"Торговец кофе" - читать интересную книгу автора (Лисс Дэвид)

1

Густая жидкость колыхалась в чашке, темная, горячая и неаппетитная. Мигель Лиенсо взял чашку в руки и поднес ее так близко к лицу, что чуть не обмакнул нос в эту похожую на деготь жидкость. Держа кружку неподвижно, он вдохнул аромат всей грудью. Резкий запах земли и прелых листьев ударил в нос; вероятно, нечто подобное должен хранить аптекарь в треснутой фарфоровой банке.

– Что это? – спросил Мигель и, пытаясь побороть раздражение, надавил на кутикулу большого пальца ногтем другого большого пальца.

Она знала, что он спешит, так зачем было тащить его сюда из-за подобной чепухи? На ум приходили замечания, одно ядовитее другого, но Мигель не дал им воли. Не то чтобы он ее боялся, но довольно часто замечал за собой, что готов идти на жертвы, лишь бы не вызвать ее недовольства.

Он поднял глаза и увидел, что Гертруда восприняла его молчаливое истязание кутикулы с усмешкой. Он знал эту неотразимую улыбку и что она означала: Гертруда была необычайно довольна собой, а когда она так улыбалась, Мигель просто не мог не разделить ее довольства.

– Это нечто исключительное! – сказала она, жестом указывая на его чашку. – Попробуйте.

– Попробовать? – Мигель взглянул на черную жидкость с подозрением. – Она похожа на мочу дьявола, что само по себе, конечно, исключительно, но у меня нет ни малейшего желания узнать, какова она на вкус.

Гертруда наклонилась к нему так близко, что почти коснулась его руки:

– Сделайте глоток, и потом я все вам объясню. Эта моча дьявола сделает нас обоих богатыми.

Всего лишь часом ранее Мигель почувствовал, как кто-то схватил его за руку.

Прежде чем обернуться, он перебрал в уме все возможные и не предвещающие ничего хорошего варианты: конкурент или кредитор, брошенная любовница или ее разъяренный родственник, датчанин, которому он продал эти якобы многообещающие балтийские фьючерсы на зерно. Еще совсем недавно встреча с незнакомцем сулила новые возможности. И купцы, и дельцы, и женщины – все они искали общества Мигеля, чтобы получить у него совет или заручиться дружбой, борясь за его гульдены. Теперь же он лишь мечтал узнать, в каком новом обличье предстанет перед ним несчастье на этот раз.

Ему и в голову не пришло остановиться. Он был частью толпы, которая образовывалась каждый день, когда колокола на Ньиве-Керк звонили в два часа пополудни, что служило сигналом к окончанию торгов на бирже. Сотни маклеров высыпали на Дам, огромную площадь в центре Амстердама. Толпа растекалась по переулкам, улицам и набережным каналов. На Вармусстрат, улице, служившей кратчайшим путем к самым популярным тавернам, стояли лавочники в широкополых кожаных шляпах, защищавших их от сырости, идущей от Зюйдерзее. Перед ними громоздились мешки со специями, свертки материи, бочки с табаком. Портные, сапожники и модистки приглашали прохожих заглянуть к ним в лавки; торговцы книгами, перьями и экзотическими безделушками громко расхваливали свой товар.

Вармусстрат превратилась в сплошной поток черных шляп и черных костюмов, который разбавлялся вкраплением белых воротничков, манжет и чулок и сиянием серебряных пряжек на туфлях. Торговцы толкали тележки, груженные товаром с Востока и из Нового Света, мест, о которых никто и представления не имел сто лет назад. Как школьники, обретшие свободу после уроков, торговцы возбужденно обсуждали свои дела на десятке различных наречий. Они смеялись, говорили громкими голосами и жестикулировали; они не давали проходу ни одной молодой девушке. Они хватались за свои кошельки и опустошали лавки, оставляя их владельцам взамен лишь монеты.

Мигель Лиенсо не смеялся, не наслаждался выставленным перед ним товаром и не хватал податливых продавщиц за мягкие места. Он шел молча, опустив голову, защищаясь от накрапывающего дождя. По христианскому календарю было 13 мая 1659 года. Расчеты на бирже производились двадцатого числа каждого месяца, что давало торговцам полную свободу делать все, что им заблагорассудится, вплоть до двадцатого числа, когда сводились балансы и деньги наконец переходили из одних рук в другие. Сегодня был неудачный день для фьючерсов на бренди, и у Мигеля оставалось меньше недели, чтобы поправить положение, иначе к его долгам прибавится еще одна тысяча гульденов.

Еще тысяча. Он уже был должен три тысячи. Когда-то он зарабатывал вдвое больше за год, но полгода назад цены на сахар упали, и состояние Мигеля резко уменьшилось. А потом он стал делать ошибки одну за другой. Он хотел вести себя как голландец и не считать банкротство позором. Он пытался внушить себе, что все это чепуха, что все это продлится недолго и он все исправит, однако поверить в эту сказку было все труднее. Как долго? Пока не осунется его широкоскулое мальчишеское лицо? Пока в его глазах не исчезнет возбужденный блеск коммерсанта и его взгляд не станет тусклым и пустым, как у игрока в азартные игры? Он поклялся, что с ним этого не случится. Что он не станет одной из этих потерянных душ, обитающих на бирже и живущих от одного расчетного дня до другого, с трудом зарабатывающих на то, чтобы продержаться на плаву еще один месяц, и верящих, что потом все будет иначе.

Почувствовав, как чьи-то пальцы сжали его руку, Мигель обернулся и увидел перед собой опрятно одетого голландца из среднего сословия, на вид не старше двадцати. Это был крепкий широкоплечий молодой человек со светлыми волосами и лицом скорее смазливым, чем приятным и мужественным, несмотря на длинные усы.

Хендрик. Фамилии никто никогда не слышал. Подручный Гертруды Дамхёйс.

– Приветствую вас, Еврей, – сказал он, не отпуская руку Мигеля. – Надеюсь, день для вас складывается удачно.

– У меня всегда все складывается удачно, – ответил Мигель, выворачивая шею и пытаясь удостовериться, что за ним никто не шпионит.

Маамад, правящий совет португальских евреев, запрещал евреям общаться с "неподобающими" неевреями, и, несмотря на столь предательски расплывчатое определение, Хендрика, в его желтом камзоле и красных бриджах, с трудом можно было принять за человека "подобающего".

– Мадам Дамхёйс послала меня разыскать вас, – сказал он.

Гертруда и раньше прибегала к такой уловке. Мигель, знала она, не мог рисковать, чтобы его увидели на такой многолюдной улице, как Вармусстрат, в компании с голландкой, в особенности с голландкой, с которой его связывали дела, поэтому она послала за ним своего подручного. Репутация Мигеля все равно страдала, но Гертруда могла добиться своего, оставаясь невидимой.

– Скажите ей, что у меня нет времени на столь приятное времяпрепровождение, – сказал он. – По крайней мере сейчас.

– Конечно, есть. – Хендрик широко улыбнулся. – Какой мужчина может сказать "нет" мадам Дамхёйс?

Мигель не входил в их число. По крайней мере это давалось ему с трудом. Ему трудно было отказать как Гертруде, так и кому бы то ни было, включая самого себя, если речь шла о чем-то увлекательном. Мигель не был создан для скорби, неудача шла ему так же плохо, как костюм, пошитый не по размеру. Он каждый день с трудом заставлял себя играть роль осмотрительного человека в преддверии краха. Он был уверен, что ему, как и другим бывшим тайным иудеям, послано проклятие: в Португалии он привык лгать, делать вид, будто исповедует католическую веру, будто ненавидит евреев и уважает инквизицию. Он не видел ничего дурного в том, что обманывает окружающих. Обман, даже если это был самообман, сходил ему с рук слишком легко.

– Поблагодарите вашу хозяйку и передайте ей мои сожаления.

С приближением расчетного дня и грозящих новых долгов, ему придется умерить развлечения, по крайней мере на время. Утром он получил очередную записку. Анонимный автор криво нацарапал на клочке бумаги: "Мне нужны мои деньги". За последний месяц Мигель получил не менее полудюжины подобных записок. "Мне нужны мои деньги". "Подожди своей очереди", – мрачно подумал Мигель, открывая очередное письмо, однако его обескуражили беспардонный тон и неровный почерк. Только сумасшедший мог послать такую записку без подписи. Иначе как, спрашивается, Мигелю искать автора, даже если бы у него были эти деньги и если бы он решил использовать то немногое, что у него осталось, на такую глупую цель, как выплата долгов?

Хендрик в недоумении смотрел на Мигеля, словно не понимал его из-за сильного акцента.

– Сегодня не подходящий день, – сказал Мигель более решительно.

Он избегал слишком категоричного тона, обращаясь к Хендрику, так как однажды видел, как он приложил мясника головой о булыжную мостовую на площади Дам за то, что тот продал Гертруде протухший бекон.

Хендрик смотрел на Мигеля с жалостью, с какой человек из среднего сословия смотрит на человека более высокого общественного положения.

– Мадам Дамхёйс велела сообщить вам, что сегодня подходящий день. Она сказала, что хочет кое-что вам показать и что, увидев это, вы всегда будете делить свою жизнь на время до сегодняшнего дня и время после него.

Он представил, как она снимает одежду. Это был бы приятный раздел между прошлым и будущим, ради которого, безусловно, стоило поменять сегодняшние планы. Но Гертруда любила водить за нос. Вероятнее всего, единственным, что она снимет, будет ее шляпка. Однако избавиться от присутствия Хендрика не представлялось возможным, а заниматься делами, тем более неотложными, когда по пятам за тобой бредет этот голландец, было нельзя. Так уже случалось раньше. Он будет следовать за Мигелем из одной таверны в другую, по улицам и набережным, пока Мигель не сдастся. Он решил, что лучше всего покончить с этим сразу, поэтому вздохнул и сказал, что готов идти.

Решительно кивнув, Хендрик повел их со старинной, мощенной булыжником улицы по горбатым мостикам в новую часть города, окруженную полукольцом трех широких каналов – Херенграхт, Кайзерсграхт и Принсенграхт, – а затем в сторону Йордана, быстрее всего строящегося района, где повсюду слышались удары молота по наковальне и зубила о камень.

Хендрик провел его вдоль набережной канала Розенграхт, по которому, рассекая туман, спешили в доки груженные товаром баржи. По обеим сторонам канала, с темной водой, обсаженного дубами и липами, высились новые дома новых богачей. Было время, когда Мигель снимал большую часть такого красивого дома из красного кирпича, с остроконечной крышей. А потом рост производства сахара в Бразилии превзошел все ожидания Мигеля. На протяжении долгого времени он играл на бирже, делая ставки на низкий уровень производства, но вдруг бразильские фермеры наводняют рынок невиданным урожаем – и в одно мгновение цены рушатся. В одно мгновение успешный биржевой делец стал банкротом, живущим на подачки брата.

Когда они свернули с главной улицы, Йордан потерял свое очарование. Район, в который они попали, был новым, еще тридцать лет назад здесь простирались сельскохозяйственные угодья, но дома уже имели обветшалый вид. Вместо булыжных мостовых – грязь. Хижины, слепленные из соломы и хвороста, притулились к приземистым домам, почерневшим от копоти. Улицы сотрясались от лязганья ткацких станков, на которых с восхода до глубокой ночи не переставали трудиться ткачи в надежде заработать столько, чтобы прокормиться еще один день.

В моменты слабости Мигель боялся, что сделается таким же нищим, как эти бедняги из Йордана, что, погрязнув в долгах, потеряет всякую надежду на избавление от нужды. Останется ли он, потеряв все до гроша, самим собой, или ему суждена бесцельная жизнь, как у этих попрошаек и неудачников трудяг, мимо которых он сейчас проходил?

Он уверял себя, что этого не произойдет. Настоящий коммерсант никогда не впадает в уныние. Человек, который вел жизнь тайного иудея, всегда найдет выход из положения. Если, конечно, не попадет в лапы инквизиции.

Но он напомнил себе, что в Амстердаме не было инквизиции. Был только маамад.

Но что он делает здесь с этим загадочным голландцем? Почему он позволил себе подчиниться, хотя у него были неотложные дела?

– Куда вы меня ведете? – спросил Мигель в надежде найти повод оправдать себя.

– В одно убогое место, – сказал Хендрик.

Мигель хотел возразить, но было уже поздно. Они пришли.

Хотя в отличие от голландцев Мигель не был склонен верить в предзнаменования, впоследствии он вспоминал: все это началось в месте, носившем название "Золотой телец", что явно не сулило ничего хорошего. По крутой лестнице с очень низкими пролетами они спустились в подвал и оказались в маленьком помещении, рассчитанном максимум на тридцать человек, но куда набилось не менее пятидесяти. Тошнотворный дым от дешевого вест-индского табака и торфяных печей заглушал вонь пролитого пива и вина, старого сыра и немытых тел полусотни человек – сорока мужчин и десяти шлюх, – выдыхавших луково-пивной перегар.

Внизу лестницы дорогу загораживал тучный мужчина, чья фигура чрезвычайно напоминала грушу. Почувствовав, что кто-то хочет его обогнуть, он всем тучным телом подался назад, исключая любую возможность пройти мимо него. В одной руке он держал пивную кружку, в другой – трубку. Он крикнул что-то невнятное собутыльникам.

– Убери с дороги свою толстую задницу, парень! – сказал ему Хендрик.

Человек обернулся, бросив на них сердитый взгляд, и отвернулся.

– Дружище, – снова обратился к нему Хендрик, – ты как застрявшее дерьмо у меня в заднице! Не вынуждай меня применить слабительное, чтобы убрать тебя с дороги.

– Можешь нассать себе в штаны, – отозвался тот и разразился хохотом, глядя на своих друзей.

– Парень, – сказал Хендрик, – обернись и посмотри, с кем ты так грубо разговариваешь.

Человек обернулся, и, когда он увидел Хендрика, радостная улыбка слетела с его давно не бритого лица.

– Прошу прощения, – сказал он, стянул с головы кепи и поспешил прочь с дороги, неуклюже врезавшись в толпу своих друзей.

Хендрика не удовлетворила такая покорность. Стремительный, как щелчок хлыста, он бросился на мужчину и ухватил того за грязную рубашку. Пивная кружка и трубка покатились по полу.

– Скажи, – сказал Хендрик, – сломать тебе шею или не ломать тебе шею?

– Не ломать,– поспешно предложил пьяница. Он взмахивал руками как птица крыльями.

– А что скажет наш Еврей? – обратился Хендрик к Мигелю. – Ломать или не ломать?

– Оставьте его в покое, – устало сказал Мигель.

Хендрик отпустил мужчину.

– Еврей говорит, что тебя надо оставить в покое. Помни это, парень, когда в другой раз тебе захочется запустить в еврея дохлой рыбой или гнилой капустой. Еврей спас твою шкуру сегодня, причем без всяких на то оснований. – И, обращаясь к Мигелю, он сказал: – Нам сюда.

Одного кивка Хендрика было достаточно, чтобы толпа расступилась перед ними, как Красное море – перед Моисеем. В дальнем конце таверны Мигель увидел Гертруду, которая сидела за барной стойкой, хорошенькая, как тюльпан на навозной куче. Когда Мигель направился в ее сторону, она обернулась и улыбнулась ему. Улыбка была широкой, лучезарной и неотразимой. Он не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя себя глупым мальчишкой, как всегда бывало в ее присутствии. Она обладала каким-то порочным обаянием. Проводить время с Гертрудой было все равно что в постели с женой друга (чего ему не приходилось делать, ибо адюльтер считался одним из самых тяжких грехов и ему не встретилось еще ни одной женщины, которая подвигла бы его на такое). Гертруда всегда источала атмосферу чего-то запретного и недосягаемого. Возможно, это объяснялось тем, что Мигелю никогда не доводилось проводить так много времени с женщиной, с которой он не был связан постелью.

– Мадам, я польщен тем, что вы пожелали встретиться со мной, но боюсь, я не располагаю в данный момент временем для подобных удовольствий.

– Приближается расчетный день, – сказала она с сочувствием.

Гертруда покачала головой, и в этом жесте было нечто материнское и одновременно насмешливое.

– Это так. И мне необходимо многое уладить.

Он хотел рассказать ей все: что дела складывались не лучшим образом и что, если он не придумает какой-нибудь хитроумный ход, к его долгам добавится еще одна тысяча. Но он не стал этого говорить. После шести жестоких, безжалостных и парализующих волю месяцев Мигель научился жить банкротом. Он даже подумывал, не написать ли ему небольшой трактат на эту тему. Первое правило гласило, что никогда нельзя вести себя как банкрот и никогда нельзя никому рассказывать о своих проблемах без надобности.

– Хорошо, посидите со мной минутку, – сказала она.

Он хотел отказаться, так как предпочитал стоять, но сидеть с ней рядом было намного соблазнительнее, чем стоять поодаль. Он кивнул, прежде чем осознал, что принял решение.

Нельзя сказать, что Гертруда была красивее других женщин, хотя она определенно обладала красотой. На первый взгляд в ней не было ничего особенного. Преуспевающая вдова лет тридцати пяти, царственно высокая, все еще красивая, в особенности если смотреть на нее с некоторого расстояния или выпив изрядно пива. Но, несмотря на то что ее лучшие времена прошли, она не растеряла обаяния и от природы обладала гладким округлым лицом северянки, цвета голландского масла. Мигель видел, как юноши моложе ее лет на двадцать бросали на Гертруду вожделенные взгляды.

Хендрик, появившийся из-за спины Мигеля, согнал с места мужчину, сидевшего рядом с Гертрудой. Пока Хендрик выпроваживал парня, Мигель занял его место.

– У меня буквально несколько минут, – сказал он ей.

– Я думаю, вы уделите мне чуть больше времени. – Она наклонилась и поцеловала его в щеку там, где кончалась его модная короткая бородка.

Когда она поцеловала его в первый раз, они были в таверне, и Мигель, который никогда до этого не дружил с женщиной, а тем более с голландкой, решил, что обязан отвести ее в заднюю комнату и задрать ей юбки. Мигель не в первый раз оказался в ситуации, когда голландка давала ему понять о своих желаниях. Голландкам нравились его непосредственность, улыбчивость и большие черные глаза. У Мигеля было округлое лицо, нежное и молодое, но недетское. Голландки иногда просили разрешения потрогать его бороду. Такое случалось в тавернах и музыкальных салонах, да и прямо на улице в менее фешенебельных частях города. Они говорили, что хотят потрогать его бороду, аккуратно подстриженную и ухоженную, но Мигель знал, что на самом деле им нравится его лицо, – с кожей мягкой, как у ребенка, но решительное, как у мужчины.

Однако Гертруда никогда не позволяла себе ничего большего, чем прижаться губами к его бороде. Она давно дала понять, что не имеет ни малейшего желания, чтобы ей задирали юбки, по крайней мере это относилось к Мигелю. Эти голландки могли целовать кого хотели и когда хотели и делали это куда смелее, чем португальские еврейки, когда те целовали своих мужей.

– Видите, – сказала она, указывая на толпу, – несмотря на то что вы давно живете в этом городе, я могу показать вам нечто новое.

– Боюсь, ваш арсенал новинок скоро истощится.

– По крайней мере вы можете не беспокоиться, что вас здесь увидит этот ваш иудейский совет.

Это было правдой. Евреям не позволялось вести дела с иноверцами в тавернах, но какому еврею из Португалии придет в голову выбрать для этого такую грязную дыру? И все же не стоило терять бдительности. Мигель быстро осмотрел помещение на предмет шпионов маамада: евреев, одетых как голландские рабочие, подозрительных людей, сидящих поодиночке или парами, не прикасающихся к еде, людей с бородами, так как бороды, коротко остриженные ножницами, чтобы было похоже на выбритое лицо, носили исключительно евреи (Тора запрещала сбривать волосы на лице, но не подстригать бороды, а поскольку бороды вышли в Амстердаме из моды, даже намек на бороду выдавал еврея).

Гертруда погладила руку Мигеля почти с нежностью. Свободные отношения с мужчинами нравились ей превыше всего. Ее муж, которого она называла самым жестоким из злодеев, умер несколько лет назад, но она все еще праздновала свою свободу.

– Этот мешок сала за стойкой – мой кузен Криспин,– сказала она.

Мигель взглянул на мужчину: бледный, тучный, с опухшими веками, ничем не отличающийся от десятков тысяч других жителей этого города.

– Благодарю за предоставленную возможность лицезреть вашего жирного родственника. Надеюсь по крайней мере, я могу попросить его принести кружку наименее омерзительного пива, чтобы заглушить вонь?

– Никакого пива. Сегодня у меня для вас есть кое-что получше.

Мигель и не пытался сдержать улыбку:

– Кое-что получше? Вы выбрали это место, чтобы я наконец познал ваши тайные чары?

– У меня много тайн, можете не сомневаться, но не тех, о которых вы думаете. – Она сделала знак кузену, он кивнул с серьезным видом и исчез в кухне. – Я хочу, чтобы вы попробовали новый напиток – бесподобное удовольствие!

Мигель посмотрел на нее с изумлением. Он мог бы быть сейчас в одной из полудюжины таверн и говорить о шерстяной ткани, меди или древесине. Он мог бы трудиться не покладая рук, чтобы поправить состояние своих счетов, найти какую-нибудь сделку, в которой никто, кроме него, не распознал бы выгоды, или уломать какого-нибудь пропойцу подписать фьючерс на бренди.

– Мадам, я полагал, вы понимаете, что у меня уйма неотложных дел. У меня нет времени для удовольствий.

Она придвинулась еще ближе и посмотрела ему прямо в лицо. На мгновение Мигелю показалось, что она собирается его поцеловать. Не просто едва коснуться щеки, а подарить настоящий поцелуй, страстный и обжигающий.

Он ошибся.

– Я пригласила вас сюда не просто так, вы увидите, что я предлагаю вам нечто неординарное, – сказала она, наклонившись к нему так близко, что он мог чувствовать ее приятное дыхание.

А потом ее кузен Криспин принес то, что изменило его жизнь.

В двух керамических чашках, от которых шел пар, была жидкость чернее кагора. В тусклом свете таверны Мигель взял двумя руками щербатую чашку и сделал первый глоток.

Жидкость была удивительно горькой, Мигель никогда еще не пил ничего подобного. Она немного напоминала на вкус шоколад, который ему довелось попробовать однажды несколько лет назад. Возможно, он подумал о шоколаде только потому, что оба напитка были горячими и темными и подавались в толстых керамических чашках. Этот напиток имел менее богатый вкус, был резче и проще. Мигель сделал еще глоток и поставил чашку. Пробуя шоколад, он из любопытства выпил две чашки напитка и пришел в такое возбуждение, что даже после свидания с двумя вполне сносными шлюхами почувствовал необходимость посетить своего врача, который привел его организм в равновесие с помощью рвотного и слабительного.

– Этот напиток приготовлен из плодов кофе, – сказала Гертруда, гордо сложив руки на груди, словно изобрела его сама.

Мигель сталкивался с кофе пару раз, но только как с товаром, которым торговали купцы из Ост-Индии. Для торговли на бирже необязательно знать природу товара, а только потребность в нем. Иногда, в разгар торгов, даже это было необязательно.

Он напомнил себе о необходимости благословить чудесные дары природы. Некоторые евреи отворачивались от своих друзей-иноверцев, когда молились о благословении пищи или питья, но Мигелю молитва доставляла удовольствие. Ему нравилось произносить слова молитвы публично в стране, где его не преследовали за то, что он говорит на священном языке. Ему хотелось бы, чтобы возможность благословлять вещи выпадала чаще. Когда он произносил слова молитвы, это наполняло его головокружительной радостью; он представлял, что каждое слово на древнееврейском языке, произнесенное открыто, было ударом ножом в живот какого-нибудь инквизитора.

– Это новая вещь, совершенно новая, – объяснила Гертруда, когда он закончил молиться. – Напиток возбуждает не чувства, а интеллект. Поклонники кофе пьют его за завтраком, чтобы обрести бодрость, и вечером, чтобы дольше бодрствовать. – Лицо Гертруды стало серьезным, как у кальвинистских проповедников, выступающих с самодельных помостов на городских площадях. – Кофе отличается от вина или пива, которые пьют для веселья, или чтобы утолить жажду, или потому, что это просто приятно. От кофе жажда только усиливается, кофе вас не развеселит, а что касается вкуса, скажем откровенно, он любопытный, но никак не приятный. Кофе – это нечто… нечто более важное.

Мигель достаточно давно был знаком с Гертрудой и знал многие ее маленькие слабости. Она могла веселиться всю ночь напролет и пить наравне с мужчинами, она могла бросить все дела и, как девчонка, бродить босиком за городом, однако к деловым вопросам подходила со всей мужской серьезностью. Такую деловую женщину было бы немыслимо представить в Португалии, но в Голландии такие женщины были хоть и редки, но никого не шокировали.

– Вот что я думаю, – сказала она, и ее было едва слышно из-за гвалта, который царил в таверне. – От пива и вина человека клонит в сон, но кофе делает его бодрым, а голову ясной. Пиво и вино возбуждают плоть, но от кофе человек теряет интерес к плотским утехам. Человека, который пьет плоды кофе, интересуют исключительно его дела. – Она замолчала, чтобы сделать еще глоток. – Кофе – это напиток коммерции.

Сколько раз, когда Мигель занимался делами в тавернах, его разум мутнел от очередной кружки пива? Сколько раз, обрабатывая ведомости цен за неделю, он мечтал о том, чтобы иметь возможность сосредоточиться еще на часок? Отрезвляющий напиток – это именно то, что нужно торговому человеку.

Мигеля охватило возбуждение, он заметил, что нетерпеливо постукивает ногой по полу. Он перестал слышать и видеть то, что происходит вокруг. Во всем мире осталась только Гертруда. И кофе.

– А кто его сейчас пьет? – спросил он.

– Точно не знаю, – призналась Гертруда. – Слышала, что где-то в городе есть кофейня, туда ходят турки. Так говорят, но сама я там не бывала. Не слышала, чтобы кто-то из голландцев пил кофе, если только его не прописывает врач. Но слухи распространяются быстро. В Англии уже открылись таверны, где подают кофе вместо вина и пива и где собираются торговые люди, чтобы обсудить дела. Эти кофейни стали своего рода биржами. Такие таверны неминуемо должны открыться здесь тоже, ибо где еще коммерцию любят так же, как в Амстердаме.

– Я правильно понял, что вы хотите открыть таверну? – спросил Мигель.

– Таверны – чепуха! Мы должны стать их поставщиками. – Она взяла его за руку. – Спрос будет огромным, и если мы подготовимся как следует, то заработаем кучу денег.

От запаха кофе у него закружилась голова и его охватило острое желание. Точнее, это было не желание. Это была жадность. Гертруда задела его за живое, и Мигель чувствовал, как ее возбуждение передалось ему и стало разрастаться у него внутри. Это было подобно панике или ликованию, или чему-то в этом роде. Ему хотелось вскочить с места. Результат ее убежденности или последствия выпитого кофе? Если кофе вселяет в человека такое беспокойство, как он может быть напитком коммерции?

И все же кофе – потрясающий напиток; если надеяться, что никто другой в Амстердаме не планирует извлечь выгоду из этого нового продукта, именно кофе может спасти его от разорения. В течение этих шести ужасных месяцев Мигелю иногда казалось, что он грезит наяву. Его жизнь заменил жалкий суррогат. Это была бескровная жизнь тени. Способен ли кофе вернуть ему подобающее место в жизни?

Он любил деньги, сопровождающие успех, но еще больше он любил власть. Он гордился, что пользуется уважением на бирже и во Влойенбурге, на острове, где поселилась община португальских евреев. Он любил устраивать роскошные обеды, невзирая на их стоимость. Ему доставляло удовольствие давать деньги на благотворительность. Вот деньги для бедняков – пусть они купят еды. Вот деньги для беженцев – пусть они найдут кров. Вот деньги для ученых в Святой земле – пусть они работают, чтобы приблизить приход мессии. Мир мог стать лучше, потому что у Мигеля были деньги и он не жалел их.

Таким был Мигель Лиенсо, а не жалким неудачником, над которым насмехаются дети и толстые кумушки. Он не мог больше выносить беспокойные взгляды, которые на него бросали другие маклеры, спешившие прочь, словно опасаясь, что его неудачи заразят их, подобно чуме. Ему были невыносимы и сочувственные взгляды, которые на него бросала хорошенькая жена брата, чьи увлажненные глаза говорили о том, что она находила свое несчастье схожим с его несчастьем.

Возможно, он достаточно настрадался и Господь, слава Тебе, предоставил ему эту возможность. Может ли он в это верить? Мигель был готов согласиться со всем, что предлагала Гертруда, но за последние месяцы он слишком много раз проигрывал, повинуясь ложной интуиции. Браться за это дело было бы безрассудно, особенно при таком партнере, связь с которым делала его беззащитным перед маамадом.

– Как так получилось, что это магическое зелье до сих пор не завоевало популярности в Европе? – спросил он.

– Все когда-то начинается. Прикажете ждать, – сказала она заговорщически, – пока какой-нибудь другой предприимчивый коммерсант не выведает его секрета?

Мигель отодвинулся от стойки и сел прямо.

– Скажите, что вы предлагаете.

Он с жадностью ждал слов Гертруды, но та не спешила, и Мигель был готов заговорить, не дождавшись ответа.

– Я определенно решила заняться торговлей кофе, – потерла руки Гертруда, – и у меня есть кое-какой капитал, но я не знаю, с чего начать. Вы деловой человек, и мне нужны ваша помощь и ваше партнерство.

Одно дело называть эту отважную вдовушку своим другом наедине, выпивать и играть в азартные игры с ней, представлять ее интересы на бирже и порой совершать для нее небольшие сделки, невзирая на запрет маамада оказывать маклерские услуги иноверцам под страхом отлучения. И совсем другое дело – выступать в качестве ее делового партнера. Некоторым евреям такое необычное партнерство сошло бы с рук, но Мигель не мог рассчитывать на удачу без денег и положения, которые могли бы его защитить.

Когда-то Мигель не воспринимал серьезно неодобрение совета, но в последнее время маамад стал приводить свои угрозы к исполнению. Он рассылал своих шпионов, которые выслеживали тех, кто нарушал Шаббат или ел нечистую пищу. Он изгонял тех, кто, как ростовщик Алонсо Алферонда, нарушал его строгие правила. Он преследовал таких, как бедняга Бенто Спиноза, который проповедовал такие ереси, что никто даже не понимал, что это ересь. Кроме того, у Мигеля был враг в совете, который, безусловно, только и ждал удобного случая, чтобы нанести удар.

Риск был немалый. Мигель прикусил губу, чтобы сдержать улыбку. Он справится с риском, если пообещает себе не думать о нем слишком часто.

Мигель начал постукивать по стойке. Он был готов действовать немедленно. Он мог тут же начать устанавливать связи с нужными людьми на всех основных биржах Европы. Он мог скупать кофе бочками и перевозить его из порта в порт. В этом был весь Мигель Лиенсо; он совершал сделки, устанавливал связи и договаривался. Он не откажется от возможности из-за того, что фанатики и лицемеры говорят ему, что они знают лучше мудрецов, что хорошо, а что плохо.

– Как нам лучше это сделать? – сказал он, наконец осознав, что его молчание длилось несколько минут. – Торговлей плодами кофе занимается Ост-Индская компания, и нам нечего рассчитывать на то, чтобы конкурировать с ними. Я не понимаю, что вы предлагаете.

– Я и сама не понимаю! – Гертруда в волнении всплеснула руками. – Но что-то я предлагаю. Мы должны что-то предпринять. Мне не помешает тот факт, что я не знаю, что предлагаю. Как говорится, даже слепой может наткнуться на рай. Вас тревожит приближение двадцатого числа – у вас есть долги? Я предлагаю вам разбогатеть. Новое многообещающее предприятие, с помощью которого вы поправите свои дела и ваши нынешние долги покажутся вам совершеннейшей ерундой.

– Мне нужно время, чтобы обдумать все это, – сказал он, хотя ничего подобного ему не было нужно. Человеку не часто выпадают такие возможности, и было бы непростительно глупо с его стороны испортить все из-за своего нетерпения. – Обсудим это еще раз после двадцатого. Через неделю.

– Неделя – это долгий срок. За неделю люди делают состояния. Империи возвышаются и падают за неделю.

– Мне нужна неделя, – мягко повторил Мигель.

– Ну, неделя так неделя, – дружелюбно сказала Гертруда. Она знала, что настаивать бесполезно.

Мигель понял, что теребит пуговицы на камзоле.

– А теперь я должен идти, у меня неотложные дела.

– Прежде чем вы уйдете, позвольте дать вам одну вещь, это поможет вам обдумать наше предприятие.

Гертруда дала знак Криспину, который тотчас появился и поставил перед ней мешок из грубой шерсти.

– Он задолжал мне кое-что, – объяснила она, когда ее кузен отошел подальше. – Я согласилась принять это в счет долга и хочу, чтобы у вас было то, о чем стоит подумать.

Мигель заглянул в мешок, в котором было дюжины две пригоршней коричневатых зерен.

– Кофе, – сказала Гертруда. – Я велела Криспину приготовить зерна для вас, поскольку знаю, что португальский идальго вряд ли станет сам обжаривать плоды кофе. Вам остается размолоть их в муку и смешать с горячим молоком или сладкой водой, а потом, если хотите, отфильтровать гущу или просто дать ей осесть. Не пейте много гущи, если не хотите возбудить свой кишечник.

Мигель позволил ей снова его поцеловать, а затем, протиснувшись сквозь толпу, вышел наружу и вдохнул прохладный, влажный вечерний воздух. После вони "Золотого тельца" соленый морской воздух казался изумительно чистым, как миква, и он шел, подставив лицо моросящему дождю, пока мальчик лет шести не стал тянуть его за рукав и рассказывать что-то жалостливое о своей маме. Мигель бросил мальчику полстювера, уже вожделея богатство, которое принесет ему кофе, – освобождение от долгов, собственный дом, возможность еще раз жениться, детей.

Через минуту он уже корил себя за то, что увлекся фантазиями, учитывая неудачи, которые принес этот день. Еще тысяча гульденов долгу. Он уже был должен три тысячи разным людям из Влойенбурга, в том числе пятьсот гульденов своему брату, которые занял после краха на рынке сахара. Он позволил совету по делам о банкротстве в ратуше урегулировать его долги христианам, но с евреями из общины требовался отдельный расчет.

Начался прилив, и вода, переполнив Розенграхт, разлилась по улицам. Скоро она доберется до темного, как пещера, подвала в доме брата, где в последнее время ночевал Мигель. Такую цену платили жители города, построенного у воды на сваях, однако теперь Мигель не обращал особого внимания на подобные неудобства, беспокоившие его, когда он только приехал в Амстердам. Он почти не замечал запаха дохлой рыбы, исходящего от каналов, или хлюпанья под ногами, когда шел по сырой земле. Дохлой рыбой пахли деньги Амстердама, а хлюпанье под ногами было его музыкой.

Благоразумный человек тотчас бы отправился домой и написал записку Гертруде, объяснив, что работать с ней было бы слишком рискованно и неминуемо привело бы его к краху. Однако благоразумие не избавит его от долгов, а крах и так навис над ним. Всего несколько месяцев назад пакгаузы на канале были заполнены его сахаром и он расхаживал по Влойенбургу с гордо поднятой головой, изображая из себя бюргера. Он почти пережил утрату Катарины и был готов вновь жениться и иметь сыновей. Свахи не давали ему прохода. И вот теперь он погряз в долгах. Его положение в обществе упало ниже некуда. Он получал угрожающие записки от человека, который явно был сумасшедшим. Как он может изменить свою судьбу, если не отважится на что-нибудь дерзкое?

Он рисковал всю жизнь. Неужели он изменит себе из-за страха перед маамадом, людьми, которым поручили хранить закон Моисея, но которые ценили свою власть больше слова Господа? В законе ничего не говорилось о голландских вдовах. Так почему Мигель должен отказаться от возможности сколотить состояние с помощью одной из них?

Еще не поздно было заняться делами, но он был настолько возбужден, что решил: ничего хорошего из этого не выйдет, и отправился в синагогу Талмуд-Тора на дневную и вечернюю молитвы. Ставшая уже привычной служба успокоила его нервы, как вино со специями, и после нее он чувствовал себя обновленным.

Дом брата был неподалеку от синагоги, и Мигель шел по набережной канала, стараясь избегнуть встречи как с уличными ворами, так и с ночным патрулем. В тишине было слышно, как крысы перебегают по деревянным мосткам, переброшенным через сточные канавы. "Кофе", – повторял он еле слышно. Ему не понадобится недели, чтобы дать ответ Гертруде. Ему лишь требовалось время, чтобы убедить себя: задуманное ими предприятие не приведет его к полному краху.