"Что-то остается" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава, Малков Александр)

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Что ж енто творится-то, братцы? Чего ты, Сыч, прицепился к им, к девкам, то есть? На черта тебе, охотник, тварь кадакарская, да к тому же полудохлая, э?

Девицы-то — ну, врет одна, ну, выделывается другая, ну, темнят, не разбери-поймешь, чего на уме у них… Тебе какое до этого дело, Сыч? Жадный, корыстный Сыч-охотник? С них же лиров десять можно было содрать, а то и больше…

Тот, кто поморщился гадливо внутри меня, был, конечно, не Сыч-охотник. И даже, наверное, не Ирги Иргиаро. Хотя — дружище Ирги воспитан в найларских традициях. Сталбыть, коли тварь разумна — она сама себе хозяин, поелику в рабство тебе ее никто не продавал.

А, черт, да хватит. Признайся уж себе-то — дело все в том, что парень действительно похож на Лергана. Особенно — в три четверти, если бровки домиком сделает. И именно поэтому ты его отдавать и не хочешь.

А ведь девицы енти за просто так не отступятся. Ну-ка — сперва втроем пожаловали, потом — с подмогой… Н-да-а уж, миляга Сыч. Жди таперича третьего раза. Продолжения, так сказать. Нужен им парень мой. Стангрев, тварь кадакарская…

Не отдам. Пусть катятся. Вожжа под хвост попала. Со мной так бывает — понесет, как конь норовистый — никуда не денешься.

— Что, Редда, как он там?

Вздохнула, опять облизала.

Нашла себе игрушку. Ничего не скажешь — хорош приемыш. Крылья, зубья, да еще и по башке треснутый. Ох, хозяюшка, хозяюшка…

А продолжение не заставило себя долго ждать. В «бойницу» я углядел четверых конных, что ехали неторопливой рысцой к моему дому. Лыжню потоптали напрочь, оглоеды.

Альханы. Те самые, что к Эрбу наезжают, по Горячей Тропе, и живут у него в кабаке. Контрабандисты, рисковые ребята. Сам-то Эрб, сказывают, пока не женился, того — баловался ентим делом. Вот таперича и привечает. Собратьев, сталбыть. Между прочим, арварановку ему — они самые и возят. Да.

Спешились. Щеголи, штучки городские. Яркие платки на шеях, яркие широченные пояса — все, того — шелковое. Штанцы с бубенчиками позвякивают. Шевелюры буйные, лохматые, глазищи темные блестят — енто на предмет чего спереть.

А хороши ведь парни — один к одному, ладные, справные — чего бы Дане не втюриться, э? Оно, конечно, редко альхан на чужачке женится, а Сыча-простофилю окрутить легче легкого, да и охотник в хозяйстве сгодится, опять же… Тьфу! Да что она мне в башку-то лезет! Не она красавцев ентих сюда наладила. Девочки-скромницы, мышки монастырские.

Трое, которые помоложе, остановились шагах в пяти, держа лошадок. Четвертый — он за главного у них — постучал.

— Че надыть? — высунул Сыч-охотник кудлатую башку.

— Удачи тебе, голубчик, под рукой Единого, — сказал альхан, показав белые зубы.

Трое тоже улыбнулись, как по команде, но их улыбкам малость не доставало искреннейшего добродушия, которым так и лучился старший.

— И тебе того же, паря. Коли не шутишь, — Сыч-охотник выполз на крыльцо, прикрыв за собой дверь, — Надыть-то чего?

— Все того же, голубчик, все того же, — красив он был, альхан, красив и уверен в себе. — Сегодня день такой — ты у нас самый богатый купец по ту и эту сторону Кадакара. Твой товар — мои деньги. Назначай цену.

Я вздохнул.

— Шел бы ты, паря. В кабак там. Али еще куды. Язык уж намозолил, повторять-то.

Альханская ухмылка стала еще шире.

— Твоя правда, язык иногда сказанет — потом жалеешь. Не пожалей, голубчик. Язык — он тебе еще пригодится.

— Че эт' ты язык мой бережешь? — фыркнул Сыч-охотник, не понимая.

— Язык вместе с головой, — объяснил альхан доверительно, — Ты бы, голубчик, сам их поберег. Из меня бережливец плохой.

— Тю! — дошло до тупого тила, — Никак, угрожать вздумал?

Альханы все лыбились — молодые, жилистые, ладные. Любо-дорого посмотреть.

— А чего ж, я не прочь, — Сыч-охотник ухмыльнулся, — Подходитя, робяты.

За дверью заскреблись, ухнули негромко и требовательно. Я открыл.

— Только извиняйте, я тожить, того — не один.

Редда и Ун вышли. Малыш фыркнул и дернул плечом, а хозяюшка лениво обозрела всех четверых и зевнула.

— Значит, это и есть твоя цена, охотник? — контрабандист поглядел с жалостью.

Ох, приятель, приятель…

— Я не торгуюсь, альхан.

Один из парней, чья улыбочка выглядела оскалом из-за странного прищура в один глаз, процедил презрительно:

— Кончай разговоры, Норв. Не видишь — клиент желает помахаться, — и потянул из-за пояса кнут.

Остальные сделали то же — слаженно, как улыбались. Молодцы ребятки.

— Авось подружки ваши, марантины, вас починят, — вздохнул я, а тот, кого назвали Норвом, повел плечами, отбрасывая за спину полы щегольского подбитого мехом широкого плаща:

— С Богом, охотник.

Когда-то, тысячу лет назад, Великолепный Алуш с Арито и Кайром на подхвате гоняли меня в три лиаратские боевые плети.

Знаете, небось — длинная плеть со стальным шариком, либо «ежиком» на конце… Тогда я сломал Арито руку, и Алуш долго и нудно отчитывал меня за неумение сдерживаться на тренировке…

Лиаратские плети — это вам не альханские кнуты, пусть даже и самые лучшие, а Великолепный Алуш…

К тому же, я действительно был не один.

— Горло не трогать, — велел собакам и прихватил свой посох, воткнутый в снег у крыльца — дескать, дома хозяин.

Они пошли все разом, плавно отводя кнуты в замах. Хороши ребятки, ох, хороши. Полжизни. Мне бы их задатки.

— Хог, звери.

Ун прыгнул к крайнему слева, ушел из-под кнута и рванул чуть выше колена.

Редда метнулась к старшему, Норву, и заплясала, уворачиваясь от хлестких ударов, яростно взрывавших снег.

Я качнул дубиной, поднырнул, двинул одному альхану по ребрам.

Другой меня все же задел.

Развернулся к нему, вскинул руку — дескать, больно — кнут с готовностью обвил запястье.

Рывок — парень полетел в сугроб.

Ун уже сидел у своего партнера на груди и ласково порыкивал.

Редда играла с Норвом. Давненько не было у хозяюшки подходящего развлечения — истосковалась.

Я отбросил дубину и на пробу щелкнул кнутом. Годится.

— Ну, че, паря? Сыгранем?

Он целил по ногам. Я поймал его кнут — петля сверху — и сделался обладателем двух «махалок».

Щуренный, первым доставший кнут и первым же его лишившийся, выбрался из сугроба. Обиженный на Сыча-охотника. Ох, и обиженный…

Шелестнул, раскрываясь, складной альханский нож — лезвие словило солнечный лучик. Ай, парень! Не парень — загляденье!

Пошел на меня, сощурив оба глаза, вздернув верхнюю губу. Заводной парнишечка…

Норв, отбиваясь от счастливой Редды, ругался на лиранате и по-альхански. Прижатый Уном молчал. Четвертый тоже достал нож, но пока не встревал, предоставив разбираться со мною нетерпеливому своему приятелю.

Я взял нетерпеливого кнутами за ноги и за плечи, цапнул ножик.

— Не балуй, паря. Не балуй.

Рука его разжалась не сразу, пришлось слегка вывернуть кисть.

Четвертый растерялся — упустил драгоценное мгновение, а теперь любые попытки были бы только во вред, потому что я приставил трофей к горлу бывшего владельца.

— Хорош, робяты. Побаловались — и будя. Ар, зверье. Ар.

Собаки с сожалением отошли и сели у ног.

Альханы больше не улыбались.

Тот, кого я держал, дернулся — еле успел чуть отодвинуть лезвие. Посильнее сдавил ему локоть.

— Не трепыхайсь, чудило.

Поглядел на остальных.

Всегда любил альханов. Спокойное, сдержанное достоинство. Ай, молодцы!

— Лошадки ваши застоялись, робяты, — сказал я. — Э?

Норв вскинул голову.

— Ладно, охотник. Твоя взяла. Мы не в обиде.

Штаны его имели вид весьма жалкий, и левую руку он прятал под плащ (из-под плаща на истоптанный, перепаханный кнутами снег капало), но тому, кого повалил Ун, досталось серьезнее. Он ведь еще щенок, Ун. Увлекается. А тренировщик из меня аховый…

Альханы медленно, с достоинством, отступили к лошадям. Я выпустил своего красавца.

Кстати, действительно чертовски красивый парень, просто левое веко рассечено. Кнутом, небось.

— Я вернусь, охотник! — глазищи черные, злые.

— Да завсегда пожалуйста. А ты, паря, — это Норву, — так и передай: Сыч свое слово сказал.

— Я передам, — Норв уже сидел в седле.

Взбросил руку — четыре всадника развернулись и угрохотали в сторону Косого Узла.

Ишь, прям дорогу к берлоге моей проложили. Лыжню испоганили — дальше некуда. Сперва те, потом с тележкой, а теперь еще и енти…

Ножик себе оставлю. Вот.

Нагнулся, подобрал оторванный бубенчик. Подбросил на ладони.

Трофей. Хоть на стену вешай, кабаньей башки заместо. Видел бы меня Эгвер…

Заставил бы раздеться да вымыться жесткой скребницей, какая для лошадей, а то вдруг с альханов на меня чего перебежало… Изворчался бы весь…

Спина, там, куда попало кнутом, побаливала. Обленился ты, дружище. Теряешь форму. Алуш взгрел бы тебя как следует…

Присел на крылечко, вытащил кисет, трубочку.

Ун и Редда устроились рядом.

— Спасибо, звери. Спасибо, хорошие.

Ун разулыбался, а Редда удивленно шевельнула бровями.

«За что спасибо? Мы же никого не убили. Так, игрушки…»

А ведь никакой драки бы не было, подумалось вдруг, покажи я Норву этому свой бок. Человек он опытный, Норв в смысле, что к чему знает… Еще бы и извинился, что побеспокоил. Тройной бы дорогой Косой Узел объезжать стал…

Да только что-то холодно сегодня. Бок показывать.

А так — увалень тильский, охотник дремучий, накостылял, сталбыть, ловким альханам. Сколько, говорите, было-то их? Четверо? И с кнутами?

Да их резать будут — они слова не скажут. Особливо — тот, красавчик одноглазый… Ладно. Это все хихоньки.

Я поднялся. Надо глянуть, как там парень. С утра вроде туда-сюда был…

Собаки вошли за мной, Редда тут же полезла на койку.

— Погоди, хозяюшка. Дай-ка я на него посмотрю.

Да-а… Не надо быть лекарем, чтоб понять. Худо дело. Лицо землистое, губы обметало, под глазами черно. Руки ледяные…

А умняга Сыч марантин погнал взашей. Даже глянуть им не дал парня. Может, чего сказали бы… Мать Этарде делать больше нечего, только капризам свихнувшегося охотника потакать. А в Бессмараг идти — сестрицы марантины, я тут вас давеча гонял, так не полечите ли тварочку мою, а я уж вам, того — из заначки, сталбыть, отсыплю…

Боги, ну почему ты так похож на Лерга, стангрев из Кадакара?..

Ты вот че, паря. Того. Хорош скулить-то. В Лисьем Хвосте знахарь есть. Пенек замшелый. К нему и двигай. Всего восемь миль.

— Редда, девочка. Я — за лекарем. Пригляди тут, хозяюшка.

— Р-рах?

— Скоро, скоро. Ун, не балуй. Кто полезет, горло не рви.

— Аум.

— Ну и славно.

Взял лыжи, что сушились у печки, натер по-быстрому. С койки донесся Реддин вздох.

— Все будет хорошо, девочка.

Сам я в это верил, конечно… Но слабо.

Слишком парнишка похож на Лергана. И с чего ты взял, друг Ирги, что боги дают тебе возможность искупить твою вину? Кто тебе это сказал? Может, они как раз и хотят, чтобы парень, похожий на твоего побратима, умер. Умер потому, что очередная бредятина пришла тебе в голову.

Как будто Лерг умрет второй раз…

(Лицо его белое, расширенные от боли зрачки, голос, еле слышный, прерывающийся: «При чем тут ты. Я сам виноват. Сам…»

И — беспомощность, беспомощность проклятая — «шипастый дракончик», что ты тут поделаешь… И обломанное древко торчит над ключицей — «стану красоваться шрамом» — не будет шрама, Лерг, не будет… И чернота вокруг древка — расползлась, распухла, и кровь свернулась, не течет больше…

«Больно… Ирги. Ирги, помоги мне… Ирги, пожалуйста…»

Помотал головой, но видение не отпускало.

«Ирги…»)

Черт побери, да прекрати сейчас же! Нашел чем заниматься. Ты еще в петлю полезь — Эгвер далеко, помешать некому. И взгреть тебя потом некому. Давай, вспоминай да угрызайся, как раз заплутаешь, по сумеркам-то. Дело недолгое. Вот только, если ты останешься здесь, в мягоньком снежочке, некому будет к парню лекаря позвать.

В конце концов, это просто сотрясение мозга и переломы. Любой знахарь должен уметь. Старый сморчок его вытащит.

Пусть попробует не вытащить, Веселый Гнев Данохара!