"Моя маленькая война" - читать интересную книгу автора (Боон Луи-Поль)

ЖИЗНЬ ФЛОРА

Флор садится рядом со мной, просит сигарету и начинает рассказывать:

— В прошлую войну мы бежали во Францию, отца призвали в армию, а мать умерла во время скитаний, оставив мне и брату, который был старше меня на два года, в качестве наследства только конверт, на котором был адрес ее племянницы в Лондоне. В суматохе я потерял брата. Мне удалось попасть на пароход и добраться до Лондона, но когда я начал искать конверт, оказалось, что он остался у брата. Было мне тогда всего шестнадцать лет. Я ночевал на скамейке в парке, пока не познакомился с одной женщиной, которая не знала ни слова по-фламандски, так же как я ни слова по-английски — можете себе представить ситуацию? Днем она отправляла меня продавать газеты. Видели бы вы меня тогда: маленький Флор с толстой пачкой газет в одной руке размахивает газетным листом и кричит: «Дейли уоркер!» На ночь она брала меня в свою грязную постель, и это было все-таки лучше, чем ночевать на скамейке. Однажды я увидел на улице женщину из нашего квартала и побежал за ней с криком: «Мари, Мари!» И Мари сказала: «А, маленький Флор!» Она взяла меня с собой в отель, где она работала судомойкой, и мне тоже разрешили мыть там посуду. Вы бы только видели: на тарелках оставались целые куски курятины, которые нужно было сбрасывать в бочку, но я их украдкой совал в чемоданчик, припрятанный рядом с бочкой. Вечером я приносил его в комнату Мари, и, лежа в постели, мы ели, ели и ели.

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, меня призвали в Лондоне в бельгийскую армию: посадили на пароход и отправили в Весткапелле или Острозебеке, не помню сейчас точно куда. Я попал к старым обстрелянным солдатам, и вот новобранец, который еще не нюхал пороха, вдруг услышал: «БУМ!» Что это такое? Все смеялись над малышом Флором: «Не бойся, это далеко отсюда!» Когда мы передвинулись ближе к фронту, я увидел траншеи и спросил: «А это что?» — «Это ходы сообщения». Мое сердечко билось все сильнее и сильнее, а когда мы достигли передовой линии, там слышалось только «бум, бум и бум-бум-бум, та-та-та и бам-бам!». Я пощупал сзади свои штаны, и мне захотелось забиться, плача, в самый дальний угол, но нужно было идти вперед, и тут командир, добрый малый, сжалился надо мной и поручил мне спокойное задание — разносить коньяк по траншеям. Найдя укромное местечко, я выпил один целую бутылку и заснул, а в это время наши пошли в атаку, так как получили приказ занять ферму. Потом пришло известие от брата, который тоже был в армии и которому как раз тогда дали отпуск. Оказалось, что ему удалось разыскать нашу двоюродную сестру, но только не в Лондоне, как я думал, а в Манчестере… Ведь как обычно бывает: вы слышите о каком-нибудь городе в Англии и, конечно, сразу же думаете, что это Лондон. Потом мне самому дали отпуск, и я поехал в Манчестер, но у той двоюродной сестры с братом я долго не выдержал. Там я познакомился с одной девушкой, которая жила в высоком новом доме и здорово пила виски, они все пили: она, ее отец и ее мать, — стакан за стаканом. Ее отец даже сказал как-то: «Поторапливайся, Флор. Скоро уже семь часов, а ты еще трезвый». Бар-то закрывался в семь часов. А потом ее пьяная мать с одной стороны и ее пьяный отец с другой повели меня к себе домой и помогли подняться по высокой лестнице, а девица в криво надетой шляпке шла, напевая, сзади. После войны я вернулся домой и занялся обувным делом, у меня была даже маленькая обувная фабричка, но потом заболела жена, фабрику пришлось продать, и я стал коммивояжером. Но тут снова война, и вот теперь день-деньской приходится разъезжать в трамваях, поездах или на велосипеде и, пряча сумку, думать только о том, чтобы тебя не поймали и не отправили в Германию. Но пока что бог миловал — ни разу не попадался.

Флор швыряет окурок в сторону и ждет, посматривая на мою пачку.

Народ опять разделился на два лагеря: Фикке, который с горящими глазами рассказывает, что немцы заняли уже Харьков, и мы — я и мой отец, — которые вынуждены поддакивать, ощущая в своем сердце мировую скорбь. Мы бы могли найти нужные слова… но что тут скажешь? Все слова оказались бы бесполезными в этой ситуации, зато через час на пороге нашего дома стояло бы гестапо.

Вот, например, Койле подслушивает разговоры через дыру в подвале и потом доносит на соседей полевой жандармерии, а жена его настолько пронемецки настроена, что ходит со всеми немцами в кино и там, в темноте, позволяет делать с собой все что угодно. Она работает в «Зимней помощи», ворует там сало и бобы, наживаясь на перепродаже, а врачи вынуждены запретить детям есть суп, потому что от этого супа у детей понос.

Родители говорят детям: «Вот кончится война, и англичане привезут нам белый хлеб и шоколад». И те спрашивают: «А что это такое?»

Ходят слухи, что на Гитлера было покушение, что там у них началась революция, что в Гамбурге, Берлине и Киле идут уличные бои, что матросы уничтожают свое оружие и армия выступила против эсэсовцев; говорят, там такая же революция, как была в восемнадцатом году, ну тогда уж войне конец.

Но все это оказалось неправдой: Гитлер жив, не было никакой революции, как в восемнадцатом году, и война вовсе не кончилась, — немцы отобрали у владельцев последние автомашины и запустили первый «Фау-1».

Все слушают английское радио, хотя из приемника доносится лишь непрерывное «ту-ту-ту», а если еще прибавить это «ту-ту-ту» в головах слушателей, то можно себе представить, какие рождаются слухи. Трес с крестьянской фермы неподалеку, которая знала о существовании радио только понаслышке и ходила вечно вымазанная коровьим дерьмом, а нынче носит шелковые чулки, тоже купила себе радиоприемник, и, когда Черчилль сказал, что «завтрашний день принесет решающую победу», она принялась рассказывать всем: «Они придут завтра! Черчилль это сказал!» На следующий день все заперли двери на засовы и забрались в подвалы.