"Тай-Пэн" - читать интересную книгу автора (Клавелл Джеймс)

Глава 1

Четыре дня спустя «Китайское Облако» тайно бросил якорь в заливе Дипуотер Бэй у южной оконечности Гонконга. Было утро – холодное, с низко нависшими плотными облаками, которые придавали морю серо-стальной цвет.

Струан стоял у ромбовидных окон в капитанской каюте и смотрел на остров. Дуга залива была образована голыми скалами, почти отвесно уходящими в море; их вершины окутывали облака. В центре этой дуги желтел небольшой пятачок песчаного пляжа, за которым земля опять круто взбегала к облакам, суровая и покинутая. Воздух был наполнен криками чаек. Волны лениво плескались о борт. Корабельный колокол пробил шесть склянок.

– Да? – отозвался Струан, услышав стук в дверь.

– Катер вернулся, – устало сообщил ему капитан Орлов, широкоплечий горбун едва пяти футов роста, с мощными руками и огромной головой. На руке у него болтался боевой цеп. С того момента, как серебро погрузили на корабль, он носил его днем и ночью, не снимая даже когда ложился спать. – Клянусь бородой Одина, наш груз хуже «черной смерти».

– Опять какие-нибудь беспорядки?

– Беспорядки, говорите? Только не на моем корабле, клянусь головой матери Иисуса Христа! – Крошечный уродец весело хмыкнул, и глаза его зло сверкнули: – По крайней мере, когда я не сплю, а, Зеленые Глаза?

Струан повстречался с Орловом много лет назад в Глазго, где тот бесцельно шатался по докам. Горбун был норвежцем, потерпевшим кораблекрушение в опасных водах у Оркнейских островов. С тех пор он никак не мог найти себе корабль: хотя для моряков национальность значения не имела, ни один владелец не хотел доверять свое судно человеку, который никому и никогда не говорил «сэр» или «мистер» и соглашался служить только капитаном – не меньше.

– Лучше меня нет никого в целом мире, – орал Орлов, и его рябое крючконосое лицо тряслось от ярости. – Я отслужил свое на реях – довольно, больше я туда не встану! Проверьте меня, и я вам докажу, клянусь кровью Тора!

Струан проверил, как Орлов знает море и ветер, испытал его силу и мужество и не нашел у него ни одного недостатка. Орлов говорил на английском, французском, русском, финском и норвежском языках, обладал блестящим умом и поразительной памятью. И хотя внешне он напоминал злого гоблина и при необходимости мог убивать так же безжалостно, как акула, он был честен и совершенно неподкупен. Для начала Струан дал ему небольшой корабль, потом корабль побольше. Потом клипер. В прошлом году он сделал его капитаном «Китайского Облака», окончательно убедившись в том, что все, что говорил о себе Орлов, – правда от первого до последнего слова.

Струан налил еще чаю, горячего, сладкого, с каплей рома, придавшего ему особый вкус и аромат.

– Как только мистер Робб и Кулум поднимутся на борт, берите курс на гавань Гонконга.

– Чем скорее, тем лучше, а? – Где Вольфганг?

– В своей каюге. Он вам нужен?

– Нет И проследите, чтобы нас не беспокоили. Направляясь к двери, Орлов раздраженно повел плечами и передернулся под промокшей одеждой.

– Чем скорее мы избавимся от этой заразы в трюме, тем лучше. Самый жуткий груз, который мне когда-либо доводилось перевозить.

Струан не ответил. Он был измучен до предела, но голову сохранял ясную и всякую минуту был начеку. Почти дома, сказал он себе. Еще несколько часов, и ты будешь в безопасности в гавани. Благодари Господа за королевский флот. Встав на якорь рядом с одним из фрегатов, ты сможешь отдохнуть.

Капитанская каюта была просторной и отличалась роскошью отделки. Но сейчас она была вся завалена мушкетами, тесаками, боевыми цепами, мечами и абордажными саблями. Он разоружил всю команду, прежде чем перегрузил серебро на клипер. Теперь только он и капитан Орлов носили оружие Струан постоянно ощущал то чудовищное напряжение, в котором пребывали все на корабле. Серебро заразило алчностью душу каждого члена команды. Да, подумал он, эти слитки никого не оставят равнодушными. Даже Робба. Даже Кулума. Может быть, даже Орлова.

По дороге от Мраморной пагоды А Гип впала в беспамятство и вскоре скончалась. Струан хотел похоронить ее в море, но Мэй-мэй обратилась к нему с просьбой:

– А Гип была преданной рабыней, – сказала она. – Плохой будет йосс не вернуть ее родителям и не похоронить по китайскому обычаю, о, абсолютно очень плохой и ужасный, Тай-Пэн.

Струан изменил курс и отправился в Макао. Там с помощью Маусса он купил для А Гип красивый гроб и передал его родителям девушки. Он дал им также десять тэйлов на похороны. Ее родители были танка. Они поблагодарили его и стали уговаривать взять вместо А Гип ее младшую сестру А Сам, веселую, круглолицую девочку пятнадцати лет, которая тоже говорила на «пиджин» и имела перевязанные ноги – для танка вещь крайне необычная. Мэй-мэй знала А Сам и раньше, девушка ей нравилась, поэтому Струан согласился. Родители запросили за А Сам триста серебряных тэйлов. Струан был готов заплатить без разговоров, но Мэй-мэй сказала, что как госпожа она сильно потеряет лицо, если будет заплачена первая же названная сумма. Она принялась усердно торговаться с ними и в конце концов сбила цену до ста шестнадцати тэйлов.

Струан не споря выполнил все формальности, связанные с покупкой девушки, потому что этого требовал обычай. Но затем, когда сделка состоялась и он, по китайскому закону, стал владельцем рабыни, он разорвал документ на глазах у А Сам и сказал ей, что она не рабыня, а только прислужница. А Сам ничего не поняла. Струан знал, что потом она спросит у Мэй-мэй, почему он порвал такую важную бумагу, и Мэй-мэй ответит, что некоторые обычаи варваров действительно странные и смысл их понять невозможно. А Сам согласно кивнет головой, и ее страх перед ним увеличится.

Все то время, пока «Китайское Облако» стоял в Макао, Струан продержал команду на борту. Исключение было сделано только для Вольфганга Маусса. Шотландец опасался, что слухи о серебре разнесутся по городу, и, хотя обычно он доверял своим людям, он не мог полагаться на них сейчас, когда такое огромное богатство лежало буквально под рукой и словно ждало, чтобы его взяли.

Он ожидал пиратского нападения как извне, так и изнутри. В Макао на борту едва не вспыхнул бунт, и впервые ему и его офицерам пришлось прибегнуть к плети, рассыпая удары без разбора направо и налево. После этого Струан распорядился выставить часовых на полубаке и встать на якоре в мелкой гавани подальше от берега. Всем сампанам было запрещено подходить к «Китайскому Облаку» ближе, чем на сто ярдов.

Он выслал Кьюдахи, первого помощника, с катером на Гонконг впереди себя, чтобы тот привез Робба и Кулума на тайное свидание в Дипуотер Бэй, строго предупредив не говорить им ни слова о серебре. Он знал, что этим увеличивает грозящую ему опасность, но понимал также и то, что должен пойти на этот риск. Благополучно погрузив серебро на «Ки тайское Облако», он смог спокойно поразмышлять о Дзин-куа, а также о «Благородном Доме», Роббе и Кулуме и решил, что делать дальше. Он понимал, что пришло время окончательно определить будущее лицо компании. С Роббом и Кулумом или без них. Любой ценой.

Струан оставил Мэй-мэй в Макао, в доме, который подарил ей. Перед тем, как уехать, он и Мэй-мэй навестили Чен Шеня.

Дункан, их трехлетний сын, встречая родителей, опустился на колени для поклона, но Струан поднял малыша и сказал, чтобы тот никогда и ни перед кем не смел больше этого делать. Дункан пролепетал: «Да, Тай-Пэн», и крепко прижался к нему и к матери.

За крошкой Кейт ухаживали с той же любовью и заботой, что и за Дунканом, и Чен Шень хлопотал вокруг них, как старая курица. Принесли еду и чай, и тогда Чен Шень попросил позволения Струана пригласить Кай-сун, которая хотела поклониться Тай-Пэну.

Кай-сун минуло тридцать шесть. Она появилась в великолепном темно-красном с золотом платье с нефритовыми и серебряными заколками в черных волосах. Струану показалось, что семнадцати лет, прошедших со времени их последней встречи, словно не было. Ее лицо было белым и чистым, как алебастр, а глаза остались такими же бездонными, как и в дни юности.

Но по щекам катились слезы, и она прошептала что-то на кантонском наречии, а Мэй-мэй радостно перевела:

– Старшая сестра так опечалена, что твоя Тай-тай стала мертвая, Тай-Пэн. Старшая сестра говорит, всегда, когда ты хочешь, чтобы дети были здесь, они будут как ее дети. И она благодарит тебя за то, что ты так добр к ней и к ее сыну.

– Скажи ей, что она выглядит очень хорошо, и поблагодари ее.

Мэй-мэй перевела, потом немного поплакала вместе с Кай-сун, и они почувствовали себя счастливыми. Кай-сун низко поклонилась еще раз и ушла.

Чен Шень отвел Струана в сторону.

– Слышать твоя, может, холосый йосс есть, Тай-Пэн. – Все его необъятное лицо сложилось в одну большую улыбку.

– Может.

– Холосый йосс есть тоза – моя покупать люди стлоить Гонконг оц-цень дешевый! – Чен-Шень ухватился руками за огромный живот и громко захохотал. – Хейа, Тай-Пэн! Децтвенный рабыня есть. Твоя хотеть? Я твоя покупать, хейа? Дешевый-дешевый.

– Ай-йа, девственница! Лишние заботы зачем, свои заботы много есть и так!

Струан и Мэй-мэй забрали детей и вернулись к ней домой. Мэй-мэй проиграла ему в трик-трак больше, чем стоил этот ее дом, некогда подаренный ей Струаном. Она официально и с большой церемонией передала ему купчую и тут же протянула колоду карт.

– На квит, Тай-Пэн, в долги.

Он вытащил валета, и она завыла и стала рвать на себе волосы.

– О горе, горе, горе! Ах, я паршивая собака, старая ни на что не годная подстилка! Я зачем открывала свой грязный рот?

С мученическим видом она зажмурилась, вытащила карту, съежилась от страха и чуть-чуть приоткрыла глаза. Это была дама. Она вскрикнула от счастья и бросилась в его объятия.

Они с Мэй-мэй договррились, что Струан очень быстро вернется с Гонконга или пришлет за ней «Китайское Облако». Затем он отплыл к Дипуотер Бэю.

Дверь каюты открылась.

– Здравствуй, отец, – сказал Кулум.

– Привет, Дирк, – произнес вслед за ним Робб.

– Добро пожаловать. Добрались без приключений?

– Да, все нормально. – Робб тяжело опустился в кресло. Под глазами у него залегли черные тени.

– Ты выглядишь совсем обессилевшим, Робб.

– Так оно и есть. Я перепробовал все, что можно, все. – Он стащил с себя тяжелый плащ, от которого валил пар. – Никто не хочет открывать нам кредит. Мы погибли. О каких хороших новостях мог ты вообще писать, Дирк? – Он пошарил в кармане своей куртки и вытащил оттуда письмо. – Боюсь, из меня добрый вестник тоже не получится. Это пришло для тебя со вчерашней почтой. От отца.

Вся радость Струана, вся его гордость за то, чего он сумел достичь, улетучились в один миг. Винифред, подумал он, это должно быть о ней. Он взял письмо в руки. Печать была не сломана. Струан узнал мелкий паучий почерк своего отца.

– Какие новости из дома? – спросил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

– Это все, что нам пришло, Дирк. Я не получил вообще ничего. Извини. Ну, а ты-то как? Что случилось с твоим лицом? Ты обжегся? Мне очень жаль, что я ничем не сумел помочь.

Струан положил письмо на стол.

– Ты купил землю?

– Нет. Распродажу отложили – Робб старался не смотреть на письмо.

– Она состоится завтра, отец. Не хватило времени, чтобы обмерять все участки. Поэтому ее и перенесли. – Кулум неловко покачнулся, когда корабль накренился, увлекаемый вперед наполнившимися парусами. Он оперся о стол. – Хочешь, я сам вскрою письмо?

– Нет, спасибо. Вы видели Брока?

– «Белая Ведьма» прибыла с Вампоа два дня назад, – сказал Робб. – Сам я его не видел. Это правда, что у нас опять война?

– Да, – ответил Струан. – Флот по-прежнему на Гонконге?

– Да. Но когда Эликсен привез последние новости, он развернулся в боевое построение. К восточному и западному входам в пролив посланы корабли для патрулирования. Китайцы собираются напасть на Гонконг?

– Не будь смешным, Робби.

Робб посмотрел в окно на море за кормой клипера. В лице Дирка появилось что-то новое, подумал он. – Откуда здесь столько оружия, Дирк? Что-нибудь не так?

– Чем занимался Лонгстафф все это время, Кулум? – спросил Струан.

– Не знаю, – ответил юноша. – Я видел его лишь однажды, когда понадобилось его согласие, чтобы перенести распродажу.

– И я тоже с ним не встречался, Дирк. После той статьи про нас в газете мне вообще стало трудно с кем-либо встречаться. Особенно с Лонгстаффом.

– В самом деле? Что же случилось?

– Я увиделся с ним на следующий день. Он сказал: «Чес с-слово, это что, правда?», и когда я ответил ему: «Да», он взял понюшку табаку, пробормотал: «Жаль. Ну что же, я очень занят, Робб. Всего хорошего», и выпил еще один стакан портвейна.

– Ты ожидал чего-то другого?

– Не знаю, Дирк. Наверное, я ждал сочувствия. Или какой-нибудь помощи.

– Лонгстафф не уволил Кулума. Это говорит в его пользу.

– Он вызвал меня обратно только потому, что на тот момент у него под рукой не оказалось никого, кто мог бы этим заняться, – заметил Кулум. За последние две недели он начал прибавлять в весе, и его болезненная бледность уже не так бросалась в глаза. – По-моему, он испытывает удовольствие от того, что мы потерпели крах. То есть, – быстро добавил он, – я-то, конечно, не в счет. Я хочу сказать, что «Благородный Дом» потерпел крах.

– Если это не «мы», значит это какая-то другая компания, Кулум.

– Да, я знаю, отец. Я имел в виду, что... ну, по-моему, ты всегда был для Лонгстаффа особенным человеком. Он, как китаец, низко кланялся твоим знаниям и опыту, потому что ты был богат. Но если отбросить богатство, у тебя нет ни знатности, ни воспитания. А без этого ты не можешь быть для него равным. А если ты ему не ровня, значит и знания твои не имеют никакой ценности. Абсолютно никакой. Мне кажется, все это весьма печально.

– Где ты узнал о китайском обычае низко кланяться?

– Подожди, пока увидишь Гонконг.

– Что это значит, парень?

– Мы будем на месте через несколько часов. Ты сможешь увидеть все своими глазами. – Голос Кулума зазвенел: – Пожалуйста, отец, вскрой письмо!

– Это известие подождет. Винифред умирала, когда ты уезжал. Ты ждешь чуда?

– Я надеюсь на него, да. Я молил о нем Господа.

– Пойдемте вниз, – пригласил их Струан.

Аккуратные ряды серебряных слитков таинственно посверкивали в полумраке трюма, отражая свет покачивающегося фонаря. Воздух здесь был сперт и насыщен сладковатым дурманящим запахом сырого опиума. Кругом кишели тараканы.

– Это невозможно, – прошептал Робб, касаясь серебра рукой.

– Я и не знал, что в каком-то одном месте на земле может оказаться столько серебра, – произнес Кулум, потрясенный увиденным не меньше своего дяди.

– Оно все здесь, можешь не сомневаться, – сказал Струан.

Робб дрожащей рукой взял один слиток, чтобы увериться, что это не сон. – Невероятно.

Струан рассказал им, как он подучил это серебро. Он передал им все, что говорил Дзин-куа, не упомянув лишь о печати, четырех половинках монеты, о пяти лаках, которые предстояло вложить в землю на Гонконге, о пяти лаках, которые нельзя было трогать, а также об одном лаке для Гордона Чена. Он описал им морское сражение с Броком. Но ни словом не обмолвился о Мэй-мэй.

– Ах он проклятый пират! – негодовал Кулум. – Лонгстафф прикажет повесить Брока и Горта, когда услышит об этом.

– С какой стати? – поинтересовался Струан. – Брок виноват в этом не больше меня. Он просто случайно столкнулся со мной в темноте.

– Но это не ложь. Ты можешь доказать, что он...

– Я не могу и не стану ничего доказывать. Брок сделал попытку, она не удалась, вот и все. Это дело касается только его и меня, и никого больше.

– Мне это не нравится, – угрюмо сказал Кулум. – Закон предписывает по-иному смотреть на преднамеренное пиратство.

– Все счеты будут сведены. Когда я сам решу, что время пришло.

– Господи, помоги нам, мы спасены, – чуть слышно пробормотал Робб, голос его дрожал. – Теперь мы без помех осуществим все наши международные финансовые планы. Мы станем самой богатой компанией на Востоке. Благослови тебя Бог, Дирк. Ты совершил невозможное. – Теперь наше будущее обеспечено, восторженно думал Робб. Теперь денег хватит, чтобы удовлетворить самые экстравагантные вкусы Сары. Тетерь я могу немедленно отправляться домой. Может быть, Дирк еще передумает и никогда не уедет отсюда, никогда не будет жить в Англии, забудет про парламент. Все наши тревоги позади. Теперь я смогу купить замок и зажить в мире и спокойствии, как какой-нибудь лорд. Сыновья женятся, дочери выйдут замуж, я смогу обеспечить им безбедное существование, и еще детям их детей останется. Родди сможет закончить университет. Он станет банкиром и никогда не узнает, что такое Восток. – Благослови тебя Бог, Дирк!

Кулум тоже пребывал в экстазе. Это не просто деньги, кричал ему мозг, это власть! Возможность покупать оружие, покупать голоса, чтобы диктовать свою волю парламенту. Здесь, передо мной, решение всех проблем чартистов и чартистского движения. Как Тай-Пэн я смогу использовать власть этого богатства – а потом и еще большего богатства – для достижения благородной цели. Благодарю тебя, Боже, истово молился он, что Ты не оставил нас в трудный час, в час испытаний.

Теперь Кулум по-другому смотрел на отца. За последние недели он много размышлял над словами Струана о богатстве власти, о их назначении и о том, что они дают человеку. Постоянно общаясь с Глессингом, прикоснувшись к той огромной власти, которой обладал на Востоке Лонгстафф, ловя сочувственные улыбки или наблюдая открытую радость по поводу гибели «Благородного Дома», он понял: человек без титула или богатства – сам по себе – беззащитен в этом мире. Струан почувствовал алчность, овладевшую Роббом и Кулумом. Да, сказал он себе. Но будь честен. Деньги, такие деньги способны совратить любого. Посмотри на себя. Ты убил восемь, десять человек, чтобы сохранить их. И убил бы еще сотню. Посмотри, что они заставляют тебя делать с собственным сыном и собственным братом.

– Есть одна вещь, и я хочу, чтобы вы ее очень хорошо усвоили, – заговорил он. – Эти деньги даны мне в долг. Под мое слово. Я отвечаю за них перед Дзин-куа. Я. Не «Благородный Дом».

– Я не понимаю тебя, Дирк, – поднял голову Робб.

– Что ты сказал, отец? Струан достал Библию.

– Сначала поклянитесь на Священном Писании, что все, что я скажу, останется нашей тайной, тайной трех человек.

– Неужели нужно клясться? – удивленно произнес Робб. – Разумеется, я и так никогда ничего не скажу.

– Так ты клянешься, Робб?

– Конечно.

Он и Кулум поклялись, коснувшись рукой Библии.

Струан положил книгу на серебряные слитки.

– Эти деньги будут использованы для спасения «Благородного Дома» только при том условии, что если кто-либо из вас станет Тай-Пэном, он согласится: во-первых, целиком посвятить нашу компанию поддержке Гонконга и торговли с Китаем; во-вторых, навсегда сделать Гонконг тем местом, где будет располагаться главная контора компании; в-третьих, принять на себя выполнение всех обещаний, данных мною Дзин-куа, и держать мое слово перед ним и его наследниками; в-четвертых, взять с преемника, которого он выберет Тай-Пэном себе на смену, клятву, что тот будет делать то же самое; и в-последних, – Струан показал рукой на Библию, – обещайте сейчас, что сколько бы лет ни просуществовал наш торговый дом, только христианин, наш родич, сможет стать его Тай-Пэном. Поклянитесь в этом на Священном Писании, так же как вы заставите поклясться на Священном Писании своего преемника в соблюдении этих условий, прежде чем передадите ему власть.

Наступило молчание. Затем Робб. хорошо зная своего брата, спросил:

– Нам известны все условия, которые поставил Дзин-куа?

– Нет.

– Каковы же остальные?

– Я назову их после того, как вы поклянетесь. Можете доверять мне или не доверять, дело ваше.

– Получается не очень-то честно.

– То, что это серебро здесь, не очень-то честно, Робб. Я не могу рисковать. Это не детская игра. И в данный момент я не думаю о вас как о своих родственниках. Ставка делается на столетие. На два столетия вперед. – В неверном свете раскачивающегося фонаря глаза Струана горели зеленым огнем. – Отныне для «Благородного Дома» время будет идти по-китайски. С вами или без вас обоих.

Воздух в трюме сгустился почти ощутимо. Робб почувствовал, как взмокли его спина и плечи. Кулум ошеломленно смотрел на своего отца.

– Что для тебя означают слова «целиком посвятить компанию поддержке Гонконга»?

– Развивать и охранять его, сделать остров постоянной базой для всех торговых операций. А торговля имеет целью открыть Китай для остального мира. Весь Китай. Он должен войти в семью народов.

– Это невозможно, – покачал головой Робб. – Невозможно!

– Что ж, может быть. Но именно этому «Благородный Дом» посвятит все свои усилия.

– Ты хочешь сказать, поможет Китаю стать мировой державой? – спросил Кулум.

– Именно.

– Это опасно! – вскричал Робб. – Это сумасшествие! На земле и без того хватает забот, чтобы помогать еще и бесчисленным толпам язычников! Они же поглотят нас, как болотная трясина. Всех нас. Всю Европу!

– Сейчас каждый четвертый человек на земле – китаец, Робб. Нам выпала редкая возможность помочь им. Обучить нашим обычаям. Британским обычаям. Дать им закон, порядок, справедливость. Христианство. Ибо рано или поздно настанет день, когда они ринутся из своих пределов – сами по себе. Я говорю, что мы должны направить их по нашему пути.

– Это невозможно. Их не переделать. Никогда. Такая попытка заранее обречена на неудачу.

– Таковы условия. Через пять месяцев ты – Тай-Пэн. В свое время Кулум придет тебе на смену – если окажется достоин.

– Господи на небесах! – взорвался Робб. – Так вот к чему ты стремился все эти годы?

– Да.

– Я всегда знал, что у тебя есть какая-то непонятная мечта, Дирк. Но это... это уже слишком. Не берусь судить, чудовищно это или удивительно. Мне просто не дано тебя понять.

– Может быть, – ответил Струан, и в голосе его зазвучал металл. – Но это условие твоего выживания, Робби, твоего и твоей семьи, и залог их будущего. Ты станешь Тай-Пэном через пять месяцев. И будешь им по крайней мере один год.

– Я уже заметил тебе однажды, что, по-моему, это еще одно неразумное решение, – горячо заговорил Робб, и лицо его исказилось. – У меня нет ни твоих знаний, ни твоей хитрости, чтобы вертеть Лонгстаффом или удерживать «Благородный Дом» на первом месте во всей этой кутерьме с войнами, перемириями, новыми войнами. Или справляться с китайцами.

– Знаю. Я знаю, на какой риск иду. Но Гонконг теперь наш. Эта война закончится так же быстро, как и предыдущая. – Струан махнул рукой в сторону серебра. – Вот это – скала, которая не скоро рассыплется по песчинкам. Отныне все будет решать торговля. А торговать ты умеешь.

– Нет, тут дело не только в торговле. Есть еще корабли, которыми нужно управлять, пираты, с которыми нужно драться. Брок, которого нужно держать в узде, и тысячи других проблем.

– За пять месяцев мы сумеем решить основные. Со всеми остальными ты справишься.

– Справлюсь ли?

– Справишься. Потому что благодаря этим деньгам, мы теперь стоим более трех миллионов. Уезжая, я заберу с собой один. И двадцать процентов прибыли пожизненно. Ты сделаешь то же самое. – Он взглянул на Кулума. – К концу твоего срока мы будем стоить десять миллионов, потому что я смогу защитить вас и «Благородный Дом» из парламента и сделаю компанию баснословно богатой. Нам больше не нужно будет полагаться на сэра Чарльза Кросса, Дональда Макдональда. Макфи, Смита, Росса и всех, кого мы поддерживаем, чтобы они отстаивали наши интересы. Я буду делать это сам. И я буду постоянно приезжать на Гонконг, так что тебе не о чем беспокоиться.

– Мне нужно лишь достаточно денег, чтобы спокойно засыпать ночью и мирно просыпаться утром, – сказал Робб. – В Шотландии. Не на Востоке. Я не хочу умереть здесь. Я уезжаю со следующим кораблем.

– Год и пять месяцев, о которых я прошу, это не много.

– Это требование, Дирк, а не просьба.

– Я тебя ни к чему не принуждаю. Месяц назад, Робб, ты был готов принять пятьдесят тысяч и удалиться на покой. Прекрасно. Это предложение остается в силе. Если же ты хочешь получить то, что по праву принадлежит тебе, – более миллиона фунтов, – ты получишь их не позже, чем через два года. – Струан повернулся к Кулуму: – От тебя, парень, мне нужно два года твоей жизни, Если ты станешь Тай-Пэном – еще три года. Всего – пять лет.

– Если я не соглашусь на эти условия, тогда мне придется уехать? – спросил Кулум, чувствуя, как у него заныло сердце и пересохло в горле.

– Нет. Ты по-прежнему останешься партнером, хотя и младшим. Но ты никогда не будешь Тай-Пэном. Никогда, Мне придется найти и подготовить кого-то другого. Год – как раз тот срок, который справедливо попросить – или, как он говорит, потребовать – у Робба. Он уже одиннадцать лет в деле. – Струан взял в руки слиток серебра. – Тебе еще предстоит доказать, что ты достоин занять его место, Кулум, даже если ты сейчас согласишься. Ты будешь лишь предполагаемым преемником, не более того. Я не дам тебе жиреть на моем поте или поте Робба. Это закон клана и хороший закон жизни вообще. Каждый человек должен стоять на своих собственных ногах. Конечно, я буду помогать тебе всем, что в моих силах – пока я жив, но ты сам должен показать, на что способен. Только настоящий мужчина имеет право стоять на самом верху.

Лицо Кулума вспыхнуло.

Робб в упор смотрел на Струана, ненавидя его.

– Тебе не нужен Тай-Пэн через пять месяцев. Тебе просто нужна нянька на год, не в этом ли все дело?

– Обещай мне остаться здесь на пять лет, и ты сможешь сам выбрать, кого захочешь.

– Значит, я могу прямо сейчас устранить Кулума в обмен на обещание отдать тебе еще пять лет?

– Да, – не задумываясь ответил Струан. – Я думаю, из мальчика вышел бы толк, но окончательное решение осталось бы за тобой. Да.

– Видишь, что власть делает с человеком, Кулум? – сказал Робб натянутым голосом.

– Нынешний вариант «Благородного Дома» мертв без этих денег, – сказал Струан безо всякой злобы. – Я изложил вам свои условия. Решайте.

– Я понимаю, почему тебя ненавидят в этих морях, – произнес Кулум.

– Понимаешь ли, дружок?

– Да.

– Ты никогда не знаешь этого, не узнаешь по-настоящему, пока не истекут твои пять лет.

– Значит, у меня нет выбора, отец. Либо пять лет, либо ничего?

– Либо ничего, либо все, Кулум. Если тебя устраивает быть в жизни вторым, отправляйся сейчас на палубу. Я хочу, чтобы ты понял одно: стать Тай-Пэном «Благородного Дома» означает, что ты должен приготовиться к тому, чтобы жить в одиночестве, быть ненавидимым многими, иметь некую цель, высокую и бессмертную, и без колебаний приносить в жертву любого, в ком ты не уверен. Поскольку ты мой сын, я сегодня предлагаю тебе, безо всякого испытания, возможность получить верховную власть в Азии. То есть власть делать почти все на свете. Я не предлагаю этого с легким сердцем. Я знаю, что это такое – быть Тай-Пэном. Выбирай же, клянусь Богом!

Кулум не мог оторвать взгляд от Библии. И от серебра. Я не хочу быть вторым, сказал он себе. Теперь я это знаю. Тот, кто остается вторым, никогда не сможет сделать ничего достойного. У меня впереди бесконечно много времени, чтобы поразмыслить об этих условиях, о Дзин-куа и китайцах и заняться решением мировых проблем. Возможно, мне даже не придется переживать, стану я Тай-Пэном или нет... может быть, Робб решит, что я не подхожу для этого. О Господи, сделай так, чтобы я оказался достойным, пусть я стану Тай-Пэном, чтобы обратить эту власть на пользу добру. Пусть она явится средством для достижения Твоей цели. Хартия должна победить. И это единственный путь.

Его лоб покрылся капельками пота. Он взял Библию.

– Я клянусь господом Богом соблюдать эти условия. Если и когда я стану Тай-Пэном. Да поможет мне Бог. – Его пальцы дрожали, когда он клал Библию на место.

– Робб? – спросил Струан, не поднимая глаз.

– Пять лет как Тай-Пэн, и я могу отослать Кулума назад в Шотландию? Прямо сейчас? Смогу менять и переделывать все, что сочту нужным?

– Да, клянусь Господом. Неужели мне нужно повторять что-то дважды? Через пять месяцев ты будешь делать, что захочешь. Если согласишься на другие условия. Да.

В трюме наступила глубокая тишина, нарушаемая лишь нескончаемой крысиной возней в темноте.

– Почему вы хотите от меня отделаться, дядя? – спросил Кулум.

– Чтобы заставить страдать твоего отца. Ты последний в его роду.

– Верно, Робб. Так оно и есть.

– Но то, что вы говорите, ужасно! Чудовищно, – воскликнул пораженный Кулум. – Ведь мы же родственники. Родственники.

– Да, сказал Робб с мукой в голосе. – Но сегодня у нас откровенный разговор Твой отец готов принести в жертву меня, тебя, моих детей, чтобы достичь своей цели. Почему мне не поступить точно так же?

– Может быть, ты так и поступишь, Робб, может быть, ты так и поступишь, – произнес Струан, кивая головой.

– Ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе боль. Господи милостивый, иже есть на небесах, что же с нами происходит? Мы всего лишь раздобыли денег, а нас вдруг обуяла алчность и Бог знает что еще. Прошу тебя, отпусти меня. Через пять месяцев. Прошу тебя, Дирк.

– Я должен уехать. Только в парламенте я смогу по-настоящему управлять Лонгегаффом и теми, кто придет ему на смену. – как это будешь делать ты, когда покинешь Азию. Только там мы сможем осуществить наш план. Но Кулуму нужно многому научиться. Ты пробудешь Тай-Пэном год и уедешь.

– Как можно обучить его за такой короткий срок?

– Через пять месяцев я увижу, может он быть Тай-Пэном или нет. Если нет, я сделаю другие распоряжения.

– Какие распоряжения?

– Смерть господня! Ты согласен, Робб, или ты отказываешься? Что это будет: один год или пять? Или ни одного?

Крепчающий ветер еще больше накренил корабль, и Робб перенес вес тела с одной ноги на другую. Все его существо восставало против этой клятвы. Но он знал, что должен ее принести. Должен ради своей семьи. Он взял в руки Библию, книга показалась ему отлитой из свинца. – Несмотря на то, что я ненавижу Восток и все, что он олицетворяет, я клянусь господом Богом соблюдать эти условия в полную меру своих сил и способностей. Да поможет мне Бог. – Он протянул Библию Струану. – Я думаю, ты пожалеешь, что заставил меня остаться и стать Тай-Пэном – на один год.

– Может быть. Но об этом не пожалеет Гонконг. – Струан открыл Библию и показал им четыре половинки монет, которые он воском прилепил изнутри к переплету. Он перечислил им все условия Дзин-куа, умолчав лишь об одном лаке для Гордона Чена. Это мое дело, сказал себе Струан и на секунду задумался, как отнесется Кулум к своему сводному брату – и к Мэй-мэй, – когда узнает о них. Робб знал о Мэй-мэй, хотя никогда и не видел ее. Интересно, спрашивал себя Струан, мои враги уже успели шепнуть Кулуму о Гордоне и Мэй-мэй?..

– Я считаю, ты был прав, что заставил нас поклясться, – сказал Робб. – Одному Богу известно, какой дьявольский трюк кроется за этими монетами.

Когда они вернулись в каюту, Струан подошел к столу и сломал печать на письме. Он прочел первые несколько строк и вскричал, задыхаясь от радости:

– Она жива! Винифред жива, клянусь Господом. Она поправилась!

Робб схватил письмо. Струан, вне себя от счастья, крепко обнял Кулума и начал отплясывать джигу, джига перешла в рил, он сомкнул руки с Кулумом, они вытащили в круг Робба, и вся их ненависть и недоверие друг к другу исчезли в один миг.

Потом Струан всей своей невероятной силой остановил их голова к голове.

– А теперь все вместе! Раз, два, три, – и они во всю силу легких прокричали латинский боевой клич клана:

– Feri! – Рази без промаха!

Потом он еще раз крепко обнял их и прогремел:

– Стюард!

Матрос со всех ног бросился на зов.

– Да, сэр-р?

– Всей команде по двойной чарке. Волынщики на ют! Принеси бутылку шампанского и еще один чайник с чаем, клянусь Богом!

– Есть, так точно, сэр-р!

Так они помирились между собой. Но в глубине души каждый понимал, что их отношение друг к другу уже никогда не будет прежним. Слишком много было сказано. Скоро каждый из них пойдет своей собственной дорогой. Один.

– Слава Богу, что ты вскрыл письмо потом, Дирк, – сказал Робб. – Слава Богу, что оно пришло. Я чувствовал себя ужасно. Ужасно.

– Я тоже, – добавил Кулум. – Прочти его вслух, отец.

Струан опустился в глубокое кожаное морское кресло и начал читать. Письмо было написано по-гэльски четыре месяца назад – через месяц после того, как Кулум отплыл из Глазго.

Парлан Струан писал, что жизнь Винифред две недели висела на волоске, а потом девочка начала поправляться. Доктора ничего не могли понять, они лишь пожимали плечами и говорили: «Воля Божья». Сейчас она жила со стариком на небольшом участке земли, который Струан приобрел для него когда-то много лет назад.

– Ей там будет хорошо, – сказал Кулум. – Вот только поговорить там не с кем, одни козы да охотники. Куда она станет ходить в школу?

– Пусть сначала окончательно поправится, окрепнет. Тогда подумаем и об этом, – сказал Робб. – Что там дальше, Дирк?

Дальше в письме шли семейные новости. У Парлана Струана было два брата и три сестры, и все. давным-давно обзавелись своими семьями, а теперь переженились и их дети и народили им внуков. Были семьи и у его собственных детей: Дирка и Флоры – от первого брака и Робба, Ютинии и Сьюзан – от второго.

Многие из его потомков эмигрировали: в канадские колонии, в Соединенные Штаты Америки. Несколько человек были разбросаны по Индиям и испанской Южной Америке.

Парлан Струан писал, что Алистер МакКлауд, муж сестры Робба Сьюзан, вернулся из Лондона со своим сыном Гектором и поселился в Шотландии – потеря Сьюзан и их дочери Клер, скончавшихся от холеры, тяжелым камнем легла ему на сердце и почти доконала его. Он писал также, что получил письмо от Кернов: Флора, родная сестра Дирка, вышла замуж за Фаррана Керна, и в прошлом году они уехали в Норфолк, штат Вирджиния. Добрались они благополучно, и плаванье прошло хорошо; Керны и их трое детей были здоровы и счастливы.

Дальше в письме говорилось: "Передай Роббу, что Родди вчера уехал в университет. Я посадил его на дилижанс до Эдинбурга с шестью шиллингами в кармане и запасом еды на четыре дня. Твой кузен Дугалл Струан написал мне, что будет забирать его на каникулы к себе и станет его опекуном, покуда Робб не вернется домой. Я взял на себя смелость послать с ним вексель, выданный от имени Робба, на пятьдесят гиней в уплату за комнат у и стол на год вперед и для выдачи одного шиллинга еженедельно на карманные расходы. Я также дал ему Библию и предупредил против продажных женщин, пьянства и азартных игр, и прочитал в напутствие отрывок из «Гамлета» Уилла Шекспира, где говорится про то, чтобы «в долг не брать и денег не давать», и заставил парня перепи сать его на листок бумаги и хранить его в Священном Писании. У мальчика хороший почерк.

Твоя дорогая Рональда и дети похоронены в одной из чумных ям. Прости, Дирк, мой мальчик, но закон требовал, чтобы всех умерших хоронили именно так – сжигали, а потом посыпали известью – ради безопасности живых. Но похороны были освящены в соответствии с нашей верой, и участок земли с могилами сделали священным местом. Да упокоит Господь их души.

За Винни не беспркойся. Девочка сейчас прямо красавица, и здесь, у Лох Ломонд, где на землю ступала нога Господа, она вырастет в добрую богобоязненную женщину. Теперь хочу предупредить тебя: не дай языческим варварам в Индийском Китае украсть твою душу и тщательно закрывай дверь от всякого зла, которое плодится в тех проклятых краях. Не сможешь ли ты вскоре приехать? Здоровье у меня прекрасное, милостивый Господь хранит меня. Только семь лет осталось мне до семи десятков, которые Бог обещал нам, но лишь один на четыре сотни видит в наше злое время. Я чувствую себя очень хорошо. В газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки. Опять поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей платы за свой труд. Два дня назад в Глазго состоялось публичное повешение за кражу овец. Черт побери англичан! В каком же мире мы живем, когда доброго шотландца вешают только за то, что он украл английскую овцу, да еще приговор выносит судья-шотландец. Ужасно. На той же сессии сотни людей выслали на австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что сожгли фабрику. Друга Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к десяти годам ссылки в Новый Южный Уэльс за то, что он возглавлял чартистский мятеж в Эдинбурге Народ…"

– О Боже! – выдохнул Кулум.

– Кто этот Бартоломью, Кулум? – спросил Струан.

– Мы жили с ним в одной комнате в университете Бедный старина Барт.

– Ты знал, что он чартист? – резко проговорил Струан.

– Конечно. – Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море.

– Ты тоже чартист, Кулум?

– Ты сам говорил, что Хартия – справедливый документ.

– Да. Но я также высказал тебе и свои взгляды на неповиновение. Ты активный сторонник движения?

– Я был бы им, если бы остался дома. Большинство студентов университета поддерживают Хартию.

– Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял во главе бунта, он заслужил эти десять лет. У нас хорошие законы и лучшая парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки – не способ добиваться перемен.

– О чем еще говориться в письме, отец?

Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе хорошо ему знакомую интонацию Рональды. Он мысленно решил внимательнее разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму:

"Народ ежедневно прибывает в Глазго с севера, где лорды продолжают огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф Струан, этот дьявол с черным, сердцем, да поразит его Господь скорой смертью, собирает теперь свой полк, чтобы сражаться в индийских колониях. Люди стекаются под его знамя отовсюду, привлеченные обещаниями богатой добычи и земли. Ходят слухи, что нам опять придется воевать с проклятыми американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта.

В печальные времена живем мы, мальчик мой. Да, забыл упомянуть, что появился план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга. То-то будет здорово? Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться, и выбросим вон англичан, и выберем своего короля. Обнимаю тебя и твоего брата и обними за меня Кулума. С уважением, твой отец Парлан Струан".

Струан с усмешкой поднял глаза.

– Кровожаден, как всегда.

– Если граф набирает полк в Индию, вполне может так получиться, что они окажутся здесь.

– Верно. Я подумал о том же. Что ж, парень, если он когда-либо доберется до владений «Благородного Дома», полк вернется домой без командира, да поможет мне Бог.

– Да поможет мне Бог, – эхом откликнулся Кулум. Раздался стук в дверь, и в каюту торопливо вошел стюард, неся шампанское, бокалы и чай.

– Капитан Орлов благодарит вас от имени команды, сэр-р.

– Попроси его и Вольфганга присоединиться к нам в конце вахты.

– Есть, так точно, сэр-р.

После того как было разлито вино и чай, Струан поднял бокал.

– Тост. За Винифред, воскресшую из мертвых! Они выпили, и Робб сказал:

– Еще один тост. Я пью за «Благородный Дом». Пусть никогда во веки мы не замыслим и не сделаем зла друг другу.

– Да.

Они выпили снова.

– Робб, когда мы придем на Гонконг, напиши нашим агентам. Пусть выяснят, кто являлся директорами нашего банка и кто был виновен в превышении кредита.

– Хорошо, Дирк.

– А потом, отец? – спросил Кулум.

– Потом мы пустим по миру всех виновных, – ответил Струан. – Вместе с их семьями.

У Кулума побежали мурашки по коже от неумолимой окончательности этого приговора.

– Почему же и семьи тоже?

– А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим? Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому они заплатят той же монетой. Все до единого.

Кулум встал и направился к двери.

– Что тебе нужно, парень?

– Туалет. То есть, я хочу сказать, «гальюн». Дверь закрылась за ним.

– Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи, – вздохнул Струан. – Но по-другому нельзя.

– Знаю. Мне тоже жаль. Но ты прав насчет парламента. Он будет прибирать к рукам все большую и большую власть. Там и станут заключаться самые крупные торговые сделки. Я присмотрю за деньгами, и вместе мы сможем направлять Кулума и помогать ему. Как чудесно все получилось с Винифред, а?

– Да, слава Богу.

– У Кулума, похоже, вполне определенный взгляд на некоторые вещи?

– Он очень молод. Рональда воспитывала детей... Ну, она понимала Писание слишком буквально, как тебе известно. Когда-нибудь Кулуму придется повзрослеть.

– Что ты намерен делать в отношении Гордона Чена?

– Ты имеешь в виду его и Кулума? – Струан наблюдал за полетом морских чаек. – С этим придется разбираться сразу же, как только мы вернемся на Гонконг.

– Бедный Кулум. Взросление ведь дается нелегко, не так ли?

– Взросление никогда не бывает легким, – покачал головой Струан.

После короткой паузы Робб спросил:

– Помнишь мою Мин Су?

– Да.

– Я часто думаю, что сталось с ней и ребенком.

– Денег, которые ты дал ей, хватит на то, чтобы она могла жить как принцесса и нашла себе замечательного мужа, Робб. Она сейчас наверняка жена какого-нибудь мандарина. Не стоит за них переживать.

– Маленькой Изабель теперь должно быть десять. – Робб позволил себе скользнуть в ласковые объятия воспоминаний, где звенел ее смех и жила радость, которую Мин Су дарила ему. Так много радости, подумал он. Мин Су за один день давала ему больше любви, доброты, нежности и сочувствия, чем Сара за все годы их брака. – Тебе нужно жениться еще раз, Дирк.

– У меня еще будет время подумать об этом. – Струан рассеянно взглянул на барометр. Прибор показывал 30, 1 дюйма, ясно. – Робб, когда станешь Тай-Пэном, Кулуму спуску не давай.

– Не волнуйся, не дам, – ответил Робб.

Когда Кулум поднялся на палубу, клипер перевалился на другой борт и вырвался из пролива, который образовывал с Гонконгом крошечный прибрежный остров Тун Ку Чай. Корабль быстро выскользнул из горловины пролива, зажатого меж высокими скалами, в открытое море и взял курс на юго-восток. Другой остров, покрупнее, Поклью Чау лежал в двух милях по левому борту. Свежий северный муссон срывал пену с волн, над морем висело серое покрывало облаков.

Кулум стал пробираться вперед, тщательно обходя аккуратные бухты канатов и тросов. Он прошел мимо рядов пушек, тускло отсвечивавших начищенными боками, и подивился чистоте и порядку на всем корабле. На Гонконге он поднимался на борт других торговых судов и везде видел грязь.

Левый гальюн оказался занят двумя матросами, поэтому он осторожно перебрался через борт в правый. Уцепившись за веревки, он с большим трудом спустил штаны и опасливо присел над сеткой.

Подошел молодой рыжеволосый матрос, ловко перемахнул через фальшборт в гальюн и снял штаны. Он был босиком и, присев, не стал держаться за веревки.

– С чудесным вас утречком, сэр, – поприветствовал он Кулума.

– И тебя также, – ответил Кулум, угрюмо держась за веревки.

Матрос управился быстро. Он потянулся вперед к фальшборту, взял из коробки квадратик газетной бумаги и подтерся, потом аккуратно бросил бумагу вниз и подвязал штаны на поясе.

– Что это ты делаешь? – спросил Кулум.

– Что? А, вы это про бумагу, сэр-р? Разрази меня гром, если я знаю, сэр. Это вроде как приказ Тай-Пэна. Вытирай задницу бумагой или лишишься платы за два месяца и проси дишь десять суток в чертовом карцере. – Матрос рассмеялся – Тай-Пэн горазд на всякие шутки, прошу прощения, сэр. Но это его корабль, так что если сказано вытирать задницу, мы ее и вытираем. – Он легко спрыгнул на палубу, окунул руки в ведро с морской водой и поплескал ее себе на ноги. – Руки чертовы тоже мой, клянусь Богом, и ноги тоже, или отправляйся в карцер! Прямо чудно все это. Ни дать, ни взять сума... прошу прощения, сэр-р. Но вы только подумайте: руки чертовы мой, чертову задницу вытирай, каждую чертову неделю мойся целиком и каждую чертову неделю меняй одежду – не жисть, а прямо мука, провалиться мне на этом месте.

– Как же мука, черта с два, – откликнулся другой матрос, он жевал табак, облокотившись на фальшборт. – Плату получаешь звонкой монетой? И всегда, черт побери, в срок, клянусь Господом! Жратва что у твоего принца за столом? Да еще призовые деньги. Какого же рожна тебе еще надобно, Чарли? – Потом обратился к Кулуму: – Уж не знаю, как Тай-Пэн это делает, сэр, да только на его кораблях болезней и цинги меньше, чем на любом другом, сколько их тут ни плавает. – Он выпустил изо рта на ветер длинную струю черной от табака слюны. – Так что я свою задницу вытираю и всем при этом доволен. Прошу прощения, сэр, на вашем месте, сэр, я сделал бы то же самое. Тай-Пэн страх как любит, когда его приказы выполняются!

– Взять рифы на брамселях и бом-брамселях, – прокричал с юта капитан Орлов неожиданно мощным для такого маленького человечка голосом.

Моряки ловко отдали Кулуму честь и присоединились к тем, кто уже карабкался наверх к парусам.

Кулум воспользовался бумагой, вымыл руки и спустился вниз к отцу и дяде, где стал ждать подходящего момента, чтобы вступить в разговор.

– Какой смысл в том, чтобы пользоваться бумагой?

– А? – Струан удивленно поднял брови.

– В гальюне. Подтирайся бумагой или десять суток в карцере.

– А, вон что. Забыл сказать тебе, сынок. Китайцы полагают, что между испражнениями и болезнью существует какая-то связь.

– Это смешно, – фыркнул Кулум.

– Китайцы так не думают. И я тоже. – Струан повернулся к Роббу: – Я пробую это уже три месяца на «Китайском Облаке». Больных стало меньше.

– Даже по сравнению с «Грозовым Облаком»?

– Да.

– Это совпадение, – покачал головой Кулум. Робб хмыкнул.

– На наших кораблях ты обнаружишь много совпадений, Кулум. Прошло лишь пятьдесят с небольшим лет с тех пор, как капитан Кук открыл, что лимоны и свежие овощи излечивают цингу. Может быть, испражнения действительно как-то связаны с болезнями.

– Когда ты мылся в ванне последний раз, Кулум? – спросил Струан.

– Не знаю... месяц... нет, вспомнил. Капитан Перри на «Грозовом Облаке» настоял, чтобы раз в неделю я мылся вместе с командой. Я тогда едва не умер от холода. Почему ты спрашиваешь?

– Когда ты в последний раз стирал свою одежду? Кулум недоуменно заморгал, глядя на отца, потом опустил глаза на свои плотные штаны из коричневой шерсти и сюртук:

– Да никогда не стирал! Зачем ее нужно стирать? Глаза Струана сверкнули:

– Отныне, на берегу или в море, ты будешь мыться целиком раз в неделю. Будешь пользоваться бумагой и мыть руки. Раз в неделю будешь отдавать свою одежду в стирку. Воду пить не будешь, только чай. И каждый день станешь чистить зубы.

– Зачем? Не пить воды? Это безумие. Стирать одежду? Господи, да ведь она от этого сядет, покрой испортится, и Бог еще знает что!

– Все это ты будешь делать. Это Восток. Ты нужен мне живым. Сильным. И здоровым.

– Я не стану. Я не ребенок и не один из твоих матросов!

– Тебе лучше послушаться отца, – сказал Робб. – Я тоже противился ему. Всем его нововведениям. Пока он не доказал мне, что они срабатывают. Как и почему, не знает никто. Но там, где люди мерли, как мухи, мы остались здоровыми.

– А вот и нет, – возразил Кулум. – Вы сами говорили мне, что постоянно болеете.

– Да. Но этой болезни уже много лет. Я так и не поверил твоему отцу про воду и продолжал пить ее. Теперь мой живот кровит и всегда будет кровить. Мне уже с этим ничего не поделать, слишком поздно, но, клянусь Богом, я жалею, что не попробовал. Может быть, эта гниль и не забралась бы ко мне внутрь. Дирк никогда не пьет воду. Только чай.

– Это то, что делают все китайцы, парень.

– Я в это не верю.

– Что ж, пока ты выясняешь, правда это или нет, – резко бросил Струан, – ты будешь подчиняться приказам. Ибо это приказы.

Кулум вскинул подбородок:

– Из-за каких-то варварских обычаев этих язычников-китайцев я должен поменять весь свой образ жизни? Ты это хочешь сказать?

– Я готов учиться у них. Да. Я перепробую все, чтобы сохранить здоровье, и ты будешь делать то же самое, клянусь Богом. Стюард! – рявкнул он.

Дверь распахнулась.

– Да, сэр-р.

– Приготовьте ванну для мистера Кулума. В моей каюте. И чистую одежду.

– Есть, сэр-р.

Струан пересек комнату и встал перед Кулумом. Он обследовал голову сына. – У тебя вши в волосах.

– Я совсем тебя не понимаю! – взорвался Кулум. – Вши есть у всех. Они всегда с нами, нравится нам это или нет. Ты просто почесываешься немного, вот и все.

– У меня нет вшей, нет их и у Робба.

– Тогда вы особенные. Прямо уникальные. – Кулум раздраженно отхлебнул из бокала с шампанским. – Мыться в ванной – значит глупо рисковать здоровьем, все это знают.

– От тебя дурно пахнет, Кулум.

– Ото всех дурно пахнет, – нетерпеливо отмахнулся Кулум. – Зачем же еще мы постоянно таскаем с собой помады? Вонь – просто часть нашей жизни. Вши – это проклятие, ниспосланное людям, о чем тут еще говорить.

– От меня не пахнет, не пахнет от Робба и от членов его семьи, не пахнет ни от одного из моих матросов, и мы самая здоровая компания на всем Востоке. Ты будешь делать то, что от тебя требуют. Вши – это совсем не обязательно, равно как и вонь.

– Тебе надо побывать в Лондоне, отец. Наша столица воняет, как ни один другой город мира. Если люди услышат, что ты проповедуешь насчет вшей и вони, тебя сочтут сумасшедшим.

Отец и сын сверлили друг друга взглядом.

– Ты подчинишься приказу! Ты вымоешься, клянусь Богом, или я заставлю боцмана вымыть тебя. На палубе!

– Соглашайся, Кулум, – вмешался Робб. Он чувствовал растущее раздражение Кулума и слепое упрямство Струана. – В конце концов, какое это имеет значение? Пойди на компромисс. Испробуй это в течение пяти месяцев, а? Если к этому времени ты не почувствуешь себя лучше, вернешься к тому, как жил раньше.

– А если я откажусь?

Струан посмотрел на него с неумолимым видом.

– Я люблю тебя, Кулум, больше своей жизни. Но некоторые вещи ты будешь делать. В противном случае я буду поступать с тобой, как с матросом, ослушавшимся приказа.

– Как это?

– Протащу тебя на веревке за кораблем десять минут и вымою таким образом.

– Вместо того, чтобы сыпать приказами, – обиженно выпалил Кулум, – почему бы тебе иногда просто не сказать «пожалуйста».

Струан рассмеялся в ту же секунду.

– Клянусь Господом, парень, а ведь ты прав. – Он хлопнул Кулума по спине. – Пожалуйста, не будешь ли ты так добр сделать то, о чем я прошу? Клянусь Господом, ты прав. Я буду чаще говорить «пожалуйста». И не беспокойся насчет одежды. У тебя будет лучший портной в Азии. К тому же того, что ты привез с собой, все равно недостаточно. – Струан взглянул на Робба: – Как насчет твоего портного, Робб?

– Хорошая мысль. Да. Сразу же, как только мы обоснуемся на Гонконге.

– Мы пошлем за ним прямо завтра, привезем его из Макао со всем, что ему нужно. Если только он уже не на Гонконге. Итак, в течение пяти месяцев, парень?

– Согласен. Но я по-прежнему считаю это пустой затеей. Струан вновь наполнил бокалы.

– Теперь слушайте. Думаю, мы должны отпраздновать возрождение «Благородного Дома».

– Каким образом, Дирк? – спросил Робб.

– Мы устроим бал.

– Что? – Кулум с интересом вскинул глаза, разом забыв все свои обиды.

– Именно, бал. Для всего европейского населения. Роскошный по-княжески. Через месяц, считая от сегодняшнего дня.

– Это все равно что запустить ястреба в голубятню! – воскликнул Робб.

– О чем ты говоришь, дядя?

– Эта новость вызовет среди наших леди такой переполох, какого ты еще никогда не видел. Они ни перед чем не остановятся, чтобы перещеголять соперниц и появиться на балу в самом красивом платье – и, безусловно, самом модном! Они загоняют мужей до седьмого пота и будут красть друг у друга портних! Боже милостивый, бал – это грандиозная идея. Интересно, что наденет Шевон.

– Ничего – если решит, что это пойдет ей больше всего! – Глаза Струана весело сверкнули. – Да, бал. Мы назначим приз для той леди, чье платье будет признано лучшим. Думаю...

– Ты что, не помнишь, чем кончился суд Париса? – скривившись, спросил Робб.

– Помню. Но судьей будет Аристотель.

– Он слишком умен, чтобы согласиться на это.

– Посмотрим. – Струан на мгновение задумался. – Приз должен быть значительным. Тысяча гиней.

– Ты шутишь! – воскликнул Кулум.

– Тысяча гиней.

Кулума ошеломила такая расточительность. Это было неприлично. Более того, преступно. На эту тысячу гиней в сегодняшней Англии человек мог прожить, как король, пять или даже десять лет. Заработная плата фабричного рабочего, трудившегося от зари до зари и еще часть ночи шесть дней в неделю круглый год, составляла пятнадцать-двадцать фунтов за год – и на эту сумму он устраивал жилье, содержал жену, воспитывал детей, платил ренту, покупал еду, уголь, одежду. Мой отец сошел с ума, думал он, помешался на деньгах. Только подумать о двадцати тысячах гиней, которые он просвистел – да, именно просвистел! – в том глупом споре с Броком и Гортом. Но там, по крайней мере, нужно было убрать с дороги Брока. Эта рискованная затея оправдала бы себя, если бы сработала, да она по-своему и сработала – серебро на «Китайском Облаке», и мы снова богаты. Богаты.

Теперь Кулум понимал, что быть богатым значит прежде всего перестать быть бедным. Он убедился, что его отец был прав: сами деньги не имеют значения – только их отсутствие.

– Это слишком много, слишком много, – потрясение бормотал Робб.

– Да. С одной стороны это так. – Струан закурил сигару. – Но у «Благородного Дома» есть обязанность – все делать по-княжески. Эта новость заполнит умы и сердца людей, как ни одна другая. И об этом станут рассказывать сотни лет спустя. – Он положил руку на плечо Кулуму: – Запомни еще одно правило, дружок: когда ты хочешь крупно выиграть, ты должен крупно рисковать. Если ты не готов рисковать по-крупному, большая игра не для тебя.

– Такое огромное количество денег заставит, может заставить некоторых людей рискнуть большим, чем они могут себе позволить. Это не хорошо, не так ли?

– Главное назначение денег – быть использованными. Я бы сказал, что эти деньги не окажутся потраченными зря.

– Но что же ты приобретаешь с этим?

– Лицо, парень. – Струан повернулся к Роббу: – Кто победительница?

Робб беспомощно покачал головой:

– Не знаю. По красоте – Шевон. Но лучшее платье? Найдутся такие, которые рискнут целым состоянием, чтобы удостоиться этой чести, не говоря уже о призе.

– Ты еще не встречался с Шевон, Кулум?

– Нет, отец. Как-то раз я видел ее прогуливающейся по дороге, которую Джордж – Джордж Бюссинг – проложил от Глессинг Пойнта до Счастливой Долины. Мисс Тиллман прекрасна. Но я нахожу мисс Синклер гораздо более привлекательной. В ней столько очарования! Джордж и я проводили некоторое время в ее обществе.

– Вот как, в самом деле? – Струан постарался скрыть внезапно мелькнувший в его глазах интерес.

– Да, – простодушно ответил Кулум. – У нас был прощальный ужин с мисс Синклер и Горацио на корабле Джорджа. У бедняги Джорджа забрали его фрегат. Он был так расстроен... Значит у нас в самом деле будет бал?

– Почему Глессинг потерял свой корабль?

– Лонгстафф назначил его начальником гавани и главным инспектором, и адмирал приказал ему занять предложенные должности. Мисс Синклер согласилась со мной, что это открывает перед ним завидные перспективы, но сам он не выглядел особенно счастливым.

– Он тебе нравится?

– О, да. Он очень доброжелателен ко мне. – Хотя я и сын Тай-Пэна, едва не добавил Кулум. Он благодарил судьбу за то, что у него нашлось с Глессингом общее увлечение. Оба они были прекрасными игроками в крикет. Кулум был капитаном университетской команды, а в прошлом году выступал за графство.

– Клянусь Юпитером, – сказал тогда Глессинг, – значит, ты должен быть чертовски хорош. Сам я играл за флот только полевым. Каким номером ты выходил с битой?

– Третьим.

– Вот это да! Я выше четвертого не поднимался[13].

Черт побери, Кулум, старина, может быть, нам следует выделить участок под поле для крикета? Чтобы было где тренироваться, а?

Кулум улыбнулся про себя, очень довольный тем, что оказался хорошим игроком в крикет. Он знал, что без этого Глессинг просто-напросто перестал бы его замечать, и тогда он был бы лишен удовольствия видеть Мэри. Интересно, позволит ли она ему сопровождать ее на бал?

– Мисс Синклер и Горацио очень любят тебя, отец.

– Я полагал, что Мэри в Макао.

– Она и была там, отец. Но где-то около недели назад она на несколько дней вернулась на Гонконг. Очаровательная леди, не правда ли?

Внезапно послышалось тревожное звяканье корабельного колокола, быстрый топот многих ног и крик: «Свистать всех наверх!» Струан рванулся из каюты.

Робб поспешил за ним, но остановился в дверях.

– Две вещи, Кулум, быстро, пока мы одни. Во-первых, делай то, что говорит тебе отец, и будь терпелив с ним. Он странный человек со странными идеями, но в большинстве случаев они себя оправдывают. И, во-вторых, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе стать Тай-Пэном. – После этого он поспешил наверх, Кулум за ним следом.

Когда Струан выскочил на ют, команда уже стояла по местам и открывала пушечные порты, наверху матросы облепили снасти.

Прямо перед ними, растянувшись зловещей линией вдоль горизонта, показалась флотилия боевых джонок.

– Клянусь левой ягодицей Тора, да их тут целый флот! – крякнул капитан Орлов. – Я насчитал больше сотни, Тай-Пэн. Поворачиваем и удираем?

– Следуем прежним курсом, капитан. У нас перед ними выигрыш в скорости. Очистить палубы! Мы подойдем поближе и посмотрим. Поставить брамсель и фор-брамсель!

Орлов проорал наверх:

– Поставить брамсель и фор-брамсель! Все паруса, хоу! – Офицеры подхватили эти крики, матросы бросились к парусам, развернули их, и «Китайское Облако», разрезая форштевнем воду, полетел еще быстрее.

Корабль находился в проливе между крупным островом Поклью Чау в двух милях по левому борту и небольшим островком Ап Ли Чау в полумиле справа. Ап Ли Чау отстоял на четверть мили от Гонконга и образовывал удобный залив, получивший название Абердин. На берегу этого залива располагалась рыбацкая деревушка. Струан заметил в заливе больше сампанов и рыбацких джонок, чем их было там месяц назад.

На ют поднялись Робб и Кулум. Робб увидел джонки на горизонте, и волосы зашевелились у него на затылке.

– Кто они такие, Дирк?

– Не знаю, парень. Ну-ка, в сторону!

Кулум и Робб отскочили с дороги, когда несколько матросов спустились по вантам и, покрикивая хором, закрепили натянутые тросы, а затем бросились к боевым местам на корме. Струан протянул бинокль Мауссу, чья грузная фигура появилась на юте рядом с ним: – Ты можешь разобрать, что у них за флаг, Вольфганг?

– Нет, пока нет, Тай-Пэн. – Вольфганг, чувствуя, как у него пересохло во рту, вглядывался в огромную неповоротливую боевую джонку, шедшую впереди, одну из самых больших, какие ему доводилось видеть, – более двухсот футов в длину и водоизмещением около пятисот тонн. Ее корпус с несоразмерно большой кормой слегка кренился под давлением трех обширных парусов. – Gott im Himmel, их слишком много для пиратского флота. Но это вряд ли армада для вторжения на остров? Они, конечно, не осмелятся напасть на Гонконг, пока наш флот так близко.

– Мы скоро все узнаем, – сказал Струан. – Два румба вправо!

– Два румба вправо, – отозвался рулевой.

– Так держать! – Струан проверил положение парусов. Свежий ветер и натянутые, звенящие снасти заражали его радостным возбуждением.

– Смотрите! – крикнул капитан Орлов, показывая назад.

Еще одна флотилия джонок показалась из-за южной оконечности Поклью Чау, готовясь отрезать им путь к отступлению.

– Это засада! Приготовиться повернуть...

– Остановитесь, капитан! Я на юте!

Капитан Орлов угрюмо отошел к рулевому и встал у компаса, проклиная правило, в котором оговаривалось, что когда Тай-Пэн находился на юте любого судна, принадлежащего «Благородному Дому», он становился его капитаном.

Что ж, подумал Орлов, удачи тебе, Тай-Пэн. Если мы сейчас не развернемся и не бросимся наутек, эти джонки с их висельниками отрежут нас, а те, что впереди, просто задавят нас численностью, и мой прекрасный корабль перестанет существовать. Черта с два, разрази меня гром! Со своими пушками мы отправим штук тридцать в огненные ямы Валгаллы и пролетим сквозь их строй подобно Валькирии.

И впервые за эти четыре дня он забыл о серебре и радостно думал лишь о предстоящей схватке.

Корабельный колокол пробил восемь склянок.

– Разрешение сойти вниз, капитан! – крикнул Орлов.

– Да. Возьмите с собой мистера Кулума и покажите ему, что нужно делать.

Орлов быстро проводил Кулума в глубь корабля.

– Когда пробьет восемь склянок в утреннюю вахту – это полдень по береговому времени, – капитан обязан завести хронометр, – объяснил он, испытывая облегчение от того, что ушел с юта, когда Тай-Пэн узурпировал командование судном. Хотя, опять же, признался он себе, будь ты на месте Тай-Пэна, ты сделал бы то же самое. Оказавшись там, ты бы никогда и никому не уступил самой прекрасной должности на свете.

Его маленькие голубые глазки изучали Кулума. Он заметил его мгновенную неприязнь к нему и взгляды исподтишка на его горб и короткие ноги. Даже после сорока лет таких взглядов он все еще не выносил, когда его считали уродом.

– Я родился на льдине в снежную бурю. Моя мать говорила, я был таким красивым малышом, что злой дух Ворг растоптал меня своими копытами через час после моего рождения.

Кулум неуютно задвигался в полутьме.

– О?

– У Ворга раздвоенные копыта, – с коротким смешком добавил Орлов. – Ты веришь в духов?

– Нет. Нет, не думаю.

– Но в дьявола ты веришь? Как все добрые христиане?

– Верю. – Кулум старался не выдать голосом охватившего его страха. – Что следует делать с хронометром?

– Его следует завести. – Орлов опять хохотнул. – Если бы тебя мать рожала на свет так же. как меня, может и ты вышел бы Кулумом Горбуном вместо Кулума Стройного Красавчика, а? С высоты моего роста на все смотришь по-другому.

– Мне очень... вам, должно быть, ужасно трудно.

– Не трудно – ваш Шекспир нашел слова получше. Но ты не волнуйся, Кулум Силач. Я могу убить человека вдвое больше меня безо всякого труда. Хочешь, я научу тебя убивать? Скажу сразу, лучшего учителя тебе не найти. За исключением, разве что, Тай-Пэна.

– Нет. Нет, спасибо.

– Ты поступишь разумно, если научишься этому. Очень разумно. Попроси своего отца дать тебе несколько уроков. Когда-нибудь тебе понадобится такое умение. Да, и скоро. Ты знал, что у меня есть дар провидения?

Кулум передернулся.

– Нет.

Глаза Орлова сверкнули в темноте, улыбка сделала его еще больше похожим на маленького злого гнома.

– Тебе еще многому нужно научиться. Ты ведь хочешь стать Тай-Пэном, не так ли?

– Да. Я надеюсь стать им. Когда-нибудь.

– В тот день руки твои обагрятся кровью. Кулум вздрогнул, но тут же постарался вернуть себе самообладание.

– Что вы хотите этим сказать?

– Уши у тебя есть. В тот день на твоих руках будет кровь. Да. И очень скоро тебе понадобится человек, которому ты сможешь доверять в течение многих-многих дней. Пока Нор-стедт Страйд Орлов является капитаном одного из твоих кораблей, ты можешь верить ему.

– Я запомню, капитан Орлов, – сказал Кулум и пообещал себе, что когда станет Тай-Пэном, он первым делом спишет Орлова на берег. И тут, подняв голову и заглянув ему в лицо, он вдруг испытал странное чувство, будто Орлов прочел его тайные мысли.

– В чем дело, капитан?

– Спроси у себя самого. – Орлов отпер шкафчик, в котором хранился хронометр. Для этого ему пришлось встать на ступеньку приставной лесенки. Затем он начал аккуратно заводить часы большим ключом.

– Эти часы нужно заводить на тридцать три оборота.

– А почему вы сами делаете это? Почему не один из офицеров? – спросил Кулум, хотя это его нисколько не интересовало.

– Это обязанность капитана. Одна из них. Навигация – такая вещь, которую следует хранить в Тайне. Если бы с этим мог справиться любой матрос на корабле, конца бы не было бунтам. Лучше всего, когда только капитан и несколько офицеров обладают необходимыми навыками и знаниями. Тогда матросы без них беспомощны и обречены на гибель. Мы держим хронометр на запоре и здесь, подальше от глаз, безопасности ради. Разве он не прекрасен? Какая работа, а? Сделано добрыми английскими руками с помощью добрых английских мозгов. Он показывает точное лондонское время.

Воздух в проходе был спертый, и Кулум почувствовал приступ дурноты, тем более сильный, что его терзал страх перед Орловом и предстоящей схваткой. Но он сумел справиться с тошнотой и твердо решил, что не доставит удовольствия Орлову, раскиснув у него на глазах. Он постарался не замечать кисловатого запаха, который шел из льял. Когда-нибудь я рассчитаюсь с ним за все, поклялся он про себя.

– Неужели хронометр настолько важен?

– Ты посещал университет и задаешь такие вопросы? Без этого красавца нам конец. Ты слышал о капитане Куке? Шестьдесят лет назад он первый воспользовался хронометром и доказал его необходимость. До того времени мы не могли определять долготу. Но теперь, имея точное лондонское время и секстант, мы можем определить свое местонахождение с точностью до мили. – Орлов запер шкафчик и бросил на Кулума короткий взгляд.

– Ты умеешь пользоваться секстантом?

– Нет.

– Когда мы потопим джонки, я покажу тебе. Или ты полагаешь, что сможешь быть Тай-Пэном «Благородного Дома» сидя на берегу? А?

Они услышали торопливый топот ног по палубе и почувствовали, что «Китайское Облако» еще больше прибавил в скорости. Здесь, внизу, казалось, что весь корабль пульсирует, словно живое существо.

Кулум облизнул сухие губы.

– А мы сможем потопить так много джонок и уйти от опасности?

– Если не сможем, до берега придется добираться вплавь. – Коротышка посмотрел на Кулума снизу вверх: – Ты когда-нибудь терпел кораблекрушение или тонул?

– Нет. И я не умею плавать.

– Если ты моряк, лучше и не учиться. Это способно лишь ненадолго отсрочить неизбежное – если море захотело тебя и твое время пришло. – Орлов дернул за цепочку, проверяя замок. – Тридцать лет я провел в море, а плавать не умею. Я тонул больше десятка раз, от Китайских морей до Берингова пролива, но всегда находил рею или лодку. Когда-нибудь море возьмет меня. Оно само решит, когда. – Он поправил боевой цеп на руке. – Я был бы рад вернуться сегодня в порт. Кулум благодарно последовал за ним вверх по трапу.

– Вы доверяете команде?

– Капитан доверяет своему кораблю, только своему кораблю. И только себе изо всех людей.

– А моему отцу вы доверяете?

– Он капитан.

– Я не понимаю.

Орлов не ответил. Очутившись на юте, он проверил паруса и нахмурился. Слишком уж их много в такой близости от берега. Слишком много неизвестных рифов в этих водах, и в воздухе пахнет бурей. Линия преградивших им путь джонок протянулась в двух милях прямо по курсу; маленькие суда молча и неумолимо надвигались на них.

Корабль шел под всеми парусами, фок и грот по-прежнему зарифлены, и радостно подрагивал всем корпусом. Эта радость передалась команде. Когда Струан приказал убрать рифы, матросы прыгнули к снастям и с песней взялись за дело, забыв про серебро, отравившее их души алчностью. Ветер посвежел, и паруса начали покряхтывать. Клипер накренился, набирая скорость, морская пена, как дрожжи, поднималась в шпигатах.

– Мистер Кьюдахи! Возьмите вахтенных по трюму и вынесите оружие на палубу!

– Есть, так точно, сэр-р! – Кьюдахи, первый помощник капитана, черноволосый ирландец с прыгающими глазами, носил в ухе золотую серьгу.

– Так держать! Палубная вахта! Пушки к бою! Заряжать картечью!

Люди облепили пушки, выкатили их из пушечных портов, зарядили картечью и закатили обратно.

– Расчету третьей пушки по чарке рома сверх нормы! Расчету восемнадцатой чистить льяла!

Крики радости перемешались с громкими проклятиями.

Это был обычай, который Струан ввел на своих судах много лет назад. Расчет, приготовившийся первым перед сражением, получал награду, а отстающим доставалась самая грязная работа на корабле.

Струан окинул взглядом небо, тугие паруса и направил бинокль на огромную боевую джонку. Он заметил много пушечных амбразур, носовую фигуру в виде дракона и флаг, который пока не мог распознать на таком расстоянии. Увидел десятки китайцев, толпящихся на палубе, и горящие факелы.

– Приготовить бочки с водой! – прокричал Орлов.

– Зачем нужны бочки, отец? – спросил Кулум.

– Чтобы тушить огонь, парень. На джонках горят факелы. Китайцы, должно быть, в избытке запасли зажигательные ракеты и дымовые бомбы Дымовые бомбы делают из дегтя и серы, они испускают страшную вонь, очень едкую, и могут превратить клипер в сущий Бедлам, – если вовремя не приготовиться. – Он посмотрел за корму: другая флотилия входила в пролив позади них.

– Мы отрезаны, не так ли? – спросил Кулум, чувствуя, как сжалось сердце у него в груди.

– Да. Но только дурак повернул бы в ту сторону. Посмотри на ветер, парень. Если бы мы развернулись, нам бы пришлось лавировать против ветра, а что-то подсказывает мне, что он встанет еще круче против нас. Но, двигаясь вперед, как сейчас, мы дадим фору любой джонке. Ты только взгляни, как они неповоротливы, дружок! Словно тяжеловозы в сравнении с нами – легконогой борзой. У нас десятикратный перевес в огневой мощи, если брать корабль на корабль.

Одна из снастей наверху грот-мачты неожиданно лопнула, рея завизжала, ударившись о стеньгу, и парус заплескался на ветру.

– Вахтенные с левого борта, наверх! – прорычал Струан. – Топенант к бом-брам-рее быстро!

Кулум смотрел, как матросы выбрались на рею почти у самой верхушки грот-мачты и боролись с ветром, вцепившись в нее ногтями и пальцами ног, и он знал, что сам никогда не смог бы так. Он ощутил в желудке желчь, которую пригнал туда страх; из головы не шли слова Орлова про кровь на его руках. Чью кровь? Пошатываясь, он подошел к фальшборту, и его вырвало.

– Вот, возьми, сынок, – сказал Струан, протягивая ему фляжку с водой, висевшую на кофель-нагеле.

Кулум оттолкнул ее, ненавидя отца в этот миг за то, что тот заметил его слабость.

– Ополосни рот, клянусь Богом! – Голос Струана звучал сурово.

Кулум с несчастным видом подчинился и даже не заметил, что это была не вода, а холодный чай. Он сделал несколько глотков, и это вызвало новый приступ рвоты. Затем он сполоснул рот и стал осторожно цедить напиток сквозь зубы, чувствуя себя ужасно.

– В первый раз, когда я участвовал в сражении, меня рвало, как упившегося егеря – ты такого даже вообразить себе не можешь. И я был перепуган до смерти.

– Я в это не верю, – чуть слышно произнес Кулум. – Ты никогда в жизни не знал, что такое страх или тошнота.

Струан хмыкнул.

– Что ж, можешь мне поверить. Это было у Графальгара.

– Я и не знал, что ты был там! – От удивления Кулум даже на время забыл о своем желудке.

– Я был подносчиком пороха, «пороховой мартышкой». Военно-морской флот набирает детей на линейные корабли, чтобы подтаскивать порох из зарядного погреба на пушечные палубы. Проход должен быть узким, насколько это возможно, чтобы уменьшить опасность проникновения туда огня во время боя, иначе весь корабль взлетит на воздух. – Струану вспомнились рев пушек и крики раненых, оторванные конечности, разбросанные по палубе, скользкой от крови, багровый цвет шпигатов – и запах крови. И вонь в нескончаемом черном туннельчике, осклизлом от детской блевотины. Он вспомнил, как на ощупь пробирался к пушкам с бочонками пороха, потом нырял назад в эту страшную темноту, а сердце колотилось как сумасшедшее, и нечем было дышать, и слезы ужаса катились по закопченному лицу – и так час за часом. – Я едва не умер от страха.

– Ты действительно участвовал в Трафальгарской битве?

– Да. Мне было тогда семь лет. Я был самым старшим в моей группе, но боялся больше всех. – Струан тепло потрепал сына по плечу. – Так что не переживай. В этом нет ничего зазорного.

– Мне сейчас не страшно, отец. Это просто запахи в трюме.

– Не обманывай себя. Это запах крови, который ты будто бы уже чувствуешь, и страх, что она окажется твоей собственной.

Кулум быстро перегнулся через борт, и его вырвало снова. Свежий морской ветер никак не мог выветрить тошнотворный сладковатый запах из его ноздрей и зловещее пророчество Орлова из его памяти.

Струан подошел к бочонку с бренди, нацедил чарку и протянул ее Кулуму, наблюдая за ним, пока он пил.

– Прошу прощения, сэр. Ванна готова, как вы приказывали, сэр-р, – доложил стюард.

– Благодарю. – Струан подождал, пока стюард присоединится к своему орудийному расчету, и повернулся к Кулуму: – Ступай вниз, парень.

Кулум весь вспыхнул от унижения:

– Нет. Я останусь здесь. Мне уже лучше.

– Ступай вниз! – Хотя это был приказ, он был отдан мягким тоном, и Кулум понял, что ему дают возможность сойти вниз, сохраняя лицо.

– Пожалуйста, отец, – начал он, чуть не плача. – Позволь мне остаться. Прости меня.

– Извиняться не за что. Я подвергался такой опасности, как сейчас, тысячу раз, поэтому мне легко. Я знаю, чего ожидать. Ступай вниз, парень. Ты еще успеешь вымыться и вернуться на палубу И принять участие в схватке, если все это кончится схваткой. Пожалуйста, иди вниз.

Кулум подчинился с расстроенным видом.

Струан повернулся к Роббу, который с посеревшим лицом прислонился к фальшборту. Струан задумался на мгновение, потом подошел к нему.

– Могу я попросить тебя об одолжении, Робб? Составь парню компанию. Ему что-то совсем скверно. Робб выдавил на лице улыбку.

– Спасибо, Дирк. Но на этот раз мне нужно остаться. Как бы я себя ни чувствовал. Они собираются напасть на остров?

– Нет, дружище. Но не волнуйся. Мы сможем пробиться сквозь них, если понадобится.

– Я знаю. Я знаю.

– Как Сара? Срок у нее, кажется, уже очень близко, нет? Извини, что не спросил сразу.

– Она чувствует себя хорошо, насколько хорошо вообще чувствует себя большинство женщин, когда ждать остается несколько недель. Скорее бы ожидание закончилось. Скорее бы.

– Да. – Струан отвернулся и чуть-чуть поправил курс.

Робб заставил себя не думать о джонках, которые, казалось, покрыли собой все море впереди. Надеюсь, это будет еще одна девочка, подумал он. Девочек настолько легче растить, чем мальчиков. Надеюсь, она будет похожа на Карен. Дорогая моя крошка Карен!..

Робб опять возненавидел себя за то, что накричал на нее сегодня утром – неужели еще сегодня утром они все вместе были на «Грозовом Облаке»? Карен куда-то пропала, и они с Сарой решили, что девочка свалилась в воду. Они с ума сходили от беспокойства, а потом, когда начались поиски, Карен со счастливым видом появилась на палубе из трюма, где играла все это время. Робб испытал такое облегчение, что тут же наорал на нее, и Карен, заходясь в плаче, бросилась искать утешения у матери. Робб напустился на жену за то, что она не смотрит за Карен как следует, зная, что Сара тут ни при чем, но не в силах сдержать себя. Потом, через несколько минут, Карен уже была как все дети: она весело смеялась, обо всем забыв. А они с Сарой были как все родители: их еще душила злоба друг на друга, и они не забыли ничего...

Впереди и позади них флотилии джонок блокировали «Китайское Облако». Робб увидел своего брата, который прислонился к нактоузу и невозмутимо прикуривал сигару от тлеющего пушечного фитиля, и пожалел, что не обладает таким же спокойствием.

О Господи, дай мне силы пережить эти пять месяцев, а потом еще двенадцать месяцев и путешествие домой, и, пожалуйста, пусть у Сары все кончится благополучно.

Он перегнулся через фальшборт, и его буквально вывернуло наизнанку.

– Два румба влево, – сказал Струан, внимательно изучая берег Гонконга. Он почти достаточно приблизился к скалистому выступу в море справа по борту и вышел в наветренную сторону от линии джонок. Еще несколько минут, и тогда он повернет и ринется на джонку, которую заранее наметил себе в жертвы, и благополучно вырвется на свободу – если только у китайцев нет брандеров, и если ветер не упадет, и если какой-нибудь подводный риф или мель не изувечат корпус клипера.

На севере небо начинало темнеть. Устойчивый муссон дул с прежней силой, но Струан знал, что в эхих водах ветер может с гибельной внезапностью поменять направление на восемь румбов и больше или с моря вдруг налетит ураганный шквал. Его корабль несет столько парусов, что их положение сразу станет крайне опасным: ветер может сорвать паруса прежде, чем они успеют взять рифы, или мачты не выдержат. Кроме того, нельзя было забывать о мелях и многочисленных рифах, которые могут подстерегать их так близко от берега, готовые в любую минуту пропороть им днище. Никто еще не составлял карту этих вод. Однако Струан понимал, что только скорость спасет их. И йосс.

– Golt im Himmel! – Маусс вцепился в бинокль. – Это Лотос! Серебряный Лотос!

Струан выхватил у него бинокль и навел его на флаг, развевавшийся над огромной джонкой: серебряный цветок на красном поле. Ошибки не было. Это действительно был Серебряный Лотос, флаг By Фан Чоя, короля пиратов, о садизме которого ходили легенды, чьи бесчисленные флотилии грабили и разоряли все побережье южного Китая и собирали дань на тысячу миль к северу и югу. По слухам, его главная стоянка находилась на Формозе.

– Что By Фан Чой делает в этих водах? – спросил Маусс. Вновь он почувствовал, как в нем поднимается эта странная смесь страха и надежды. Да исполнится воля Твоя, Господи.

– Наше серебро, – ответил Струан. – Это должно быть наше серебро. В противном случае By Фан Чой никогда бы не рискнул появиться здесь, особенно когда наш флот совсем рядом.

Много лет португальцы и все торговцы платили By Фан Чою дань – за безопасное прохождение своих судов. Так выходило дешевле, чем терять корабли, к тому же джонки пирата держали моря южного Китая свободными от других пиратов – большую часть года. Но с прибытием экспедиционного корпуса в прошлом году британские торговцы перестали платить пиратам, и одна из флотилий By Фан Чоя начала разбойничать на морских путях и на побережье рядом с Макао.

Четыре фрегата королевского флота выследили и уничтожили большинство пиратских джонок, а затем преследовали остальные до самого Байас Бэя – логова пиратов на побережье в сорока милях к северу от Гонконга, где те пытались укрыться. Там фрегаты уничтожили последние джонки и сампаны и сожгли две пиратские деревни. С тех пор флаг By Фан Чоя не рисковал показываться в водах острова.

С пиратского флагмана раздался пушечный выстрел, и, к огромному удивлению англичан, все джонки, кроме одной, повернули к ветру, спустили гроты, оставив лишь короткие паруса на корме, и легли в дрейф. Маленькая джонка отделилась от флотилии и двинулась по направлению к «Китайскому Облаку», намереваясь покрыть разделявшую их милю.

– Руль под ветер! – распорядился Струан, и «Китайское Облако» тоже повернул к ветру. Паруса тревожно захлопали, корабль потерял скорость и почти остановился. – Держать судно носом к ветру!

– Есть, есть, сэр-р!

Струан в бинокль разглядывал маленькую джонку. На верхушке мачты полоскался белый флаг.

– Смерть господня! Это еще что за новости? Китайцы никогда не пользуются белым флагом! – Джонка подошла ближе, и Струан онемел от изумления: джонкой управлял огромный чернобородый европеец в тяжелой морской одежде и с абордажной саблей у пояса. Рядом с ним стоял китайский мальчик, одетый в богатый халат и штаны из зеленой парчи и в мягкие черные сапоги. Струан увидел, как европеец навел длинную подзорную трубу на «Китайское Облако». Через мгновение человек опустил ее, громко расхохотался и помахал рукой.

Струан передал бинокль Мауссу:

– Что ты думаешь об этом человеке? – Он перегнулся к капитану Орлову, наблюдавшему за джонкой в свою трубу. – Капитан?

– Пират, в этом нет сомнения. – Орлов протянул подзорную трубу Роббу. – Вот и еще один слух подтвердился – во флоте By Фан Чоя служат европейцы.

– Но зачем им всем понадобилось спускать паруса, Дирк? – ошеломленно спросил Робб.

– Посланник нам все расскажет. – Струан подошел к краю квартердека. – Мистер, – крикнул он Кьюдахи, – приготовьтесь дать предупредительный выстрел.

– Есть, есть, сэр-р. – Кьюдахи подскочил к первой пушке и навел ее.

– Капитан Орлов! Приготовьте баркас. Вы поведете абордажную команду. Если мы сразу не потопим эту джонку.

– Но зачем брать ее на абордаж, Дирк? – спросил Робб, подходя к Струану.

– Я не подпущу ни одну пиратскую джонку ближе чем на пятьдесят ярдов. Это может оказаться брандер, набитый порохом. В наши времена лучше быть готовым к любым хитростям.

На сходном трапе появился Кулум. Ему казалось, что на него смотрит вся команда. Он был одет, как моряк, в толстую шерстяную рубашку, шерстяную куртку, широкие штаны и парусиновые туфли.

– Привет, парень, – кивнул ему Струан.

– Что происходит?

Струан рассказал ему и добавил:

– Этот костюм идет тебе, сынок. Ты выглядишь лучше.

– Мне действительно гораздо лучше, – сказал Кулум, чувствуя себя неуютно в новой одежде и совсем чужим на корабле.

Когда до пиратской джонки оставалась сотня ярдов, «Китайское Облако» дал выстрел над ее носом, и Струан поднял рупор.

– Паруса долой! – прокричал он. – Или я разнесу вас в щепки.

Джонка послушно повернула к ветру, спустила паруса и легла в дрейф, увлекаемая приливом.

– Эй, на «Китайском Облаке»! Разрешение ступить на борт, – прокричал чернобородый великан.

– Зачем, и кто вы такой?

– Капитан Скраггер, некогда житель Лондона, – крикнул человек в ответ и грубо захохотал. – Словечко вам на ухо, милорд Струан, частным образом!

– Поднимайтесь на борт один. Без оружия!

– Как парламентер, приятель?

– Да. – Струан подошел к леерному ограждению. – Держите джонку под прицелом, мистер Кьюдахи!

– Она под прицелом, сэр-р!

С борта джонки на воду спустили маленькую динги, Скраггер ловко перепрыгнул в нее и начал грести к «Китайскому Облаку». Приближаясь, он зычным голосом затянул матросскую песню «Бей Врага, Друг» в такт движениям кормового весла.

– Отчаянный черт, – заметил Струан, улыбаясь против воли.

– Скраггер – довольно редкое имя, – сказал Робб. – Не за Скраггера ли из Лондона вышла тогда замуж бабушка Этель?

– Да. Я подумал о том же, дружище. – Улыбка Струана стала еще шире. – Погоди, вот еще окажется, что среди наших родственников есть пираты.

– Разве мы сами все не пираты?

Струан рассмеялся.

– «Благородный Дом» будет в безопасности в твоих руках, Робб. Ты мудрый человек – гораздо мудрее, чем ты сам думаешь. – Он оглянулся на динги: – Отчаянный черт!

Скраггеру на вид было тридцать с небольшим. Длинные нечесаные волосы и борода черного цвета, маленькие бледно-голубые глазки, багровые обветренные руки. Из ушей свисали золотые кольца, левая сторона лица была обезображена шрамом.

Он привязал свою динги и с привычной сноровкой начал взбираться по спущенной сверху сети. Спрыгнув на палубу, он повернулся к югу, с нарочитым почтением отдал честь и поклонился по всей форме:

– Доброе утро вашим милостям! – Потом весело бросил матросам, смотревшим на него разинув рты: – Привет, ребятки! Мой начальник, By Фан Чой, желает вам благополучного плавания до самого дома! – Он захохотал, открыв поломанные зубы, потом прошел на ют и остановился перед Струаном. Он оказался ниже шотландца ростом, но выглядел плотнее.

– Давай-ка сойдем вниз!

– Мистер Кьюдахи, обыщите его!

– Эй, я же прибыл с белым флагом и без оружия. Это чистая правда. Я дал тебе слово, да помогут мне святые угодники! – возмутился Скраггер, состроив невинное лицо.

– Тебя обыщут в любом случае! Скраггер дал себя осмотреть.

– Теперь ты удовлетворен, Тай-Пэн?

– На данный момент.

– Тогда пойдем вниз. Только мы вдвоем. Как я просил. Струан проверил свой пистолет и жестом показал Скраггеру на трап.

– Всем оставаться на палубе.

К изумлению Струана, Скраггер двигался по клиперу с уверенностью человека, уже побывавшего раз на борту. Войдя в каюту, он с размаху упал в морское кресло и с довольным видом вытянул ноги.

– Я бы не прочь промочить горло до начала разговора, если ты не против. Грести – работка не из легких, и меня мучает жажда.

– Ром?

– Бренди. А-а, бренди! И ежели у вас отыщется лишний бочонок, я буду страсть как расположен.

– Расположен сделать что?

– Запастись терпением. – Глаза Скраггера холодно блеснули, как сталь клинка. – А ты как раз такой, как я думал.

– Ты говорил, что жил в Лондоне?

– Что верно, то верно, так и сказал. Давно только это было. А, вот, спасибо. – Скраггер принял высокую кружку бренди многолетней выдержки. Он умильно потянул носом, в несколько глотков опорожнил ее, вздохнул и вытер грязные усы. – Ах, бренди, бренди! Единственное, что плохо в моей нынешней должности, так это нехватка бренди. Страсть как эта штука помогает мне от сердца. Струан вновь наполнил кружку.

– Благодарствуй, Тай-Пэн.

– Из какой ты части Лондона? – спросил Струан, поигрывая пистолетом.

– Из прибрежной канавы, приятель. Как раз там я и вырос.

– Как твое имя?

– Дик. А что? Струан пожал плечами.

– Теперь давай к делу, – сказал он, решив отправить со следующей почтой запрос своим агентам, не является ли человек по имени Дик Скраггер потомком старой Этель, которой они с Роббом доводились внучатыми племянниками.

– А как же, Тай-Пэн, непременно. By Фан Чой хочет поговорить с тобой. Наедине, прямо сейчас.

– О чем?

– Я его не спрашивал, а сам он не сказал. «Отправляйся, – говорит, – привези мне Тай-Пэна». И вот я здесь. – Он осушил кружку, потом хитро прищурился: – У тебя на борту прорва серебра, если слухи не врут. А?

– Передай ему, что я встречусь с ним здесь. Я разрешаю ему прибыть на борт – одному и без оружия.

Скраггер в ответ расхохотался во все горло и привычно почесался: его одежда кишела вшами.

– Ну, Тай-Пэн, ты же знаешь, что он на это не пойдет. Да ты и сам в одиночку не пошел бы к нему без, вроде как, защиты. Видал того парнишку на моей джонке?

– Да.

– Это его младший сын. Он будет заложником. Ты должен прибыть к нему на корабль – при оружии, если хочешь, – а мальчишка останется здесь.

– А потом окажется, что это переодетый сын носильщика, а меня искромсают на куски!

– Ну, нет, – обиделся Скраггер. – Я даю тебе слово, клянусь Богом. И он тоже. Мы не какое-нибудь грязное пиратское отребье. У нас под командой три тысячи судов, и мы правим на всем побережье, как тебе хорошо известно. Я даю тебе честное слово, клянусь Господом. И он тоже.

Струан заметил белые шрамы на запястьях Скраггера. Он знал, что обнаружит такие же и на его лодыжках.

– Почему ты, англичанин, с ним?

– В самом деле, почему, приятель? Вот уж действительно, – ответил Скраггер, поднимаясь на ноги. – Ничего, если я плесну себе еще? Премного благодарен. В его флоте нас, англичан, человек, пожалуй, пятьдесят, если не больше. И еще человек пятнадцать других – американцев, большей частью, и один французик. Капитаны, пушкари, артиллеристы, помощники. Я сам-то раньше плавал помощником боцмана, – словоохотливо продолжал он, разогретый выпивкой. – Лет десять, если не больше, назад мы потерпели крушение у одного из островов там, на севере. Грязные коротконогие языческие ублюдки поймали меня и сделали своим рабом, джапанцы их звали. Они продали меня другим языческим ублюдкам, но я убежал и встретился с By Фан Чоем. Он предложил мне службу, когда узнал, что я плавал помощником боцмана и могу на корабле делать почти все. – Скраггер прикончил еще одну кружку, рыгнул и наполнил ее снова. – Ну так что, мы едем или нет?

– А почему тебе сейчас не остаться с нами? Дорогу через By Фана я себе проложу без всякого труда.

– Спасибо, приятель, но я доволен своей теперешней жизнью.

– Как долго ты пробыл заключенным?

Рука Скраггера с кружкой остановилась на полдороге, и его взгляд стал настороженным. – Достаточно долго приятель. – Он взглянул на белые шрамы на запястье: – Следы от браслетов, а? Н-да, уже двенадцать лет прошло, а они все еще со мной.

– Откуда ты сбежал? Из Ботани Бея?

– Ага, из Ботани Бея и есть, – ответил Скраггер, к которому вернулся его дружелюбный тон. – Пятнадцать лет ссылки я получил, когда был еще совсем мальчишкой, по крайней мере моложе, чем сейчас. Лет, эдак, двадцать пять мне было. Тебе, кстати, сколько?

– Достаточно много.

– А я вот про себя так никогда точно и не знал. Может, мне тридцать пять, а может, сорок пять. Ага. Так вот, пятнадцать лет за то, что съездил по морде мерзавцу – помощнику капитана на трижды чертовом фрегате.

– Тебе еще повезло, что тебя не вздернули.

– Повезло, это уж верно – Скраггер опять рыгнул со счастливой ухмылкой. – Мне нравится беседовать с тобой, Тай-Пэн. Совсем не то, что с моими помощниками. Да-а... так вот, из Блайти нас и повезли. Девять месяцев в море, скованный одной цепью вместе с четырьмястами других бедолаг, да еще столько же примерно женщин там было. Нас приковали к брусьям трюма. На десять месяцев или даже больше. Сухари и вода, и ни кусочка мяса. Нельзя так с людьми обращаться, никак нельзя. Когда пришли в порт, живых нас осталось не больше сотни В порту Сиднея мы взбунтовались и разбили цепи. Поубивали всех до одного тюремщиков, чтоб их черти забрали. Потом год отсиживался в буше, потом нашел себе корабль. Торговый. – Скраггер злобно ухмыльнулся. – По крайней мере, кормились мы за счет купцов. – Он заглянул в свою кружку, и улыбка исчезла с его лица. – Да, висельники, висельники мы все и есть, да проклянет Господь Бог всех крепкозадых сторожей на свете, – огрызнулся он. Некоторое время он Сидел молча, погруженный в воспоминания. – Но про кораблекрушение все это правда, и про остальное тоже. Струан закурил сигару.

– Зачем служить этому отребью, этой бешеной собаке By Фан Мою?

– Я, скажу тебе, приятель. Я свободен, как ветер. У меня гри жены, я ем вдоволь, получаю хорошие деньги, и я капитан корабля. Он обращается со мной лучше, чем мои проклятые соплеменники. Будь они трижды прокляты! Да. Для них я висельник, воронья добыча. Но для By Фана – нет, а где и как еще человек, вроде меня, может иметь жен, хороший стол, деньги, и чтобы никаких тебе тюремщиков или виселиц, а? Конечно, я буду с ним – или с любым, кто даст мне все это. – Он встал. – Так ты идешь, как он просил, или нам придется брать тебя на абордаж?

– Возьмите меня на абордаж, капитан Скраггер. Но сначала допейте свое бренди. Это будет последнее бренди, которое вы выпьете на этом свете.

– Да у нас против тебя больше сотни кораблей.

– Ты, должно быть, принимаешь меня за круглого идиота. By Фан Чой никогда сам не сунется в эти воды. Никогда. Пока наши военные корабли стоят всего лишь на другой стороне Гонконга. By Фана с вами нет.

– Да ты и в самом деле хитер, Тай-Пэн, – хихикнул Скраггер. – Меня предупреждали. Да. By Фан Чоя с нами нет, зато есть его главный адмирал By Квок, его старший сын. И тот мальчишка – его сын, By Квока. Это чистая правда.

– Правда имеет много лиц, Скраггер, – сказал Струан, – А теперь убирайся к чертям с моего корабля. Белый флаг распространяется только на твое судно. Я покажу тебе, чего стоит ваш вонючий пиратский флот.

– Уж это верно, Тай-Пэн, тебе только волю дай. Да, чуть не забыл, – сказал он, доставая с груди маленький кожаный мешочек, висевший на шнурке вокруг шеи. Вынув оттуда сложенный лист бумаги, он положил его на стол и подтолкнул к Струану. – Я должен был передать тебе вот это, – сказал он, и его лицо презрительно скривилось.

Струан развернул бумагу. На белом листе стоял оттиск печати Дзин-куа. Внутри лежала половинка монеты.