"Смерть - дорогое удовольствие" - читать интересную книгу автора (Дейтон Лен)

Глава 7

Женщина засмеялась. Приятный музыкальный смех. Она сказала:

– Только не в «ягуаре». Наверняка не бывает проституток с «ягуарами». Разве такая машина для девушки?

Это была женщина из галереи искусств.

– Там, откуда я родом, – сказал я, – их называют машинами парикмахеров.

Она засмеялась. Мне показалось, ей понравилось, что я по ошибке принял ее за одну из моторизованных проституток, которых много было в этом районе. Я сел рядом с нею, и мы поехали мимо министерства внутренних дел и потом по направлению к Малешерб. Она сказала:

– Надеюсь, вы не слишком неприятно провели время с Люазо.

– У меня оказался просрочен вид на жительство.

– Фу! – насмешливо фыркнула она. – Вы считаете меня дурочкой? Если дело только в этом, вам бы пришлось идти в префектуру, а не в министерство внутренних дел.

– А как вы считаете, что ему было нужно?

Она сморщила нос.

– Кто знает? Жан-Поль сказал, что вы задавали вопросы о клинике на авеню Фош.

– Допустим, я сказал бы вам, что никогда ничего не хочу слышать об авеню Фош?

Она нажала ногой на педаль, и я наблюдал, как стрелка спидометра поползла по кругу. На бульваре Хоссман она повернула так, что скрипнули шины.

– Верю, – кивнула она. – Я сама хотела бы никогда о нем не слышать.

Я изучал ее. Она была уже не девушкой – вероятно, лет около тридцати, темные глаза и темные волосы, тщательно наложенный макияж; одежда на ней была такой же, как и ее машина: не идеально новой, но хорошего качества. Что-то в ее раскованной манере держаться, ее явное дружелюбие, говорили мне, что когда-то она была замужем, а сейчас – нет.

Она выехала на площадь Звезды, не снижая скорости, и без малейшего усилия вписалась в транспортный водоворот, помигала фарами таксисту, который шел таким курсом, что мог столкнуться с нами, и тот уклонился в сторону. На авеню Фош она свернула на подъездную аллею. Ворота открылись.

– Вот мы и приехали, – сказала она. – Давайте посмотрим.

Дом был большим и стоял на отдельном участке земли. В сумерках французы обычно запираются на ночь. Этот мрачный дом не был исключением.

Трещины в штукатурке походили на морщины лица с небрежно наложенным гримом. Транспорт, двигавшийся по авеню Фош, остался где-то за садовой стеной и потому казался далеким.

– Так это и есть дом на авеню Фош? – спросил я.

– Да.

Большие ворота закрылись за нами. Из темноты вышел мужчина с карманным фонариком. На цепи он держал собаку-дворняжку.

– Идите вперед, – сказал мужчина.

Не напрягаясь, он махнул рукой. Я догадался, что этот человек в прошлом был полицейским. Только полицейские могут неподвижно стоять без дела. Собака же в его душе была немецкой овчаркой.

Мы поехали по наклонной бетонированной дорожке в большой подземный гараж. Там стояло около двадцати различных машин дорогих зарубежных марок: спортивные двухместные «форды», «феррари», «бентли» с откидным верхом. Мужчина, стоявший возле лифта, крикнул:

– Оставьте ключи в машине.

Мария сменила мягкие автомобильные туфли на пару вечерних.

– Станьте ближе, – тихо сказала она.

Я легонько похлопал ее по плечу.

– Так достаточно близко, – шепнула она.

Когда мы вышли из лифта на первом этаже, все показалось мне сделанным из хрусталя и красного плюша – un decor maison-fin-de-siecle[23] – и все звенело: смех, медали, кубики льда, монеты, люстры. Основным источником света служили газовые лампы с розовыми стеклянными абажурами, многократно отраженные в огромных зеркалах и китайских вазах. Девушки в длинных вечерних платьях чинно сидели на широком изгибе лестницы, а в нише бармен невероятно быстро разливал напитки. Обстановка была на удивление великолепной, не хватало разве что молодцов из республиканской гвардии, в блестящих шлемах, с кривыми саблями, выстроенных вдоль лестницы, но казалось, что они вот-вот появятся.

Мария наклонилась, взяла два бокала шампанского и несколько бисквитов, на которых горкой лежала икра. Один из мужчин сказал:

– Давненько я вас не видел.

Мария кивнула, не выразив большого сожаления по этому поводу. Мужчина продолжил:

– Вам следовало быть здесь сегодня вечером. Один из них почти мертв. Он ранен, сильно ранен.

Мария снова кивнула. Я услышал, как позади меня женщина сказала:

– Он, должно быть, в агонии. Он бы так не стонал, если бы не был в агонии.

– Они всегда стонут, это ничего не значит.

– Я могу отличить настоящий стон от притворного, – настаивала женщина.

– Как?

– В настоящем стоне нет ничего музыкального, он невнятный, он… хриплый. Он отвратителен.

– Кухня, – произнес голос позади меня, – может быть превосходной. Нарезанная очень тонкими ломтиками копченая свинина, подаваемая горячей; холодные цитрусовые, разделенные на половинки; шарики из странных горячих зерен, политые кремом. И крупные яйца, которые есть здесь у них, в Европе, искусно поджаренные, с хрустящей корочкой снаружи и почти сырым желтком внутри. Иногда разнообразная копченая рыба.

Я обернулся. Говорил средних лет китаец в вечернем костюме. Он беседовал со своим приятелем-соотечественником и, перехватив мой взгляд, сказал:

– Я объясняю своему коллеге, что такое англосаксонский завтрак, который всегда доставляет мне большое удовольствие.

– Это мсье Куан-тьен, – назвала его Мария, представляя нас.

– А вы, Мария, просто великолепны сегодня, – сказал мсье Куан-тьен и произнес несколько стихотворных строк на удивительно мягком языке.

– Что это? – спросила Мария.

– Стихотворение Сао Сун Мея, поэта и эссеиста, который очень любил западных поэтов. Ваше платье заставило меня вспомнить это стихотворение.

– Переведите на французский, – попросила Мария.

– По-французски оно местами звучит не очень деликатно. – Китаец улыбнулся, извиняясь, и тихонько начал читать:

Мария засмеялась.

– Я подумала, вы собираетесь сказать: «Она должна быть краснее, чем Китайская Народная Республика».

– О! Это невозможно, – сказал мсье Куан-тьен и тихо засмеялся.

Мария повела меня прочь от китайцев.

– Увидимся позже, – уронила она им через плечо. – У меня от него мурашки по коже, – прошептала она.

– Почему?

– «Сладкие слезы», «Если она не белая, она будет красной от крови», «Смерть между грудей». – Она вздрогнула, как бы стряхивая с себя эти мысли. – В нем есть что-то болезненное, садистское, что пугает меня.

Сквозь толпу пробился мужчина.

– Кто ваш друг? – спросил он Марию.

– Англичанин, – ответила Мария. – Старый друг, – добавила она, солгав.

– Он выглядит неплохо, – одобрительно заметил мужчина. – Но я хотел бы видеть тебя в тех лакированных туфлях на высоких каблуках.

Он щелкнул языком и засмеялся, но Мария не засмеялась. Все гости вокруг нас взволнованно беседовали и пили.

– Великолепно, – произнес голос, который я тотчас узнал.

Это был мсье Дэтт. Он улыбнулся Марии. На Дэтте были темный пиджак, полосатые брюки и черный галстук. Он выглядел удивительно спокойным, чем разительно отличался от большей части своих гостей. Глаза его не пылали лихорадочным блеском, и воротник рубашки не был помят.

– Вы собираетесь войти? – спросил он Марию и взглянул на свои карманные часы. – Они начнут через две минуты.

– И не подумаю, – ответила Мария.

– Конечно, вы зайдете, – выразительно сказал Дэтт. – Вы же знаете, что получите от этого удовольствие.

– Только не сегодня вечером, – сказала Мария.

– Чушь, – мягко ответил Дэтт. – Еще три схватки. Один из них – гигантский негр. Великолепная мужская фигура с огромными руками.

Дэтт поднял руку, как бы наглядно демонстрируя свои слова, но глаза его очень внимательно следили за Марией. Под его взглядом она заволновалась, и я почувствовал, что ее рука крепко сжала мою руку, как будто от страха. Раздался звонок. Люди, быстро допивая напитки, направились к дальней двери.

Дэтт положил руки нам на плечи и подтолкнул нас в ту сторону, куда двигалась толпа. Когда мы добрались до больших двойных дверей, я заглянул в салон. В центре был установлен бойцовский ринг, и вокруг него рядами располагались складные стулья. Сам салон был великолепной комнатой с золочеными кариатидами, разукрашенным потолком, с невероятных размеров зеркалами, чудесными гобеленами и дорогим красным ковром. Когда зрители расселись, люстры начали меркнуть. В воздухе повисло ожидание.

– Присядьте, Мария, – сказал Дэтт. – Нас ждет прекрасный бой, море крови.

Лежащая в моей рука Марии была влажной.

– Не будьте таким ужасным, – сказала Мария, но высвободила свою руку из моей и направилась к стульям.

– Сядьте с Жаном-Полем, – велел Дэтт. – Я хочу поговорить с вашим другом.

Рука Марии задрожала. Я оглянулся по сторонам и впервые за сегодняшний день увидел Жана-Поля. Он сидел один.

– Идите к Жану-Полю, – мягко повторил Дэтт.

Увидев нас, Жан-Поль улыбнулся.

– Я посижу с Жаном-Полем, – сказала мне Мария.

– Ладно, – кивнул я.

К тому времени, как она уселась, первые двое борцов уже кружили вокруг друг друга. Один, как я догадывался, был алжирцем, у другого были крашеные ярко-желтые волосы. Мужчина с соломенными волосами сделал выпад вперед. Алжирец уклонился в сторону и сильно ударил его затылком. Треск головы, встретившейся с подбородком, сопровождался резким вздохом публики. В дальнем конце комнаты раздалось нервное хихиканье. Украшенные зеркалами стены многократно отражали борцов. Лившийся сверху свет оставлял глубокие тени у них под подбородками и под ягодицами, а их ноги то выступали на свету, то окрашивались тенью, когда они вновь начали кружить, отыскивая щели в защите друг друга. В каждом углу комнаты висели телевизионные камеры, связанные кабелем с экранами монитора, находящимися немного в стороне. На экранах показывали записанное изображение.

Было ясно, что экраны монитора воспроизводят запись, потому что картинки были не очень четкими и действие отставало от реальной борьбы на несколько секунд. Благодаря этой разнице во времени между реальным событием и его воспроизведением зрители могли переводить взгляды на мониторы после каждой атаки и вновь видеть ее повторенной на экране.

– Идемте наверх, – сказал Дэтт.

– Идемте.

Послышался шум падения. Соперники повалились на маты, и нога светловолосого оказалась зажатой в замке. Лицо его искажала боль. Дэтт заговорил, не оборачиваясь, чтобы взглянуть.

– Схватка отрепетирована заранее. Светловолосый выиграет, но после того, как его чуть не задушат в последнем раунде.

Я последовал за ним по великолепной лестнице на второй этаж. Мы оказались перед запертой дверью. Клиника. Частная. Он толкнул дверь и провел меня внутрь. В углу стояла старуха. Мне захотелось узнать, не прерываю ли я одну из бесконечных партий Дэтта в «Монополию».

– Вы должны были прийти на следующей неделе, – сказал мне Дэтт.

– Да, он должен был прийти, – сказала старуха, приглаживая передник на бедрах, как смущающаяся горничная.

– На следующей неделе было бы лучше, – сказал Дэтт.

– Верно. На следующей неделе – без гостей – было бы лучше, – согласилась старуха.

Я спросил:

– Почему все говорят в прошедшем времени?

Дверь отворилась, и вошли двое молодых людей, одетых в голубые джинсы и рубашки в тон, один был небрит.

– Что происходит? – спросил я.

– Лакеи, – ответил Дэтт. – Жюль слева, Альбер справа. Они здесь, чтобы посмотреть пьесу. Правильно?

Те кивнули, не улыбнувшись. Дэтт обернулся ко мне.

– Просто прилягте на кушетку.

– Нет.

– Что?

– Я сказал: «Нет, не лягу на кушетку».

Дэтт фыркнул. Он выглядел немного усталым. В его фырканье не было ни насмешки, ни садизма.

– Здесь нас четверо, – объяснил он. – Мы не просим вас делать ничего неразумного, не так ли? Пожалуйста, прилягте на кушетку.

Я отступил к боковому столику. Жюль пошел на меня, Альбер подбирался слева. Я отступал назад до тех пор, пока край стола не впился в мое правое бедро, так что я точно знал, как мое тело было расположено по отношению к столу. Я следил за их ногами. Многое можно сказать о человеке по тому, как он ставит ноги. Вы можете сказать, какую подготовку он получил, станет ли делать бросок или удар с места, станет ли он вас тянуть или попытается спровоцировать на движение вперед. Жюль все еще наступал, вытянув руки плашмя. С ним все ясно: около двадцати часов занятий каратэ в спортзале. Альбер же, чувствовалось, давно прошел курс борьбы и привык иметь дело с тяжелыми самоуверенными пьяницами. Ну, он еще узнает, подумал я, какой из меня тяжеловесный самоуверенный пьяница. Плотный Альбер двигался, как поезд. Боксер, судя по постановке ног. Опытный боксер, который будет нарушать все правила; он пускает в ход удары головой, удары по почкам и затылку, но воображает себя артистом по части коротких прямых ударов в корпус и движения назад. Я бы не удивился, увидев, что он в состоянии целиться в пах. Неожиданно он привел руки в положение спарринга, поджал подбородок и всем весом заплясал на ногах, как на шарнирах.

– Подсчитывал шансы, Альбер? – поддразнил его я.

Он прищурил глаза. Я хотел, чтобы он разозлился.

– Давай, милый мальчик, – сказал я. – Укуси кулак!

Уголком глаза я следил за хитрым маленьким Жюлем. Он улыбался и тоже наступал, дюйм за дюймом, держа руки плашмя и дрожа от желания нанести удар.

Я сделал легкое движение, чтобы сдержать их продвижение. Если им удастся расслабиться, выпрямиться и начать думать, то они могут разделаться со мной.

Руки тяжеловеса Альбера двигались, нога сместилась вперед, отыскивая устойчивое положение, правая рука низко опустилась – все готово для удара телом, в то время как Жюль нацелился на мою шею. Такова была теория. Я приготовил для Альбера сюрприз: моя металлическая набойка ударила его по подъему ноги.

Ты, Альбер, ожидал удара в корпус или в пах, поэтому удивлен, получив чудовищный удар по подъему ноги. При этом, конечно, трудно сохранить равновесие, и Альбер наклонился, чтобы потереть свою бедную больную ногу. Второй сюрприз для Альбера: свинг снизу рукой плашмя в нос. Отвратительно. Жюль наступает, проклиная Альбера за то, что тот сломал ему руку. Жюль вынужден встретить меня с опущенной головой. Я чувствую край стола на своем бедре. Жюль думает, что я собираюсь наклониться в его сторону. Сюрприз для Жюля: я отклоняюсь назад как раз в тот момент, когда он собирается нанести мне удар в шею краем руки. Второй сюрприз для Жюля: я действительно в конце концов наклоняюсь и наношу ему удар в ухо чудесным стеклянным пресс-папье с поверхностью примерно в восемнадцать квадратных дюймов. Кажется, для такого удара нет ничего хуже пресс-папье. Теперь ситуация меняется. Не подбирая пресс-папье, иду к Дэтту, он стоит, он в состоянии передвигаться, и он один из присутствующих в комнате в состоянии принимать решения.

Сбить Дэтта. Он старик, но нельзя его недооценивать: он большой и тяжелый, и он рядом. Более того, он может использовать все, что есть под рукой. Старая служанка осторожна, понимает, что к чему, и в основном не агрессивна. Двигайся к Дэтту. Альбер перекатился и может подобраться ко мне сбоку. Жюль неподвижен. Дэтт перемещается вокруг стола, значит, именно на столе может отыскаться снаряд. Чернильница довольно тяжелая – прибор с принадлежностями для письма разлетается на куски. Ваза: неразумно. Пепельница. Хватаю ее. Дэтт все еще движется, теперь очень медленно, внимательно следит за мною, его рот открыт, белые волосы в беспорядке, как будто он побывал в схватке. Пепельница тяжелая и послужит хорошим оружием. Осторожно – ты не собираешься его убивать.

– Подождите, – хрипло говорит Дэтт.

Я ждал. Я ждал около десяти секунд – достаточно долго для того, чтобы женщина могла подойти сзади и ударить меня подсвечником. В основном она была не агрессивна, эта служанка. Я был без сознания около тридцати минут, сказали они мне.