"Имя мое легион" - читать интересную книгу автора (Климов Григорий Петрович)

Глава 12. Любимец богов

В доме чудес, где помещался «Профсоюз святых и грешников», эту необычайную историю называли чудом святого Котика.

Константин Семенович Горемыкин, которого ласкательно звали просто Котиком, во время войны был членом оперативной группы Гильруда и оперировал в качестве советского агента в гестапо. Когда же Сосий Исаевич стал комиссаром дома чудес, он взял себе Котика на должность как бы личного секретаря.

Внешне Котик Горемыкин был бледной личностью неопределенного вида и возраста, с рыбьим характером и гладко прилизанными волосиками. Это бесцветное существо могло весь день сидеть с людьми в одной комнате, во его присутствие как-то не замечали. А если его замечали, Котик стеснялся, смущался и виновато хихикал.

– Он был идеальным агентом: человек-вевидимка, – говорил Сосий. – Котик, а покажи-ка, что у тебя под рукой. Человек-невидимка смущенно улыбался:

– Да просто маленькая татуировочка…

– Которую ставили эсэсовцам, – пояснял Сося. Поскольку Сося Гильруд был связным между белой и черной пропагандой агитпропа, а это штучка сугубо конспиративная, то Сося и его секретарь работали вдвоем ва специальной конспиративной квартире, расположенной недалеко от дома чудес. В одной комнате устраивали конспиративные собрания, где подальше от мелкой сошки собирались и пили водку руководящие члены дома чудес. А во второй комнате жил Котик.

Когда-то знаменитый чародей и алхимик Корнелиус Агриппа занимался своей черной магией наедине со своей черной собакой Монсьером, которая ходила на задних лапах и служила ему вместо секретаря. Говорят, что они даже ели с одного стола и даже спали вместе. Так вот и чародей Гильруд занимался своей черной пропагандой, которая теперь заменяла черную магию, наедине со своим секретарем Котиком.

В работе Котик тоже ходил перед своим шефом на задних лапках и был очень аккуратным секретарем. Но зато в личной жизни у него царил полный беспорядок. Вся беда заключалась в том, что, будучи сам характера довольно мягкого, он всегда попадал в руки женщин с характером жестким и препоганейшим, которые его потом всячески третировали.

Когда-то Котик ухаживал за Капиталиной. Но показываться с ней в обществе Котик избегал. Потому что приходила она с ним, а потом демонстративно уходила с другим мужчиной. А бедный Котик печально жался к Сосе и его жене Линде.

Чтобы утешить Котика в его любовных неудачах, Сося иногда приглашал своего секретаря прогуляться по пивным или поужинать в ресторане. А Котик платил ему за это самой настоящей собачьей привязанностью.

Президент дома чудес удивлялся:

– Почему Котика всегда тянет к стервам?

– Потому что Котик однолюб, – объяснял чародей Сося.-Одну полюбил – и мучится. Святой человек…

Но однажды по дому чудес разнеслась новость, что однолюб Котик тайком от всех женился на Магдалине, секретарше Адама Баламута. На той самой Магдалине, с которой Нина когда-то рисовала рубенсовских женщин и которая была лучшей подругой Капиталины.

– Это все наш президент экспериментирует, – сказал Сося и скептически пожевал губами. – Сначала он искушал святого Варфоломея. А теперь искушает Котика.

Президент дома чудес поздравлял Котика:

– Ведь это ж для тебя как миллион рублей в лотерее выиграть!

Однако в первую же брачную ночь Магдалина устроила маленький скандальчик. Она так хлопала дверями, что с потолка обвалилась штукатурка, и подняла такой гвалт и крик, что соседи вызвали милиционера. Магдалина осталась дома, а Котик провел свою первую брачную ночь в милиции.

– Видимо, этот муж уж слишком нажимал, – говорили соседи.

Через несколько дней Магдалина сняла со сберегательной книжки Котика все его сбережения и укатила в Крым, чтобы провести свой медовый месяц подальше от мужа. А Котик тем временем ходил лечиться к психиатру: после женитьбы он стал заикаться и у него так тряслись руки, что он даже не мог закурить папиросу. По вечерам он сидел и писал нежные письма своей беглой жене. умоляя ее вернуться.

Промотав в Крыму все деньги, блудница Магдалина согласилась попробовать семейную жизнь еще раз, но при условии, что Котик пришлет ей деньги на обратную дорогу. Она вернулась с курорта веселая и загорелая, провела с Котиком еще одну ночь – и опять сбежала.

В той лотерее, которая называется жизнью, бедному Котику достался не миллион рублей, а миллион несчастий. Так и бродил он между небом и землей – не женатый и не холостой.

Больше всех его жалел Сося Гильруд:

– Ведь я же говорил – святой человек…

Но если вы думаете, что это и есть чудо святого Котика, то вы глубоко ошибаетесь. Это была только прелюдия, увертюра.

Незаметно прошло уже несколько лет, как монна Нина и французская Лиза начали свою карьеру на радио «Свобода». Иногда их спрашивали:

– А вы замуж не собираетесь?

Но Нина с Лизой только пренебрежительно фыркали. Когда заходил разговор о любви, они уверяли, что по любви выходят замуж только дуры. А умные женщины выходят замуж всегда по расчету.

Так или иначе, но однажды по радио «Свобода» разнеслась сенсация:

– Слышали? Французская Лиза охотится за Котиком Горемыкиным. Хочет оженить его.

– Но ведь он же женат на Магдалине!

– Все это была буза. Они даже не регистрировались. Волновались и чудики в доме чудес:

– Это опять наш президент комбинирует. У него счастье просто делается: выпил стакан водки, сел в машину, поехал – и сразу нашел себе любовь. Он думает, что и у всех так. А оно вовсе не так…

– Ведь он этой Лизой сам немножко попользовался. Говорят, что это была сказка из 1002-й ночи. А теперь он сватает свою бывшую невесту.

Литературные негры на радио «Свобода» удивлялись:

– Лиза, такая львица – и выбрала себе такого таракана, как Котик?

– Если женщина львица, – поучительно заявил всезнайка Остап, – так муж у нее завсегда таракан. Это закон природы: единство противоположностей.

Из приемной Адама Баламута выскочила блудница Магдалина:

– Что? Опять Котика женят? Так у него же женилка не работает…

– А может, Лизе как раз такой жених и нужен, – философски заметил Остап Оглоедов.

Французская Лиза принялась ковать свое счастье, как заправский кузнец. Прежде всего она выяснила, почему Котик боится женщин. Оказывается, он вырос сиротой, так как его отец был алкоголиком и покончил самоубийством, а мать от горя сошла с ума. Поэтому сирота Котик воспитывался у всяких бездетных тетушек. От избытка материнских чувств эти старые девы заставляли его называть их мамами. А у Котика от избытка мам появилось что-то вроде женобоязни.

– Но это даже лучше, – говорила Лиза. – Не будет бегать за другими женщинами.

Прошлое у Котика было довольно запутанное. Вырос он в Эстонии и говорил на нескольких языках. Когда-то он с трудом окончил среднюю школу, а свое высшее образование он проходил в гестапо как советский агент-двойник. Теперь же Лиза уверяла, что Котик окончил два университета – Оксфорд и Сорбонну. В подтверждение она даже показывала какхе-то бумажки с печатями:

– Смотрите, по факультету гуманитарных наук.

– Это фальшивки, сфабрикованные в гестапо, – ворчал Остап. – Туфта.

Кроме того, Лиза установила, что Котик не простой смертный, а отпрыск древнего княжеского рода. Как это ни странно, но в этом была доля правды. Котик был каким-то родственником знаменитого князя Оболенского, который прославился тем, что был членом какого-то тайного общества и участвовал в заговоре революционеров-декабристов, за что он потом 13 лет сидел в Нерчинских рудниках в, Сибири. Был и еще один князь Оболенский, который тоже был революционером и даже финансировал Ленина, а после революции был членом ЦК Компартии СССР. Правда, во время Великой Чистки этого князя-ленинца почему-то расстреляли.

– А когда я жила в Париже,-хвасталась французская Лиза, – там я знала еще двух князей Оболенских: один горбатый, а другой хромой. Горбатый князь Оболенский был редактором парижского журнала «Возрождение». Правда, некоторые остряки называли этот журнал не «Возрождение», а «Вырождение». Да еще говорили, что горбатого могила исправит. А хромой князь Оболенский просто шкандыбал по Парижу – как «Хромой барин» из Алексея Толстого.

В результате всего этого, поскольку Лиза была чем-то вроде внучки царского сенатора, и чтобы не было мезальянса, Лиза теперь ходила и уверяла всех, что Котик – это не просто Котик, а князь Горемыкин-Оболенский.

Так под опытным руководством Лизы князь Горемыкин рос не по дням, а по часам. Чтобы переделать Котика не только внутренне, но и внешне, Лиза заставила его купить себе модное пальто верблюжьего цвета, яркий шарф и специальные ботинки на тройной подошве, отчего Котик вырос еще на целый сантиметр. После этого Лиза подцепила своего жениха под ручку и привела показать на радио «Свобода».

Увидев князя Горемыкина, Остап Оглоедов вскочил, вытянулся во фронт и во всю глотку рявкнул:

– Здра-авия ж-желаю, ваше сиятельство! – Потом Остап развалился в кресле и принялся философствовать:

– Когда человек так неудержимо фантазирует и брешет – вот так, как Лиза, да еще и верит собственной брехне, то дело плохо… Это уже расщепление личности. Мозговой разжиж. Или этакий перекос в мозгах – параллакс. Снаружи человек вроде нормальный, а внутри он – чистый псих.

Монна Нина вступилась за свою подругу:

– Остап Остапович, знаете, что говорят о любви поэты:

«Ихо всех невозможно-возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!»

– Знаю я этих поэтов, – ворчал Остап. – Вон Серафим Аллилуев уже. сидит в дурдоме. Это потому, что все модер-ные поэты – шизофренники. У них мозги разжиженные, а личности расщепленные. Вот эти жидкие мозги болтаются в этой расщелине туды-сюды, как масло в маслобойке, и получаются стихи. Рифма вроде есть, а смысла никакого, просто бред сумасшедшего. Поэтому Лев Толстой и говорил, что поэзия – это самый дурной и неудобный способ выражать свои мысли.

Писатели и поэты уверяют, что любовь – это вещь иррациональная. Так вот и Лизина любовь. Лиза знала Котика давным-давно и не обращала на него ни малейшего внимания. А теперь Лизина любовь вдруг вспыхнула, как засорившийся примус.

Вцепившись в своего суженого волчьей хваткой, Лиза трепала его и так и этак, прижималась к нему щечкой и всячески демонстрировала свои нежные чувства. А князь Горемыкин от свалившегося на него счастья только виновато улыбался и беспощно пожимал плечами. Правда, иногда, словно вспоминая что-то, он нервно вздрагивал и подпрыгивал, как сверчок на горячей печке.

Свадьба князя Горемыкина и французской Лизы подготовлялась с княжеским размахом – приглашали всех встречных и поперечных. Нина честно помогала своей подруге: она обходила всех сотрудников, просила расписаться в списке приглашенных и, когда человек расписывался, говорила:

– Да, подбросьте-ка деньжат на выпивон и закусон. И не забудьте принести Лизе хороший подарок. Когда очередь дошла до Остапа, тот взвыл:

– Хотя я сам халтурщик, но даже я на халтуру не женился. А эти разбойницы еще и приданое с людей сдерут!

За день до свадьбы Лиза позвонила по телефону Борису Рудневу и попросила, чтобы он отвез ее на свадьбу на своей машине и сдал ва руки жениху.

– Не могу, – ответил Борис. – Я занят.

– Поскольку все это с твоего, так сказать, благословения, – В голосе Лизы послышалось что-то вроде грусти, – В общем, если хочешь, ты можешь иметь право первой брачной ночи…

– Ну, это уж слишком того… по-французски…

– Не бойся, – насмешливо пропела Лиза. – Мой брак с Котиком – это брак не простой, а специальный. И твой Котик ничего не теряет. Если хочешь, я могла бы приехать к тебе сразу после свадьбы…

– Спасибо. С меня хватит и того, что было. Хорошего по-немножку.

– Хотя и говорят, что ведьмы не могут любить, – печально сказала Лиза, – но я тебя, кажется, немножечко любила.

– Эх, дешево ты отделался… Ведь мое счастье – это несчастье для других. Да, кстати, береги тот амулет против ведьм, который я тебе подарила… Может быть, он тебе еще пригодится…

В воскресенье Остап Оглоедов сидел дома и читал газету. Потом он устало зевнул и нажал на радиоприемнике кнопку, настроенную на волну радио «Свобода».

«…Во имя Отца и Сына и Святого Духа…»– раздалось из радиоприемника.

По комнате плыло торжественное хоровое пение. Да еще на церковнославянском языке. Остап удивленно посмотрел на свою жену:

– Хм, из какой же это-оперы?

«…Во имя Отца и Сына, и Святого Духа венчается раб Божий Константин рабе Божией Елизавете… Господи, Боже наш, славой и честью венчай их…»

– Гос-споди Бож-же мой! – прохрипел Остап. – Так ведь это ж-женят Котика и французскую Лизу!

Затем диктор объявил, что это передается из церкви обряд венчания советской патриотки Лизы Абрамовны Черновой-Шварц, которая репатриировалась из Франции, с Константином Горемыкиным, потомком князей Оболенских. Это был очередной трюк хитрого дома агитпропа, чтобы показать заграничным слушателям, как либерализировалась жизнь в Советском Союзе.

– Ну теперь у Котика на выбор шестьдесят девять комбинаций, – сказал Остап.

– Каких комбинаций? – спросила жена.

– Шестьдесят девять способов быть несчастным, – заключил Остап.

Вскоре после свадьбы князя и княгиню Горемыкиных перевели на работу за-границу. На аэродроме Внуково их провожали Гильруд и Нина. Как добрый шеф, Гильруд пожелал своему секретарю успеха в новой жизни. А Нина, прощаясь со своей подругой, даже расплакалась. Когда самолет поднялся в воздух, Нина еще долго стояла и махала ему вслед мокрым от слез платочком.

На память о веселых подругах-соперницах в кабинете Адама Баламута, между сводками новостей, одиноко болталась выцветшая фотография, где Лиза и Нина были увековечены в зените их славы.

Чудики в доме чудес удивленно качали головами:

– Ведь это ж просто чудо!

– Святой Котик – и женился на такой блуднице…

– Да еще и превратился в князя! Как в сказке…

– Да, чудо святого Котика…

Зарем Волков, шахматный чемпион по игре вслепую, анализировал это чудо несколько иначе.

– Имеющие очи – и не видят, –бормотал человек-компьютер. – Борис Руднев хотел сделать доброе дело – и нажил себе двух смертельных врагов. Ведь он оженил Сосиного миньона. И Сося ему этого никогда не простит… И Нина ему этого никогда не простит…

Есть недалеко от Москвы небольшой дачный поселок по имени Березовка. Когда-то эта Березовка была знаменита тем, что там жили на дачах многие руководители партии и правительства, заслуженные герои революции и прославленые политкаторжане.

Но во время Великой Чистки 30-х годов Березовка опустела. Большинство руководителей партии и правительства оказалось врагами народа, и их подметали целыми семьями. Заслуженных героев революции расстреливали, как бешеных собак, их жен ссылали в концлагеря, а детей отправляли в специальные детдома, где им давали новые имена, чтобы они даже и не знали, кто их родители. В их бумагах стояло клеймо РВН, то есть родственники врагов народа.

Потом взялись и за прославленных царских политкаторжан. С ними уже не цацкались, как в проклятое царское время. Их или быстренько расстреливали в подвалах НКВД, или опять загоняли в Сибирь.

Двери дач в Березовке были опечатаны красными сургучными печатями НКВД, окна забиты досками, дворы поросли бурьяном. Немногие уцелевшие родичи бывших членов правительства ютились по чердакам. Окрестные жители обходили Березовку, как чумное кладбище.

После смерти Сталина некоторые из бывших врагов народа, приговоренные к ссылке без права переписки и кого уже давно считали мертвыми, вдруг воскресли и стали возвращаться из Сибири на старое пепелище, в Березовку. Все это были дряхлые люди, живые мертвецы, которым теперь платили маленькую пенсию. Подрабатывали они еще тем, что сдавали комнаты дачникам.

Когда наступило лето, каждую субботу семейство Миллеров усаживалось в автобус и уезжало в Березовку. Там у Милиции Ивановны были старые знакомые, у которых они останавливались на субботу и воскресенье.

После замужества Лизы Нина заметно скучала без подруги. Хотя они с Лизой и уверяли, что замуж выходят только дуры, но все это была только бравада. А на самом деле всем женщинам, конечно, хочется замуж. Кому охота сидеть в старых девах, чтобы люди потом пальцами показывали?!

Нину частенько видели с новым кавалером. Это был высокий интересный мужчина, бывший морской офицер, который теперь работал начальником спецотдела на радио «Свобода». Поговаривали, что Нина собирается выходить за него замуж.

Акакий Петрович все еще страдал чем-то вроде черной меланхолии. Однажды, когда ему было особенно тошно на душе, он позвонил Борису Рудневу:

– Послушайте, Борис Алексаныч, нехорошо забывать старых друзей. Мы считаем вас другом дома, а вы даже никогда и не позвоните. Говорят, что по вашей книге теперь кино делают. Вот вы и зазнаетесь. За артистками, наверно, ухаживаете… Знаете что, завтра суббота, и мы едем в Березовку. Приезжайте-ка к нам туда в гости..

– Да я бы с удовольствием, но…

– Никаких «но». Ваши артистки от вас не убегут. А в Березовке чудное озеро, пляж, купаться можно. Только не забудьте купальные трусики. Сейчас Нина вам объяснить, как туда проехать.

На следующий день, к вечеру, Борис приехал в Березовку на своей машине, и Нина с папой даже вышли встречать его на окраину поселка. Когда они подъехали к даче, где остановились Миллеры, и вышли из машины, Нина дружески взяла Бориса под руку и как старая знакомая вдруг заговорила с ним на «ты».

Раньше спящая красавица категорически запрещала прикасаться к ней руками и упорно дистанцировалась при помощи «вы». Теперь же другу дома показалось, что спящая красавица все-таки просыпается.

На веранде стоял накрытый праздничный стол с тортом и букетом полевых цветов.

– Сегодня мой день рождения, – объяснила Нина. – Ох, скоро мне уже придется скрывать свой возраст.

– После того как вы сосватали Лизу, – заметил Акакий Петрович, – Нина чувствует себя как старая дева.

– Может быть, ты и меня сосватаешь? – шаловливо улыбнулась Нина.

Милиция Ивановна полулежала в шезлонге и разговаривала с хозяином дачи. Это был маленький, уродливый и колченогий человек с всклокоченной гривой седых волос и выражением лица мрачным, как у Робеспьера. Когда сели за стол ужинать, уродец упорно молчал и недовольно кривился, словно у него болит живот.

После ужина Акакий Петрович закусил пилюлей против меланхолии и сладко зевнул. Милиция Ивановна тяжело вздохнула и опять развалилась в шезлонге. А Нина сбегала наверх и вернулась в купальном костюме.

– Пошли купаться! – кивнула она Борису, – Вечером вода такая теплая.

К озеру вела извилистая каменистая тропинка, заросшая по сторонам крапивой. Нина шла впереди и весело болтала:

– Наш хозяин дачи в молодости немножко ухаживал за моей мамой. Он немножко странный, но ты не обращай на это внимания. Он из этих, знаешь, репрессированных и реабилитированных. Отсидел двадцать лет в Сибири. После этого станешь странным. Вот он и обижается на весь мир. Эх, говорит, дали всем жителям Березовки березовой каши. А за что?

– А кто он вообще такой? – спросил Борис.

– Потомственный чудак. По рождению он вроде князь Шаховской, из столбового дворянства, от Рюриковичей. Но старый князь Шаховской тоже был большой чудак: когда ему было уже под семьдесят, он женился на молоденькой еврейке с целым кагалом байстрючат. Ну и пошли всякие сплетни. Одни говорят, что это байстрючата от князя. Другие говорят, что все это фигли-мигли, что князь этих детей только усыновил. А некоторые уверяют, что это от какого-то еврея, который был у князя управляющим и который подсунул князю кукушкины яйца.

Эти великосветские сплетни доставляли Нине явное удовольствие:

– А молодому князю Шаховскому все эти фигли-мигли так надоели, что он взбунтовался и пошел в революционеры. Но после революции этот байстрюк был большим человеком – героем гражданской войны. Его так и звали – герой Перекопа.

– Погоди, погоди… Герой Перекопа? Так я ж его прекрасно знаю. Только это было давно. Я тогда еще мальчишкой был. Но уже и тогда он был немножко тронутый. Мы, мальчишки, его дразнили, а он гонялся за нами с шашкой наголо. Или поднимал пальбу из маузера по воробьям. А потом его арестовали как самозванца. Говорили, что у него поддельные документы.

– А он говорит другое, – улыбнулась Нина,Он уверяет, что у него был романчик с женой одного работника НКВД. Ну, тот узнал и жену пристрелил. А его, героя Перекопа, загнал в Сибирь.

– Хм, забавно… Тогда мы все жили по соседству… И этого энкавэдэшника я тоже немножко знал… Потом болтали, что этот герой в детстве сидел в интернате для дефективных детей. А когда вырос, стал дамским парикмахером. Попутно он был актером-любителем и страшно любил выступать в героических ролях. А потом он и в жизни стал выдавать себя за героя Перекопа. Что-то вроде мании величия.

Тропинка кончалась у крутого песчаного обрыва, по которому спускалась длинная деревянная лестница. Половина ступенек выломана, а там зияют дыры, где легко сломать себе ногу. Внизу валяются ржавые консервные банки и всякий мусор.

Нина легко прыгала со ступеньки на ступеньку. Борис шагал вслед за ней, держась за перила. В этой сонной Бере-зовке все выглядит так, словно здесь просыпаются мертвые. Опять этот хромоногий герой Перекопа. А ведь с ним связана загадочная смерть Ольги и вся последующая чертовщина с Максимом.

– Вот же хромой черт, – буркнул Борис.

– Это ему в Сибири ногу деревом отдавило, – сказала Нина.

– Раньше он брехал, что это его под Перекопом искалечило. А на самом деле он уже родился колченогим.

– Он уверяет, что в молодости за ним все женщины бегали.

– Женщины – не знаю, а вот мальчишки действительно бегали. Он ходил в красных галифе, на боку серебряная шашка, завитой, напудренный. Духами от него за квартал воняло, как от настоящего парикмахера.

–.В общем чудак, – сказала Нина. – Теперь он говорит, что он не князь Шаховской, а князь Сибирский. Я, говорит,.этот титул честно заработал – я всю Сибирь пешком исколесил. И требует, чтобы мы его так и величали – князь Сибирский. Иначе он просто не отзывается.

– Значит, его и Сибирь не вылечила, – сказал Борис. У подножия лестницы лениво плескалась вечерняя вода.

Кругом ни души. Только они да тихое лесное озеро.

Раньше Нина не заходила в воду выше колен. Теперь же она уверенно поплыла на глубину. Он прыгнул вслед за ней.

– Кто это научил тебя плавать?

– Лиза. Мы всегда купались здесь вместе. Метрах в пятидесяти от берега стояла на якоре перевернутая вверх дном лодка. Они подплыли к ней и улеглись на ее плоском днище.

– Ух, х-холодно, – зябко передернула плечами Нина и, чтобы согреться, доверчиво прижалась к Борису. Так просто, словно они старые добрые приятели. А раньше при малейшем прикосновении она шипела, как дикая кошка.

– Ведь сегодня мой день рождения, – мечтательно сказала Нина, – И мне так хотелось бы народиться заново и начать новую жизнь.

– Говорят, что ты собираешься выходить замуж за начальника вашего спецотдела.

– О нет… Этот спецмальчик слишком сладенький и слишком самовлюблен. Это плохие мужья. Он ходил со мной только для маскировки… Но я его насквозь вижу.

Когда они после купания поднимались вверх по тропинке, Нина взяла Бориса под руку:

– Ну как ты, доволен?

В ее голосе звучал шаловливый вызов. Говорили, что она чужая невеста, а теперь эта чужая невеста вдруг ласкается к нему.

– Я теперь совсем-совсем другая, – обещающе улыбнулась чужая невеста. – И это только начало.

Посидев еще немного на веранде у князя Сибирского, Борис хотел было ехать в Москву, но Акакий Петрович запротествовал:

– Ведь завтра воскресенье. И ваши артистки от вас не убегут. Давайте я устрою вас на ночевку у одной знакомой старушки, тут рядом.

– Оставайтесь, Борис Алексаныч, – пропела Милиция Ивановна. – Завтра.весь день купаться будем.

Хотя Нина и уверяла, что в молодости ее папа был синим кирасиром, но знакомства у него были сугубо прогрессивные. Хозяйка домика, куда он повел Бориса, оказалась старой революционеркой. Опять из тех жителей Березовки, которым после революции всыпали березовой каши. По дороге Акакий Петрович сообщил, что этой милой старушке уже около восьмидесяти лет, из которых большую половину она провела в тюрьмах и ссылках, и что зовут ее Дора Моисеевна.

– Знаете, в революцию 1905 года она уже с бомбами под юбкой бегала, – бормотал Акакий Петрович. – Во время февральской революции она воевала в женском «Батальоне смерти» у Керенского. Потом Керенский переоделся в женскую юбку и сбежал. Говорят, что Дора Моисеевна ему свою юбку дала. А после Октябрьской революции она примкнула к большевикам и немножко постреливала в ЧК. А во время чистки, при Ежове, ее, бедняжку, опять загнали в Сибирь. Двадцать лет отсидела. Так, ни за что ни про что.

Из дальнейшей болтовни Акакия Петровича скоро выяснилось, что эта милая старушка есть не кто иная, как знаменитая Дора Мазуркина, которая прославилась на весь мир тем, что выступила на XXII съезде КПСС с сенсационным заявлением, что она хотя и старая коммунистка, но занимается спиритическими сеансами, где общается с духом Ленина и спрашивает у него всякие советы. В результате по совету товарища Ленина съезд Компартии СССР постановил, чтобы товарища Сталина выбросили из Мавзолея.

И опять Борису показалось, что в Березовке просыпаются мертвые. Дора Мазуркина… Так ведь это ж мать Ольги и теща Максима, которую он загнал в Сибирь.

– Кто был ее муж? – спросил Борис.

– Знаете,.после каждой революции она меняла себе мужа: то еврей, то армянин, то русский.

– А дети?

– Знаете, у всех знаменитых людей с детьми всегда беспорядок. Всех ее детей преследовала какая-то трагическая судьба: или убийство, или самоубийство, или сумасшедший дом.

– А что она сейчас делает?

– Мемуары пишет. К ней иногда даже иностранные журналисты заглядывают. В Березовке все мемуары пишут – как им, березовцам, дали березовой каши. Ну вот мы и пришли.

Знаменитая революционерка жила как вдовствующая королева в изгнании. В углу стояло высокое самодельное кресло, к которому наподобие трона вели три ступеньки, покрытые изодранным красным ковриком. На этом троне восседала похожая на маринованный гриб кривобокая старуха.с тяжелым подбородком и лошадиными зубами, с приплюснутыми висками и большим выпуклым лбом, какие приписывают гениям или идиотам. На высокой спинке кресла, как раз над головой Доры Моисеевны, наподобие родового герба была намалевана масляной краской красная пятиконечная звезда.

Говорила старуха хриплым мужским баском. С высоты своего трона она прежде всего учинила Борису строгий допрос насчет его политических убеждений и сделала ему выговор за недостаточное знание истории коммунизма. Чтобы наверстать этот пробел, она принялась вспоминать свои собственные революционные подвиги. Да с таким жаром, словно она и сейчас готова задрать подол и бежать на баррикады. Ленина она называла запросто Вовиком и уверяла, что жена Ленина была ее интимной подругой.

Старуха вела себя столь высокомерно и нагло, что скоро Борису стало тошно от ее самовлюбленного бахвальства. Он сидел и думал: «Так вот эта старая ведьма, которую Максим загнал в Сибирь. Правильно сделал».

Потом он мягко сказал:

– Знаете, теперь революционеров сажают в специальные психбольницы – дурдома.

– Безобразие, – проскрипела старая ведьма. – Теперь бы они и Ленина в дурдом засунули.

До постели Борис добрался только после того, как выслушал всю историю революционного движения в России. Потом Дора Моисеевна сунула ему в руку пачку своих мемуаров и посоветовала почитать их перед сном.

Улегшись в постель, он наугад раскрыл рукопись. С откровенностью выживающей из ума старухи Дора описывала, как во время первой мировой войны она была медсестрой в военном госпитале:

«Когда я делала уколы шприцем, некоторые раненые так боялись моего взгляда, что отказывались от уколов, словно они опасались, что я впрысну им не лекарство, а яд.

Зачем я надела красный крест сестры милосердия? Чтобы люди думали, что я милосердная? Или мне доставляли удовольствие беспомощность этих раненых мужчин и моя власть над ними? Или меня притягивали человеческие боль и страдание и возможность покопаться в них руками? Так или иначе, но даже в госпитале я вложила свой кирпичик в дело революционной анархии».

Ночью Борису приснился профессор темных дел Малинин. Он стоял и, как классная дама, укорзиненно качал головой.

– Ай-ай-ай, плохо вы читали «Протоколы советских мудрецов». Иначе вы бы сразу поняли, что это за ведьма. Садизм. А из садизма получаются комплекс власти и мания величия. Эгоцентризм. А рот у нее видели как дергается? Это нервный тик

– и ротовой эротизм Фрейда. А вы заметили, что она кривобокая? Это Бог шельму метит. И душа у нее тоже кривая – шизофрения. Ведь эта стерва вам даже чашку чая не предложила.

Борис перевернулся на другой бок. Но там неизвестно откуда на него налетела ведьма Дора в развевающейся черной юбке, с бомбой в одной руке и отравленным шприцем в другой. Он хватает старуху за морщинистое, как у индюка, горло и старается свернуть ей шею. Кусаясь и царапаясь, ведьма Дора пытается воткнуть ему в бок отравленный шприц. А в другой руке у нее догорает фитиль от бомбы.

Когда бомба взорвалась, Борис проснулся и чертыхнулся. Потом он встал и запер дверь изнутри на крючок.

Утром семейство Миллеров расположилось на песчаном пляже рядом с лестницей. Милиция Ивановна сидела на пестром коврике, а Акакий Петрович стоял рядом и уныло переминался с ноги на ногу. Ему было скучно и страшно хотелось пойти и поиграть в картишки с князем Сибирским.

– Ох, у меня от этого солнца уже голова разболелась, – пожаловался он. – Знаешь что, Милиция…

– Знаю, – перебила его Милиция Ивановна. – Накрой твою глупую голову газетой. А потом, сколько раз я тебе талдычила, чтобы ты называл меня не Милиция, а Милочка. А тебе хоть кол на голове теши.

– Знаешь что, Милочка…

– Знаю. Но ты никуда не пойдешь. Не забывай, кому везет в любви, тому не везет в карты. Или ты хочешь сказать, что тебе со мной не повезло? Сядь и сиди здесь!

Борис появился на пляже только к полудню. Судя по тому, как он зевал и потягивался, было видно, что он не выспался.

– Так я и знал, – сказал Акакий Петрович. – Эта старая дура его всю ночь агитировала.

На Милиции Ивановне был старомодный купальный костюм с короткой юбочкой вроде как у балерины. Но на том месте, которое у молодых девушек называют пикантным, зияла огромная дыра. Когда Милиция Ивановна с тяжелым вздохом развалилась на коврике, Нина зашипела:

– Ма-ама, у тебя все печенки видно! Она толкнула Бориса локтем:

– Пойдем лучше погуляем по берегу.

Из безоблачной синевы неба наяривало Ярило-солнце. Зеленая озерная вода ласкалась о прибрежный песок. Лесной ветерок заигрывал с деревьями, что стояли на поднимающейся от берега круче. А старые деревья смотрели на все сверху вниз, качались и шептались.

Нина шла впереди и, опустив голову, разыскивала что-то в прибрежных камнях, среди ракушек и водорослей. Она перевернула большой камень, словно ожидая найти нам клад. Но там были только черви.

Борис в купальных трусиках шел следом за ней и следил, как ее следы слизывает упрямая вода. Потом он поднял глаза и посмотрел на Нину. В купальном костюме она выглядела на редкость соблазнительно. Хрупкие плечи, высокая грудь, тонкая, талия – и сильные тяжелые бедра здоровой самки. И кожа такая чистая и нежная. Прямо как у ребенка. И такая прозрачная, что видно, как под ней пульсируют голубоватые жилки.

Он опустил глаза вниз. Жалко, что безразличная вода так быстро смывает эти следы на песке. Он оглянулся назад. Там следы бесследно исчезли.

Посередине обрыва выступал вперед тенистый уступ-островок, где рос большой старый клен. Его корни не давали земле осыпаться, и вокруг дерева получилась маленькая площадка.

Неожиданно для самого себя он тихо окликнул:

– Нина…

– Что?

– Видишь вон ту площадку?

– Вижу.

– Давай залезем туда.

– Зачем?

– Я хочу тебе что-то сказать.

– А почему именно там?

– Чтобы нам никто не мешал. Как в орлином гнезде. Они вскарабкались по обрыву, добрались до. одинокого клена и улеглись плашмя на глинистой земле. Эта площадка уже давно служила убежищем для влюбленных парочек. Внизу переливалось на солнце озеро. Вверху тихо шелестели листья старого клена. Здесь хорошо было смотреть вдаль и мечтать.

– Ну…– сказала Нина.

– Скоро это дерево свалится вниз,сказал он. – Жалко…

– Почему?

– Так… Опять не останется никакого следа… О том, что я хочу тебе сказать…

Она положила свою теплую ладонь не его руку и тихо погладила, поощряя сказать то, что будут знать только старый клен да проказник-ветер.

– Когда я тебе это скажу, пожалуйста, не говори мне ничего… Ни да, ни нет… Только выслушай и прими к сведению… Хорошо?

Девушка продолжала ласкать его руку. Ее глаза смотрели вдаль мечтательно и задумчиво.

– Видишь ли, Нина, – медленно сказал он, – мне кажется… что я люблю тебя… И я был бы очень счастлив, если бы ты стала моей женой.

Со старого клена упал маленький листик и, покружившись в воздухе как молчаливый свидетель, опустился между ними на землю. Нина взяла его и стала рассматривать, словно отыскивая в его падении какой-то тайный смысл. Потом она поднесла его к губам, лаская маленький листик как живое существо.

– Хорошо здесь, – тихо сказала она. – Так хорошо, как редко бывает в жизни.

Откуда-то с кручи по обрыву посыпалась струйка песка. там шмыгнула ящерица в погоне за мухой. Нина вдруг почувствовала телом сырость земли, на которой они лежали. От горячего солнца и влажной земли исходил какой-то призывный запах. Мать-сыра земля звала куда-то, к чему-то, зачем-то. К тем таинствам жизни и смерти, которым повинуется все живое. И эта ящерица. И эта муха.

Нина прижалась голым телом к земле и прошептала:

– Знаешь, что я тебе скажу…

– Нет, лучше не говори.

– Я никогда не думала, что это… что это так хорошо. Я всегда боялась…

– Чего?

– Этого. Боже, а теперь я так счастлива. Если бы ты только знал, как я счастлива…

Она положила ему голову на плечо:

– Ты такой большой, добрый и смешной. Другие делают предложение вечером, при луне, а ты в полдень, на солнцепеке. Но так даже лучше. Скажи, а что мы будем делать, если… если поженимся?

– Все, что ты хочешь.

– Сейчас я хочу есть, – счастливо засмеялась девушка и.вскочила на ноги, – Пойдем обедать!

Они спускались по обрыву, взрывая сыпучий песок и держась, как дети, за руки. Вслед за ними катались мелкие камешки. Нина оглянулась на площадку, где они только что лежали.

– Теперь я люблю и это дерево. Оно знает нашу маленькую тайну. Знаешь, что мне еще хочется?

– Что?

– Чтобы теперь жизнь шла медленнее.

– Зачем?

– Чтобы счастье не ушло так скоро.

К вечеру все собрались в столовой у героя Перекопа, который теперь стал князем Сибирским. Князь недовольно хмурился и молчал. Чтобы наладить с ним дипломатические отношения, Борис завел разговор про его бывшие героические дела. Князь Сибирский сразу оживился и гордо выпятил свою узкую грудь. Затем Борис стал делать ему такую рекламу, что скоро даже сам герой засмущался.

– А помните, товарищ командарм, – взмахнул рукой Борис, – когда ваша конармия скакала – ведь вся земля дрожала!

– Немножко, немножко, – соглашался герой. – Подрагивала.

– А помните ваш портрет на белом коне?

– Да, да, и с шашкой наголо, – вздыхал герой.

– Я слышал, что скоро этот портрет выставят в Музее революции,-фантазировал Борис. – Вместе с тем роялем, на котором вы под этим портретом Шопена наигрывали. Помните, вся улица слушала?

– Это я только двумя пальцами играл, – поддакивал герой. – А вот когда я всеми десятью играл, так аж дом шатался. Но откуда вы знаете про меня такие интимные подробности?

– Ну тогда вас вся Москва знала. Что там Москва – вся страна.

Кончилось это тем, что сияющий князь Сибирский обнял Бориса, как родного брата, и попросил заезжать почаще.

Когда на дворе стемнело, Нина за спиной Акакия Петровича подмигнула Борису и выскользнула на веранду. Он вышел следам за ней.

– Пошли…– шепнула девушка.

– Куда?

– На берег… Там теперь никого нет..

– А что там делать?

– Угадай…

– Купаться хочешь?

– Нет, целоваться…

Бывшая спящая красавица вызывающе засмеялась и побежала в темноту.

– Только осторожней, здесь кругом крапива. Когда они подошли к дырявой лестнице, она взяла Бориса за руку и уверенно, как опытная блудница, повела его вниз, предупреждая, где не хватает ступенек:

– Я здесь в прошлом году на каждой ступеньке целовалась… Каждый вечер…

– С кем?

– Это секрет… Осторожно, не сломай себе ногу. А то будешь такой же хромой, как князь Сибирский.

Где-то внизу плескалась невидимая вода. Кругом попискивали комарики. Вдруг Нина почувствовала, что Борис идет сзади и смеется.

– Что ты там ржешь?

– Так… Забавно все это.

– Глупенький ты мой. Тебе не смеяться, а плакать нужно. Подул легкий ветерок, и от воды потянуло сыростью. Нина вздрогнула и прижалась к Борису.

– У тебя руки такие теплые. Значит, и кровь горячая. Он обнял ее, лаская губами ее волосы и нежную кожу на шее. Девушка медленно подняла голову, и он почувствовал ее дыхание.

– А ты знаешь, что меня называют белладонной? Ты не боишься?

– Нет, – улыбнулся он, – Я ничего не боюсь. Знаешь, кто я такой?

– Кто?

– Я подозреваю, что я любимец богов.

– Да, ты действительно любимец богов, – вздохнула Нина. – Но таких, как я, боги не любят.

Словно играя с ребенком, он поцеловал ее в одну щеку, потом в другую.

– И это все? – фыркнула Нина. Любимец богов прижал ее к себе и ласкал, словно растягивая удовольствие и откладывая настоящий поцелуй на потом.

– Ты не целуешься, а только балуешься, – возмутилась Нина. – Я так целоваться не привыкла.

– А ты много целовалась?

– С мужчиной… с настоящим мужчиной – в первый раз, – призналась бывшая спящая красавица.

– А хорошая все-таки вещь – любовь, – сказал любимец богов– Особенно когда она у тебя в руках.

– Да, не так плохо, как я думала,согласилась Нина. Она прихлопнула ладонью комара на щеке:– Ну что ж, хорошего понемножку… Пошли домой!