"Летняя луна" - читать интересную книгу автора (Кинсейл Лаура)

Глава 2

За ужином Рансому стоило больших усилий соблюдать приличия и аккуратность. Насколько он помнил, подобных трудностей он не испытывал уже лет тридцать или больше – да с тех пор, как ему стукнуло пять. Баранина оказалась настолько пережаренной, что проглотить ее и не поперхнуться было просто невозможно. Рансом отложил в сторону нож и сосредоточился на жевании. Усердно пережевывая кусок мяса, он вряд ли смог бы одновременно вести блистательную, остроумную беседу. А к обычному светскому разговору и сама хозяйка не была склонна.

За древним исцарапанным столом мисс Ламберн сидела точно напротив Рансома и читала книгу. Тусклый солнечный свет пробивался сквозь невысокие окна и падал на ее полные, чуть шевелившиеся губы. Крошечная морщинка озабоченности то проявлялась на гладкой, нежной коже между бровей, то вновь исчезала. Со своим куском баранины Мерлин расправилась гораздо быстрее, чем Рансом. «Удивительно сильные зубы», – подумал он. Время от времени она отщипывала маленькие кусочки тяжелого клейкого хлеба, которые то ела сама, то скармливала ежику. Зверек уютно расположился в маленькой мисочке, стоявшей посредине стола, хотя на это место, по мнению Рансома, полагалось бы поставить красивую серебряную вазу.

– Вам нравится держать дома такое животное? – спросил он, проглотив злосчастный кусок.

Она перевернула страницу.

– Да, – продолжил он после паузы, – полагаю, от него много пользы. Кроме того, он обладает и декоративными свойствами.

Брови ее шевельнулись, и девушка положила палец на абзац, который читала.

– Что, простите?

– Я спрашивал, нравится ли вам держать дома такое животное.

– Животное? – Мерлин удивленно взмахнула ресницами. Рансому вдруг нестерпимо захотелось еще раз обнять и поцеловать ее так сильно, чтобы она наконец осознала его присутствие. – Какое животное? – переспросила она.

– Эта ваза, – сказал он, кивнув в сторону колючего украшения стола.

Секунду она смотрела на него с непониманием, а затем ответила таким тоном, как будто разговаривала с душевнобольным:

– Да-да, я уверена, что вы правы.

При этом Мерлин задумчиво водила язычком по верхней губе. И это было так соблазнительно и вызывающе… Рансом улыбнулся. Он чувствовал себя немного неловко оттого, что девушка смотрела на него, и мысленно просил ее отвести взгляд в сторону.

– Передайте, пожалуйста, соль, – сказал он, чтобы хоть как-то отвлечь девушку.

Она перевела взгляд с него на тарелку, и он заметил небольшую перемену, как будто в ней пробудилось понимание. Это был переход от глубокой задумчивости к реальности. «Как если бы плотный утренний туман рассеялся на ярком солнце, – подумал он. – Хотя нет, скорее, это полная луна неторопливо поднимается, чтобы осветить летнюю полночь».

– Ой, – нахмурилась она, глядя на его все еще полную тарелку. – Вам не понравилась баранина?

– У меня довольно сильные челюсти, так что если добавить немного соли, то я, наверное, справлюсь.

С поджатыми губами она оглядела стол и вдруг, моргнув, уставилась на ежика:

– Ой, Боже мой!

Рансом приподнял брови.

– Солонка… – запнулась она. – К сожалению…

Он тоже взглянул на ежика, а тот невинно сверкнул глазами-бусинками: «Да, я сижу в солонке, и мне это даже нравится, черт возьми». Эта простодушная недоброжелательность напомнила Рансому некоторых знакомых вигов.

– Я найду еще соль! – Мисс Ламберн торопливо поднялась и, на мгновенье запутавшись в юбках, подошла к ряду полок и стеллажей, стоявших вдоль стен столовой. Рансом сидел и наблюдал, как она берет по очереди керамические кувшины и баночки, заглядывает под крышки, а затем отставляет их в сторону, еще больше увеличивая царивший в комнате беспорядок.

Когда Рансом напрашивался на чай, он, конечно, догадывался, что обслуживание будет простым и незамысловатым, на сельский манер. И все же он не был готов к тому, что еда окажется несъедобной и что подавать ее будет ворчливый старик с головой, лысой, как у младенца. К тому же этот старик счел самым настоящим оскорблением просьбу привести в порядок обеденный стол, чтобы хозяйка и ее гость смогли принять трапезу в более привычной для герцога обстановке.

Вместе с тем Таддеус Флавердью, казалось, ничуть не волновался по поводу соблюдения норм приличия. Он спокойно оставил мисс Ламберн в комнате с Рансомом, как будто ужин благовоспитанной молодой дамы наедине с посторонним мужчиной был в порядке вещей. Рансом задал несколько вопросов и, получив обычные для мисс Ламберн туманные ответы, удостоверился в том, что ее образ жизни необычен до неприличия. С одной стороны, тот факт, что у мисс Ламберн не было надлежащей опеки, существенно облегчал Рансому задачу. С другой – от него не укрылось и то, что она, несомненно, заслуживает гораздо лучшего.

Ее положение в социальной иерархии Рансом определил еще тогда, когда она впервые упомянула дядю Дориана. Сначала он подумал, что Мерлин Ламберн – обычная хозяйка сельского поместья, совершенно ему не знакомая. Однако эта уверенность неожиданно рухнула, когда Рансом вдруг понял, что имеет дело с представительницей тех самых Ламбернов, что были родственниками сэра Дориана Латимера – сумасбродного старика, женившегося на собственной племяннице. Рансом предельно ясно вспомнил ее родословную.

Отцом мисс Ламберн, несомненно, был полковник Уинвард Ламберн, убитый в Йорктауне под Корнуэллисом. Ее дядя по отцовской линии – покойный лорд Эдуард Коттерсток. Следовательно, нынешний лорд Эдуард – красивый и глуповатый поэт – был ее старшим двоюродным братом и официальным опекуном.

А мать… Ее матерью была трагически известная леди Клареста, настоящая красавица. Рансом встречался с ней однажды – она навещала его деда в поместье Фолкон-Хилл. Тогда ему было всего тринадцать, но он до сих пор помнил ее. Небесной красоты, благородной крови, сказочно богатая – она была глухонемой. Рансом до сих пор помнил ее улыбку. Задумчивую, мечтательную, добрую, из-за которой тринадцатилетний мальчик забыл о своем положении и гордости и провел целую неделю в служении ей. Он любил ее, эту печальную тихую даму, любил так, как может любить только подросток. Теперь он распознал те же черты и в дочери.

Рансом взглянул на мисс Ламберн. Взобравшись на табуретку, она тянулась к самой верхней полке, и из-под юбки были отлично видны хорошенькие лодыжки. Его охватил гнев к ее родственникам, забывшим о девушке. Она уже родилась, когда ее мать приезжала в Фолкон-Хилл, вычислил Рансом. Однако в тот приезд никто не упоминал ни о какой дочери – он запомнил бы.

– Мисс Ламберн, неужели ваша семья даже не предоставила вам надлежащей компаньонки после смерти матери?

Раздался металлический лязг – с верхней полки соскользнула и упала ржавая ложка.

– Какая досада! – воскликнула она, но не стала ее поднимать. Продолжая что-то искать на полке, она переспросила приглушенным из-за неудобной позы голосом: – Что вы сказали?

– Компаньонка, – терпеливо повторил он. – Вместе с вами обязательно должна жить какая-нибудь уважаемая дама.

Она опустила руки и, повернувшись, взглянула на него:

– Это еще зачем?

– Чтобы соблюдать нормы морали, разумеется. Молодая дама вашего возраста и положения не должна жить одна.

– Но ведь я и не живу одна! Таддеус и Теодор…

– …В данном случае совершенно не берутся в расчет. У вас должна быть настоящая компаньонка, прилично воспитанная дама. Для вашей же собственной защиты, в конце концов.

Ее серые глаза расширились, во взгляде читалось непонимание.

– Для защиты от чего?

Рансом представил себе, какова была ее жизнь. Огражденная от всего мира эксцентричным «дядей» – двоюродным дедушкой, который, видимо, был единственным из семьи, согласившимся принять Кларесту с маленькой дочерью после смерти мужа, Мерлин казалась ему одинокой и всеми покинутой. Ее значительным состоянием «управляет» опекун, который наверняка забыл о существовании девушки!

– Для защиты от всего, – сказал он резко. – Любой мерзавец может вторгнуться к вам и воспользоваться вами, как пожелает. Смотрите, вы и мне позволяете чувствовать себя совершенно свободно. А ведь вы даже не потребовали никаких удостоверений моей личности.

Она повернулась на табуретке и с руками, скрещенными за спиной, прислонилась к полке.

– Да, действительно, однажды мы впустили парня, и он украл садовые инструменты Таддеуса. Но это было несколько лет назад, и Таддеус с Теодором как следует врезали ему, когда нашли. С тех пор нас больше никто не беспокоил.

– Я имел в виду не только воровство. Для беззащитной дамы существуют и более серьезные опасности – если вы понимаете, что я имею в виду.

Она нахмурила лоб и через секунду ответила:

– Нет, наверное, не понимаю.

– Мисс Ламберн, я знаю, вы живете в уединении. Но вы должны отдавать себе отчет в том, что в этом мире существуют мужчины, которые без колебаний могут… могут… – Он запнулся, а она все смотрела на него с выражением невинного интереса, как воробышек. – …которые без колебаний могут позволить себе вольности личного характера, – решительно закончил он, подумав, что в данном случае прямолинейное высказывание просто необходимо.

Но она с наивным любопытством переспросила:

– Какие вольности?

Рансом прикрыл глаза и испустил шумный выдох:

– Право же, мисс Ламберн, нам с вами совершенно не подобает обсуждать подробно эту тему. Просто поверьте моему слову, компаньонка вам необходима.

Нахмурившись, она смотрела ему в глаза. И Рансом понял, что ему не удалось донести до ее сознания всю опасность ее ситуации. Он поднял бокал и сделал глоток горького вина, а она снова повернулась к полкам.

– Так, что же я там искала?

– Соль.

– Ах да. – Она поднялась на цыпочки и снова потянулась к верхней полке. Заглушая звуки передвигаемых склянок, она спросила: – А вы собираетесь позволить себе вольности личного характера, мистер герцог?

Застигнутый вопросом за разглядыванием вновь показавшихся хорошеньких лодыжек, Рансом поперхнулся.

– Разумеется, нет! – Он поставил стакан и, уже контролируя интонацию, добавил: – Я джентльмен и не совращаю беззащитных женщин, уверяю вас.

– Ага, – безразлично произнесла Мерлин, приблизила к носу открытую баночку и шумно понюхала.

Рансом наблюдал за ней и, вопреки собственным представлениям о приличии, наслаждался. Совершенно ясно, что она не понимала, о чем речь. Ее поведение особенно импонировало ему после многих лет общения с пошлыми куртизанками и юными жеманницами, которые изображали обморок уже при одном упоминании о поцелуе.

Герцог сделал еще глоток вина и тут же, поморщившись, отставил бокал. Он был полон решимости хоть как-то улучшить ее положение, вытащить из одиночества в этом вконец запущенном доме. Во всяком случае, он был уверен, что безответственное поведение ее кузена не было следствием злого умысла. Лорд Эдвард Ламберн обладал приличным состоянием, но при этом имел слишком мало мозгов, чтобы интересоваться чем-то, кроме моды и собственных капризов. Нет, только эгоизм и самовлюбленность заставили его так безответственно забросить семейные обязанности. Однако, при всей неприязни к брату Мерлин, Рансом видел и те преимущества, которые предоставляла ему ситуация.

Мисс Ламберн категорически не желала переезжать. Целый вечер провел он в попытках ее уговорить. Но единственным результатом было разрешение забрать говорящую коробку и использовать ее в любых патриотических целях, которые могли прийти ему в голову. И действительно, кое-какие идеи уже появились. При мысли о говорящей коробке и о бесконечных преимуществах передачи сообщений по воздуху Рансому хотелось кричать от восторга.

Но и сама мисс Ламберн тоже была ему нужна. Не только для того, чтобы усовершенствовать аппарат и подготовить его к работе в море или на поле сражения. И не только для того, чтобы враги-французы не сумели заполучить в свои лапы этот секрет. Нет, не только поэтому хотел он увезти ее из дому, и как можно скорее.

Рансом опасался за ее жизнь. Рассказывая о том, как был убит агент, он ничуть не преувеличивал. Он был уверен, что девушка в опасности – и именно из-за этого до сих пор сидел здесь, поедая жесткую баранину и досаждая ворчливому старику и его рассеянной хозяйке. И именно поэтому не собирался покидать дом, не забрав девушку с собой.

Мерлин наконец радостно вскрикнула и спрыгнула с табуретки, держа на ладони какой-то пыльный горшочек. Она поставила его на стол перед Рансомом, и тот смог прочитать на этикетке крупно написанные буквы «NаCl». Ниже шли какие-то похожие на паутину слова, написанные мелким и неразборчивым почерком. Покрасневшая и слегка запыхавшаяся мисс Ламберн вручила ему горшочек и уселась на место.

– Натрий хлор, – прочитал он вслух и нахмурился. – Вы уверены, что это действительно соль?

– Да, конечно. Это ее химическая формула. Дядя Дориан часто так надписывал этикетки. Вы знаете, он был замечательный химик. – Вдруг она осознала, что одних уверений мало, чтобы окончательно убедить Рансома и заставить его успокоиться: – Ну разумеется, он никогда не держал в столовой никаких ядовитых веществ.

– Разумеется. – Полный сомнений, Рансом разглядывал этикетку. Среди неразборчивых каракулей под формулой он сумел разобрать слова «соль» и «ЛВС Ко». – Позвольте спросить, что обозначает здесь слово «афро»?

Мерлин бросила взгляд на надпись и неопределенно махнула рукой:

– Наверное, это значит, что соль из Африки.

Рансом взял на палец несколько мелких кристаллов и лизнул. Рот заполнился таким знакомым насыщенным солено-горьким вкусом, что ошибиться было невозможно. Он удовлетворенно кивнул и щедро посолил свою баранину, в надежде хоть как-то улучшить ее вкусовые качества, и снова взялся за непокорное мясо.

– Думаю, мы приедем в Фолкон-Хилл завтра, вскоре после полудня. – Он воспользовался моментом, когда мисс Ламберн не была погружена в свои размышления. – Говорящую коробку мы заберем с собой. А сюда я пришлю несколько надежных ребят, чтобы они все запаковали и выехали за нами. Тогда ваш перерыв в работе продлится всего один-два дня.

Она глубоко вдохнула, и Рансом понял: это не к добру.

– Мистер герцог, я же говорила вам, что никуда не поеду.

– Да, говорили, – подтвердил он, выбирая новую линию поведения и отправляя в рот еще один соленый кусочек. – Но вы пока так и не объяснили мне почему.

– Да нет же, я объяснила. Ведь мое крыло…

– …которое вы точно так же можете опробовать в Фолкон-Хилле. Все, чем я располагаю, будет предоставлено к вашим услугам. Бальный зал в западном крыле дома будет отдан в ваше полное распоряжение, и уж точно вы найдете у нас бескрайние просторы и устойчивый ветер. Это гораздо лучше, чем тот маленький открытый участок, который есть у вас.

Мерлин закусила губу. Знак прогресса, определил Рансом опытным взглядом. Он выжидал, готовый к следующему возражению. Оно не заставило себя долго ждать:

– Но если мы все отсюда вывезем, то потом потребуется несколько месяцев, чтобы расставить вещи по местам и вернуть прежний порядок.

Рансом воздержался от комментария по поводу ее представлений о порядке.

– Я предоставлю вам своего личного секретаря. – Он отправил в рот очередной кусок мяса. – Уверяю вас, он умеет гениально создавать порядок из хаоса. Что бы вам ни понадобилось, достаточно будет лишь протянуть руку.

Искушение начало действовать, но вдруг она огорченно произнесла:

– Но ведь вы же захотите, чтобы я занималась не своей работой, а говорящей коробкой.

– Вовсе нет, если, конечно, вы сами этого не захотите. Я бы попросил, чтобы вы объяснили моему секретарю принцип ее действия. Абсолютно убежден, – здесь Рансом существенно преувеличил, – что он сумеет приспособить коробку к нашим требованиям, пользуясь лишь незначительной помощью с вашей стороны.

– И еще, здесь же Теодор, – сказала она, пока Рансом упрямо продолжал трудиться над бараниной. – Последние три месяца он болеет, и Таддеус ни за что не тронется с места без него.

– Да, конечно. – Рансом придал голосу выражение глубокого сочувствия. – Неразлучные близнецы. Конечно, они не захотят расставаться, поэтому Таддеуса я поселю рядом с комнатой Теодора. Тогда он сможет выполнять все предписания врача, и при этом та работа, которую бедняга выполняет обычно, никоим образом не пострадает.

Рансом, прикончив очередной кусок мяса, ощутил прилив сил, и все вокруг теперь казалось таким приятным. Да, ему на самом деле было приятно. Герцог чувствовал себя исключительно хорошо, точнее, даже удивительно хорошо.

– Таддеус сейчас работает за двоих, и я не знаю, как он со всем справляется. А если вы не согласитесь уехать, ему придется в добавок ко всему еще и охранять вас.

– Охранять?

– Ну да, конечно же, мисс Ламберн. – Рансом улыбнулся. В тусклом вечернем свете она была особенно хороша. Он наблюдал за ее подвижными губами, любовался мягкими линиями подбородка и шеи, и пульс его участился. – От французских агентов.

Почему-то опасность ситуации ускользала из его мыслей. Девушка была такой красивой, такой привлекательной, и так хотелось ее целовать…

– Они расшифровали наш код… – Рансом потерял нить разговора и не знал теперь, как закончить фразу. Улыбаясь, он смотрел на ее застенчиво склоненную голову и устремленный на него взгляд.

– Как вы красивы, – пробормотал он. – Такая нежная…

Подбородок девушки дрогнул, глаза широко раскрылись.

– Прошу прощения, но…

– Я не должен был этого говорить. – Рансом понятия не имел, как так получилось, что он все-таки произнес эти слова, но ощущение огромной радости продолжало расти и разливаться внутри его. Он съел еще один восхитительный кусочек баранины, затем еще и вдруг обнаружил, что успел доесть ее целиком. – Проклятие! Есть еще мясо?

Она уставилась на него, слегка приоткрыв рот, затем встала:

– Я спрошу у Таддеуса.

– Не надо. – Рансом тоже поднялся и, видя, что она повернулась к двери, схватил ее за локоть. – Не надо, не беспокойтесь об этом. Я хочу… – Герцог замолчал, глядя в ее прекрасные глаза, а затем прижал девушку к себе. Какое это счастье, обнимать ее и ощущать рядом это нежное тело! – Я хочу тебя, – прошептал он, склонившись к ее уху. – Пойдем со мной.

– Мистер герцог… – произнесла девушка, едва дыша.

– Зови меня Рансом, – сказал он, прижимая ее к себе все плотнее. – Малышка Мерлин. Красавица Мерлин. Откуда у тебя вообще это имя?

– Мой… мой дядя… – Мерлин пыталась вырваться, но Рансом легко удерживал ее в руках, как маленькую птичку.

– Я буду звать тебя Чара, – сказал он и поцеловал в уголок рта. – Ты моя чародейка. О Боже, ты даришь мне столько блаженства!

– Я не нарочно, – еле слышно произнесла она, пытаясь вывернуться и оттолкнуться руками от его груди. – Господи, вы что, собираетесь позволить себе вольность?

– Да, и еще какую! Это будет непристойно и безнравственно. Но мне все равно. – Рансом был весь наполнен желанием и восторгом. Он поймал ее руку и поцеловал в раскрытую ладонь. – Всю жизнь я вел себя очень правильно, но сейчас все изменилось, и я хочу любить тебя.

– О Боже мой!..

Герцог улыбнулся, сжимая ее ладонь.

– Глупенькая моя красавица Чара!

– Но я все равно не передумаю, – пробормотала она, затаив дыхание, пока он целовал нежную кожу ее запястья. – Я никуда не поеду.

– Да тебе и не нужно никуда ехать, я могу любить тебя прямо здесь.

Мерлин не то вздохнула, не то охнула, и в этом мягком звуке Рансом узнал музыку, так хорошо известную ему по тысяче любовных свиданий. Но в этот раз душа его была охвачена радостью. В приливе желания Рансом крепко обхватил ее, затем поднял на руки. Она была почти невесомой. Целуя ее, он вышел из комнаты и направился к винтовой лестнице.

В этот момент Рансом вдруг вспомнил про Таддеуса, но лишь усмехнулся, представив, что может столкнуться с престарелым слугой, сжимая мисс Ламберн в своих объятиях. Он был уверен в себе – настоящий герой. Он все целовал и целовал Мерлин, прижимал ее голову к своему плечу, чтобы ослабить и без того затухающие попытки увернуться. Поднимаясь по ступеням, он пригнулся, чтобы не задеть каменный потолок.

Сознание его работало четко и ясно. Когда-то давно Рансом изучал архитектуру позднего Средневековья и теперь, к собственному удивлению, моментально сумел определить, где находятся спальни. В комнате, которую он выбрал, стояла массивная кровать с четырьмя колоннами и пологом неприятного мрачно-зеленого цвета. Войдя, Рансом ногой закрыл дверь и прислонился к кровати, позволяя девушке встать на пол.

Мерлин попыталась отодвинуться, но он все не отпускал ее. От девушки исходил запах дома и солнечных лучей, такой человеческий и теплый, а вовсе не запах духов и помады, как от других женщин, которых он знал. Боже, как он желал ее… Ему хотелось смеяться, хотелось, чтобы она смеялась тоже…

– Мистер герцог… Рансом, я не уверена, что вам следует заниматься такими вещами.

Герцог уткнулся носом в ее висок, вдыхая особенный аромат ее тела:

– Я не хочу заниматься ничем другим, а только этим.

Мерлин закусила нижнюю губу, и жар прокатился волной по его телу. Он склонился и лизнул языком ее рот, освободил ее губу и, играя, прикусил сам. Ее участившееся дыхание согревало его щеку, хотя девушка все еще пыталась высвободиться.

– Тебе не нравится? – шепотом спросил он. – Мерлин, милая чародейка, я открою тебе волшебство. Тебе понравится, это же настоящее чудо. Ты когда-нибудь чувствовала то же, что сейчас?

– Нет, я…

Рансом провел большим пальцем вокруг ее соска, и Мерлин чуть не задохнулась от изумления. Серые глаза широко раскрылись, и она уткнулась головой ему в плечо. Он усмехнулся и прижался к ней:

– Не надо стесняться, красавица Мерлин. Я хочу тебя ласкать и видеть при этом твое лицо.

– Боже мой, – прошептала она, уткнувшись в его пиджак. – Наверное, все-таки в этой соли было что-то не то.

– Что-то не то в этой соли… – Рансом в шутку зарычал и куснул ее в шею. – Да, что-то не то было в соли… приворотное зелье, да, Чара? – Он обхватил голову девушки руками и посмотрел ей прямо в лицо. – Тебе не нужно никакого зелья. Я захотел тебя, как только увидел.

Рансом гладил ее волосы, затем прижался к ее губам – сильный мужской поцелуй заставит ее подчиниться. Мерлин обмякла, и этой маленькой уступки оказалось достаточно, чтобы он вновь поднял ее на руки и отнес на кровать. Сорвав с себя пиджак, Рансом склонился над лежащей среди подушек девушкой и, поцеловав ее в нос, усмехнулся.

– Знаешь, – тихо сказал он, – в Лондоне говорят, что я не романтик. А по-моему, я настоящий романтик. Как ты считаешь, Чара? – Он сел рядом с ней и стал поглаживать ее щеку, пальцы его скользили вниз по шее, до самых пуговиц. – Разве хоть кто-нибудь еще вел себя так романтично?

– Я не знаю. – Мерлин облизнула полные губы. – Я не часто выхожу из дому.

Рансом расстегнул несколько пуговиц на ее одежде и погладил обнажившееся тело. На ней было немного нижнего белья – всего лишь одна сорочка отделяла его руку от нежной груди. Он прикоснулся к ней, Мерлин напряглась. С нарастающим удивлением девушка смотрела на него, как будто он только секунду назад предстал перед ней.

– Что ты чувствуешь? – спросил он, обнаружив среди мягких изгибов самый чувствительный. – Тебе нравится?

– Что? – Рассеянным взглядом она смотрела куда-то сквозь него. – Ах да, я… ой, Боже… Что вы делаете?

– Я собираюсь любить тебя, Чара. Я хочу, чтобы тебе было… – он склонился над ней и нежно поцеловал, – восхитительно.

Мерлин казалось, что она тает, как шоколад на жарком солнце. Вздрогнув, она глубоко вздохнула. Если именно это называется вольностью личного характера, то непонятно, почему кто-то должен вообще возражать против такого блаженства?

Рансом расстегнул ее блузу, разгоряченными руками обхватил тело и заскользил ими вверх, поднимая сорочку. Большими пальцами он погладил снизу ее грудь, затем кругами провел по соскам. Мерлин вздрогнула и закусила губу, разрываясь между смущением и восторгом. Но ее сознание уже не могло выразить эти два чувства одновременно. Все ее мысли растворились в ошеломительно расцветающих ласках, в ощущениях, которые дарил его язык, увлажняя вершинку ее груди.

Тяжесть его тела вдавила ее в перины из гусиного пуха, и из уст ее вырвался тихий, почти щенячий писк.

– Мерлин, – прошептал он. – Маленькая птичка, милая моя колдунья… Ой!

Неожиданно Рансом откатился на середину кровати, как был, в одежде и сапогах, и схватился за ребра:

– Черт возьми, что за…

Герцог с недоумением взглянул на ее талию, а затем схватил за карман ее передник, сорвал и с силой отбросил его. Все содержимое с металлическим звоном высыпалось на пол. Рансом приподнялся на локте и взглянул на нее с усмешкой:

– У тебя там капкан, да?

Мерлин смотрела на него, растворяясь в этом новом блаженстве, потрясенная его близостью: этот притягательный незнакомый запах, это теплое крепкое тело, тесные объятия. Она скользила взглядом по линии его подбородка, по изгибу смеющихся губ.

– О Боже! – воскликнул он. – Когда ты так смотришь на меня…

Рансом снова склонился над ней. Теплый язык опять завоевывал ее рот, а бедро и край сапога сильно давили ей на ногу. Свободной рукой он завернул юбку вокруг ее талии, полностью обнажив ноги. Прежде чем девушка сумела что-нибудь произнести, он схватил за руку и провел ее ладонью по своей груди вниз, к животу, и еще ниже. Рука ее уперлась во что-то твердое, выпирающее под бриджами, и от этого прикосновения он сладостно застонал. Вдруг он отпустил ее руку и резко рванул свою одежду… В ладони у Мерлин оказалась его обнаженная плоть – горячая, гладкая, настойчивая.

Мерлин всхлипнула, ее наполнили возбуждение и стыд. Никогда раньше она не чувствовала ничего подобного, никогда ни один человек не был еще с ней так близок. Это было прекрасно. Девушка испытывала одновременно и смущение, и радость, и сладкое, ноющее желание. Ей сильно хотелось чего-то, а он, похоже, знал, чего именно, потому что давал ей как раз то, что нужно.

Рансом прижался к ней своим телом и покрыл поцелуями все лицо и шею. Его горячая плоть прильнула между ее ног, как будто что-то отыскивая, заскользила по чувствительной коже, пока Мерлин не застонала в ответ. Она прогнулась назад, чтобы полнее насладиться этим скольжением, как вдруг ощутила резкое вторжение – настолько прекрасное, что даже боль растворилась в удовольствии страсти.

Рансом обнял ладонями ее лицо и начал двигаться мягкими толчками. Это было как солнце, мягкость травы и летний бриз, потом толчки ускорились, как будто сгущалась буря и в резких порывах ветра застучал суровый ливень. Мерлин полностью отдалась ему: так раскинувший крылья буревестник свободно парит в необузданных объятиях шторма. Она как будто раскачивалась в его власти, и эта сила вознесла ее в сияющие голубые высоты – так высоко, что едва можно было дышать. Затем еще выше, через напряжение и жажду, пока все вокруг не залилось светом, как от взорвавшейся молнии, – и Мерлин громко вскрикнула от наслаждения и боли. Она вцепилась в его тело, как будто боялась упасть, спускаясь на землю через сияющие тучи. Рансом нежно притянул ее к себе, шепча слова любви и утешения, тяжелым дыханием согревая ее щеку.

– Мерлин, – простонал он, – мне никогда не было так хорошо. Я думаю… – он беззвучно сглотнул, – ты скажешь, что это невозможно… Боже, так действительно не бывает, но, по-моему, я люблю тебя. – Рансом гладил ее, нежно целовал лицо. – Я люблю тебя, Мерлин. Ты мне веришь?

В его голосе слышалось такое смятение, такая неожиданная теплота. Мерлин открыла глаза и постаралась сосредоточиться на вопросе.

– Конечно, – пробормотала она, надеясь с помощью быстрого согласия уйти от настойчивых расспросов. Мерлин попыталась прикрыть ноги юбкой, но он перехватил ее руку.

– Не надо, – сказал он. – Ты такая красивая. Не нужно меня стесняться. – Он пробежал пальцами по гладкой и чуть влажной коже ее бедра: – Тебе понравилось, Мерлин? Я сумел порадовать тебя?

Девушка просто кивнула в ответ, даже не осознав смысл вопроса. Рансом взял ее руку и притянул к своим бедрам.

– А мне с тобой было замечательно! Ты чувствуешь? Боже мой, я уже хочу тебя снова. Мерлин, милая Мерлин… я хочу тебя, я хочу тебя всю. Я хочу, чтобы все твои мысли были только обо мне.

– Но как же мое крыло…

– К дьяволу твое крыло! – Хлопковая блуза треснула, когда он наполовину обнажил ее плечо и поцеловал мягкую кожу подмышки. – Боже мой, какая ты чудесная!

– А вы разве не хотите снять сапоги? – робко спросила Мерлин. – Таддеус будет в ярости, если вы запачкаете покрывало.

Рансом поднял глаза и расхохотался.

– Я не переодевался перед ужином, так почему я должен переодеваться перед десертом? – Он снова прижался к ней. – Кроме того, у его светлости герцога Деймерелла никогда не бывает грязи на сапогах.

– Ох, – судорожно выдохнула Мерлин, почувствовав, как его твердая плоть снова вошла в нее, погрузившись на всю длину за один гладкий толчок. Руками он проскользнул под ягодицы и приподнял ее навстречу себе.

Тело Мерлин откликнулось волной возбуждения. Теперь она уже знала, чего ожидать, знала, куда ведет нарастающий ритм. Это было удивительное открытие, не менее изумительное, чем все другие открытия в ее жизни. Отдавшись этому чуду, Мерлин забыла стеснение, забыла о конструкции крыла и вообще обо всем на свете. Рансом целовал ее, и она целовала его в ответ. Его руки крепко сжали ее и увлекли за собой, когда он перевернулся на спину.

На этот раз все продолжалось дольше. Намного. Он стянул с нее блузу и сорочку и гладил ее плечи, шею, грудь… Мерлин трепетала. Она с трудом, неуклюже расстегнула пуговицы его рубашки, развязала галстук и обнажила гладкие, мускулистые шею и грудь. В сгустившихся сумерках увлажненная потом кожа казалась мраморной.

Искры возбуждения разбежались по всему телу и сгустились внизу ее живота. Неожиданно Рансом крепко прижал ее к себе и перевернул, снова подмяв под себя. Он снова и снова прерывистым шепотом повторял ее имя, и вдруг это слово перешло в низкий стон, его пальцы стиснули ее плечи, и он упал лицом в ее волосы.

Мерлин испуганно подумала, а вдруг от этого можно умереть, если легкие так и не смогут восстановить дыхание и восхитительная агония сожжет ее дотла. Но нет, после вспышки молнии и чувства падения она осталась жива, и спустя мгновение ощутила толчок его плоти, долгий и судорожный, и услышала, как Рансом застонал от восторга.

Он обнимал Мерлин и испытывал необычное чувство – смотрел на себя как бы со стороны. Мужчина и женщина, лежащие на кровати в сгущающейся тьме. Он знал, что удовлетворен, даже счастлив – так сильны были эмоции, только что захлестнувшие его. Он чувствовал, что ему приятно ощущать рядом ее спокойное дыхание.

Однако дневной свет угас, и вместе с ним Рансома покинули иллюзии. Он взял женщину, которая ему не принадлежала. Он только что нарушил все принципы приличия и чести, которых придерживался всю жизнь. Наслаждение обернулось нестерпимым отчаянием. Рансом ненавидел себя.

– Нет, – простонал он. Преступление уже свершилось, и преступник он сам. Это сделал он – человек, который должен был ее защищать. Его долг, его моральные обязательства, его честь как джентльмена…

Мерлина повернулась к нему, и в полумраке он разглядел, что она улыбается. Рансома охватило такое раскаяние, что хотелось завыть. Он уткнулся лицом в подушку и до боли сжал голову ладонями, чтобы хоть как-то сдержать стон отчаяния.

– Мистер герцог, – прошептала Мерлин, тронув его за руку. Не в силах справиться с голосом, он лишь промычал в ответ. – Мистер герцог, – сказала она немного громче. – Конечно, я нечасто выхожу из дому, но я никогда не встречала такого, как вы.

И тут Рансом рассмеялся. Он так хохотал, что кровать под ним заходила ходуном. Мерлин села и безрезультатно попыталась его успокоить, похлопывая по спине и нараспев повторяя «ну-ну, все хорошо», как будто бы он не смеялся, а плакал.

Да ему и хотелось плакать. В это невозможно было поверить. Никогда в жизни – ни в бреду, ни пьяным – не терял он контроль над собой и не давал воли своим страстям. Он привык всегда отвечать за свои поступки и не представлял, как может быть иначе. Рансома, сколько он себя помнил, всегда учили дисциплине. Ему постоянно внушали, что он должен понимать, к каким последствиям может привести данная ему власть, и должен отвечать за эти последствия. Объясняли, что его долг – пользоваться этой властью аккуратно и бережно.

Да, у него были слабости и желания, но пойти у них на поводу, обидеть невинную девушку, которая имела право ожидать от него защиты…

– О Господи! – Он снова уткнулся лицом в подушку. – О Господи! – стонал он. – В этой соли все-таки что-то было…