"О мертвых — ни слова" - читать интересную книгу автора (Клюева Варвара)

Глава 6

Благое мое намерение поскорее попасть домой полетело ко всем чертям, столкнувшись с суровой действительностью. Моей вины в том почти не было. Ну разве что стоило проявить твердость и не поддаваться на Лешины уговоры попить вместе чайку, но ведь я, в конце концов, не железная. Да и времени на чаепитие ушло совсем немного — какой-нибудь жалкий час, от силы полтора. Но, прибежав на станцию, я, к своему ужасу, выяснила, что угодила точнехонько в начало перерыва: ближайшая электричка на Москву отправлялась через два часа. Пришлось плестись к шоссе и ловить попутную машину. А поскольку сезон сельхозработ на дачных участках давно уже миновал, с попутками дела тоже обстояли неважно. Я чуть все зубы себе не отбила на промозглом ветру, прежде чем остановила шальной грузовик, привозивший кому-то из дачников кирпич.

«Добрый Боженька, пусть капитан Селезнев придет не раньше чем через сорок минут, чтобы я успела отмокнуть в горячей ванне и принять хоть какое-то подобие человеческого облика». Высказав про себя эту просьбу, я вошла в свой подъезд и начала восхождение на четвертый этаж. И, пройдя полпути, замерла, ибо до меня донесся ненавистный медовый голосок соседки Софочки.

По моему глубокому убеждению, единственная цель Софочкиной жизни заключается в том, чтобы отравлять жизнь мне. Эта относительно молодая девица обладает замашками старой сплетницы из числа тех, что сидят целыми днями на лавке у подъезда, перемывая косточки всем входящим и выходящим. Софочка на лавке не сидела, она подкарауливала меня у двери квартиры. Не знаю, каким образом ей всегда удается так точно определить момент моего появления (ведь не стоит же она целыми днями у дверного глазка!), но, когда бы я ни показалась на лестничной площадке, она — тут как тут. Чтобы не выслушивать ее медоточивые речи и подробные жизнеописания остальных жителей подъезда, мне всякий раз приходится нестись мимо нее галопом, изображая страшную спешку.

Но сейчас я решила подождать, пока она уйдет к себе и закроет дверь. Может быть, мне в кои-то веки удастся пробраться в квартиру, избавив себя от лицезрения ее хищной мордочки.

Софочка, по-видимому, отловила кого-то из соседей и теперь сладострастно предавалась излюбленному занятию: проветривала скелеты из чужих шкафов. Поначалу я не очень вслушивалась в ее возбужденную болтовню, но минуты через две навострила уши.

— …Так что даже не знаю, как вам быть. Если только попробуете отыскать тех молодых людей, у которых есть ключи от ее квартиры. Вы с ними не знакомы? Представьте себе, человек десять, и все мужчины! Приходят как к себе домой — иногда по одному, иногда по двое, по трое, а то и все разом… Часто, очень часто, чуть ли не каждый день. Понятия не имею, чем они там занимаются и кем ей приходятся. Да, а еще эта пожилая дамочка в немыслимых нарядах! Вы бы только ее видели! Панк, да и только! — Тут Софочка спохватилась. — Ох, простите, может, я обидела вашу знакомую? Вы вообще к Варваре по какому делу: по личному или как?

В последнем вопросе прозвучало неприкрыто жадное любопытство, но оно так и осталось неутоленным. До меня уже дошло, кому перемывают косточки; более того, у меня появилось страшное подозрение насчет личности Софочкиного собеседника. Перепрыгивая через ступеньки, я понеслась наверх и появилась на своей лестничной площадке как раз в тот миг, когда Софочка ставила вопросительный знак в конце последней фразы. Увидев меня, она кисло улыбнулась и объявила без всякой радости:

— А вот и она.

Ее собеседник повернул голову, и мне сделалось нехорошо.

У него было лицо человека, которому я без колебаний доверила бы президентский чемоданчик с красной кнопкой, свою жизнь и даже ключи от своей квартиры. Я стояла столбом, таращилась на него и пыталась понять, почему его облик вызывает у меня столь безоглядное доверие. Не правильные и в общем-то некрасивые черты. Удлиненные светло-карие с зеленью глаза в тяжелых складках век с лучистыми морщинками в уголках. Хорошие, надо признать, глаза. Добрые и смешливые. От переносицы ласточкиными крыльями разлетаются брови, но одно «крыло» приподнято чуть выше другого и изогнуто чуть сильнее, отчего у физиономии слегка удивленное и забавное выражение. Уголки большого рта загнуты в разные стороны: правый — вверх, левый — вниз; возле правого, веселого, уголка — маленькая ямочка, скорее, даже складочка, делающая улыбку неотразимой. Посреди всего этого великолепия аккуратной картофелиной красуется нос с редкими темными веснушками.

Да, Аполлоном он не был. Но в разведку я бы с ним пошла. И к Северному полюсу. И на вершину Эвереста. Черт его знает почему.

— Здравствуйте, Варвара Андреевна. Меня зовут Федор Михайлович. Только не Достоевский, а Селезнев. Вы представить себе не можете, насколько я рад с вами познакомиться.

Если бы восторженной школьнице, обклеившей все стены фотографиями любимого актера, довелось встретиться наяву со своим кумиром, она ни за что не сумела бы вложить в эту простую фразу столько искреннего чувства. Даже Серж Архангельский — мастер на подобные штучки — и тот наверняка позеленел бы от зависти. Поскольку мне было точно известно, что никаких оснований радоваться нашему знакомству у Селезнева нет, я сделала единственно возможный вывод, вернее, даже два: во-первых, капитан, просто-таки созданный для театральных подмостков, бездарно губит на Петровке свое могучее дарование; во-вторых, он — чертовски опасный противник.

— Я уже наслышан о ваших строгих порядках, — Селезнев покосился на Софочку и незаметно мне подмигнул, — и знаю, что чести попасть к вам в дом удостаиваются лишь избранные, но, может быть, вы согласитесь дать мне аудиенцию на нейтральной территории? Или мне следует сначала заручиться рекомендациями людей, которым вы доверяете?

У меня даже челюсть свело, так я стиснула зубы, чтобы не ответить на его улыбку. «Держись, Варвара! — мысленно приказала я себе. — А не то от этакой теплоты у тебя сейчас мозги начнут плавиться и потекут носом. Ишь, как опутывает, змей! А о своем милицейском чине небось не упомянул. Или это он за Софочку беспокоится? Вон ее и без того всю трясет от любопытства».

Мысль о Софочке заставила меня поторопиться с принятием решения.

— Ладно, господин Недостоевский, так и быть, приму вас без рекомендаций. Но учтите: я — мастер международного класса по неспортивной борьбе. В случае чего — не обессудьте.

— Я буду очень осторожен, — пообещал Селезнев с серьезным видом, но зеленые глаза смеялись. Бог мой, до чего заразителен был этот смех!

Я почувствовала, как меня захлестывает паника. Почему Серж не предупредил меня о страшном обаянии этого человека? Он должен был понимать: запудрить мозги оперативнику с Петровки — задача непростая. Она требует умения быстро соображать и убедительно врать, то есть максимальной собранности. А о какой собранности может идти речь, если один вид противника вызывает эйфорию, точно галлон закиси азота?

Стараясь унять дрожь в руках, я сунула в замочную скважину ключ, повернула его, толкнула дверь и угрюмо пригласила:

— Входите.

Даже вид посеревшей от разочарования Софочки не доставил мне радости — настолько сильно мучили меня дурные предчувствия.

— Мне кажется, вы продрогли, Варвара Андреевна, — заботливо сказал Селезнев, когда я, щелкая зубами, стаскивала с себя куртку. — Может быть, вам стоит принять горячий душ? Я могу и подождать.

Мне ужасно хотелось последовать совету, но он исходил от противника, а народная мудрость учит остерегаться данайцев, дары приносящих. Я гордо покачала головой:

— Обойдусь. Проходите на кухню. В гостиной у меня общая стена с соседкой, а Софочка наверняка уже поджидает нас по ту сторону со стетоскопом. И потом, мне нужно срочно выпить чаю.

Селезнев кивнул и послушно двинулся в указанном направлении. Я забежала в спальню, натянула на себя второй свитер и присоединилась к гостю. Он молча наблюдал, как я наливаю в чайник воду, зажигаю газ, достаю и расставляю посуду, шарю в холодильнике.

Когда все было готово, я разлила по кружкам кипяток, плеснула заварки и забралась с ногами в любимое кресло.

— Итак?

Селезнев покашлял, отхлебнул чаю и поднял на меня глаза.

— Варвара Андреевна, у меня к вам просьба. Вы догадываетесь, кто я и почему вас беспокою? — Я кивнула. — Так вот, мне хотелось бы сначала поговорить с вами неофициально. Не могли бы вы дать мне слово, что этот разговор останется между нами?

От неожиданности я пролила на себя горячий чай и с чувством выругалась. Как прикажете это понимать? Неужели этот олух надеется заманить меня в такую примитивную ловушку? На доверительный чиновничий тон я не клюю еще со славных советских времен. Спасибо, накушались. Придумайте что-нибудь пооригинальнее, гражданин начальник.

Видимо, ко всем прочим своим талантам Селезнев был еще и телепатом. Во всяком случае, он ответил на мою мысленную тираду, даже не взглянув на меня:

— Это не уловка, Варвара Андреевна. Я хочу рассказать вам одну занятную историю и при этом довольно сильно рискую. Поверьте мне.

— Мамочка с раннего детства внушала мне: никогда не верь милиционерам. — (Вот бы удивилась мама, узнай она, какие советы давала своему неразумному дитяти!)

— Ну, я не настоящий милиционер, — улыбнулся Селезнев.

— Вот как? Может, у вас и милицейская фуражка с гербом города Киева имеется? — поинтересовалась я подозрительно.

— Я не совсем правильно выразился. Я и в самом деле работаю в милиции, но попал туда по ошибке, не по призванию. И не только туда, но и на юридический факультет тоже.

— Это как же вас угораздило?

— Знаете, это невероятная история. Я предпочел бы рассказать ее вам как-нибудь в другой раз, когда вы получше меня узнаете.

«Намекаешь, что наше знакомство может и затянуться?» — разозлилась я и довольно резко спросила:

— А почему вы решили, что в другой раз я поверю вам охотнее?

— К тому времени вы уже будете знать, что я именно тот человек, с которым может произойти самая невероятная история.

Последний довод я могла принять. Сама отношусь к числу людей, притягивающих невероятные события. И хотя притягиваю я их, как правило, не одна, а в компании с друзьями, наличие свидетелей и других участников не особенно прибавляет доверия к моим рассказам. Выходит, мы с Селезневым товарищи по несчастью. Это соображение еще больше укрепило мою бессознательную симпатию к капитану, хотя она и без того уже достигла угрожающих размеров. Нужно было срочно возводить барьеры.

— Как бы то ни было, Федор Михайлович, я не могу пообещать вам молчания. Мне вообще крайне редко удается скрыть что-либо от друзей, а в данном случае они, ко всему прочему, имеют полное право на мою откровенность.

Селезнев кивнул.

— Понимаю. Хорошо, тогда поступим так: я расскажу вам то, что хотел, и повторю свою просьбу, а решение оставлю на ваше усмотрение.

«Ох, не к добру эта сговорчивость!» — подумала я, но согласилась. Да и что мне оставалось делать?

Селезнев согрел меня улыбкой, налил с моего позволения вторую чашку чаю, отпил немного и приступил к рассказу:

— В прошлую субботу мне пришлось спозаранку поехать в одну из городских больниц. Туда доставили человека с огнестрельными ранами; человек этот был без сознания и умирал, но, по мнению врачей, мог перед смертью прийти в себя и назвать стрелявшего. А я, стало быть, дежурил под дверью его палаты. Вскоре после полудня раненый, так и не придя в себя, скончался. Я поговорил с хирургом и собрался уходить, но у лифта меня перехватила взволнованная медсестра и попросила разобраться в одном неприятном инциденте. Мне отчаянно хотелось отослать ее к местному участковому и поехать домой отсыпаться, но, услышав, что речь идет о подброшенном трупе, я заинтересовался.

Мы спустились в приемный покой, где застали двух ошалелых санитаров и врача «скорой помощи», стоявших над покойником. Врач заявил, что тело подкинули в машину, пока они переносили в приемный покой больного. По его словам, он и санитары отсутствовали буквально три минуты, а вернувшись, обнаружили совершенно невменяемого шофера и труп в салоне. Я спросил, не может ли он предположительно назвать причину смерти. Врач уже успел бегло осмотреть тело и видимых повреждений не нашел. Подумав немного, он сказал, что смерть, возможно, наступила по естественным причинам.

Тогда я посоветовал даме из больничного персонала сообщить о происшествии участковому. Если вскрытие подтвердит предположение доктора, то в действиях тех, кто доставил таким необычным способом тело, нет состава преступления, и милиции останется лишь установить личность покойного и разыскать родственников. «Личность-то мы уже установили», — сказала медсестра и протянула мне паспорт, выданный на имя Кирилла Владимировича Подкопаева. Я убедился, что лицо на фотографии действительно похоже на лицо покойника, и заглянул в конец. Штамп о прописке свидетельствовал, что Подкопаев последние десять лет жил в Шатуре, но я зацепился взглядом за предыдущую надпись: МГУ, Ленинские горы. В моем паспорте стоит точно такой же штамп, и тоже предпоследний. Эта мысль осела у меня в голове, хотя я уже решил покойником больше не заниматься.

Но очень скоро передумал. Попрощавшись с медиками, я вышел из приемного покоя и столкнулся со злополучным водителем той самой «скорой». Он действительно выглядел невменяемым. К тому же нес какую-то ахинею о бойкой голой вьетнамке на последнем месяце беременности, которая занималась акробатикой перед его машиной, а потом рухнула прямо на живот и с таким грохотом, что «мальцу ее точно не жить». Мало того, когда шофер выскочил из машины, чтобы отвести пострадавшую в больницу, она припустила от него с такой прытью, что «ног было не видать». А вернувшись после неудачного преследования, водитель увидел остолбеневших санитаров и невесть откуда взявшийся труп.

После такого рассказа весь мой сон как рукой сняло. Я, каюсь, страшно любопытен. Мне до смерти захотелось познакомиться с оригинальной вьетнамкой и услышать разгадку этой истории.

И направил я свои стопы к альма-матер, где после долгих переговоров уломал секретаря ректората раздобыть мне список выпускников 1986 года — именно в тот год покойного выписали из общежития. На мое счастье, Подкопаев Кирилл Владимирович отыскался в первой же папке, которую положила передо мной секретарь. Закончил он, как выяснилось, мехмат.

От мехмата меня отделяло всего несколько этажей, и я не поленился их одолеть. Там мне тоже сопутствовала удача. Я довольно быстро отыскал сокурсника Подкопаева, а ныне преподавателя Виктора Колесника, и он согласился ответить на мои вопросы.

Правда, услышав, что меня интересует Подкопаев, Виктор Петрович приуныл и заговорил с явной неохотой, но все же мне удалось почерпнуть кое-какие сведения. Во-первых, я узнал, что из Шатуры Подкопаев давным-давно уехал и обитает в Москве. Во-вторых, нынешнего его адреса Колесник не знал, так как покойный Кирилл Владимирович постоянно переезжал от одного сокурсника к другому и долго на одном месте не задерживался. В-третьих, несколько лет назад Подкопаев прожил около месяца у самого Колесника, и вспоминать об этом Виктору Петровичу было явно неприятно. В заключение нашего разговора я попросил Колесника назвать нескольких человек, принимавших участие в судьбе Подкопаева, и он, полистав записную книжку, снабдил меня списком фамилий и телефонов.

Вернувшись домой, я сел к телефону и принялся обзванивать людей из списка. По странному совпадению все, кому я сумел дозвониться, говорить о Подкопаеве не желали. Да, помнят такого, да, жил у них одно время, но это было давно, и с тех пор никто ничего о нем не знает. Я уже начал отчаиваться, но решил дойти до конца списка. Последним в нем значился Павел Сегун.

При звуке этого имени я подобралась. Пашка Сегун, прозванный за свою уникальную непотопляемость Поплавком, был одним из тех хороших общих приятелей, кто получил приглашение Генриха, но на вечеринку прийти не смог. Теперь понятно, где Селезнев пронюхал о нашем сборище у Генриха. Понятна и удивительная осведомленность, которую он выказал в разговоре с Сержем. Поплавок — большой любитель почесать языком — был в курсе почти всех наших дел.

— Сегун меня приятно удивил, — продолжал между тем Селезнев. — Едва я успел представиться и задать первый вопрос, он перебил меня словами: «Слушай, Михалыч, ты бы подъехал ко мне, мы бы славно с тобой посидели. Заодно я тебе все и расскажу. Понимаешь, я тут купил банку пива и воблу, хотел позвать друзей, да не могу дозвониться. Приезжай, а?» Я, конечно, поехал. «Банка» пива оказалась пятилитровым жбаном, поэтому желание Сегуна зазвать кого-нибудь в гости объяснялось просто. Кроме того, как он доверительно мне сообщил, в пятницу ему было велено отвезти жену с детьми к имениннице-теще, из-за чего, к великой его досаде, пришлось отказаться от участия в мальчишнике, который устраивали его друзья. «С утра пораньше сорвался оттуда, купил пива, думал позвать всех к себе, наверстать упущенное, и ни одна зараза на звонки не отвечает».

Мы и в самом деле хорошо посидели. Когда пиво кончилось, я сбегал за добавкой и домой добирался на автопилоте, а весь следующий день маялся головной болью. Но в субботу удовольствие получил огромное — не столько даже от пива, сколько от Пашиных рассказов. Сегун без околичностей выложил мне всю подноготную Подкопаева, или Мефодия, как называли его соученики. Портрет получился живописным. Я без труда представил себе образ мыслей и жизни покойного (о том, что Подкопаев мертв, я, разумеется, не упоминал), а также страдания его многочисленных жертв. Потом Паша перешел к анекдотам из университетской жизни Мефодия, и мне едва не стало плохо от смеха. Даже стало, если честно.

«Это еще что! — обрадовал меня Паша, когда я вернулся из ванной. — Самого главного ты еще не слышал». И, несмотря на мои мольбы, выдал мне историю про алое сердечко. Я не стану ее пересказывать, Варвара Андреевна, поскольку вы знаете ее лучше кого бы то ни было. Мне бы очень хотелось услышать ее в вашем исполнении, но сейчас, наверное, не время.

Когда Паша закончил этот анекдот, у меня в голове забрезжила какая-то смутная мысль, даже не мысль, а скорее намек на нее. Я попытался за него уцепиться, но пиво уже оказало свое действие; пришлось оставить попытки. А Сегун все не унимался, только теперь у него появился новый герой, вернее, героиня. «У нас на мехмате оригиналов пруд пруди. Ты знаешь, что нашим студентам в Кащенко отведена целая палата, — сообщил Паша не без гордости. — Мефодий — еще не самая колоритная личность. Давай я тебе лучше про Варвару и ее друзей расскажу. Как раз с ними я и должен был вчера пьянствовать, если бы теща со своим днем рождения не влезла».

Он рассказывал, я слушал, а мысль, забрезжившая в мозгу, принимала все более отчетливую форму. Да ведь беременная вьетнамка, что едва не свела с ума шофера «скорой», и эта их Варька — одно и то же лицо! — осенило меня в конце концов. Правда, когда я спросил, не похожа ли Варвара на вьетнамку и не ждет ли она ребенка, Сегун рассмеялся: «Варька? Ребенка?! Да у нее на них аллергия! Стоит какой-нибудь мамаше с младенцем войти в вагон метро, Варвара вылетает оттуда пулей. А замужества боится пуще смерти. И на вьетнамку похожа не больше, чем я — на негра. Глаза — по пятаку и нос, что ястребиный клюв».

Я было отказался от своей идеи, только вот она меня никак оставлять не желала. Чем больше я слушал, тем больше проникался уверенностью, что выходка у больницы идеально вписывается в характер Пашиной героини. А в конце концов выяснилось, что она — маленькая худая смуглая брюнетка. Это был последний недостающий кусочек моей головоломки. К тому времени я уже знал, что жизнь Варвары полна приключений, что она очень предана друзьям и ради них не раз пускалась в самые рискованные авантюры. Я решил, что обязательно наведаюсь к этой необыкновенной девушке, постараюсь с ней подружиться и когда-нибудь расспрошу о представлении у больницы. Только вот не думал, что это произойдет так скоро.

В воскресенье я отдыхал, точнее — сражался с похмельем, а в понедельник отправился на службу. Вечером меня вызвал начальник. «Федя, это ты у нас сидел в больнице, когда там обнаружили тело некоего Подкопаева? Вот и займись этим делом. Покойника-то, оказывается, под завязку накачали атропином».

Отхлебывая чай, Селезнев быстро взглянул на меня и продолжал:

— Я ни словом не обмолвился о своих субботних изысканиях. Связался с участковым, на территории которого находится больница, вытянул из него жалкие крохи собранной им информации и снова позвонил Сегуну — уточнить имя и адрес его знакомого, у которого Подкопаев жил сравнительно недавно. На этот раз Паша был трезв, и мой интерес к Подкопаеву вызвал у него настороженное любопытство. Мне с большим трудом удалось отвертеться от вопросов о роде моих занятий и получить нужные сведения.

Так я вышел на Сергея Архангельского. Сегодня утром я нанес ему визит, и его поведение мне очень не понравилось. Архангельский вертелся как уж на сковородке и явно что-то скрывал. С чего бы это, если, по его словам, Подкопаева он не видел три месяца? А с какой неохотой он признался, что в пятницу был на вечеринке у Луца! На той самой вечеринке, куда не удалось попасть Паше.

Эта вечеринка занимала меня все больше и больше. Мне стоило неимоверных усилий выцарапать у Архангельского имена участников. А вот имя человека, к которому переехал Подкопаев, он сообщил мне без всякого нажима. Поэтому на визит к Станиславу Малахову особых надежд я не возлагал. Малахов и правда сообщил мне немногое: Подкопаева он выгнал три недели назад, после того как гость залил три нижние квартиры и отказался оплачивать ремонт. Куда тот подался потом, Малахов не знал. Тогда я вплотную занялся участниками пресловутой вечеринки.

По странному совпадению все они словно испарились. Причем исчезновения произошли по одному и тому же сценарию: люди пришли на работу, потом их подозвали к телефону, и спустя какое-то время спохватившиеся сотрудники нигде не могли их отыскать. Правда, это касается тех, кто работает вне дома. Как исчезли остальные — неизвестно. Но исчезли все.

Капитан Селезнев посмотрел на меня долгим внимательным взглядом.

— Варвара Андреевна, мне кажется, вы попали в серьезный переплет. Вы, конечно, можете все отрицать, но водитель «скорой», вероятно, вас опознает, соседи подтвердят, что у вас есть синий «Запорожец», в квартире Луца, скорее всего, найдутся отпечатки Подкопаева, и кто-нибудь из жильцов, возможно, вспомнит, что видел его в пятницу вечером. Не исключено, что найдутся и свидетели, заметившие, как вы укладывали тело в машину.

Он помолчал, потом подался вперед, положил локти на стол и сцепил пальцы.

— Я хочу помочь вам. Честное слово. И более того, могу это сделать. Начальству ничего не известно о частном расследовании, предпринятом мною в субботу. Я могу пустить следствие по другому пути: отыскать человека, у которого Подкопаев жил последние три недели, проверить его алиби, выявить многочисленные связи покойного и разбираться с ними до скончания века. Могу даже сфабриковать улики, указывающие на самоубийство. Только мне нужно знать, что произошло на самом деле.

Потрясенная, разбитая, уничтоженная, я сидела, впившись пальцами в подлокотники кресла и пожирала глазами сидящего передо мной сыщика. «Ему все известно! Нам конец. Машенька… нет, об этом лучше не думать… Но что за бред он несет насчет фальсификации улик? Для чего ему это? Ловушка? Он и так знает не меньше моего. Или господин Селезнев желает, чтобы я преподнесла ему убийцу? На блюдечке с голубой каемочкой? Ну-ну! Но за какую же дуру он меня держит, если надеется, что я поверю в его желание помочь! Да еще такой ценой! Будь это правда, я могла бы уничтожить его одним словом. Неужели он считает меня самовлюбленной идиоткой, способной принять за чистую монету его готовность сунуть голову в петлю ради совершенно посторонней ему девицы? Надо полагать, за мои красивые глаза. Что наплел ему обо мне Пашка Сегун?»

Я почувствовала, что взорвусь от возмущения и внутреннего напряжения, если останусь сидеть на месте, и заметалась по тесной кухне, убирая со стола.

— Варвара Андреевна, вы должны рискнуть, — снова заговорил Селезнев. — Судя по тому, что мне известно, любовь к риску у вас в крови, а сейчас вам просто нечего терять. Мы одни, я никогда не смогу сослаться на ваши слова. И не буду. Доверьтесь мне.

Я посмотрела ему в глаза и поняла, что сейчас совершу самую большую глупость за свою отнюдь не безупречную жизнь. Здравый смысл надрывался: «НЕ СМЕЙ!» — но остался в меньшинстве. Собрав последние остатки разума, я задала прямой вопрос:

— Зачем вам это?

Он усмехнулся:

— Тяжелый вопрос. Позвольте мне не отвечать. Правда прозвучит глупо и фальшиво. «Мысль изреченная есть ложь» — помните? Может быть, когда-нибудь потом… хорошо?

— Ладно, — угрюмо согласилась я. — Но предупреждаю: если вы меня надуете, я спрыгну с университетской башни, а перед этим оставлю записку с точным указанием, где искать виновника моей смерти. Не надейтесь, что после этого вам удастся долго протянуть. У меня хорошие друзья.

— Не сомневаюсь. — Под его улыбкой испарились остатки моего здравого смысла. — Жаль, что мне не выпадет чести погибнуть от их руки.

— Не зарекайтесь. — Я вздохнула и снова полезла в холодильник. — Лучше достаньте вон с той полки стаканы. Раз уж вы стали моим демоном-искусителем, предлагаю выпить на брудершафт.