил!" - следил, как энергичный художник умирал от лихорадки в только что законченном доме. Потом он некоторое время жил один со своей семьей, своими бухгалтерскими книгами и злым духом, который управляет полуденными странами. Он очень хорошо ладил со своим богом. Быть может, он снискал егр благосклонность, посулив ему для забавы еще несколько белых. Во всяком случае, директор Великой торговой ком:

пании, поднявшись вверх по реке на пароходе, напоминавшем огромную коробку из-под сардин с возведенным на ней сараем с плоской крышей, нашел станцию в полном порядке, а Маколу, по обыкновению, невозмутимым и исполнительным. Директор приказал поставить крест на могиле "первого агента, а на пост заведующего назначил Кайера. Карлье был принят помощником. Директор был человек жестокий и энергичный, по временам - но почти незаметно - позволявший себе мрачно шутить. Он обратился с речью к Кайеру и Карлье, указывая им на славную будущность станции. Ближайший торговый пост был расположен на расстоянии трехсот миль. Им представлялся исключительный случай отличиться и заработать несколько процентов на проданных товарах. Для начинающих это назначение являлось благодеянием. Кайер чуть ли не до слез был растроган добротой своего директора. Он постарается, сказал он, делать все, что в его силах, оправдать лестное доверие и пр. и пр. Кайер служил в телеграфном ведомстве и умел выражаться прилично. Карлье, отставной кавалерийский унтер-офицер армии, безопасность которой гарантировало несколько европейских держав, оказался менее впечатлительным. Если можно было получить чины, тем лучше. И, хмурым взглядом окинув реку, леса, непроходимый кустарник, который, казалось, отрезал станцию от остального мира, он пробормотал сквозь зубы:

- Поживем - увидим.

На следующий день тюки с хлопчатобумажными тканями и несколько ящиков с провизией были выгружены на берег, и пароход, похожий на коробку из-под сардин, отплыл, чтобы вернуться через шесть месяцев. На палубе директор приложил руку к фуражке, прощаясь с агентами, которые стояли на берегу, размахивая шляпами; потом он направился в кают-компанию, заметив одному из старых служащих:

- Посмотрите на этих двух идиотов! С ума они, что ли, там посходили, что прислали мне таких субъектов. Я велел этим парням развести огород, построить новые склады и изгородь и позаботиться о пристани. Ручаюсь, что ничего не будет сделано. Они не знают, с чего начать. Я всегда считал станцию на этой реке совершенно бесполезной, а они как раз к ней подходят.

- Здесь они возьмутся за ум, - со спокойной улыбкой ответил старый пройдоха.

- Во всяком случае, я на шесть месяцев от них отделался, - заявил директор.

Два человека следили, пока пароход не скрылся за поворотом, затем, рука об руку, поднялись по крутому склону и повернули к станции. В этой обширной и неведомой стране они пробыли очень недолго и до сих пор все время находились среди других белых людей, под наблюдением и руководством своего начальства. И теперь, как ни туго воспринимали они тонкое влияние окружающей обстановки, они почувствовали себя очень одинокими, когда внезапно остались одни в этой дикой стране, казавшейся еще более странной и непостижимой благодаря таинственным проблескам буйной жизни, в ней таившейся. Они оба были маленькими, ничтожными людьми, бытие которых обусловливается лишь высокой организацией цивилизованного общества. Очень немногие понимают, что их жизнь, самая сущность их характера, их способностей и дерзаний - являются лишь выражением их веры в надежность окружающей обстановки. Мужество, хладнокровие, уверенность, эмоции, принципы, каждая великая и каждая ничтожная мысль принадлежат не отдельной личности, но массе - массе, которая слепо верит в несокрушимую силу своих учреждений и своей морали, в могущество своей полиции и своих мнений. Но соприкосновение с подлинным, ничем не смягченным варварством, с первобытной природой и примитивным человеком вселяет в сердца внезапную и глубокую тревогу. К чувству одиночества, к отчетливому представлению об оторванности своих мыслей и своих ощущений, к отрицанию всего привычного и надежного присоединяется утверждение необычного и грозящего опасностью, представление о вещах неясных, отталкивающих и не поддающихся контролю; это волнующее вторжение возбуждает воображение, терзает цивилизованные нервы и глупых и мудрых.

Кайер и Карлье шли рука об руку, тесно прижавшись друг к другу - как дети в темноте; и оба они испытывали одно и то же - слегка даже приятное ощущение опасности. Они все время болтали.

- Наша станция прекрасно расположена, - сказал один; другой согласился, с энтузиазмом, многословно восхваляя красоту местности. Потом они поравнялись с могилой.

- Бедняга! - заметил Кайер.

- Он умер от лихорадки, не правда ли? - пробормотал Карлье, останавливаясь как вкопанный.

- Ну так что же! - в негодовании воскликнул Кайер. - Мне говорили, что парень по глупости лез на солнцепек. Климат здесь - это всякий скажет - не хуже, чем на родине, не нужно только ходить на солнцепеке. Вы слышите, Карлье? Я здесь начальник и приказываю вам не ждриться на солнце!

Он шутливо принял начальственный вид, но слова его были серьезны. Мысль, что ему, быть может, придется похоронить Карлье и остаться одному, заставила его внутренне содрогнуться. Он вдруг почувствовал, что здесь - в центре Африки - этот Карлье ему дороже брата.

Карлье, входя в роль, отдал честь по-военному и бойко ответил:

- Ваше приказание будет исполнено, начальник! - Затем он расхохотался, хлопнул Кайера по спине и крикнул: - Мы тут славно заживем! Сиди себе только спокойно да забирай слоновую кость, которую будут приносить эти дикари. В конце концов и эта страна имеет свои хорошие стороны!

Они оба громко расхохотались, а Карлье подумал:

"Бедняга Кайер! Он такой жирный и хворый. Ужасно, если мне придется похоронить его здесь. Он человек, которого я уважаю..." Они еще не успели дойти до веранды своего дома, как уже называли друг друга "старина".

Первый день они были деятельны, слонялись повсюду с молотками, гвоздями и красным коленкором, чтобы повесить занавески и сделать свое жилище приятным и уютным; они решили устроить свою новую жизнь с комфортом. Для них это была неосуществимая задача. Разрешение даже чисто материальных проблем требует более ясного ума и более стойкого мужества, чем принято думать. Невозможно было бы найти двух людей, менее приспособленных для подобной борьбы. Общество, отнюдь не по доброте, но преследуя свои неведомые Цели, позаботилось об этих людях, запретив им всякую самостоятельную мысль, всякую инициативу, всякое отступление от рутины запретив под угрозой смерти. Они могли жить лишь при одном условии оставаясь машинами. И теперь, избавленные от заботливой опеки людей с пером за ухом или с золотой нашивкой на рукаве, они походили на тех пожизненных заключенных, какие, после долгих лет тюрьмы, получают свободу и не знают, что с ней делать.

И эти двое не знали, как им использовать свои силы, ибо, не имея опыта, они были не способны к самостоятельному мышлению.

По прошествии двух месяцев Кайер частенько говаривал:

- Если бы не моя Мэли, вы бы меня сюда не заманили.

Мэли была его дочь. Чтобы заработать приданое для своей девочки, он бросил службу в телеграфном ведомстве, хотя благоденствовал там семнадцать лет. Его жена умерла, а ребенка воспитывали его сестры. Он с сожалением вспоминал улицы, тротуары, кафе, друзей, связанных с ним долгие годы, все, что он привык видеть изо дня в день? мысли, вызываемые знакомыми предметами, - вялые, монотонные, усыпляющие мысли правительственного чиновника. Он с сожалением вспоминал болтовню, мелкие стычки, мелочную злобу и подшучивание в конторе.

- Будь у меня порядочный зять, - замечал Карлье, - человек с сердцем, я бы здесь не торчал.

Карлье бросил армию и до такой степени опротивел семье своей ленью и бесстыдством, что отчаявшийся зять сверхчеловеческими усилиями добился для него места второклассного агента Компании. Не имея ни гроша, он вынужден был принять эту возможность существования, как только уяснил себе, что из родственников ему больше ничего не удастся выжать. И он, как Кайер, сожалел о своей прежней жизни. Он с грустью вспоминал звон сабли и шпор в ясный полдень, казарменные остроты, девушек в гарнизонных городах, где он нес службу, а кроме того, он чувствовал себя обиженным. С ним, несомненно, поступили очень скверно. Это заставляло его по временам дуться.

Но двое людей ладили между собой, их роднили глупость и лень. Оба они ничего не делали, решительно ничего - и наслаждались этим бездельем, за которое им платили.

И понемногу они начинали чувствовать нечто похожее на привязанность друг к другу.

Они жили, как два слепца в большой комнате, знали лишь то, с чем непосредственно соприкасались (да и это они знали кое-как), но не способны были охватить всю картину. Река, лес - вся страна, трепещущая жизнью, была для них великой пустотой. Даже ослепительное сияние солнца ничего им не говорило. Вещи появлялись и исчезали перед их глазами как бы бесцельно, не связанные меж собою. Река, казалось, ниоткуда не вытекала и никуда не текла. Она неслась в пустоте. Из этой пустоты иногда приплывали каноэ, и люди с копиями в руках внезапно набивались во двор станции. Они были великолепно сложены, голые, глянцевито-черные, украшенные белоснежными раковинами и блестящей медной проволокой.

Они двигались величественно, бросали по сторонам быстрые дикие взгляды, а когда говорили, слышался какой-то необычный лепет. Глаза у них были странные, блуждающие. Эти воины садились на корточки в четыре ряда перед верандой, а их вожди часами торговались с Маколой из-за слонового бивня.

Кайер сидел на стуле и.смотрел на все происходящее, ничего не понимая. Он таращил на них свои круглые голубые глаза и звал Карлье:

- Эй, посмотрите-ка! Взгляните на этого парня - и на того, другого, слева. Видали вы когда-нибудь такую рожу? Вот забавная скотина!

Карлье, покуривая короткую деревянную трубку, набитую местным табаком, подходил, подкручивая усы, и, с презрительным снисхождением поглядывая на воинов, говорил:

- Славные животные! Принесли слоновую кость? Да?

Не слишком поторопились. Посмотрите на мускулы того парня - третьего с конца. Не хотел бы я получить от него кулаком по носу. Руки хорошие, а ноги плоховаты, пониже колен. Кавалеристов из них не сделаешь. - И, самодовольно поглядев на свои собственные ноги, он неизменно прибавлял: Ну и вонь же от них! Эй, Макола! Уведи это стадо к фетишу (склад на каждой станции назывался фетишем, - быть может, потому, что там обитал дух цивилизации) и дай им тряпья, какое ты там хранишь. Я предпочитаю видеть его набитым костью, а не тряпьем.

Кайер одобрял:

- Да, да! Ступайте и покончите там с этой болтовней, мистер Макола. Когда вы управитесь, я загляну, чтобы взвесить бивень. Нам следует быть внимательными. - Затем он поворачивался к своему товарищу: - Это племя живет в низовьях реки. Народ довольно пахучий, - я помню, они здесь уже были один раз. Слышите этот шум? С чем только не приходится человеку мириться в этой собачьей стране! У меня голова раскалывается.

Такие прибыльные визиты бывали нечасто. День за днем два пионера торговли и прогресса глядели на свой пустой двор, купающийся в дрожащем блеске вертикальных солнечных лучей. У подножия высокого берега молчаливая сверкающая река неустанно катила свои воды. На песчаных отмелях, посередине потока, гиппопотамы и аллигаторы грелись бок о бок на солнце. И, простираясь во всех направлениях, окружая жалкий расчищенный участок торгового поста, необъятные леса, скрывающие необычайно сложную, фантастическую жизнь, лежали в красноречивом безмолвии немого величия. Эти два человека ничего не понимали, ничем не интересовались, кроме смены дней, отделявших их от возвращения парохода. Их предшественник оставил несколько растрепанных книг. Они подобрали эти обрывки романов и были очень удивлены и заинтересованы, так как раньше им не приходилось читать таких книг. И в течение долгих дней они вели бесконечные глупые споры о сюжетах и героях романов. В центре Африки они познакомились с Ришелье и д'Артаньяном, с Ястребиным Глазом и Отцом Горио и со многими другими. Все эти вымышленные герои послужили темой для разговоров, словно были живыми друзьями. Они не доверяли их добродетелям, угадывали их побуждения, критиковали их успехи, возмущались их коварством или брали под подозрение их мужество. Описания преступлений вызывали их негодование, а нежные и патетические отрывки глубоко трогали. Карлье откашливался и хрипло говорил: "Какой вздор!" У Кайера круглые глаза наполнялись слезами, толстые щеки подергивались; он потирал свою лысую голову и говорил: "Это великолепная книга. Я и не подозревал, что на свете есть такие умные парни". Они нашли несколько старых номеров газеты. Пресса обсуждала то, что ей угодно было высокопарно называть: "Наша колониальная экспансия". Здесь много говорилось о правах и обязанностях носителей цивилизации, о святости просветительной работы, превозносились заслуги тех, кто несет свет, веру и коммерцию в темные уголки земли.

Карлье и Кайер прочли, подивились и начали лучше думать о себе.

Как-то вечером Карлье сказал, размахивая рукой:

- Через сто лет здесь, быть может, будет город. Набережные и склады, казармы и... и... бильярдные. Цивилизация, мой мальчик, и добродетель, и все такое прочее...

А потом люди прочтут, что два славных парня, Кайер и Карлье, были первыми цивилизованными людьми, поселившимися в этих местах.

Кайер кивнул головой:

- Да, утешительно об этом думать.

Они как будто забыли о своем умершем предшественнике; но однажды утром Карлье вышел и прочно укрепил крест.

- Бывало, я нервничал всякий раз, как проходил мимо, - объяснил он Кайеру за утренним кофе. - Он так покосился, что и меня тянуло набок. Теперь я поставил его прямо. И ручаюсь, что крепко! Я повис на нем, держась руками за перекладину. Он даже не покачнулся. О, я это здорово сделал!

Иногда их посещал Гобила. Гобила был вождем со- седних деревень - тощий черный дикарь с седой головой.

Вокруг бедер он носил кусок белой материи, а спину прикрывал облезлой шкурой пантеры. Он делал длинные шаги, ноги у него были, как у скелета, размахивал жезлом, таким же длинным, как он сам, и, войдя в общую комнату станции, садился на корточках слева от двери. Тут он сидел, наблюдая за Кайером, и время от времени произносил речь, которой тот не понимал. Кайер, не прерывая своего занятия, бросал ему изредка дружеским тоном: "Как поживаешь, старая образина?" - и они улыбались друг другу. Двум белым нравилось это старое и непонятное существо, и они называли его "отец Гобила".

В обращении Гобилы и в самом деле сквозило что-то отеческое, и он как будто любил всех белых. Они все казались ему очень молодыми, все были на одно лицо (различить их можно было только по фигуре), и он знал, что все они - братья и что они бессмертны. Смерть художника - первого белого человека, которого он знал, - не смутила его веры; он был глубоко убежден, что белый чужестранец только притворился мертвым и заставил себя похоронить для какой-то таинственной цели, о которой бесполезно допытываться. Быть может, этим способом он попал домой к себе на родину? Во всяком случае, эти двое были его братьями, и он перенес на них свою нелепую привязанность. Отчасти они отвечали ему тем же. Карлье хлопал его по спине и беспечно сжигал ему на потеху спички.

Кайер всегда с готовностью давал ему понюхать бутылку с нашатырным спиртом. Короче, они держали себя точь-вточь так, как то, другое белое создание, спрятавшееся в яме в земле. Гобила внимательно присматривался к ним.

Быть может, в них обитало то же существо, что и в том, другом, или один из них был тем, другим. Он не мог решить, не мог раскрыть эту тайну, но все время настроен был дружелюбно. Благодаря этой дружбе женщины из деревни Гобилы вереницей тянулись по тропинке, окаймленной тростником, каждое утро принося на станцию птиц, сладкий картофель, пальмовое вино, а иногда козу.

Компания никогда не дает станциям достаточного количества провизии, и агенты нуждались в местных продуктах. Они получали их благодаря доброжелательству Гобилы и жили хорошо.

Время от времени один из них страдал приступом лихорадки, а другой ухаживал за ним с трогательной преданностью. Большого внимания они на это не обращали. Ли- хорадка ослабляла их, а вид изменился к худшему. Карлье стал раздражительным, и глаза у него ввалились. Кайер со своим круглым брюшком и дряблой физиономией походил на колдуна. Но будучи все время вместе, они не замечали, как постепенно изменялась их внешность, а вместе с нею и настроение.

Так прошло пять месяцев.

Однажды утром, когда- Кайер и Карлье, развалившись на стульях в тени веранды, разговаривали о скором прибытии парохода, из леса вышла кучка вооруженных людей и приблизилась к станции. В этой местности эти люди были чужие. Высокие и стройные, они были классически задрапированы от шеи до пят в синие одежды с бахромой. Каждый держал на обнаженном правом плече пистонное ружье. Макола стал проявлять признаки возбуждения и выбежал из склада, где проводил все время, навстречу посетителям. Они смело вошли во двор и презрительно огляделись по сторонам. Их вождь - негр, сильный, решительный на вид, с налитыми кровью глазами - остановился перед верандой и произнес длинную речь. Он сильно жестикулировал и совершенно неожиданно замолчал.

Что-то в его интонациях, в звуках длинных фраз, какие он произносил, поразило двух белых. Это было как бы напоминание о чем-то не совсем знакомом и, однако, похожем на речь цивилизованных людей. Это было словно одно из тех невероятных наречий, какие мы иногда слышим во сне.

- Что это за язык? - сказал удивленный Карлье. - В первый момент мне почудилось, что парень говорит пофранцузски. Во всяком случае, эта тарабарщина не похожа на то, что мы раньше слышали.

- Да, - согласился Кайер. - Эй, Макола, что он говорит? Откуда они пришли? Кто они такие?

Но Макола, который стоял словно на раскаленных кирпичах, быстро ответил:

- Я не знаю. Они пришли издалека. Может быть, миссис Прайс поймет... Они, может быть, дурные люди.

Вождь, подождав немного, резко сказал что-то Маколе, а тот покачал головой. Тогда вождь оглянулся, заметил хижину Маколы и направился туда. Через минуту они услышали, что миссис Макола очень бойко разговаривает с ним. Остальные незнакомцы - их было всего шестеро - разбрелись повсюду, заглянули на склад, собрались вокруг могилы, с многозначительным видом указали на крест и вообще держали себя, как дома.

- Мне эти парни не нравятся, - и, знаете ли, Кайер, они, должно быть, пришли с морского берега: у них есть ружья, - заметил проницательный Карлье.

Кайеру эти парни тоже не нравились. Они оба впервые поняли, что живут в условиях, где необычное может быть опасным, и никакая сила на земле не спасет их от этой опасности - защищать себя должны они сами. Им стало не по себе, они вошли в дом и зарядили свои револьверы.

Кайер сказал:

- Нужно распорядиться: пусть Макола им скажет, чтобы они ушли до наступления темноты.

Незнакомцы ушли после полудня, съев обед, приготовленный для них миссис Макола. Огромная женщина была возбуждена и много болтала с посетителями. Она пронзительно тараторила, указывая на леса и реку. Макола сидел в стороне и наблюдал. Иногда он вставал и шептал что-то жене. Он проводил незнакомцев до оврага на границе станционного участка и медленно, с задумчивым видом вернулся назад. Когда белые стали задавать ему вопросы, он держал себя очень странно: казалось, ничего не понимал, забыл французский язык и вообще разучился говорить. Кайер и Карлье решили, что этот черномазый хлебнул слишком много пальмового вина.

Они потолковали о том, чтобы дежурить ио очереди, но вечером все, казалось, было так тихо и мирно, что они, по обыкновению, улеглись спать.

Всю ночь их тревожил барабанный бой в деревнях.

Глухие быстрые удары вблизи сменялись отдаленным боем, - затем-все стихло. Вскоре короткий тревожный бой стал раздаваться то тут, то там, потом все смешалось, усилилось, стало мощным и напряженным, разлилось по лесу, прокатилось в ночи, - бой непрерывный и неумолчный, вблизи и вдалеке, словно вся страна была одним огромным барабаном, выбивающим тревожный призыв к небу. И сквозь глубокий грохочущий шум резкие вопли, похожие на обрывки песен из сумасшедшего дома, вырывались, пронзительные и высокие, нестройными вспышками звуков, которые как будто взлетали высоко над землей и изгоняли мир и покой под звездным небом.

Карлье и Кайер спали плохо. Им обоим казалось, что они ночью слышали выстрелы, - но они не могли решить, откуда доносились эти звуки.

Утром Макола куда-то ушел. Он вернулся около полудня с одним из вчерашних незнакомцев и увертывался от Кайера, пытавшегося с ним заговорить: по-видимому, он оглох. Кайер дивился. Карлье, ходивший к реке удить рыбу, вернулся и заметил, показывая свой улов:

- Черномазые чертовски суетятся. Хотел бы я знать, в чем тут дело. Я видел около пятнадцати каноэ, переправившихся через реку за те два часа, что я там удил.

Кайер, расстроенный, сказал:

- Не правда ли, Макола держит себя сегодня очень странно?

Карлье посоветовал:

- Соберите всех наших людей на случай тревоги.

II

На станции было десять человек, оставленных директором. Эти парни, нанятые Компанией на шесть месяцев (о месяце они не имели никакого представления, а о времени - очень слабое), служили делу прогресса уже свыше двух лет. Их племя обитало в отдаленном уголке этой страны мрака и скорби, и они не убегали со станции, полагая, что их, как бродяг и чужеземцев, убьет местное население, - и они не ошибались. Они жили в соломенных хижинах на склоне оврага, поросшего тростником, как раз позади станционных строений. Они не были счастливы и с сожалением вспоминали праздничное колдовство, ворожбу, человеческие жертвоприношения у себя на родине; там у них остались родители, братья, сестры, обожаемые вожди, почитаемые колдуны, любимые друзья - словом, все связи, какие принято считать человеческими. Кроме того, рис, выдаваемый Компанией, не поладил с их желудком - у них на родине этой пищи не знали, и они не могли к ней привыкнуть. Поэтому они болели и чувствовали себя несчастными. Будь они из другого племени, они решились бы умереть, - иным дикарям нет ничего легче, как покончить с собой и избавиться таким образом от путаницы и тягот существования. Но, происходя из воинственного племени, они отличались большей смелостью и тупо влачили существование в болезнях и горестях. Они работали очень мало, и безделье подорвало их великолепный организм. Карлье и Кайер усердно их лечили, но не могли возвратить им потерянного здоровья. Каждое утро их собирали на перекличку и назначали разнообразные работы: они косили траву, возводили изгороди, рубили деревья, но никакая сила на земле не могла заставить их работать усердно. В действительности двое белых имели над ними мало власти.

После полудня Макола подошел к большому дому и увидел Кайера, следившего за тремя тяжелыми столбами дыма, вздымавшегося над лесом.

- Что это такое? - спросил Кайер.

- Какие-то деревни горят, - ответил Макола, к которому как будто вернулся рассудок. Потом он отрывисто сказал: - У нас очень мало слоновой кости, плохая торговля за шесть месяцев. Хотите получить еще немного слоновых бивней?

- Да! - с жаром воскликнул Кайер. Он подумал о ничтожном проценте.

- Эти люди, что вчера приходили, - торговцы из Лоанды. У них слоновой кости больше, чем они могут снести домой. Купить мне у них? Я знаю их лагерь.

- Конечно, - сказал Кайер. - Что это за торговцы?

- Дурные люди, - равнодушно сказал Макола. - Они сражаются со всеми и забирают женщин и детей.

Плохие люди, и у них есть ружья. Тут в округе большое смятение. Нужна вам слоновая кость?

- Да, - сказал Кайер.

Макола помолчал, потом пробормотал оглянувшись:

- Эти наши рабочие никуда не годятся. Станция в очень плохом состоянии, сэр. Директор будет ворчать.

Лучше добыть побольше слоновой кости, тогда он ничего не скажет.

- Я ничего не могу поделать - люди не хотят работать, - сказал Кайер. Когда ты достанешь эту слоновую кость?

- Скоро, - заявил Макола. - Может быть, сегодня ночью. Предоставьте это мне и не выходите из дому, сэр.

Я думаю, вам следует выдать пальмового вина нашим людям, чтобы они поплясали вечером. Пусть повеселятся.

Будут лучше работать завтра. Пальмового вина много - стало уже прокисать.

Кайер согласился, и Макола собственноручно притащил к дверям своей хижины большие тыквенные бутылки.

Они простояли там до вечера, и миссис Макола заглянула в каждую. Работники получили их-на закате солнца. Когда Кайер и Карлье удалились на отдых, перед хижинами пылал большой костер. Слышались крики и барабанный бой. Несколько человек из деревни Гобилы присоединились к станционным рабочим, и праздник удался на славу.

Среди ночи Карлье, неожиданно проснувшись, услы-.

шал громкий крик, затем выстрел. Только один выстрел.

Карлье выбежал и встретил на веранде Кайера. Оба были испуганы. Проходя через двор, чтобы позвать Маколу, они увидели какие-то тени, двигавшиеся во мраке. Одна из них крикнула:

- Не стреляйте! Это я, Прайс.

Затем Макола приблизился к ним.

- Ступайте назад, пожалуйста, ступайте назад, - настаивал он, - вы все испортите.

- Здесь бродят какие-то чужие люди, - сказал Карлье.

- Не обращайте внимания, я знаю, - успокаивал Макола. Потом он шепнул: - Все в порядке. Принесли слоновую кость. Не говорите ничего. Я свое дело знаю.

Двое белых неохотно вернулись в дом, но спать не могли. Они слышали шаги, шепот, какие-то стоны. Казалось, вошла целая толпа людей; они бросили на землю что-то тяжелое, долго спорили, потом убрались прочь. Белые лежали на своих жестких постелях и думали: "Этот Макола незаменим".

Наутро Карлье вышел заспанный и дернул за веревку большого колокола. Станционные рабочие каждое утро при звуке колокола являлись на перекличку. В то утро никто не пришел. Вышел и Кайер, зевая. Через двор они видели, как Макола вылез из своей хижины, неся жестяную миску с мыльной водой. Макола, цивилизованный негр, отличался большой чистоплотностью. Он ловко выплеснул мыльную пену на жалкую желтую собачонку, потом, повернувшись к дому агентов, крикнул издали:

- Все люди ушли этой ночью!

Они прекрасно слышали его, но оба с изумлением выкрикнули вместе:

- Что?!

Потом поглядели друг на друга.

- Попали в переделку, - заворчал Карлье.

- Это невероятно! - пробормотал Кайер.

- Я пойду к хижинам и посмотрю, - вызвался Карлье и отправился в путь.

Кайер стоял один, когда подошел Макола.

- Я едва могу поверить, - плаксиво сказал Кайер. - Мы о них заботились, как о-родных детях.

- Они ушли с береговыми людьми, - сказал Макола, секунду помешкав.

- Какое мне дело, с кем они ушли, неблагодарные животные! - воскликнул тот. Затем внезапно в нем проснулось подозрение, и, глядя в упор на Маколу, он прибавил: - Ты что об этом знаешь?

Макола пожал плечами, глядя в землю.

- Что я знаю? Я только предполагаю. Хотите пойти поглядеть, какую я слоновую кость достал? Вы такой никогда,не видели.

Он двинулся к складу. Кайер машинально следовал за ним, раздумывая о невероятном бегстве рабочих. На земле перед дверью фетиша лежали шесть великолепных бивней.

- Что ты за них дал? - спросил Кайер, с удовольствием осмотрев бивни.

- Настоящего торга не было, - сказал Макола. - Они принесли слоновую кость и дали мне. Я им сказал, чтобы они взяли со станции то, что им всего нужнее. Кость прекрасная. Ни на одной станции не найдется таких бивней. Этим торговцам нужны были до зарезу носильщики, а от наших людей здесь никакого толку не было. Все в порядке: торга не былc, в книгах не записано.

Кайер чуть не лопнул от негодования.

- Как! - заорал он. - Ты, кажется, продал наших людей за эти бивни! Макола стоял бесстрастный и молчаливый. - Я тебя... я... я... - заикался Кайер. - Ах ты негодяй! - выкрикнул он.

- Я старался для вас и для Компании, - невозмутимо сказал Макола. Чего вы так кричите? Посмотрите на этот бивень.

- Я тебя увольняю! Я на тебя донесу - не желаю я смотреть на бивень! Я тебе запрещаю к ним прикасаться!

Я приказываю тебе бросить их в реку! Ты... ты!..

- Вы очень раскраснелись, мистер Кайер. Если вы будете так горячиться на солнцепеке, вы схватите лихорадку и умрете - как первый начальник! внушительно проговорил Макола.

Они стояли неподвижно, впиваясь друг в друга напряженным взглядом, словно силились что-то разглядеть на огромном расстоянии. Кайер вздрогнул. Макола сказал это без всякой задней мысли, но в его словах Кайеру почудилась зловещая угроза. Он круто повернулся и пошел к дому. Макола удалился в лоно своей семьи; а бивни, оставшиеся лежать перед складом, в лучах солнечного света казались очень большими и ценными.

Карлье вернулся на веранду.

- Они все ушли, а? - спросил Кайер заглушенным голосом из дальнего угла общей комнаты. - Вы никого не нашли?

- Нашел, - сказал Карлье. - Я нашел одного из людей Гобилы. Он лежит мертвый перед хижинами - прострелен насквозь. Этот выстрел мы слышали ночью.

Кайер поспешно вышел на веранду. Его товарищ мрачно смотрел через двор на бивни, лежавшие в стороне, у склада. Они оба некоторое время сидели молча. Затем Кайер передал свой разговор с Маколой. Карлье ничего не сказал. За обедом они ели очень мало. В тот день они вряд ли обменялись хотя бы одним словом. Великое молчание, казалось, тяжело распростерлось над станцией и сомкнуло их губы. Макола не открывал склада. Он провел весь день, играя со своими детьми. Он растянулся на циновке перед дверью своей хижины, а малыши ползали по нему и садились ему на грудь.

Это была трогательная картина. Миссис Макола, как всегда, стряпала целый день. Ужин у белых прошел несколько лучше. После еды Карлье закурил трубку и направился к складу; он долго стоял там над бивнями, коснулся некоторых ногой, даже попробовал поднять самый большой. Он вернулся к своему начальнику, который не тронулси с места, бросился на стул и сказал:

- Я все понимаю! Их захватили, когда они спали крепким сном после пальмового вина, которое вы разрешили Маколе им выдать. Заранее подстроено, понимаете?

Хуже всего то, что там было несколько человек из деревни Гобилы; и, несомненно, их тоже увели. Тот, кто был не очень пьян, проснулся - и его пристрелили за трезвость.

Любопытная страна! Что вы теперь думаете делать?

- Конечно, мы не можем притрагиваться к слоновой кости, - сказал Кайер.

- Конечно, - согласился Карлье.

- Рабство - ужасная вещь, - нетвердым голосом выговорил Кайер.

- Ужасная - такие мучения, - убежденно пробормотал Карлье.

Они верили в свои слова. Каждый проявляет почтительное внимание к известным звукам, какие он. и ему подобные могут произносить. Но о чувствах люди, в сущности, не знают ничего. Мы говорим с негодованием или с восторгом; мы рассуждаем о притеснениях, жестокости, преступлении, преданности, самопожертвовании, добродетели, но ничего реального, скрывающегося за словами, мы не знаем. Никто не знает, что значит страдание или самопожертвование, - за исключением, быть может, жертв таинственной цели этих иллюзий.

На следующее утро они увидели, как Макола возится во дворе с большими весами, какими пользовались для взвешивания слоновой кости. Немного погодя Карлье сказал: "Чем там занимается этот негодяй?" - и вышел во двор.

Кайер последовал за ним. Они стояли подле и наблюдали. Макола не обращал на них внимания. Когда весы были установлены, он попробовал поднять на чашку бивень. Он оказался слишком тяжелым. Макола беспомощно выпрямился, не говоря ни слова, и с минуту все трое стояли вокруг весов, немые и неподвижные, как статуи. Вдруг Карлье сказал:

- Макола! Берись за другой конец, скотина! - и вдвоем они подняли бивень.

Кайер задрожал всем телом. Он пробормотал: "О! Нуну!" - и, сунув руку в карман, нашел там кусок грязной бумаги и огрызок карандаша. Он повернулся спиной к остальным, словно собирался показать какой-то фокус, и украдкой стал записывать вес, который Карлье выкрикивал преувеличенно громко.

Когда все было кончено, Макола прошептал:

- Солнце здесь слишком разогревает бивни.

Карлье небрежно сказал Кайеру:

- Знаете, начальник, я, пожалуй, помогу ему перенести их на склад.

Когда они вместе шли к дому, Кайер заметил со вздохом:

- Это нужно было сделать.

А Карлье добавил:

- Очень прискорбно, но люди были рабочими Компании, и слоновая кость принадлежит Компании. Мы должны о ней заботиться.

- Я, конечно, доложу директору, - сказал Кайер.

- Конечно, пусть он решает, - одобрил Карлье.

В полдень они с аппетитом пообедали. Кайер время от времени вздыхал. Упоминая имя Маколы, они всякий раз прибавляли к нему бранный эпитет. От этого им становилось легче. Макола устроил себе праздник и выкупал детей в реке. В тот день ни один человек из деревень Гобилы не приблизился к станции. То же повторилось и на следующий день, и так в течение целой недели. Народ Гобилы не подавал никаких признаков жизни: казалось, все они умерли и похоронены. Но они только оплакивали тех, кого погубили колдовские чары белых людей, которые привлекли в их страну злой народ. Злой народ ушел, но страх остался. Страх всегда остается. Человек может уничтожить в себе все: любовь, ненависть, веру, даже сомнения, но, пока он цепляется за жизнь - ему не уничтожить страха; страх - вкрадчивый, непобедимый и ужасный - охватывает все его существо, окрашивает его мысли, таится в его сердце, следит за последним его вздохом. В страхе кроткий старый Гобила сулил экстренные человеческие жертвы всем злым духам, овладевшим его белыми друзьями. На сердце у него было тяжело. Кое-кто из воинов толковал о поджоге и убийстве, но осторожный старый дикарь отговорил их. Кто мог предвидеть, какие бедствия принесут эти таинственные создания, если их рассердить? Лучше оставить их в покое. Быть может, со временем они исчезнут в земле, как исчез первый белый. Его народ должен держаться вдали от них и ждать лучших времен.

Кайер и Карлье не исчезли: они остались на поверхности земли, которая почему-то стала им казаться больше и пустыннее. На них производило впечатление не столько полнейшее и немое уединение станции, сколько неясное чувство - словно ушло от них нечто заботившееся об их безопасности, оберегавшее их сердца от влияния дикой страны. Картины домашней жизни, - там, далеко, воспоминания о людях, подобных им, которые думали и чувствовали так, как привыкли думать и чувствовать они, отодвинулись дальше, стали неясными в сиянии солнца на безоблачном небе. И из великого молчания окружавшей их глуши к ним, казалось, приблизилась ее безнадежность и дикость, мягко завлекала их, обратила на них свои взоры, окутала заботливостью, непреодолимой, фамильярной и отвратительной.

Дни складывались в недели, потом в месяцы. Народ Гобилы, как и раньше, бил в барабаныи орал при каждом новолунии, но держался вдали от станции. Макола и Карлье попытались однажды с каноэ открыть переговоры, но были встречены дождем стрел и спаслись бегством.

Эта попытка подняла на ноги все население в верховьях и низовьях реки, и рев 0ыл отчетливо слышен много дней.

Пароход запаздывал. Сначала они говорили об опоздании весело, потом с беспокойством, наконец мрачно. Положение становилось серьезным. Запасы истощались. Карлье забрасывал свои удочки с берега, но вода стояла низко, а рыба держалась посредине потока. Они не смели охотиться далеко от станции; да и все равно - в непроходимом лесу не было дичи. Однажды Карлье застрелил на реке гиппопотама. У них не было лодки, чтобы забрать его, и он потонул. Когда он всплыл на поверхность, его отнесло в сторону, и народ Гобилы завладел тушей. По этому случаю было устроено национальное празднество, а Карлье впал в бешенство и кричал о необходимости истребить всех черномазых, чтобы сделать страну пригодной для жительства. Кайер молчаливо бродил вокруг и часами смотрел на портрет своей Мэли. На портрете была изображена девочка с длинными белобрысыми косами и надутым лицом. Ноги у Кайера сильно распухли, и он едва мог ходить. Карлье, подточенный лихорадкой, больше уже не мог фанфаронить, но все еще шатался вокруг с видом "черт меня побери", как и подобает человеку, который помнит свой шикарный полк. Он стал грубым, насмешливым и приобрел привычку говорить неприятные вещи. Он это называл "быть искренним". Они давно уже подсчитали свои проценты с торговых операций, включая сюда и последнюю сделку "этого гнусного Маколы". Но они решили не говорить больше об этом ни слова. Кайер сначала колебался - боялся директора.

- Он видывал вещи похуже - те, что делают втихомолку, - с грубым смехом настаивал Карлье. - Можете поверить! Он вас не поблагодарит, если вы станете болтать.

Он не лучше нас с вами. Кто может рассказать, если мы придержим язык? Здесь нет никого.

Вот где был корень зла! Здесь не было никого; и, оставленные наедине со своей слабостью, они с каждым днем все больше походили на двух сообщников, чем на преданных друзей. Восемь месяцев они не получали никаких известий с родины. Каждый вечер они говорили: "Завтра мы увидим пароход". Но один из пароходов Компании потерпел крушение, а директор разъезжал на другом, навещая очень отдаленные и важные станции на большой реке.

Он считал, что бесполезная станция и бесполезные люди могут подождать. Тем временем Кайер и Карлье питались рисом, сваренным без соли, и проклинали Компанию, Африку и день, когда родились на свет. Нужно пожить на такой диете, чтобы понять, какой мучительной пыткой является иной раз необходимость глотать пищу. На станции не было решительно ничего, кроме риса и кофе; кофе они пили без сахару. Последние пятнадцать кусков Кайер торжественно запер в свой сундук вместе с полбутылкой коньяку.

- На случай болезни, - объяснил он.

Карлье одобрил:

- Когда человек болен, - сказал он, - маленькое лакомство вроде этого оченк-ободряет.

Они ждали. Двор стал зарастать густой травой. Колокол больше никогда не звонил. Дни проходили, молчаливые, томительные и тягучие. Когда Кайер и Карлье разговаривали, они огрызались, и их молчание было горько, словно окрашено горечью их мыслей.

Однажды, позавтракав вареным рисом, Карлье поставил свою чашку, не притронувшись к кофе, и сказал:

- К черту все! Выпьем разок чашку приличного кофе.

Достаньте тот сахар, Кайер!

- Для больных, - пробормотал Кайер, не поднимая глаз.

- Для больных, - передразнил Карлье. - Вздор!..

Ладно! Я болен.

- Вы больны не больше, чем я, а я обхожусь без сахару, - миролюбивым тоном сказал Кайер.

- Живо! Тащите сахар, старый скупердяй, торговец невольниками.

Кайер быстро поднял голову. Карлье улыбался с вызывающей наглостью. И вдруг Кайеру почудилось, что раньше он никогда не видел этого человека. Кто он такой?

Он ничего о нем не знал. На что он был способен? Кайера внезапно охватило сильное волнение, словно ему грозило что-то неведомое, опасное, грозил конец. Но ему удалось проговорить сдержанно:

- Эта шутка очень дурного тона. Не повторяйте ее.

- Шутка! - воскликнул Карлье, придвигаясь на своем стуле. - Я голоден, я болен - я не шучу! Я ненавижу лицемеров. Вы - лицемер! Вы - торговец невольниками.

Я торговец невольниками. В этой проклятой стране только и есть, что торговцы невольниками. Я желаю во что бы то ни стало пить сегодня кофе с сахаром!

- Я запрещаю говорить со мной в таком тоне, - с решительным видом сказал Кайер.

- Вы! Что такое? - крикнул Карлье, вскакивая.

Кайер тоже поднялся.

- Я ваш начальник, - начал он, стараясь, чтобы голос его не дрожал.

- Что? - заревел тот. - Кто начальник? Нет здесь никакого начальника, ничего здесь нет; здесь только вы да я. Тащите сахар, толстопузый осел!

- Придержите язык! Убирайтесь из комнаты! - взвизгнул Кайер. - Я вас выгоняю со службы, негодяй!

Карлье замахнулся табуретом. Он взбесился не на шутку.

- Ах ты, жалкий растяпа, - получай! - заревел он.

Кайер нырнул под стол, и табурет ударился о внутреннюю соломенную стену.

Карлье. старался опрокинуть стол, а Кайер в отчаянии слепо ринулся вперед, опустив голову, как загнанная свинья, и, сбив с ног своего друга, помчался по веранде прямо в свою комнату. Он запер дверь, схватил револьвер и остановился, тяжело дыша. Меньше чем через минуту Карлье начал бешено стучать в дверь и орать:

- Если ты не принесешь сахару, я тебя пристрелю, как собаку. Ну... раз... два... три... Не хочешь? Я тебе покажу, кто здесь хозяин!

Кайер решил, что дверь не выдержит, и вылез в квадратное отверстие, служившее в его комнате окном. Теперь их разделял весь дом. Но у Карлье, видимо, не хватило сил выломать дверь, и Кайер услыхал, как он пустился бежать в обход. Тогда и он бросился бегом, с трудом передвигая распухшие ноги. Он бежал во всю прыть, сжимая револьвер, и, однако, не в силах был понять, что с ним случилось.

Он видел дом Маколы, потом склад, реку, овраг и низкие кусты; он снова увидел все это, когда второй раз обегал вокруг дома. И снова они мелькнули мимо него. В то утро он шага не мог сделать без стона.

А теперь он бежал. Он бежал достаточно быстро, чтобы держаться впереди другого человека.

Когда он, ослабев, в отчаянии подумал: "Я умру раньше, чем сделаю следующий круг", - он услышал, как тот, другой, тяжело споткнулся и остановился. Он также остановился. Ему принадлежала задняя стена, а Карлье - фасад дома, как и раньше. Он слышал, как тот, ругаясь, бросился на стул, и вдруг у него самого ноги подкосились, и он, соскользнув, очутился в сидячем положении, прислонясь спиной к стене. Во рту у него совсем пересохло, а лицо было мокро от пота... и от слез. Из-за чего все это произошло? Ему это казалось каким-то ужасным наваждением, казалось, что он грезит, сходит с ума. Спустя немного времени он собрался с мыслями. Из-за чего они поспорили?

Из-за сахару! Какая нелепость! Да ведь он бы отдал его - ему он не нужен. И он начал подниматься на ноги, внезапно почувствовав себя в безопасности. Но не успел он выпрямиться, как вмешался здравый смысл и снова поверг его в отчаяние. Он подумал: "Если я сейчас уступлю этому скотине солдату, он снова устроит ужасную сцену завтра и послезавтра каждый день... предъявит новые претензии, будет топтать меня, мучить, сделает своим рабом - и я погибну! Погибну! Пароход может прийти не скоро, может совсем не прийти". Его трясло так, что он должен был снова опуститься на пол. Эта дрожь была вызвана сознанием беспомощности. Он чувствовал, что не может, не станет больше двигаться. Он был совершенно ошеломлен, внезапно осознав безвыходность положения, - в одну секунду и жизнь и смерть сделались одинаково трудными и ужасными.

Вдруг он услышал, как тот оттолкнул свой стул,-и тогда Кайер с необычайной легкостью вскочил на ноги. Он прислушался и пришел в замешательство. Нужно опять бежать! Направо или налево? Он услышал шаги. Он бросился налево, сжимая свой револьвер, и в тот же момент, как ему казалось, они налетели друг на друга. Оба вскрикнули от-изумления. Раздался выстрел, вспыхнул красный огонь, вырвался густой дым; и Кайер, оглушенный и ослепленный, побежал назад, в голове мелькнуло: "Я ранен; все кончено". Он ждал, что другой обежит кругом, будет наслаждаться его агонией. Он ухватился за столб веранды. "Все кончено!" Потом он услышал падение тяжелого тела по ту сторону дома, словно кто-то навзничь повалился на стул, опрокинув его. Затем молчание. Ничего больше не случилось. Он не умер. Только плечо было как будто сильно повреждено, и револьвер он потерял. Он был безоружен, беспомощен! Он ждал своей участи. Того, другого, "е было слышно. Конечно, это хитрость. Он крадется к нему сейчас.

С какой стороны? Быть может, в эту самую минуту он прицеливается!

После нескольких секунд нелепых и мучительных колебаний он решил пойти навстречу своей судьбе. Он был готов на все уступки. Он завернул за угол, придерживаясь рукой за стену; сделал несколько шагов и едва не потерял сознание. Он увидел на полу пару задранных вверх ног, выступающих из-за другого угла. Белые голые ноги в красных туфлях. Он почувствовал дурноту, и на секунду его окутал мрак. Потом перед ним появился Макола и спокойно сказал:

- Идемте, мистер КайергОн умер.

Он разразился слезами благодарности - громкими истерическими рыданиями. Немного погодя он осознал, что сидит в кресле перед Карлье, который лежал вытянувшись на спине. Макола стоял на коленях над телом.

- Это ваш револьвер? - спросил Макола, поднимаясь.

- Да, - сказал Кайер; затем поспешно прибавил: - Он гнался за мной, чтобы меня пристрелить, понимаете?

- Да, понимаю, - сказал Макола. - Здесь только один револьвер. Где же его?

- Не знаю, - прошептал Кайер, и голос у него вдруг ослабел.

- Пойду поищу его, - тихо сказал тот. Он пошел вокруг по веранде дома, а Кайер сидел неподвижно и глядел на труп. Макола вернулся с пустыми руками, постоял в глубокой задумчивости, затем спокойно направился в комнату убитого и сейчас же вышел с револьвером, который он показал Кайеру. Кайер закрыл глаза. Все перед ним закружилось. Жизнь оказалась более страшной и трудной, чем смерть. Он застрелил безоружного человека.

Подумав немного, Макола тихо сказал, указывая на мертвого, который лежал с вытекшим правым глазом:

- Он умер от лихорадки.

Кайер посмотрел на него тупо.

- Да, - задумчиво повторил Макола, наклоняясь над трупом, - я думаю, он умер от лихорадки. Похороним его завтра.

И он медленно ушел к поджидавшей его жене, оставив двух белых на веранде.

Настала ночь, а Кайер не трогался со своего стула.

Он сидел неподвижно, словно накурился опиума. Напряженность эмоций, какие он пережил, сменилась крайней усталостью и спокойствием. За несколько коротких часов он измерил глубину ужаса и отчаяния и теперь отдыхал в сознании, что жизнь уже не- скрывает от него тайн, не скрывает их и смерть. Он сидел подле мертвеца и думал, много и по-новому. Он, казалось, целиком отрешился от самого себя. Его старые мысли, убеждения, вкусы - все то, что он уважал или ненавидел, - предстали наконец в их истинном свете. Показались подлыми и ребячливыми, фальшивыми и смешными. Он упивался своей новой мудростью, пока сидел подле человека, которого убил. Он рассуждал сам с собой обо всем, что делается под солнцем, рассуждал с той превратной ясностью, какую можно подметить у некоторых сумасшедших. Между прочим, он размышлял и о том, что этот мертвый человек был все-таки вредным животным; люди умирают каждый день тысячами; быть может, десятками тысяч - кто мог сказать? - и в общей массе эта одна смерть совсем незаметна; не может она иметь никакого значения - во всяком случае, для мыслящего существа. Он, Кайер, был мыслящим существом. Всю свою жизнь, вплоть до этого момента, он верил во всякую ерунду, как и остальное человечество, - глупцы! - но теперь он мыслил! Он знал! Он пребывал в покое - он приблизился к высшей мудрости! Затем он попробовал представить себя мертвым, а Карлье - сидящим на стуле подле него; и эта попытка увенчалась таким неожиданным успехом, что в течение нескольких секунд он был не вполне уверен, кто - мертвый, а кто - живой. Однако эта необыкновенная сила воображения испугала его; разумным и своевременным усилием воли он спас себя от того, чтобы не стать Карлье. Сердце у него заколотилось, и его бросило в жар при мысли об этой опасности. Карлье!

Что за чертовщина! Чтобы успокоить нервы, - не чудо, что они опять расходились, - он начал потихоньку насвистывать. Потом он вдруг заснул или думал, что спал, - за это время спустился туман, и кто-то свистел в тумане.

Он встал. Был день, и тяжелый туман повис над землей: туман, всюду проникающий, окутывающий и молчаливый; утренний туман тропических стран; туман, который липнет и убивает; туман белый и смертельный, чистый и ядовитый. Он встал, увидел тело, заломил руки и закричал, как человек, который, очнувшись после транса, видит, что он навеки замурован в могиле.

- На помощь!.. Боже мой!

Пронзительный, нечеловеческий вопль, вибрирующий и внезапный, прорезал словно острым кинжалом белый саван, нависший над этой юдолью скорби. Еще три коротких вопля, и затем в течение некоторого времени клубы тумана катились невозмутимо среди грозного молчания. Затем снова быстрые и пронзительные взвизгиванья, словно вопли взбешенного и жестокого существа, рассекли воздух.

Прогресс взывал к Кайеру с реки. Прогресс и цивилизация и все добродетели! Общество призывало свое благовоспитанное дитя, чтобы позаботиться о нем, дать наставления, судить и вынести приговор; оно призывало его вернуться к той куче мусора, от которой он удалился, призывало его, дабы могло свершиться правосудие.

Кайер услышал и понял. Спотыкаясь, сошел с веранды, оставив другого человека совсем одного, впервые с тех пор как они были заброшены сюда вместе. Он ощупью брел сквозь туман, в своем неведении умоляя невидимое небо уничтожить содеянное. Мимо в тумане пронесся Макола, крикнув на бегу:

- Пароход! Пароход! Им ничего не видно. Они дают свистки на станцию. Я позвоню в колокол. Ступайте к пристани, сэр. Я позвоню.

Он исчез. Кайер стоял неподвижно. Он посмотрел вверх; туман низко катился над его головой. Он огляделся по сторонам, как человек, сбившийся с пути; и он увидел темную тень, крестообразное пятно на фоне струящегося.

белого тумана. Он поплелся к нему, а станционный колокол поднял беспорядочный трезвон в ответ на нетерпеливые гудки парохода.

Директор Великой компании, несущей цивилизацию (ибо нам известно, что цивилизация всегда следует за торговлей), высадился первым и тотчас же потерял из виду пароход. Внизу, над рекой, стоял необыкновенно густой туман; выше, на станции, колокол звонил неумолчно и дерзко.

Директор громко крикнул, повернувшись к пароходу:

- Нас никто не встречает! Быть может, что-нибудь неладно, хотя они там звонят. Лучше идите и вы!

И он начал взбираться по крутому берегу. Капитан и механик следовали сзади. Когда они вскарабкались наверх, туман поредел и далеко впереди они могли разглядеть своего директора. Вдруг они увидели, как он бросился вперед, крикнув им через плечо:

- Бегите! Бегите к дому! Я нашел одного из них. Бегите ищите другого!

Нашел одного из них! И даже он - человек, многоопытный, повидавший немало страшного - был несколько смущен. Он стоял и шарил в карманах, ища нож, а перед ним, на кожаном ремне, висел Кайер на перекладине креста. По-видимому, начальник торговой станции влез на могилу, высокую и узкую, и, привязав к перекладине конец ремня, повесился. Пальцы ног были всего в двух дюймах от земли; окоченелые руки повисли. Казалось, он стоит навытяжку, но одна багровая щека игриво обвисла к плечу. И он непочтительно показывал своему директору распухший язык.