"Темная лощина" - читать интересную книгу автора (Коннолли Джон)

Глава 1

Нож Билли Перде глубже вошел в мою щеку, кровь заливала лицо. Его тело крепко прижимало меня к стене, его локти пригвоздили к ней мои руки, его ноги были прижаты к моим так плотно, что я чувствовал его пах. Его пальцы сжали мою шею, и я подумал: Билли Перде — я должен был знать заранее...

Билли Перде был беден; беден и опасен — расстройство его дел и крушение надежд переполнили чашу терпения до краев. Угроза насилия всегда витала над ним. Она висела над ним, как облако, влияя на его суждения и на действия других людей, так что, как только его нога переступала порог бара, где он немного выпивал или брал в руки бильярдный кий, беда неминуемо подстерегала его. Билли Перде вовсе не требовалось затевать драк, они находили его сами.

Это действовало на людей неотвратимо, как зараза, даже если бы Билли сам попытался избежать конфликта (а он на самом деле и не искал его). Когда же все-таки что-то происходило, Билли редко когда уходил в сторону — в трех случаях из десяти. Словно уровень адреналина в его крови внезапно возрастал, и тогда все начиналось само собой. Билли Перде мог спровоцировать драку где угодно и когда угодно. Вместе с тем он никого не убивал, и никто не пытался причинить какой-либо вред ему. Нередко Билли Перде выступал как плохое начало, искавшее еще худшего конца. Я слышал, что люди в разговорах описывали его как ходячий потенциальный конфликт, только ожидающий удобного случая разразиться, но, пожалуй, он был даже чем-то большим. Он напоминал постоянно развивающуюся катастрофу, подобную долгой, медленной гибели звезды. Он как бы вливался в некий водоворот.

Я не слишком то много знал о прошлом Билли Перде, во всяком случае, тогда знал немного. Не было секретом для меня и то, что у него всегда были проблемы с законом. Список его преступлений можно было читать, как своего рода каталог всевозможных правонарушений: от безобразного поведения в школе до первого пустячного воровства; далее шли нападения, нарушения чужих прав, невыплаты алиментов на ребенка... Список продолжался и продолжался; иногда казалось, что половина полицейских здесь, в Мэне, уже общались по какому-либо поводу с Билли Перде. Он был сиротой и прошел через ряд воспитательных домов и несколько семей приемных родителей еще в детстве. Каждая из семей держала его до тех пор, пока не осознавала, что Билли несет с собой больше проблем и неприятностей, чем поступало денег от социальных служб. Именно так обычно и ведут себя некоторые приемные родители: они относятся к детям как к способу заработать деньги, как к курам-несушкам, — до тех пор, пока не осознают: если курица действует на нервы, ей ведь можно запросто отрезать голову и подать ее к столу. Однако вариантов остается меньше, если речь идет о ребенке, который постоянно нарушает правила. Многие приемные родители Билли относились к нему с пренебрежением и подозревали его во многих непристойных делах.

В конце концов Билли обрел пристанище у какой-то пожилой пары на севере штата — у пары, которая специализировалась на «суровой любви». К тому времени, когда к ним прибыл Билли, глава семьи имел опыт общения с двадцатью приемными детьми. Узнав подростка немного получше, он, возможно, понял, что этот парень стоил многих. Однако старик пытался как-то вытянуть Билли, и на некоторый период времени ему это удалось. Затем Билли опять поплыл по течению. Он переехал в Бостон и влился в компанию Тони Сэлли. Но наступил кому-то там на пятки, и ему пришлось перебраться обратно в Мэн, где он встретил Риту Фэррис, девицу на семь лет моложе его. И они поженились. У них родился сын, но Билли всегда проявлял какую-то инфантильность в отношениях.

Теперь ему исполнилось тридцать два, и он вырос здоровым, как бык: мускулы его рук наводили на мысль об огромных окороках, кисти сделались такими неохватными, что пальцы практически тонули в мышцах. У Билли были маленькие поросячьи глазки, от него вечно пахло солодовым ликером и заплесневелым хлебом. Под ногтями ободком чернела грязь, а на шее красовались прыщи с белыми головками, но он упорно брился старой ржавой бритвой.

У меня появилась возможность рассмотреть Билли Перде с близкого расстояния после того, как мне не удалось надеть на него наручники и он крепко прижал меня к стене внутри своего серебристого трейлера, который был забит нестираной одеждой, протухшей едой и еще бог весть чем. Пальцы его крепко вцепились мне в шею, пока он вдавливал меня в стену; носки моих ботинок едва касались пола. Другой рукой он держал у моего левого глаза нож с коротким лезвием. Я уже чувствовал, как кровь сочилась из порезанной щеки.

Вероятно, идея с наручниками была не самой лучшей. Наверняка, проще сковать наручниками весь трейлер, чем самого Билли. Я направлял все свои силы на то, чтобы отстранить руку Билли с ножом, но она все равно оставалась неподвижной, как статуя поэта на площади Лонгфелло. Пока мою голову осаждали мысли о том, какой же глупостью с моей стороны было вот так сюда прийти, Билли очень сильно ударил меня по голове кулаком, а затем откинул к противоположной стене трейлера. В голове у меня зазвенело, а из уха пошла кровь. Я еще подумал, что моя ушная раковина сейчас просто взорвется, но тут давление пальцев на шею начало усиливаться, и я отчетливо понял, что могу больше не беспокоиться об ухе.

Нож заколебался в его руке, и я почувствовал новую волну боли. Кровь теперь текла просто ручьем, капая с моей щеки на белоснежный воротник. Лицо Билли стало почти бордовым от ярости, он тяжело и часто дышал сквозь крепко стиснутые зубы.

Билли полностью сосредоточился на том, чтобы вытрясти из меня жизнь, а я тем временем умудрился залезть правой рукой в свой карман и с облегчением почувствовал прохладную рукоятку пистолета. Я уже думал, что больше не выдержу, когда мне вдруг удалось высвободить руку и ткнуть пистолетом прямо в физиономию Билли. Злобный огонек, до этого мелькавший у него в глазах, начал потихоньку угасать. Давление на мою шею ослабло, нож выскользнул из раны, и я повалился на пол. Мое горло страшно саднило, а из легких вырывались хрипы. Я продолжал держать Билли под прицелом, но он оставил меня и отошел прочь. Теперь, когда волна его ярости немного спала, выглядел довольно неуверенно. Билли взял сигарету из пачки «Мальборо», прикурил ее. Затем предложил сигарету мне. Я отрицательно покачал головой, отчего боль в моем ухе снова начала нарастать. Тогда я решил больше не качать головой.

— Почему ты хочешь надеть на меня наручники? — спросил Билли заискивающим тоном. Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах настоящую тоску. — Может, не надо, а?

Я сделал еще несколько глубоких вдохов и только тогда смог заговорить. Мой голос звучал хрипло, а горло болело так, словно кто-то засыпал туда гравий. Если бы я не знал что у Билли ум ребенка, я бы все-таки пустил в ход оружие.

— Ты сказал, что собираешься сделать из меня бейсбольную биту и выбить из меня все дерьмо, насколько я помню, — сказал я.

— Эй, но ты же был груб, — произнес он, и злобный огонек снова загорелся на мгновенье в его глазах.

Мое оружие все еще было направлено на Билли, но его это по-прежнему мало заботило. Мне же было интересно: может быть, он знал об оружии что-то, чего не знал я? Может быть, спертый воздух трейлера мог препятствовать вылету пули из ствола, пока мы там разговаривали?

Я был груб? Совсем было собравшись снова отрицательно покачать головой, я вспомнил о пострадавшем ухе и решил, что лучше вообще лишний раз не шевелиться... Я пришел к Билли Перде, как, возможно, сделал бы покойный ныне отец Риты, бывшей его жены, которая жила теперь со своим двухлетним сыном Дональдом в маленькой квартирке на Локуст-стрит в Портленде. Ее развод с Билли Перде состоялся шесть месяцев назад, и с этого времени горе-папаша не выплатил ни цента алиментов своему законному сыну. Я знал семью Риты все то время, пока рос в Скарборо. Ее отец скончался прямо на работе, в банке, а мать всю жизнь боролась за сохранение семьи. Один брат Риты сидел в тюрьме, другой находился в бегах, спасаясь от обвинений в хранении наркотиков, а старшая сестра жила в Нью-Йорке и к этому времени порвала все связи со своей семьей.

Рита была худенькой симпатичной блондинкой, но тяжелая жизнь наложила отпечаток на ее внешность и взгляды. Билли Перде никогда не бил жену, не оскорблял ее физически, но он имел явную склонность к систематическим вспышкам гнева — и уже вывел из строя поочередно две квартиры, в которых они жили, когда были женаты: он дважды пытался поджечь их. В последний раз Рита проснулась вовремя, чтобы едва успеть спасти своего тогда еще годовалого сына и включить пожарную тревогу для эвакуации остальных людей. На следующий день она подала на развод.

Теперь Билли скрывался в своем трейлере и влачил жалкое существование, еле сводя концы с концами. В зимнее время он находил временную неквалифицированную работу, либо срубая новогодние елки, либо направляясь дальше на север, на лесоповал. В остальное время Билли занимался тем, что умел делать, а умел он немногое. Его трейлер стоял на земле, которой владел Рональд Стрейдир, индеец по происхождению, поселившийся в Скарборо по возвращении из Вьетнама. Рональд командовал корпусом К-9 во время вьетнамской войны, возглавлял походы войск по джунглям и был неразлучен со своей немецкой овчаркой Эльзой. Собака могла учуять приближение вьетнамцев на расстоянии; Рональд однажды рассказывал мне, что собака смогла найти свежую воду даже тогда, когда отряд забрел в низины, в болотистую местность. Когда американцы эвакуировались, Эльза была оставлена как «лишнее оборудование» в распоряжении южновьетнамской армии. У Рональда в бумажнике всегда хранилась ее фотография вместе с парой собачьих жетонов, висевших ранее у нее на ошейнике. Стрейдир сказал, что вьетнамцы съели его собаку, как только американцы уехали, а он так больше никогда и не завел себе другой. Вместо этого у него появился Билли Перде.

Билли знал, что его бывшая жена хочет переехать на Западное побережье и начать там новую жизнь и что она нуждается в деньгах, которые Билли должен был ей для этого дать. Он не хотел, чтобы она уезжала. Все еще верил в то, что сможет наладить их отношения, однако у Риты сложилось совсем иное мнение на этот счет.

Вот тут-то я и сказал Билли, что она не собирается возвращаться к нему и по закону он обязан выплачивать ей деньги.

— Я люблю ее, — произнес Билли, притушив свою сигарету и выпустив из ноздрей две струи дыма. — Кто будет присматривать за ней в Сан-Франциско?

Я поднялся на ноги и стряхнул полузасохшую кровь со своей щеки. Рукав пиджака промок от крови. Мне повезло, подумал я, что пиджак черный. Хотя уже сам факт, что я счел подобное удачей, много говорил о насыщенности текущего дня событиями.

— Билли, как она и Дональд смогут выжить, если ты не будешь платить им тех денег, которые присудил платить судья? — ответил я. — Как она сможет без них обходиться? Если ты действительно намерен заботиться о ней, тогда тебе следует их платить.

Он посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на свои ступни. Пальцы его босых ног отпечатывались на линолеуме пола.

— Прости меня, приятель, за то, что я причинил тебе боль... — он потрепал себя за волосы. — Ты собираешься идти в полицию?

Если бы я собирался пойти в полицию, то ни за что не сказал бы об этом Билли Перде. Кроме того, если бы я обратился в полицию, Билли посадили бы в тюрьму и он не смог бы выплачивать алименты. Но в его взгляде промелькнуло что-то, когда он спрашивал о копах, — нечто такое, на что мне следовало сразу обратить внимание. А я этого не сделал. На манжетах его черной футболки виднелась грязь. Мне следовало знать: Билли волновало внимание копов не из-за какого-то там украденного окорока или из-за невыплаченных алиментов.

— Если ты заплатишь деньги, я отпущу тебя, — продолжал я.

Он пожал плечами:

— У меня их не так то много. У меня нет тысячи долларов.

— Билли, ты должен примерно две тысячи долларов. Думаю, здесь ты обсчитался.

Трейлер отсырел до плесени, в полу зияли дыры, он был весь завален всякой рухлядью, старым хламом. Если бы у Билли имелись две тысячи долларов, он бы жил где-нибудь в другом месте. Он бы и звался по-другому, и стал бы другим человеком, потому что у этого человека, у Вилли Перде, никогда не было двух тысяч долларов в свободном распоряжении.

— У меня есть пятьсот, — внезапно обронил он. Но в его глазах в этот момент появилось какое-то новое выражение, похожее на искорку первобытной хитрости.

— Дай мне их, — потребовал я.

Билли не двинулся с места.

— Билли, если ты не заплатишь мне сейчас, полицейские посадят тебя, и ты будешь гнить в тюрьме до тех пор, пока не заплатишь. К тому же, находясь взаперти, ты никак не сможешь заработать хоть сколько-нибудь денег. Это напоминает заколдованный круг.

На мгновенье он задумался. Затем потянулся к софе, которая стояла в торце трейлера, и извлек из-за обивки потрепанный конверт. Встал ко мне спиной и отсчитал пятьсот долларов. Потом убрал конверт на место. Билли совершал манипуляции с денежными купюрами с видом волшебника, достающего чьи-нибудь часы из кармана зрителя после впечатляющих заклинаний.

— Ты что взял банк, Билли?

Единственным подходящим для этого малого способом достать денег могло бы стать дробление банковских сейфов бульдозером.

— Передай ей кое-что от меня, — сказал Билли. — Передай ей, что, может быть, во всем этом есть нечто большее, понимаешь? Скажи ей, что, возможно, я уже больше не такой неудачник, каким был. Слышишь меня?

Он улыбнулся всезнающей улыбкой — улыбкой такого типа кто-нибудь одаривает тебя, когда считает, что знает нечто, о чем ты не знаешь. И тогда я подумал, что если Билли Перде и знает что-то подобное, то это никак не должно волновать меня. Я ошибался.

— Я понял тебя, Билли. Скажи мне, что ты больше не работаешь на Тони Сэлли. Позволь мне освежить твою память. Речь о высоком смышленом парне из Бостона. Обычно он называет себя Тони Чистюлей. Начинал сутенером, а теперь хочет объездить весь мир. Он наркоман, любит порно и все, что противоречит закону... — я сделал паузу. — Раньше ты работал на него, Билли. И я спрашиваю тебя, продолжаешь ли ты этим заниматься?

Билли перед тем, как ответить, потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть воду из ушей, и уставился в сторону.

— Знаешь, иногда я помогал Тони. Конечно. Конечно, помогал. Но я уже давно не видел его. Очень давно.

— Лучше бы ты говорил правду, Билли. И без того слишком многие люди хотят сказать тебе пару ласковых слов.

Он никак не отреагировал на мою последнюю фразу и не поддержал этого разговора. Как только я принял из его рук деньги, он вновь придвинулся ближе ко мне. И я взял наизготовку пистолет. Лицо Билли оказалось на расстоянии дюйма от меня, ствол пистолета упирался ему в грудь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он меня, и я снова уловил злобный огонек в его глазах. Улыбка уже сошла с губ Билли.

— Я знал ее семью, — сказал я.

Не думаю, что он воспринял смысл моих слов.

— Как она будет расплачиваться с тобой? — он повернулся ко мне. — Ты спишь с ней?

Я выдержал его взгляд.

— Назад! Теперь — назад.

Он некоторое время оставался там же, где и стоял. Затем, помедлив, все-таки отодвинулся в сторону.

— Лучше бы тебе этого не делать, — произнес он, пока я пятился к выходу из трейлера и ступал в холодную декабрьскую ночь.

Полученные деньги, конечно, наводили меня на определенные подозрения. Билли не имел возможности честно их заработать. Может быть, мне следовало надавить на него, чтобы узнать, откуда эти деньги? Но я был бесконечно рад уже тому, что мне удалось выбраться оттуда.

Мой дедушка, который тоже когда-то был полицейским, помнится, поделился со мной шуткой, которая значила больше, чем просто шутка: "Парень рассказывает своему приятелю, что он знает отличную карточную игру.

— Но это сплошное надувательство! — протестует его друг.

— Я знаю, — говорит парень. — Но ведь это единственная игра в городе".

Шутка покойного деда часто приходит мне на ум, особенно в последние дни. Другие вещи, о которых рассказывал мой дедушка, также часто приходят мне в голову — вещи, которые вовсе не были шутками для него самого, но почему-то вызывали смех у других... Спустя семьдесят два часа после смерти Эмили Уоттс и тех мужчин у лодочного сарая Билли остался единственной «игрой» в городе.

Я остановился рядом с банком в местечке Дубовый Холм и снял две сотни долларов со своего счета через банкомат. Порез под глазом перестал кровоточить, но я понимал: если попытаюсь отодрать корку засохшей крови, рана начнет кровоточить снова.

Я заехал в офис Рона Арчера на Форест-авеню, где тот осматривал пациентов два раза в неделю по ночам, и он наложил мне три шва.

— Чем же вы таким занимались? — спросил Арчер, готовясь ввести мне обезболивающее. Я уже собирался попросить его не беспокоиться, но вовремя понял, что он просто шутит и ждет от меня того же. Доктору Арчеру было около пятидесяти, он выглядел достаточно привлекательным мужчиной — с красивыми волосами серебристого оттенка и весьма изысканными манерами, которые настолько впечатляли молодых женщин, что им хотелось разделить с ним постель.

— Пытался вытащить ресницу, — ответил я ему в тон.

— В следующий раз используйте глазные капли. Вы убедитесь, что они не так уж и плохи, по крайней мере, глаз останется целым и невредимым, — он обработал рану тампоном, а затем потянулся ко мне с иглой.

Я инстинктивно отстранился назад.

— Ничего страшного. Ты же уже большой мальчик, — пробормотал он. — Если не будешь плакать, я дам тебе конфетку.

— Держу пари, что, учась в медицинском колледже, вы числились лучшим учеником.

— А если серьезно, что же все-таки произошло? — спросил он, как только начал зашивать рану. — Выглядит так, будто кто-то вонзил сюда острое лезвие. И на вашей шее тоже какие-то странные следы.

— Я всего лишь пытался надеть наручники на Билли Перде, и мои действия не увенчались успехом.

— Перде? А, это тот ненормальный, который чуть не сжег своих жену с ребенком? — Арчер вскинул брови. — Вы, должно быть, еще в большей степени ненормальный, чем он, если пытались это сделать. — Он продолжал зашивать. — Знаете ли, как ваш доктор я могу сказать: если будете продолжать в том же духе, вам понадобится более профессиональное оборудование, чем то, которое у меня есть...

Он сделал еще стежок, а затем обрезал нитку. Отступил немного назад, чтобы изучить результат своей работы.

— Прекрасно! — с гордостью произнес он. — Отличная вышивка.

— Если я взгляну в зеркало и обнаружу, что вы вышили у меня на лице сердечко, мне придется сжечь ваш офис.

Арчер аккуратно обернул марлей использованную иглу и выбросил ее в контейнер.

— Эти стежки рассосутся через несколько дней, — сказал он. — Но не играй с ними. Я знаю, в этом ты ведешь себя как ребенок.

Я оставил этого насмешника потешаться над самим собой и направился на квартиру Риты Фэррис, которая находилась рядом с Восточным кладбищем, где были похоронены два молодых Бурроу. Оба они слыли очень уважаемыми капитанами, и оба погибли на острове Монхеган во время войны 1812 года. Их прах позже перенесли на Восточное кладбище, устроив роскошные похороны; похоронная процессия торжественно проследовала по улицам Портленда. Рядом с их могилами находилась мраморная могильная плита с именем лейтенанта Уотерса, который получил тяжелое увечье в той же самой битве и после двух лет страданий скончался. Ему было всего шестнадцать в момент ранения и, едва достигнув восемнадцатилетия, Уотерс умер... Уж не знаю, почему я размышлял о них, когда приближался к квартире Риты Фэррис. Может быть, после встречи с Билли Перде меня беспокоили мысли о молодых потерянных жизнях.

Я свернул на Локус-стрит, миновав по пути англиканскую церковь Святого Павла справа и магазин Святого Винсента слева. Дом Риты Фэррис находился в конце улицы, рядом со школьным двором. Это было симпатичное трехэтажное здание белого цвета с каменными ступеньками крыльца, ведущими к дверям с квартирными номерами. По обе стороны от крыльца, стояли ряды открытых почтовых ящиков.

Дверь мне открыла чернокожая женщина с маленькой девочкой на руках, вероятнее всего — ее дочерью. Пока я входил, она искоса смотрела на меня с подозрением. В Мэне сравнительно мало чернокожих людей: в начале девяностых годов штат был на девяносто девять процентов заселен белыми.

Я попытался одарить женщину лучшей из своих улыбок, чтобы показать, что у меня нет ничего дурного на уме:

— Я здесь, чтобы повидаться с Ритой Фэррис. Она ждет меня.

Женщина стала коситься на меня еще более грозно. Ее профиль казался высеченным из камня.

— Если она ожидает вас, тогда воспользуйтесь домофоном, — резко сказала она и захлопнула дверь перед моим носом.

Я вздохнул и позвонил. Рита Фэррис сразу ответила; дверь чьей-то квартиры хлопнула, пока я поднимался вверх по ступеням.

Через закрытую дверь ее двухкомнатной квартиры я мог слышать шум включенного телевизора и кашель ребенка. Я дважды постучал, и дверь открылась. Рита отступила в сторону, пропуская меня внутрь. Дональд, одетый в голубой комбинезон, сидел на ее правой руке. Волосы Риты были зачесаны назад и собраны в хвост; она была одета в голубой бесформенный свитер, голубые джинсы и черные сандалии. На свитере виднелись остатки детской еды. Квартира выглядела маленькой, но опрятной, если только забыть о порванной мебели, и вся пропиталась запахами ребенка.

За спиной Риты в глубине квартиры я заметил какую-то незнакомую женщину. Пока я осматривался, она опустила коробку, наполненную узорчатыми салфетками, едой в баночках и кое-какими свежими фруктами, на кушетку. Пластиковый пакет с одеждой из секонд-хэнда и одной-двумя детскими игрушками лежал на полу; в свободной руке Рита держала несколько банкнот. Поймав мой взгляд, она мгновенно покраснела и спрятала деньги в карман джинсов.

Незнакомая женщина, стоя рядом с ней, смотрела на меня с любопытством и, как мне показалось, с враждебностью. Ей, вероятно, было около семидесяти, у нее были красивые, хотя и седые, волосы и большие голубые глаза. Ее длинное шерстяное пальто выглядело дорогим, особенно в сочетании шелковистым тонким свитером и хлопковыми брюками. Золото блестело у нее в ушах, вокруг шеи, на пальцах рук и запястьях. Рита прикрыла входную дверь и повернулась к пожилой незнакомке.

— Это мистер Паркер, — сказала она. — Он поговорил с Билли о нас.

Она в смущении засунула руки в задние карманы брюк:

— Мистер Паркер, это Шерри Ленсинг. Она моя подруга.

Я протянул руку для рукопожатия.

— Очень приятно с вами познакомиться, — произнес я.

После некоторого колебания Шерри Ленсинг тоже протянула мне руку. Ее пожатие было удивительно сильным.

— Взаимно, — ответила она.

Рита вздохнула и решила продолжить знакомить нас.

— Шерри помогает нам, — объяснила она. — Помогает с едой и одеждой. Без нее мы бы вообще не справились.

Женщине, вероятно, стало неловко, и она резко засобиралась уходить. Покрепче затянула пояс пальто, поцеловала на прощанье Риту в щеку, затем обернулась к Дональду и потрепала его волосы. Вместо «до свидания» она сказала:

— Я заскочу к тебе через недельку-другую.

Рита явно почувствовала себя неловко: ей показалось, что она невежливо обошлась со своей гостьей.

— Вы уверены, что не хотите остаться?

Шерри Ленсинг взглянула на меня и улыбнулась:

— Нет, спасибо. У меня еще достаточно дел на сегодняшний вечер, кроме того, я уверена, что вам есть о чем поговорить с мистером Паркером, — произнеся это, она кивнула мне напоследок и направилась вниз по ступеням.

Вероятно, Шерри Ленсинг работала в какой-то из социальных служб, может быть, в обществе Святого Винсента. Рита, кажется, догадывалась, о чем я думал.

— Она просто подруга, вот и все, — сказала она мягко. — Шерри знала Билли. Она знала, каким он был. И каким остается. Теперь она просто зашла убедиться, что с нами все в порядке.

Рита заперла дверь и обратила внимание на мой глаз:

— Это Билли поранил вас?

— У нас просто возникли некоторые разногласия.

— Простите меня. Я совершенно не подумала о том, что он может вас поранить, — на лице Риты отразилось искреннее беспокойство, и это придало ей привлекательности, несмотря на темные круги под глазами и ранние морщинки.

Она села и усадила Дональда к себе на колени. Он был крупным ребенком с большими глазами и постоянным выражением любопытства на личике. Мальчик улыбнулся мне, поднял пальчик, затем опустил его и вновь посмотрел на свою мать. Она улыбнулась ему, и он весело рассмеялся.

— Могу я предложить вам кофе? — спросила Рита. — У меня, к сожалению, нет пива, иначе я бы обязательно вам предложила.

— Все в порядке, я не пью. Я пришел, чтобы отдать вам вот это, — я протянул ей семьсот долларов.

Она какое-то время выглядела немного шокированной, пока Дональд не попытался засунуть себе в рот пятидесятидолларовую купюру.

— Нет-нет, — проговорила она, отодвигая деньги подальше от ребенка. — Ты и так обходишься мне достаточно дорого, — она вытащила из пачки две пятидесятки и протянула их мне:

— Пожалуйста, возьмите. Чтобы хоть как-то возместить то, что произошло.

Я сжал ее руку и тихонько отодвинул от себя.

— Нет, я не возьму их, — сказал я. — Это для вас. Мне удалось поговорить с Билли. Похоже, у него сейчас все не так уж и плохо, особенно в смысле денег, и, возможно, он даже начнет нормальную жизнь. А если не начнет, то может стать легкой добычей для копов.

Рита кивнула:

— Он не очень-то плохой парень, мистер Паркер. Просто сейчас у него не лучший период, но он безумно любит Донни. Думаю, он сделает все, только чтобы я не отрывала ребенка от него.

Именно это и волновало меня. Красноватый огонек в глазах Билли мог гореть еще очень долго.

Я встал, чтобы уйти. У себя под ногами на полу я увидел одну из тех игрушек, которые принесла с собой Шерри Ленсинг: пластиковую утку с желтым гребешком, которая запищала, когда я поднял ее с пола и положил на стул. Шум отвлек Дональда, но вскоре его внимание опять сосредоточилось на мне.

— Я еще заеду к вам на следующей неделе, посмотрю, как у вас дела, — я протянул Дональду палец, и тот вцепился в него. Внезапно на меня нахлынули воспоминания о моей собственной дочери, которая делала точно так же, и грусть овладела мной. Дженнифер была мертва. Она погибла вместе с моей женой от рук убийцы. И убийца нашел потом свою смерть в Луизиане, но это совершенно не облегчило моих мук.

Я потрепал Дональда по голове. Рита проводила меня до дверей:

— Мистер Паркер... — начала она.

Я остановился у двери.

— Пожалуйста, останьтесь, — свободной рукой она погладила меня по щеке. — Пожалуйста! Я сейчас уложу Дональда спать. И у меня нет другого способа отблагодарить вас.

Я осторожно отодвинул ее руку, поцеловав запястье. Оно пахло кремом для рук и Дональдом.

— Простите, я не могу, — сказал я.

Рита выглядела почти расстроенной.

— Почему нет? Я не достаточно хороша для вас?

Я погладил ее по волосам, и она щекой прижалась к моей ладони.

— Дело не в этом. Дело совершенно не в этом.

Тогда она слабо улыбнулась:

— Спасибо! — и нежно поцеловала меня в щеку.

Дональд внезапно помрачнел и принялся бить меня своей маленькой ручкой.

— Эй! — воскликнула Рита. — Сейчас же прекрати! Он всегда защищает меня. Подумал, что вы пытаетесь навредить мне.

Дональд положил голову матери на грудь, при этом большой палец был у него во рту, а на меня он смотрел с недоверием... Фигура Риты, стоявшей в темном холле, пока я спускался вниз по ступенькам, четко вырисовывалась в проеме двери благодаря свету, исходившему из глубины квартиры. Она подняла руку Дональда, чтобы тот помахал мне на прощанье. Я помахал им в ответ.

Вот так я в последний раз видел их живыми.