"Все страхи мира" - читать интересную книгу автора (Клэнси Том)

Глава 30 Восточный кабинет

Кларк подъехал на машине в обычное время, и тут ему пришлось сделать нечто не совсем обычное – ждать. Через пару минут он хотел было выйти из машины и постучать в дверь, но она открылась. Доктор Райан (Джон) вышел на крыльцо, остановился и поцеловал доктора Райан (Кэти), которая после этого смотрела вслед мужу и, как только он повернулся, ослепительно улыбнулась Кларку, сидящему за рулем.

Слава Богу! – подумал Кларк. Может быть, он приобрел новую специальность. Джек тоже выглядел совсем неплохо, и Кларк высказал ему свою точку зрения, как только Райан сел в машину.

– Действительно, меня рано отправили спать, – усмехнулся Джек, бросая газету на заднее сиденье. – Даже выпить забыл.

– Еще пара дней – и ты станешь снова похож на человека.

– Пожалуй, ты прав. – И тут он, к разочарованию Кларка, закурил сигарету. В следующее мгновение Кларк понял всю глубину замысла Кэролайн Райан. Не все сразу. Шаг за шагом. Господи, какая женщина! – подумал Кларк.

– У нас все готово для испытательного полета. В десять часов.

– Отлично. Наконец-то ты взялся за настоящую работу, Джон. Исполнять роль офицера охраны, должно быть, невероятно скучно, – заметил Райан, открывая портфель с ночными депешами.

– Даже в такой работе бывает кое-что интересное, сэр, – ответил Кларк, выезжая на Фалконс-Нест-Роуд. Донесений в кейсе оказалось немного, и скоро Райан погрузился в чтение "Вашингтон пост".

Три часа спустя Кларк и Чавез приехали на базу ВВС Эндрюз. Два самолета "Гольфстрим VC-20B" уже готовились к обычному тренировочному полету. Пилоты и обслуживающий персонал 89-й военно-транспортной эскадрильи – "Президентской" – строго соблюдали порядок, необходимый для поддержания летной формы. Два самолета вылетели один за другим с промежутком в несколько минут и направились на восток, где занялись исполнением маневров, необходимых для того, чтобы ознакомить двух новых вторых пилотов с правилами работы с наземным контролем. Разумеется, оба пилота на каждом самолете знали эти правила наизусть, но это не имело отношения к делу.

В хвостовом отделении сержант технической службы ВВС занимался своей работой, колдуя со сложным оборудованием связи, находящимся на борту. Время от времени он поглядывал в сторону гражданского специалиста – или кто он там был на самом деле – и видел, как этот странный мужик разговаривает с цветочным горшком или бормочет что-то в сторону тоненькой зеленой палочки. Да, подумал сержант, есть вещи, о которых лучше не думать. И он был совершенно прав.

Через два часа оба "Гольфстрима" снова приземлились на базе Эндрюз и подрулили к зданию для особо важных пассажиров. Кларк собрал свое оборудование и пошел навстречу другому гражданскому специалисту, который находился на борту второго самолета. Затем оба направились к своему автомобилю, уже обсуждая операцию.

– Я мог разобрать часть того, что ты говорил, четко понять, – сообщил Чавез. – Скажем, треть всего, может быть чуть меньше.

– Посмотрим, что скажут в научно-техническом отделе. Им понадобилось тридцать пять минут, чтобы вернуться в Лэнгли, и оттуда они поехали в Вашингтон на запоздалый ленч.

Бобу Хольцману позвонили накануне вечером, причем по телефону, номер которого нельзя было найти в справочнике. Несколько коротких фраз пробудили в нем любопытство. В два часа пополудни он вошел в небольшой мексиканский ресторан "У Эстебана", расположенный в Джорджтауне. Большинство обедавших уже ушли, ресторан был заполнен примерно на треть – главным образом студентами из Джорджтаунского университета. Из глубины зала ему махнули рукой.

– Привет, – сказал Хольцман, усаживаясь за стол.

– Вы Хольцман?

– Да, – ответил журналист. – А вы кто?

– Двое друзей, – произнес старший. – Не пообедаете ли с нами?

– С удовольствием.

Младший из них встал, подошел к музыкальному автомату и начал опускать в него монеты по двадцать пять центов. Послышалась громкая мексиканская музыка. Через мгновение Хольцману стало ясно, что магнитофон у него в кармане будет совершенно бесполезен.

– О чем вы хотели поговорить?

– Вы пишете статьи о ЦРУ, – начал старший. – Целью статей является очернить заместителя директора, доктора Джона Райана.

– Я ни разу не назвал этого имени, – покачал головой Хольцман.

– Тот, кто сообщил вам эти сведения, обманул вас, воспользовался вашей доверчивостью.

– Вот как?

– Ответьте, вы честный журналист?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Хольцман.

– Если я сообщу вам что-то совершенно не для публикации, напечатаете ли вы это?

– Все зависит от природы информации. Что именно вы имеете в виду?

– Я имею в виду следующее, мистер Хольцман. Я могу доказать вам, что вам лгали, но вы не сможете опубликовать эти сведения, в противном случае подвергнете смертельной опасности некоторых людей. Кроме того, я могу доказать, что кто-то воспользовался вами для сведения личных счетов. Мне нужно имя этого человека.

– Вы знаете, что я никогда не сообщу имя человека, передавшего мне информацию. Это нарушает этику моей профессии.

– Этика журналиста… – заметил мужчина достаточно громко, чтобы его голос был слышен сквозь грохот музыки. – Мне нравится это. Значит, вы готовы защищать даже тех, кто лжет вам?

– Нет, к ним это не относится.

– Хорошо, тогда я расскажу вам маленькую историю, но с одним условием: никогда, ни при каких обстоятельствах вы не упомянете то, что я вам расскажу. Вы дадите мне слово?

– А если мне станет ясно, что вы ввели меня в заблуждение?

– В этом случае ваше право напечатать ее. Это устраивает вас? Репортер кивнул.

– Только учтите, если вы напечатаете то, что я вам сейчас расскажу, это меня очень расстроит – потому что я не лгу. И вот что еще: вы должны пообещать мне не пользоваться этими сведениями для своего собственного расследования.

– Вы требуете слишком многого.

– Решайте сами, мистер Хольцман. У вас репутация честного и умного репортера. Есть вещи, которые не могут быть опубликованы, – впрочем, это я перехватил. Скажем так: есть вещи, которые должны храниться в секрете на протяжении длительного времени – многих лет. А веду я все это вот к чему: вас обманули и использовали для своих корыстных целей. Убедили напечатать ложь, чтобы очернить кого-то. Я не репортер, но, если бы я был репортером, у меня была бы нечиста совесть. Меня беспокоило бы то, что все это нечестно, а также то, что меня приняли за простофилю.

– Вижу, вы все обдумали. Хорошо, я согласен на ваши условия.

– Тогда слушайте. – Рассказ Кларка длился десять минут.

– Что это за операция? Где погиб этот человек?

– Извините, дружище. И не пытайтесь сами выяснить это. Меньше десяти человек знают ответ на этот вопрос. – Кларк покривил тут душой, но это была умная ложь. – Даже если вам удастся узнать, кто эти люди, они не станут разговаривать с вами. Ведь мало желающих добровольно рассказывать о том, что они нарушили законы.

– А эта Циммер?

, – Вы сможете проверить о ней почти все. Где она живет, чем занимается семья, когда родился ребенок, кто присутствовал при родах, имя акушера.

Хольцман заглянул в свой блокнот.

– Здесь скрывается что-то исключительно серьезное, правда? Кларк посмотрел на него немигающим взглядом.

– От вас мне нужно всего лишь имя.

– И как вы тогда поступите?

– Это не должно вас касаться.

– Что предпримет Райан?

– Он не знает, что мы беседуем с вами.

– Чепуха.

– Это, мистер Хольцман, совершенная правда. Боб Хольцман был репортером долгое время. Его пытались обмануть настоящие специалисты своего дела. Против него проводились операции тщательно обдуманной лжи, его превращали в инструмент политической мести. Эта часть его работы не нравилась ему, вызывала отвращение. Презрение Хольцмана к политическим деятелям объяснялось главным образом тем, что они были готовы нарушить любое правило для достижения своей цели. Всякий раз, когда политический деятель нарушал данное им слово, брал деньги от спонсора и тут же принимался оказывать ему услугу, все это называлось всего лишь "политикой". По мнению Хольцмана, это было не правильно. В нем все еще оставалось что-то от того идеалиста, который закончил школу журналистики в Колумбийском университете, и, хотя жизнь превратила его в циника, Хольцман был одним из немногих людей в Вашингтоне, не забывших о своих идеалах и иногда жалевших об их утрате.

– Предположим, в результате моей проверки все, что вы сказали, подтвердится. Что я получу от этого?

– Может быть, ничего, кроме морального удовлетворения. Только это и ничего больше. Могу дать вам честное слово – я сомневаюсь, что у этой истории будет продолжение, но, если что-нибудь случится, я дам вам знать.

– Значит, одно моральное удовлетворение? – спросил Хольцман.

– А у вас никогда не было желания расквитаться с мерзавцем? – небрежно спросил Кларк.

Репортер отмахнулся от этого заявления, как от назойливой мухи.

– Чем вы занимаетесь в ЦРУ? – спросил он.

– Вообще-то я не должен говорить об этом, – улыбнулся Кларк.

– Много лет назад, как принято начинать рассказ, один очень видный советский деятель попросил политического убежища и улетел за границу прямо с бетона московского аэродрома.

– Я тоже слышал об этом. Если вы попытаетесь напечатать это…

– Ну конечно, дипломатические отношения ухудшатся, – заметил Хольцман.

– Вы давно узнали об этом?

– Еще до последних выборов. Президент попросил меня не публиковать эту историю.

– Вы имеете в виду Фаулера?

– Нет, того президента, над которым Фаулер одержал победу.

– И вы согласились? – Кларк был глубоко изумлен.

– У русского были жена и дочь. Что, они действительно все погибли в авиакатастрофе, как говорилось в сообщении для прессы?

– Вы собираетесь писать об этом?

– Не могу – по крайней мере в течение нескольких лет, но наступит время и я напишу книгу…

– Его семья тоже улетела за границу, – ответил Кларк. – Перед вами человек, который вывез их из России.

– Я не верю в такие совпадения.

– Его жену зовут Мария, а дочь – Катя.

Лицо Хольцмана не выдало его чувств, однако он знал, что лишь горстка людей в ЦРУ знает такие подробности. Он только что задал Кларку изощренный вопрос и услышал правильный ответ на него.

– Через пять лет – начиная с сегодняшнего дня – вы расскажете мне о всех деталях этого дела.

Кларк задумался. Ну что ж, если репортер пошел на то, чтобы нарушить свои правила, то и Кларку придется ответить тем же.

– Это справедливое желание. Хорошо, я согласен.

– Господи Боже мой, Джон! – воскликнул Чавез.

– Он настаивает, чтобы за услугу была оказана услуга.

– Сколько человек знакомы с подробностями операции?

– Подробностями – вы имеете в виду взгляд изнутри? Немного. Если вы имеете в виду все подробности, то с нашей стороны человек двадцать, и только пять из них все еще работают в ЦРУ. Десять человек не служили у нас.

– Тогда кто?

– Придется раскрыть слишком уж многое.

– Кто-то из частей специального назначения ВВС, – предположил Хольцман. – А может быть, армия, группа особого назначения номер 160, эти безумцы из Форта Кэмпбелл, те самые, что высадились в Ираке в первую же ночь…

– Можете фантазировать сколько угодно, но от меня вы ничего не дождетесь. Но учтите, что, когда я приму решение рассказать вам о своей части операции, мне понадобится узнать, каким образом вам вообще стало известно о проведении этой операции.

– Есть люди, которые любят поговорить, – заметил Хольцман.

– Это верно. Итак, вы согласны на мои условия, сэр?

– Если мне удастся подтвердить то, что вы мне рассказали, – если я действительно буду уверен, что мне лгали, – то мой ответ – да, я сообщу вам имя моего источника. Но вы должны дать обещание, что это никогда не попадет в прессу.

Господи, да это похоже на дипломатические переговоры, подумал Кларк.

– Согласен. Я позвоню вам через два дня. Если это вам интересно, то вы – первый репортер, с которым мне довелось беседовать.

– И какой вы сделали из этого вывод? – усмехнулся Хольцман.

– Лучше уж заниматься разведкой. – Кларк помолчал. – Между прочим, из вас вышел бы превосходный разведчик.

– Я и есть превосходный разведчик – в своей области.

, – Сколько весит эта штука? – спросил Расселл.

– Семьсот килограммов. – Госн сделал паузу и произвел в уме арифметические расчеты. – Три четверти тонны – вашей тонны.

– Превосходно, – кивнул Расселл. – Фургон выдержит такую нагрузку. Только как перегрузить контейнер из грузовика в мой фургон?

Госн побледнел, услышав этот вопрос.

– Я не подумал об этом.

– Как его ставили в грузовик?

– Контейнер стоит на такой деревянной.., платформе.

– Ты имеешь в виду поддон? Его подняли автопогрузчиком?

– Да, – ответил Госн.

– Тебе повезло. Пошли, я что-то покажу тебе. Расселл вывел его на мороз. Несколько минут спустя Госн увидел внутри одного из амбаров бетонную погрузочную платформу и ржавый автопогрузчик, работающий от баллона с пропаном. Однако дорога, что вела к амбару, была покрыта замерзшей грязью и присыпана снегом.

– Насколько деликатно ее устройство?

– Бомбы всегда устроены деликатно, Марвин, – напомнил Госн.

Расселл расхохотался.

– Да, в этом ты прав.

В этот момент в Сирии уже наступило утро. Доктор Владимир Моисеевич Каминский только что приступил к работе – таково было его правило. Каминского, профессора Московского государственного университета, послали в Дамаск преподавать по его специальности – болезням органов дыхания. Будучи специалистом по таким болезням, трудно быть оптимистом. Как в Советском Союзе, так и здесь, в Сирии, больше всего ему приходилось иметь дело с раком легких – заболеванием так же часто легко предупредимым, как и смертельным.

Его первым пациентом оказался больной, посланный сирийским врачом, вызывавшим восхищение у Каминского, – сириец получил медицинское образование во Франции и проявил себя с лучшей стороны. Кроме того, он посылал к советскому специалисту больных, чья история болезни представляла несомненный интерес.

Войдя в кабинет, Каминский увидел крепкого мужчину чуть старше тридцати. Присмотревшись к его лицу, врач обратил внимание на серый цвет лица и обтянутые скулы. Первая мысль была: рак, однако Каминский был человеком весьма осторожным. Диагноз мог оказаться иным, а болезнь – заразной. Ему пришлось потратить на осмотр пациента больше времени, чем он рассчитывал, понадобились несколько рентгеновских снимков, дополнительные анализы, но его вызвали в советское посольство еще до того, как были готовы их результаты.

От Кларка потребовалось безграничное терпение, но он не звонил Хольцману почти три дня, полагая, что у журналиста могут оказаться неотложные дела и он не сможет сразу заняться этой проблемой. В половине девятого вечера Джон выехал из дома и отправился на заправочную станцию. Там он оставил машину рабочему, чтобы тот заправил ее, – сам Кларк не любил заниматься этим – и подошел к телефону-автомату.

– Слушаю, – ответил Хольцман, сняв трубку телефона с номером, не занесенным в справочники. Кларк не назвал себя.

– Вам удалось проверить упомянутые мной факты"?

– В общем да. По крайней мере большинство. Похоже, вы правы. Очень неприятно, когда тебя обманывают, правда?

– Кто?

– Я зову ее Лиз. Президент зовет ее Элизабет. Хотите нечто интересное? – добавил Хольцман.

– Конечно.

– Пусть это будет доказательством моей доброй воли. Фаулер ее любовник. Об этом не сообщалось в прессе, потому что, по нашему мнению, это не должно стать достоянием общественности.

– Вот и хорошо, – заметил Кларк. – Спасибо. За мной не пропадет.

– Через пять лет, приятель.

– Уговор есть уговор. – Кларк повесил трубку. Так, подумал он, именно ее я и имел в виду. Он достал из кармана еще одну монету и набрал другой номер. Ему повезло. Ответил женский голос:

– Алло?

– Доктор Кэролайн Райан?

– Да. Кто это?

– Вы хотели узнать имя, мадам. Элизабет Эллиот, советник президента по национальной безопасности. – Кларк решил не говорить Кэти о дополнительной информации, которую он получил от Хольцмана. Да и к делу она не имела отношения.

– Вы уверены?

– Да.

– Спасибо. – Линия разъединилась.

Кэти снова отправила Джека спать пораньше. Он вел себя разумно. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В конце концов, разве он уже не продемонстрировал это, женившись на ней?

Можно было выбрать время и получше. Несколько дней назад она собиралась отказаться от официального приема, сославшись на усталость после работы, но теперь…

Как все это устроить?..

– Доброе утро, Берни, – сказала Кэти Райан, как всегда намыливая руки до локтей.

– Привет, Кэти. Ну, как дела?

– Намного лучше, чем раньше, Берни.

– В самом деле? – Доктор Катц принялся за свои руки с мылом и щеткой.

– В самом деле.

– Очень рад этому. – В голосе Катца звучало сомнение. Кэти вымыла руки и закрыла краны локтем.

– Понимаешь, Берни, в прошлый раз я оказалась не права.

– А тот парень, что приходил поговорить со мной? – спросил Катц, не поднимая голову.

– Все оказалось не правдой. Не могу рассказать сейчас, может быть, в следующий раз. Но мне нужна твоя помощь.

– Какая именно?

– В среду я должна делать операцию по пересадке роговицы. Не мог бы ты заменить меня? – – Что-нибудь случилось?

– Нам с Джеком нужно быть на официальном ужине в Белом доме завтра вечером. Прием в честь премьер-министра Финляндии, представляешь? Операция простая, должна обойтись без осложнений. Я могла бы оформить тебя сегодня после обеда. Вообще-то хирургом будет Дженкинс – я должна всего лишь присутствовать, на всякий случай. – Дженкинс был молодым, но уже многообещающим хирургом-офтальмологом.

– Конечно, Кэти.

– Спасибо, Берни. Я у тебя в долгу, – "сказала Кэти, направляясь к выходу.

"Кармен Вита" вошла в гавань Хэмптон-Роудс с опозданием меньше чем на час. Она повернула налево и проследовала мимо пирсов военно-морской базы. Капитан и лоцман стояли на левом крыле мостика, обратив внимание на авианосец "Теодор Рузвельт", который выходил в море. Сотни жен и детей на берегу провожали корабль. Два крейсера, два эсминца и фрегат уже заняли позиции. Это, объяснил лоцман, корабли прикрытия для "Т.Р.". Индиец, капитан "Кармен Виты", что-то пробормотал и вернулся к своим обязанностям. Еще через полчаса судно подошло к причалу в конце Терминал-бульвар. Три буксира завели концы и поставили "Кармен Виту" на отведенное ей место. Едва закрепили швартовы, как портальные краны принялись разгружать контейнеры.

– Рогген, Колорадо? – спросил шофер грузовика. Он раскрыл свою карту и в секторе "1-76" нашел нужное место. – Вот, нашел.

– Сколько времени? – спросил Расселл.

– С момента выезда отсюда? Тысяча восемьсот миль… Скажем, двое суток – сорок часов, если мне повезет. Но это вам недешево обойдется.

– Сколько? – Шофер назвал сумму. – Возьмете наличными?

– Почему нет? При уплате наличными сниму десять процентов, – ответил водитель. В этом случае налоговое ведомство не сможет ничего узнать о сделке.

– Половину суммы платим вперед. – Расселл отсчитал банкноты. – Остальное после доставки груза. Если приедете быстрее сорока часов, тысяча долларов премиальных.

– Это мне нравится. А как с контейнером?

– Доставите его обратно в порт. Через месяц мы ждем новых поставок, – солгал Расселл. – Вы будете у нас вроде постоянного водителя.

– Никаких возражений.

Расселл вернулся к своим друзьям, и все вместе они следили за разгрузкой из окна теплого здания, сидя возле большой кофеварки.

"Теодор Рузвельт" вышел из гавани в рекордно короткое время и набрал скорость в двадцать узлов еще до того, как авианосец достиг океанского буя. Над ним уже кружили самолеты, первыми среди них были истребители "Ф-14 Томкэт", поднявшиеся с военно-морской авиабазы в Оушеане. Выйдя на широкий простор, авианосец повернул навстречу северному ветру и начал принимать самолеты. Тут же совершил посадку истребитель с двумя нулями на борту – самолет командира авиагруппы капитана первого ранга Робби Джексона. Порыв ветра приподнял хвост его "Томкэта", в результате чего самолет захватил при посадке второй тормозной трос. Попал в ловушку, раздраженно подумал Джексон. Следующий истребитель под командой капитана третьего ранга Рафаэля Санчеса идеально коснулся палубы, захватив третий трос. Оба самолета сразу отрулили в сторону. Джексон выбрался на палубу и тут же побежал на свое место в "гнезде коршуна", высоко на корабельной надстройке, чтобы следить за посадкой остальных самолетов. Так началось прибытие истребителей на авианосец – командир группы и командиры эскадрилий наблюдали за их посадкой. Каждое касание палубы, каждый захват тормозного троса регистрировался на видеопленке для дальнейшего разбора. Плавание началось не слишком удачно, подумал Джексон, делая глоток кофе. На этот раз ему не удалось получить свою обычную высшую оценку за посадку, о чем сообщил с лукавой улыбкой руководитель посадочной команды.

– Эй, шкипер, вы только посмотрите, как садятся мои мальчики! – заметил Санчес, опускаясь в кресло рядом с командиром авиагруппы.

– Да, они у тебя молодцы, Бад. Я обратил внимание, что ты снова улучшил свой рекорд.

– Это нетрудно, Робби. Нужно всего лишь следить за ветром, когда заходишь на посадку. Я заметил, как тебя подхватил порыв. Мне следовало бы предупредить тебя об этом.

– Гордыня до добра не доводит, Бад. – заметил Робби. Санчес совершил уже семнадцать идеальных посадок подряд. Может быть, он и впрямь видит ветер, подумал Джексон. Через семьдесят минут, во время которых все прошло гладко, "Т.Р." повернул на восток и направился по дуге большого круга к Гибралтару.

Водитель грузовика проверил, надежно ли закреплен контейнер в кузове, и забрался в кабину своего мощного дизеля "Кенуорт". Он включил двигатель и помахал рукой Расселлу, который в ответ тоже махнул рукой.

– Я по-прежнему считаю, что нам следовало бы поехать за ним, – заметил Госн.

– Он обязательно увидит нас и начнет думать, почему мы от него не отстаем, – ответил Марвин. – А если с бомбой что-нибудь случится, что ты сможешь сделать? Засыпаешь воронку, что появится на шоссе? Ведь тебе не пришло в голову следовать за судном, правда?

– Это верно. – Госн посмотрел на Куати и пожал плечами. Затем они направились к автомобилю. Отсюда все трое поедут в Шарлотт, а в Денвер прибудут самолетом.

Как и обычно, Джек был готов раньше – Кэти потребовалось больше времени. Для нее необычно было, посмотрев в зеркало, увидеть настоящую женщину с красивой прической, а не хирурга, не обращающего на свои волосы никакого внимания. На это ушло целых два часа, но результат оказался достоин затраченных усилий. Прежде чем спуститься вниз, Кэти достала из шкафа два заранее уложенных чемодана и поставила их посреди спальни. Потом спустилась в гостиную.

– Помоги мне, Джек, – обратилась она к мужу.

– Сейчас, милая. – Райан застегнул на ее шее золотое колье. Это был его подарок на Рождество перед рождением маленького Джека. Сколько приятных воспоминаний связано с этим украшением, подумал Райан.

– Повернись, – сказал он, отступив назад.

Кэти исполнила его просьбу. Ее вечернее платье было из переливающегося синего шелка. Джек Райан плохо разбирался в женской моде – ему было намного легче разгадать замыслы русских, – но этот образец ему явно понравился. Темно-синее платье и золото украшений подчеркивали светлую кожу и платиновые волосы Кэти.

– Очень красиво, – кивнул Джек. – Ну, можем отправляться?

– Конечно, – улыбнулась она. – Заводи машину. Когда он вышел из дома и направился к гаражу, Кэти дала последние наставления няне, а затем надела меховое манто – хирурги, как правило, не обращают особого внимания на требования защитников животных, – и последовала за Джеком. Он вывел автомобиль из гаража, развернулся и выехал на шоссе.

Кларк не мог не улыбнуться. Райан никогда не обращал внимания на возможность слежки. Как только габаритные огни машины Райана скрылись за поворотом, Кларк въехал во двор.

– Это вы, мистер Кларк? – спросила няня.

– Совершенно верно.

– Они в спальне, – и девушка показала в сторону двери.

– Спасибо. – Кларк вернулся через минуту. Типичная женщина, подумал он, все они берут с собой слишком много вещей. Даже Кэролайн Райан не составляла исключения.

– Спокойной ночи.

– Спокойной, – и няня снова повернулась к экрану телевизора.

На дорогу от Аннаполиса, Мэриленд, до центральной части Вашингтона ехать чуть меньше часа. Райан пожалел, что не вызвал служебный автомобиль, однако Кэти настояла на поездке в своей машине. С Пенсильвания-авеню они свернули через ворота на Ист-Экзекьютив-драйв. Там полицейский показал им, где поставить машину. Среди "кадиллаков" и "линкольнов" их автомобиль выглядел весьма скромно, но Джек не обращал внимания на такие мелочи. Они поднялись к Восточному входу, где сотрудники Секретной службы проверяли гостей по списку. Их пропустили, хотя ключи в кармане у Джека заставили сработать металл-детектор, и ему пришлось сконфуженно улыбнуться.

Сколько бы ни приходилось бывать в Белом доме, в посещении его всегда есть что-то волшебное, особенно вечером. Райан повел жену в Западное крыло. Они оставили свои пальто в гардеробе рядом с собственным маленьким театром Белого дома, получили номерки и пошли дальше. Как обычно, в коридоре у поворота стояли репортеры, ведущие великосветскую хронику, – три женщины за шестьдесят, они пристально вглядывались в лица проходящих мимо гостей и делали пометки в своих блокнотах. Приоткрытые рты и слащавые улыбки делали их похожими на ведьм из "Макбета". Вдоль коридора выстроились офицеры всех родов войск в парадной форме – Райан называл ее униформой швейцаров, – чтобы провожать гостей. Как всегда, лучше других выглядели офицеры корпуса морской пехоты со своими алыми поясами, и невероятно красивый капитан сделал Райанам знак, приглашая их подняться по лестнице к входу в зал. Джек обратил внимание, с каким восхищением капитан взглянул на его жену.

На верхней площадке мраморной лестницы стоял еще один офицер – на этот раз женщина в форме армейского лейтенанта. Она направила их в Восточную комнату. При входе громко объявили их имя – словно кто-то прислушивался к этому, – и слуга в ливрее тут же приблизился к ним, держа в руках серебряный поднос с бокалами.

– Ты сегодня за рулем, Джек, – шепнула ему Кэти, и он взял бокал минеральной воды с ломтиком лимона. Кэти выбрала шампанское.

Восточная комната Белого дома была размером с небольшой спортивный зал. Цвета слоновой кости стены, колонны, увитые золотыми гирляндами. В одном углу расположился струнный квартет с роялем, на котором играл – причем превосходно – армейский сержант. Половина приглашенных уже была здесь: мужчины – в смокингах, женщины – в вечерних туалетах. Кому-то, может быть, и нравится такая одежда, подумал Райан, но не мне. Джек и Кэти решили прогуляться по залу и почти сразу встретили министра обороны Банкера и его жену Шарлотту.

– Привет, Джек.

– Здравствуй, Деннис. Ты знаком с моей женой?

– Кэролайн, – улыбнулась Кэти и протянула руку.

– Ну, что ты думаешь о розыгрыше? Джек засмеялся.

– Я знаю, сэр, как вы с Брентом Талботом спорите по этому поводу. Я уроженец Балтимора. Кто-то украл нашу команду.

– Ты ничего не потерял. Это – наш год.

– Но "Викинги" утверждают то же самое.

– Им повезло, что удалось одержать победу в Нью-Йорке.

– Насколько я помню, "Рейдеры" тоже едва вас не напугали.

– Просто везение, – пробормотал Банкер. – Во втором тайме мы их похоронили.

Кэролайн Райан и Шарлотта Банкер обменялись красноречивыми взглядами: ох уж эти мужчины! Футбол! Кэти обернулась и.., увидела ее совсем рядом. Миссис Банкер предпочла скрыться, пока "мальчишки" разговаривали о мальчишеских делах.

Кэти сделала глубокий вдох. Она не была уверена, подходящее ли это место и подходящий ли момент, однако остановить сейчас себя ей было так же трудно, как прекратить операцию. Она заметила, что Джек смотрит в другую сторону, и, подобно ястребу, устремилась через зал прямо к цели.

Доктор Элизабет Эллиот была одета почти так же, как и доктор Кэролайн Райан. Узор на ткани и покрой немного разнились, но дорогие платья выглядели так похоже, что редактор отдела мод мог подумать, что они куплены в одном магазине. Шею советника по национальной безопасности украшала тройная нить жемчуга. Она беседовала с двумя гостями. Заметив, что кто-то направляется к ней, доктор Эллиот обернулась.

– Здравствуйте, доктор Эллиот. Вы помните меня? – спросила Кэти с теплой улыбкой.

– Нет. Мы разве встречались?

– Меня зовут Кэролайн Райан. Не припоминаете?

– Извините, – ответила Лиз, мгновенно опознав, кто перед ней, но все еще не понимая, что общего может быть между ними. – Вы знакомы с Бобом и Либби Хольцман?

– Я слежу за вашими материалами, – любезно сказала Кэти, пожимая протянутую руку Хольцмана.

. – Это всегда приятно слышать. – Хольцман почувствовал нежность ее руки, и его пронзило чувство вины. Неужели это та самая женщина, чью семейную жизнь он пытался разрушить? – Это моя жена, Либби.

– Я знаю, вы тоже репортер.

Либби Хольцман была выше Кэти, платье подчеркивало ее пышную грудь. Одна из ее грудей стоит моих двух, подумала Кэти, едва удержавшись от вздоха. У Либби был бюст, о котором говорят: есть на что приклонить голову.

– Около года назад вы оперировали мою кузину, – сказала Либби Хольцман. – Ее мама утверждает, что вы – лучший в мире хирург.

– Каждому врачу приятно это услышать. – Кэти пришла к выводу, что Либби симпатична ей, несмотря на очевидное физическое превосходство.

– Я знаю, что вы хирург, но где мы могли встречаться? – небрежно поинтересовалась Лиз Эллиот тоном, каким обычно говорят с прислугой.

– В Беннингтоне. Я была на первом курсе, а вы преподавали политологию.

– Вот как? Удивительно, как вы это помните. – Лиз дала понять, что столь малозначащие подробности не для нее.

– Такое было время, – улыбнулась Кэти. – Фундаментальные дисциплины в медицине – дело нелегкое. Нам приходилось главное внимание уделять основным курсам. А все второстепенное – побоку, тем более что отличные отметки были гарантированы.

Выражение лица Эллиот не изменилось.

– Не помню, чтобы я просто так раздавала хорошие отметки.

– Ну, почти просто так. Достаточно было запомнить, что вы говорили на лекциях, и затем повторить слово в слово. – Улыбка Кэти стала еще приветливее.

Бобу Хольцману хотелось отступить назад, но он удержал себя. Глаза его жены расширились – она быстрее мужа поняла происходящее. Была объявлена война, и битва обещала быть весьма жестокой.

– А что случилось с доктором Бруксом?

– С кем? – спросила Лиз. Кэти повернулась к Хольцманам.

– Да, в семидесятые годы времена были действительно другие, правда? Доктор Эллиот только получила степень магистра, а кафедра политических наук – как это лучше сказать? – ну, увлекалась левыми взглядами. Тогда это казалось модным. – Она снова повернулась к Элизабет Эллиот. – Неужели вы забыли доктора Брукса и доктора Хеммингса? Запамятовали, где находился дом, в котором вы жили вместе с ними?

– Не помню. – Лиз изо всех сил старалась сохранить спокойствие. Этому скоро придет конец. Но сейчас она не могла повернуться и уйти.

– Разве не на трех углах, в нескольких кварталах от кампуса?.. Мы звали их братьями Маркс, – хихикнула Кэти. – Брукс никогда не носил носков – и это в Вермонте! Должно быть, из-за этого у него всегда была капля на носу, а Хеммингс не мыл голову. Да, это была кафедра – только держись. Потом доктор Брукс перешел в Беркли, и вы, конечно, последовали за ним, чтобы защитить докторскую диссертацию. Вы, наверно, любили работать под его руководством. Скажите, а как сейчас жизнь в Беннингтоне?

– Хорошая, как всегда.

– Я так ни разу и не ездила на встречи выпускников, – заметила Кэти.

– Да и я не была там в прошлом году, – ответила Лиз.

– Так что же произошло с доктором Бруксом? – настаивала Кэти.

– По-моему, он преподает в Вассаре.

– А, вы поддерживаете с ним контакт? Готова поспорить, он все еще не пропускает ни одной юбки. Гордость радикала. Вы часто встречаетесь?

– Ни разу за последние пару лет.

– Мы так и не могли понять, что вы в нем нашли, – заметила Кэти.

– Бросьте, Кэролайн, все мы не были в то время девственницами.

Кэти отпила глоток шампанского.

– Это верно, времена были другими, и мы совершали массу глупостей. Но мне повезло. Джек сделал меня порядочной женщиной.

Началось! – подумала Либби Хольцман.

– Не у всех есть на это время.

– И как только вы обходитесь без семьи, не представляю. Я бы не вынесла одиночества.

– По крайней мере мне не приходится беспокоиться о неверном муже, – ледяным тоном заметила Лиз, прибегая к испытанному оружию и не зная, что оно больше не заряжено.

Кэти сочувственно улыбнулась.

– Да, некоторым приходится беспокоиться об этом. К счастью, меня эта чаша миновала.

– Разве какая-нибудь женщина может быть уверена в этом?

– Только дура остается в неведении. Если знаешь своего мужа, – объяснила Кэти, – у тебя нет сомнений в том, на что он способен и на что – нет.

– И вы действительно так уверены в себе? – спросила Лиз.

– Конечно.

– Считается, что жена узнает об измене мужа последней. Кэти слегка наклонила голову.

– Это философская дискуссия или вы хотите сказать мне что-то в лицо вместо того, чтобы говорить за моей спиной?

Господи! Боб Хольцман чувствовал себя зрителем на схватке боксеров-профессионалов.

– Неужели у вас создалось такое впечатление? Прошу извинить меня, Кэролайн.

– Ничего страшного, Лиз.

– Извините, но я хотела бы, чтобы ко мне обращались…

– Я тоже предпочитаю, чтобы ко мне обращались – "профессор", я ведь доктор медицины. Больница Джона Хопкинса, и все такое.

– Мне казалось, вы адъюнкт-профессор. Доктор Райан кивнула.

– Совершенно верно. Мне предложили должность профессора в Виргинском университете, однако тогда пришлось бы переехать из дома, в котором мы сейчас живем, перевести детей в другую школу и, разумеется, возник бы вопрос о карьере Джека. Поэтому я отклонила предложение.

– Вы, наверно, очень заняты.

– Да, у меня немало дел, к тому же я люблю свою работу в Больнице Хопкинса. Мы ведем сейчас перспективную исследовательскую работу, а мне нравится быть в гуще событий. Вам, наверно, было легче перебраться в Вашингтон – вас ничто не удерживало, да и к тому же что нового может быть в политических науках?

– Жизнь, которую я веду, вполне меня устраивает.

– Не сомневаюсь, – ответила Кэти, заметив слабое место и зная, как воспользоваться этой слабостью. – Всегда видно, когда человеку нравится работа.

– А какова жизнь у вас, профессор?

– Трудно желать лучшего. Между прочим, между нами только одно серьезное различие, – сказала Кэролайн Райан.

– Какое именно?

– .. Вы не видели, куда исчезла моя жена? Ваша беседует с Хольцманами и Элизабет Эллиот. Интересно, о чем они разговаривают? – произнес Банкер.

– Дома, в постели, я сплю с мужчиной, – ответила Кэти, сладко улыбаясь. – И самое приятное в этом, что мне не приходится менять батареи в вибраторе.

…Джек повернулся и увидел свою жену рядом с Элизабет Эллиот, жемчужное ожерелье которой показалось ему темным – так побледнело ее лицо. Его жена была ниже ростом, чем советник по национальной безопасности, и выглядела девчонкой рядом с Либби Хольцман, но, что бы там ни происходило, Кэти вела себя подобно медведице, защищающей своих медвежат. Ее глаза были устремлены в лицо Эллиот. Он подошел, чтобы узнать, в чем дело.

– Ты здесь, милая.

– А, Джек! – Кэти не отвела глаз от своей цели. – Ты знаком с Либби и Бобом Хольцманами?

– Привет. – Он обменялся с ними рукопожатиями – их взгляды говорили о чем-то, но он не мог понять о чем именно. Миссис Хольцман хотела сказать что-то, но сделала глубокий вдох и, только выдержав паузу, спросила:

– Это вы тот счастливец, что женился на этой женщине? – Вопрос миссис Хольцман позволил Эллиот отвести взгляд в сторону.

– Говоря по правде, это она вышла за меня замуж, – ответил Джек после короткого замешательства.

– Прошу меня извинить. – И Эллиот ретировалась с поля боя, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. Кэти взяла Джека за руку и подвела к роялю, что стоял в углу.

– Что значит вся эта чертовщина? – обратилась Либби Хольцман к своему мужу. Правда, она и сама догадывалась о сути происшедшего. Ее успешная попытка удержаться от смеха едва не стоила ей жизни.

– Дело в том, дорогая, что я нарушил профессиональную этику. И знаешь почему?

– Ты поступил правильно, – заявила Либби. – Братья Маркс? Дом у трех углов. Лиз Эллиот, белая протестантка англо-саксонского происхождения, королева левой ориентации. Боже мой!

– Джек, у меня ужасная головная боль. Просто ужасная, – шепнула Кэти мужу.

– Действительно так плохо? Она кивнула.

– Уведи меня отсюда, пока не наступил приступ тошноты.

– Кэти, но уходить с таких приемов не принято, – напомнил ей Джек.

– Без нас обойдутся.

– О чем ты говорила с Лиз?

– Знаешь, она мне не понравилась.

– Не только тебе. Ну хорошо.

Джек взял Кэти под руку и повел к выходу. Армейский капитан сразу понял серьезность положения, и через пять минут они вышли на свежий воздух. Джек усадил жену в машину и направился к выезду на Пенсильвания-авеню.

– Поезжай прямо, – сказала Кэти.

– Но…

– Поезжай прямо, Джек. – Это был ее голос хирурга, таким голосом она давала распоряжения во время операций. Райан проехал мимо парка Лафайетта.

– Теперь налево.

– Куда мы едем?

– Сейчас поворачивай направо – и въезжай налево в ворота. – Послушай…

– Пожалуйста, Джек, – попросила она тихо. Швейцар у входа в отель "Хэй Адаме" помог Кэролайн выйти из машины. Джек передал ключи служителю, чтобы тот поставил машину на стоянку, затем последовал за женой. Подойдя к стойке, Кэти получила ключ от комнаты и направилась к лифту. Джек вошел следом за ней, а когда лифт остановился, они направились к угловому люксу.

– Что ты задумала, Кэти?

– Джек, у нас было слишком много работы, мы без конца занимались детьми, не оставляя времени для нас самих. Сегодня – время для нас с тобой. – Она обняла его за шею, и мужу ничего не оставалось, как поцеловать ее. Кэти дала ему ключ. – А теперь открой дверь, пока мы не напугали кого-нибудь.

– Но как быть…

– Джек, помолчи. Пожалуйста, – добавила она.

– Хорошо, милая. – Райан распахнул дверь, и они вошли. Кэти с удовольствием отметила, что все ее указания были выполнены, как и надлежало персоналу лучшего из отелей. На столе был накрыт легкий ужин, и в ведерке со льдом стояла бутылка французского шампанского. Она бросила норковое манто на ливан в полной уверенности, что и все остальное сделано лучшим образом.

– Открой шампанское, пожалуйста. Я сейчас вернусь. Тебе тоже следовало бы снять пиджак и расслабиться, – произнесла Кэти через плечо, направляясь в спальню.

– Конечно, – ответил себе Джек. Он не понимал, что происходит или что задумала Кэти, но вообще-то это мало его беспокоило. Положив пиджак рядом с манто, он снял фольгу с горлышка бутылки, ослабил проволоку и осторожно извлек пробку. Затем налил два бокала и снова поставил бутылку в серебряное ведерко. Доверившись французским виноделам, он решил не пробовать вино и подошел к окну, откуда был виден силуэт Белого дома. Джек не, слышал, а скорее почувствовал, когда Кэти вернулась в гостиную. Он обернулся – Кэти стояла в дверях.

Она надела ее во второй раз, длинную, до пола, ночную рубашку из белого шелка. Первый раз это произошло во время их медового месяца. Кэти подошла босиком к мужу, скользя по ковру подобно привидению.

– Головная боль у тебя, должно быть, прошла.

– А вот жажда по-прежнему осталась. – Кэти улыбнулась Джеку.

– Думаю, это мы сейчас уладим. – Джек поднял бокал и поднес его к губам жены. Она сделала глоток и отвела бокал к губам мужа.

– Хочешь есть?

– Нет.

Кэти наклонилась к нему, взяв его за обе руки.

– Я люблю тебя, Джек. Пошли?

Джек повернул ее спиной к себе и пошел сзади, держа руки на ее талии. Постель была приготовлена, одеяло откинуто, свет в спальне выключен, только сияние прожекторов, освещающих Белый дом, пробивалось сквозь шторы.

– Помнишь наш первый раз, первую ночь после свадьбы?

– Я не забыл оба раза, Кэти, – улыбнулся Джек.

– Это будет у нас еще одна первая ночь, Джек. – Она протянула руки, стоя позади него, и расстегнула пояс. Он понял и быстро разделся. Когда он встал перед ней обнаженный, она обняла его с неожиданной страстью и шелк ночной рубашки охладил его горячую кожу.

– Ложись.

– Сейчас ты красивее, чем раньше, Кэти.

– Я никому не позволю отнять тебя у меня. Кэти последовала за ним в постель. Оба дрожали от нетерпения. Кэролайн подняла ночную рубашку до пояса и опустилась на него, затем шелк упал вниз. Его руки ласкали ее груди. Она прижала их, раскачиваясь на нем, зная, что он не сумеет долго сдерживать себя, но и ее момент был уже совсем близко.

Я – самый счастливый человек в мире, подумал Джек, пытаясь сдержаться, и, хотя это ему не удалось, получил в награду улыбку, от которой у него дрогнуло сердце.

– Совсем неплохо, – заметила Кэти через минуту, целуя его руки.

– Практики недостаточно.

– Ничего, вечер только наступил, – сказала она, ложась рядом, – и я тоже не испытывала ничего подобного вот уже много времени. Ну как, проголодался?

Райан посмотрел по сторонам.

– Я…

– Подожди. – Она встала с кровати и принесла ему халат с монограммой отеля. – Это чтобы ты не утратил пыла.

Ужин прошел в тишине. Они не нуждались в словах и следующий час молча делали вид, что им снова двадцать с небольшим, юные и страстные, проявляющие любопытство в любви, стремящиеся познать ее как новое и удивительное явление, где каждый поворот открывает что-то неизведанное, не встречавшееся раньше. Прошло слишком много времени, напомнил себе Джек, но тут же выбросил эту мысль из своего сознания, которое на этот раз было спокойным и безмятежным. Они покончили с десертом, и он разлил по бокалам остаток шампанского..

– Пора кончать пить. – Но еще не сегодня, подумал он. Кэти осушила бокал и поставила его на стол.

– Да, это будет неплохо, но ведь ты не алкоголик. Мы с тобой доказали это на прошлой неделе. Тебе был нужен отдых, и ты отдохнул. А теперь ты снова нужен мне.

– Если справлюсь.

Кэти встала и взяла его за руку.

– Справишься, ты такой сильный.

На этот раз Джек принял инициативу на себя. Когда они вошли в спальню, он наклонился и снял с Кэти ночную сорочку, потом бросил свой халат на пол рядом с ней.

Первый поцелуй превратился в вечность. Он поднял ее на руки, положил на кровать и спустя мгновение лег рядом. Нетерпение страсти не исчезло у них. Скоро он оказался наверху, чувствуя под собой и вокруг себя ее тепло. На этот раз у него все получилось гораздо лучше, он сдерживал себя до того момента, когда ее таз поднялся вверх, спина изогнулась, а на лице появилось удивительное выражение боли, которым каждый мужчина хочет наградить свою жену. В последние секунды его руки обхватили ее тело и подняли с постели, прижав к своей груди. Кэти любила, когда он делал так, ей нравилась его мужская сила едва ли не больше, чем его доброта. Наконец все кончилось, и он лег рядом с ней. Кэти прижалась к нему, положив его голову на свою не слишком пышную грудь.

– С тобой ничего раньше и не было, – прошептала она ему на ухо. То, что последовало дальше, не удивило ее. Она так хорошо знала своего мужа, хотя на короткое время и поступила глупо, забыв об этом. Кэти надеялась, что сумеет забыть те тяжкие дни. Все тело Джека сотрясалось в рыданиях. Кэти обняла его, чувствуя слезы на своей груди. Какой он хороший, какой сильный мужчина.

– Я был плохим мужем и плохим отцом… Она прижалась щекой к его лбу.

– Последнее время ни один из нас не проявил себя слишком уж хорошо, Джек, но теперь все в прошлом.

– Да. – Он поцеловал ее грудь. – Как это мне посчастливилось найти тебя?

– Ты выиграл меня, Джек. В великой лотерее жизни я досталась тебе. А ты – мне. По-твоему, семейные люди, жены и мужья, всегда заслуживают друг друга? Сколько встречается мне таких, которым не повезло. Может быть, они просто не старались, просто забыли.

– Забыли?

Как чуть не забыла я, подумала Кэти.

– "В богатстве и в бедности, в счастье и несчастье, в здравии и в болезни, пока мы оба живы". Помнишь? Я тоже дала эту клятву. Я ведь знаю, Джек, каким хорошим ты можешь быть, и для меня этого достаточно. Я так плохо относилась к тебе всю прошлую неделю… Извини меня за все плохое, что я сделала. Но все осталось позади.

Наконец рыдания стихли.

– Спасибо, милая.

– Спасибо, Джек. – Она провела пальцем по его спине.

– Ты хочешь сказать? – Его голова поднялась, и он заглянул ей в лицо.

– Надеюсь. Может быть, это будет еще одна девочка.

– Было бы очень славно.

– А теперь спи.

– Сейчас.

Джек встал и направился в ванную, но, прежде чем вернуться в спальню, зашел в гостиную. Десять минут спустя, услышав его ровное дыхание, Кэти осторожно спустилась с кровати, надела ночную рубашку, а потом на пути из ванной подошла к телефону и отменила просьбу Джека разбудить его пораньше. Теперь настала ее очередь остановиться у окна и посмотреть на дом президента. Еще никогда мир не казался ей более прекрасным. Вот если бы ей удалось убедить Джека прекратить работать на этих людей…

Грузовик остановился на заправку недалеко от Лексингтона, штат Кентукки. Шофер потратил десять минут, чтобы набить желудок кофе с оладьями – он уже давно пришел к выводу, что хороший завтрак не дает уснуть за рулем, – и отправился дальше. Премия в тысячу долларов была очень соблазнительной, и, чтобы получить ее, нужно было пересечь Миссисипи до того, как в Сент-Луисе начнется час пик.